В пыльном царстве, в неухоженном государстве текла неизъяснимо пёстрая, невыразимо странная жизнь. И было в том царстве-государстве много всякой всячины. А что там было, толком не знал никто, потому что там было всё натаскано, набито, натолкано, напихано. И эта всякая всячина была вся такая пёстрая, потрёпанная, истёртая, изношенная, запыленная, замазанная, рваная, драная и сломанная. Словом всё в этом царстве-государстве давным-давно устарело и отслужило свой век.
И вот в этом пыльном царстве, в неухоженном государстве появился иностранец, такой же засранец, по прозвищу Горемыка, которому, однако, стало не по себе, поскольку он не знал где находится-обитается, да и как это место называется. А спросить у кого? Не видно никого.
- Уж лучше бы мне попасть в другое место, - подумал Горемыка. - А вот же судьба, забросила меня суда. И что же мне делать?
Однако Горемыка не долго унывал, поскольку дело своё знал. Он стал вокруг смотреть, во всём копаться, словом интересоваться. Решил Горемыка поискать, что бы можно украсть, вдруг, что и сгодится, а тут всё без дела пылится.
И стал прислушиваться, в общем, искать, кто бы мог это сказать?
- Как я стар, как устал. Неужели в этом хламе должен пропадать? Я предпочитал всю жизнь молчать, но нет больше сил - не могу больше ни слов, ни слёз сдержать.
Горемыка шел на голос, а тот всё стенал:
- Утром эта вещь ещё грела, а теперь уже нет, да и я остался без дела. Меня все забросили, забыли, вот и сижу один здесь в пыли.
Горемыка всё шёл и шёл, слушая печальные жалобы, плач и стон, а сам всё думал:
- Как он плачет-убивается! Обычно такое плохо кончается. Кто же это мог быть, кто так печально мог выть?
Слышать такое Горемыке было не в мочь, и решил он бедолаге помочь. Словом шёл Горемыка на голос, шёл и увидел старого-престарого старика в одежде застиранной, линялой, изношенной, до того ветхой, поношенной, что расползалось она по всем швам. Этот старик шёл босой, волоча лампу за собой. Горемыка поприветствовал старика и стал спрашивать, о чём он плачет-убивается. И услышал Горемыка в ответ:
- Мне сегодня тысяча лет и пришла пора этот мир покинуть, словом сгинуть. Я теперь старик, никому не нужен и всеми забыт. Но я ведь ни при чём! Служил, не думая ни о чём, а теперь вот узнал, что почём. Ох, судьба-а-а, - снова заплакал-застенал старик.
Жалко Горемыке старика, а что сказать, что предложить, ума никак не приложит. Тысяча лет - века... и начал Горемыка издалека:
- А где ж ты старче служил?
- В лампе-е-е, - тянет старик.
- А где ты жил?
- В лампе-е-е, - снова плачет старик.
Посмотрел Горемыка на лампу, на старика, нет, не поместится старик туда. Что-то тут не так, а проверить не знает как. Не знает Горемыка пока, толи старик спрыгнул с ума, толи за нос Горемыку водит, или чёрт морок наводит.
Встряхнул Горемыка головой, пошаркал ногой и спрашивает:
- А почему ты сейчас не в лампе?
- Да стар я, не могу согнуться, не могу скрутнуться. Нужно омолодиться, словом, жениться...
- Так в чём же вопрос? - спросил Горемыка у старика.
- Так нет девицы.
- А ты искал?
- Да... тут и там. Выползал из лампы по ночам. Никто здесь не ходит, никто не бродит. Кого в лампу заманить? Ума не могу приложить, как дальше жить.
- А ты лампу потри и просьбу свою скажи. Джина этим растревожишь, глядишь, и поможет, - посоветовал Горемыка.
Взял старик сестричку шерстяную рукавичку и стал усердно тереть, так что лампа стала блестеть. Очистил лампу, оттёр. Сидит старик на лампу любуется:
- Ну, ты Горемыка и хитёр.
- А в чём дело? - удивился Горемыка.
- Да в лампе я сам живу, как же сам себе помогу?
- Но лампу ты оттёр, блестит как царский шатёр. Может, кто увидит, соблазнится, и сможешь тогда ты жениться.
- Да кто здесь увидит-соблазнится, кто на старую лампу прельстится? - снова запричитал старик.
- Но это легко поправить, если взяться с умом, то дело легко исправить. Полезай в лампу. Я лампу возьму и во дворец пойду. Увидит лампу царевна, прельстится, и ты сможешь на ней жениться.
- А что, горе - не беда, пойдём скорей тогда, - обрадовался старик.
От такой перспективы в голосе у деда уже другие мотивы. Словом старик преобразился и мигом вкрутился в лампу винтом, не думая, что будет потом. Горемыка идёт, лампу на поясе несёт, лампа блестит, Горемыка свистит, словом насвистывает. А как же иначе? Надо же на себя внимание обратить, народ смутить, рекламу устроить и деда пристроить. Дед тут живёт-проживает, и вот так ни за что пропадает. Для Горемыки дед не морока, чует, что дед в чудесах дока. А Горемыка за добрые дела, и сам научится делать чудеса. Как известно, долг платежом красен, этот постулат для Горемыки ясен.
Идёт Горемыка, идёт, лампу показывает, о Джине всем рассказывает. Народ толпой собирается и за Горемыкой во дворец направляется. Горемыка идёт, толпа растёт, к результату ведёт.
Шли они, шли, до дворца дошли. Хотя и было это пыльное царство, неухоженное государство, в котором текла жизнь неизъяснимо пёстрая, невыразимо странная и было в том царстве-государстве много всякой всячины. Однако такого, не выразимо какого, Горемыка не видал никогда, до сих пор, пока не пришёл сюда. Горемыка на диво то дивится, не поймёт правда это или только снится.
- Ущипните, - кричит, - меня! Уж не сплю ли я?
Народ Горемыку щипает, но видение не пропадает. Словом видит Горемыка дворец невообразимой высоты, неописуемой красоты, а двор, такой большой, трудно сказать какой. А у ворот стража стоит вся в латах.
- Ох, не пройти к царю в палаты, - подумал Горемыка и остановился.
Тут стражники подбежали, будто только его и ждали. Под руки Горемыку взяли и повели в палаты, а в них сидит царь в злате. Голова царя в венце и такая грусть на лице. Оно и понятно, царевну надо замуж отдать, а женихов-то пока не видать. А вокруг царя бояре стоят, во все стороны глядят, глазами так и зыркают, женихов выискивают.
Горемыка-то не знал причины царёвой кручины и чуть сам не заплакал, и так ему захотелось царю помочь, что он едва не забыл, что за Джина пришёл сватать его дочь.
Смотрит Горемыка на бояр, на царя, прикидывает, как дело своё начать, что сначала предпринять.
- Ну-с, - говорит царь, - с чем пожаловал?
- С лампой, Ваше Вашество, - ответил Горемыка.
- Ну-с, показывай! - приказывает царь.
- Эх, жизнь - чудна, но беда - не беда! - подумал Горемыка, а вслух сказал: - Здесь нет стола, а без него никак нельзя.
Царь бровью повёл и тут же появился стол, такой весь резной, с золоченой каймой, на который Горемыка поставил лампу смело, и принялся за необычное дело.
А если уж Горемыка брался за дело, то делал его умело. Иногда конечно и получалось наоборот, словом шиворот-навыворот, однако, это не по злому умыслу, а по некоторому неумению. Научиться было конечно можно, но больно уж сложно. Читал-то он по слогам, а писал так, что не разбирал и сам. Или голова была пуста, или наука не та, или что другое. Словом, я не знаю, отчего было такое, да и вряд ли кто знает, в жизни ведь по-разному бывает.
Но Горемыка твёрдо знал - нужно соображать, чтобы жизнь свою продолжать. К тому же был он не такой уж и скверный, иногда Горемыка мог быть верным, но не слишком любил трудиться, потому что надо учиться. А Горемыке же хотелось всё сразу, чтобы раз, как по заказу, без всякого труда. Об этом он мечтал тогда, перед тем как попал сюда, в это странное, неухоженное, ни на что не похожее царство-государство.
Итак, Горемыка принялся за дело. Поставил лампу на стол, потом, обошел стол кругом, руками поводил, немного повопил. Горемыка тереть лампу опасается, вдруг Джин проявится и сделает не то и не так, а Горемыка будет стоять как дурак: ничего не сможет исправить и дело тогда не справить. Словом, Горемыка работал на свой манер, был другим колдунам в пример, никому не подражал, своё изобретал.
В общем, Горемыка дело продолжает, вокруг стола ходит, руками водит, а потом как в лампу дунет, как заревёт. Толпу страх за душу берёт. Все от страха дрожат, у всех зубы стучат, но уйти не хотят: страх, но интересно. Что будет? Неизвестно.
А Джин между тем в лампе сидел, вмешиваться не хотел, положился на Горемыку, но от этого крика у Джина уши заболели, ноги загудели, к тому же руки свело, а делу не помогло. Словом, Джин к такому не привык, и это завело его в тупик. Джин соображать уже не способен - слишком расстроен, эмоций через край, а тут слышит приказ: - Давай! Достань то, высуни это. А в благодарность ни улыбки, ни привета. Словом всё Джину надоело, и он уж решился сам приняться за дело, но как - не знает, ничего не понимает, и стал он прислушиваться-присматриваться, как Горемыка дальше дело поведёт, может, результат уже близок, вот-вот придёт.
Слушал Джин, смотрел, из последних сил терпел, чувствует дело труба. И что будет тогда? Страшно даже предположить. И решил Джин облик свой изменить и вылезть наружу, и тогда он все проделки Горемыки обнаружит, и не будет он собачкой на верёвке, а будет действовать сам по обстановке.
И вот Джин заклинанье читает, а что в нём и сам не знает. Для него главное, чтоб ничего не хрипело, нигде не гремело, ничего не визжало, словом, ничего не доставало, чтобы было всё красиво, всем на диво и не громко и с подходом очень тонким. А зачем всех пугать? Можно и тихонько заклинание сказать. В общем, Джин и не заметил, как своё пожелание вплёл в старинное заклинание. И вот уже всё готово к превращению, другому воплощению и приступил Джин к перемещению.
Как из лампы Джин вылезал, Горемыка не видал, потому что спиной к нему стоял, а как повернулся, так и упал. Лежит Горемыка не шелохнётся, а Джин ждёт, когда он очнётся. Наконец, Горемыка пришёл в себя и Джин ему шепчет тогда:
- Я омолодился, не хочу жениться.
Джин Горемыку этими словами так удивил, что Горемыка чуть язык не проглотил, ошалело вокруг пялится, сообразить пытается, где Джин находится-обитается. Видит перед ним стоит красавица. В жизни не видал Горемыка девушки прелестней - словно ангел небесный, светлый волос, чудо голос, с добрым сердцем и душой... Словом, облик девы той, с головы до самых ног всех вокруг затмить уж смог.
Горемыка на деву пялится, не знает, откуда явилась красавица и так захотелось Горемыке узнать, как эту деву звать. Горемыка и спрашивает:
- Как звать-величать тебя, красавица?
- Ясно, головой ударился! Зачем меня пугать? Не мог другое что сказать? - растерялся Джин.
Но что-то Джина смутило-насторожило, и стал он себя оглядывать- ощупывать. Догадался Джин, удивился и до смерти напугался, ведь с подобным он никогда не встречался. Да так перепугался, что снова в лампу забрался и стал он слёзы лить, стенать, Горемыку проклинать:
- Горемыка - бес, запутал зря... набивался мне в друзья, а сам обманул меня, предал. Эх, как глупо я попал! Чтоб ты сам таким же стал...
Джин подумал, помолчал, а потом себе сказал:
- Интересно, а каким?
Джин тут зеркальце достал, покрутился, повертелся, стал наряды примерять, пудрить носик, красить губки и кудряшки завивать. Он и так головку склонит, он и этак повернёт, а потом как заорёт:
- Провалится мне на месте! С Горемыкой шли к невесте, а в итоге всё не так - я попался как простак...
Царь тут уши навострил, кто-то в лампе говорил интересные слова - про невесту, про дела.
Горемыке ж невдомёк, что в словах тех царь усёк? Ничего не понимает. Но, однако, кто же знает, что за мысли у царя? Может здесь стоит он зря?
А царь Горемыку оглядел, повернуться велел, посмотреть со спины хотел. Осмотр царя устроил. Горемыка быстро это усвоил и немного осмелел, даже слово молвить хотел, но нельзя, впереди царя ни сесть, ни сказать, можно ведь и голову потерять. Это-то Горемыка знал, потому и смолчал. Ждал, что скажет царь, странного царства государь.
- Ну-с, давай, - говорит царь, - расскажи, откуда прибыл, с какой целью? А мы уж рассудим, как поступить: женить тебя или погубить.
Горемыка дрожит, еле стоит, он ещё от первого потрясения не оправился, а тут уже надо с другим справиться. Шутка ли дело - жениться! Куда торопиться? Как свободу сохранить? Как вопросы царёвы обходить? Ведь царь сразу поймёт, что Горемыка врёт. И решил Горемыка время потянуть, может, удастся ему и смекнуть, как от женитьбы увильнуть. Горемыка и говорит царю:
- О, царь, как у тебя всё блестит, а в камине чудесный огонь горит. Я никогда не видал такого огня, прекрасного, как у тебя.
Царь молчит, ждёт, что Горемыка ещё скажет, а Горемыка дальше плетёт-вяжет:
- А какая вода в фонтане журчит...
Царь по-прежнему молчит. И Горемыке уже кажется не справедливо, что он возводит хлам в диво. Однако в жизни по-всякому бывает, поэтому Горемыка продолжает:
- А палаты твои - неописуемой красоты...
- Слушай, ты! - взревел царь.
Горемыка смекнул, что царь злится. Оно и понятно, царь не привык долго возиться. В общем, Горемыка это усёк, но ничего придумать не смог, как выпутаться из этой ситуации, поэтому прекратил свои провокации:
- Ладно, не буду, понимаю, что погибнуть могу с дуру.
Горемыка с тоской посмотрел в окошко, чует, что жить осталось совсем немножко и чтоб заглушить в душе тревогу, стал потихоньку молиться Богу. И так Горемыке захотелось домой, пока он ещё живой. Но как из дворца удрать, пока не начали вязать? Вот Горемыка царю и говорит:
- Царь, ты должен меня испытать, прежде чем женить на своей дочке, а потом и полцарства в придачу дать.
- Испытания, полцарства в придачу - это из другой сказки. У нас тут свои завязки. Сказал, женишься на моей дочке и точка, - отрезал царь.
- Но это не по закону...
- Я сам себе закон, - ещё больше разозлился царь. - Пошёл вон!
Обрадовался Горемыка, схватил лампу и побежал, только пятки засверкали. Бежит Горемыка, боится, как бы не догнали. Добежал он до того места, где деда с лампой встретил и решил передохнуть. Сидит отдыхает, потихоньку вздыхают, девицу из лампы вспоминает. Уж так она Горемыку за душу задела. Не может Горемыка понять, в чём тут дело: то ли он влюбился, толи с ума скатился. В общем надо Горемыке в себе разобраться, прежде чем за что-либо приняться.
А между тем во дворце царь зубами скрежещет, громы мечет, на всех злится, каждый его боится. Словом крепко царь рассердился, а когда стих, к боярам обратился.
- Ну-с, бояре, - говорит грозно царь, - Услужите-ка советом! Что вы скажете об этом? Что мне скажете о нём? Но подумайте путём!
Призадумались бояре, думу быстренько собрали. А как же иначе исполнить указ государев? И что решить? Как с Горемыкой быть? Кроме лампы - ничего, как понять-то им его? Его выслать бы отсель, хоть за тридевять земель - тогда б не было мороки.
Долго думали бояре и кричали, и шумели, но решили еле-еле: "РАЗ НЕ ХОЧЕТ ОН ЖЕНИТЬСЯ, ЖИЗНИ ДОЛЖЕН ОН ЛИШИТЬСЯ!"
Эту грамоту свою понесли они царю. Царь полдня её читал, а потом он им сказал:
- Я не понял, а кого? Понял только лишь за что.
Снова Дума собралась, снова делом занялась. Царь задал прямой вопрос, и бояре чешут нос. Кто же был, кого судили? На границе нет отметин, и на вид он не приметен. Как узнать? Может консультантов им позвать? Но кого же потревожить? И что к просьбе-то приложить? Да и что пообещать, чтоб что нужно им узнать? Долго думали, рядили, наконец, они решили: "ГОЛОВЫ ЧТОБ НЕ ЛИШИТЬСЯ, К БАБКЕ ЁШКЕ ОБРАТИТЬСЯ". И в дремучие леса, шлют бояре те Гонца. Пока скачет их Гонец, вспомним Джина, наконец.
Много дней Джин бушевал и ни ел он, и не спал, долго плакал и стенал, наконец, от горьких слёз, всех волнений и угроз он устал, прилёг, а потом и задремал.
Джин проблему переспал и на утро бодрым встал и вот, на рассвете дня, Горемыку не кляня, сразу к зеркалу пошёл - в отраженье он прелестницу нашёл. Знал красавиц Джин не мало, но такой вот не видал он. Джин любуется своей красотой, скажем честно, не земной.
И у зеркала крутясь, Джин наряды примеряет, перемерил всё, что мог, прямо скажем, даже взмок, но подобрал: гармонично, но игриво, не вульгарно и красиво. И любуясь сам собой, он занялся головой, а потом лицом, ногтями. Оглядел себя опять с головы до самых пят и довольный сам собой, вдруг подумал:
- К отраженью своему, обратиться как ему?
Джин давно себе усвоил - как себя ты назовёшь, так по жизни ты пойдёшь. Долго имя Джин искал, наконец, Дженни он себя назвал.
Словом взял судьбу Джин в руки, и с тех пор без слёз, без скуки, занялся он сам собой, в общем, стал совсем другой.
А в то же время, пока Джин в лампе бушевал, Горемыка, сидел размышлял, как ему избавится разом от всех проблем сразу? Долго думал-гадал, ночами не спал, но так ни к чему и не пришёл, словом решения не нашёл и решил Горемыка Джина позвать, чтобы тот помог ему решение принять.
Схватил Горемыка лампу и начал тереть. Вдруг послышался треск и гром, а что было потом, Горемыка вспоминает с трудом.
Словом, когда Горемыка пришёл в себя, то не мог понять, толи сон он видит, толи явь: стоит перед ним дева, невиданной красоты. Горемыка дивится:
- Откуда, дева, здесь ты?
- Из лампы. Ты ж меня сам позвал. Неужели меня не узнал?
Горемыка узнать-то её, конечно, узнал, только вот имя не знал и потому спрашивает:
- Как звать-то тебя, красавица?
Красавице, такое обращение нравится, и она даже улыбнулась Горемыке и ответила нежно, приятно и так понятно:
- Дженни.
И завязалась между ними приятная беседа. Горемыка даже забыл, зачем он Джина вызывал-призывал. А время идёт, Горемыка, что-то несёт, любезности всякие говорит, расшаркивается, комплиментами рассыпается, словом соловьём заливается. А Дженни слушает, глазки потупила, ручки в замочек сомкнула, стоит перед Горемыкой, из стороны в сторону покачивается. В общем, качалась она, качалась, и у Горемыки глаза стали слипаться, и он упал и уснул.
А когда проснулся Горемыка, то вспомнил Дженни и чудесный камень на её лебединой шее. И сидел Горемыка как старый пень, словом грезил он целый день, ни есть, ни спать не мог, и к утру занемог. Словом заболел Горемыка лихорадкой, болезнью страшной, гадкой. И что делать? Никто об этом не знает, а болезнь Горемыку терзает. Лежит Горемыка, смерти ждёт, даже лампу свою не трёт.
В это время, наконец, прибыл на границу наш Гонец. Где Ёшка проживает, Гонец не знает и никого вокруг не видать. В какую сторону скакать? Где Ёшку искать? Приказ-то надо исполнять. И тут у пограничного столба приметил Гонец Лесовика, подъехал к нему и спрашивает:
- Сбился я с пути-дорожки. Подскажи мне, Братец, как проехать к Ёшке?
Лесовик оглядел Гонца и говорит осторожно:
- Без подорожной не можно проехать ни куда.
Для Гонца это не сложно, имелись у него разные подорожные, вытащил он бумагу нужную и протянул Лесовику. Лесовик подорожную взял, долго-долго её читал, а потом гонца изучал: обходил, смотрел, что-то там бормотал, слезть с коня повелел, обыскал, затылок свой почесал. Не мог Лесовик решить, вроде бы надо Гонца пропустить, да вот у Ёшек слёт. Нет, не может он никого пустить, с него шкуру могут спустить, а шкура его уже служит века, он привык, словом была шкура ему дорога. Так, что привет!
- Уезжай, пока не намял тебе я бока, - говорит Гонцу Лесовик.
Но Гонец не привык, ходить в обход, всегда шёл напрямик, на пролом, а здесь вот облом. И решил Гонец Лесовика подкупить. Лесовик у Гонца подкуп взял и любезно ему сказал:
- Так и быть, я готов тебя проводить, только вот беда: пост оставить никак нельзя. Потому уж прошу простить!
Видит Гонец, что деньгам конец, но отступать просто так, ни с чем? И Гонец ещё доплатил. Но зачем?
Словом были тут и слова про бояр и царя, про любовь и дела, и как только казна оказалась пуста, Лесовик указал Гонцу путь и сказал:
- Ну, а там ты и сам как-нибудь.
Вскоре Гонец оказался на месте, и вот он теперь уже с Ёшками вместе беседу ведёт о царе, женихе, о невесте. А Ёшки смеются-хохочут:
- Хе-хе. Можем мы, конечно, услужить, но за службу надо же платить!
- Да! - согласился Гонец, - Но вернуться нужно во дворец, а без вашего совета мне возврата нет.
И стали тут они думать-решать. У Гонца нет ни гроша, и как тут куш сорвать, с кого и какой? Словом Ёшки думали головой, боясь прогадать, они не стали ворожить-чаровать, а стали, как нынче положено, рассуждать:
- Если съесть Гонца.
- Едва ли хватит на зубок. В этом разве будет прок? - возразил Гонец.
Долго Ёшки рассуждали, варианты подбирали, наконец, они решили:
- В общем, так: поедем вместе, ну а там решим на месте.
И вот так расставив точки, Ёшки вешают замочки, и без всякой проволочки едут прямо во дворец.
А бояре во дворце похудели, побледнели, спали с тела и лица, боясь грозного царя, с нетерпеньем ждут Гонца. Наконец, прибыл во дворец Гонец, а за ним во двор большой, въехал Ёшек целый строй.
Едва лишь Ёшки спешились, как бояре подбежали, стали Ёшек умолять поскорей совет им дать. Ну, а Ёшки-то устали, да и слёт они прервали, да и возраст их не тот - тут их давит, там скребёт. Словом, до бояр им дела нет, не дают они совет. Ведь у них свои дела.
- В общем, отдохнём, тогда. А пока, отстать! Просим не мешать! - сказали Ёшки.
Делать нечего боярам, стали Ёшек ублажать: по палатам размещать, баньку жарко натопили, Ёшек в баньку пригласили.
Ну и вот, продолжают Ёшки слёт - парят кости, мажут мёд на лицо, на все места и ведут неспешную беседу:
- Ой, боюсь я, не спроста так бояре служат: предлагают выпить, предлагают ужин, - одна Ёшка говорит.
- Не тревожься! Что ты вдруг? Вот сейчас сползёт недуг, мы тогда им всем покажем, - ей другая отвечает, - а сейчас мы мёд намажем...
- У меня душа болит. Где план действий и вообще...
- Перестань! Вот те план: все наводим марафет, а потом идём в буфет, ну а вечером - фуршет. В перерыве между трапез, соберёмся на совет. Всем понятно?
- Возражений больше нет, - говорят все хором Ёшки.
- А раз так, вердикт такой: все сомнения долой!
Ёшки все повеселели, по стопарику налили, выпив, тут же закусили, дружно песню завопили и тряхнули стариной. Пляшут Ёшки и поют, но дела-то не идут, и бояре смерти ждут.
Между трапез, наконец, пришли Ёшки на совет, пораскинули мозгами и затем они сказали:
- Будем зелье мы варить.
Принесли большой котёл, развели под ним огонь. Долго Ёшки зелье варили, что-то шептали, а потом зелье мешали, но пошло видно дело не так, словом всё пошло в раскосяк. И на подмогу решили Ёшки вызвать бабушку свою, словом призвали Ягу. Яга быстро прилетела, покрутила, повертела, что в котле, оглядела всё вокруг, начертила солью круг и сказала:
- Испарилось колдовство! Кто чинит сейчас здесь зло?
Ёшки все притихли, испугались, а как же, в таком деле, злодейство большая помеха, тут уж право не до смеха. Ёшки совсем было растерялись, но тут Яга потребовала книгу колдовства. Они тотчас книгу Яге передали и хором сказали:
- Буквы здесь не разобрать.
- Дуры, можно ж сочинять! - сказала им Яга, - Вот я если не пойму, то добавлю по уму.
Словом Яга книгу читала, что-то шептала, руками хлопала, ногами топала, покружилась, потом оплевала всё кругом. А Ёшки рядом стояли, ей помогали, но больше рты разевали. Оно и понятно, дивились на действо, как избавиться от злодейства. А потом Яга в заключение дала им пояснение:
- Это новый ритуал! Мне тут Леший подсказал, что живёт не так далёко, на седьмом от вас болоте.
Небывалый поворот! Ёшки вновь открыли рот, очень удивились:
- Яга с Лешим подружились!?
- Что раскрыли рты опять, мухи в них же залетят, - поругала их Яга, а потом сказала. - Вот что, Ёшки, сами зелье вы варите, аффирмации творите. Мне ж пора! На Сейшеллы-острова Леший укатил. Вот за этот ритуал, что сейчас вам мною дан, обещала я ему всё прибрать в его дому. Но об этом ни гу-гу! Вы же у меня теперь в долгу!
Яга в ступу села, метлой завертела, словом улетела. Ну, а Ёшки вновь принялись за дело. Однако одна из них не утерпела, спросила:
- Неужели Яга уж того? Что за прок ей мыть и чистить?
- Может просто что-то ищет? - предположила другая Ёшка.
- Ну, хитра! - сказала Ёшка. - Моет только понарошку, чистит же она всерьёз.
Тут случился вдруг курьёз. Видят Ёшки Лешака и от страха кто куда, и про варево забыли и про то о чём судили. А Лешак к зелью подошёл, понюхал, покрутился, но попробовать не решился:
- Нынче разве уж поймёшь, где нарошка, где серьёз? Может так тебя скукожить, что парная не поможет, - говорит себе Лешак.
И решает Лешак совершить обряд не сложный, в походных условиях возможный, а чтобы дело без присмотра не оставить, Лесовика решил к нему приставить, поскольку Лесовик Лешака не подводил никогда. Лесовик за всеми всегда наблюдает, ничего не упускает, а сам молчит. Оно и понятно, Лесовик к разговорам не привык, он язык держит за зубами, а мысли - за семью замками. И вообще, из всей этой братии надёжней Лесовика нет. Конечно, и Лесовик может выдать секрет, но только в том случае, если в секрете прока нет, и если уж будет выгодно ему, и то лишь за большую мзду, да без сдачи. А как же иначе?
И вот Лешак проделал движений ряд, словом совершил обряд, ещё немного поколдовал, а потом забормотал:
- Кувырк-кувырк-кувырнись в бабку Ёшку Лесовик обратись, в хоровод их внедрись, и откуда ни возьмись, сюда явись!
И как только Лешак заклинание произнёс, Лесовик в Ёшку обратился и перед ним явился. Лешак инструкцию ему прочитал, роспись с него взял, строго-настрого наказал, всё ему докладывать, ничего не утаивать. А сам Лешак тут же исчез-испарился, будто его здесь и не было, словом снова на Сейшеллы удалился.
Ёшка-Лесовик откладывать ничего не привык, и тут же смело взялся за новое дело. Подошёл к котлу, вокруг походил, носом поводил, а потом принялся мешать, что-то над зельем шептать.
Ёшка-Лесовик зелье варит, дело Ёшек правит. Потом с огня котёл снял, остудил и весь такой деловой, окунулся в это зелье с головой. И как только Ёшка-Лесовик вылез из котла, так Ёшки и явились, и принялись по зелью гадать, про Горемыку узнавать, но ничего не могут понять: ни кто он такой, ни откуда, ни как его звать.
Призадумались Ёшки, что им дальше предпринять? Перебрали всё на свете и не знают, чем заняться - тем иль этим? Ведь бояре ждут ответ, а у Ёшек его нет.
- Может на бояр нам погадать? - предложила одна Ёшка.
Согласились с нею Ёшки, раскинули картишки, и раскрыли все боярские делишки. И тут же время даром не теряя, Ёшки всех бояр сзывают. Словом пошёл шантаж-монтаж и бояре с испуга вспомнили всё, что таили от царя и друг друга. Ёшки всё это записали, боярам их обязательства зачитали, и автографы у всех взяли, а взамен выдали им готовую грамоту:
"ГОРЕМЫКА НЕ ХОЧЕТ ЖЕНИТЬСЯ, ЖИЗНИ ДОЛЖЕН ТОГДА ОН ЛИШИТЬСЯ!"
И вот бояре, уже не горюя, несут царю грамоту вторую.
Царь опять полдня читал, а потом он им сказал:
- Понял я кого за что, но не понял как?
Снова Дума собралась, снова делом занялась. Царь задал прямой вопрос, и бояре чешут нос. Что им делать? Как им быть? Может в речке утопить, иль каким другим путём Горемыку порешить? Может лучше с высоты сбросить им его в кусты, или лучше уж зарезать, иль повесить, задушить? Не могли они решить. И бояре вновь к Ёшкам двинулись гурьбой.
А Ёшки к тому времени по шантаж-монтажному решению, по взаимному соглашению жили во дворце, заседали на крыльце, пировали в тронном зале, никого не обижали, и уж в новом казане варили зелье на плите, совершая приворот, или же наоборот. И... сбежал от них народ и бояре, и прислуга, разбежались все с испуга. Да и царь сбежал от них, жил в палатах он других.
Разбирала всех их злость:
- Вон их, сколько развелось, как пиявок на болоте. Мы же все теперь в заботе. Вот так вот! Нечисть в городе живёт, ну, а нам-то, где же жить?
Словом в этом странном царстве, непонятном государстве изменился так народ, и никто не разберёт, кто тут где, и кто как врёт. И Ёшек все боятся и к царю вернуться, никак не решатся. Оно и понятно, хоть кого ты расспроси, была нечесть не в чести, а теперь наоборот, нечесть во дворце живёт.
И настали в этом странном царстве тёмные времена. И всё пыльное царство, неухоженное государство замерло в ожидании, что же произойдёт, когда к власти другой правитель придёт? Привыкли они жить в дремоте, в вечной темноте, в непролазной грязи, в прочем безобразии, а тут перемены грядут, боятся, что пропадут...
Хотя ума у бояр палата, но между ними нет уже мира и лада, и чтобы споры все разрешить, решили бояре вновь у Ёшек совета просить: как царю услужить? Как же им Горемыку казнить?
И пришли бояре к царскому крыльцу, сняли шапки, мнут в руках:
- Раньше жили вы в лесах, а теперь вот в городах, - начал речь свою Боярин.
Не по нраву Ёшкам начало речи, да и просьбы бояр им давно надоели:
- Снова чего-то от нас захотели?
Смекнули бояре - нельзя напролом, и тут же они изменили приём:
- Мы вам рады, подношенье принесли. Умоляем вас подношенье принять, молим вас наше горе понять...
- Что ж, посмотрим мы подношенье, а потом уж и примем решенье, - оборвали их излияния Ёшки.
И бояре поспешили, перед Ёшками дары свои разложили. А Ёшки брезгливо на дары взглянули, и носы свои отвернули. И не могут бояре понять, почему Ёшки не хотят дары их принять, и спрашивают:
- Не по нраву вам пришлось, или что-то не сошлось?
- Для таких солидных дам. Нет! Не гоже это нам! - ответили Ёшки и от бояр отвернулись, словом от них отмахнулись.
Видят бояре, что такой отворот, сулит им неприятный поворот в их судьбе и в жизни вообще. И стали бояре Ёшек молить их не губить, стали уговаривать дело разрешить:
- Вы только скажите, что вы хотите? И мы без промедленья, исполним все ваши повеленья.
Ёшкам понравилось, что их дело справилось: получили они полную власть в этом царстве, непонятном государстве. И тут же устроили пир на весь мир. Пляшут Ёшки, веселятся и бояре с ними поют, а сами смерти ждут. Оно и понятно, служить стольким господам не очень приятно, к тому же слишком накладно.
И вот, улучив момент, Боярин к Главной Ёшке подползает, просит ее, умоляет их дело решить: как им Горемыку казнить, чтоб царя ублажить?
Снизошла до его мольбы Ёшка и как бы нехотя, понарошку промолвила:
- Лампу Джина принесите, - а потом строго добавила, - А теперь не мешайте нам, продолжить наш тарарам!
Словом Ёшки бояр прогнали, сами же в тронном зале пир продолжали, и немного колдовали. Без колдовства теперь никуда, расслабляться никак нельзя: время нынче такое - все о кризисе толкуют. Кто-то рад ему без меры, ну а Ёшки - в новом деле. Знают Ёшки, будет прок! Так сказал им их Пророк:
- Хоть не тот сейчас народ, может сразу не поймёт, кто у власти, как придёт. Надо быть всегда готовым: чтоб от жизни не отстать, всё успеть и всё урвать, нос по ветру всем держать!
И с тех пор стали Ёшки другие: не коварные, не злые и интриги не плетут, а танцуют и поют. Словом трудятся не зря: вот прогнали бояр и царя. Вот бояре теперь им уж служат, а Ёшки с тех пор живут и не тужат.
Бояре думу созвали, снова заседали, думали-решали, как им лампу достать. Бояре знать-то знали, что лампа у Горемыки. Да вот где ж его теперь найти? Куда им теперь пойти? Словом снова им помощь нужна, однако Ёшки их прогнали, строго настрого наказали без лампы не приходить. А вопрос-то надо решить, иначе им головы не сносить.
И решили бояре подсуетиться, к другому обратиться. Вспомнили бояре про Дурака, который в понедельник родился, но пока ни на что ещё не сгодился. Снова заспорили бояре, закричали: сможет ли он исполнить их поручение? Но, в конце концов, решили Дурака позвать, прочитать ему нравоучение, и дать ему поручение.
И вот притащили Дурака в думу. Не хотел он идти, упирался, плакал, будто с жизнью прощался. Но как услышал нравоучение, согласился с поручением и важно так сказал, как будто только что и не рыдал:
- За порученное дело, берусь я смело!
Обрадовались бояре, снабдили Дурака всем, что нужно и проводили его дружно всей боярской толпой прямо домой. Надо же было Дураку отдохнуть, чтобы завтра тронуться в путь.
Хоть ума Дурак лишён: уж таким он был рождён, но, однако же, с рассветом он помчался за ответом: где же лампу-то искать? Куда стопы направлять? Так Дурак прямо и пришёл, на большой на царский двор. Дурак теперь посол боярский, ну а может даже царский. Тут не каждый разберёт, кто сейчас кем управляет? В городе никто не знает, люди ж разное болтают.
Вот Дурак уж на крыльце, вот он в царском уж дворце, вот вбегает в тронный зал, зыркнул глазом и сказал:
- Ну, за лампой я пошёл, потому что я посол. Ну, а где её найти?
- Так вот прямо и иди, ноги сами приведут.
- Понял я, останьтесь тут.
Не уразумел Дурак, что к Ёшкам попал. И очень хорошо, иначе бы сразу пропал. Словом Дурак за лампой ушёл, Ёшки засуетились, забегали, давай решать, как Дурака направлять, от забот избавлять. И так разошлись Ёшки, что чуть-чуть, ещё немножко и пошли бы на пролом. А что было бы потом? Никому ведь не известно: может буря, может шторм, иль цунами, наводненье. Это вам не фунт варенья. Надо действовать с умом!
Долго Ёшки размышляли, долго думали, гадали по воде и по грязи, и по тучам впереди, по болоту, по траве, и по рунам, и по картам, даже по костям. Словом всё собрали там и сям, только не было ответа аж до самого рассвета на их мучащий вопрос: на кого же нынче спрос? Ставить им на Лешака или же на Дурака?
- Что тут думать и гадать? Лучше всех к чертям послать! - завопила истеричка - бабка Ёшка-невеличка.
- Стоп! В чём корень зла, Ёшки, я ведь поняла: посылают всё к чертям, значит и добро и зло - всё там. Чтоб расставить всё нам точки, Ёшки, рвём мы все цветочки, что растут на той вон кочке.
- Здесь стоят одни горшочки! Где увидела ты кочку? Не болото здесь, дворец!
Да уймись же, наконец! Я же в шар сейчас гляжу, всё, что нужно в нём ищу.