Коста Соня : другие произведения.

Время волка. Часть 3. Небесный мандат. Продолжение

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение 3 части "Небесный мандат"
  Все то же палящее солнце над Бухарой, все тот же звук азана с минаретов, те же гранатовые деревья, оживленные улицы, женщины в покрывалах. Но стал красивее, чем пять лет назад, когда Берке был там в первый раз: восстанавливались караван-сараи, бани, усадьбы. Улицы стали заметно оживленнее, благодаря многочисленным приезжим торговцам.
  
   Берке в сопровождении своих воинов заехал в то место, где стояла разрушенная усадьба, где он испытал один день счастья, там же он понял, насколько оно коротко. Кто-то купил эту землю и отстроил дом вновь, и теперь там вместо беспорядочно растущих травы и деревьев - цветущих, ухоженный сад. Что стало с той прекрасной тюрчанкой, так похожей на покойную Хан-Султан? Живет ли она спокойно, в достатке с детьми и мужем или мучается от жизни с нелюбимым, властным, жестоким мужчиной? Берке пресек те мысли, словно лишил головы врага монгольской саблей: не нужны они сейчас.
  
  - Поворачиваем обратно! - приказал он. Теперь царевич держал путь к обители ордена Кубравийа.
  
  Ханака тоже изменилась. Вместо невысокого забора - мощные стены, раньше был один дом, теперь - несколько келий, и мюридов больше. Все благодаря пожертвованиям покойной Сорхахтани-беки и других знатных покровителей. Но на шейхе и мюридах по-прежнему скромная шерстяная одежда.
  
  Шейх был заранее оповещен о приезде огула. Привычную скромную пищу пришлось заменить праздничными яствами: мясом и фруктами.
  
  - Гляжу, хазрат, вы по-другому смотрите на монголов, - говорил Берке, сидя рядом с шейхом и мюридами за ужином. - Видел у ворот знатного вельможу со свитой.
  
  И прием нам оказали уже не тот, что в прошлый раз.
  
  - Господин, мы находим иные способы усмирить их гордыню.
  
  - Кто может стать вашим мюридом, хазрат? Бедный или же богач? Благородный или простой крестьянин?
  
  - Тот, кто готов раскаяться во всех грехах, отречься от мирских страстей, от собственной гордыни, слушаться наставника беспрекословно, забыть про роскошь и довольствоваться малым.
  
  Берке загадочно улыбнулся.
  
  - Я что-то не то сказал, господин?
  
  - Нет, просто подумал, что нельзя мне садиться на чужого коня.
  
  - Я вас понял, господин, - спокойно ответил шейх. - Есть у меня, жалкого раба, к вам просьба. Только боюсь вызвать гнев ваш.
  
  - Что за просьба, хазрат? Говорите, не бойтесь.
  
  - Не считаю правильным держать вас в неведении: до меня доходят разговоры людей. С тех пор, как вы объявили себя мусульманином, на вас стали возлагать надежды. Особенно сейчас. Когда пошли слухи, что монголы собираются продолжить завоевания. И я прошу вас защитить мусульман от нового кровопролития.
  
  Берке задумчиво поглядел в сторону:
  
  - Вы знаете, хазрат, что я, хоть и стал мусульманином, но не перестал быть членом Золотого Рода и монголом, и если мой род примет решение начать войну с Багдадом, я не пойду против него.
  
  - Берке-гуай, вы меня неправильно поняли. Разве я посмел бы предлагать нечто подобное! Не обязательно идти против Золотого Рода, чтобы примирить его с Исламским миром. В ваших жилах течет кровь Чингисхана и Хорезмшаха, вы воспитаны в двух культурах. Кто, как не вы, способен объединить два мира? Тюрки когда-то тоже были многобожниками, но приняли ислам и стали храбрыми его воинами. Тюрки с монголами очень похожи.
  
  - Если свет ислама распространится среди нашего народа, то произойдет это очень нескоро.
  
  - Но, господин, возможно ли отсрочить войну?
  
  - Я буду стараться делать для этого все, что в моих силах, но большего от меня не ждите.
  
  Шейх привел Берке в келью, где мюриды, усевшиеся вокруг старшего юноши, изучали священные тексты, совершали зикр* Мальчики тут же преклонили колени перед Чингизидом.
  
  - Помните Карима? - спросил шейх, указав взглядом на самого старшего юношу. Тот самый мальчишка, который тогда вел себя смело с царевичем, превратился в статного юношу с серьезным взглядом. - Я прошу взять его и еще двоих моих учеников в ваши владения, чтобы служили Аллаху на дальних землях. Много им не надо: только дом бедняка, а пропитание себе сами добудут, обучая детей грамоте.
  
  - Я буду рад видеть последователей Кубравиа в моем улусе.
  
  
  
  * Зикр - прославление имени Бога
  
  Бату вернулся в низовья Итиля. Боракчин распорядилась, чтобы весь двор и ставка подготовились к возвращению чжувана и его нойонов, как следует: столы с яствами, музыканты с шанзой и кобызом, соревнующиеся борцы и лучники на конях. Бату поблагодарил жену за то, что, как обычно, в его отсутствие содержала двор в порядке.
  
  Празднества закончились через три дня. Настало время раз и навсегда закрыть страницу прошлого, наказав последнего осквернителя памяти об отце. Два нукера, поставили связанного пленника на колени перед Бату, надавив на плечи. Пленник, подняв голову, глядел на родственника, и не было страха в глазах внука Чагатая, лишь гнев и презрение. Бату встал с трона, спустился по лесенке, подошел к нему и сказал:
  
  - Мне Берке передал твои слова обо мне, о нем и нашем отце.
  
  - Я их произнес, когда был пьян.
  
  - Как ты посмел, будучи пьяным, говорить обо мне?! - закричал Бату, чем удивил своих нукеров, редко видевших чжувана в нервном состоянии.
  
  Бури лишь молча кусал губы от злости, что его унижает презираемый им человек.
  
  - Мне и кагану доложили, что ты собирался откочевать на Итиль, в мой улус, не спросив разрешения ни кагана, ни моего? Ты, член Золотого Рода, не можешь не знать, что это запрещено Великой Ясой.
  
  - Неправда! Я собирался спросить кагана, но мне я ждал, когда закончится курултай.
  
  - Скажи честно: ты собирался перекочевать, после того, как заговорщики свергнут Мунке-кагана? Нет смысла отрицать: мои люди все видели и слышали, видели войска, приготовленные для бунта. Суд кагана вынес тебе свой приговор - смерть, мой суд - то же самое. Я приказываю отрубить ему голову!
  
  - Нукеры глядели на Бату с недоумением.
  
  - Вы не слышали?! - нервно сказал Бату.
  
  - Но, Бату-ака... - начал говорить один из них, не понимая, как члена Золотого рода можно казнить с пролитием крови.
  
  - Он не заслуживает смерти благородных, - понял Бату удивление нукера. - Он много раз показывал презрение к своим родственникам, а теперь предал Золотой род, участвуя в заговоре. Радуйся, Бури! Твоя сметь будет как у простолюдина, зато не такая мучительная, - улыбнулся Бату. - Исполняйте приказ! - обратился он к нукерам. Они подняли бури за локти и стали силой уводить из золотого шатра. Бури, упираясь, повернул голову назад в сторону Бату прокричал:
  
  - Да будет проклят весь род твой меркитский! Да познают горе и смерть твои дети и внуки! Прокляни его, Небо! За Гуюка и за меня!
  
  - Уведите его! - раздраженно крикнул Бату.
  
  В тот момент Бату не напугали слова Бури, но в последующие дни они всплывали в его голове все чаще и чаще. Единственным человеком, с которым покоритель Запада, ака рода Чингизидов мог поделиться своими страхами, была старшая жена. Боракчин успокаивала мужа:
  
  - Не стоит придавать внимание его словам. Чжуван обладает харизмой, что может против нее проклятие преступника?
  
  Бату поверил словам жены и постарался забыть последние слова побежденого.
  
  
  
  Юлдуз не давало покоя судьба Анастасии. Как бы хотелось, чтобы подруга была здесь, рядом, а не у врага. Она пришла вечером в шатер Сартака, подождав, когда оттуда уйдут нойоны.
  
  - Я бы хотела выкупить Настю и привести сюда. Эту девушка спасла мне жизнь, еще нас связывает детство в плену.
  
  Сартак встал с трона, подошел к Юлдуз, показав тем самым, что хочет говорить с ней не как царевич:
  
  - Я понимаю, что ты хочешь помочь этой девушке, но мы сейчас не можем привести в нашу ставку человека Баяна. Есть вероятность, что она будет ему служить.
  
  - Настя не может предать! Она же меня предупредила!
  
  - Сегодня она тебя предупредила по старой дружбе, а завтра будет действовать против нас своей выгоды. Сейчас мы никому не должны полностью доверять: ни родным, ни друзьям, ни придворным, ни слугам.
  
  Юлдуз отвела грустные зеленые глаза.
  
  - Понимаю, - сказала она.
  
  - Не держи на меня обиду.
  
  - Я не смею. Ваша безопасность и нашего сына важнее всего. Вы и так очень много сделали для меня.
  
  Сартак прислонился к ней прямо на глазах у слуг, стоявших у входа и шепнул на ухо:
  
  - Мы приведем ее, когда я покончу с Берке, Баяном и всеми, кто служил Берке.
  
  Теперь Юлдуз поняла, что Сартак всерьез настроен убить Берке, и стало страшно от мысли, что он рискует. Но и просить Сартака остановиться она не может: бездействие тоже может привести к гибели.
  
  Бату еще несколько лет назад поручил Сартаку вести дела с русскими вассалами. На этот раз к нему прибыл Александр Ярославич, сын отравленного шесть лет назад по приказу Дорегене владимирского князя Ярослава Всеволодовича. В 1248 г. Александр получил от кагана ярлык на киевское княжение, а его брат Андрей - на Владимирское. Александр прошел между двумя кострами, рядом с которыми стояли жерди, символизирующие ворота, а сверху - еще одна жердь, те ворота напоминали ему, христианину, текст из Библии о том, как в Римской империи побежденные проходили под воротами, называемыми 'игом'. Куски византийских тканей, предназначенных для даров Сартаку, Ану и Юлдуз шаман отрезал и бросил их в костры. Князь переступил через порог шатра царевича, преклонил перед ним оба колена.
  
  
  
  Сартак сидел на своем троне в халате с вышитым золотыми нитями драконом орбелге с длинным пером, длинные, до пояса, густые черные спускались по плечам. Стройный и миловидный, с белоснежной кожей, он так напоминал молодого Бату! Рядом сидела Ану, по разные стороны стояли нойоны и их жены, с любопытством глядевшие на далекого северного вассала.
  
  - Слышал я, Александр, о твоих победах над шведами и ливонцами. Чжуван ценит способных военачальников! - перевел слова говорившего по-монгольски Сартака толмач-булгар.
  
  - Благодарю, вас, Сартак-гуай, - сказал стоявший на коленях Александр.
  
  - Не хочешь ли ты рассказать о чем-то важном, что происходит в русских землях? - сказал Сартак, а на лице появилась знакомая всем подданным и членам семьи обманчиво милая улыбка, а в азиатских глазах - блеск, какой появлялся, когда царевич собирался развлечься или пошутить.
  
  - О войнах с ливонцами, шведами и литовцами вы уже знаете.
  
  - Это все было давно, продолжал улыбаться Сартак.
  
  - Тогда я не знаю, что вам рассказать, Сартак-гуай, - сказал Александр, в мыслях перебирая варианты, что имеет в виду Сартак: или переписку с Папой несколько лет назад, или союз, заключенные его братом с Галицким князем Даниилом. Папа Иннокентий предлагал принять латинство и объединиться против татар. Князь не давал согласия или отказа, а лишь предложил построить католический храм для западных купцов. Папа отправил буллу, но она дошла, когда князь был в Каракоруме. Вернувший, он ее прочел, но не дал ответа. Переписка с Папой прекратилась.
  
  - Татары требуют признания их власти, хотят переписать людей, чтобы собирать дань, - говорил он своим боярам, - а латиняне покушаются на душу. Я видел в Каракоруме храмы разных вер. Пусть мы будем покорны вам, но не откажемся от веры и обретем спасения.
  
  
  
  - Верность брату - это достойно, - неспешно говорил Сартак, - но ставить ее выше нашей власти, значит, идти против воли Бога. Что же ты молчишь, Александр, том, что твой брат заключил союз с Даниилом и готовит бунт против нас? - говорил Сартак хитрым голосом, а с лица не спадала та самая улыбка.
  
  - Я не мог так низко оценить лазутчиков Бату-ака и не знать, что вам все известно. Так зачем рассказывать то, о чем давно знаете?
  
  Князь приготовился к худшему, он хорошо выучил монгольские законы: за измену кагану следовала казнь расчленением, независимо, знатный человек преступник или простолюдин. Но ответ Сартака удивил его:
  
  - Мой отец может тебя заподозрить в неверности. Поэтому ты отправишься к нему и все расскажешь про Андрея. Чжуван, конечно, все знает, ты должен убедить его в своей верности нам.
  
  Поздним вечером все нойоны ушли, Сартак попросил остаться только Уруудая и канцеляриста-уйгура.
  
  - Почему вы отпустили этого вассала? Ясно же, что он пытался скрыть намерения своего брата? -
  
  Сартак, встал с трона, подошел к военачальнику и сказал полушепотом:
  
  - Пусть Господь дарует отцу долгих лет жизни, но приступы его болезни случаются все чаще и чаще. Возможно, придется бороться с Берке не на словах. А на мечах. Тогда вассал может нам понадобиться.
  
  
  
  В том же году вышел приказ кагана о переписи населения по всей империи, по образцу того, как это делалось в Китае, чтобы установить постоянный размер налога, тоже по китайскому образцу. Правы были ханьцы, говорившие, что их страна - центр мира! Бату в присутствии нойонов выслушал приказ и заявил, что покорно его исполнит. Оставшись наедине с Боракчин, стал возмущаться:
  
  - Мунке решил провести перепись, даже не посоветовавшись со мной, старшим среди Чингизидов!
  
  - Вы когда-то говорили, что население каких-то земель оросов уже переписано, и с них собирается дань?
  
  - Это было сделано пять-шесть лет назад в южных княжествах, когда еще мне служил Масуд-бек, сын Махмуда Ялавача. Тогда он собирал дань жестко, у тех, кто не хотел платить, брал женщин и детей. Теперь Мунке хочет установить постоянный размер выплат, как у китайцев. Золотой род во всем смотрит на китайцев и киданей - в управлении, церемониях, одежде! Скоро будем воевать с халифом, мне придется выделить войска, а на это понадобятся средства! - в голосе Бату звучало раздражение. - Как можно было не посоветоваться, или каган забыл, кто его посадил на трон?!
  
  - Не стоит вам так беспокоиться, - говорила, как обычно, спокойно, рассудительно, смягчая голос, Боракчин. - Мы получаем большие доходы от торговли сухопутном и речных путях и от ортаков Думаю, хватит средств.
  
  - Но само поведение Мунке беспокоит, похоже, он потерял ко мне всякое уважение уже спустя год после поднятия на белой кошме!
  
  В прошлом году Мунке уже огорчил Бату приказом лишить купцов привилегии бесплатного проезда через ямские станции, а теперь он понял, что каган желает показать, в чьих руках власть в Еке Монгол Улус.
  
  
  
  Вскоре из Каракорума прибыли численники с охранявшим их вооруженным отрядом, который возглавлял молодой полководец Нюрын, сын тысячника Тайдара.
  
  Чжуван ощутил на себе недовольный взгляд военачальника, когда сказал ему, что не может провести перепись из-за того, что взбунтовались владимирский и галицкий князья. 'Думает, если представляет кагана, то может вести себя с старшим из Золотого Рода, c тем, кто посадил кагана на престол, как ему вздумается? Каков наглец!' - прозвучало в мыслях у Бату.
  
  - Что вы делаете, чтобы привести взбунтовавшихся вассалов к покорности? - продолжал говорить дерзкий юноша таким тоном, словно он чжуван, а не Бату.
  
  - Мой старший сын организует поход на Владимирское княжество, а возглавите его вы.
  
  Юноша был приятно удивлен решению чжувана и потерял дар речи.
  
  'Надо расположить этого амбициозного мальчишку к себе, предоставить часть добычи Мунке, привести к покорности Андрея. Заодно проверю Сартака, что для него важнее: единоверцы или интересы Еке Монгол Улус' - подумал чжуван.
  
  - Силами улуса Сартака и вашим отрядом справитесь.
  
  
  
  Владимирская земля снова разорена, войско князя Андрея Ярославича разбито, а сам он бежал к шведам. Во вновь не тронутом монголами Ростове в княжеском дворце поселились и страх, и радость в одной крыше. Страх - от похода Нюрына, а радость - от известия, что молодая жена Бориса Марья Ярославна, дочь муромского князя, ждет наследника. Белокурая голубоглазая красавица с веселым нравом со дня венчания пленила Бориса, он много раз благодарил мать за то, что нашла ему такую невесту. Глеб еще год назад отправился в удел, выделенный ему князем Василько незадолго до гибели, а Борису стали все чаще приходить мысли в голову, которые он старался гнать прочь, но, словно чья-то злая воля возвращала их все снова и снова: 'Правильно ли сделал отец, что отделил от Ростовского удела два города - Белоозеро и Устюг?'
  
  Сартак все чаще думал, что поступил опрометчиво, в свое время в присутствие воинов упрекнул Берке в принятии ислама. Слово обронишь - не поймаешь, коня упустишь - поймаешь*. Теперь до него стали доходить слухи, что царевич благоволит христианам, но неблагосклонен к подданным-мусульманам. Исправить положение он решил, построив мечеть в Хаджи-Тархане. Для этого приказал своему распорядителю двора Койяку найти богатого торговца, способного вести дела с царствующими особами. Койяк нашел уважаемого и влиятельного торговца - хорезмийца. Сартак был с ним вежлив, даже приказал подать чашу черного кумыса, что подают благородным гостям, и обсудил строительство мечети. Купец был приятно удивлен, решив, что людская молва - глупые сплетни.
  
  Сартак, словно угадывая мысли стоявшего перед ним солидного возраста купца в чалме, с длинной седой бородой, велел:
  
  - Расскажи своим братьям по вере, что нас не стоит опасаться. Все циньваны Джучиева улуса благоволят всем религиям подданных, как и того завещал наш великий предок.
  
  Царевич отпустил купца и сказал Койяку:
  
  - Это не единственное дело, которое мы будем вести с торговцами. Приведи мне еще одного человека: более молодого, сообразительного, готового рисковать ради выгоды.
  
  Койяк вышел, и Сартак отправил всех слуг остался наедине с Баиром:
  
  - Я нанесу удар по Берке его же оружием - переманю одного или нескольких людей из его двора и канцелярии. А для этого нужен мир с мусульманскими купцами. При дворе Берке много хорезмийцев, и поэтому с ними может договориться только тот, кто для них 'свой'. Матушка завела ортак с купцами, мне тоже стоит. Полученные деньги будем использовать для подкупа людей.
  
  Койяк привел Абдула, приехавшего по торговым делам из Самарканда и готового завести ортак с циньваном. Он его принял в своем шатре точно так же, как и первого купца, и, отпустив Абдула, сказал Койяку:
  
  - Понаблюдай, как ведет дела этот человек. Пока он мне кажется не слишком совестливым и способным выполнять тайные поручения. Но это первое впечатление.
  
  Потом огул распорядился, чтобы отправили послание в ставку Бату, где он просил разрешение чжувана завести ортак, которое было вскоре получено.
  
  Через несколько месяцев Койяк укрепил уверенность Сартака в самаркандском купце, и царевич решился сделать его своим лазутчиком.
  
  
  
  Койяк встретился с Абдулом в здании, где хранились канцелярские документы. Купец должен был выполнить приказ Сартака - отправиться во владения Берке по торговым делам и там встретиться с кем-то из служащих его двора.
  
  - Сначала предложи вести с ним совместное торговое дело, жалования они получают мизерные, охотно принимают подарки от послов и всех тех, кто посещает властителей. И вряд ли станут отказываться от возможности заработать больше. А потом, если убедишься в готовности этого человека делать все ради своего продвижения по службе, пообещайте вознаграждение и чиновничий пост, и пусть тоже найдет людей, готовых нам служить.
  
  Они не прогадали, выбрав этого человека: молодой торговец оказался готов идти на риск ради обогащения.
  
  
  *монгольская пословица
  
  
  Боракчин раньше Сартак получила разрешение чжувана на ведение ортака с мусульманскими купцами. Просьбы жены и сына заставили Бату задуматься, но не было причин для отказа.
  
  
  Весной 1253 года от Рождества Христова монах-францисканец Гильом де Рубрук по поручению французского короля Людовика IX отправился в Монгольскую империю. Главный распорядитель двора Сартака несторианин Койяк сообщил о прибытии фринцисканцев. Сартак следовал приказу отца не называть себя 'христианином' при подданных и иноземцах, но армяне и сирийцы, находившиеся в его ставке, видели, как царевич соблюдает несторианские обряды, и весть о принятии христианства сыном самого Бату разнеслась далеко за пределы Улуса Джучи.
  
  - Позвольте сказать, Сартак-гуай, обратился к нему Кояк. - Ваш дядя Берке не скрывает свою мусульманскую веру и использует это себе во благо: заручается поддержкой суфиев и богатых купцов. Почему бы вам не пользоваться поддержкой христиан?
  
  Сартак печально вздохнул:
  
  - Пока мои заслуги не столь велики, как у Берке, и нарушение приказа чжувана мне не простят.
  
  Францисканцы в коричневом манто и поясе из веревки вызывали любопытство у народа, толпившегося вокруг них.
  
  - Прочь! С дороги! - разгоняли нукеры зевак. Койяк открыл войлок у входа в парадный шатер Сартака, царевич взглянул на них издалека, сидя на троне. Потом монахам было приказано зайти в шатер, не касаясь порога и пропели на латыни: 'Радуйся, Царица'. У двери стояла скамья с кумысом и чашами, там же стояли по обе стороны стояли придворные, Ану сидела рядом с мужем на троне. Койяк подал Сартаку курильницу с благовониями и псалтырь, которые он и Ану с любопытством рассматривали. Затем Койяк передал Библию и католический крест с изображением Христа. У несториан было не принято изображать Иисуса на крестах.
  
  - Это изображение Иисуса? - спросил Сартак.
  
  - Именно, - ответил Рубрук.
  
  Сартак приказал передать ему королевскую грамоту, переведенную на два языка: сирийский и арабский. Он приказал своему толмачу-армянину Ованесу, знавшему арабский, сделать перевод грамоты.
  
  - Возьмите у них вино и хлеб, а книги верните, - приказал Сартак.
  
  Когда перевод был готов царевич снова вызвал францисканцев и приказал ехать в ставку Бату.
  
  Бату отправит Рубрука с грамотой в Каракорум к великому хану. Францисканец поведает Западу об обычаях неведанных народов, о тайных могилах монголов и кипчакских курганах с балбалами, о жестких наказаниях за воровство, о 'неправильных', с точки зрения католика, христианах-несторианах, о городах на Итиле и к востоку от него. Расскажет францисканец о Каракоруме, об иноземцах на службе каганов, о фонтане с кумысом и фигурой херувима и непонятном ни христианам, ни мусульманам равном отношении ко всем религиям, как к пяти пальцам одной ладони.
  
  
  
  Бату собрал совет военачальников, чтобы обсудить происходящие в южных владения Улуса Джучи. Часть алан, не желавших покориться монголам, ушла с равнины к горному хребту и теперь ведет партизанскую войну. А те аланы, что жили в монгольских владениях, оказывали всяческую помощь своим братьям. Бату понимал: не получится так просто сломить дух дух предков этого народа - таких же кочевников, потомков сармат, некогда господствовавших в степях Восточной Европы, народа-воина.
  
  Боракчин сидела на троне рядом с мужем. Она молчала, но величественная осанка и внимательный взгляд внушали важность присутствия фуджин.
  
  - Аланы опять напали на наши заслоны во владениях Берке - огула, докладывал темник. - А вчера они совершили набег на кипчакский аил у и угнали скот.
  
  Ими убиты уже два десятника и даругачи. Надо что-то предпринять, Бату-ака. Аланские военачальники имеют своих лазутчиков в наших городах среди живущих там их соплеменников.
  
  - Ваше предложение, - как обычно, спокойно среагировал Бату.
  
  - Надо организовать поход для окончательного их покорения.
  
  - Нужно будет взять крепость Дедяков, а у нас сейчас нет сил. Не так просто воевать в горной местности. В будущем придется воевать с халифом, каган обязательно потребует тумены от Улуса Джучи. На севере еще не подавлен бунт галицкого князя.
  
  - Какой же будет ваш приказ?
  
  - Пока укреплять заслоны. И следить за аланскими торговцами в наших городах. Чтобы они не выезжали за ущелья.
  
  Боракчин слушала доклад военачальника, и в мыслях прозвучали такие слова: 'Значит аланы целенаправленно выслеживают монгольских чиновников и военачальников. И это происходит во владениях Берке. Это тот самый случай. Здоровье Бату все хуже и хуже, а влияние Берке растет. Если его не устранить сейчас, то будет уже поздно'.
  
  Вечером, когда Бату вышел из золотого шатра и листал письма в своей юрте, которая была его личными покоями, один из стражников сообщил о прибытии Боракчин.
  
  - Пусть зайдет.
  
  - Боракчин поприветствовала мужа.
  
  - Тенгри-хан дал мне хорошее зрение, что, несмотря на возраст, могу читать письма. С благодарностью вспоминаю, как отец пригласил учителей-уйгур, чтобы обучить меня и братьев грамоте.
  
  - Это прекрасно. Никакой писец или толмач не может быть честнее собственных глаз.
  
  - У тебя есть ко мне просьба?
  
  - Да. Я прошу, чтобы вы разрешили мне отправиться в Хаджи-Тархан. Я соскучилась по сыну и внукам.
  
  - Ты уже много лет никак не можешь привыкнуть, что Сартак далеко от нас. Поезжай. Заодно выясни, что за монахи с Запада прибыли в его владения. Они зачастили в наши земли, западные короли хотят выяснить, кто мы и каковы наши силы.
  
  - Так стоит ли их принимать?
  
  - Обязательно. Пусть у них королей сложится о нас представления, нужные нам. А что им не следует знать - о военном деле и проблемах внутри Золотого Рода - им не покажут. И привези внуков, тоже хочу их увидеть.
  
  - Хукджи еще слишком мал. Его мать сопровождать не может, она вот-вот родит.
  
  - Привези Улагчи и Хулан.
  
  - Да. Сделаю, как вы велели, муж мой.
  
  
  К приезду Боракчин Юлдуз родила Сартаку второго сына. Отец дал имя - Тук-Тува. В отличие от Хукджи, взявшего азиатскую внешность отца, Тук-Тува был похож на туранца, как мать - такие же широкие зеленые глаза. Снова Боракчин глядела на внука-младенца, но радость омрачали тяжелые мысли, что родные люди не могут быть в безопасности, пока враг не будет устранен. И в этой вражде Берке с ее сыном виновна она: всегда было понятно, что сын Хан-Султан не оставил мысли о виновности Боракчин в смерти матери. И теперь он перенес свою ненависть и на ее сына. Своим подарком несколько лет назад Берке это ясно сказал. А может, есть и вина Хан-Султан, внушавшей сыновьям, что они достойны власти в улусе больше, чем дети Бату?
  
  А может, виновно Небо, столкнувшее две империи в срединах Азии и лишившее хорезмийскую принцессу семьи, свободы и родной страны и вселившее в ее сердце желание возмездия? Но это уже не важно. Опасность надо устранить...
  
  Когда она осталась наедине с сыном, было решено, что аланы, до этого нападавшие на баскаков и военачальников, теперь должны покуситься на представителя самой правящей династии. Как и велел чжуван, Боракчин увезла Хулан и Улагчи на время в ставку Бату.
  
  
  Караван с Хулан и Улагчи направлялся в сторону ставки чжувана. За воловьей повозкой тянулись вереницей повозки с сундуками. Бату давно хотел увидеть внуков, особенно Улагчи, но долго не было времени. Кочевнику привычен скрип колес кибитки, топот множества волов, мчащих ее вдаль, в сторону синего горизонта. Хулан в шелковом дээле, вышитом золотыми нитями, приоткрыв дверьцу кибитки на колесах с войлочными стенами, перешагнув порог, встала на деревянный пол, держащий кибитку, и, держась двумя руками за перила, чтобы не упасть, оглядела проносившиеся перед глазами бескрайние степные просторы низовьев Итиля.
  
  - Осторожно, не упадите! - послышался голос суетливой няньки-хорезмийки, выходившей из повозки. Десятилетняя принцесса уже не убегала, не задирала нянек, как несколько лет назад. С каждым годом внешность Хулан приобретала все более утонченные очертания: белоснежная кожа, острый подбородок, маленькие черные глаза и аккуратный нос придавали ей вид фарфоровой статуэтки, а когда улыбалась, то так походила на отца! Только одного не хватало принцессе, чтобы стать, как ей казалось, самой прекрасной из Джучидов: мать пока не разрешала пользоваться белилами, а одеть боктаг предстояло совсем не скоро - только после замужества. Род Хулан владеет половиной мира, она могла, как и ее сверстницы - дочери других восточных владетелей, жить в огромном дворце за высокими стенами в гаремной части покоев: есть приторные сладости, слушая бесконечные сплетни наложниц, гулять по саду, глядя на фонтаны и бассейн и не видеть и не знать мира, что за стенами. Но зачем нужен маленький сад, когда есть широкая цветущая степь без конца и края, сад созданный самим Вечным Небом или Богом? Зачем бассейн и фонтаны, когда есть волны Итиля? Зачем прятать взор при юношах, если можно глядеть им в глаза?
  
  Караван с Хулан и Улагчи направлялся в сторону ставки чжувана. За воловьей повозкой тянулись вереницей повозки с сундуками. Бату давно хотел увидеть внуков, особенно Улагчи, но долго не было времени. Кочевнику привычен скрип колес кибитки, топот множества волов, мчащих ее вдаль, в сторону синего горизонта. Хулан в шелковом дээле, вышитом золотыми нитями, приоткрыв дверьцу кибитки на колесах с войлочными стенами, перешагнув порог, встала на деревянный пол, держащий кибитку, и, держась двумя руками за перила, чтобы не упасть, оглядела проносившиеся перед глазами бескрайние степные просторы низовьев Итиля.
  
  - Осторожно, не упадите! - послышался голос суетливой няньки-хорезмийки, выходившей из повозки. Десятилетняя принцесса уже не убегала, не задирала нянек, как несколько лет назад. С каждым годом внешность Хулан приобретала все более утонченные очертания: белоснежная кожа, острый подбородок, маленькие черные глаза и аккуратный нос придавали ей вид фарфоровой статуэтки, а когда улыбалась, то так походила на отца! Только одного не хватало принцессе, чтобы стать, как ей казалось, самой прекрасной из Джучидов: мать пока не разрешала пользоваться белилами, а одеть боктаг предстояло совсем не скоро - только после замужества. Род Хулан владеет половиной мира, она могла, как и ее сверстницы - дочери других восточных владетелей, жить в огромном дворце за высокими стенами в гаремной части покоев: есть приторные сладости, слушая бесконечные сплетни наложниц, гулять по саду, глядя на фонтаны и бассейн и не видеть и не знать мира, что за стенами. Но зачем нужен маленький сад, когда есть широкая цветущая степь без конца и края, сад созданный самим Вечным Небом или Богом? Зачем бассейн и фонтаны, когда есть волны Итиля? Зачем прятать взор при юношах, если можно глядеть им в глаза?
  
  
  Детей привезли в ставку чжувана. Хулан и Улагчи знали, как надо заходить в золотой шатер Бату, как совершать поклон. В широкой улыбке Хулан Бату узнал юного Сартака, а Улагчи своим серьезным взглядом, немногословием и спокойным нравом больше походил на самого аку Золотого рода.
  
  Маленькая принцесса взяла в свои нежные руки шанз, струннощипковый инструмент с деревянным корпусом овальной формы, сверху и снизу затянутый мембраной из змеиной кожи, от легких движений тонких пальцев, как по волшебству, зазвучала мелодия степей от Дона до Китайской стены. Бату одобрительно глядел на внучку и, на время забыв о заботах, почувствовал удовлетворение от того, как идут дела в государстве: перед глазами предстали мусульманские, западноевропейские, русские, армянские, китайские, византийские купцы в Крыму и на Дону, Сарае, Суммеркенте 1 , Саксине 2 Укеке и Булгаре, рынки, где торгуют шелковыми тканями и бумагой из Восточной Азии, кожей, меха, солью, рабами. Красуются здания и дворы караван-сараев в городах, где останавливаюся эти купцы, звенят дирхемы. Поступает пошлина, незначительная для купца, но приносящая огромные доходы улусу. Он не только увеличил границы отцовского улуса, но и делает все, чтобы он процветал: пусть на весь мир славится имя Джучи, некогда оболганного отца!
  
  Сдержанность улыбки на лице Боракчин, сидевшей на троне рядом с мужем не могла скрыть ее умиления, когда взгляд падал то на внучку, то на мужа.
  
  Хулан волновалась перед встречей с дедом. Это был не страх, а робость, трепет ребенка перед чем-то великим. Даже улыбаться не смела шаловливая принцесса. О чжуване говорили, что он безжалостен к непокорным воле Неба, но милостив и справедлив к подданным, соблюдающим Ясу, покровительствует купцам, богословам и ученым. Простые люди зовут его Саин-ханом. Принцесса нажимала на струны, мельком поглядывая на деда, сидевшего на широком троне рядом. Неужели этот худощавый мужчина, лицо которого в сорок четыре года покрылось морщинами, а две длинные косы - легкой сединой из-за болезни и нелегкого труда управления государством - и есть тот самый Саин-хан? Человек, которого все боятся и уважают в Улусе Джучи и во всем Золотом роде почитают как старшего?
  
  - Сартак уже выбрал жениха для Хулан? - спросил Бату, глядя на жену.
  
  - Он еще не заводил об этом разговор.
  
  - И правильно. Не стоит с этим торопиться, такое прелестное создание достойно на лучшего. Скажи Сартаку, пусть не выдает ее за вассала. Зачем отдавать иноземцам самых красивых монголок?
  
  - Вы правы. - улыбалась Боракчин.
  
  Бату поднял ладонь, сделав знак Хулан, чтобы она остановилась. Хулан послушно положила длинный инструмент на ковер.
  
  - Хулан, ты замечательно играешь на шанзе, - улыбнулся Бату. - Лучше, чем многие твои сверстницы.
  
  Хулан робко улыбнулась:
  
  - Спасибо, ака, - сказала тихо она.
  
  - Знай, мы никогда никого не хвалим лишний раз и не произносим ни единого слова впустую.
  
  Девочка глядела на Бату непонимающим взглядом, подняв голову.
  
  Боракчин объяснила слова чжувана:
  
  - Ака никогда не льстит, не хвалит того, кто этого не достоин, просто, чтобы порадовать человека.
  
  Если он сказал, что ты хорошо овладела игрой на инструменте, значит, так и есть.
  
  - Да. Я поняла,- тихо сказала Хулан.
  
  - А теперь ступай на улицу и поиграй с братом, - сказал Бату.
  
  Хулан взяла за руку Улагчи и увела из гэра.
  
  Боракчин всегда говорила с мужем, смягчая свой низкий голос:
  
  - Хозяин дома, эта музыка мне напомнила нашу с вами молодость.
  
  На лице Бату воявилась легкая усмешка:
  
  - Ты тогда не хотела становиться моей женой. Помню выражение твоего лица, когда тебя только привезли из отцовского аила.
  
  - Я тогда была глупа и не понимала своего счастья.
  
  - Я слышал, что каждая юная невестка сталкиваются с трудностями в новой семье. Но тебе пришлось труднее с нашим родом.
  
  - Вы правы. Причиной тому было мое происхождение. Я сама тогда себя стыдилась. Но благодаря вашей поддержке я смогла выстоять, - улыбнулась Боракчин, сжав в своей ладони руку мужа.
  
  - Но сейчас ты не стыдишься своего происхождения. Большая часть твоих служанок - из алчи-татар.
  
  - Уже давно, муж мой. Мы не выбираем в какой семье родиться, кем родиться. Как только приняла правду, стала сильнее.
  
  - Я только спустя много лет стал понимать, почему отец принял тебя в семью. Во время осады Магаса, когда Гуюк произнес эти слова.
  
  Хулан и Улагчи поселили в гэр Боракчин. Оставшись наедине с бабушкой, Хулан стала часто спрашивать, когда она поедет в город смотреть дворец. Боракчин обещала свозить внуков в Сарай посмотреть недавно построенный дворец чжувана, в котором он наотрез отказывался жить даже во время зимовок. Сейчас там поселилась восьмая жена Джучи мать Шинкура Фария. Два года назад, когда Бату вернулся а дельту Итиля из восточной ставки, он сообщил старшей жене:
  
  - Младшая жена отца Фария желает пожить в городе. Я решил поселить ее в нашем дворце в Сарае. Все равно, кроме слуг, там никто не живет. Встреть ее как полагается, со всеми почестями, распорядись, чтобы дворец приготовили к ее прибытию.
  
  - С радостью! - улыбнулась Боракчин.
  
  Тогда умер его старший брат Орда-Эджен, который после смерти Джучи, как велит обычай, заключил брак с молодой восьмой женой отца. Теперь Фария не пожелала снова выходить замуж, а попросила разрешения поселиться в Сарае со своим двором. Рожденная в Мавераннахре, она мечтала провести остаток жизни в городских стенах - так Фария объяснила чжувану свою просьбу.
  
  
  
  На самом деле ей резанули по сердцу эти слова: вдруг окружением вспомнится то, что давно забыто - обстоятельства смерти Хан-Султан, обвинения Боракчин к ее причастности. Завоевание новых земель, противостояние с Гуюком, курултай, строительство новых городов и налаживание торговли - всем было не до прошлых интриг. Один только Берке иногда намекал, что ничего не забыл.
  
  - Мне кажется, это она тогда украла письма Хан-Султан Джелал ад-Дину, - говорила Боракчин Аппак в своем гэре.
  
  - Не думаю, госпожа, что вам стоит опасаться Фарию-гуай. Хан-султан многие не любили, в том числе, и Бату-ака, вряд ли спустя столько лет будут разбирать обстоятельства ее гибели.
  
  Когда Фария приехала, Боракчин встретила ее, как и велел чжуван. Хотя она была моложе Боракчин, но годы ее изменили сильнее. Некогда привлекательная дочь тюрко-киданьского брака, пленившая мучившегося от болезни Джучи, подарившая ему глоток свежего воздуха, теперь выглядела как сильно исхудавшая с тщательно замазанными белилами морщинами на лице женщина. Боракчин, улыбаясь, и рассказывая о делах (приплоде скота, торговле, благотворительности, постройке храмов разных вер), все ждала, заведет ли гостья речь о Хан-Султан. Но Фария лишь восклицала:
  
  - Наконец, я, рожденная в Самарканде буду жить в городе, а не кочевье!
  
  Боракчин беспокоилась, но на всякий случай велела служанке, подаренной ею во время приезда Фарии, присматривать за ней.
  
  
  
  Фария на этот раз оказала ответное гостеприимство, когда Боракчин привезла детей из ставки Бату посмотреть город. Дома из обожженного кирпича, широкие улицы, мощеные дороги, высокие минареты мечетей и купол армянской церкви с крестом, постройки общественных бань по образцу хорезмийских, полуподземное здания, заглубление в землю основного объема которых позволяло сохранять в нем тепло. Надземную часть составляло входное каркасное помещение раздевальной верхней одежды, комнаты, разделенных на мужские и женские, бассейны радом с домами знатных ордынцев - вся эта картина открывалась перед глазами Хулан, когда она приоткрывала занавеску палантина. Принцесса бегала с братом, резвясь, по дворцу и саду, вовсе не пытаясь запомнить этот миг. Ведь она не подозревала, что так будет не всегда...
  
  Когда детей в сопровождении гвардейцев отправили обратно, у отцу, Боракчин приказала своим служанкам втайне от всех привести Цветноглазого, как называли хорезмийского евнуха, бывшего христианина, проданного в рабство и бежавшего к монголам. Старый европеец с седой бородой, которому было уже далеко за пятьдесят, уже много лет выполнял поручения жены Бату, зная, что она всегда щедра к своим слугам. Ему было поручено отправить человека во владения Берке встретиться с подкупленным Абдулом бухарцем, служащим при дворе Берке, и все организовать.
  
  
  Ставка Берке находилась в урочище Гашун Уста в бассейне реки Чограй. Это были степи Предкавказья в районе Манычских озер*. Привычная местность для кочевника, только с высокими холмами: привычный ковыль, аромат полыни. Южнее начинались горы Кавказа - грозные исполины, не желавшие покоряться евразийским империям. Вести о нападениях алан стали приходить в тот момент, когда Берке в полной мере ощущал триумф и все большее приближение к главной цели. В глазах военачальников он стал выглядеть человеком, способным править и вести за собой людей. И вот, именно в его улусе стали происходит позорные вещи - гибель военачальников, угон скота у кипчаков.
  
  - Эти проклятые горцы унижают меня в глазах нойонов и Бату! - чуть ли ни кричал Берке, шагая из стороны в сторону в своем шатре, когда остался наедине с Кутлугом. - Что они теперь обо мне думают?! Что я не способен даже организовать защиту своего улуса?!
  
  Старый уйгур отвечал спокойно и рассудительно:
  
  - Помимо способностей управлять, люди ценят и другое:
  
  - Щедрость и сговорчивость. А этими способностями вы обладаете, Берке-огул.
  
  - Намного важнее, как мы выглядим в глазах кагана, который назначает преемников правителей улусов и брата - главы рода, человека уважаемого во всем Еке Монгол Улус.
  
  - Может ли Мунке-каган забыть, кто помог ему прийти к власти.
  
  
  
  * - современная территория Ставропольского края
  
  
  
  Обученный в детстве арабскому и фарси по воле матери и с разрешения отца, Берке любил проводить свободное время, занимаясь изучением Корана и Сунны. Недавно по его заказу прислали книгу Джелаладдина Руми 'Маснави-йи ма'нави' ('Поэма о сокрытом смысле'). Подрастающая Урбай радовала глаз, но с возвращением Берке из Каракорума прошло уже два года, а сына с Тактагай зачать не получалось. 'Пора брать вторую жену, - решил он твордо, - хотя это надо было сделать и раньше. Она должна быть из владений Бату и обязательно дочерью крупного военачальника, связи сейчас нужны, как никогда'. На этот раз книги не помогли отвлечься от тяжелых мыслей о неудачах на Кавказе и только предстоявшая облавная охота могла заставить его взбодриться.
  
  
  
  Ветер тревожно шевелил ковыль на берегу реки Чограй. Небо, недавно ясное, с былоснежными облаками, оделось в покрывало из темных туч. В душе царевича ощущалась необъяснимая тревогу. Все чаще в мыслях возвращался он к тому самому образу матери во сне, что указывал ему путь сквозь дым и трупы. Он гнал эти мысли от себя, чтобы нукеры и военачальники, сопровождавшие его на охоте, не заметили страх в его глазах внука Чингисхана и Хорезмшаха. Обычно смирный конь тоже был на удивление беспокоен: все время ржал, будто чувствовал присутствие хищника неподалеку. Берке лишь хлопал его ладонью по спине, не желая хлестать поводьями за тот же страх, что испытывал и сам огул. Топот копыт со стороны холмов заставил насторожиться и других участников охоты.
  
  - Аланы! - послышался крик одного из нукеров.
  
  Берке вопросительно взглянул на ехавшего рядом Байнала:
  
  - Откуда они узнали?
  
  - Выясним потом огул, сейчас надо их разбить.
  
   Нападавших оказалось больше, чем участников охоты. Многие багатуры, прикрывая царевича полегли под аланскими саблями и клинками. Пришлось и самому царевичу снова нарушить обычаи и самому вступить в схватку. Он мыслях взывал к Аллаху, но в глазах виднелись лишь ярость и блеск. Обагрялось лезвие меча кровью подходивших сзади и спереди, мутная вода узкой речки окрашивалась в красный цвет. Нападавшие были уничтожены, но ценою гибели многих нукеров, защищавших военачальников. Что-то заставило его спуститься с коня, подойти к лежащему раненому алану, потянуться рукой к медному шлему с наносником и бармицей, стянуть его с головы. Байнал, гвардейцы и нукеры заметили, как Берке наклонился и внимательно глядит в лицо истекающего кровью противника. Когда они подошли к царевичу, он усмехнулся:
  
  - Ты не похож на светловолосого и голубоглазого жителя Кавказа! Перед ним лежал степняк с косой и монголоидными чертами лица. Кто вас нанял?
  
  Тот молчал в ответ. Байнал приказал опросить преступника на месте. Удары ногами не помогали. Несмотря на раны и боль, мужчина повторял. Что он кипчак, бежавший к аланам. Берке приказал осмотреть тела остальных нападавших. В конце концов, от ран и пытки он испустил дух. Только часть из них оказалась аланами.
  
  - Нетрудно догадаться, кто все это организовал, - тихо сказал Берке Байналу, вытирая лоб, забрызганный потом и кровью. Вот почему Сартак несколько лет молчал о том поддельном письме! Он хотел уничтожить меня сам, без Бату. Понятно, что он действовал вместе с Боракчин, у самого бы ума не хватило.
  
  Тяжело дыша от усталости и нервного напряжения, он тут же приказал Байналу отправить посланника к Беркечару.
  
  - Пусть сообщит Беркечару, что произошло, и если он решит принять сторону своего старшего единоутробного брата, пусть передаст мне тайно. Сартак и Боракчин должны думать, что он против меня.
  
  - Они могли пойти вашим путем, - говорил Байнал, когда они уже были в шатре Берке. - переманили кого-то из наших придворных или слуг.
  
  Берке приказал найти новых людей на все придворные должности, кроме главного битикчи, которым был Кутлуг. Гвардейцев поменять нельзя - их не так много, и почти каждый из них - сыном нойона, а ссориться со знатью равнозначно потере добытого с трудом влияния. Но впредь царевич решил действовать осторожно, сообщая о своих будущих передвижениях лишь Байналу и Кутлугу.
  
  Посланник Берке принес в ставку Бату известие о нападении алан.
  
  Бату, сидевший в золотом шатре, прочитал послание сначала просебя, а потом вслух перед стоящими нойонами.
  
   - Слава всемогущему Тенгри, что Берке выжил в этой резне! - молвил чжуван.
  
  Раздавались голоса военачальников:
  
  - Нападение на самого представителя Золотого Рода!
  
  - Не помню, когда в последний раз такое случалось!
  
  Боракчин молила Небо, чтобы Берке не удалось выяснить. Кто за этим стоит.
  
  - Он обязательно использует это, чтобы уничтожить не только меня. Но и Сартака! - говорила она Аппак, еле сдерживая слезы. - Почему Небо меня не защищает? Защити моего сына! Если я в чем-то провинилась, но он не виноват!
  
  
  
  В том же году в Ростове княжеский дом отпраздновал два события: крещение сына бориса Дмитрия и освящение нового храма. По этому случаю в город приехал белозерский князь Глеб. Прошло два года, с тех пор, как четырнадцатилетний княжич отправился в Белоозеро, чтобы сесть на сесть на престол выделенного отцом удела. Мария уговорила Якима последовать за своим воспитанником, обещая, что Глеб сделает его своим воеводой.
  
  - Не оставляй моего сына, он молод ее, неопытен! - просила княгиня.
  
  Дружинник отвечал:
  
  - Покойный Василько Ростиславич доверил мне жизнь вашу и сыновей, не могу пойти против воли князя.
  
  Борису пришлось отправить с братом небольшую часть из своей дружины. Он не говорил никому - ни матери, но боярам и не подавал вида, что не нравится идея разделения Ростовского удела. Но ничего не поделаешь: волю покойного отца надо выполнять.
  
  
  
  Юного князя Глеба угнетала жизнь в лесной глуши. Ни шумных ремесленных рядов, ни каменных храмов владимирских городов. Единственной забавой была охота, но и она вскоре наскучила. Однообразная жизнь заставляла его скучать по тому, по чему тосковать не должен. Все чаще видел он во сне ладью, плывущую по Итилю, берега Булгара и Укека Глеб искал повода навестить брата и матушку в Ростове. Случай представился: крещение новорожденного племянника и освещение нового храма епископом Кириллом.
  
  Вечером Борис пришел в горницу к жене.
  
  - Сегодня приезжал посол Сартака узнавать, нет ли у меня младших сыновей братьев, которым исполнилось пятнадцать лет, чтобы отдать их на службу Батыю, в заложники, или аманаты, как они говорят. Говорит, у татар принято брать на службу при дворе сыновей вассалов. Слава богу, наш сын только родился!
  
  - А как же Глеб?
  
  - Глеб теперь сам княжит, приказать ему не могу.
  
  - А если Сартак решит, что мы проявляем непокорность, как Андрей?
  
  - Царевич, три года назад видел меня и должен понимать, что я слишком молод, чтобы иметь взрослых сыновей.
  
  - Глеба он тоже видел и не мог не знатью, что он брат ростовского князя.
  
  - И правда... - задумался Борис.
  
  - Может можно уговорить Глеба? В прошлом году Нюрын разорил Переяславский удел, а наш не тронул. Все потому, что вы, матушка-княгиня и Глеб Василькович не давали им повода для гнева.
  
  Борис снова задумался на несколько секунд. Мерцание огня светильников в темной деревянной комнате падал на прекрасное лицо молодой княгини, изгибы тела, которые выглядели еще соблазнительнее после рождения ребенка.
  
  Борис позвал брата в тронный зал и убедил его, что надо продолжить дело, начатой матушкой - во что бы то ни стало обеспечивать мир Ростовского удела с монголами, и для этого Глеб поедет в Орду.
  
  Мария, узнав об этом, с трудом смогла сдержать чувства:
  
  - И не страшно тебе за жизнь брата?! - взглянула княгиня на старшего сына с укором.
  
  - Я ездил к татарам - вернулся, Глеб тоже ездил, и ничего страшного не случилось. Их порядки мы усвоили, главное - вести себя тихо. Ни в каких союзах против Орды мы не участвовали, с самого начала показали себя покорными вассалами, казнить нас с братом не за что. Тем более, мы, князья, рождены быть воинами, опасность - наш удел. Была бы воля божья, чтобы мы родились смердами или ремесленниками, жили бы себе спокойно.
  
  Вечером священник провел службу в церкви Бориса и Глеба при княжеском дворе. Мария глядела на невестку, пытаясь увидеть в ее глазах хитрость и коварство. Как же невыносимо видеть ее в княжеском храме, творящей крестное знамение, а в мыслях строящей планы, как избавиться от соперника будущих сыновей!
  
  Служба закончилась, Марья Ярославовна отправилась в свои покои, села вышивать узоры на рубахи. Княгиня подняла голову, услышав быстрые шаги челядинки.
  
  - Княгиня, княгиня Мария Михайловна идет к вам. Кажется, она сердита!
  
  Марья Ярославовна от отложила ткань нитью и иголкой. Мария Михайловна резко распахнула дверь, ведущую в покои невестки.
  
  - Это ты надоумила Бориса отдать Глеба в аманаты?! Хочешь, чтобы мой сын сгинул среди степных дикарей?! - говорила Мария, не сдерживая ярости.
  
  -Я? Матушка Мария Михайловна, зачем напрасно обвиняете? Кто вам такое сказал?
  
  - Думаешь, не догадываюсь, что замышляешь?! Я страшно виновата перед Борисом, что выбрала ему такую змею в жены! Только знай: не бывать по-твоему, мой сын никуда не поедет! У него теперь свой удел, старшего брата он должен слушать по закону христианскому, а по закону людскому не
  
  Младшая княгиня сменила тон на более твердый и уверенный:
  
  - Матушка, вы забываете, что вы уже давно не регент, а Борис правит сам правит, а я - княгиня ростовская. Не стоит вам со мной, как с челядью обращаться! Ступайте к себе!
  
  - Я уйду, Марья, но рано или поздно Борис поймет, кто для него близкие люди, а кто недруг!
  
  
  
  Глебу второй раз ехать в Орду не страшно: в памяти остались синие глаза татарской девочки, рисовавшей на песке крест над лотосом, скромная улыбка ее подруги-армянки, плеск волн Итиля, вкус вяленого осетра и аромат степной полыни. За четыре года Глеб заметно возмужал, но борода еще не успела появиться на его лице. Якима Глеб оставил воеводой в Белоозере, несмотря на желание взять верного дружинника с собой. Но никому он больше не мог доверить управление своим уделом. Теперь молодому князю придется ехать с незнакомым человеком.
  
  
  
  Борис представил брату придворного, которому поручил сопровождать его в поездке.
  
  - Это Тимер, крещеный половец. К своему христианскому имени так и не привык, поэтому зови его по-половецки. Он бежал, когда татары завоевали Половецкую степь, потом служил толмачом у Ярослава Всеволодовича, когда он ездил в Канову землю*
  
  
  
  Ростовский князь отправил сопровождать Глеба только троих человек: дружинника Жизномира, толмача Тимера и слугу-холопа Петра. На вопрос брата, почему так мало людей, отвечал, что татары и так будут везде давать сопровождающих. Нескольких человек, сопровождавших его по пути из Белоозера в Ростов, Глеб не взял с собой - отправил сопровождать Якима на обратном пути. Путь дядьки князь посчитал опаснее своего.
  
  Подъезжая к ставке Сартака, одеты в монгольский халат и орбелге с пером, Глеб спросил Тимера, ехавшего на коне с ним рядом:
  
  - Почему ты оставил князя Андрея Ярославовича, не последовал за ним?
  
  - Не было смысла идти с беглецом неизвестно куда, в северные земли, где мои знания о Степи нигде не пригодятся. Тогда я узнал, что ростовские князья, хоть и не великие, как владимирские, но всячески стараются поддерживать мирные отношения с монголами.
  
  - Так значит... - вздохнул Глеб, возвращаясь к мыслям о том, что надо было оставить в Белоозере кого-то другого, а Якима взять с собой вместо этого половца.
  
  На удивление, пришлось ждать только три дня, пока князя пустили к царевичу.
  
  - Ты знаешь, князь, зачем ты здесь? - переводил толмач, которому Глебу пришлось заплатить за его работу из своей сумки, слова Сартака, когда Глебу разрешили подняться с колен, когда он предстал перед огулом в золотом шатре. - Тебе предстоит отправиться в Каракорум ко двору кагана. Есть ли тебя свой толмач?
  
  - Да, Сартак-гуай, - ответил Глеб, повернув голову в сторону Тимера. - Это он.
  
  - Сартак-гуай отправит с вами двоих проводников. Вам и вашим людям выдадут зимнюю одежду. Осенью и зимой в степи бывает очень холодно, ветра сильные, не выросшие в седле с трудом выдерживают. Запасы еды и воды тоже выдадут на первое время.
  
  - Благодарю, Сартак-гуай, - спокойно отвечал Глеб, поклонившись.
  
  
  
  *Канова земля - Каракорум, коренной юрт, потом служил Андрею.
  
  
  
  Глеб уже не испытывал такого страха и волнения перед приемом у Сартака, как в детстве. Все его мысли были лишь о том, чтобы церемония поскорее закончилась. Он знал точно, что попытается найти Алтынай любыми способами.
  
  Выходец из киликийского царства Ованес давно служил в канцелярии Сартака. И он не был единственным армянином в его окружении. Дела с армянскими вассалами Бату поручил вести Сартаку так же, как и русскими, огулу нужны были толмачи.
  
  - И почему нельзя жить в городе, как нормальные люди? У них такие богатые города! - причитал писарь с черной густой бородой, перебирая бумаги в сундуке. Он взял один из свертков, развернул и глубоко выдохнул: наконец, нашел! - Как же неудобно хранить бумаги в шатре!
  
  Услышав скрип двери и оглянувшись, он увидел юношу, перешагивающего через порог.
  
  
  
  - Кто вас пустил! - закричал Ованес. - Уходите отсюда!
  
  Глеб в ответ спокойно поздоровался по-кипчакски.
  
  - Вы - Ованес-битикчи?
  
  - Я, господин.
  
  - Я - Глеб Василькович, князь белозерский.
  
  На лице писаря появилась улыбка, голос стал более мягким - раньше вассалы с просьбами подходили к другим битикчи, у них были более высокие ранги, они могли помочь сократить время ожидания.
  
  - Проходите, господин, присаживайтесь! - указал он рукой на скамейку. - С чем пожаловали?
  
  - У вас есть дочь по имени Ануш? Ей сейчас должно быть лет пятнадцать или шестнадцать.
  
  Ованес настороженно взглянул на Глеба. Его тон снова стал неприветливым:
  
  - А вы откуда знаете?
  
  - Не беспокойтесь, она и ее подруга помогли четыре года назад мне найти дорогу, когда я заплутал в Хаджи-Тархане. Я хочу их отблагодарить и привез им подарки - изделия ростовских мастеров.
  
  Глеб достал две подвески. Ованес вновь успокоился.
  
  - Ваша дочь тогда дружила с Алтынай, она наполовину монголка, наполовину половчанка. Вы знаете, где она живет?
  
  - Я знаком с ее отцом, он нукер, христианин. Я передам подарок.
  
  - Я бы хотел передать сам. Только скажите, как ее найти.
  
  - Думаете, я утаю? Считаете меня вором?
  
  - Да нет, что вы? Я совсем не о том! Просто я хотел с ней поговорить.
  
  - Зачем вам разговаривать с этой девушкой? Алтынай из хорошей семь, нельзя ее обижать! Нужна женщина, поищите другую! - снова рассердился Ованес.
  
  - Вы снова меня не поняли. У меня нет злого умысла, хотел просто вновь увидеть друга, с которым играл в детстве. Обещаю, я ей ничего не сделаю!
  
  - Ваш род благороднее, чем ее. А благородным искать друзей и любовь надо среди своих. Нельзя прикасаться к чужому, ничего хорошего не выйдет! Если ее отец узнает, что я помог юноше найти его дочь, будут проблемы, а если мать узнает - еще хуже! Ступайте князь, благодарю за подарок!
  
  
  
  Глеб с Тимером вернулся в город на постоялый двор. На следующий день Ованеса тоже отпустили в Хаджи-Тархан навестить жену и дочь. За обедом он завел разговор с женой о знатном господине, который просил помочь найти Алтынай. Повзрослевшая и похорошевшая за четыре года Ануш молча слушала, расставляя на стол постную еду, и думала, что завтра Церковь Востока и Григорианская церковь будет праздновать Пасху и, может быть, Алтынай приедет в город.
  
  
  
  На следующий день несторианская церковь была наполнена разноликими, разноплеменными прихожанами, приподнимавшими полусогнутые руки к небу при молитве. Ануш, хоть и исповедовала христианство другого толка, стояла на службе в другом храме, но, все-же, зашла туда ненадолго, чтобы посмотреть, приехала ли Алтынай. Синеокая девушка стояла в кипчакском колпаке, густые черные косы, ставшие еще длиннее, спадали на плечи, крупные серьги, сделанные в Булгарском вилайяте, красовались на ушах. Ануш тихо подошла к ней и что-то прошептала. На лице девушки появилась скромная улыбка.
  
  Тихими шагами выйдя из церкви, Алтынай позвала бегавшего на улице кипчакского мальчика и попросила сходить на постоялый двор.
  
  
  
  Тимер зашел в покои князя.
  
  - Один мальчишка просил передать, что Алтынай вас будет ждать у реки, когда закончится служба. Я иду с вами, буду стоять недалеко.
  
  
  
  Глеб не мог поверить своему счастью, а Тимер ворчал в мыслях: 'Думал, буду сопровождать князя, а приходится водиться с мальчишкой, бегающим за девками!'.
  
  Она сильно изменилась за эти годы: постройнела, в глубине синевы небесных глаз теперь отражалась не беззаботность, а спокойствие и рассудительность. Гордый взгляд, лебединая осанка, достоинство в речи - все это вселяло в душа Глеба ощущение недоступности степной красавицы.
  
  Они зашли на тот самый берег, где гуляли в двенадцать лет. Глеб хорошо запомнил, как Алтынай чертила на песке несторианский крест. Она приняла украшения, тут же примерила, широко улыбаясь.
  
  - Помнишь, Алтынай, мы тогда гуляли здесь, на этом берегу.
  
  - Конечно, помню. Мы не должны были дружить, но те дети, что здесь гуляли четыре года назад, не понимали, что каждому в земной жизни свое место отведено. Нарушать порядок установленный свыше нельзя, иначе последует наказание. Пока птица не успела подняться высоко в небо, надо спуститься на землю. С большей высоты будет больнее падать.
  
  - О чем ты, Алтынай? - вдумался Глеб в ее слова.
  
  - Мы с вами больше не увидимся. Прощайте. Пусть стада в ваших владениях будут многочисленны, урожай обильный и торговля процветает.
  
  - Я тоже желаю, чтобы тебя в жены взял человек достойный, уважал тебя, любил. Чистая, словно вода в степной реке, она покидала его. Покидало и детство с его впечатлениями от ранее невиданного.
  
  На следующий день Глеб и его люди в сопровождении двоих проводников, посланных Кояком, отправились по тому же маршруту, по которому на несколько месяцев позже направится Рубрук. Понадобилось немного времени, чтобы душа смирилась с концом одного и началом другого этапа в жизни. Он не злился на подругу: девушка оказалась мудрой, у них не могло быть будущего, а лишь кратковременная греховная страсть, принесшая бы ей позор и душевные раны. Да и прошло слишком много времени, чтобы хранить память о той встрече.
  
  
  
  
  
  
  
  Путь до каждого яма по пустынной степи, тихо цветущие под Вечным Небом, без людских голосов, где лишь изредка встречались ямщики и посланники с подорожными пайцзами: торговые караваны двигались по другому пути - южнее, а этот путь лежал восточнее реки Яик - севернее Аральского моря, вдоль Сыр-Дарьи, по равнинной местности, долину реки Талас Полная тишина, которую нарушало лишь ржание коней, заставляла Глеба задуматься о многом: что он увидит в конце пути? Будет ли этот город похож на Сарай и Укек? С какими людьми столкнется? Какие народы повстречает? Будут ли они с такими же лицами, так же одеты, как в ордынских городах? Позже стали приходить в голову мысли, которые не могли возникнуть ни в Ростове, ни даже в Сарае: почему он не отказал брату? Ведь Глеб уже правил своим уделом и не должен был подчиняться Борису. Не было ли у брата других намерений, кроме как обезопасить Ростовский удел, доказав верность хану? 'Нет, эти мысли наводит Нечистый. Они вселяют страх и уныние на долгом пути'. Князя злили яркие краски цветов среди зеленой степной травы. Слишком это не сочеталось с состоянием его души, где властвовала поздняя осень. Но спустя два месяца, думалось только об одном: как добраться до следующего яма. Невероятной силы сухой жаркий ветер бил в лицо, заставляя прищуривать глаза. От усталости часто приходилось пересаживаться с коня на крытую повозку, слушая неприветливый вой суховеев. От жары часто хотелось пить, но надо было беречь воду. Теперь мысли Глеба занимало желание выжить в пути и поскорее добраться до Каракорума. Тимеру не пришлось долго уговаривать Глеба учить монгольские слова, так князю легче было преодолеть тоску в дороге и бороться с тяжелыми мыслями.
  
  Подъехав к воротам ямской станции, Глеб снимал с шеи подорожную пайцзу, показывая ее стражникам и ямщиками. Затем, минуя стойло с овцами, которых содержали при станции для питания путников, шагая еле передвигавшимися ногами по деревянной лесенке и падал на лежанку. И даже ноющее от усталости тело не могло помешать погрузиться в крепкий сон.
  
  
  
  Глеб и его свита ехали неделями по безлюдные степям, пустыни и долины рек с редкими деревьями по берегам, а когда на пути попадались небольшие торговые города - Талас, Ики-Огуз, Кайлак - так радостно было увидеть шумные улицы с рынками, пусть даже и не такие многочисленные, как в Сарае.
  
  
  
  Так прошло четыре месяца. Позади Владимирская земля, позади Укек и Сарай, позади Тиль и Яик, позади Арал и Балхаш, улусы потомков Джучи и Чагатая. Теперь он в коренном юрте - в Монголии. Там, где возгласами на курултаях решаются судьбы народов и стран. Там, откуда вышел народ, приведший врасплох Исламский и Христианский миры и не вписавшийся ни в библейскую, ни в кораническую картину мира, сила, что свела воедино удаль лихих номадов и мудрость древних цивилизаций Азии. Вдалеке виднеется невысокая стена Каракорума.
  
  - Первый раз вижу стену! - с удивлением сказал Глеб Тимеру.
  
  - Монголы не опасаются нападений врагов. Откуда им взяться, если вокруг только их владения? А вот стены могут быть опасны. Как бы царевичи или наместники не устроили бунт и не использовали эти стены. Трон кагана намного выше трона Сартака, и, вероятно, трона Бату, которого ему так и не удалось увидеть. И придворных, военачальников, знатных дам, щеголявших высокими бокками и драгоценными камнями на головных уборах. Фонтан... Фонтанов Глеб не видел никогда. Фонтанов с кумысом - тем более. Во всей пышности двора, невиданной Глебом ранее, ощущались вся мощь империи и свое бессилие перед роком судьбы.
  
  
  
  Этот город не был похож на другие, где когда-либо бывал Глеб. Крыши странной формы - загнутые вверх.
  
  Тимер предупредил Глеба, что ожидание приема у Мунке может продлится еще дольше, чем в ставке Сартака. Оно и понятно: титул кагана не сравнится с титулом царевича. Но Глеба это не печалило. После пройденного пути длиной в почти год душа жаждала наслаждений. Первую женщину в своей жизни он никогда не забудет: незадолго до отъезда в Белоозеро. Красота юной Ярославы, челядинки Марии Михайловны, и желание познать женщину оказались сильнее религиозных запретов. Она умоляла взять ее с собой, но ни нежности, ни душевных страданий Глеб не чувствовал, а в мыслях все мелькал образ той татарской девочки с синими глазами. Грусть по Алтынай унесли холодные степные ветра, усталость и трепет перед неизведанным миром.
  
  - Я знаю здесь одно место, где можно расслабиться, - сказал Тимер с блеском в карих глазах. - Одна китаянка содержит кабак и тайно от властей торгует куртизанками.
  
  - Пусть никто не узнает, куда мы идем. Не место это для человека из знатного и древнего рода.
  
  - Я знаю, князь. Я уже позаботился об этом. Все думают, что мы пойдем вручать подарки очередному чиновнику.
  
  Хоть и тоска по Алтынай давно прошла, но еще оставались воспоминания о радости, испытанной им при встрече. Глеб надеялся вернуться к ним рядом с незнакомыми девушками из Азии, но эти две миниатюрные покладистые китаянки ничем не напоминали гордую степную красавицу, дерзко глядевшую в глаза мужчине. Почему-то все чаще вспоминалась и та маленькая дочь Сартака, бросавшая в него кости.
  
  Через две недели Глеба вызвали ко двору кагана. Как обычно. Как обычно, князь совершил поклон на оба колена, поднялся, когда толмач с длинным пером на шапке велел встать, переводя слова Мунке.
  
  - Ты, князь, как заложник из вассалов, будешь нести службу при дворе, - объявил толмач, переводя слова Мунке с монгольского на кипчакский. Станешь дневным стражником.
  
  Глеб заставил обратить на себя испуганный взгляд Тимера, когда осмелился произнести слова:
  
  - Могу ли я узнать у кагана, как долго мы здесь пробудем?
  
  Тимер прикусил язык, чтобы скрыть свое негодование: 'И за что меня Небо так наказало? Заставило сопровождать этого идиота!' - подумал он.
  
  - Какая дерзость! Сколько вассал находится при дворе, определяет только воля кагана!
  
  - Прошу прощения, - Глеб попытался исправить ситуацию.
  
  - Отправляйся к командиру турхаха*!, - перевел толмач слова хана, сказанные раздраженным голосом.
  
  Когда Глеб с Тимером вышли за пределы дворца, кипчак тут же повысил голос на представителя древнего знатного рода:
  
  - Я же вас учил - будете говорить, когда велят!
  
  - Не дрожи так, Тимер, ничего же не случилось. - спокойным голосом отвечал Глеб. - Вроде вырос в степи, где каждый мужик - воин, а трясешься, как баба!
  
  - Князь, неужто вы забыли о судьбе вашего деда, князя черниговского?
  
  - Я не опасен для монголов, не станет хан просто за слова казнить.
  
  - Князь, - голос Тимера стал более тихим, в нем чувствовалась мольба, а не раздражение, - везде, где проник дух Китая, любое неверное слово более старшему по возрасту, знатному по роду, высокому по званию, любой неуважительный жест может дорого стоить!
  
  Прежний командир дневной стражи Додай-черби, помнивший самого Чингисхана, недавно скончался. Новый командующий приказал построить усадьбу в городе для его семьи. Тимер привел Глеба туда. Показал пайцзу и сопроводительное письмо, написанное одним из канцеляристов. Командир приказал своему писцу записать Глеба с его свитой в реестр.
  
  - Направляйтесь в военный лагерь, сейчас как раз идет обучение новых стражников. Есть ли у вас майхан?
  
  - Нет, господин, - ответил Тимер.
  
  - Надо будет купить разобранную палатку. Ваши люди умеют устанавливать?
  
  - Я умею, покажу остальным, как это делать.
  
  
  
  Военный лагерь располагался недалеко от городской стены. Глеб молча глядел, как Тимер ругал Петра и Жизномира, когда все трое устанавливали майхан.
  
  - Я же не степняк, откуда мне знать! - ворчал Жизномир.
  
  Затем Глебу следовало подойти к кипчаку Тутуку, командовавшего десятком дневных стражников. Тутук говорил на своем родном, кипчакском языке, зная, что так его лучше поймут.
  
  - Здесь служат дети военачальников и вассалов. Для них это честь. Я, сын кипчакского бея, тоже пришел сюда как заложник. Теперь командую десятком. Когда отца не станет, молю Тенгри, чтобы это произошло не скоро, командование тысячей перейдет ко мне.
  
  - Тутук-гуай, отвечал Глеб вежливым тоном, - мне не нужны никакие награды. Мое единственное желание - чтобы нас скорее отпустили.
  
  Командир выдал Глебу лук, стрелы и саблю. Меч, который Глеб взял с собой, выезжая из Ростова, здесь не годился.
  
  Князь присоединился к юношам, тренировавшихся в стрельбе. Казалось, они и не нуждались в обучении, владея луками превосходно, а стрелы Глеба одна за другой приземлялись мимо мишени. Монгольские, кипчакские и уйгурские юноши смеялись, глядя на неудачливого сэму*.
  
  Сэму - 'цветноглазые', иностранцы - мусульмане и европейцы на службе у монгольского каана
  
  
  
  У него с детства не всегда получалось попадать в цель, стреляя из лука, а на этот раз лук по-другому устроен. Один из десятка, юноша крупного телосложения, такого же возраста, как и Глеб (шестнадцать лет) по имени Ихн;дэн все время глядел на чужеземного вассала то с любопытством, то с насмешкой.
  
  - Ты, перс!
  
  -Я не перс!
  
  - А кто ты? Уйгур?
  
  - Русин, из Ростовской земли.
  
  - А где это? - на лице юноши вновь появилась усмешка.
  
  - Служишь в кешике и ничего не знаешь о походах Бату, старейшины Золотого рода?
  
  Тот взглянул на него злобно, не успел ответить - пришел Тутук. Все тут же отвели взгляды на иноземца и взялись за луки.
  
  Вечером юношей отпустили передохнуть в своих палатках.
  
  
  
  *турхах - дневная стража
  
  - Что ж ты, чужеземец приехал сюда и ничего не умеешь? - услышал Глеб голос за спиной, когда собрался уходить. Обернувшись он увидел того же крупного парня.
  
  - Я прибыл сюда не по своей воле, - отвечал он спокойным голосом на ломаном монгольском. - И не по моей воле мой род стал подданным Золотого Рода. Не желаешь меня видеть здесь - идешь против воли кагана.
  
  На следующий день с раннего утра Тимер по приказу Глеба отправился на городской базар купить хлеба, которого князю не хватало вдали от родного края. Запахи выпечки, бууз, баранины, специй, смешивались друг с другом, витали по воздуху, наводя аппетит. Тимер подошел к лавке таджика, торговавшего лепешками из тандыра, стал вытаскивать мешочек с монетами из поясной сумки, как вдруг цепкие детские руки выхватили мешочек. Мальчишка быстро, словно, ветер помчался по базару, толкая и сбивая с ног горожан. Тимер побежал за ним! 'Вор! Держите его!' - кричали прохожие, некоторые тоже погнались за мальчишкой. Тимер настиг его уже у выхода, когда мальчик сильно устал и уже не мог бежать так быстро. Он крепко схватил воришку за руку и отобрал у него мешочек, открыл его и убедился, что мальчишка еще ничего не успел вытащить. Горожане, тем временем, окружили их, чтобы вор не смог бежать дальше. Мальчик молча отводил глаза, не плакал, не просил прощения и не сопротивлялся.
  
  - Мальчишку надо отвести к заргучи *. - посоветовал один горожанин.
  
  - Его казнят? - спросил Тимер обеспокоенным голосом.
  
  - Вряд ли. Воровство незначительное. Нанесут множество ударов палками, как скоро он сможет ходить после этого, не известно.
  
  Мальчишка продолжал молчать.
  
  Тимер спросил полушепотом:
  
  - Где твои родители?
  
  - Умерли, - ответил мальчик. - Я живу в доме сестры и ее мужа.
  
  - Будешь служить одному знатному человеку? Тогда не сдам стражникам.
  
  - Да.
  
  - Мальчишка едет со мной! - объявил Тимер.
  
  
  
  * Заргучи - судья.
  
  
  
  Глеб, тем временем снова был на учениях. На этот раз все прошло спокойно. Сражаться саблей у него получалось намного лучше, чем стрелять из лука, но нежелание выглядеть в чем-то слабее других одолевало юношу все больше и больше.
  
  Вечером, когда учения закончились, Глеб взял лук, вышел из майхана и стал искать место, где можно было пострелять.
  
  Глеб увидел, что к нему подходит тот самый Ихн;дэн, презрительно глядевши тогда на него, и еще двое радом с ним. Поздоровавшись с Глебом, он сказал:
  
  - Мы как раз тебя искали, сэму, хочу пригласить тебя в мой сайхан. Выпьешь с нами кумыса, поешь конины.
  
  - Благодарю, но по нашей вере такая еда и напитки считаются нечистыми.
  
  - Значит, нашу еду грязной назвал!
  
  - По православной вере, выходит, так.
  
  - Иди сюда, если не трус. Сейчас мы тебе покажем, кто здесь грязный!
  
  Глеб положил лук в сторону и спокойно направился в сторону монгола. Ихн;дэн был намного крупнее Глеба, но первый удар Глеб выдержал и нанес ответный. От следующего удара он упал, но поднялся, вытирая рукой кровь на лице, и ему пришлось отражать удары еще двоих товарищей Ихн;дэна.
  
  
  
  В лагерь со стороны городской стены возвращались двое человек из другого десятка.
  
  Один из них выглядел, как кипчак, второй - худой лопоухий парень с длинными косами и ярко выраженными азиатскими чертами лица.
  
  
  
  Лопоухий юноша взглянул на Глеба:
  
  - Ты, перс! Иди за мной!
  
  - Я не перс! - говорил Глеб, тяжело дыша. -Кто ты? Почему приказываешь? - Глеб глядел на него изучающим взглядом.
  
  - Где твой майхан? Ничего не отвечая, спокойным голосом спросил парень.
  
  Глебу показалось, что у парня нет злых намерений и пошел рядом с ним в сторону шатра. Парень был на год-два старше Глеба, поэтому молодые воины не решились пойти против него, но из-за своей худобы выглядел таким же молодым, как и они.
  
  Второй, похожий на кипчака, сказал:
  
  - Бука, оставь его, сам дойдет!
  
  Тот, словно сомневаясь, неуверенно взглянул на напарника, потом взглянул на Глеба, шедшего, прихрамывая. Потом посмотрел на второго с укором, вспомнив прошлые ссоры с ним.
  
  - Иди один, я скоро приду.
  
  - Из-за чего они напали на тебя?
  
  - Один из них злой, любит драться, вот и подговорил других.
  
  - Ты низкого происхождения? Поэтому они с тобой так обращаются?
  
  Глеб остановился:
  
  - Нет! Неправда! Мой род древний, уже более трехсот лет правит нашими землями!
  
  Парень отвел взгляд от Глеба.
  
  - Я отказался есть их еду и пить кумыс, в нашей вере такая еде считается нечистой.
  
  Казалось, лицо парня не выражало эмоций, кроме вопросительного взгляда.
  
  - Ты так и говорил с презрением о наших обычаях? Теперь понятно... - говорил он все тем же ровным спокойным голосом. Я бы тоже разозлился. Здесь служит много иноземных вассалов, но все помнят, что они покоренные.
  
  - Не говори командирам, а то тебя посчитают трусом. Я сам скажу, если будет нужно. Жаль, Додай-черби недавно ушел из жизни. Он не был безразличен к жизни воинов.
  
  - Спасибо. Как звать тебя?
  
  - Бука, сын Мэгужин-нойона из рода джалаир.
  
  Так он отвечал каждому незнакомцу, выдавая себя за сына нойона, которому был продан.
  
  Они дошли до шатра Глеба, и встретили Тимера, возвращавшегося из города. Рядом с ним шел мальчик. Увидев Глеба с кровоподтеками на лице, Тимер понял, что нельзя было оставлять князя.
  
  - Что с вами случилось князь? -спросил он, забыв поприветствовать Буку.
  
  - Слуга где-то разгуливает, когда господину грозит опасность, - как обычно, спокойным ровным голосом сказал Бука.
  
  - Юноша, я не слуга! Я воин князя! - возмутился кипчак.
  
  - Не важно, ты служишь этому человеку, - не меняя тона, отвечал кешиктен. - Гляжу, ты сам из Степи, и не научил своего господина вести себя с нашими людьми.
  
  - Парень, я тебя старше, знаешь на сколько!
  
  - Не кипятись ты! - сказал еле стоящий на ногах Глеб. - Сам же говорил, кешиктены главнее всех.
  
  Бука кивнул в сторону Глеба:
  
  - Не время! Сначала помоги ему! Раны промой!
  
  - Темер подошел к князю, положил его руку на плечо, собираясь повести его в шатер, но князь велел остановиться, увидев незнакомого мальчика.
  
  - А это еще кто?
  
  - Потом расскажу, сначала вылечим вас.
  
  - А где Петр?! - раздраженно спросил князь. - Где Жизномир?
  
  - Не знаю, пошел за водой, наверно. А Жизномира я попросил отправить подарки командиру дневной стражи и его жене.
  
  - Я не отдавал такого приказа! Вы зачем все самовольничаете! - уже не в силах сдерживать себя кричал Глеб.
  
  На безмятежном лице Буки, блеснула вялая улыбка.
  
  Мальчишка поклонился князю, улыбнулся и спросил резвым голосом:
  
  - Ага *, вы подрались! Кешиктены тоже дерутся, - засмеялся он.
  
  
  
  - Замолчи, негодник! Это тот самый благородный господин, которому ты будешь служить! - закричал Тимер. - Ну погоди у меня! - сказал он и увел князя в шатер.
  
  Тут Бука увидел возвращавшегося Петра. Теперь его улыбка растянулась до выступающих ушей:
  
  - Какие дерзкие слуги!
  
  
  
  * Ага - тюркское обращение к старшему
  
  
  
  - Так почему ты не сдал его стражникам? - спрашивал Глеб Тимера, пока тот промывал ему раны на лице мокрой тканью и рассказывал о мальчике.
  
  - За воровство здесь наказывают жестко. Подумал, у нас не хватает слуг.
  
  - Дай ему поесть и отправь его обратно.
  
  - У мальчишки никого нет.
  
  - Как бы не было неприятностей, что укрыли воришку.
  
  - Я сказал, отправь его! - раздраженно повысил голос князь.
  
  - Понял, - ответил половец, осуждающе глядя на Глеба.
  
  Тимер посадил Касыма на заднее сидение и увез в мусульманский квартал, где жил мальчик, снял его с коня и сказал ему, взяв руками за плечи и глядя в глаза:
  
  - Не вздумай больше красть, я буду приносить еду. Ты понял меня?
  
  Мальчик кивнул в ответ.
  
  - А паровые булочки?
  
  - Что?! Наглый мальчишка! Что принесу, то и будешь есть!
  
  Тимер положил ему в ладони горсть арауула.
  
  - Где можно тебя найти?
  
  - У мечети.
  
  - Которой?
  
  - Той, что побольше, там людей много бывает.
  
  - Ага, вы мусульманин или монгол?
  
  - Не мусульманин и не монгол, - улыбнулся Тимер.
  
  - Христианин?
  
  Тимер снова улыбнулся, задумавшись.
  
  - Я молюсь христианскому богу, потому что я из поверженной части степи. Мой народ проиграл монголам, и судьба меня занесла в чужие края. Но где бы я ни находился, какому бы богу ни молился, надо мной всегда будет Тенгри. Вот и гадай, мальчик, какой я веры! - поднял глаза половец на Вечное Синее Небо.
  
  Когда Тимер вернулся, Глеб заметил, что некогда разговорчивый и веселый человек стал молчаливым, на лице появился серьезный и задумчивый взгляд.
  
  - Неужели переживает из-за того мусульманского мальчишки? - говорил Глеб ... Не похоже это на Тимера.
  
  - Да кто их знает, поганых! - отвечал Петр.
  
  - Не называй его язычником, он крещеный!
  
  - Простите, князь, но они, даже когда принимают святое крещение, продолжают жить по своим обычаям. Он носит с собой кумыс и еду степняков. Или возьмите хоть здешних христиан - ничем от язычников не отличаются!
  
  Ночью после учений Глеб окликнул сидевшего в шатре и молча глядевшего на пламя очага Тимера.
  
  - Я хочу, чтобы ты нашел того человека, который тогда помог мне. Пригласи его к нам вечером, после службы, накорми вашей едой. Он может быть нам полезен в будущем.
  
  
  
  Уставший после того, как простоял целый день возле ворот дворца, Бука, сняв круглый шлем, от которого потела голова, пошел к человеку, желавшему поблагодарить его. Он бы не пошел, так как заранее знал, что иноземец скажет ему 'спасибо' и подарит какую-нибудь безделушку, которую стыдно вручить чиновнику, любопытство взяло верх над усталостью. Кого только не видел Бука при дворе каана: и кипчаков, и алан, и уйгуров. Были и родственники царей грузинских и киликийских, но ни с кем из них не говорил, и из самых северных владений кагана, видит аманата первый раз. Бука, как полагается, перешагнул порог шатра, поприветствовал князя, Тимер брызнул каплей молока в очаг, потом на гостя. Петр недовольно глядел на чужеземные обычаи, а Глеб понимал: надо задобрить этого воина, да и в Ростове не раз наблюдал языческие обычаи. Тимер предупреждал его, когда узнал у кешиктенов о Буке:
  
  - Этот человек на самом деле не тот, кем представился. Он низкого происхождения, сын бедного простолюдина, купленного за еду. А сюда он попал лишь по доброй воле своего господина, отправившего его со своим сыном и сына господина, который относится к нему, как к брату. Стоит ли вам, князь, общаться с таким человеком?
  
  - Нам нужны добрые отношения с гвардейцами и чиновниками, не важно, кто они и откуда. Просто, чтобы выжить. Слово 'гордость' давно забыто мною и братом.
  
  - Как велите. Только не упоминайте при Буке о его происхождении, говорят, он может побить любого, кто об этом заикнется.
  
  
  
  Яким, а потом Тимер долго учили Глеба, как разговаривать с монголами: при встрече поздороваться, потом спросить о здоровье семьи, о хозяйстве.
  
  Когда Бука поздоровался, Глеб сразу спросил по-монгольски с сильным акцентом:
  
  - Все ли здоровы?
  
  - Здоровы, - задумчиво ответил Бука, вспомнив, что от приемных родителей давно не было вестей, а о судьбе родных понятия не имеет.
  
  Глеб продолжил спрашивать, путая заученные слова:
  
  - Овцы целы? Волки не поели?
  
  - Не понял, - серьезный взгляд гостя вызвал у Глеба растерянность.
  
  - Хотел сказать, стада целые?
  
  На грустном и задумчивом лице гостя появилась легкая снисходительная улыбка.
  
  - Молодец, сэму, хорошо выучил. Только многие из нас служат далеко от своего стойбища, и я не знаю, целы ли наши стада.
  
  Глеб засмеялся:
  
  - И правда, совсем не подумал.
  
  Потом Глеб сделал так, как научил Тимер: положил на правую руку голубую шелковую ткань- хадак, а на него - подарок и протянул Буке. Тот взял двумя руками хадак с серебряной византийской чашей с с позолотой, взглянул без интереса и перекинул ткань на левую руку, значит, принял.
  
  - Это ты хорошо запомнил, - говорил Бука все тем же ровным голосом и скукой в глазах. Глеба начало раздражать вечно ровный голос и кажущиеся отсутствие эмоций на лице гостя, крое пристального взгляда и слабо заметной снисходительной улыбки.
  
  - Я их остановил, только потому что нарушалась дисциплина. Ты оскорбил этих людей, я бы тоже разозлился.
  
  - Разве что-то может разозлить Буку-гуай?
  
  Парень бросил в сторону князя вопросительный взгляд.
  
  - Я произвожу впечатление слабого человека? - произнес он снова спокойно, без ярости.
  
  - Я не то сказал, слова перепутал...
  
  Потом Глеб, Бука и Тимер сели, а Петр стал разливать вино и кумыс. Глеб сел, подогнув под себя правую ногу и вытянув левую.
  
  - Так сидят женщины, - заметил гость.
  
  - Не понял, - еле сдержал раздражение Глеб.
  
  - Наоборот: другую ногу надо подогнуть. Но не страшно, - на лице Буки снова появилась улыбка.
  
  Увидев, как слуга наливает кумыс из бурдюка, на Глеба снова пал внимательный взгляд Буки.
  
  - Кумыс? Ты же, князь дрался, чтоб его не пить.
  
  - Это для дорогого гостя и Тимера, он, хоть и крещеный, но не хочет бросать степные привычки, и косы носит даже в Ростове.
  
  - Ты, князь, был прилежным учеников Тимера-гуай. Только одно упустил.
  
  Вопросительные взгляды Глеба и Тимера обратились в сторону Буки.
  
  - Ты со старшим по возрасту человеком говоришь не почтительно.
  
  - И намного ли лет ВЫ, - выделил он 'вы', - меня старше?
  
  - На два года, а это немало.
  
  - Трудно здесь жить, - сказал Глеб задумчиво и отвел взгляд в сторону: все друг другу кланяются, колени преклоняют, любой шаг, любое слово могут принять за неуважение.
  
  - А в твоя страна? Расскажи о ней.
  
  - В моей Ростовской земле дома и крепости из дерева, каменные храмы, многолюдные села, а полям, кажется, нет края, а севернее - густые леса, такие же бескрайние. Народная молва населяет их разными духами. Я жду, когда в здешних краях пойдет снег, он будет напоминать о моей земле.
  
  Иноземец вызывал у Буки все большее любопытство. Время настало такое: судьба заносит людей из одного края империи в другой. Вдруг и ему доведется побывать на этой окраине? Но Буке захотелось смеяться от собственных мыслей.
  
  
  
  На следующий день сотник приказал Буке подойти к командиру дневной стражи.
  
  - Главный битикчи ищет замену своему умершему служащему. Он просил найти человека, знающего монгольское письмо. Мне указали на тебя.
  
  
  
  Сухолай-битикчи был сыном того самого Татунга, создавшего по приказу Чингисхана монгольскую письменность на основе уйгурского алфавита. Один из его подчиненных представил ему Буку. Поглядев на юношу с ярко выраженными монгольскими чертами лица, битикчи спросил его недоверчивым голосом:
  
  - Он из кочевников? Они хороши для войны, но среди них мало кто умеет писать и читать.
  
  - Я умею, господин! - заговорило в юноше желание доказать обратное, хотя на эту службу он не очень хотел: не для воинов она.
  
  - Тогда попробуй, - отвечал все тем же недоверчивым тоном пожилой уйгур. Он протянул ему лист бумаги и ... И стал медленно диктовать:
  
  - Пиши: 'Мудрой женой родилась Оэлун.
  
  Малых детей своих вот как растила: буденную шапочку покрепче приладит, поясом платье повыше подберет,
  
  по Онон-реке вниз и вверх пробежит,
  
  зернышку с черемухи да яблонь-дичков сберет
  
  И день и ночь своих деток пестует'.
  
  Писарь взглянул на листок, его удивил красивый почерк юноши.
  
  - Достаточно!
  
  - Смелой родилась наша мать - Учжин, - произнес продолжение Бука. - 'Чад своих благословенных вот как растила:
  
  С лыковым лукошком с степь уйдет.
  
  На варево деткам корней накопает'*
  
  - Откуда знаешь? - удивленно взглянул на него битикчи.
  
  - Учитель читал, а я запомнил.
  
  - Ладно, я беру тебя на службу. Но только потому что сын умершего писаря слишком мал, чтобы занять место отца. Пока этот ребенок не подрастет, будешь вместо него, разрешение от командования я уже получил.
  
  'Засмеют гвардейцы. - подумал Бука, - такая служба для сатов. Но ничего, мне не привыкать...'
  
  
  
  * 'Сокровенное сказание монголов. Раздел второй 'Юность Чингисхана'
  
  
  
  Тем временем, Глеб вечером вновь не пошел в свой майхан, а остался и продолжал пытаться попасть в дальнюю мишень, нацарапанную им на столбе. Тутук проходил мимо тренирующегося Глеба и остановился, направившись в его сторону.
  
  - Ты не слышал команду, орос? - услышал он голос Тутука.
  
  - Слышал, Тутук-гуай, - спокойно отвечал Глеб, натягивая тетиву. - Но я стреляю хуже других и хочу научиться.
  
  - Зачем? Иди отдыхай.
  
  - Позвольте, останусь. Я должен оттачивать мастерство стрельбы из монгольского лука. Благодаря вашим воинам я научился бороться руками и ногами, улыбнулся Глеб. - И саблей владею не хуже любого монгола.
  
  - Давай проверим! - усмехнулся Тутук и вынул саблю из ножен. Глеб с горящими глазами успешно отбивал удары.
  
  - Скажи мне, почему ты так стараешься? - взгляд и голос Тутука отражали упрек и подозрение. Тебя не пошлют ни в Сун, ни в Корё, ни в Персию. Ты здесь не для того, чтобы стать монгольским воином.
  
  - А для чего же? - отвечал Глеб, звеня саблей.
  
  - Тебя отправили сюда как заложники, а в кешик приняли, как и других аманатов, чтобы был на виду и не слонялся по городу, бегая за блудными девками, что успешно и делал, когда прибыл в Каракорум. Побудешь тут какое-то время и отправишься домой.
  
  - А кто знает, может, еще придется послужить хану?
  
  Тутук опустил саблю и громко засмеялся.
  
  - Думаешь, я не догадываюсь, зачем тебе все это надо?
  
  - Не понимаю, о чем вы?
  
  - Знаешь, почему Чингисхан приказал казнить взятого в плен малолетнего сына Джелал ад-Дина?
  
  - Почему же?
  
  - Сын всегда будет испытывать чувство мести за погибшего отца. По этой же причине не оставляют в живых жителей непокорных городов. Мой отец спас семью и весь наш род, когда по своей воле присоединился к войску Бату-ака. Я слышат о том, что твой отец был казнен.
  
  - Нет, ага, вы ошибаетесь, что я учусь, чтобы подготовить восстание. Кто проехал от Итиля до Орхона, тот видел всю мощь империи и понимает, что это сейчас невозможно. Наши священники говорят, что ярмо татарское - это наказание Божье за все прегрешения. А если наказание, значит, надо сносить достойно.
  
  - Считаешь наивным сына сотника кагана, бия кипчакского рода?
  
  - Я не обманываю, Тутук-гуай. Я хочу узнать ваш народ. Что за люди вы на самом деле? Зачем вы покоряете мир, ищите последнее море, когда можно просто ограбить в набеге соседние страны, как это делали другие степняки? Говорят, половина мира подвластна монголам, богатства многих стран в ваших руках. Почему же степняки остаются в юртах?
  
  Тутук засмеялся еще громче.
  
  - Ты этого никогда не поймешь, сэму. Думай лучше о возвращении в родной заснеженный край, о заботах твоего народа. Мир устроен по воле Неба. Кому-то суждено покорять мир, кому-то - торговать, кому-то править княжеством. Ступай к себе.
  
  Глеб ушел в свой шатер и все рассказал Тимеру.
  
  - Тутук вас подозревает, это опасно для нас. Нам вновь понадобятся подарки, чтобы вас перевели на дворцовую службу.
  
  - Это какую службу?! - рассердился Глеб. - Подавать вино и кумыс Мунке? Я? Потомок Рюрика?!
  
  - Это здесь не унизительно. Отец Тутука в Западном походе командовал кипчакской сотней, а потом в Каракоруме поставлял черный кумыс при дворе кагана. Я сам схожу и поговорю с ним.
  
  - Нет! Я не пойду на такую службу! Во дворце будут думать, что русский князь слаб и труслив для службы в страже!
  
  - Пусть думают, - спокойно ответил Тимер. - Это лучше, чем если будут думать, что вассал так рьяно хочет научиться воевать, как монгол.
  
  Тимер пошел к командиру дневной стражи, в очередной раз вручать рулоны ткани и византийскую посуду в награду за помощь. Дворцовая должность, на которую определили Глеба, как и предполагалось, показалась ему унизительной. Он стал зугурчи - человеком, державшим навес над головой кагана. 'Никто во всей Владимирской земле не должен узнать, кем я был здесь!' - приказал он своим людям.
  
  Тимер произнес слова, разозлившего молодого князя. Он ждал, что половец потребует награды, но думал, позже, когда они вернутся.
  
  - Разрешите сказать, князь. Я много для вас сделал: обучил языку, обычаям монголов, ходил, договаривался со всеми, а пока даже слов благодарности не услышал. Я не слуга, не стоит об этом забывать.
  
  Сидевший в майхане с князем Жизномир готов был броситься на Тимера:
  
  - Как смеешь, степной дикарь, так с князем говорить! Сейчас покажу тебе!
  
  Глеб встал между ними:
  
  - Прекратите! Не беспокойся, Тимер, я вознагражу тебя, слово даю. Н только, когда вернемся. Сейчас, сам знаешь, вещей на подарки чиновникам все меньше и меньше.
  
  - Я не о том, князь. У меня просьба к вам есть. Она не о жаловании. Разрешите привести к вам на службу того мальчика, я не могу думать о том, как он голодает.
  
  Глеб помолчал несколько секунд, задумавись.
  
  - У тебя дети есть?
  
  - Сын умер в младенчестве, когда был с женой в бегах. Тогда у нас закончилась еда, а вокруг была степь пустая, некому было помочь.
  
  - Приведи мальчика.
  
  - Спасибо, князь! Половец поклонился Глебу.
  
  
  
  Глеб решил не мучить себя ожиданием времени, когда его отпустят домой, не к чему бесполезная печаль. Пока тем, чего он ждал, была зима. В Белоозере он любил прокатиться по лесной тропинке среди заснеженных деревьев. Он любил ощущение, когда холодный ветер бьют в лицо, а после прогулки на морозе попариться в бане - большое облегчение для тела и души! Пусть, здесь не так много деревьев, но таящие снежинки на ладони будут напоминать о счастливом детстве.
  
  Белоснежные хлопья медленно падали на изогнутые вверх китайские крыши Каракорума. Никогда ранее Глеб не видел подобной картины. А снега в этом году выпало много. Горожанам нетрудно пережить зиму, а скотоводам-аратам в тягость: низкорослые монгольские лошадки привыкли добывать пищу из-под ног, выкапывая копытами слои снега. А теперь копать глубоко! Глядит Глеб и видит под снежными шапками не китайские крыши, а ели и сосны Белоозера, того самого городишки, в котором когда-то испытывал невыносимую скуку.
  
  
  
  Зимние дни текли медленно и спокойно. Хан редко выезжал из дворца, поэтому у Глеба оставалось много свободного времени, но юноша этому не радовался: опять в голову лезли мысли о том, зачем брат уговорил его ехать к татарам и отправил с ним так мало людей? Вечера часто проводил с Тимером и Букой на чашами вина, которое иногда дарил кравчий по приказу кагана. Вино позволяло забыть о тяжелых мыслях и тоске по родным краям.
  
  Близилось Рождество. После проведенной ночи на службе Глеба долго не тянуло на сон.
  Утром он пригласил двоих алан-гвардейцев и всю немногочисленную русскую общину: ремесленника Кузьму с его женой-француженкой Пакеттой, плененной монголами в Венгрии и так и не запомнившей имя, данное при православном крещении, священника, также попавшего в плен и проводившего службы в лагере Гуюка во время Западного похода, и двоих келемечи *. Князь угощал гостей вином и мясом и вспоминал о вкусе рыбы и пирогов из печки, которые подавали на Рождество и другие церковные праздники в Ростове.
  
  * переводчики
  
  У ворот караван-сарая послышался лай собак. Глеб велел Петру сходить посмотреть, кто пришел.
  
  - Это, господин, тот татарин, который к вам тогда приходил.
  
  - Бука его зовут.
  
  - Не запоминаю я эти бусурманские имена!
  
  - Впусти его. И поуважительнее говори о ком-то на людях!
  
  - Да он был таким же холопом, как я! - засмеялся Петр.
  
  - Был. А сейчас - нет. И никогда не упоминай об этом, а то прикажу Тимеру выпороть тебя прямо здесь! Мне нельзя здесь ни с кем ссориться.
  
  Петр, наконец, встретил Буку. Он поприветствовал князя и гостей.
  
  - Думаю, тебе, Глеб, было бы полезно сходить на торжество, которое устраивает Сулохай.
  
  - Не знаю... - задумался Глеб. - Все мы христиане, но греческая церковь считает несторианство ересью.
  
  - Если бы ты не был сэму, я бы подумал, что ты хань, - улыбнулся Бука. - Всех вокруг считаешь варварами.
  
  - А я думал, что только греки такие!
  
  К вечеру Глеб вынужден был оставить гостей и отправиться в дом к Сулохаю с византийской посудой в подарок. Жена битикчи подавала маньтоу сидевшим, подогнув ноги, гостям. Пятеро человек были из монгольского племени кереит, десять - из уйгур. Среди гостей Глеб увидел Буку, увлеченно поедающего манду и лагман, подошел к нему и тихо спросил:
  
  - Вы приняли христианство?
  
  - Нет, зачем? - непонимающе взглянул он на Глеба.
  
  - Почему тогда тебя позвали?
  
  Тот тихо засмеялся в ответ:
  
  - Тенгри не запрещает почитать разных богов и, тем более, отмечать их праздники.
  
  В Ростове длилась Святочноя неделя. Горожане колядовали за воротами княжеского дворца, пение их слышно в тереме. Будь Мария юной девицей в отцовском тереме в Чернигове, подождала бы, как отвлекутся челядинки, побежал бы, словно ветер, к воротам и открыла колядующим. Но сейчас ничего не могло разогнать овладевшую ей печаль. 'Как там Глебушка, жив ли? Жив! Иначе привезли бы его тело! Есть ли у него возможность праздновать Рождество Христово? В ставке Батыя есть священники и христиане, правда, не православные, но хоть кто-то. А как в Кановой земле?'
  
  - Ярослава! - позвала она стоявшую у двери челядинку. - Выйди за ворота и одари колядующих. И узнай, есть ли волхв в городе или поблизости. И никому ни слова!'.
  
  - как можно, княгиня? Грех же!
  
  - Сейчас лучшее время для гаданий. Все грешат! Разве ты с девками не гадала?
  
  - Гадала! Но к волхвам сейчас народ боится ходить.
  
  Поздним вечером Ярослава привела старика с длинной седой бородой под видом юродивого, которого надо накормить. Посадила его в деревянное помещение, где находилась баня. Княгиня вышла из терема, зашла туда. Старик совсем дряхлый; худой, все лицо в морщинах, зубов несколько во рту осталось, длинная борода вся белая, что снег.
  
  Мария обратилась к волхву:
  
  - Скажи, старик, жив ли мой сын? Вернется ли с Кановой земли? Что бы ни было, правду говори, щедро отблагодарю, что бы ты ни сказал.
  
  Прочел жрец какие-то заклинания, стал кружиться в трансе. Мария почувствовала, как бьется сердце от ожидания ответа.
  
  - Говори, волхв, что ты видишь? Он жив?! - глядела княгиня на старика умоляющими глазами.
  
  - Жив.
  
  - Ну слава Богу!
  
  - Вернется. Но вернется он и не он...
  
  - Это как?
  
  - Не знаю, княгиня.
  
  - Не один вернется. Вижу рядом с ним волков. Несколько волков. И волчица.
  
  - Волчица?
  
  - Что же это может значить?
  
  - Не знаю, княгиня. Говорю только, что вижу.
  
  Мария приказала заплатить старику, дать еды и одежды, а сама с легким сердцем направилась в горницу. 'Жив, и это - самое главное! Каким он вернется, уже не важно. Главное - вернется!'
  
  
  
  Прошло погода с того 'нападения алан'. Степь, словно, замерла зимой. Засохшие травы и кустарники желтых и коричневых оттенков одиноко выглядывали из-под тонкого слоя снега, буйный морозный ветер бил в лицу. Зато в Сарае шумно: многочисленные жители-хистиане - несториане, православные, армяне - всю Рождественскую неделю посещали храмы, ходили на базары, исполняли обрядовые песни в своих кварталах. И начиналось все не с шестого января, а с пятого, когда в Армянской церкви проводится литургия. Через день начинали праздновать православные и несториане. Боракчин, как обычно, во время религиозных праздников, в окружении служанок и воинов, ездила по городским кварталам, и сулги по ее приказу раздавали подарки. А жен и дочерей военачальников, в обязательном порядке, приглашала к себе, угощала и одаривала лично. Священникам всех трех христианских конфессий тоже следовало оказать всяческие почести. Царица почти успокоилась: если бы Берке удалось что-нибудь выяснить, то он бы давно известил Бату. Даже, если все обошлось, Берке, все равно, снова оказался победителем. Но оставалась одна, призрачная надежда - чтобы Берке сам совершил ошибку и потерял доверие брата.
  
  
  
  Боракчин приказала принять купца из Ургенча Ахмата, с которым вела ортак. Седобородый хорезмиец в чалме преклонил колени перед сидящей на троне в собственном огромном парадном шатре женой чжувана.
  
  - Можете встать, - сказала Боракчин, улыбаясь.
  
  - Скажите, Ахмат -ага, что говорят персидские купцы о Золотом Роде?
  
  - Только добрые слова, хатун говорят о чжуване.
  
  - О ком говорят чаще всего?
  
  - О Берке-огуле. Очень его почитают, госпожа! Говорят, он правоверный и благоволит мусульманам, ведет дружбу с самим халифом, даже недавно принял посольство от него!
  
  - Посольство? - удивилась Боракчин и сразу опомнилась и улыбнулась - Да, точно.
  
  Боракчин приказала отблагодарить купца, а как только он ушел сразу же в сопровождении служанок направилась к Бату. 'Небо предоставило последний шанс избавиться о него!' - звучали мысли в голове госпожи.
  
  Бату выслушал жену, взгляд чжувана выражал обеспокоенность, но ровный спокойный голос звучал, как и прежде. Казалось, вернулся прежний Бату.
  
  - Слухи часто бывают ложными. Мало ли что могут болтать верующие люди от радости, что один из Золотого рода принял ислам?
  
  - Мне тоже кажется, что это пустые сплетни, но, все же, лучше бы вам отправить людей в юрт Берке, чтобы они все выяснили.
  
  Бату последовал совету старшей жены.
  
  Посланник, вернувшийся из владений Берке, подтвердил, что огул принимал посольство халифа. Бату вызвал к себе Тукана и Боракчин.
  
  - Берке огорчает нас все больше и больше: нападения алан, прием послов халифа без моего ведома. Больше мы не можем позволить ему владеть юртом на Юге. Что же вы посоветуете?
  
  - Муж мой, думаю, будет правильным передать владения Берке вашим сыновьм - Сартаку или Тукану, а Берке вызвать в ставку, - уверенно заговорила Боракчин.
  
  Что скажешь, Тукан, - обратил свой взор чжуван в сторону младшего сына.
  
  - Мы не можем забыть былые заслуги Берке и просто так отобрать у него владения.
  
  - Предлагаешь все оставить, как есть? Мой брат мне дорог, но если он еще больше возгордится, то погубит сам себя.
  
  - Нет, я предлагаю выделить ему другие владения, к востоку от Итиля.
  
  - Думаю, это мудрое решение. Боракчин? - обратился Бату к жене.
  
  - Тукан-гуай прав, - ответила она одобрительным тоном.
  
  
  
  К Берке прибыл гонец чжувана с приказом перенести ставку Берке к Сыгнаку *, а Кавказские земли решено передать Сартаку. А прежде, чем переехать в новые владения Берке должен был явиться к брату. Как обычно, в таких ситуациях, Берке вызвал в свой шатер двоих человек: Байнала и Кутлуга. Царевич не мог сидеть на месте, она встал с трона и ходил из стороны в сторону.
  
  - Боракчин и Сартаку не удалось меня убить, я догадывался, что на этом они не остановятся. Теперь, похоже, они смогли настроить брата против нас. Ака уже не молод, но, по-прежнему живет под чарами татарской ведьмы. После всего, что мы для него сделали, он решил поверить ей и своему бездарному сынку!
  
  - Берке-гуай, для нас наступили сложные времена, но вам и нам всем нельзя терять самообладание, - советовал Кутлуг, заметив, как нервничает Берке.
  
  - Зачем Бату-ака вас вызвал в ставку? Не опасно ли туда ехать? - спрашивал Банал.
  
  - Предлагаешь ослушаться приказа Бату?! - раздраженно отвечал Берке. - А ты подумал что сделает брат, если не послушаюсь?!
  
  - Если бы чжуван хотел отдать под суд вас, Берке-гуай, - рассуждал Кутлуг он вряд ли бы передал вам другие владения.
  
  
  
  Свой двор, жену, дочь и наложниц Берке и часть гвардейцев для их охраны Берке отправил в Сыгнак, а сам с Байналом и другой частью гвардейцев отправился к Бату.
  
  
  
  *Сыгнак - город на территории современной Кызылоринской области Казахстана
  
  Берке ехал, всю дорогу готовясь к тому, что его не ждет ничего хорошего. Но он попытается перетянуть брату на свою сторону, убедить в коварстве Сартака и Боракчин. Вдалеке веднелась группа всадников. Когда караван проехал дальше, стало видно, что это был знатный господи и его свита на охоте.
  
  - Дорогу! Дорогу! Едет Беке-огул, брат Бату-ака! - кричал нукер. Берке разглядел сред всадников юную девушку с двумя густыми длинными до пояса черными косами, мчавшуюся впереди всех. Голос, приказавший уступить дорогу Чингизиду, казалось не смог заставить остановиться всадницу, но случилось непредвиденное: лошадь стала сбрасывать хозяйку, и та, пытаясь удержаться за седло, но не смогла и упала на землю, громко за кричав от страха и боли. Берке, не задумываясь, поскакал в ее сторону, гвардейцам пришлось следовать за ним.
  
  - Берке-огул, вам не стоит..., - пытались ему напомнить о правилах приличия для знатного человека. Он спустился с коня и подошел к девушке раньше, чем к ней подъехали отставшие сопровождающие ее и ее старшего брата.
  
  - Чечек, ты цела? - послышался голос слезавшего с коня брата.
  
  Девушка, на вид лет шестнадцати, своими широкими карие глазами, выступающим носом походила на иноземку, и лишь широкие скулы выдавали монгольскую кровь. Она, опираясь руками на проросшую степной травой землю, приподнялась. От резкой и тянущей боли слезы фонтаном брызнули слезы и крик невозможно было сдержать, но пристальный взгляд и уверенный голос подошедшего мужчины заставил ее замолчать, а страх - уйти. Этот взгляд Чечек не сможет забыть никогда: он, словно завораживает, подчиняя своей воле.
  
  - Успокойся. Смотри на меня. Дыши глубже.
  
  Чечек, словно подчиняясь, приказу перестала стонать. Брат с сопровождающими подошел ближе, но услышал приказ Берке:
  
  - Стойте! Я посмотрю, есть ли перелом. Брату ничего не оставалось, кроме как подчиниться. Берке снял сапог в ноги девушки. Он любил листать персидские медицинские трактаты и сейчас решил проверить свои знания. Чечек снова начала было уже стонать от боли, но твердый мужской голос снова заставил ее замолчать. Он аккуратно снял красный сапог из булгарской кожи
  
  - Спокойно. Это всего лишь вывих, - говорил он, улыбаясь, мягким голосом и о обжигая ее взглядом своих черных глаз с головы до ног.
  
  - Есть, что зажать зубами? - спрашивал он Чечек, быстро проговаривая.
  
  Княжна в ответ крутила головой с напуганным взглядом, испугавшись предстоящей боли.
  
  - Нет, я боюсь, - тихо говорила она.
  
  - Надо, говорил тихим, но уверенным голосом. Это быстро.
  
  Гвардейцы глядели на огула с удивлением, улыбаясь и перешептываясь, пока не заметили на себе недовольный взгляд Байнала. Он глубоко вздохнул, поняв, что его Берке снова теряет лицо, пренебрегает всеми возможными правилами.
  
  Берке достал кожаную флягу, сунул девушке в рот и вправил ногу под громкий стон. Вот и все, видишь? - плачущая Чечек улыбнулась в ответ на его улыбку.
  
  - Надо завязать чем-нибудь и пусть не двигается какое-то время, ногу растянула. - сказал Берке стоявшему рядом брату девушки в одежде знатного господина - шелковом халате и шапке - олберге с пером, в отличие от своей сестры, выглядевшему как типичный монгол.
  
  - Благодарим вас, Берке-гуай, - говорил парень вежливым голосом.
  
  - Кто вы?
  
  - Я - Бухату, сын Батцагаан-еке-нойона. Это Чечек, моя младшая сестра.
  
  - Помню Батцагаана! - засмеялся Берке. - И подумать не мог, что Чечек-гуай - эго дочь! - говорил он, снова бросая взгляд на сидящую на земле девушку.
  
  - Чечек скоро выйдет замуж. Она обучена с десяти лет.
  
  Бухуту молча забинтовал ногу сестры поясом, взял ее на руки и посадил на лошадь.
  
  - Нам надо ехать домой.
  
  Он еще раз поблагодарил Берке и попрощался.
  
  
  
  Берке, не дожидаясь, пока Бату вызовет его, направился к Боракчин. Нкер, охранявший ее парадный шатер сообщил о приходе царевича, она не была к этому готова, ожидая, что сначала Берке будет говорить с чжуваном.
  
  Берке перешагнул через порог, поклонился жене чжувана, поприветствовал, Боракчин его поприветствовала в ответ и тоже поклонилась.
  
  Боракчин начала говорить обеспокоенным голосом:
  
  - До нас дошли новости, что на вас напали.
  
  Берке не дал ей продолжить, потеряв силу слушать притворные речи и подыгрывать им, делать вид, что ни о чем не догадывается.
  
  - Вы видите, фуджин, я жив и стою перед вами.
  
  - Я рада, что вы живы, Берке-гуай! - продолжала сохранять видимость спокойствия Боракчин - пусть думает, что не напугал! А у самой холодок по телу.
  
  - Говорят, у меня глаза моей матери, - его голос казался ровным, спокойным. - Фуджин, пусть тот, кто свел мою мать в могилу и пытался это проделать со мной, запомнит мое лицо. Пусть оно будет напоминанием о неминуемой каре.
  
  Боракчин спрятала ладони под широкими рукавами халата, сжимая их так, что ногти впились в кожу.
  
  - Вы снова на кого-то клевещете, Берке-гуай! - потеряла терпение Боракчин и начала разговаривать повышенным тоном. - Хан-Султан никто не убивал, она сама выпила яд, служанки видели это! Она сама виновна в своей смерти: испугалась позорной казни за свое же преступление! Уходите отсюда!
  
  Берке вышел, Аппак и две служанки подбежали к Боракчин.
  
  - Госпожа, с вами все в порядке.
  
  - Тяжело дышать, - отвечала Боракчин, с трудом сдерживая слезы. - Отведите меня в юрту.
  
  Служанки помогли ей подняться с трона и вывели из шатра. Пока две девушки вели ее за руки, а третья придерживала подол длинного, широкого халата, Боракчин в мыслях молила Небо: 'Я пыталась защитить сына, внуков и потерпела неудачу, что же теперь будет со нами? Защити нас, Тенгри! Только ты знаешь, кто начал эту войну, а кто защищается!'
  
  Берке, представ перед чжуваном, старался сохранять спокойствие в голосе, в речи, во взгляде. Нет его вины перед братом!
  
  - Ты принимал послов халифа, с которым мы собираемся воевать, не спросив меня. Ты завел ортаки с мусульманскими купцами, даже не известив об этом.
  
  - Но Бату-ака, когда я принимал послов два года назад, вы не возражали.
  
  - Сейчас все изменилось. Но ты не должен был проявлять своеволие.
  
  - Вы правы. Это была моя ошибка, я должен был спросить разрешения, - старался сохранять спокойствие и не показывать обиды Берке. - Но нужна ли нам эта война? Торговля с персами и арабами может принести неплохие деньги. Мы посадили Мунке, чтобы он забрал наших воинов?
  
  - Если завоюем земли халифа, весь Средиземноморский путь будет наш. У халифа множество богатств. И ты со своей новой верой забыл о небесном приказе! Монголы рождены не для того, чтобы сидеть на троне и получать деньги от пошли. Они рождены воинами, призванными покорить мир! Не лукавь. Ты просто не хочешь воевать с твоими единоверцами. Придется решить, что важнее - вера или родственные узы. Кавказские земли тебе больше не принадлежат. Перекочуешь на восток, ближе к владениям Беркечара. Начинай готовиться уже завтра.
  
  Растерянность и негодование трудно было спрятать глубоко внутри, чтобы они не выползли наружу. Берке сжал кулак и прикусил губу.
  
  - Бату-ака, - сохранял царевич вежливый тон, - на то ваша воля. Но прежде чем я отправлюсь, хотел бы поговорить с вами без посторонних глаз и ушей.
  
  Бату сделал знак рукой слугам, чтобы они вышли.
  
  - То нападение алан, - начал Берке, - у меня и моих людей есть подозрение, что оно было спланировано моими недругами. Они знали, в какой день и где я буду охотиться, сколько человек будет со мной. И среди них было много кипчаков.
  
  - То, что среди них были кипчаки, ни о чем не говорит. Многие кипчаки бежали кто куда: в Венгрию, Болгарию и на Кавказ могли.
  
  - Но как могли они все узнать?
  
  - Это я должен задеть тебе этот вопрос. В твоем улусе врагами убито несколько командиров. Никогда еще монголы не испытывали подобного позора. Это твоя вина.
  
  - Но не могли они без чьей-то наводки написать на члена правящей династии! - перестал изображать спокойствие Берке. - Вы хорошо знаете, кто в нашей семье меня не любит!
  
  - Не намекаешь ли ты на моего старшего сына?! - Бату тоже перестал сдерживать гнева. - У Сартака есть и хорошие, и плохие качества, как и у любого из нас, но он не склонен к интригам. Он ответственный, исполнительный и бесхитростный.
  
  - Подумайте, Бату-гуай, принимает ли Сартак все решения сам? Любой правитель советуется со своими близкими и ближайшим окружением!
  
  - Ты намекаешь еще на кого-то из моих близких?! - в голосе, во взгляде Бату отражалось недоумение. - Пытаешься внести смуту в наш улус?! Весь в мать! Убирайся с глаз моих!
  
  
  
  После того, как Берке ушел к себе, Бату вызвал Боракчин в свой золотой шатер и приказал всем удалиться. Он рассказал жене о подозрениях Берке. Страх овладел сердцем Боракчин, но она за долгие годы научилась не показывать истинных чувств.
  
  - Вы же не верите в этот бред!
  
  Бату взглянул на нее внимательно, помолчав несколько секунд.
  
  - Думаешь, я слеп и не вижу, что Сартак и Берке враждуют? И то, как ты высказывалась о моем брате, не заставляло меня задуматься?
  
  - Да, мне не нравилось его своеволие, но подготовить покушение... Зачем?! - изображала она изумление, - у вас еще есть Тукан, он имеет такое же право стать вашим преемником. Как и Сартак с Берке. Почему же на него никто не напал? А младшие братья Берке Беркечар и Бури? Боракчин вздохнула, немного помолчала и решила, что теперь можно дать волю слезам:
  
  - вспомните, кто был всегда рядом, когда вы не были Бату-ака, покорителем западных земель, а были одним из сыновей Джучи? Кто ездил с вами на курултай, где избрали Угедея, когда мы не знали, вернемся ли оттуда живыми? А теперь вы верите, что я способна на такое преступление?!
  
  - Ступай к себе, Боракчин. Но знай, если мне станет известно, что кто-то плетет интриги против моих близких, пощады никому не будет!
  
  
  
  С тех пор Боракчин продолжала сидеть рядом с мужем на троне на собраниях знати, но месяца не было доверительных бесед, как прежде.
  
  
  
  Княжна, чье имя значит 'цветок', была рождена наложницей-булгаркой. Несмотря на имя, данное ей, Чечек никому вокруг не казалась красивой не казалась из-за худосочности и тонких стоп. Единственное, чем можно было гордиться, это густые волнистые волосы.
  
  Навсегда остались глаза матери, такие же широкие и карие, как у нее, и песни на непонятном ей булгарском - огурском языке. Что означают слова песен, не знала, но могла их повторить. Юная пленница приглянулась нойону-христианину Батцагаану, как бы ни был отвратен уже немолодой военачальник с вечно угрюмым лицом и грубым голосом, она проявила покорность, тем самым, улучшила свое положение. Спустя семь лет после рождения дочери женщина скончалась, а нойон велел старшей жене Тулунбай воспитывать девочку вместе с ее родными детьми. Госпожа не стала возражать мужу, но видеть в этом ребенке лицо пленной мусульманки было невыносимо, поэтому она не проводила с Чечек много времени и, в случае чего, часто срывалась на девочке.
  
  Старый нойон был ужасно зол, узнав о встрече его детей с Берке. Ведь тысячник стал темником, благодаря покровительство Боракчин. О вражде Боракчин и Сартака с Берке давно ходили слухи среди знати, хотя никому не было известно, что именно между ними произошло.
  
  Взгляд и голос этого мужчины не выходили у Чечек из головы. И во сне он ее не оставил. Утром Чечек прошептала сводной сестре Хадаан о своем сне. Хадаан, которая была младше Чечек на год, покраснела от стыда и закрыла лицо:
  
  - Грех какой об этом думать!
  
  - Безгрешные не поднимаются выше!
  
  - Берке - мусульманин, отец никогда не отдаст вас за него, даже если он из Золотого Рода! Тем более, вы обручены!
  
  - Если Берке захочет, сможет ли он воспротивиться воле брата самого Бату? Я найду способ с ним встретиться! - говорила она полушепотом, держа сестру за руки, а сердце учащенно стучало от волнения.
  
  - Сестра, вы обезумели! Вы только один раз видели этого мужчину!
  
  
  
  
  
  Чечек приказала служанке тайно привести ее на рассвете в ставку Бату, где Берке расположил свой лагерь. Нога болела, она шла, прихрамывая, опираясь на служанку, но казалась. Боль не могла одолеть то чувство, охватившее душу и тело княжны. Ставка была огорожена забором, ворот стояла стража.
  
  - Госпожа, нас туда не пустят!
  
  - Пустят! - сказала она уверенным голосом. - А сама стала пытаться сообразить на месте, как проникнуть за ворота. А сердце стучало все сильнее и сильнее. Небо услышало княжну, мимо проезжала повозка с продуктами. Служанка подбежала к ней и попросила извозчика передать слугам или стражникам Берке за плату просьбу госпожи. Стражники открыли ворота, повозка въехала в ставку. Извозчик, как и обещал, подошел к стражникам, охранявшим парадный шатер Берке и передал просьбу Чечек.
  
  Ворота открывали уже во второй раз. До этого оттуда выезжал всадник, пристально глядевший на Чечек и служанку. Она пыталась закрыть собой Чечек, но тот ее увидел и узнал, судя по взгляду. Это был слуга из пленников, два дня назад отпущенный на свободу.
  
  
  
  Никогда еще Берке не был так подавлен, как после того разговора с Бату. Пытаясь отвлечься, он брал в руки персидские ученые книги, но и они не помогали. 'Он доверяет жене и сыну больше, и не во мне, а в Сартаке видит будущее улуса' - звучало в голове царевича.
  
  - Берке-огул, - зашедший стражник отвлек его от мыслей. - Не знаю, можно ли беспокоить сам по такому поводу...
  
  - Говори, что у тебя?
  
  - Одна госпожа стоит у ворот, хочет вручить вам подарки в благодарность за то, что вы ее спасли на охоте. Если бы не подумал, что это та девушка, которая упала с лошади, не стал бы вас беспокоить.
  
  - Сходи к воротам и скажи, чтобы подождала. Я сам подъеду туда.
  
  - Слушаюсь.
  
  Чечек казалось, что сердце разорвется на части, пока она ждала, разрешит ли огул впустить его. Служанка уговаривала ее вернуться, но госпожа было непреклонна.
  
  - Я дочь знатного человека, я достойна того, чтобы Беке позволил мне вручить подарок. За забором послышался топот копыт, ворота отворились, Чечек резко оглянулась, ожидая, что ей сейчас скажут: 'Можете проходить'. Но тут она увидела то, о чем она даже не могла и мечтать: Берке сам, даже без сопровождения, выехал.
  
  - Не нужно поклонов, - сказал он сразу, слезая с коня.
  
  - Сайн;байна;уу, Берке-гуай, - поприветствовала его Чечек, пытаясь скрыть волнение. Я хочу поблагодарить вас, и принесла пояс. Я его сама сшила его и вышивала золотым нитями. Служанка передала Чечек пояс, и она протянула его Берке.
  
  - Благодарю, Чечек-гуай, - улыбался он, глядя в ее карие глаза. - Только здесь, в Кипчакской степи мог вырасти такой цветок! - он взглянул на красный тюльпан, расцветший под палящим солнцем посреди короткой сухой травы.
  
  - Моя приемная мать часто повторяет, что зря меня назвали этим именем, я выросла страшной.
  
  Берке громко засмеялся. Его смех оказался настолько заразительным, что Чечек засмеялась вслух в ответ.
  
  - Твоя приемная мать говорит глупости, слышал, женщины завидуют друг другу! Как ваша нога?
  
  - Еще болит, но скоро заживет. Давайте прогуляемся, тут берег Ахтубы недалеко.
  
  Служанка глядела вниз, пытаясь сделать вид, что ничего не слышит. Чечек обняла ее и попросила идти на расстоянии и смотреть, чтобы за ними никто не следил, обещав щедро вознаградить.
  
  Берке вел за поводья коня, рядом шла Чечек.
  
  - Ты не похожа на монголку. Кто твоя мать?
  
  - Пленница-булгарка. Когда ее привели в шатер моего немолодого отца, она ничуть не сопротивлялась, так родилась я.
  
  Берке снова громко засмеялся:
  
  - Зачем об этом говорить вслух?
  
  - Это тоже постоянно повторяет жена отца!
  
  - Вы хорошо помните свою родную мать?
  
  - Никогда не смогу забыть ее печальный взгляд! Она говорила, ей повезло, мой отец хороший, но улыбалась очень редко.
  
  Тут на время улыбка спала с лица Берке. И тут он вспомнил свою мать, такую же пленную тюрчанку, нелюбовь к ней и к нему некоторых родственников.
  
  
  
  Издалека прям вдоль берега виднелись крыши зданий Сарая, города, что нуждался в высоких стенах. Веселый нрав, легкость и тепло, исходившие от этого мужчины, все больше увлекали деву в бездну греховных желаний. Что-то в нем иное, чужеземное, не похож огул на спокойных немногословных монгольских мужчин.
  
  - Я скоро уезжаю далеко, на перекочевку.
  
  Тут Чечек остановилась, наклонившись и зажмурив глаза.
  
  - Что такое?
  
  - Нога! Больно!
  
  Он взял ее за руку и помог подняться.
  
  - Позвольте... - прошептала она дрожащими губами. - Увидеться с вами еще раз...
  
  - Я постараюсь найти возможности. Жди. Но если не захочешь не приходи.
  
  Недалеко проезжала повозка, и Берке велел отвезти Чечек и ее служанку в их стойбище, бросив ему монету дирхема.
  
  
  
  Перед тем, как отправиться в путь, Берке решил съездить на охоту. Он много лет не был в низовьях Итиля, и, побыв несколько дней, вынужден отправиться снова, не налюбовавшись вдоволь на построенный прекрасный город, словно тюльпан расцветший посреди пустынной степи. Впервые за много лет после первой поездки в Бухару позволив себе подчиниться женским чарам, вынужден покинуть. Он вызвал Байнала и приказал подготовить людей и лошадей к охоте и сказал, что возьмет с собой только троих человек.
  
  - Поедете почти без охраны? Зачем вы снова подвергаете себя опасности?
  
  - В ставке чжувана, центре отцовского улуса что мне может угрожать?
  
  - Ваши враги совсем близко.
  
  - Они не столь глупы и не нападут открыто, пока жив брат. У меня будет еще одно указание. Найди человека, который привезет Чечек к месту охоты.
  
  - Так вот в чем дело! - не скрывал возмущения в голосе. - Семья этой девушки - несториане,
  
  - Ты глупец, если думаешь, что я не знаю, - улыбнулся Берке, - поэтому эта девушка может быть нам полезной.
  
  - Чечек, ты знаешь, что по Ясе полагается за блуд? Смерть.
  
  - Мне не страшно, - отвечала она тихим и уверенным голосом. - Страшно потерять вас.
  
  - Ты христианка, тебе грех быть с иноверцем. Не получишь спасения по твоей вере. А по моей вере мы оба достойны быть битыми камнями.
  
  - Жизнь без вас для меня страшнее ада.
  
  - Говорят, я похож на огонь, огонь греет, но может все обратить в пепел. Моей жизни угрожает опасность. А значит, и всем, кто верен мне.
  
  - Я готова быть с вами до конца.
  
  - Тебе придется какое-то время лгать твоей семье.
  
  - Я всегда была в ней человеком лишним. От Тулунбай я получала только ругань и побои, а отец никогда не слушал мои жалобы.
  
  
  
  Он не помнит, сколько женщин побывали в ого объятиях, но все они приходили, или выполняя супружеский долг, или же были покорны участи наложниц, пленниц, рабынь. А она пришла к нему сама. Без всякого стыда, не скрывая греховной страсти. Стоит обнаженная, распустив черные густые косы. Ее тело жаждет его прикосновений. Ни у одной из его женщин не светились от счастья глаза, ни одна не проявляла такой нежности. Царевич, окруженный врагами, чья жизнь - сплошная борьба, впервые после смерти матери нашел родную душу.
  
  
  
  Мальчик-слуга нашел Чечек, когда она с сестрой и рабынями валяла войлок.
  
  - Ждите на рассвете. За вами приедет крытая повозка. Родным скажите, что едите в Сарай к госпоже ... обсудить строительство новой церкви. Возьмите с собой одежду простолюдинки, в дороге переоденетесь. Чечек показалось, что от радости она сейчас взлетит в высь. С волнением в голосе она прошептала сестре.
  
  - Вы обезумели! - прикрыв рот и нос ладонями, полушепотом молвила девушка.
  
  - Вас могут казнить за это!
  
  - Это то, что сильнее всякого страха, это то, что сильнее стыда. Я не смогу жить, не смогу дышать, пока вновь не встречусь с огулом.
  
  Берке поставил майхан.
  
  
  
  * Майхан - большая палатка для группы людей. Она достаточно легкая, устойчивая и быстро устанавливалась. Конструкция палатки состояла из трёх шестов: два устанавливались вертикально и один между ними горизонтально.
  
  Один нукер передал огулу:
  
  - Берке-гуай, - приехала служанка той госпожи, забыл имя... Чечек... - хочет передать послание.
  
  - Пусти ее.
  
  Чечек, переодетая в кипчакский халат и штаны своей служанки вошла в шатер и, как положено, приклонила колени, встала, не дождавшись разрешения и бросилась в его объятия.
  
  - Ваши люди не проболтаются?
  
  - Они думают, что вы служанка-простолюдинка и не видят ничего особенного в том, что к мужчине привели девушку, - улыбнулся игриво Берке. - Со всеми бывает. Вот если бы они знали о вашей благородной крови... Ее тело вновь ощутило его ласки, и печаль с недоверием быстро ушли.
  
  
  
  Перед тем, как уйти, Чечек спросила возлюбленного:
  
  - Вы скоро уедите и ... Все? Не увидимся никогда?
  
  - Что же ты говоришь, глупая? - отвечал Берке ласковым голосом. - Думаешь, я способен так поступить? Я отправлю своего посла к твоему отцу, чтобы договорился о браке.
  
  На заплаканном лице тут же появилась улыбка. Берке почувствовал себя виноватым, в от миг он решил: даже если нет в его душе той боли от расставания с ней, как после первой и единственной встречи с первой любовью в Бухаре, пусть эта девушка будет единственным человеком в этом мире, что не может без него дышать.
  
  
  
  Из юрты, где жили сестры Чечек и Хадаан были слышны женские крики.
  
  - Матушка, не бейте сестру! - звучал голос Хадаан.
  
  - Потаскуха! Ты к нему бегала?! Тебя видели в ставке! - Тулунбай хлестала приемную дочь по лицу. Человек, видевший Чечек, стоявшую у ворот ставки, чтобы вручить подарок Берке, рассказал, когда случайно встретил бывшую хозяйку. Тогда Чечек сказала, что поехала в город, чтобы отвести служанку к лекарше. Тулунбай приказала обыскать служанку, и у нее нашли украшения, подаренные Чечек за молчание.
  
  Чечек схватила руку мачехи, остановив очередной удар.
  
  - Больше не позволю! - и оттолкнула ее с такой силой, что та упала.
  
  - Да как ты смеешь поднимать руку на старших! - кричала полная неуклюжая женщина.
  
  - В вас говорит зависть! Не хотите, чтобы я вошла в Золотой Род!
  
  - И правда, ты не достойна Золотого Рода, дочь рабыни! Ни девичьей чести, ни почтения к старшим, ты, как девка из кабака. С такими мужчины только развлечься готовы! Не может быть в тебе нашей крови, не известно, чем занималась твоя мать в отсутствие хозяина. Ни развлекалась ли со слугами?
  
  - Когда поднимусь выше, ответите за эти слова!
  
  В это время нойон с седой бородой, прихрамывая и упираясь на палку вошел в юрту и спокойным голосом приказал:
  
  - Прекратите все. И чтобы ни одна живая душа не услышала о том, что случилось. Завтра военный совет. Поговорю с Бату-ака, чтобы угомонил своего брата.
  
  
  
  За день до отъезда Берке Бату пригласил его на прощальный ужин. Все было, как положено: множества блюд и напитков, под звуки шанза, но по задумчивым взглядам обоих братьев было видно, что они не настроены пировать. Когда все гости вышли, Бату велел Берке остаться, и тот понял, что снова предстоит разговор о делах семейных.
  
  - Берке, твой поступок снова принес мне огорчение, - начал разговор чжуван. - Вчера после совета я говорил Батцагааном. Он боится, что ты будешь принуждать его отдать дочь за тебя. А он уже ей выбрал жениха, тот юноша их веры. Мы не тираны, нойоны нам не рабы, они благородные люди Степи! И уважение к религиям и обычаям подданных - это то, что свято соблюдалось в Еке Монгол Улус со времен Чингисхана. И я не потерплю неуважения к военачальникам, с которыми мы вместе покоряли западные земли.
  
  
  
  Чечек делала вид, будто покорилась отцовской воле: молчала, говорила редко даже с сестрой. Печальные глаза, глядевшие вниз, серьезное лицо лишь прикрывали мысли о побеге к тому, без которого жизни не мыслила. 'Смириться с судьбой мне все вокруг велят, - думала она про себя, - но они не провидцы, чтобы судьбу мою знать. А я ее узнаю: коль получится убежать - права буду я, а не они'.
  
  
  
  На лице покорность, а в сердце бунт. Конь унесет дочь монголов и булгар далеко от родного стойбища в сторону города. Умчит в неизвестность, навстречу или вопреки судьбе, сама пока не знает. Что ждет ее? Позор или трон? Счастье или сердце разбитое? В кожаной поясной сумке собраны все украшения, даже свадебные, кресало, кумыс, арауул и вяленая конина. Встречай, Ахтуба, буйное сердце, сколько ты таких повидала, сколько еще предстоит увидеть!
  
  Чечек стала искать в городе на базарной площади среди иноземных торговцев отправлявшихся в путь в этот день и готовых ее подвести на своей повозке. Нашелся один купец из Мавераннахра, готовый подвести не прямо в ставку Берке, но в направлении Сыгнака. Она села в крытую повозку с шелковыми тканями. Повозка дернулась, и послышался стук копыт. Несколько ночей провела Чечек в этой повозке. Она все чаще замечала на себе пристальные взгляды купца и его работников. Становилось страшно, но она терпела, стараясь не разговаривать, чтобы не привлекать внимания. В один день повозка остановилась, и купец велел покинуть его караван.
  
  - А дальше? - растерянным голосом спросила Чечек.
  
  - Дальше не повезу.
  
  - Как?! Мы же договорились - до Сыгнака! - возмутилась Чечек.
  
  - Платить надо.
  
  - Но мы же договаривались!
  
  - Мы не до этого яма договаривались, девушка, а до прошлого.
  
  - Не может быть!
  
  Делать было нечего, Чечек слезла с повозки и стала рыться в своей сумке в поиске оставшихся украшений.
  
  - Нет, - остановил ее купец, крепко взяв за руку, - другим заплатишь!
  
  Он крепко сжал ее руку и поволок в сторону повозки. Вокруг пустынная степь, никого, кроме купца, работников и лошадей с повозками. Почувствовав боль от пинка сапогом, купец крикнул и отпустил руку Чечек. Чечек побежала, выругавшись по-монгольски.
  
  - Татарка! - сказал испуганным голосом один из работников, ожидая больших проблем. - А по лицу и не скажешь!
  
  - Держите ее, она не доплатила! - приказал купец.
  
  - Может, не стоит?
  
  Чечек вынула из-под пояса маленький нож, не предназначенный для битвы, который она украла у слуг на всякий случай.
  
  - Оставьте ее, господин! - умолял работник, наслышавшись в одном из осажденных монголами городов, степнячка убила и взяла в плен множество мужчин. 'Язычники, бич Божий!' - подумал работник.
  
  - Ну, кто первый? Думаете, буду из стыда- сказала Чечек, готовясь отражать нападения. - Первому, кого увижу! Тогда не сносить головы посягнувшим на честь девушки на земле кагана!
  
  - Никого здесь нет, женщина! - засмеялся купец. Он стал осторожно приближаться к Чечек.
  
  - Мы в этом не участвуем! Не для этого нанимались! - сказал работник, а трое других молча с ним согласились. Вдалеке показались двигавшиеся фигуры лошадей и людей. Чечек, оглядываясь назад.
  
  - Трусы! Девки испугались! - сказал четвертый, самый молодой и со шрамом на лице.
  
  Издалека послышался стук копыт. 'Пусть проваливает!' - приказал торговец. Чечек, оглядываясь назад и не опуская нож, подбежала к своему коню, ..... обрезала ножом веревки, запрыгнула на него и поскакала в сторону неторопливо двигавшегося другого каравана.
  
  В караване было только два коня, запряженные в две арбы. Мужчина, его трое сыновей-подростков, брат и двое помощников оказались странствующими артистами-кукольниками, тоже из Мавераннахра. К счастью Чечек, они направлялись из Сарая в ставку Берке.
  
  - Вы держите путь совсем одна, ханум, - удивился старший артист со смуглой морщинистой кожей.
  
  - Да, ага.
  
  - Как не испугалась? - поглядел он на нее с недоверием.
  
  - Вы не думайте, ага, я не куртизанка. Я бегу от свадьбы к любимому человеку. Он там, куда вы направляетесь.
  
  Она достала из поясной сумки мешочек и нашла там только две подвески.
  
  - Это все, что осталось, вздохнула Чечек. Меня обманули - не довезли до обещанного яма. Но я могу... Помогать! - вдруг сообразила Чечек. Я в детстве любила ходить на кукольные представления!
  
  - Оставьте, ханум, сказал мужчина, глядя на сумку. Женщины нашим ремеслом не занимаются.
  
  - Я могу переодеться мужчиной!
  
  - И правда, так лучше, никто о вас не будет плохо думать, что ходите и ночуете среди мужчин.
  
  
  
  Бродячие артисты напоминали Берке о Бухаре, о палящем солнце, под которое его так тянуло, о минаретах, караван-сараях. О городе, где он прожил один день счастья, о городе, где нашел веру. Он сидел под навесом, который держал слуга. В какой-то момент мальчик-артист вышел вперед, опустил куклу, провел взглядом, окружавшую толпу из воинов и остановил свой взгляд на властителе. Берке внимательно вгляделся в лицо мальчика. 'Не может быть!' - мелькнуло у него в голове. Он слез с коня и приказал одному из придворных позвать Байнала, а сам направился к своему шатру.
  
  Пришедший Байнал был удивлен, когда царевич заговорил с ним, словно просил, а не приказывал:
  
  - Сделаешь мне одолжение? Освободи свою юрту, мне нужно поговорить наедине с Чечек, - просил.
  
  - Что? Она здесь?! - не поверил услышанному военачальник.
  
  - Да, похоже, она сбежала от отца и приехала вместе с бродячими артистами, - улыбнулся Берке, но не от смеха, а от неверия в происходящее.
  
  - Да, конечно, Берке-гуай, - ответил он, отводя в сторону недовольный взгляд.
  
  Байнал вышел, встретил на пути Кутлуга, когда тот собирался зайти в шатер к царевичу.
  
  - Мужчине тридцать три или тридцать четыре года, а ведет себя, как мальчишка! Может, вы его угомоните, Кутлуг-гуай!
  
   Старый уйгур лишь улыбнулся в ответ.
  
  - Впервые после первой поездки в Бухару огул так часто бывает веселым. Он никак не мог забыть ту туркменку-простолюдинку. Может быть, эта девушка даст ему силы выдержать все испытания.
  
  
  
  Кукольники уже давно закончили представление и покинули ставку. Чечек стояла недалеко от шатра, окруженного нукерами, сняв колпак, которым спрятала свои косы, связав их в пучок. Близился вечер. В светлом небе
  
  Нукеры стали глядеть с подозрением на стоявшего в стороне человека и глядевшего в сторону шатра, и она отошла дальше. Он ее узнал: она заметила на себе взгляд огул. Но рад ли ее приезду? Тосковал ли по ней? Чечек позволила себе быть наивной, и сейчас это поняла. Она села на землю от усталости. Нет, не угадала она судьбу- мелькало в ее мыслях. Но тут стал приближаться человек в орбелге, чье лицо показалось знакомо. Это был Байнал, она его видела два раза: во время первой и последней встречи с Берке.
  
  - Чечек! - обратился к ней Байнал, даже не поприветствовал. Иди за мной! Не реви, Берке ждет тебя.
  
  Чечек быстрым шагом помчалась за ним.
  
  - Стой, - приказал он равнодушным сухим голосом. - Прежде, чем вы встретитесь хочу сказать: забудь Берке и возвращайся к отцу. Чжуван не одобрил ваш союз. Из-за тебя у Берке могут испортиться отношения с братом еще больше. Эта смена улусов - на самом деле ссылка. Но в ответ лишь услышал:
  
  - Идемте. Где он?
  
  Чечек вошла в юрту, от учащенного биения сердца все время не хватало воздуха. Ожидание влекло за собой нешуточное волнение: примет ли он ее или прогонит прочь? Надо быть ко всему готовой. Но нет, ее сердце никак не могло подготовиться ко второму исходу.
  
  - Ну что же ты плачешь, я рядом! -Берке прижал голову девушки к груди, стал целовать ее голову, мокрые от слез щеки.
  
  - Как у тебя получилось? Как добралась? Расскажи все!
  
  - Это не важно! Я знаю, вы не можете жениться на мне, тогда сделайте своей наложницей, рабыней! Никто не знает, куда я пропала, назовите меня здесь другим именем, никто не узнает!
  
  - Что ты такое говоришь, Чечек? Разве ты заслуживаешь подобного унижения? Если я стану чжуваном, твой отец не сможет мне отказать. Так давай дождемся и сделаем все по закону.
  
  - А как же...
  
  - Моему брату недолго осталось... Болезнь ног мучает сильнее, чем раньше, еще вдобавок к этому сердце стало болеть. В последние годы он все дела с вассалами, послами передал Сартаку. Чтобы правителем улуса стал я, а не кто-то другой, мне нужна помощь близких людей, которые бы находились в ставке. Все в наших руках, Чечек! Сделаешь то, что я попрошу?
  
  Чечек ничего не сказала, но ее взгляд выразил молчаливое согласие.
  
  На следующий день Байнал увидел, как Чечек в сопровождении нескольких слуг стояла у повозки, которая готовилась к ее отъезду. Слуги грузили какие-то вещи.
  
  'Берке сохраняет трезвость духа, - подумал он, - но почему же она совсем не выглядит печальной? Эта девушка не из тех, кто скрывает свои чувства'.
  
   Зайдя к Берке, Байнал спросил о Чечек:
  
  - Вы отправили ее домой?
  
  - Отправил, но не отказался.
  
  - Не навлечете ли вы на себя еще больший гнев чжувана?
  
  - Когда-то я отказался от той, в которую был влюблен, зная точно, что ее брат не одобрит. Я устал делать все ради того, чтобы получить его одобрение.
  
  - Садись, - приказал Берке. Байнал сел рядом, Берке приказал принести золотые чашт с кумысом и вяленого мяса.
  
  - Берке-гуай, я понимаю ваши обиды на чжувана, но не следует им поддаваться. Большеротый рот раскроет, а удачливый;- проглотит*. Вы же не забыли о вашей мечте?
  
  - Нет, не забыл, спокойно ответил он. - Не беспокойся, глупостей совершать не стану. И спасибо, что беспокоишься, несмотря ни на что.
  
  - Как же я могу не беспокоиться. Мой долг - охранять вашу жизнь!
  
  - Скажи честно, каково служить изгнаннику? - усмехнулся Берке. В смехе том нетрудно было разглядеть печаль.
  
  - Сам Чингисхан был когда-то изгнанником. И его изгнание было намного тяжелее. Эта хорошая возможность доказать свою верность, пока у вас не станет все хорошо.
  
  - Молодец! - теперь, искренне засмеялся Берке.
  
  После отъезда Чечек приближенные Берке снова увидели прежнего бодрого, жизнерадостного царевича, любившего тренироваться в стрельбе из лука и битве на саблях. На одной из тренировок Берке выбил саблю из рук Байнала.
  
  - Может, достаточно? - умоляюще глядел задыхавшийся от усталости гвардеец.
  
  - Подними саблю!
  
  - У меня больше нет сил, Берке-гуай!
  
  - Так быстро сдался?
  
  - Вы победили.
  
  - А я не сдался! Теперь у нас на одного своего человека больше в Сарае!
  
  - Вы о ком? - просил Байнал, а потом, подумав, сказал: 'А, понял!'.
  
  
  
  * Монгольская поговорка
  
  Сартак год назад принял решение решил открыто отправить послов Папе Римскому и сообщить о принятии христианства. Он не стал советоваться, ни с приближенными, ни с семьей. Тяжело найти баланс между осторожностью, нежеланием вызвать гнев чжувана и решительностью, готовностью идти на риск, чем обладал его соперник.
  
  - Если Берке позволено показывать перед всем, вплоть до самого кагана, какой веры он придерживается, значит, позволено и мне, - сказал он Уруудаю.
  
  Захария пытался отговорить царевича, когда тот его вызвал в золотой шатер:
  
  - Вы знаете, огул, что латиняне считают нас еретиками?
  
  - Да, поэтому делайте вид, что вы если не собираетесь, то не против того, чтобы узнать о католицизме.
  
  - Но как вы это объясните чжувану? - с опаской спросил Захария.
  
  Сартак встал с трона.
  
  - Купцы с Запада принесли вести, что Папа призывает королей к крестовому походу против нас. Покорителям множества стран не пристало бояться войны, но, в таком случае, мы не сможем организовать поход на халифа. Воевать одновременно с крупными государствами и на Западе, и на Востоке будет очень сложно.
  
  
  
  Посольство, состоявшее из Захарии, армянина-толмача Аванеса и монахов-уйгур отправилось в Крым, оттуда - морским путем далее, было задержано в Южной Италии по приказу императора германского Конрада IV, враждовавшего с Папой и отлученного им от церкви. Прошел год, а от посланников не было вестей. Хулагу уже выступил в сторону Персии и пока остановился со своим войском в Чагатайском улусе. Сартак не находил себе места, старался чем-то себя занять: отдавал распоряжение, приказывал писарям показывать ему канцелярские документы. Даже оставаясь наедине с Юлдуз, он не мог не думать о посольстве.
  
  - Если их убили, я буду выглядеть в глазах отца и кагана неудачником, не который не смог обеспечить безопасность западных границ! - говорил Сартак, повернувшись к ней спиной. - Я жалею, что послал в это опасное путешествие столь важного для меня человека, благодаря которому я пришел к христианской вере!
  
  Юлдуз подошла к нему, осторожно дотронулась ладонями до спины, пытаясь понять, нужны ли ему сейчас ее объятия или же он так раздражен, что хочет побыть один. Скажи ее лет восемь назад, что гордая половчанка Юлдуз будет угадывать желания мужчины, зарубила бы на месте.
  
  - Что молчишь, скажи что-нибудь, Юлдуз, я же переживаю!
  
  - Если бы я могла вас чем-то утешить или что-то посоветовать! Но что Юлдуз, всю жизнь прожившая с степях Дешт-и-Кипчака, может знать о западных королевствах? Отец рассказывал только о ромеях, которым нельзя верить, о Болгарском царстве, что на Дунае, о Грузии - о странах, где звенела кипчакская слава.
  
  - Видишь, не так мало, - вздохнул Сартак.
  
  - А что за народ у Папы, важны ли для него послы, сказать не могу.
  
  - Но почему ты такая прямая! -послышался отчаянный смех царевича. - Могла бы что-нибудь придумать!
  
  В темнице одного из замков Сицилийского королевства всегда прохладно, не то, что на улице! Послы Сартака сидели там уже несколько месяцев. Послышался звон громоздкого замка двери.
  
  
  
  Стражник произнес что-то на местном языке. Император Конрад скончался в военном лагере в Лавелло на границе Апулии * готовясь к войне против Папы. Его преемнику принцу Конрадину было два года.. Незадолго до своей смерти император назначил регентом Бертольду фон Гогенбургу, а он, в свою очередь, передал регентство Манфреду, бастарду императора Фридриха;II и сводному брату покойного Конрада. Манфред заключил мирный договор с Папой, после этого, когда ему напомнили о забытых всеми татарских послах, приказал выпустить, вернуть отнятые имущество и грамоту Папе и позволить пройти через территорию его королевства. Послы вернулись в 1254 году от Рождества Христова с ответным посланием от Папы, где он выражал одобрение принятием Сартаком христианства и выражал надежду, что царевич откажется от несторианской ереси и примет католицизм: 'Утешайся, говорим, непрестанно и славь то, что, не взяв ничего из могилы умерших, которые не могли слышать голоса Евангелия Христова, ты доверился духовной жизни, пробуждаемой иррациональным всплеском мысли, благодаря чему сможешь быть причастным к святому воскрешению живых'.
  
  
  
  * южный регион;Италии, окруженный Адриатическим и Ионическим морями
  
  
  
  Придворный слуга сообщил Сартаку, что послы-несториане вернулись из страны Папы в сопровождении папских посланников.
  
  - И почему я не родился женщиной? - сказал Сартак, оставшись наедине с Баиром, тем самым рассмешив нукера. - Ну чего ты смеешься? Женщина бы после года переживаний зарыдала от облегчения.
  
  'Мужчине скоро тридцать лет, скоро дочь замуж выдавать, а душой, словно мальчишка!' - думал воин.
  
  Сартак приказал привести Захарию в золотой шатер, угостить черным кумысом, вручить подарки. Сириец, в отличие от священников и монахов греческого толка, не стал брезговать кумысом, как не делал этого и при дворе Бату.
  
  - Спасибо, что вернулись. Все ли живы?
  
  - Все, с Божьей помощью.
  
  - Как с вами обращались?
  
  - Местный властитель, враждовавший с Папой, долго держал нас в темнице.
  
  - Наш народ еще не научил их обращаться с послами! - на лице Сартака появилась характерная улыбка. - Но ничего! - сначала покончим с Халифатом.
  
  Захария улыбнулся в ответ, глядя на духовного сына, несмотря на радения в постижении христианской веры, остававшегося верным делу своих языческих предков.
  
  - Пусть Ованес отдохнет три дня, побудет с семьей, три годя ее не видел. Это мы, кочевники к такому привыкли.
  
  - Мой слуга, которого я оставил в ставке, видел его дочь Ануш на базаре в городе, говорит, они с женой считают его погибшим.
  
  - Другим тоже отдохнуть.
  
  - Господин, ни один сарацинский или же татарский властитель, которым я служил лекарем, никогда так не говорил со своими подданными. Не стоит делать того, что не принято, а то люди уважать вас не станут.
  
  - Я это знаю, вновь улыбнулся Сартак. - Но никто не сделал для меня больше, чем ты, когда исцелил моего сына. Расскажи о западных странах! Тебе, наверняка. Там предлагали остаться? Почему отказался? Это твои братья по вере.
  
  - Предлагали только при условии, что откажусь от Церкви Востока и приму латинство. Скажу кое-то, не страшась, что прикажите казнить. Вы знаете, никого не страшусь, кроме Господа.
  
  - Говори же.
  
  - Когда ехал из моих родных краев к чжувану, одолевали меня и моих братьев сомнения, ожидали мы встретить варваров, которым не нужно ничего, кроме крови. Молва о жестокости татар разнеслась по всем землям мусульман. Прельщало только то, что в ваших землях много людей нашей веры, вдохновлял путь предшествующих поколений служителей Церкви Востока, отправлявшихся в неведомые степные земли к северу от Китайской стены неси язычникам христианское просвещение. В лице чжувана я увидел мудрого властителя, ценящего торговлю и мир в между людьми разных вер своей стране, хоть и безжалостного к врагам своим. Когда мы ехали на Запад, я ожидал увидеть множество добрых христиан, благочестивых государей. Но когда нас заперли в темнице, человек из тех краев, сидевший с нами, рассказал, как у латинян казнят за ересь - жгут на костре.
  
  - Живых? - удивился царевич.
  
  - Именно.
  
  - Казнить за веру, не важно, как - у нас это трудно представить.
  
  - Прожив всю жизнь на Востоке, и представить себе мог подобной казни! Когда начинались крестовые походы, к сарацинам и евреям они не были милосерднее татар, но о татарах слагают страшные легенды. На нас глядели кто с любопытством, кто с опаской. Пришлось овсе время объяснять, что мы не монголы, которых они зовут 'татарами', а сирийцы, киликийцы, уйгуры.
  
  Сартак засмеялся:
  
  - И пусть слагают!
  
  - Каждую ночь мне снился Восток: будь то ковыль Кипчакских степей, будь то пески родной Сирии, или караваны в Мавераннахре. На Востоке мы неверные, на Западе - еретики, еретики и для ромеев. Только в вас, господин, наши христиане видят надежду!
  
  
  
  Тем временем, Юлдуз сидела с годовалым Тук-Тувой, а трехлетний Хукджи бегал по юрте, когда одна из служанок сообщила:
  
  - Ханум, - обращалась она по-тюркски, как привыкла, - к вам идет старшая дочь хана.
  
  Юлдуз удивилась - Хулан никогда сама к ней не заходила и старалась всячески избегать наложницу отца. Хулан неуверенно перешагнула порог юрты, настороженно глядя на Юлдуз.
  
  - Сайн;байна;уу, Хулан, рада вас видеть!
  
  - Хулан поприветствовала Юлдуз в ответ, а потом сказала:
  
  - Я пришла навестить братьев.
  
  - Очень хорошо! Я прикажу принести баурсаки, - говорила приветливым голосом Юлдуз.
  
  - Борцоги! - строго сказала принцесса.
  
  - Без разницы, как называть.
  
  - Правильно будет 'борцоги'!
  
  - Пусть по-вашему, улыбнулась Юлдуз.
  
  Служанка принесла глубокую тарелку с горкой обжаренных кусков теста. Хулан побегала с Хукджи, подула в свисток в форме птицы, рассмешив братика, казалось, немного оттаяла - стала спокойнее говорить с Юлдуз. Пробыла недолго, побежала к матери, обещавшей научить ее плести ткань тонкими золотыми нитями.
  
  - Хулан? - окликнула Юлдуз направлявшуюся к двери юрты принцессу.
  
  Хулан повернула голову.
  
  - Потом научите меня шить золотой нитью?
  
  - Нет. Матушке это не понравится.
  
  - Понимаю, - улыбнулась наложница принцессе.
  
  Юлдуз решила, что пройдена первая ступень к мирным отношениям со старшими детьми Сартака. Ану не строила козни наложнице, не скандалила, как это часто делают другие, но старалась не встречаться с половчанкой и редко разрешала детям посещать ее и младших братьев. Юлдуз думала, что ей повезло, но опасалась, что старшие дети будут враждовать с ее сыновьями. 'Только бы не было у них так, как у Сартака и Берке! Нет, я не буду учить своих, что трон превыше всего, столько бессмыслеенной крови ради него проливают! - думала она. - Пусть лучше растут доблестными воинами и полководцами, коими из покон веков воспитывали мальчиков в Степи. Но, в случае чего, они должны уметь защиттить себя и свои семьи'.
  
  
  
  С тех пор, как случился последний разговор с Бату, Боракчин продолжала сидеть рядом с мужем на троне на собраниях знати, но месяца не было доверительных бесед, как прежде. И только узнав о возвращении посольства Сартака с Запада, Бату решил поделиться своими мыслями со старшей женой.
  
  
  
  Проведя весь месяц в печали и страхе за будущее сына и свое, Боракчин вернулась в свой гэр, словно ожившая.
  
  Аппак заметила перемены:
  
  - Грусть спала с вашего лица, Боракчин-гуай!
  
  - Рано говорить о том, что все обошлось и рассеялись тучи, висевшие над нами, но, похоже, чжуван, наконец, оценил старания нашего сына!
  
  - Как я рада за вас, госпожа! Вы с Сартаком-гуай столько лет этого ждали! Берке заставил Бату сомневаться в нас, но, в то же время, сам потерял его доверие.
  
  
  
  Получив разрешение съездить к сыну, Боракчин приказала приготовить повозки.
  
  - Аппак! - обратилась она к служанке с радостной улыбкой на лице. - Отправляемся в Ханджи-Тархан!
  
  
  
  Радости Сартака не было предела, когда приехала Боракчин и сообщила слова Бату: 'У моего сына неплохо получается вести переговоры. Я поручу ему вести их с каганом'. И передала приказ чжувана двигаться на восток со своей ставкой в направлении коренного юрта - владений кагана, чтобы вести дела с каганом и Хулагу по поводу будущего похода на Ближний Восток.
  
  Перед тем, как от правиться в путь Сартак приказал устроить пир. Сартак, его двор, нойоны и нкеры прощались итильскими степями.
  
  
  
  Небо над Великой Степью ясное, пасмурные дни, длящиеся годами, прошли: теперь Сартак на высоте, а Берке терпит неудачи, тысячи всадников, повозок из юрт со стадами коней, овец, верблюдов движутся от Хаджи-Тархана в сторону Монголии. В одной воловье повозке сидят Юлдуз с Хукджи, в другой - Ану с Хулан и Улагчи.
  
  
  
  Летом в Каракоруме каган покинул дворец, отправившись кочевать в степь и вернулся туда только на три дня на Праздник половины лунного года. Переодевание представителей знати и придворных было частью праздничного ритуала. В первый день и сам каган, и нойоны, и дамы, и придворные были одеты в халаты и головные уборы красного цвета, во второй - синего, в третий - желтого.
  
  
  
  Традиционные для любого праздника состязания бойцов и лучников, игра жонглеров и уличных артистов - все краски иного мира, который становился все привычнее и понятнее, наблюдал Глеб, держа сильно уставшими руками зонт над каганом. Ансамбль из двадцати девушек начал играть на шанзе. Юные девы, изящные. Словно фарфоровые статуэтки, изготовленные искусными мастерами. Среди монгольских девушек выделялась одна, больше походившая на уйгурку своими широкими черными глазами, слабой выраженностью азиатских черт лица. Кровь оседлых тохаров и согдийцев, живших в Турфане до приходе кочевников-уйгуров, разгромленных киргизами, давала о себе знать. Все это время взгляд Буки был прикован в ее сторону. Глеб тоже не отрывал глаз от оркестра.
  
  
  
  Когда празднество закончилось, было уже поздно: на улице еще светло, но в небе появилось очертание луны. Девушки отдыхали в шатре. Их никто не охранял, поэтому Бука подошел близко к шатру и стал ждать, пока уйгурка не вышла из него.
  
  - Сайн;байна;уу, ханум, - услышала она от незнакомца приятной наружности, но с мужественным взглядом. - Как твое имя? Чья ты дочь?
  
  - Айсун, - растерянно ответила она. - Мой отец - Эркин, обычный купец.
  
  - Я Бука. Раньше служил в охране, теперь в канцелярии.
  
  - В канцелярии? Монгол? - удивилась девушка. - Как необычно.
  
  - Бывает и такое...
  
  - Научишь меня играть на инструменте?
  
  - Зачем вам это? - снова спросила она удивленным голосом.
  
  - Просто хочу научиться.
  
  - Сразу научить невозможно, Бука-гуай, я училась несколько лет.
  
  Вежливый тон и приятный голос все больше притягивали битикчи.
  
  - Можешь хотя бы показать, как ты это делаешь?
  
  - Вы же видели, когда мы играли на празднике.
  
  - Я видел издалека, хочу посмотреть вблизи.
  
  Айсун услышала голоса других девушек-музыкантов, вышедших из шатра.
  
  - Ну покажи господину!
  
  Одна из них подала ей шанзу.
  
  Айсун вежливо улыбнулась, и белоснежные пальцы, нажимая на струны сотворили протяжную мелодию, напоминающую размеренную жизнь в степи. Айсун не обращала внимания на внимательные взгляды и тихий смех девушек. Почему-то рядом с этим незнакомцем она чувствовала себя уверенно.
  
  - Скажи, Айсун, сосватал ли тебя кто-нибудь? - спросил Бука, когда она закончила играть.
  
  - Нет. Я служу при дворе и не хочу выходить замуж, - быстро проговорила девушка, отдала шанзу своей подруге и направилась куда-то.
  
  - Подожди! - окликнул ее Бука. - Когда будешь в следующий раз играть?
  
  Айсун не хотела продолжать разговор, но все же остановилась.
  
  - Не знаю, господин. Меня отпустили пожить в доме отца. Надо приготовиться к его приезду, - сказала Айсун и ушла быстрым шагом.
  
  Буке сразу пришло в голову спросить об этой девушке у Сулохаю: она тоже из придворных-уйгуров, наверняка, что-то знает.
  
  - Эту девочку я помог пристроить на дворцовую службу по просьбе ее отца. Тогда торговые дела Эркина шли плохо, жена рано скончалось, а он остался один, с тремя дочерями, родственников в Каракоруме не было. А что, приглянулась девушка? - улыбнулся пожилой секретарь.
  
  - Как думаете, ага, если захочу жениться на Айсун, отец отдаст ее за меня?
  
  - Не знаю. Тогда тебе нужно спрашивать согласия не только отца. Эта девушка служит при дворе кагана.
  
  - К самому кагану идти? Он не примет меня - маленького человека ради такой для него мелочи.
  
  - Вот именно. Иди ко второй жене кагана Огул-Тутмыш - хатун. Она из своей любви к музыке ведает делами оркестра.
  
  - Это она - дочь ойратского тайши? Так и есть. Огул-Тутмыш изначально должна была стать женой Толуй-кагана, но, когда он скончался, была выдана за Мунке-кагана. В голове у Буки мелькнуло: неужели настал тот момент, когда его происхождение не мешает, а, наоборот, может помочь? Настало время перестать его скрывать и стыдиться.
  
  После окончания празднеств большая часть двора последовала за каганом на кочевку. Бука уговорил Сулохая оставить его во дворце. Он давно нашел подход к этому невредному старику, а тот поручил ему переписывать биографии военачальников.
  
  
  
  Айсун пришла в пустой дом, двери которого расписаны, как было принято в Турфане: разноцветными узорами теплых тонов на фоне холодных. Отец два года назад отправился в Улус Джучи, в Булгар, вести торговые дела. Она не помнит, почему родители покинули родной Турфан и вернулись на родину далеких предков, откуда они ушли почти четыреста лет назад, после падения Уйгурского каганата. Да. У ее народа, чьи представители теперь служат к Чингизидов писарями и баскаками, когда-то была своя империя. С меньшей территорией, чем у монголов, но, как и у них. С городами и торговыми путями. Даже Каракорум стоит недалеко от развалин древней уйгурской столицы - Орду-Балыка, там, где стоят священные для всех кочевников горы.
  
  Предки приняли учение пророка Мани, и пламенный фанатизм ослабил государство перед внешней угрозой - енисейскими кыргызами. Часть уйгур, ушедшая в Восточный Туркестан, основала там новое государство - Турфанское идыкутство. Там они познакомились с новыми религиями - буддизмом и христианством несторианского толка - более терпимыми, которые вытеснили манихейство. Буддизм исповедовала и семья Айсун. В доме находился алтарь с маленькой статуей Будды в окружении бодхисаттв, слева от Будды - мантра, написанная на бумаге.
  
  
  
  Айсун открыла сундук и достала то немногое, что осталось от матери, но очень ценное: старые хорезмийские куклы, которая подарила матери в только-только отстраивавшемся заново Ургенче супруга самого Джучи Хан-Султан. Поговаривают, что эти куклы изображают саму Хан-Султан, ее отца - хорезмшаха и бабушку - Теркен-хатун. Айсун глядела на эти куклы и думала, так это или нет, когда услышала собачий лай за стеной.
  
   Она приоткрыла дверь, ведущую во двор, и увидела мужчину, не старого, лет двадцати пяти, но очень неприятной наружности.
  
  - Давно тебя не видел, Айсун. Не помнишь меня?
  
  - Нет, - сказала Айсун, придерживая чуть-чуть приоткрытую дверь, ведущую во двор. Она попыталась ее захлопнуть, но мужчина крепкой рукой потянул ручку двери в свою сторону. Она, и правда, не помнила иноземца, которому при ней отец дал в долг.
  
  - Впустите меня во двор, мне нужно вернуть долг.
  
  - Венете, когда отец приедет.
  
  - Но мне завтра уезжать! - продолжал настаивать незнакомец.
  
  - Ладно, - она отошла от двери, мужчина вошел во двор, отошел далеко от двери и протянул хозяйке мешочек с монетами.
  
  - Благодарю. Я передам отцу. Теперь можете идти.
  
  - Зачем торопитесь? Я хотел узнать, как дела у Эркина-ага, у тебя.
  
  'Каков наглец!' - подумала Айсун.
  
  - Я же сказала, отец уехал далеко, что я могу знать?! - в ее голосе послышалось раздражение. Настойчивость незнакомца стала пугать Айсун.
  
  - Айсун, давай убежим вместе. Я, хоть и не богат, но неглуп и обязательно наживу добро.
  
  - Уходите! - сказала она строгим голосом. Незнакомец крепкими руками схватил ее за плечи и потянул к себе. Айсун изо всех сил стала отталкивать его, но он сжимал ее тонкие плечи так крепко, что хрупкая девушка не могла вырваться из его рук.
  
  - Какая высокомерная уйгурка, прям как твой отец! Ну я тебя проучу!
  
  Айсун ударила его ступней по ноге, вцепилась зубами в руку. Незнакомец вскрикнул и позволил девушке вырваться из его рук, она побежала в сторону калитки.
  
  Горожане показали Буке, где находится дом Эркина. Он уже подходил ко двору, когда увидел бежавшую навстречу с растрепанными косами Айсун.
  
  - Что случилось? - преградил он ей дорогу. Плачущая девушка от дрожи в теле еле выговаривала слова:
  
  - Там...
  
  - Что там?
  
  Он увидел бежавшего навстречу мужчину и заметил, как Айсун испуганно глядит на этого незнакомца. По молчаливому взгляду Буки было ясно, что он все понял.
  
  - Кто ты? - спокойным голосом спросил он у незнакомца.
  
  - А ты кто такой?
  
  - Я спрашиваю, кем ты являешься этой девушке? - спокойный голос Буки на минуту ввел незнакомца в заблуждение, но в пристальном властном взгляде угадывалось желание наказать наглеца.
  
  - Жених ее, не видишь?
  
  - Ложь! - сказала Айсун. - Он представился знакомым отца, сказал, что хочет вернуть долг!
  
  - Ну давай, иди сюда! Покажи, на что ты способен без коня и лука! - улыбался незнакомец.
  
  Буке не стоило много усилий, чтобы одолеть соперника и связать руки своим поясом. На крики прибежала женщина-мусульманка из соседней усадьбы, одетая в покрывало и принялась успокаивать плачущую Айсун.
  
  - Ты хоть понял, на кого напал, недоумок? Эта девушка служит при дворе кагана. Сейчас пойдем к заргучи*, пусть предаст тебя смерти.
  
  Незнакомец с окровавленным лицом сменил самоуверенный тон на умоляющий:
  
  - Господин, я совершил ошибку и готов за нее заплатить!
  
  - Соверши ты что-нибудь другое, то можно бы было простить, но только не такое оскорбление девушке и ее отцу.
  
  - Отпустите его, Бука - гуай, - сказала Айсун. - Слухи пойдут при дворе нехорошие.
  
  - Это не твоя, а его вина.
  
  - Да, но люди обычно обвиняют женщину.
  
  - Правильно Айсун говорит, - вмешалась соседка Фатима. - У людей языки злые!
  
  - Будь по-вашему. Отпущу тебя - повернулся он к стоящему на коленях со связанными руками обидчику. - Но у условием, что ты покинешь город. Сегодня же.
  
  - Бука-гуай, - об этом никто не должен узнать.
  
  - Да, я понял, - как всегда спокойно ответил он. - Ты не должна была впускать во двор незнакомца.
  
  - Я знаю.
  
  - Предлагала же я ей пожить с нами, пока отец не приехал. Негоже девушке жить одной! - снова вмешалась Фатима.
  
  Айсун стала морщиться и наклонилась, словно почувствовала боль. Фатима взяла ее за руки.
  
  - Опять? - спросила она шепотом. Девушка ничего не ответила.
  
  - Пошли к нам домой, посидишь, успокоишься, поешь сладостей.
  
  Фатима повела Айсун в сторону ее дома. Девушка обернулась в сторону Буки:
  
  - Спасибо, господин.
  
  
  
  *заргучи - судья
  
  
  
  На следующий день Бука с трудом смог отбросить мысли о вчерашнем, чтобы не наделать ошибок, когда тщательно выводил буквы монгольского текста.
  
  
  
  - Скажите Сулохай-ага, а это правда, что Субедей-багатур уехал из Улуса Джучи, потому что не мог глядеть на вражду Бату-ака с Гуюком?
  
  - Не твоего ума дела! - разозлился главный битикчи.
  
  - Простите...
  
  - Наше дело - писать, переписывать, хранить документы! Что там происходит у властителей знать не надо, да и опасно!
  
  - Понял, - виновато опустил взгляд Бука и подумал про себя: 'Вот же я дурак, ляпнул, не подумав!'
  
  - Субедей был слишком стар и решил остаток жизни провести в коренном юрте с родичами.
  
  - Да, я понял, господин.
  
  - Вечером можешь идти, куда хотел.
  
  Вопросительный взгляд буки вызвал удивление у секретаря.
  
  - Иди к той девушке из оркестра. Ты же из-за нее хотел остаться во дворце.
  
  - Спасибо, Сулохай-ага! - Бука поклонился, улыбнувшись. В голосе всегда сдержанного юноши звучал редкий для него задор.
  
  - Только не позволяй с ней лишнего. Айсун - не простая девушка, а придворная служанка. Ее отец - тоже приличный человек.
  
  - Не беспокойтесь, я ее не обижу! Бука столкнулся с Айсун у дома отца. Увидев смятение в глазах девушки, Бука поздоровался, спросил, вернулся ли ее отец.
  
  - Нет еще. А зачем он вам?
  
  - Дело есть... Он промолчал несколько секунд. Айсун поклонилась и хотела открыть калитку, чтобы войти во двор, но услышала:
  
  - Подожди. Я собираюсь на базар. Сходишь со мной? Поможешь кое-что выбрать, я не разбираюсь.
  
  Девушка снова взглянула растерянно на битикчи.
  
  - Да не бойся ты! Мы оба служим при дворе кагана, разве я могу тебя обидеть?
  
  Девушка тихо и неуверенно ответила: 'Хорошо'.
  
  
  
  Многоликая толпа передвигалась в разные стороны. Степной ветер разносил по рынку запах вареных на пару маньтоу, или баоцзы. В больших черных глазах Айсун, некогда печальных, появился блеск. Она остановилась у прилавка с кореньями и сушеными травами.
  
  - Пойдем скорее! - поторапливал ее Бука.
  
  - Мне надо купить корень имбиря!
  
  - Зачем о тебе? Я уже проголодался!
  
  - Из него хороший завар получается.
  
  Она долго говорила со старым китайцем о травах, пока битикчи терпеливо ждал и не подал вида, что раздражен, когда девушка, наконец, выбрала себе товар. Они сели под навес за маленький столик, подогнув ноги. Начинка из мелко нарезанного мяса и бульона казалась необычайно вкусной.
  
  - Китайцы знают толк в еде. Это они придумали буузы? - сказал битикчи, после того, как проглотил пельмень.
  
  - Причем тут китайцы? -на лице музыкантши появилась широкая улыбка, а звонкий тонкий смех звучал, словно мелодия струн из-под ее тонких изящных пальцев. - это наше, уйгурское блюдо!
  
  - Да ну! Все говорят, что их у хань переняли.
  
  - И вы, и хань у нас переняли. Никто не готовит манты лучше уйгуров!
  
  Бука промолчал в ответ и только любовался прекрасным лицом уйгурки, смущая девушку. Он твердо знал, что с завтрашнего дня будет пытаться попасть на прием к хатун, чтобы та разрешила выйти замуж придворной даме. Айсун он ничего не сказал, чтобы лишний раз не волновать девушку.
  
  
  
  Когда они выходили, Бука увидел Тимера с мальчиком.
  
  - Хочу паровую булочку! - говорил громко Касым, увидев лавку китайца, готовившего на пару булочки.
  
  - Постой! - сказал он Айсун. - Кажется, я его знаю. Это придворный ороса. Помнишь, который со мной того негодяя усмирял? - Девушка с любопытством глядела на незнакомых людей.
  
  - Опять ты со своими китайскими булочками! Нормальный мужик должен есть мясо! - ворчал Тимер.
  
  Тимер, как положено, поприветствовал и поклонился битикчи, потом взял за руку Касыма и прошептал:
  
  - Что стоишь, поклонись, это придворный хана.
  
  - Почему не поехал с Глебом со ставкой хана? - спросил Бука.
  
  - Кто-то должен следить за домом в караван-сарае. С ним поехал его раб, не нужно беспокоиться.
  
  - Этот мальчишка - твой сын?
  
  - Да.
  
  
  
  Неожиданно для Буки долго ждать разрешения хатун впустить его не пришлось.
  
  Хатун недоверчиво взглянула на него:
  
  - Ты точно хочешь жениться на Айсун? Ремесло артистки, музыканта у девушек не очень уважаемо людьми.
  
  - Хатун, я родился в семье простого арата и был продан как раб, хатун. Я попрошу разрешения кагана. Но только если сама Айсун пожелает выйти замуж. Тебе придется вручить подарки наставнице шанзисток, Айсун - ее лучший музыкант, вряд ли она обрадуется.
  
  - Благодарю вас, хатун! - быстро проговорил резвым голосом юноша.
  
  Вечером он, радостный, даже не спросив разрешения у Сулохая, побежал к дому отца Айсун. Девушка встретила его, выйдя за калитку.
  
  - Отец еще не приехал.
  
  - Как долго еще ждать?
  
  - Не знаю, сама беспокоюсь, как бы не было проблем в пути.
  
  -Айсун, я собираюсь просить разрешения твоего отца жениться на тебе.
  
  Айсун от растерянности потеряла дар речи на несколько секунд.
  
  - Насчет ханского двора не беспокойся, я уже поговорил Огул-Тутмыш-хатун.
  
  Айсун неожиданно заговорила громко и раздраженно:
  
  - Спросили хатун, потом отца, а меня спросить не хотите?!
  
  - Почему ты так сердишься? Мне казалось, я тебе понравился!
  
  - Может я не хочу замуж? Мне нравится быть придворным музыкантом!
  
  - Ты же не будешь до старости играть на инструменте? Тебя заменят молодой и красивой шанзисткой.
  
  - Ну и пусть! - в голосе шанзистки звучала надменность, но взглянуть на красивого юношу в орбелге с пером и тонкими косичками боялась. Себя боялась. - зачем молодому господину нужна музыкантша, дочь торговца?
  
  Айсун все время оглядывалась по сторонам, не ходит ли кто из соседних усадеб.
  
  - Я сам сын простого пастуха, был продан голодающей семьей за еду. Когда попал в кешик, пришлось много драться, чтобы перестали обзывать рабом.
  
  - Знаете, - не оставляла она надменного тона, - в детстве, когда я играла с соседскими девочками, мы с пугали друг друга: 'За тобой прискачет монгол. Наденет аркан и утащит в юрту!'
  
  Бука засмеялся:
  
  - Что ж. значит, значит, твой кошмар скоро сбудется! Прощай, Айсун, - сказал Бука, собравшись уходить. В глубине души Айсун радовала настойчивость битикчи, но страх отдаться чувству все еще был силен.
  
  - Постойте! Бука-гуай. Зайдите в сад. Есть еще кое-что.
  
  Тот остановился на мгновение, оглянулся:
  
  - Сколько у тебя еще отговорок в запасе? - произнес он равнодушным тоном и пошел дальше. Айсун побежала за ним.
  
  - Бука-гуай, вам это надо знать обязательно!
  
  Он, вздохнув, развернулся и пошел за девушкой. Айсун по-прежнему оглядывалась по сторонам, тихо закрыла калитку изнутри.
  
  - Я не здорова, - сказала она тихо, на этот раз, глядя в лицо Буке своими широкими черными глазищами.
  
  - Заболела? Выздоровеешь, в чем проблема?
  
  - Это шишка или нарост, он болит. Я ходила к знахарке, она не понимает, что это. Мне очень страшно, говорят, от этого умирают.
  
  - От какой-то шишки? Ерунда, пройдет! Все мы чем-то болеем!
  
  Он прижал ее крепко, стал целовать мокрые от слез щеки.
  
  - Глупая! Не думай о плохом!
  
  Теперь Айсун поняла. Что больше не может сопротивляться, а его голос заставлял верить его словам. Она испугалась, что с этим мужчиной сможет позволить себе большее и стала спешно прощаться, силой воли разжимая пальцы, сживавшие его руки.
  
  На следующий день Бука снова направился к дому Айсун и, наконец, застал ее отца дома. Торговец с маленькой седой бородкой уже знал, что придет человек сватать младшую дочь.
  
  - Айсун вам сказала, что у нее за болезнь. Мы не знаем, сможем ли ее вылечить. Незачем пока торопиться. Вы еще молоды, зачем вам больная жена?
  
  - Хорошо. Подожду, как вы говорите. Только знайте, что я не передумаю.
  
  Буддийская ступа Каракорума была тем местом, вблизи которого Айсун ощущала умиротворение. Пятиэтажная ступа, олицетворявшая деяния Будды, была построена по приказу Мунке-хана, помнившего и свято чтившего завет Чингисхана о 'пяти пальцах'. Бука нашел ее, как она обходила ступу по часовой стрелке и совершала поклоны. Он стал повторять действия за ней.
  
  - Твой отец не пока дал ответа, но и не отказал.
  
  Через три дня он снова пришел к Эркину. Эркин отправил его в дома, где жили две его старшие дочери, давно выданные замуж.
  
  Когда до свадьбы оставалось три дня, у девушки начались приступы боли, церемонию решили отложить, пока ей не станет лучше.
  
  Вечером Глеб выходил из дворца в сопровождении Тимера, минуя хозяйственные постройки, и услышал позади голос:
  
  - Глеб-гуай! Битикчи Бука догонял его. Глеба рассмешило такое обращение. Он все никак не мог привыкнуть к сочетанию своего имени и монгольского слова. Но по взгляду Буки было видно, что он вовсе не настроен на веселье. Он даже не начал с типичных для монголов вопросов о делах и здоровье.
  
  - У меня разговор к тебе. Есть ли среди шаманов или лам твоей веры, или как там еще их называют, людей, умеющих лечить болезни. Но не молиться, а делать лекарства?
  
  - Вы заболели?
  
  - Нет, Айсун. Похоже на опухоль. Ей сейчас стало хуже, из-за этого отложили свадьбу. Поможешь найти такого человека - вознагражу.
  
  - У нас один священник, он лечит болезни, но только молитвами.
  
  Тимер вмешался в диалог:
  
  - Бука-гуай, у меня тоже к вам разговор, - сказал он строгим голосом, а Бука даже не обратил на внимания на его тон.
  
  - Почему вы просите моего сына продавать на рынке мясо и рис?
  
  - Все честно. Я отдаю ему небольшую часть. Это продукты, которые дают служителям канцелярии на пропитание. Придворный врач-перс просит много денег за свои услуги. Ваши подарки уже давно отдал семьям тетушек Айсун, как положено по обычаю.
  
  Глеб внимательно взглянул в бледное уставшее лицо длинноволосого парня, переставшего заплетать косы за ушами и брить макушку, как это было положено на службе у кагана.
  
  - Постойте... Если вы все продаете, что же вы тогда едите?
  
  - Это не проблема. Так вы не знаете такого человека?
  
  - Идем с нами. Подумаем, что делать, - заговорил с ним Глеб как с равным, забыв об этикете.
  
  Бука молча пошел за ними, а потом резко остановился, прислонив ладонь к голове.
  
  - В чем дело? - спросил Глеб.
  
  - У него, похоже. Голова кружится, - тихо сказал Тимер.
  
  - Все в порядке, - сказал Бука и пошел дальше.
  
  - Вот же глупый! Тоже заболеешь. Если не будешь есть!
  
  Петр по приказу Глеба подал писцу хорезмийскую лепешку из белого хлеба. Под косым взглядом слуги Глеб говорил Буке: Мне нравятся этот хлеб, он напоминает привычную еду, только у нас пекут из другой муки. Если не нравится, у Тимера есть вяленое мясо, как вы любите.
  
  - Без разницы, что есть, - равнодушно отвечал Бука. - я привык терпеть голод с детства.
  
  - Ты раньше запрещал говорить о своем детстве, - удивился Глеб.
  
  - Я должен был быть честен изначально. Все равно все знали и говорили за спиной. Твое звание равно званию уйгурских идыкутув или ойратских тайшей. А я презренный раб. Мне стоило почтительней с тобой говорить, князь.
  
  - Да... Это еще хуже, чем 'сэму' или 'жалкий вассал'! - злорадно улыбнулся Глеб.
  
  - Я тебя так не называл
  
  - Расскажи, кто ты и откуда? Ты монгол или пленник?
  
  - Мой родители - ойраты, наш язык монгольский, но со своим наречием. Мы жили там, где теку восемь рек. Дальше тебе, наверно, уже все рассказали. Господин, которому я служил, оказался щедрым человеком, он позволил мне учиться вместе с его сыном.
  
  - Какая вера у твоего народа?
  
  - Та же, что у всех в Степи - Тенгри, Вечное Небо, есть и буддисты, и христиане, но их немного.
  
  - Хотел бы ты увидеть свою семью?
  
  - Не знаю...
  
  - Держишь обиду? Если бы тебя не отдали, не оказался бы тем, кто ты есть.
  
  - Возможно, - отвечал Бука с равнодушием в голосе.
  
  Тот вяло улыбнулся в ответ, потом встал, поклонился Глебу, сказал: 'Спасибо' и попрощался.
  
  - За что? Я ничем не смог помочь, - снова удивился Глеб.
  
  Бука ушел, и Петр осторожно обратился к Глебу:
  
  - Простите, что смею лезть в дела господина, но вы стали часто проводить время с этим человеком.
  
  - Не понял, - нахмурился Глеб.
  
  - Не забыли ли вы, что он язычник и татарин?
  
  - Предлагаешь на земле татар огородиться от них? Тогда не выживем здесь. Этот парень помог мне два раза. Не вижу греха, чтобы просто его не оставить в беде.
  
  - Но стоит ли вести с тем, с кем можете потом встретиться в бою? Ведь не известно сколько еще наши князья будут терпеть их власть.
  
  - Он служит здесь и вряд ли появится в Орде Батыя.
  
  
  
  Императрица Огул-Тутмыш неожиданно вызвала к себе свою бывшую шанзистку. Айсун пришла в покои ханши, совершила поклон, как подобает.
  
  - Почему не сказала о своей болезни? Я бы сама вызвала для тебя придворного лекаря.
  
  - Хатун, как можно? Кто я, чтобы беспокоить вас своими проблемами?
  
  - Оставайся здесь, лекарь скоро придет.
  
  Айсун покраснела от стыда перед хатун.
  
  - Фуджин, как вы узнали? - спросила она робким голосом.
  
  - Сулохай-битикчи рассказал, случайно.
  
  Императорский лекарь-хорезмиец прибыл в покои хатун. Он считался едва ли не лучшим врачом во всей Монгольской империи. Осмотрев девушку за занавесом, он открыл его и сказал: 'Будем пускать кровь'. Хатун приказала глядящим в пол служанкам постелить ткани и принести воду и тазы. Все остальное было с собой у врача. Страх предстоящей боли были и мысль, что нехорошо громко кричать в покоях императрицы наводи на девушку ужас, но она старалась сохранять внешнее спокойствие в присутствии Огул-Тутмыш.
  
  Когда все закончилось, одна из служанок помогла Айсун спуститься на первый этаж дворца по лестнице и дойти до выхода, держа ее за руку.
  
  - Айсун! - услышала она дорогой сердцу голос. Бука услышал от Сулохая, и ждал, когда она выйдет.
  
  - Оставь, я сам доведу ее, - сказал он служанке.
  
  - Не могу, хатун приказала довести Айсун-гуай до дома.
  
  - Хорошо, тогда пойдем вместе!
  
  На изможденном лице девушки появилась та самая светлая улыбка, которая запала в душу Буки в начале их знакомства.
  
  - Было больно и страшно видеть много крови,
  
  - Слава всемогущему Тенгри! На те деньги, что копил в дар лекарю, куплю дорогую ткань в подарок хатун.
  
  
  
  Так они втроем дошли дома Айсун. Она порощалась с Букой и служанкой, поклонившись, и ушла домой. Радостный Бука при шел к Сулохаю, в доме которого жил с тех пор, как поступил на службу в канцерярию. Битикчи интересовал один вопрос, но не сразу он решился задать его юноше:
  
  - Скажи, Бука, Айсун - хорошая, красивая девушка. Но зачем тебе больная жена? Не сможет она хозяство вести в степи, придется вторуж жену или наложницу искать! Она, в городе будет жить, и дети наши тоже, а я останусь здесь, при дворе, служить. Поможете мне здесь остаться?
  
  - Конечно помогу!
  
  - А не боишься, что люди будут косо смотреть: такой молодой, силен, красив собой, а женился на немощной?
  
  - Пусть смотрят. Я привык.
  
  Писарь вздохнув в ответ, слегка улыбнувшись. Хотел сказать, что девушка вряд ли проживут долго, но так и не решился.
  
  С тех пор, как уехал Берке, здоровье чжувана ухудшилось. Приступы становились все сильнее. Теперь он не совсем не мог ходить и не появлялся перед нойонами. Прежние мази и отвары уже не помогали. Боракчин услышала от служанок, что в городе живет вдова по имени Ширин, которая якобы помогает колдовством лечить болезни. Боракчин приказала тайно привезти ее. Но и ее заклинания не спасли.
  
  Невзирая на свое жалкое состояние, Бату старался на глазах жены и слуг не показывать своего уныния, не срываться на подданных во время приступов боли, как это случалось ранее. 'Ведет себя достойно, словно умирающий лев' - говорили о нем.
  
  - Об одном я жалею, - говорил жене лежащий в своем гэре чжуван, грядя на очаг, - что не успею договориться с Мунке. Наши разногласия не стоят единства Еке Монгол Улус.
  
  - Муж мой, вы говорили, что Сартак обладает способностью договариваться. Он сумеет вернуть союз потомков Джучи и Толуя.
  
  
  
  В новую ставку Сартака прибыл посланник Бату с приказом ехать в Каракорум на поклон к кагану.
  
  Месяц назад смерть забрала Ану. Во время перекочевки она простыла и сильно кашляла, поднялся жар, женщина часто жаловалась на боль в груди. У ее юрты поставили копье и черным войлоком и запретили туда заходить всем, кроме одной служанки. Никто не знал, заразна ли болезнь. Даже Хулан и Улагчи Сартак не разрешил навещать мать, несмотря на их слезы.
  
  - Матушка сама будет сердита на вас, если вы пойдете к ней, вашими жизнями она дорожит больше, чем своей, уважайте ее вол, успокаивал Сартак детей.
  
  Ану похоронили по несторианскому обряду, на надгробии была сделана надпись на трех языках: монгольском, тюркском-уйгурском и сирийском. Хулан не кричала, не плакала громко навзрыд, а лишь стояла молча, наклонив голову, и тонкие струйки слез бежали по лицу тринадцатилетнего ребенка, повзрослевшего в тот день. Улагчи быстро увидел в заботливой Юлдуз замену матери, а Хулан месяц ни с кем не разговаривала, не желая видеть в своей юрте даже служанок. Она лишь выходила каждый день на улицу, запрягала своего коня и мчалась безлюдную степь, затем гуляла по берегу реки в полном одиночестве, глядя на печально склонившиеся под напором степного ветра стебли ковыля. Некогда веселая и болтливая девочка ушла в себя, но Сартак приказал не беспокоить ее лишний раз. Он знал, что прежняя Хулан вернется, нужно только дать зарасти ранам ее сердца. Однажды, как обычно, на рассвете Хулан проснулась и стала оседлать коня, неожиданно к ней подъехала Юлдуз, поприветствовала ее первая, хотя была старше по возрасту, но статус наложницы огула был ниже статуса его дочери.
  
  - Прокатимся вместе, фуджин!
  
  Принцесса даже не посмотрела в ее сторону. Юлдуз терпеливо ждала ее, сидя на коне, а поьтом, ничего не спрашивая, помчалась следом. Они долго ехали молча, пока Хулан не остановилась на берегу и не слезла с коня. Взяв его за поводья, Хулан пошла пешком, Юлдуз сделала то же самое.
  
  - Улагчи расстраивается, что вы не хотите с ним общаться, - вдруг начала разговор Юлдуз. - Он, как и вы недавно, потерял мать, и теперь думает, что сестра его не любит. Хукджи тоже о вас все время спрашивает. Тук-Туву уже пора сажать на коня, уговариваю вашего отца устроить праздник.
  
  Хулан продолжала идти молча.
  
  - Он уже самостоятельно держится на коне.
  
  Хулан все еще не поворачивала головы в ее сторону.
  
  - Госпожа, я правильно понимаю, в вашей религии считается, что только тело бренно, а душа живет вечно?
  
  - Да, - неожиданно проговорила Хулан.
  
  - Значит, душа Ану-гуай жива?
  
  Хулан молча повернула голову в сторону Юлдуз.
  
  - Ваш отец получил приказ Бату-ака ехать в Каракорум решать все проблемы с каганом. Сартак не сможет уехать со спокойным сердцем, если не будет знать, что вы оправились.
  
  Хулан словно ожила, в ее взгляде появилась прежняя уверенность и жажда жизни, она мигом запрыгнула на коня и погнала обратно. У юрты ее ждал сам Сартак с сыновьями.
  
  - Сайн;байна;уу, - поприветствовала растерявшаяся от неожиданности Хулан.
  
  - Я решил отложить дела, мы все едем на охоту. Ты с нами?
  
  - Да, отец, - уверенно ответила Хулан.
  
   Сартак с удивлением взглянул на стоявшую рядом Юлдуз. Впервые он задумался, что все эти годы рядом с ним была женщина, годная не только для страсти, рождения сыновей, бесед о делах, но и для того, чтобы быть опорой тому, от кого зависит единство Великой Монгольской империи и процветания Улуса Джучи. Когда-то эта половчанка спасла ему жизнь, теперь вернула к жизни его детей, она достойна большего, чем звания обычной наложницы.
  
  Во время охоты Сартак стал отъезжать в сторону от детей и нукеров и приказал Юлдуз ехать за ним.
  
  - Куда вы? Мы отстанем от всех?
  
  - Я решил после возвращения сделать тебя своей женой, - говорил он прямо и спокойно, как принято в Степи. - Но для надо, чтобы мы были одной веры. Если согласишься, тебе придется отказаться от Тенгри и Умай.
  
  Времени для раздумий было немного. По окончанию охоты она ответила уверенным голосом: 'Я согласна стать вашей женой и принять вашу веру'.
  
  Сартак позвал детей:
  
  - Хулан, улагчи, подойдите сюда! Юлдуз скоро перестанет быть наложницей, когда я вернусь, она будет носить боктаг!
  
  - Отец, сколько вы пробудете в Каракоруме и в пути? - спросила Хулан. - Полгода? Год? Как выдержать столь долгую разлуку?
  
  - Дети, Юлдуз, посмотрите на небо.
  
  Полная луна сияла на еще светлом вечернем небе.
  
  Когда увидите полную луну, вспоминайте этот день. Юлдуз знала: Сартак вернется, и станет ее мужем перед христианским Богом, надо просто потерпеть. Но откуда взялось чувство, что видит любимого в последний раз? Юлдуз гнала прочь необъяснимую тревогу.
  
  
  
  Она ждала этой ночи весь день, жаждала ее, как никогда. Ждала, чтобы остаться с ним наедине, тяжело перенося невозможность прикасаться к нему из-за присутствия людей. Необъяснимая тревога, чувство, что она видит его в последний раз, никак не покидало. Она жадно прикасалась губами к его лицу, груди, плечам. Это пламенное желание ощущать его тело, слиться с ним в единое целое одолело ей, как никогда. Сартаку нравилось, что его женщина проявляет необычайную нежность, но ощущая учащенное сердцебиение, чувствовал ее неспокойствие.
  
  - Что с тобой, Юлдуз? - пытался он ее успокоить, крепко прижимая к себе и вытирая слезы, бегущие по щекам, - я же сказал, что скоро вернусь, и наша связь станет законна перед Богом, а мои родные больше не будут смотреть на тебя, как на рабыню!
  
  
  
  Утренняя заря окрасила облака над юртами кочевья Сартака в розоватые оттенки. Ржание коней нарушало тишину. Юлдуз, Хукджи и Тук-Тувой и Хулан с Улагчи вышли на улицу, чтобы окропить молоком путь Сартаку и воинам, охранявшим его. Сартак прощался с каждым из своих четверых детей. На лицах младших мальчиков веселье и беззаботность. Сартак подошел к юлдуз, державшей на руказ трезлетнего Тук-Туву, взял у нее сына, подержал несколько секунд и передал обратно, на руки матери, подошел к бегающему рядом Хукджи:
  
  - Веди себя хорошо, отец скоро вернется.
  
  Улагчи, напротив, был серьезен и задумчив.
  
  - Береги сестру и Юлдуз. Юлдуз теперь вам обоим заместо матери.
  
  Степной ветер беспощадно бил по в мокром от слез щекам Хулан.
  
  - Не плакать! - сказал Сартак, посмотрев в глаза дочери. - Ты сильная, в тебе кровь Чингисхана, помни всегда об этом!
  
  - Отец, не так давно матушка покинула нас навсегда, теперь и вы уезжаете.
  
  - А я вернусь! Помнишь, что я тебе вчера говорил? Вспоминай этот день, думай о том, что мы все вместе его обязательно поворим и не раз!
  
  Хулан молча слушала отца, покорно глядя на него.
  
  - И ешь хорошо, а то совсем исхудала, замуж никто не возьмет! - сказал Сартак и подумал, что, и правда, за всеми заботами, государственными делами, до сих пор не подобрал жениха дочери, а ей уже четырнадцать! Вот вернется, и займется этим, в первую очередь.
  
  Сартак с воинами двигался на восток, а Юлдуз показывала Хулан, как окроплять молоком путь.
  
  
  Чувствуя приближающееся дыхание Эрлик-хана, владыки загробного мира, Бату приказал позвать младшего сына, а когда Тукан прибыл, слугам было велено покинуть гэр чжувана. Тукан присел у изголовья лежащего отца.
  
  - Я не мог совершить задуманное, не спросив тебя. Я чувствую, что на этот раз проиграю сражение с недугом. Кто будет править улусом, решит Мунке, но я как старший в роду могу дать ему совет. Ты, Тукан, знаешь сам, что обладаешь меньшими способностями править, чем Сартак и Берке. Мои младшие братья тоже ничем не отличились.
  
  - Да, отец, я это понимаю, - спокойно отвечал Тукан, и не стану вас просить, советовать меня кагану.
  
  - Но у тебя есть одно достоинство - ты не участвуешь в той вражде, что ведут Сартак, Боракчин и Берке. Если они думают, что я из-за своих болезней не замечаю этого, то глубоко ошибаются.
  
  - С этим трудно, что-то поделать, отец. Таков закон жизни: где власть, там нет места родственным чувствам.
  
  - Я мог вынести враждебное отношение Чагатая и его рода, Гуюка, неблагодарность Мунке, но когда самые близкие люди за моей спиной творят интриги... - Бату стал жадно вдыхать воздух, которого ему не хватало.
  
  Тукан взял его за руку:
  
  - Не думайте пока об этом, вы поправитесь, и мы вместе все решим. Бату стал говорить медленно, с перерывами:
  
  - Я... написал письмо Мунке... В нем советую сделать чжуваном Сартака.
  
  - Все правильно, отец, он больше достоин, чем Берке! Сартак бепокоится о единстве империи, а Берке больше думает о своих приближенных.
  
  -Пока не отправил... Может лучше советовать... Тебя?
  
  - Нет, думайте о улусе, о наших воинах, отец! Сартак достоин больше!
  
  Бату продолжил говорить тихо и медленно, с перерывами:
  
  - Я скучаю по временам Кипчакского похода, когда летели головы непокорных, а города их равнялись с землей. Циньваны руководили войсками, а жены ждали и занимались хозяйством. Тогда не было вражды внутри рода!
  
  
  
  Ямщик гнал коня изо всей силы, нарушая тишину безлюдной степи под алым заревом Вечного Неба. Ему было поручено срочно доставить послание от Бату Сартаку, двигавшемуся в сторону Каракорума. Это был последний приказ чжувана... Нукеры Сартака заметили всадника, ехавшего следом, царевич приказал остановиться и сам потянул поводья ржавшего коня. Один из нукеров принял из рук ямщика два послания и передал Сартаку, передав, что первое - более важное. Не слезая с коня, Сартак взял оба свертка, развернул первый, прочитав молча, приказал нукеру:
  
  - Позови Уруудая!
  
  Нойон подъехал, Сартак протянул ему сверток и велел прочесть перед воинами, а сам слез с коня и молча быстрым шагом направился свою кибитку на колесах. В 654 году от Хиджры* скончался правитель Улуса Джучи Бату. Сартак, уединившись в кибитке, дрожавшими руками развернул второй сверток. Это была последняя просьба чжувана к Мунке: 'Кто бы ни стал правителем улуса, на то ваша воля, каган, но как ака Золотого Рода прошу принять к сведению, что Сартак более всех из рода Джучи достоин этого'. Царевич больше не мог силой воли сдерживать льющиеся из глаз слезы. 'Я часто держал на вас обиду - подумал он. - С самого детства, когда вы, пытаясь воспитать достойного преемника, часто выделяли Берке и других братьев. И в юности, когда отдавали важные поручения Берке. Я был недостаточно умен, чтобы понять, на чьей вы стороне'. Сартак велел Кояку позвать Уруудая.
  
  - Надо двигаться дальше. Мы не можем вернуться в низовья Итиля. Потеряем много времени, а наши противники не дремлют.
  
  
  
  Царевич со своими воинами продолжил путь на восток. Следом ехали повозки с многочисленными подарками для кагана, его жен и придворных, запряженные быками.
  
  Всадник с длинными косами, одетый в халат, вышитый золотыми нитями, с изображением дракона, в мыслях обращался к своему покойному отцу: 'Вы - тот, кто больше из потомков Чингисхана всех преумножил славу монголов. Вам, сыну оклеветанного Джучи, удалось не только выжить, но и возглавить поход на запад. Вы уничтожали непокорных воле Неба, заставляя весь мир дрожать от имени 'монгол'. Своими военными победами вы не только следовали воле Неба, но и отстаивали честь нашего деда, заставляли замолкать злые языки военными победами и местью. Вы - кочевник, выросший в седле, но понимали, как важны города и торговля. И теперь купцы со всех сторон света едут в Сарай, Сумеркент, Укек, Булгар, Сарайчик. Пусть славит вас народ войлочных стен и проклинают враги!'
  
  
  
  Продолжение следует...
  
  
  
  *1256 год
  
  
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"