![[Кристина Андерсон]](/img/s/solowxewa_l/sladkijfawn/sladkijfawn.png)
За окошком пролегает луг, усеянный дикими ромашками и алыми вспышками маков, что вздрагивают и подмигивают на каждой дорожной выбоине. За лугом убегают вдаль поля, прочерченные ровными рядами молодой ржи.
Отсюда простираются земли господина Тобиаса фон Вьена, брата покойного отца молодого Мартина. Отчасти это и его земли тоже, если когда-нибудь они перейдут к нему по наследству.
Юноша не сразу замечает, что за окном появились знакомые места, и удивленным, будто бы спросонья, голосом уточняет:
- Почему мы не поехали через Венский лес? Разве так не быстрее?
- Ничего, ничего, гер Мартин, скоро окажемся дома. А лесная дорога совсем прохудилась, на редкость сырая выдалась весна.
- Как господин вернется, приведет имение в порядок, а пока лучше и вовсе не показываться в этом лесу, - замечают нянюшки, словно парню совсем не семнадцать и он не окончил школу в этом году.
Безразлично зевнув, Мартин вновь отворачивается, но мысли витают далеко от окрестного пейзажа. Его не оставляют воспоминания об Амелии, что носила ни на что не похожие розовые волосы и обжигала взглядом тигрицы, дерзким не по годам. Они встречались тайком в перерывах между занятиями, скрываясь в закутке между зданиями школы. Эти запретные краткие встречи заставляли его краснеть, как и теперь воспоминания о них.
Парень сбросил со лба пшеничную челку, прикрывая рукой непрошеный румянец. Сглотнул, чтобы смочить пересохший рот и разогнать представления о том, как тесно к нему жалась Амелия, обнимая бедром его бедро. Как, закатив глаза, постанывала, прислонившись щекой к его груди, когда позволяла пальцам Мартина забраться в самые недопустимые места.
И он возвращался к урокам, мокрый от пота, всегда опаздывал, околачиваясь в пустых коридорах, чтобы придти в себя. Почему-то Амелия выбрала для своих игр его, миловидного стеснительного мальчика с встревоженными карими глазами. И даже обещала писать, может быть, даже приехать в гости. Но, конечно, забудет, ведь впереди лето - совсем другая жизнь.
- Гер Мартин, вы, верно, скучаете?, - осведомилась фрау Леония, старшая из двух его нянюшек.
- Что? Я?, - стыдливо вспыхнул парень, на всякий случай повыше надвигая куртку, лежавшую у него на коленях.
- Соскучились по сестрице? Скоро приедем, она вас давно ждет, - напоминает фрау Катарина, вторая нянька.
"Ах, верно, кузина Гэдин", - вспоминает Мартин двоюродную сестру, единственную его родственницу, кроме дяди. Сплоченные общей бедой, потеряв родителей в раннем детстве, они так и не стали по-настоящему близки. Застенчивый мальчик никогда не чувствовал себя своим в доме грозного дяди, а энергичная толстушка сестра не принимала его девчачий разнеженный характер. Однако они любили друг друга и держались вместе, как могли.
Лошади остановились у ворот, обдав утренний воздух заливистым ржанием. Им тут же вторили дворовые собаки, гулко ухая в своих конурах где-то в глубине строений. Мартин проворно выпрыгнул из кареты, и за ним последовали матушки, подбирая обширные юбки.
По длинной каменной дорожке уже спешил на встречу старый Якоб, он следил и управлял домом еще задолго до того, как молодые наследники фон Вьена появились на свет.
Не дожидаясь, пока нянюшки и слуги разберутся с его багажом, юноша направился прямо к входной двери, потягиваясь и разминая затекшие мышцы.
В отличие от Мартина, усадьба ничуть не изменилась за год. Те же надутые шарообразные кусты вдоль дорожки, гладко выстриженная лужайка перед трехэтажным домом, покрытым серой штукатуркой в разводах от плаксивых дождей.
Чем ближе парень приближался к дому, тем отчетливее становились звуки пианино, долетавшие из широких окон веранды. Знакомый старый инструмент - сколько маетных обязательных часов Мартин провел за ним в детстве. Когда он ступил на порог и потянулся за ручку массивной двери, музыка стихла, а в просторном холле его уже встречала сестренка. Шестнадцатилетняя Гэдин, полноватая и уютная, бросилась обнимать кузена.
- Мартин, да ты вытянулся еще больше, - воскликнула она после радушного приветствия. Ее каштановая головка с убранными в растрепанный пучок волосами едва доходит двухметровому брату до груди, - А я, кажется, стала еще шире.
- Нет, вроде бы, все по-прежнему, но напрашивается вывод, что здесь еще пекут сдобные булочки, - заключил парень, принюхиваясь на голодный желудок к запахам деревенского дома.
Аромат одичавших роз в вазах: кусты были посажены еще матерью юной фрейлейн. Свежий тюль на окнах, ни пылинки на мебели - прислуга загодя готовится к приезду строгого владельца. Едва уловимый скрип половиц, прогретый отоплением воздух, но нет того присущего запаха сдобы, что перед завтраком неизменно растекался по дому. В усадьбе семьи Вьена всегда сами пекли хлеб.
- Как раз булочек, увы, нет. Уже неделю или больше, - ответила кузина, и ее слова тут же были дополнены комментарием одной из нянюшек, вошедших в дом вместе с прочими слугами:
- Слег наш мельник, гер Мартин, а посылать за мукой в город до возвращения господина не сподручно, он-то во всем и разберется.
- Ступайте, отдыхайте, для вас сейчас же приготовят отдельный завтрак, - добавила Катарина, уже успевшая поднять суету вокруг не распакованных вещей, сложенных в холле.
Мартин благодарно последовал за сестрой на веранду: возвращение домой уже начало тяготить его, а он не добрался еще и до своей комнаты. Гэдин присела за покинутое ранее пианино и, отстраненно перебирая клавиши, произнесла ничего не выражающим тоном:
- Нам говорят, что мельник запил, набрался до белой горячки, и поэтому папа будет искать ему замену. Но это не совсем так - он не пьян, мельник сошел с ума.
Мартин всплеснул руками. О, эти деревенские сенсации: кто из работников спятил, а кто подгулял, кого выгонят вон, кого накажут. И ему жить так все лето, под неусыпным присмотром в этой сонной тоске. Как будто не изменилось ничего, как будто он не вырос, и на него смотрят все еще как на девчонку, нуждающуюся в няньках.
Но кузина продолжает, ей есть еще, что сказать:
- Я случайно услышала, что говорили служанки на кухне. Я бы им не поверила!, - восклицает она сразу, чтобы предотвратить возможные возражения, - Мельник не пил. Его жена безутешна, он пропадал где-то два дня, возможно, все это время скитался в лесу, никто не знает. Его нашли охотничьи собаки, почти бездыханным и совершенно без ума.
- И что?, - спросил Мартин, облокачиваясь о корпус пианино и приглаживая свободной рукой рваную челку, - Что нам с того?
- А нам строго запрещено ходить в лес, и нянюшки не объясняют толком, почему, - Гэдин вскинула на брата по-южному темные огромные глаза, - Только поэтому я и поверила болтовне кухарок. Там что-то случилось в лесу.
- Какие-то девчачьи глупости, - бросил он резко. Слишком резко для нежного юноши, каким всегда был. Но ведь теперь он изменился, теперь, окончив школу, он должен был измениться. Он сейчас мужчина, только в чем и как новые свойства должны проявляться, он еще не разобрался. И не придумал ничего лучше грубости:
- Я там знаю каждый ствол. В Венском лесу всегда водились ну, самое крупное, олени. Там даже чащи приличной нет, что там могло случиться?
- Фрау Леония все списывает на шнапс, которым наши работники злоупотребляют, а я знаю, что мельник стал одержим. Его жена плачет постоянно и воет словно дикий зверь, даже к мельнице страшно приблизиться. Все это служанки говорили, они ходили ее проведать и носили еду. Она ничего делать сама не может, от мужа не отходит, а он лежит связанный и бредит... тем, чтобы вернуться в лес. Он не ест ничего и не пьет, от всего отказывается и требует земляники. Мартин, он так ведь и погибнет, если не от безумства, так с голоду: земляника сейчас еще не растет, - Гэдин опустила грустное личико, обозначив очертания второго подбородка.
Парень живо представил себе безумного мельника и всю эту животрепещущую сцену, развернувшуюся в доме на реке. Он не хотел принимать сестру всерьез, но недоверие не остановило уже пробудившийся страх: "А что если бесноватый мужик вырвется и бросится не в лес, а к нам в дом? Что если жена с ним не сладит? И весь этот кошмар разразится до возвращения дяди?"
- Сказали же, дядя разберется во всем. Тебе-то что? Нельзя ходить в лес, так нельзя, ты и так все время сидишь дома. И потом, это скорее смахивает на детские страшилки, - заявил он отважно.
- А в лес, действительно, нельзя. Эта весна оказалась до того сырой и теплой, дожди лили без конца, а воздух парный, словно в теплице. Дороги размыло, а старое засохшее болото вновь набрало силу. Венский лес больше не место для игр, - Гэдин ответила сдержанно, не обращая внимания на тон брата.
То ли она сильно соскучилась по нему, то ли по возможности выговориться перед кем-то равным, впрочем, девушка всегда была достаточно невозмутима.
Мартин прошелся по комнате, остановившись перед очередным розовым букетом на столе. Обмякшие розы уже уронили несколько лепестков на ажурную салфетку. Зевнув с намерением сменить неинтересную тему, он спросил скучающим тоном:
- Ты еще ухаживаешь за розами?
Но Гэдин, кажется, занимал только лес:
- И да, и нет. Кусты разрослись по всему саду, ты же знаешь, и в его дальнюю часть меня уже тоже не пускают. Там все заросло сорной травой и крапивой. Мартин, мне даже близко подходить к лесу нельзя! Недавно поймали воришек, что вздумали охотиться на уток. Как поймали: один утонул в болоте, а другой едва выбрался, ни жив, ни мертв, и сам был рад радешенек, когда его схватили деревенские. Ходят слухи, эти малые не случайно забрели в болото, их заманил туда лесной дух.
- Ну что за вздор? Это всего лишь роща! Няньки тебя пугают, чтобы ты была послушной и оставалась под их присмотром, - вспылил он мягким, совсем девчачьим голосом, скрывая страх. Ведь Венский лес пролегает совсем близко, почти под самыми окнами, сплетаясь со старым садом крайними деревьями. И достаточно Мартину на минуту поверить в сказочки, что в их фамильных угодьях завелась нечисть, как он лишится сна на все предстоящее лето.
Но и кузина не собиралась отступать просто так, она росла уравновешенной рассудительной девочкой, и недоверие брата показалось ей особенно обидным:
- А тебя не пугают? Думаешь, тебе можно пойти в лес? Так-то тебя и отпустят, будто я единственная в этой семье девчонка!
Гэдин надулась: кузен не понимает ее и в том неисправим, ну не больно-то и хотелось. Она продолжила играть прерванную его приездом мелодию, уже не повернув упрямой головы на последнюю реплику "а вот и схожу!", когда Мартин вышел с веранды.
За весь день они так и не поговорили, и в доме стояла тихая полудрема. Юноша почти не выходил из своей спальни, то перебирая привезенные из школы книги, то в раздумьях стоя у окна, то вглядываясь в зеркало в свое с каждым днем хорошеющее отражение.
За ужином брат с сестрой также не сказали друг другу и слова. Нянюшки безрезультатно сделали несколько замечаний, обрисовывая положение дел в доме за прошедшую зиму, но подростки остались к ним безучастны.
После принятия ванны и унизительного облачения в длинную ночную сорочку, Мартин рано отправился спать, сославшись на усталость.
Гэдин тоже легла, но долго не могла уснуть, мурлыкая мелодию, которую завтра обязательно наиграет на клавишах. Ее спальня располагается на третьем этаже, под самой крышей, как и спальня брата. Надтреснутая черепица разогрелась за день, и Гэдин, безрезультатно проворочавшись в постели несколько часов, встала открыть окно.
Девушка прислонила лоб к холодному стеклу. Из ее комнаты, с высоты, открывается обширный вид на сад и прилегающий к нему лес. Сизые кусты в синих сумерках, бледные бутоны роз, запущенные клумбы, поросшие высокой травой, и темная громада деревьев, что поднимается над розарием, пристально вглядываясь в дом шелестящими кронами.
Фрейлейн растворила скрипнувшие ставни, и в комнату хлынул поток воздуха с таким характерным привкусом ночи, какой бывает только летом. Гэдин с удовольствием зажмурилась, вдыхая полной грудью, а когда раскрыла глаза, вздрогнула в испуге. В отличие от чувствительного несдержанного брата, она всегда была рациональна, чтобы поверить в вымысел или пугаться фантазий. Но в тот миг ей и впрямь почудилась потусторонняя сила, белый сгусток тумана, парящий среди роз. То был не каприз воображения, вот вновь белый саван выплыл из-за дерева, петляя в направлении полуразрушенной ограды.
Девушка пригляделась внимательнее, и тогда ее кольнул настоящий обоснованный страх: "Мартин! Вот бестолковый упрямец, один потащился-таки ночью в лес". Зная, как здорово влетит ее не вовремя взбунтовавшемуся братцу за непослушание, зная так же, что изнеженный и ни к чему не готовый, он в три минуты заблудится в лесу, Гэдин набросила на плечи халат и на цыпочках вышла из спальни.
Не один час этой душной ночи Мартин метался на белых простынях. Снедаемый страхом и борьбой с самим собой, он все же принял решение наведаться в лес. Он больше не послушная девочка, теперь все будет по-другому. Он только пройдет немного по ближайшей тропинке, он сделает это для себя самого. Ведь он же мужчина, должен быть им, должен суметь все, чего не может сестра, должен испытать все, что запрещено. Он только коснется росистой травы, шероховатой поверхности дуба, лишь на минуточку, и полный отваги вернется домой.
Мартин поднялся - каблуки домашних туфель громко брякнули по полу. Он грубо отпихнул их ногой и отправился в лес босиком.
В сыром саду парня встретили бескровные розы, качнули бутонами, потревоженные в невинной дреме подолом сорочки. Замшелые плиты дорожки оставили песчинки на его ступнях. Сорняки плотно обвили старую калитку в дальнем углу сада. Мартин добрался туда короткими перебежками, ни разу не обернувшись на дом. Напоследок он все же взглянул: темные слепые окна без единого огонька - все свидетели спят.
Парень не без труда отодвинул резную дверцу, разодрав буйную полынь. Сумеречный лес приветствовал его тонкими деревцами, ломкий садовый бурьян сменился на мягкий мох, и Мартин бесстрашно ступил в рощу. Прислушиваясь к звукам и своей интуиции, юноша не уловил ничего пугающего. Приятное умиротворение, которое всегда дарит близость природы, нарушали лишь редкие хвойные иголки, что впивались в ступни.
Виляя среди кустов папоротника, он уверенно шел вперед в синий лес, пока деревья за спиной не сомкнулись плотным занавесом, и световая прогалина вокруг дома не скрылась позади. Кажется, в любом направлении стволы расположены одинаково, молодые, высокие и стройные. И так тихо в лесу, что даже юная фантазия молчит, не нашептывая бессонному уму пылкие страхи.
Парень не знал, сколько времени он брел, и когда наступит момент повернуть домой. Он подумал, что ему, возможно, понадобится какое-то доказательство его героизма, горсть шишек, охапка веток или что-то еще, чтобы пустить пыль в глаза послушной сестры. Озираясь в поисках достойного трофея, Мартин увидел огромный гнилой пень, выбивающийся из общего пейзажа на фоне молодняка. В прошлом дерево было так широко, что юноша и с двумя ровесниками не смог бы его обхватить. Толстые широкие корни, густо покрытые мхом, намертво срослись с землей, а внутри - пустота.
Молодой наследник фон Вьена обошел крохотные елочки и присел, прислонившись к спиленному исполину. Венский лес всегда был предметом особой гордости для его семьи, для него самого - местом детских игр. Из этих земель произошло название его рода, здесь охотились его деды и прадеды, за счет их угодий кормится не одна деревня в округе.
Мартин принюхался к сырому лесному запаху. В черных тенях под деревьями прячутся поникшие за зиму голые кустики, что в любое время года источают знакомый черничный аромат. С неудовольствием парень отмечает, что край его ночнушки пропитался травяной влагой, и постепенно ночная свежесть начинает овладевать его горячим телом. Он поднимается, чтобы уйти. Сизое небо сеет слабый лунный свет сквозь тонкие облака. Темные деревья замерли в дремотном оцепенении. Заросли будто специально сгустились вокруг за то краткое время, что Мартин отдыхал. Игра воображения: в лесу лишь стало темнее, но где-то на кончике сознания уже проснулся страх.
Он так увлекся соображениями о прошлом, что теперь не мог вспомнить, с какой стороны набрел на пень. Впрочем, это только вопрос времени, ведь куда бы он ни пошел, рано или поздно ему встретятся знакомые места.
Гуща мохнатого папоротника все чаще щекочет его под коленками. Свежий туман обхватывает стволы дымными объятиями, вспыхивая серебром в редких лунных лучах. Мартин давно уже не обращает внимания на влажную почву, что облепила его замерзшие пальцы. Как глупо, ведь он знал, что таким образом заблудится, но это так же нелепо, ведь роща совсем не велика. И главное не останавливаться, а идти в одном направлении и не кружить. И даже если он заберется в самую чащу, нужно лишь пересечь лес напрямик, а там широкие ржаные поля.
Дабы не разволноваться излишне, Мартин подбадривает себя, воображая триумфальное возвращение домой и победный разговор с кузиной. А ноги несут его все неосторожнее, и он шагает все неосмотрительнее, подгоняемый страхом, что дышит в затылок, и озноб мурашек катится по спине. Изредка парень замирает удостовериться в лесной тишине и том, что ветка сейчас хрустнула под его ступней, а не чьей-то еще.
Но вот ползучий корешок преграждает путь, и Мартин спотыкается, но не падает, ловко выставив руки вперед. Случайная задержка заставляет его осмотреться иной раз, прислушаться и принюхаться, оказавшись ближе к земле. Едва уловимый, очень знакомый влекущий запах проникает в его нос. Запах дикой земляники, всегда манящий обещанием сладости. Той самой земляники, что едва ли цветет в эту пору.
Удивленный, Мартин вглядывается в поредевший туман. Белесое свечение среди стволов наводит на мысль, что там и есть опушка леса, уютная лужайка, где он любил валяться раньше. Приободренный, он спешит на просвет, перелезая через груду поваленных деревьев. Сладкий зазывный аромат становится все крепче.
Так и есть, укромная полянка, отороченная пушистым кустарником в кислинках заячьей капусты. Густой бурелом, что стоит здесь стеной, и ветвистое дерево, на котором до сих пор висят забытые качели. Старые веревки совсем ослабли и разболтались: ни его, ни веса Гэдин, они уж, несомненно, не выдержат. Мартин пробирается мимо качелей, упустив из виду незаметное колебание отсыревшей дощечки, словно минутами раньше кто-то качался на ней.
Тихая лужайка темнеет в полночной неге. Сырой туман сполз в овраги, в рассеянном небесном свечении все пространство покрывают колючие листочки земляники. Широкие душистые кустики скрыли под собой всю траву. И стоит свету пробиться сквозь облака, как поляна вспыхивает сочными рубинами, наливными пунцовыми ягодами, что с заходом луны вновь меркнут. Изумленный, парень наклоняется к сочным темным точкам, что пахнут слаще грез, и срывает пару ягод. Не ко времени, не в сезон поспела дикая земляника, опьяняя все органы чувств.
Не думая, Мартин отправляет ягоды в рот, где их нежная мякоть мгновенно растворяется, пробуждая жажду и жадность. Он садится на колени и, потеряв счет, не придавая значения сырости и холоду, уписывает шероховатые плоды соблазна. Сладость земляники затмевает в его памяти все былые впечатления, кажется, он не ведал прежде иного удовольствия, чем алый сок, настоянный счастьем и солнцем. Парень едва ли замечает, что лежит теперь на земле, среди шершавых листьев, мокрый и перепачканный, что не ест уже, а безвольно давится от жадности. Липкие красные разводы вперемешку с землей покрывают его руки и щеки, некогда белая сорочка превратилась в палитру всех красок леса, и на сырой ткани, вторя движениям Мартина, смешиваются все новые оттенки.
Он объелся, изможденный вытянулся на спине во весь рост: ему не хочется не только вставать, но и шевелиться. Но какая-то бесноватая сила толкает его есть до тех пор, пока на поляне не погаснет последняя ягодная капля. Мартин беспомощно проводит руками по ближайшим кустам - они обобраны полностью, и парень обреченно переворачивается на живот, чтобы подняться. Резко вскидывает голову и в пугающей близости от себя встречается взглядом с тем, кто лежал все время рядом в той же траве. Валяясь в беспечности, в неистовом стремлении утолить свою алчность, он не замечал, что едва ли не касался затылком непрошеного соседа, который непрестанно наблюдал за ним.
От неожиданности и испуга, Мартин мигом вскочил во весь свой высокий рост, и завизжал зычно и звонко, схватившись за сердце. Лесной незнакомец, не уступая в проворстве, поднялся моментально, и завопил на пару с юношей, разразившись тягучим бархатным хохотом, отчего парень позабыл, как кричать.
Словно разбуженные криком, томные облака расступились, и молочная луна пролила на поляну свой свет. В сиянии небесного прожектора пугающий темный силуэт приобрел детали. Одурманенный земляникой, или опьяневший от собственного страха, Мартин не смог уразуметь, что перед ним заливается смехом такой же человек - изящный мальчишка. В лунном ливне его бледная кожа показалась парню мертвенно-белой, а веселый задиристый смех звучал для его ушей словно адский грохот. Среди жемчужных зубов, обнаженных в широкой улыбке, привиделись острые клыки, что вот-вот вонзятся в его беззащитное тело. И, не ища прочих предостерегающих знаков, Мартин бросился наутек.
Бархатные переливы хохота преследовали его всю дорогу, их отголоски наводнили уши несмываемой волной, растекаясь в сознании сладким земляничным соком. Словно разбуженный не в добрый час медведь, парень ломился через лес, не ведая преград, заламывая молодые деревца и обрывая тонкие ветки. Подгоняемый страхом, он не слышал даже яростного шума, который производил, только дьявольский смех ночного существа, что накрепко впился в память.
Разгоряченный, обезумевший, он выбрался на глинистую дорогу, что ведет в усадьбу, и, тяжело дыша, зашагал по ней в направлении дома.
Мартин очнулся от наваждения, только поднявшись в свою спальню и увидев в зеркале бледный грязный призрак, что смотрел на него без выражения из-под темных бровей. Он набрал полные пригоршни остывшей воды, умыл лицо и шею. На руках и икрах вздулись розовые царапины - следы упрямых ветвей. Он так и лил воду на себя, на ноги и на пол, пока умывальник не опустел. Отполированные половицы покрыла обширная лужа, но молодой наследник фон Вьена и не подумал ею озаботиться.
Он стянул через голову разноцветное нечто, именуемое прежде ночной рубашкой. Огляделся, куда спрятать теперь это неопровержимое доказательство запретных похождений, и не найдя более укромного места, пихнул комок ткани под подушку. Толком не обсохший, он забился в кровать. Свербящий влекущий запах нашел дорогу даже сквозь толщу пуха, и, измученный, Мартин все же вытащил сорочку из тайника. Уткнулся носом в напитавшуюся сладостью материю, вдыхая томный пьяный аромат земляники, и провалился в дурной сон.
Гэдин уверенно шла через лес, вглядываясь, не мелькнет ли в синей дали снежное привидение ее брата, не послышится ли, чего доброго, его испуганный поросячий вскрик. Прошло совсем немного, как она поспешила вдогонку, но Мартин словно растворился в сонной роще.
Девушка мыслила ясно, не раззадоривая воображение напрасной игрой. Невозмутимо переступала через коренья, в обманчивом свете белесые, словно истлевшие кости. Мужественно окунулась в маревую гущу и папоротники, что поглотили ее по пояс. Не дрогнув, перебежала через каменистый овражек. Даже когда когтистые сучья вцепились в рукав ее халата, не желая отпускать, Гэдин только крепко рванула ткань, надеясь лишь скорее найти кузена. Юную фрейлейн снедала иная, чем вымышленные страхи, тревога.
Потирая озябшие плечи, она продолжала поиски, пока к ее шагам не прибавился навязчивый звук чвякающей сырой почвы. Она заметила, что носки ее туфель покрываются водой: в отличие от бестолкового брата, Гэдин догадалась не ходить в лес хотя бы босиком. Девушка аккуратно прижалась поближе к деревьям, стараясь ступать на их высокие корни. Раздвинула ветвистый занавес, за которым зияют болотные топи. Среди мха и травы блестят глянцевые бездонные лужи - черные как гарь или белые как луна, в зависимости от каприза облаков. Объятые густой осокой исхудавшие березки жалобно тянут к небу свои крючковатые тельца. Капли росы на острых стеблях блестят, словно отшлифованные топазы, заманивая случайного путника потянуться к ним в безвозвратную топь. Молочный туман бесшумно сползается из укромных уголков леса, застилая болото обманчивым, ненадежным покрывалом.
Гэдин стояла, не шелохнувшись, завороженная таинственным пейзажем, когда ее оголенной шеи коснулось чье-то легкое дыхание. Она и тут не дрогнула, обрадованная, что кузен сам нашел ее, но обернувшись, увидела иной персонаж. Он стоял так близко, едва не вплотную - закинув голову, по привычке к высокому росту брата, девушка уставилась в его жгучие глаза. Два блестящих темных омута опалили ее жаром. Она не успела даже осознать что-либо, как его ласковые губы подарили дочери аристократа первый в ее жизни поцелуй. Непредсказуемый ночной фантом резко двинулся назад, вскинув тонкие руки в сапфировых искрах. Вторя их изящному взмаху, в воздух взлетели черные перья, будто бы пропащий ангел шевельнул крыльями. Он встал картинно, лесная дива, и теперь Гэдин могла хорошо рассмотреть его, едва дыша под пристальным наглым взглядом.
То были не крылья, а пушистое боа, что вьется сейчас по точеным плечам. Беззастенчивая луна, растолкав облака, ревностно гладит его мраморное лицо. Дерзкие, подкрашенные черным глаза - миндалевидные, еще более выразительные благодаря гриму; густые ресницы. Острый носик - решительная дуга, взлохмаченные волосы - шелковистая смоль, вскинутая челка и открытые виски. Тонкую шею обнимает перламутр - колье из речного жемчуга невиданных размеров.
И не менее невиданное одеяние облегает гибкое тело. Девушка не рассмотрела туфли, скрытые в темной траве, но поразилась черным нитям, что крупной сетью оплели гладкие, по-женски прекрасные ноги. С первого же мгновения ее смутило мужское изящество, несравнимое с ее девичьей ранней полнотой. А стоило ей поднять взор к узким шортам над кружевом чулок, где теснилось неоспоримое доказательство его не женской природы, стыд кольнул Гэдин глаза. Словно обжегшись, сконфуженный взгляд метнулся к искристой жилетке и перчаткам до локтя, что в столкновении с лунным светом взметали васильковые сполохи. Но разум, как бы ни был смущен, с фотографической точностью запечатал в памяти образ, выхваченный стыдливым взглядом.
Дитя лесных ночей в свою очередь также оглядел ее - продрогшую, обескураженную, глядящую со всем изумлением огромных глаз, и ухмыльнулся игриво. Он не вызывает страха, но поглощает краски мира, словно черный цвет. Влечет, будто магнит, так, что все органы чувств рвутся вкусить его близость. Здравомыслящая прежде, фрейлейн сокрушенно признала абсурдную очевидность: под изящным человеческим обликом скрывается магическое существо.
Довольный произведенным эффектом, не спуская с зачарованной жертвы глаз, он приоткрыл рот, касаясь пухлых губ покрытыми перчаткой пальцами. Уцепился зубами за краешек и, не спеша, стянул перчатку с белой руки, освободив тонкую кисть в бледных венах. Каждому движению дивной ткани вторили мельчайшие отражения в воздухе, словно за пленительным юношей всегда следовал рой синих светлячков.
Не смея издать и звука, завороженная девушка наблюдала, как он бесшумно приблизился к ней. Обогнул ее оторопевшую фигуру и, скрывшись сзади, провел пальцем под ее обнаженными ключицами. Едва заметным касанием он словно надел на шею Гэдин ожерелье из тепла, щекотки и мурашек, которое надолго осталось на коже. Ласковый ручной котенок, он промурлыкал ей в самое ухо:
- Одна, в ночном лесу, и ничего не побоялась...
Мягкий шепот прошелестел по нервным окончаниям, и бедняжка ощутила, какой промозглый сырой воздух в лесу, как сразу стало зябко без его горячего дыханья. Но сладкий мальчик уже беззастенчиво мурчал с другой стороны:
- И меня не бойся, я же всего лишь фавн...
Он приподнял ее безвольную пухлую руку, кольнув шершавой перчаткой, и высыпал в ладонь горсть рубинов.
- Гэдин, лакомая Гэдин, - выдохнул он, гладя щекой ее волосы.
От неожиданности услышать свое имя фрейлейн встрепенулась, обернулась резко, и наваждение исчезло, а с ним исчез и фавн. Только искры сверкнули, да прошумела листва, и лишь теперь девушка разглядела в потной ладошке: то не рубины были, а ягоды.
Мертвая ли тишина поглотила лес, или стих грохот сердца, заглушавший сознание, Гэдин вдруг ощутила абсолютную пустоту - продрогшую грусть. Роща словно осунулась, и небо поблекло, или это лишь утренняя мгла предвосхищает рассвет. Теперь девушка поняла, что за терпкий дурман так смешал ее мысли - неожиданный на болоте аромат земляники, сладкий дух греха. На всякий случай она остереглась есть ягоды, что уже подтаяли алой спелостью на влажную ладонь. Напоследок она втянула носом опасную сладость и выбросила землянику в кусты.
Фрейлейн добрела до дома в полусне, ноги сами вывели ее в правильном направлении. Ватное утро заволокло небосклон и повисло среди ветвей сырым оцепенением. Весь мир изменился за ночь, но Гэдин этого еще не поняла.
Никем не замеченная, кузина поднялась в спальню брата и с облегчением обнаружила его на месте, спящего глубоким сном.
- Мартин, Мартин!, - растолкала она его тревожным шепотом, забираясь под одеяло.
- А!, - он встрепенулся от внезапного вторжения и сразу отодвинулся к стене. Но Гэдин, не замечая его маневров, все теснее прижималась к брату, как в далеком детстве, когда тоскливые видения матери гнали ее прочь из собственно постели.
- Мартин, я знаю, что ты ходил в лес, - выпалила она заговорщицки, - Не отпирайся!
- Я? Нет! Гэдин, чего ты хочешь? Вылезай, и мне нужно почистить зубы, - залопотал он беспокойно, тщетно пытаясь выдворить сестру.
- Послушай, - не признавая сопротивления, она крепко обвила его плечо обеими руками и водрузила щечку на толком не оформившийся бицепс брата. Уютно устроившись, она начала рассказ, который Мартин меньше всего хотел слышать:
- Ты пошел в лес, а я последовала за тобой. Ты видел там кого-нибудь?
- Разумеется, нет!, - брякнул кузен, уставившись в потолок, и для убедительности добавил строго, - Зачем ты пошла за мной? Я только осмотрелся немного, чтобы проверить кухарские бредни, и сразу вернулся. Так глупо, очевидно же было, что в лесу никого нет.
- Есть, Мартин, есть! И я едва ли смогу его забыть. Он соткан из черного пламени под звездным дождем, плод страсти и греха, он бесконечно мил. Обворожителен до боли, дитя других миров, но этой ночью встречу с ним мне подарила судьба. Ах, Мартин, какой он волшебный, ведь таких не бывает!
Гэдин ворковала мечтательно, доверяя брату все самое сокровенное, чем переполнялось сейчас ее юное сердечко. А он слушал нехотя, не имея возможности удрать, убеждаясь с каждым словом, что кошмар в лесу ему не привиделся и не приснился.
- Ты меня слушаешь? Ведь все это правда. Там, на болоте, я встретила фавна, он позвал меня по имени. Ведь это не случайно, значит, он пришел сюда ради меня, как ты думаешь?
- Думаю, что тебе не надо было ходить на болото, - ответил он занудно, на самом деле обмирая от мысли, что и сам столкнулся с лесной нечистью, - Там гнилые испарения и яды, скорее всего, тебе показалось. Может быть, там и был кто-то, кто-то знакомый из деревни.
- Действительно, нас ведь во всей округе знают..., - Гэдин взгрустнула и тут же густо покраснела, вспомнив конфузный инцидент, - Ох, Мартин, он же поцеловал меня! Как посмел! И ты думаешь, это мог быть любой деревенский мальчишка, и...
Кузен выдавил смешок:
- Ну а чего же ты ждала, разгуливая ночью в лесу? Ты..., - он осекся, а если бы и правда что случилось с его наивной простушкой сестрой? Однако, он заметно приободрился от версии про сельского повесу, а вовсе не исчадие ада в хрупком обличье. Значит, этот негодяй видел, как сам гер Мартин фон Вьена с позором улепетывал из собственных владений, и скоро прославит его на весь свет?
- Ни о чем не переживай, Гэдин, я смогу за тебя постоять. Я прямо сегодня основательно прочешу лес и если там кто-то и шляется, ему не сдобровать. А теперь иди спать, еще очень рано, и ты мне уже отлежала руку, - он чмокнул кузину в висок, уверенный, что сейчас точно от нее избавится. Девушка и в самом деле поднялась, оправляя халат, но напоследок добавила, разбив всю его моральную оборону:
- Он дал мне ягоды, землянику. Она пахла так искусительно и сладко, будто околдовывая, и я не стала есть. Но этот запах преследует меня все время, я как будто чувствую его даже сейчас.
- Это все нервы, - отмахнулся парень, растягиваясь во всю ширь освободившейся кровати, заслоняя собой предательскую земляничную сорочку.
К завтраку Мартин спустился совершенно разбитый. Сон не принес никакого облегчения, и ночной променад напоминал о себе вялостью во всем теле. Гэдин уже сидела за большим дубовым столом, аккуратно причесанная, и ковыряла в тарелке овсянку. Облачное утро врывалось в столовую белым светом, призрачным и слепящим, и юноша неприятно сощурился. Обе почтенные фрау, призванные неусыпно следить за дворянскими отпрысками, как всегда энергично суетились за столом.
- Доброе утро, - пробурчал молодой господин, присаживаясь.
В его фаянсовой тарелке тут же появилась дымящаяся каша. Он направил в рот полную ложку, обжегши язык, но не почувствовал вкуса.
- Гер Мартин, я налью вам чаю, как всегда, с молоком, - фрау Катарина так и застыла с пузатым молочником в руке, когда изо рта юноши повалилась прямо на стол непрожеванная каша.
- Что вы себе позволяете! В этой школе, чему там только учат!, - вспыхнула сидевшая по другую руку Леония, расторопно ткнув Мартину под нос тряпочную салфетку.
- Я не буду это есть, не каша, а вареная солома!, - взвизгнул он капризно, отталкивая тарелку.
Вареные яйца и хрустящий бекон, творог или сухари с тмином, пахучий козий сыр - все было отвергнуто за недостатком вкуса. Бедные нянюшки всполошились не на шутку, не зная, как накормить питомца. Гэдин с удивлением наблюдала, как кузен перебрал все, что было на столе, и ничто не смогло удовлетворить его, словно в городе он питался несравнимо по-царски.
- Как ты можешь это есть?, - с недоумением обратился он к сестрице, уплетавшей за обе щеки домашний творог, - Сыр пресный как подошва, у чая привкус затхлой воды, не джем, а протертые опилки...
- Теперь довольно!, - в негодовании старшая матушка вскочила из-за стола, - Гер Мартин, вы, я вижу, не с той ноги поднялись, так отправляйтесь живо в свою комнату нагуливать аппетит к обеду!
Он метнул к наставнице испуганный взгляд, и она смягчилась, заметив, что мальчик, вроде, и сам не рад своим капризам. Мед - мучнистое варево, засахаренные апельсиновые корочки на вкус точно кожаные шнурки, с последней надеждой Мартин потянулся к хрустальной сахарнице, захватив щипчиками крепкий кубик. Сахар растаял на языке безвкусной жижей, и парень выплюнул его, как и все прочее, прямо на скатерть. Гэдин скривилась:
- С тобой все нормально? Тебе вообще не стоит налегать на сладкое, ты видел свои щеки?
Кузен уже хотел пройтись колкостью по тучным бокам сестры, но его остановило внезапное осознание, что сегодня вопреки обыкновению он и в самом деле не смотрелся в зеркало. А встревоженная фрау Катарина ухватила его за подбородок, развернув лицо к свету:
- Батюшки, да у вас жар и аллергия!
Все взоры устремились на чересчур румяные щеки всегда смущенного Мартина, в этот раз покрытые нездоровыми пурпурными пятнами. Его живые беспокойные глаза забегали в тревоге, и он решительно поднялся:
- Да, меня мутит, я только попью воды и прилягу.
А услышав незамедлительное совещание нянюшек, где вполголоса упоминалось промывание желудка, поспешно покинул столовую. В холле он не стал подниматься наверх, а не раздумывая свернул в чулан под лестницей, где захватил плетеную корзинку. Земляника слаще причудливых грез - вот верное снадобье, что вернет аппетит и здоровье.
Сразу после завтрака Гэдин, как обычно, села за пианино. Развернула учебные ноты и стала повторять ежедневные упражнения, но в этот раз без всякого энтузиазма. В мельканье черно-белых клавиш ей чудился лунный блеск и глубокие краски Венского леса. Бегущие нотные линии вновь и вновь увлекали ее память в ночную чащу к обжигающим темным глазам. Взмах пушистого боа, соблазнительные тени на голом животе, осколки дерзких поз - калейдоскоп ослепительных воспоминаний, среди которых поцелуй, оставленный мягкими губами, самое волнительное. Сказочный мальчик во плоти волшебнее всех прочитанных когда-либо книг. Сладкий фавн.
Фрейлейн фон Вьена всегда видела для себя единственную судьбу - судьбу певицы. Ради своей цели она бесконечно прилежно училась в надежде, что отец не воспрепятствует ее поступлению в консерваторию. И строгий родитель пока одобрял намерения дочери, но позволял выступать только на званых и семейных вечерах в их доме.
Гэдин недостаточно было готовых нот и чужих разученных мелодий, она лелеяла веру, что сможет создать свою собственную музыку, написать песню, которой никому не доводилось слышать прежде. Безусловно одаренная, девушка обладала высоким сильным голосом, но была далека от исполнения своей мечты. Особенно сегодня, когда звуки и мысли так перепутались в голове.
Фрау Катарина обычно присутствовала на музыкальных занятиях воспитанницы, хотя сама ничего в том не смыслила. Монотонные уроки сольфеджио наводили на нее дремотное успокоение, как на персону привыкшую к размеренности и упорядоченности. Так и сейчас она сидела в кресле поближе к уличному свету и вязала ажурную салфетку.
Не отрывая пальцев от клавиш, Гэдин несмело обернулась. Поникшие еще вчера розы на столе сегодня совсем увяли.
- Нянюшка, вы позволите, я схожу в розарий за свежими цветами? Мне хочется глотнуть немного воздуха, - робко обратилась девушка.
Матрона взглянула на нее поверх очков и, не заметив ничего подозрительного, разрешила фрейлейн ненадолго выйти, при условии, что та не ступит на дальнюю половину сада.
Не розы были нужны Гэдин, а время побыть с самой собой и собраться с мыслями. Она отодвинула массивную дверь в библиотеку отца, совмещенную с его кабинетом - самую безмолвную комнату в доме. Здесь всегда царили неукоснительный порядок и тишина, казалось, пылинки сами боялись опасть на предметы интерьера и потревожить дух сурового диктатора. Детям категорически запрещено было заходить в эту комнату, но пока господина Тобиаса не было дома, Гэдин позволила себе ослушаться. Зудящее любопытство, завладевшее ею, оказалось сильнее страха.
Впрочем, Гэдин не первый раз наведывалась в библиотеку, и хорошо знала, что и где искать. На цыпочках она прошла вглубь мимо книжных шкафов и присела на корточки у самой дальней полки. Здесь внизу преданные забвению хранились несколько книг, оставшихся от матери - легкомысленные романы, недостойные помещаться среди серьезного чтения. Все же Тобиас фон Вьена сохранил вещи покойной жены.
Девушка прочитала их все - ничего предосудительного, только пища для неуемной девичьей фантазии, разбередить которую ничего не стоит, но не всякая девица возвращается на бренную землю с высот несбыточных надежд.
Рациональную Гэдин обманчивые сказки не тронули, она знала всегда, что ей принца не ждать, и едва ли доведется замужество по любви. Здесь, в этом краю предгорных долин, где венский род - единственная семья аристократов, ее могут выдать замуж лишь за далекого соседа, а кем он придется, иллюзий лучше не питать. Отец, мужчина старого покроя, сам приросший корнями к деревенской земле, не станет вывозить дочь на потеху городскому свету, если только та сама не разовьет свои таланты достойно королевской консерватории.
Фрейлейн выудила из стопки интересовавшую ее книгу и спрятала в спальне, чтобы полистать в час отдыха. "Легенды и предания Южного Тироля" - наибольший кладезь вымысла, какой мог обнаружиться в их доме. И пусть Тироль за тридевять земель от венского поместья, если в книге есть хоть мимолетное упоминание о фавне, девушка его найдет.
Ближе к полудню солнце растопило зефирные облака. Щурясь от света, Мартин вышел на улицу с объемистой корзинкой на предплечье. Звуки обычной деревенской деятельности прорывались изредка сквозь птичье многоголосье.
Молодой гер фон Вьена свернул с парадной аллеи в направлении хозяйственных построек. Обходя деревянные и глиняные строения, он двигался в сторону псарни, откуда доносился глухой возмущенный лай. Внезапно дверь сарая растворилась, и прямо под ноги Мартину высыпали шумные куры, так, что он едва ли не споткнулся. А следом за ними - девица с выбившимися из-под чепчика волосами. Никак не ожидая встретиться с красивым господином, она смущенно поклонилась, и стала расторопно загонять кур за ограждение.
Конюх, насвистывая, провел мимо неоседланную гнедую, и парень опасливо припал к позлащенной солнцем стенке, давая дорогу. Неспешно покачивая округлыми боками, спокойная кобыла прошла мимо, даже не заметив своего трусливого хозяина. Конюх же поприветствовал его, сняв шляпу:
- Добрый день, гер Мартин, с возвращением! Когда вы к нам заглянете? Надо бы возобновить ваши занятия, в городе-то, поди, всю сноровку растеряли.
- Как-нибудь зайду, - неопределенно пообещал юноша, растревоженный самой мыслью о близости лошадей, и, только дорога освободилась, юркнул в хозяйственный двор, где в отдельной конуре помещался пес. Семилетний, смесь овчарки и водолаза, необъятно пушистый Микель размотал всю длину цепи хозяину навстречу. Свирепый к обидчикам и столь же неистово преданный дворянским детям, черный пес так бы и обрушил свои тридцать пять килограмм радости вместе с передними лапами на плечи Мартина, если бы тот вовремя не присел. Улыбаясь одной из своих ангельских улыбок и ласково теребя кустистые бока, парень стал отстегивать собаку. Микель жарко дышал, поднимая хвостом пыль, в предвкушении столь нежданной свободы.
Под прикрытием смышленой собаки Мартин и думать забыл о ночных кошмарах. Спущенный с поводка Микель резво бежал впереди, приминая папоротники и обнюхивая территорию. Птицы непрерывно галдели в солнечной листве, наполняя лес задором. Иногда тучный пес останавливался, обратив к парню умные карие глаза: не отстал ли хозяин, и вновь растворялся в зелени.
Теперь Мартин точно знал, куда идти: прямиком через звонкий ручей в самом узком его месте, пересечь пологий овраг, а там, на пригорке, и скрывается заветная полянка - путь как в детстве, даже Микель его знает наизусть.
Пока юноша балансировал на переправе из скользких камней, пес зашел в воду, погрузив брюхо в прохладный поток, и жадно пил. На его мягких мохнатых боках уже висело немало лесного сора.
Человек и собака добрались до лужайки без остановок, не считая случая, когда переполненный энергией пес пытался разрыть кроличью нору, и парень с трудом оттащил от ямы его перемазанную землей морду.
Наконец из-за сплетенных деревьев показался солнечный простор. Резвый пес вывалился на лужайку, где в пригожем свечении дня Мартина постигло разочарование. С горечью он отбросил корзину и сколько бы ни шарил среди колючих листиков, не нашел ни одной красной ягоды. Не нашел и зеленой, только белые цветки, доверчиво раскрытые навстречу летнему теплу. Верный друг, желая быть полезным, кружил по поляне следом за хозяином, обнюхивая кустики. Собака не выказывала ни настороженности, ни особого интереса, пока и вовсе не отвлеклась на увесистого шмеля.
Гер фон Вьена уселся на землю, обреченно схватившись за саднящие, опаленные нездоровьем щеки. Как объяснить его хворь, коли наяву земляника только цветет в эту пору, и чуткое животное ощетинилось бы на любые следы волшебства? Откуда же было знать несведущему юноше, что фавн - дитя природы, такая же органичная неотъемлемая ее часть, как сам пес.
Весь день Гэдин отличалась несвойственной ей рассеянностью. Всегда старательная, сегодня она умудрилась расстроить всех преподавательниц: и клавиши не слушались, и голос дрожал, а глаза с поволокой то и дело наполнялись умильной влагой. Мечтательная, несобранная, даже обед она проглотила наспех, чтобы пораньше выйти из-за стола и наконец-то проведать брата.
Радетельные нянюшки все же упрятали парня в постель, когда он в очередной раз отказался от еды, пригрозив вызвать лекаря. Не зная, на что списать нежданную хворь: капризы переходного возраста, аллергическую реакцию или более тяжкий недуг, наставницы запретили фрейлейн видеться с кузеном, а молодому господину - выходить из спальни.
Слишком часто после его возвращения Гэдин случается нарушать порядки. Покинув столовую раньше остальных, девушка потребовала, чтобы на кухне ей налили миску горячего бульона, и отнесла ее брату. Она нашла его лежащим на боку с безразличным скучающим взглядом. Апатия и тоска придали его лицу особо нежный вид.
Мартину всегда была присуща детская миловидность, и, даже повзрослев, он ее не утратил. Только решительный полет темных бровей, почти до виска, изобличал в его внешности мужественность и волю. Округлые карие глаза и такие же плавные, скругленные линии носа наряду с тонкими губами выдавали субтильный, изнеженный характер. Нахмуренный лоб в беспорядке покрывали пряди выгоревших волос. Болезненные щеки, казалось, только усиливали ранимый вид, а с тем и привлекательность юноши. И Гэдин в который раз вздохнула про себя от того, как по-девичьи красив ее брат.
- Мартин, ты не ешь ничего, так хоть бульон выпей. Нянюшки беспокоятся, отправляют в город за доктором, считают, что ты заразный, - жалобно протянула она к нему фаянсовую плошку.
- Я ничего не хочу, я чего только сегодня ни напробовался, - пробурчал он, отвернувшись к стене и закрыв лицо голым локтем.
- Это курица, - прощебетала сестра, скрывая тревогу в голосе, - Я сейчас сама отхлебну. Очень вкусно, нда... только без соли.
- Я не буду вашу отраву, - парень демонстративно натянул одеяло на голову и добавил оттуда глухо, - Скорей бы дядя приехал и наказал тех, кто ставит на стол помои.
- Хорошо, не ешь, тогда скажи мне, - фрейлейн сокрушенно водрузила тарелку на тумбочку, - Ты ведь снова ходил в лес? Встретил его в этот раз?
- Ни ночью, ни днем, Гэдин, в лесу никого нет!, - раскрасневшееся лицо Мартина вновь появилось из покрывала, - Неудивительно, что мерещатся черти, если питаться целыми днями такой гадостью!
- Не черти - фавн, - девушку не смутила очередная грубость, ей необходимо было выговориться любой ценой, - Я взяла в папиной библиотеке книжку: в ней собраны сказания обо всех лесных и горных духах. И никого похожего на мальчика в лесу.
- Ну, я же говорил, - поспешил перебить Мартин, изо всех сил старавшийся казаться умнее сестры.
- Это всего лишь забавная книга, она даже не имеет отношения к реальности, но из нее вырваны страницы, а в оглавлении между "сатиром" и "цвергом" значится "фавн", - Гэдин вставила свое веское слово, - Описание и картинка не сохранились, но я уверена, что именно с этим существом столкнулась в Венском лесу.
- Ладно, отдыхай, - произнесла она понуро, когда Мартин, вместо ответа, в очередной раз сполз под одеяло.
Как только за девушкой закрылась дверь, он тут же показался из своего укрытия и жадно отхлебнул дымящийся бульон. Напрасно. Очередная попытка утолить разгулявшийся голод завершилась плевком: куриный отвар оказался не слаще воды с замоченным бельем. Едва не плача, Мартин рухнул на гору подушек.
В отличие от Гэдин, что посещала его как исповедальню, парень все таил внутри. Разве мог он показать слабость и признаться в своих страхах? Как мог он открыть, что с момента окончания школы лишился радости и задора? Как страшит его безвестная судьба в отдаленном поместье, где нет применения его талантам и его красоте. Кто будет восхищаться им должным образом среди пустынных лугов? Кто одарит вниманием и поклонением, кто падет легкомысленной жертвой его кудряшек и ласковых глаз?
Боязливый, но тщеславный, Мартин не мог сформулировать, чего хочет, но видел себя в ароматах духов, вознесенным волной рукоплесканий на гребень славы. Застенчивый мальчик панически искал внимания и признания, но отличался слишком вялым характером, чтобы чего-то достичь. Неудачливый и неуверенный, он не пытался в самом деле бороться за что-либо, в надежде, что смазливая внешность сама по себе дарует успех.
Ему не хватало убежденности, авторитетной руки отца, что укажет верное направление - жить своим умом. Будь юный гер фон Вьена совсем сиротой, он, возможно, вырос бы более деятельным и твердым, но от взросления не в своем доме под опекой сурового дяди нежный характер парня растекся как кисель.
Господин Тобиас за десять лет так и не решил, кем считать племянника: благостным даром свыше или обузой. Непоправимая железнодорожная катастрофа, злой рок и река Дануб поглотили его самых близких, когда весь состав рухнул в воду с поврежденного моста. А вместе с ним, казалось, жизнь всей фамилии фон Вьена сошла с рельс. Жена, младший брат и невестка в одночасье покинули этот мир. И прежде чем высохли первые слезы, Тобиас лично отправился за племянником, чудом или волей судьбы избежавшим роковой поездки, будучи оставленным в доме родителей на попечение гувернантки.
Первым делом дядя забрал к себе розовощекого херувима, раньше, чем тот успел осознать, что навсегда лишился родительской ласки. Позже распродал все имущество брата, не имея возможности или желания присматривать за их городским домом, а вырученные деньги впоследствии были пущены на содержание и образование Мартина.
Хозяин поместья приложил все усилия, чтобы восполнить нехватку материнской заботы, и окружил детей двойным штатом нянек и воспитателей. Он так и остался за всю жизнь единожды женат, а сей брак, как известно, не подарил ему собственного сына. Как человек старого уклада и непреклонного нрава, он имел ясные представления о том, как воспитать юношу подобающим своей родовитой фамилии, и четко видел, каким мужчиной вырастил бы собственное чадо. Но с первых лет пребывания в венской усадьбе златокудрый желейный мальчик дал понять, что не оставляет дяде надежд. Не чувствуя права поломать хрупкий как безе характер племянника - плоть от плоти родного брата, главную и единственную память о нем на земле, гер Тобиас предоставил Мартина самому себе, никогда не приподнимая занавес его зефирного внутреннего мира.
Скупой на ласку родственник после смерти жены особенно пристрастился к уединению и погрузился в научные изыскания, лишь изредка позволяя себе шумные вылазки на псовую охоту. Свою отеческую любовь и заботу он проявлял в том, что ответственно следил за дисциплиной во всем поместье, и каждый слуга или работник проходили здесь строгий отбор, а новая нянька не допускалась к детям без пачки рекомендательных писем.
Тобиас фон Вьена не мог взрастить Мартина своим продолжением и внушить ему собственные взгляды: сын брата изначально был другим, - но мог воспитать из него достойного аристократа. Так мальчик и рос, сам по себе, обретая все черты неженки-недотроги, словно дикая роза, привитая к чужому кусту. А рука садовника, не предлагая иного ухода, лишь безжалостно обрывала побеги, протянувшиеся в недостойном дворянина направлении.
- Нет, по-прежнему ничего не складывается, фрау Ханна, - вздохнула Гэдин, обращаясь к учительнице музыки, - Мне кажется, я слышу ее, но когда начинаю играть, мелодия распадается и тает, звуки разбегаются от меня.
Девушка ссутулилась на узкой банкетке, обняв себя за полноватые бока.
- Что поделаешь, девочка, ты должна сосредоточиться, - ответила преподавательница, уже немолодая, но отличительно стройная и даже суховатая на фоне буйно цветущей фрейлейн. Она закрыла крышку, и клавиши жалобно лязгнули.
- Продолжим на следующей неделе, но и без моих наставлений ты прекрасно знаешь: в опере тебе не петь. И если ты желаешь петь вообще, должна научиться сама писать музыку.
Девушка знала. Гэдин беспомощно выдохнула весь воздух, что был в легких, когда худощавая фрау скрылась за дверью, и непременно пригорюнилась бы в такой момент, но не сегодня. В другой день фрейлейн фон Вьена непременно пустилась бы корить себя за музыкальную несостоятельность, но не сейчас.
Несмотря на каждодневные обязанности, невзирая даже на свои мелкие неудачи, Гэдин чувствовала сегодня, что весь мир отошел на второй план. И реальность нереальна, и все происходящее не важно, и вся жизнь - только фон для томящего ожидания, что крепнет внутри. Необъяснимое газированное сумасшествие не отпускает ее с утра: все сферы жизни щедро приправлены им, словно пикантной специей.
Предчувствия неизбежного, неотвратимого счастья, для которых вовсе нет повода, повергают девушку в тихий, глубоко потаенный восторг. Все по-прежнему, но откуда взялась эта крепкая уверенность, что нечто особенное и невыразимо прекрасное скоро случится с ней в будущем, где-то там оно уже коснулось ее судьбы.
Нет никаких видимых изменений, но отчего-то ее будничная жизнь кажется сном, размазанной декорацией, утратившей краски и резкость. Бесконечные упражнения и распевки, непрекращающиеся занятия, одергивания и попреки учителей - все это будет в жизни девушки, обрученной с пианино, но в одночасье пропала их важность. Магическое неизъяснимое счастье скоро обрушится на нее будто бурный поток, захлестнет, унесет - нужно только дождаться. И Гэдин молча улыбается своим внутренним ощущениям, не зная, чем объяснить их. В ее душе, где-то в глубине, словно открылся студеный родник, и звенящая вода разливается волшебным предзнаменованием. Пусть все остается по-прежнему, пусть ждут поражения и горести: привычная жизнь только фон для предчувствия счастья.
В ту ночь Гэдин пошла в лес по собственной воле, не преследуя неосторожного брата. Какие могли быть запреты и какие страхи теперь, когда она знала, что в лесу живет он - фавн. И вся роща им дышит.
В бледно-розовой сорочке до пола, с темными локонами, раскиданными по плечам, она пробиралась сквозь малахитовые заросли. Цикады неустанно аккомпанировали каждому ее шагу, а хруст веток сопровождали отрывистые птичьи трели. Сегодня лес будто ожил, раскрашенный ночными звуками: не осталось и следа вчерашней тревожности. С легким сердцем девушка убирала от лица душистую листву, прокладывая себе дорогу, и ничуть не заботилась о направлении.
Грузные шаги ее увесистого тела оставляли отчетливые следы каблуков на податливом мхе, но душа парила высоко среди недостижимых крон. Гэдин шла почти на ощупь, щурясь от бессильной слепоты в темно-сизых тенях, положившись на внутренний компас.
Предвкушение счастья набрало тот крепкий градус, когда забористая радость сметает все прочие чувства. Фрейлейн не знала, что с ней будет, но жаждала узнать непременно, сию секунду. Твердая уверенность в неминуемом счастье уже дарила успокоение и блаженство - эта синяя ночь спустилась с небес для нее одной.
Щекотное нетерпение совсем разволновало ее: девушка сознавала, что хочет увидеть фавна немедленно, и в то же время боялась этого мгновения. Ведь тогда ленивое ослепление закончится, и придется вдохнуть жизнь во всей ее полноте.
"Ну когда же и откуда он появится?", - взмолилась Гэдин мысленно, перелезая через камни в ручье. Она не могла на верно сказать, что ощущает чудесное создание поблизости, но казалось, его присутствием пропитан весь лес. Под его невесомые шаги расстелились росистые травы, еловая глушь сгустилась оттенить его белизну. Пахучий мох, аромат хвои и земли сейчас особенно резки, чтобы скорей померкнуть в его земляничном обмане. Лунный луч пронзает стылый воздух, уповая осветить лесную приму. И Гэдин вместе с рощей трепещет, ожидая, когда дитя лесных ночей покажется во всем блеске своего убийственного очарования.
И фавн появился, возник беззвучно из высокой травы, орошая росу отраженьем сапфиров. Выпрямил упругое тело, лениво потягиваясь, и воздел руки к небу, изящно проворачивая тонкие кисти. Излучая предельное наслаждение жизнью, он, конечно же, не обратил внимания на оробевшую фрейлейн на лесной тропинке.
Гэдин приготовила слова: целую речь и обширный список вопросов, что задаст моментально при встрече, но язык присох к небу, и ей стало нечего сказать. Фавн перед ней - недоступный и близкий, оглушающе желанный, и нет противоядия его чарам.
Девушка оробела от своей наивности и восторгов: земляничный мальчик оказался не тем, что грезилось ей в мечтах - сильнее и сокрушительней, больше, чем может уместиться в ее сердце, и гораздо опаснее, чем она могла представить. Провоцируемая его обществом раскаленная страсть скрывала необъяснимую угрозу, но эту опасность наполняла такая сладость, что Гэдин не согласилась отступить. Она прислонилась плечом к дереву, не доверяя обмякшим ногам, смущенно наблюдая за полуночной примой.
Фавн будто только что проснулся, энергичный и свежий, вскинул на плечи боа, купаясь в лунном сиянии. Улыбнулся луне - живой, непосредственный - невинное дитя порока. Никого не замечая, или не подавая вида, он взъерошил смоляные волосы, отряхивая остатки сна. Пересек густую траву, что ластилась к его коленкам, и вскочил на плоский валун. На долю секунды Гэдин показалось, он ее увидел: два полированных обсидиана коснулись ее взгляда, но фавн быстро отвел глаза.
На голом седом камне она, наконец, хорошо разглядела его ноги, обутые в черные лакированные туфли - безусловно, дамские, но даже у самой фрейлейн не было подобных. Открытый носок, из которого виднелись белые пальчики, и высокий каблук - тонкий, почти как стилет. Гэдин поежилась: с какой уверенностью и грацией сладкий мальчик балансирует в такой обуви на неровной поверхности, легкий, как бесплотный призрак. Поднятая на носок ступня воздействует на все явные мышцы ног, отчего изящная линия напряжения взбирается по упругим бедрам до самых ягодиц - до края черных шорт. Фавн, казалось, совсем не ощущал туфель, в которых едва соприкасался с землей: не прилагая усилий, мог не только стоять на шершавом валуне, но и танцевать на нем - что и делал.
Гэдин даже позволила себе приблизиться: так соблазнительна была пластика его движений. Разбрызгивая синие искры, он танцевал для одного себя, молча, бесшумно, выгибая спинку под ослепленной луной. Черные перья послушно извивались в воздухе, словно часть его тела, очерчивая точеный силуэт.
Девушка наблюдала с упоением, как одна соблазнительная поза перетекает в другую с музыкальной грацией, и она услышала, если можно слышать взглядом, мелодию его движений. В звездном ливне, совершенный и юный, под пристальным вниманием ночных светил, фавн исполнял свой страстный танец. Замедляясь до шепота, ускоряясь до игривого смеха, он двигался беззвучно, но теперь Гэдин отчетливо слышала музыку. Недостижимая мелодия, что не поддавалась ее пальцам, но преследовала во снах, выстроилась четким рядом васильковых нот.
Кофейная челка, дерзким движением скинутая со лба, изгиб шелковой поясницы, сияющая кожа, тугой живот - фрейлейн хотелось подойти и обхватить его, подхватить, стало неловко от сознания своей дородности по сравнению с воплощенным изяществом.
Но стыдливость не нашла себе места: одухотворенная, переполненная хмельным восторгом девушка разулыбалась. Она точно знала, что звучащая в голове неуловимая мелодия уже не ускользнет от сладких воспоминаний. И словно заключительным аккордом этой беззвучной музыкальной феерии, фавн посмотрел на нее пристально, вскинув изогнутую бровь. Обжигающие глаза, непроглядная чернота с отражением звезд. Ночная прима не танцует без зрителей, но щедро обольщает за всякий брошенный на него взгляд. Сладкий мальчик всегда знал о присутствии Гэдин, и сейчас, когда рассекреченная девушка засмеялась, послал ей воздушный поцелуй, направленный на пухлые щечки. Фрейлейн продолжала хихикать, чувствуя себя глупо от собственного смеха, зашла обратно за дерево, прижавшись спиной и ладонями к стволу. Хотя бы несколько секунд, чтобы угомонить себя и остудить разбушевавшееся сердце.
Юная леди огляделась, но фавн уже исчез. Она поняла это сразу по тому, как в роще вновь стало шумно от беспокойных сверчков. Не то лесная живность притихла, созерцая волнующий танец, не то нервное возбуждение так оглушило Гэдин, что она прежде не слышала ничего, кроме фантазийной музыки. Девушка продолжала улыбаться: счастье казалось столь неуемным, что никаких усилий не хватало расслабить щеки. Сладкий фавн, искусное обаяние порока - он заметил ее, смотрел на нее, он танцевал для нее. Для нее одной. То газированное сумасшествие, что не отступало с утра, сейчас разлилось с шипением по всем сосудам.