Аннотация: Несколько странных, но, возможно, забавных вампирических историй. История пятая. Любишь - не любишь? Абсурдизм какой-то, черт...
Пурпуроза.
История пятая: Любишь – не любишь.
Избивать его было просто, ведь он не сопротивлялся. Бить его по лицу – тонкое удовольствие. Разбивать губы в кровь, зная наперёд, что через мгновение они начнут снова оживать: упругие губы с горячечной припухлостью, окантованные тонкой острой линией изысканного рисунка. Точные контуры. Такие точные..., что мне захотелось смазать их в сплошное пятно. Схватить его за волосы и колотить лицом по белой кафельной стене в общественной уборной. И запоминать, запоминать, запоминать рисунки крови на холодной белизне; вырисовывать его кровью новые кляксы; размазывать их между черных клеток стыков, – Рррройй! Больноооо! – смазывать. Опрокинуть его на пол и пинать – легче лёгкого. Пинать долго и с удовольствием, вбивая, вколачивая его в пустую кабинку, между унитазом и замызганной понизу стеной.
Устать, наконец... Отступить. Раскурить папиросу. И обнаружив открытое окошко в другом конце уборной, подойти к нему и выдохнуть дым во влажный сквозняк...
Чертов Рози. Сколько раз я повторял эти слова за последний месяц? Сколько раз проклинал его? Сколько еще... еще и еще? Сколько?
–Рой? Ты успокоился? – слова выливались из его разбитого рта вместе с вязкой кровью. Странно, что они не хлюпали, эти его слова. Рози будто тонул..., тонул в собственной крови..., словно говорил со дна кровяного омута..., глухо и невнятно говорил, как бесконечно оживающий утопленник.
Я смотрел в окно. В узкой полосе за оконным прямоугольником, между серым от пыли стеклом (здесь) и ровной чертой асфальта (там дальше), просматривался куст сирени в бархатистом пятне молодой травы. На черной влажной земле, огороженной бордюром вокруг куста, катались на ветру несколько конфетных обёрток. Блестящие шкурки с каплями недавнего дождя. Одна из обёрток зацепилась за тонкий ствол сирени, другая улетела чуть дальше, во влажную ласку нежной зелени – апрель всё-таки.
–Мне было больно...
Я глянул на Рози мельком, чтобы убедиться, что лицо его снова восстановилось. Так и оказалось. Хотя он и размазывал дрожащей рукой алую кровь по бледной коже, рот, надорванный ударом, уже выглядел вполне себе целым. И нос свёрнутый набок пинком – выровнялся. Переломанные хрящи шевелились под кожей, возвращаясь на свои мести и снова прирастая к плоти.
–Ты убил Джеральдину... Зачем, черт подери? Зачем?!
–Джеральдина, – хмыкнул Рози цепляясь за унитаз, чтобы подняться. Однако его ноги в мягких белых кроссовках оскальзывались на кляксах крови. Рози обессилено завалился обратно, но нашел в себе силы хихикнуть там. – Кто она была тебе? Джеральдина... Такое пошлое имя.
Я не стал отказывать себе в последнем удовольствии. Подошел к нему и снова принялся втаптывать в осклизлый угол, норовя ударить мыском туфли в лицо, чтобы больнее было. Рози забулькал кровью, но сопротивляться не стал даже в этот унизительный момент. Я рассматривал струйки крови, брызжущие на белый кафель, – тонкие изогнутые линии, перекрестья, кляксы, ручейки.
–Лучше спроси, кто ты мне, – выдохнул вместе с дымом я.
–И кто же? – Рози попытался увернуться, но не удачно... Острый край подошвы рассёк его щеку. Фонтанчик крови брызнул в унитаз.
Я лишь брезгливо усмехался.
–Никто.
–Совсем-совсем? – он вдруг ловко увернулся и поймал мою ногу руками. Рози крепко удерживал её. Мне показалось, что я упёрся мыском в стену.
–Тотально. Отпусти.
–А я люблю тебя, Рой, – он смотрел в глаза, будто насквозь простреливал, навылет.
Ну, что это за взгляд такой? Ну, что же сразу задыхаюсь от него? Отчего же так холодно и жарко делается одновременно?
Хорошо, что сиреневый папиросный дым застилал от меня картину его влюблённого взгляда.
–А я тебя нет, – произнес мой рот. Сознание (или то, что прикидывалось сознанием на данный момент), не хотело, да и не умело изъясняться словами.
Он отпустил ногу... Я пошатнулся, но устоял.
–Знаешь, что я сейчас слышу? Точнее, знаешь кого? Знаешь?
Он выволакивал свое тело из осклизлого кровавого угла, размазывая бордовые пятерни по кафелю. Пальцы: ы-ы-ы-ы; пальцы: цы, цы, цы... рррр, неННавижу все твои тонкости, линии, лилии, кончики, ноготки, завитки, черточки....... черт, черт, черт!
Ах, дьявол, какое удовольствие видеть тебя униженным здесь, возле толчка. Копошащегося. И кровь твою, вытекающую из разбитого рта струйками на светлый свитер. О, да!
–Земфиру слышу.
–Не знаю такого имени! – истерически вдруг выкрикнул Рози.
–И черт с тобой и твоим незнанием... – я отступил на шаг... Еще шаг, шаг, шаг, шаг... Эхом каблуков по барабанным перепонкам. Клац, клац, клац. Пока не упёрся спиной в стену. Всей спиной, до сковывающего холода между лопаток. Стоп.
–Такая красота... да. Так называется песня. Вот её я и слышу.
–Почему?! Почему?! – закричал Рози. Однако смотрел на меня НЕ с ненавистью. С ненавистью он еще не умел... не умел еще видеть меня в ненависти. Ш-ш-ш...
–Сучонок обожаемый мой. Педик, мать твою... Как же я ненавижу тебя и..... и...... И!.... как люблю.
–Любишь? – меня обдало его горячей волной надежды.
–Чуб или челка... Что оно такое над твоими глазами? Чуб или челка?
–Что? – он непроизвольно коснулся своих волос.
–Нет! Поздно... Я хотел предупредить, чтобы не размазывал кровь. Хотя... так отлично выглядишь. Сопливый, окровавленный – это твой вид. Так ты желанен, как распоследняя шлюха на привокзальной площади.
–Рой? Ты в порядке? – он встал на ноги и прищурился, рассматривая меня. – Говоришь, как пьяный.
–Разве я могу быть в порядке? Ты убил женщину, которую я знал лет десять. Но пришел ты и разорвал её шею на клочки. Рози, у тебя очень острые зубы. Да? Да! Я чувствовал запах её агонии... три минуты. Всего-то три минуты. Каких-то три минуты агонии... Ты добр, Рози. Так добр...
–Рой?
–Молчи.
–Ты сказал, что знал её десять лет. Но ты не сказал, что любил.
–Что такое любовь? – я отлепился от стены и пошатываясь побрёл к двери.
Я смотрел на дверную ручку – стальная полоска чирк слепящей болью по глазному дну.
–Что такое любовь? Ты знаешь? – я аккуратно взялся за ручку и закрыл глаза, чтобы прикосновение к холодному металлу впиталось кожей и быстрее распространилось по крови... до... до самого мозга.
–А ты?
–Я слепну. Отчаянно и быстро. Каждый день по чуть-чуть, капилляр за капилляром, миллиметр за миллиметром...
–Рой? Ты о чем? Хочешь, я выведу тебя отсюда?
–Вот! Точно! Ещё одна песня Земфиры так и называется. Хочешь? Хочешь?!
...
На улице было так светло. И солнце...
Щербатое весеннее солнце.
Влажное.
Тёплое.
Задумчивое. (О чем же ты думаешь, СОЛНЦЕ?)
Светилось кругами оранжевого света в сиреневых облаках на синем-синем небе.
Я выбросил папиросу и сразу прикурил новую. Оглянулся... Рози испуганно смотрел на меня.
Белая кирпичная стена, заросли сирени, асфальт, бордюр... и ветер. Я закрыл глаза на мгновение, подставив лицо ветру с ароматом горьких и сладких весенних листьев после дождя.
–Рой?
–Разве есть разница, любил, не любил? Она была частью моей жизни... Но знаешь, что больше всего испугало меня? – я вытянул руку вверх и посмотрел на солнце сквозь пальцы. – Самое страшное, что я ждал чего-то подобного. Хотел этого. Променял... променял... променял её на тебя. И теперь думаю..., а способен ли я любить? Умею? Имею право? Раз уж променял так быстро и легко. Побил тебя в кафельном ватерклозете и всё... можно жить дальше... – Я глянул на Рози, но руки от солнца не убрал, чтобы прохладная тень касалась лица. – Можно жить дальше, Рози?
–Ты Пурпуроза моя, – он подошел ближе..., совсем близко..., до горячего дыхания на шее..., до стона... – Не я............. ТЫ.
![[]](/img/s/soni_r_s/purpuroza_005/purpuroza2.jpg)