Я совершенно уверена, что в жизни каждого человека рано или поздно наступает момент, когда ему хочется кого-нибудь убить. У слабых людей желание не превращается в действие, и они, поскрипывая зубами, желают зла своему врагу. Сильные пускают кровь. К моим двадцати восьми годам за моей спиной два убийства. Ни за одну из этих жертв, меня не призвали к ответу, хотя тоненький и внятный голос напоминает мне о них по ночам, расцвечивая их лица теми красками, которых у них никогда не было и, придавая им мыслимые и немыслимые достоинства, которыми они никогда не обладали. После смерти все становятся хорошими. Меня это радует. Когда-нибудь и обо мне скажут, что Ворона - такое прозвище мне дали в школе - была не виновата. Уж так сложились обстоятельства.
Нужно собраться и начать по порядку. Я никогда не писала о себе. Только вымышленные истории, которые не захотело печатать ни одно издательство. Повесть о себе, естественно под своим птичьим псевдонимом, я выложу в интернете. Интересно уважают ли у нас по настоящему реальные истории и сколько я получу комментариев. На этот раз я предпочла бы остаться в тени. Случается, что убийца пишет книгу, чтобы оправдаться. Я не ищу оправдания. Мне всего лишь нужно рассказать одному важному для меня человеку, какая я есть на самом деле. Мне никогда не отыскать тех слов, если он будет сидеть напротив и смотреть мне в глаза. У меня возникнет искушение осветлить мои вороньи пёрышки и если не скрыть, то хотя бы прикрыть правду. Разоблачения я не боюсь: те, кто могут меня сдать, не ходят на сайты непризнанных авторов и никогда прочтут мою рукопись. У них есть дела поважнее. Так что Ворона в полной безопасности.
Вороной я стала в первом классе. До семи лет мой мир состоял из сказок, вкусных обедов и чая с бабушкиными пирожками, поглощая которые я читала книги о попадающих в историю принцессах и спасающих их принцах. Первых принцев я обнаружила, когда пошла в школу. Они каркали мне вслед и втыкали в мои косы воронья перья, которые по прихоти судьбы точно того же цвета, что и мои волосы. Уж не знаю почему, но уже первом классе я мне довелось стать изгоем. У меня не было подруг, потому что девчонки боялись, что мое зло перейдет на них. А зло моё заключалось в фамилии Воронцова. Иногда я думаю, как сложилась бы моя жизнь, если бы в свидетельстве о рождении стояла другая фамилия. Например, Лебедева или Соколова. Но все сложилось, как сложилось, и однажды я решила не противиться создавшемуся образу и явилась в школу с пером в косе и с зажатым в кулачке папиным перочинным ножичком, которым я со страшным криком "КАР" и полоснула по щеке первого обозвавшего меня в тот день Вороной прыщавого пацана. Меня удивительно быстро оставили в покое на несколько лет. А потом моя жизнь сделала крутой вираж, и руководящий нашими судьбами смотрел на меня сверху, и хитро улыбаясь, и спрашивал: "Ну и как тебе это? Справишься?"
В тот день в школу я опоздала. Отец, который обычно будил нас, уехал в командировку, и мы с мамой проспали до десяти часов. Быстро собравшись, выскочили из подъезда и разбежались в разные стороны. Точнее побежала я, а мама засеменила в элегантных сапожках на высоких каблучках. Неожиданно, проходя между двух белых пятиэтажек, я почувствовала, что мир изменился, и пространство вокруг наполнено страхом. Впрочем, это было и неудивительно. Слухи ползли уже давно. Но было не до раздумий. Я спешила на контрольную по алгебре, чтобы не заиметь неприятностей от математички, которая меня ненавидела. От вымытых полов в раздевалке тянуло сыростью. Откуда-то с верхних этажей доносились крики. Стрелки настенных часов приближались к одиннадцати, а это означало, что до окончания третьего урока осталось пять минут. Я вздохнула с облегчением. Успела. Пристроила куртку на вешалку, пригладила растрепавшиеся волосы. Поднявшись на второй этаж по лестнице, уже совершенно явно услышала крики, смех и улюлюканье. Раздался дробный стук каблучков. Галина Ивановна, наша географичка, соседка по дому и мамина подруга чуть не сбила меня с ног. Её перекошенное от страха лицо испугало меня. Она потащила за собой вниз по лестнице, выплевывая слова, смысл которых доходил до меня с трудом. Я пыталась что-то сказать и вырваться, но Галина Ивановна лишь сильнее стиснула мою руку. В коридоре, напротив вешалок, заметила надпись: "Русские учителя, идите в уборщицы!"
- Быстро одевайся, - прошипела мне соседка.
Звонок противно задребезжал, когда мы уже были на школьном дворе. Галина Ивановна оглянулась, подпрыгнула и ускорила шаг.
- Мать на работе? - спросила она, глядя перед собой. - Я подтвердила и спросила, что случилось.
- Потом, - буркнула она, тяжело дыша.
Липкий страх проникал сквозь кожу. Вопросы застряли в горле. Мы неслись знакомой дорогой в библиотеку, где работала мама.
На стене возле входа в библиотеку ещё одна надпись: "Русские - свиньи!" Наши шаги гулко отдавались на каменных плитах фойе. На стенах мирно светились голографические пейзажи, нахохлившейся птицей выглядел бронзовый бюстик Гоголя. Как часто после школы я приходила делать уроки в пустом читальном зале. Здесь, среди моих единственных потрёпанных и пожелтевших друзей, мне было уютно и спокойно.
Мама, стоя на невысоком табуретке, перебирала книги на верхней полке. Она обернулась на наши торопливые шаги, и удивление от нашего неожиданного появления стёрлось тревогой. Галина Ивановна, которую вне школы мне было разрешено называть тётей Галей, с горечью выговаривала слова, от которых становилось жутко.
- Пришла на урок, а они разорвали все карты, доску порезали. Я им: "Вы что, ребята?" А они плюют в меня. Кидаются учебниками. Орут, чтобы я убиралась из их города к себе. А ведь это был мой класс, я с ними в походы ходила, они секреты мне свои рассказывали. Да когда же это они успели в зверей превратиться? Да мы же далеки от этой политики чёртовой. Мы же учителя. Я Кристину к тебе привела. Не дай бог, что случится. Бежать надо отсюда.
Тётя Галя всхлипнула и неловко потёрла глаза, оставив на щеке чёрную полосу. Мама обняла меня за плечи. Некоторое время они спорили, что делать. Тётя Галя настаивала, что надо собрать вещи, снять деньги со сберкнижек и лететь в Москву. Мама хотела дождаться отца. Тётя Галя завизжала про заполонившие город танки, назвала мою мать дурой и выбежала из библиотеки. Стало очень тихо и страшно. Я быстро пробежала взглядом портреты писателей: Пушкин, Лермонтов, Толстой, Достоевский. В голове мелькнула мысль, что когда вырасту тоже стану писательницей. Мама застыла, прижав к груди томик стихов Блока. Маленькая толстая потрёпанная книжечка. Мне нравились потрёпанные книги, мне казалось, что через страницы я чувствую эмоции прочитавших её людей. А ещё я обожаю подчёркивание и мысленно спорю с предыдущим читателем.
Воронье карканье и звук расколотого стекла, прервали мои мысли. Мы обе взглянули на упавший возле нас камень и, схватившись за руки, выбежали из библиотеки. Возле входа в библиотеку стояло трое здоровенных парней с перекошенными от ненависти лицами. Один из них, самый крупный, преградил нам путь.
- Ты, библиотекарша, катись отсюда вместе со своими книжками. - Слово "библиотекарша" он произнёс по слогам.
Парни заржали.
Мамин голос казался до удивления спокойным, даже равнодушным, когда она сказала "дайте пройти". Её напряжение чувствовалось в руке. Второй раз за день я чувствовала, как впиваются в мою ладонь ногти напуганного взрослого человека. Парень посторонился, и мы проскользнули мимо. По пути мама вспомнила, что дома нет хлеба, а надо бы поесть. Но хлеба нам не продали. Знакомая продавщица только ухмыльнулась.
- С голоду подыхайте, русские свиньи.
Кажется ещё пару недель назад она любезно помогала выбрать нам вкусный тортик.
В сберкассе отказались снять деньги со сберкнижки. Создалось впечатление, что все вокруг выучили только одну фразу или неожиданно за одну ночь наши носы превратились в пятаки. К тому времени, как мы попали домой, стало понятно, что тётя Галя была права. Мама написала отцу записку, взяла документы, оставшиеся дома деньги. Перед дорогой решили поесть. Мама тоненько нарезала колбасу, сыр. От волнения и страха еда с трудом проходила через горло а, попадая в желудок, вызывала чувство тошноты и почему-то нового, ещё более сильного голода. С улицы донёсся страшный вопль, к которому присоединились странные звуки, ругань и плач. Мы выглянули в окно. Из пятиэтажки напротив нашей из окон выбрасывали вещи. Мама тихо охнула и тут же зажала себе рот рукой, приказав мне одеваться.
Я поплелась к себе и замерла, прощально обводя взглядом родные стены. Над полированным - профессорским, как называл его отец - столом, висел новый календарь. Белая лошадь застыла в танце. Развивается на ветру грива. Хитро и умно смотрит на меня левым глазом. Мне нравятся лошади. Может быть, когда-нибудь я научусь на них ездить. Мне кажется у меня получится. Спохватываюсь. О чём я думаю? Надо собираться. Открываю шкаф с большим зеркалом, в котором на миг заглядываю в свои испуганные глаза и тут же отворачиваюсь. Сложив вещи в сумку, быстро кидаю туда любимого ёжика. Его мне подарил папа. Папа! Бегу в другую комнату. Говорю об отце. Из маминых рук падает на пол стопка вещей. Она берёт меня за руку.
- Доченька! Он... - Выползает слеза на щёку. - Он найдёт нас.
Я чувствую её страх и то, что она не верит в то, что говорит. Мне вдруг вспоминается, что когда отец уезжал, они о чём-то долго говорили на кухне. И мама выглядела грустной.
Когда мы, столкнувшись на лестнице с Галиной Ивановной и её мужем, дядей Мишей попали на улицу, в нашем дворе, прямо на земле насиловали девочку. Рядом билась в истерике её мать. Нас не тронули, потому что дядя Миша наставил на них пистолет. Мы выбежали на центральную улицу, ужасаясь возникшим, словно ниоткуда, чёрным флагам на домах, и увидели танки. Широкие гусеницы навсегда впечатали наши души в асфальт города, который мы привыкли считать родным и присвоили нашей маленькой компании имя "беженцы". И мы действительно бежали очень быстро.
Кристина облокотилась на спинку кресла и потянулась, разминая затёкшие мышцы. Потом снова уставилась в экран ноутбука, перечитывая написанное. Вздохнула. Нет, всё не так. Всё было совсем не так. Никакими словами не передать ужас двенадцатилетней девочки, когда привычный мир разваливается на глазах, не оставляя надежду на будущее. Что было бы с ними, если бы они не смогли уехать? Если бы мама не сделала выбор между дочерью и отцом и осталась бы ждать его возвращения? Знакомые, которым удалось выжить, рассказывали, что в их дом пришли уже вечером. Насилуя, убивая и восстанавливая свои права, действуя по составленному в прошлом году списку. Ещё в прошлом году для того, чтобы получить талоны на продукты всех потребовали заполнить анкеты, где была указана национальность. Так в их руках оказались все адреса, где жили русские.
В тот день мама спасла ей жизнь и погубила свою. А, впрочем, у кого из тех, кто вернулся, в порядке с психикой? Кристина нахмурилась. Уж явно не у неё. Хотя она всё-таки живёт гораздо лучше тех, кого она знала. Знакомые говорили, что ей повезло. Но кто знал, через что ей пришлось пройти? И это никогда не пройдёт, как ничто не проходит и не забывается. Но она научилась контролировать свои чувства и очищать свой мозг, чтобы не загружаться. Единственное с чем ей повезло, это с самой собой. Но ведь и себя она сделала сама. Каждый раз, когда один из тех, кто оказывался сильнее, пинал её, она поднималась и давала сдачи. Пусть даже не сразу. Но всегда.
Из-за верхушек сосен выглянуло солнце. Заиграло, засмеялось раскинувшееся внизу озеро. Запахло хвоей, стало тепло и хорошо. Кошмар ушёл, растворился. Это всего лишь книга. Может, главная героиня и существует только в её воображении? Ведь у неё, Кристины, сейчас впервые за долгое время есть свой дом. Осталось ещё раз сыграть по крупному. Кто победит она или её враг? Точнее врагиня, потому что здесь присутствует женский род. И, боже мой, до чего же они похожи. Кристина встала и облокотилась на ажурные перила балкона. Пожалуй, если мама ещё спит, можно пойти поплавать. Переплыть озеро вдоль и поперёк. А потом позавтракать. Она вернулась за маленький столик, за которым так любила работать. Смешно называть работой то, за что не платят денег. Но сочинять вымышленные истории - единственная отдушина в жизни. Минуты, часы, которые она может забыть о себе и чувствует себя такой же счастливой, как в том далёком детстве, когда она ещё не стала Вороной. И разве важно, что её не печатают? В существующем сейчас виртуальном мире у неё достаточно читателей. И с ними всегда можно пообщаться и поспорить. И если большинство из них говорят, что она написала дрянь, то это так.
В комнате раздались медленные неуверенные шаги. Кристина улыбнулась. Мама проснулась. Она выскочила в комнату. Илария, в длинном до полу шёлковом синем халате с распущенными тёмными волосами, шла с мобильником в руке.
- Крис, ты почему к телефону не подходишь? Зина обзвонилась. Хочет узнать, приезжать ли ей сегодня?
Кристина поцеловала маму в щёку, забирая у неё телефон.
- Привет, Корзина! Прости, что забыла про тебя. Начала новый роман. Конечно, приезжай.
Кристина посмотрела на маму, внимательно вглядываясь в её лицо, пытаясь определить как она себя сегодня чувствует, не мучили ли боли по ночам и, вообще, есть у неё сегодня силы прожить этот день. Вновь, в который раз, обожгло болью красота маминого лица. Казалось, чем меньше у неё оставалось сил, тем лучше она выглядела. Никто не мог дать ей больше тридцати с хвостиком. Коварная болезнь с лихвой воплощала потерянное здоровье и силы молодостью и красотой. Если так пойдет дальше, то мама скоро станет выглядеть моложе её. Уже сейчас, где бы они ни появлялись вместе, их считали сёстрами. Иларию это забавляло, Кристину пугало, но она заставляла себя подыгрывать маме.
Илария улыбнулась дочери, движением губ говоря, что сегодня всё не так уж и плохо.
- Корзина разбудила тебя?
- Нет, я уже проснулась. Крис, ну когда ты перестанешь её называть этим детским прозвищем?
- Не раньше, чем она перестанет называть меня Вороной.
Илария театрально подняла вверх глаза, выражая недоумение.
- Мамуль, да брось ты это безнадёжное дело. Мы уже договорились, что тот, кто из нас умрёт позже, вырежет на памятнике наши прозвища. Люди будут ходить мимо и читать, что здесь покоится с миром Корзина, а здесь без мира Ворона.
- Какая же ты у меня дурочка, - Иллария откинула назад длинные волосы. - Ты уже плавала?
- Ещё нет. Но я быстро. Только туда и обратно. - Кристина выбежала из комнаты.
Илария вышла на балкон, глядя на сосны озеро и чудесный июльский день. Когда-то и она любила плавать. А теперь вот иногда нет сил и до озера дойти. Да что там до озера дойти, иногда пальцы не слушаются и нет возможности причесаться. Остается только благодарить Бога, за то, что она ещё жива и за то, что он позволил ей прожить ещё один день. И, конечно, за Криску. Сложно сказать, что было бы с ней, если бы не её умная взрослая дочь.
Кристина вышла из ворот босиком в одном купальнике, на ходу закалывая длинные волосы на затылке. Почувствовав мамин взгляд, повернулась, помахала рукой и вприпрыжку направилась к озеру. Разбежалась, нырнула и сильными уверенными движениями, выбрасывая руки, погребла на середину.
Илария улыбнулась, в миллионный раз отметив, как они не похожи. Кристина вся в отца. Такая же порывистая, уверенная. От него ей досталась и смугловатая кожа, и карие глаза, и этот удивительный отдающий синевой чёрный цвет волос. И, конечно, характер. Илария передвинула кресло в тень, села и закрыла глаза. Не нужно его вспоминать. Не стоит ворошить прошлое. От этого будет только больнее. Прошло уже столько лет, и его самого уже нет на свете, а всё ещё жжёт пальцы это письмо, конечно не первое, которое нашла в кармане. Письмо, из-за которого она проплакала всю ночь, удивительным образом спасло им жизнь. Не прочитав его, она бы не нашла в себе силы уехать в тот день. Осталась бы, ждала его. Погубила бы себя и Кристинку. Тогда нельзя было медлить. Они чудом остались живы. Надо уметь быть благодарной.