Аннотация: Этой главой завершается публикация основного текста "Иероглифики" - без приложений (автора) и комментариев (переводчика). Все прочее, может, будет в книжном издании вместе с другими романами-трактатами Мейчена
VI
Боюсь, что во время нашей последней беседы я разговаривал с вами, как будто мы были "на публике". Может быть, не совсем в этой манере, поскольку я не могу себе представить массового мероприятия, которое смог бы выдержать хоть минуту, но опасаюсь, что все-таки был, что называется, "высокопарен". И как же избежать подобного упрека? Попробуем: давайте подготовим экзаменационный лист и внесем в него следующие вопросы.
1. Объясните, используя рациональные категории, "Поиск Святого Грааля". Ответьте, существовал ли, по-вашему, данный сосуд, а если вы полагаете, что не существовал, объясните, почему вы получаете удовольствие, читая отчет о его поисках.
2. Объясните логически ваши цветовые предпочтения. Определите в терминах, которые мог бы понять Вольтер, значение фразы: "прелесть линий".
3. Какое значение вы вкладываете в слово "музыка"? Дайте рациональное объяснение фугам Баха, доказав, что они (1) истинны, как биология, (2) полезны, как прикладная механика.
4. Измерьте ценность Вестминстерского аббатства в английской системе мер.
5. "Свет, какого не бывало ни на суше, ни на море". О каком свете идет речь?
6. "Волшебный край покинут". Нарисуйте карту указанного региона, обозначив на ней важнейшие города и указав статьи экспорта.
7. Докажите, что "небеса парят вокруг нас во младенчестве" значит "благотворное материнское влияние мы испытываем в детские годы".
Вы скажете, что все это ерунда? Что невозможно выразить искусство любого рода в терминах рационализма? Да, я соглашусь с вами, это - ерунда; таблицы мер и весов не дают эстетических ориентиров для оценки Вестминстерского аббатства; но если мы с этим согласимся, то должны будем довольствоваться определением "высокопарный". Однажды договорившись, что "здравый смысл" не имеет ничего общего с литературным творчеством, мы будем, полагаю, забавны и (очевидно) нелепы, если пожелаем говорить о нем ради какой-то выгоды. Вот к чему, в конце концов, это приведет. Если литература - это род обстоятельного описания, при котором репортер свободен изобретать некоторые случаи и пропускать другие, и располагать сведения в том порядке, который ему больше нравится, в таком случае чем больше "здравого смысла" (или рационализма, если хотите), тем лучше. Но если литература - таинственный экстаз, отказ от всех обыденных и повседневных условий - тогда, я полагаю, нам следует оставаться мистиками, когда мы обсуждаем данную тему, и честно признаться, что с изначальными принципами наших рассуждений логика не имеет ничего общего. Уверен, что в мире существуют лишь две партии: Рационалисты и Мистики, каждый голос в литературе звучит в поддержку одной из этих партий. Кто-то может оставить обсуждение вопроса и доброжелательно признать, что между сторонами существуют определенные расхождения; но лично я достаточно суров, чтобы настаивать: мое мнение, мистическое, полностью верно, а другое, рационалистическое, абсолютно ошибочно; кроме того, я буду настолько невежлив, что докажу истинность своего мнения. Что ж, я уже это сделал с помощью "Экзаменационного листа", который сейчас вам прочитал. Ибо если истина за рационализмом, тогда вся литература, все, что обе враждующие стороны полагают литературным совершенством, - просто безумие, а весь мир искусства должен рассматриваться в сфере маний и патологий. Возьмем самый низменный, простейший пример. Вот нож с деревянной рукоятью, а на ней заметна любопытная тонкая резьба, которая отнюдь не способствует удобству обращения с ножом. И почему этот нож лучше, почему его ценность выше, нежели ценность ножа, который вообще лишен украшений? Он не режет лучше; существование этих деталей ничем не оправдано и никак не связано с тем, для чего нож изготовлен; в чем же его превосходство? Потому что я нахожу удовольствие в созерцании этих узоров? Но почему мне вообще доставляет удовольствие какой-то орнамент? Каково рационалистическое оправдание этих наслаждений? По логике вещей, нож - это инструмент, который должен резать и ничего больше; простой нож режет так же хорошо, как разукрашенный; почему тогда вы будете сожалеть о потере второго, но не станете печалиться о своих двух пенсах, если лишитесь первого? Вы, в конце концов, принуждены ответить, что находите в чисто декоративных узорах радость, которой не можете подобрать точное определение; и с этим ответом вся система рационализма рушится. Рационализм может вам сообщить: у любого есть определенная причина - идти к мессе или не идти. Вам остается только ответить: это утверждение справедливо при том условии, что человек не сделает ничего, чему не мог бы дать разумного объяснения. Но я не могу дать разумного объяснения, почему мне нравится "Одиссея" или нож с резной рукояткой, а вам все-таки придется признать, что мои предпочтения правильны. Таким образом я установил противоречивость вашей исходной посылки, поскольку вы признали, что существуют вещи, которые человек может делать, не давая этому разумного объяснения; следовательно, я не стану пренебрегать "колоколом пастора".
Конечно, все это по большому счету меня не касается; но признаюсь, я люблю всегда добираться до самой сути. Вы помните, как говорил бедный С.Т.К., скромно и вместе с тем гордо, о "своей системе", хотя я лично боюсь, что "моя система" так и не вышла из состояния фрагментов и disjecta membra <отрывки - лат.>. И хотя у меня есть только жалкие обломки и разбитые камни взамен совершенных линий и изысканных сводов Кольриджа, я тоже предпочитаю доводить до конца рассуждения, куда бы они меня ни вели, невзирая на последствия; и это, я уверен, должно быть справедливо по отношению к нашим друзьям рационалистам. Я люблю начинать sorites <цепочки силлогизмов>, подобные следующей: я восхищаюсь этим странным, но очаровательным декоративным узором на сундуке семнадцатого века - и потому думаю, что поэзия как таковая превосходит прозу. Я одобряю "ритуализм" в церковной службе, и по той же самой причине делаю вывод, что Китс был поэтом, а Поуп - нет. Поуп не был поэтом, это приводит меня к мысли, что "декламировать" в любом случае лучше, чем "читать" литургию и церковные службы, а "чтение" в церкви - неправильно; исходя из этого, вы легко придете к выводу, что мне не нравятся картины мистера Фрита. И узнав, что меня нисколько не занимает "День скачек в Эпсоме", вы вряд ли потребуете от меня суждений о (теоретической) справедливости первого Билля о правах; основываясь на моем отношении к действиям лорда Джона Рассела, вы можете, конечно, угадать и мою интерпретацию сравнительной ценности французского и английского языков как литературных инструментов. И поскольку французский значительно уступает английскому, необходимо сделать вывод, что английская Реформация была великим (хотя, вероятно, и неизбежным) злом. Следовательно, восторгаясь некими линиями, вырезанными на старом дубовом ящике, я перехожу, ведомый суровейшей логикой, к отрицанию религиозной политики Эдуарда VI со всеми ее последствиями; с другой стороны, если я не вижу смысла в этом грубом орнаменте, тогда я оказываюсь атеистом, или как минимум посетителем "Милых Воскресных Вечеров" и постоянным читателем Джордж Элиот.
Знаете, мне нравится "прорабатывать" теории; согласен, мое убеждение в истинности "моей системы" весьма усиливается от того, что она "проработана", что она подтверждается многообразными жизненными явлениями. Я имею в виду, что исходная посылка, которая позволяет мне назвать Китса поэтом, а Поупа - не поэтом, также позволяет провозгласить демократию дурной системой в теории; а в самом примитивном варианте эта исходная идея звучит следующим образом: логика не объясняет жизнь, или, иными словами, жизнь нельзя судить по законам логики и здравого смысла.
Но я сам постоянно использую логику, скажете вы? Разумеется, но я прибегаю к ней в определенных случаях, чтобы проделать работу, с которой логика легко справляется. Если я скажу, что коса не совсем подходящий инструмент для проведения хирургических операций, я же не обязан после этого косить траву скальпелем? Микроскоп хорош по-своему, а телескоп - по-своему, но именно микроскоп используется в бактериологии. Вы знаете, не так ли? со времен этой злосчастной Реформации наши сограждане говорили много ерунды об Аристотелевой логике и искали, в самой гротескной манере, некую "новую" логику. Наш выдающийся лжепророк Бэкон (негодяй, бесконечно более виновный, нежели Гоббс) начал этот поиск в Англии своим Novum Organum; и если вы хотите оценить по достоинству "образованную" глупость, достичь тех невероятных глубин, в которых может утонуть знающий человек, - тогда прочтите сравнение "древней" философии и "новой" философии у Маколея. Эссеист утверждает, что "старая" философия была нехороша, поскольку она так и не привела к созданию парового двигателя и телеграфного столба. Разве не унизительно даже думать, что мы принадлежим к тому же биологическому виду, что и "великий" Маколей? Но если я скажу вам, что греческий алфавит был нехорош, поскольку он не годится для поджаривания бифштексов, вы, вероятно, почувствуете некоторую неловкость и удалитесь; если же вы окажетесь достаточно милосердны, то скажете квартирной хозяйке, что обо мне следует "позаботиться". Но подобное утверждение ни на йоту не безумнее Маколеева "сравнения" философии, по достоинству так именуемой, с физическими науками, важными с утилитарной точки зрения. Да, вся напыщенная болтовня, которую мы слышали о логике, - бессмыслица совершенно того же типа. Схоластическая логика, говорят люди, не открыла истины. Это совершенно верно, но схоластическая логика и не предназначалась для того, чтобы открыть истину. Она делала выводы из истин уже открытых, из предпосылок уже доказанных, но сама могла создавать исходные посылки в той же степени, в какой коса, скажем, создает траву. И существует, что само по себе забавно, целый класс людей, которые презирают формальную логику, которые настаивают на том, чтобы вы давали логические обоснования действиям и впечатлениям, которые находятся вне юрисдикции логики. На одном дыхании они произносят: "Аристотель бесполезен, потому что Органон никак не мог привести людей к изобретению желудочного зонда"; а в следующее мгновение они уже спрашивают вас: что вы имеете в виду, когда восторгаетесь "Одой греческой урне", если не можете дать логического объяснения своему восхищению. Ваша религия не опирается на фундамент логики, говорят они. Но разве что-то, имеющее подлинное значение, опирается на этот фундамент? Можете вы свести "Смерть Артура" к основательным силлогизмам Barbara <модус первой фигуры силлогизмов>? Можете вы низвергнуть Солисберийский собор с помощью Celarent <еще один вариант первой фигуры силлогизмов>? Каково рациональное объяснение нашего восхищения и радости при виде пустынных холмов? Разве величественная симфония, волнение и торжество органа, голоса хористов, может быть проверена в процессе понимания? Но возможно, я неверно сужу о людях, которые задают подобные вопросы. Когда они говорят, что логика не открывает истины, то несомненно имеют в виду формальный анализ процесса рассуждений, который вполне заслуженно получил наименование "логика"; но я продолжаю думать, что когда они порицают религиозные или художественные переживания, потому что они "нелогичны", - в данном случае под "нелогичным" они подразумевают то, что не соответствует простоте и комфорту пищеварительного процесса или коммерческих способностей. Они ужасные люди, поверьте, некоторые из подобных типов. Например, я спрашивал, боюсь, в тоне чрезмерно восторженном, о "причине, по которой" мы испытываем благоговение и восторг, оказавшись в непосредственной близости к холмам. Но в некоторых кругах мою проблему очень быстро решат. Мне скажут, скорее с сожалением, чем с раздражением, что мои переживания при виде некоторых очертаний земной поверхности обусловлены тем фактом, что воздух в холмах богат озоном, что существа, принадлежащие к расе людей, получают инстинктивное удовольствие, вдыхая этот воздух, к тому же весьма полезный для пищеварительных процессов. А если я попытаюсь сменить тему и рассказать, что испытываю столь же сильное, хотя и несколько иное наслаждение при зрелище далекого, скрытого туманом болота в час, когда солнце погружается в заросли трепещущего камыша - полагаю, после этого придется мне услышать, что некий мой далекий предок обнаружил в подобном месте "птеродактилей изобильных и крылами могучих"; а если мне нравятся леса, то исключительно потому, что на ветвях моего фамильного древа сидела обезьяна, а если я влюблен в древние сады, то опять же потому, что я "троюродный брат червя".
Итак, я признаюсь вам, что трудно совладать с собой, общаясь с подобными людьми, но кто-то может и попробовать. Помните, как была отложена свадьба Транниона? Жених со своей свитой смело отправился в приходскую церковь, где невеста прождала полчаса - и все впустую. Туда отправился посыльный, который увидел следующее <...>
Вы видите, что "логика" капитана Транниона была железной, только это была логика мореплавателя, а не жениха, который отправляется в церковь верхом. В наши дни найдется великое множество людей, которые неспособны явиться в церковь вовремя по "причинам" столь же основательным, как у Транниона; и когда я слышу о "научных основах литературы", мне это всегда немного напоминает о тех пугалах, беспорядочно блуждающих от одной стороны прохода к другой по пути на свадьбу. Мораль, знаете ли сводится, к тому, что до цели они не добираются.
Я однажды пытался переубедить материалиста в подобных выражениях. Он начал свой ответ, сообщив, что время и мысли, посвященные религии (они никогда не замечают, что искусство и религия опираются друг на друга, что религия является основой высокого искусства), - пустейшая трата времени, поскольку подобные мысли лишь отдаляют нас от наблюдений за окружающим миром, который нам следует изучить как можно обстоятельнее; и позднее он одобрил некое изречение Конфуция, посвященное тому, как глупо заботиться о будущем. Тогда я буквально набросился на него. Он признал, что агрономия - это хорошо, и я указал ему, что Англия была превращена из дикой пустоши в роскошный сад усилиями монахов. Он согласился, что основание и поддержка больниц и богаделен - не совсем пустая трата времени, и я показал ему, что подобные учреждения были основаны церковью в прошлом и поддерживаются церковью в настоящем. Тогда он допустил, отвечая на мой сократовский вопрос, что живопись - это нечто, а я продемонстрировал, что вся живопись основана на религиозных импульсах, а величайшие в мире картины предназначались для украшения храмов. Потом они признал ценность архитектуры, и я тотчас припомнил Парфенон, все средневековые соборы и чудесные каменные храмы Цейлона. Он согласился, что путешествия способствуют образованию, а я твердил ему о паломничествах; он признался, что с удовольствием читал латинских и греческих классиков - от случая к случаю - и получил от меня информацию о монастырских скрипториях и о той роли, которую они сыграли в сохранении древней литературы. Что же касается блаженства формирования характера в согласии с учением Конфуция - в утренней газете как раз обнаружилась статья о классе мандаринов! Да, мой рационалист вообще ничего не смог на это ответить, за исключением неясного замечания, что римляне строили дороги - каковое замечание, учитывая состояние Англии в шестом веке, было настолько же полезно, как и в чем-то сходное суждение тетушки мистера Ф., что на Дуврской дороге есть верстовые столбы. Я открыл ему, что римская цивилизация, которая способствовала созданию нашего государства, дала нам и Св. Остина; и ему пришлось признать, что высказанное ранее суждение о религии как совершенной потере времени и усложненной форме праздности было, мягко выражаясь, неподтвержденным. В конце концов он любезно, но твердо заметил, что религия не рациональна; и я израсходовал все аргументы, к которым обращался сегодня. Я имею в виду, что показал ему: хорошо рисовать картины, писать поэмы, изобретать разные небылицы, сочинять симфонии, но так же хорошо медитировать и наслаждаться всеми этими созданиями. После этого он вынужден был признать, что его отрицательное суждение опровергнуто и что он больше не может сказать: "То, что не рационально, - абсурдно".
А потом началась настоящая потеха. Я принес войну в самое сердце вражеского лагеря; то есть в подлинную, наблюдаемую жизнь, в повседневный мир фактов и опыта. Вы говорите о "разуме", заметил я, и осмелюсь предположить, вы не станете возражать, если я заменю при случае разум на "здравый смысл", поскольку в вашей фразеологии, видимо, два термина практически равнозначны. Очень хорошо, в таком случае, разве вам не кажется, что здравого смысла предостаточно и во многих действиях животных? Возьмите, к примеру, маленьких птичек, которые нападают на сову целый день, чтобы их враг постоянно бодрствовал и не смог бы охотиться ночью. Или возьмите случай муравья, который доит тлю. Взгляните на пчел, которые оказываются на высоте положения, когда переживают, с удивительной изобретательностью, ужасающую потерю королевы. Или вот пес, который тащит раненого товарища в больницу, где того могут вылечить. Все это примеры здравого смысла, верно? Они так же рациональны, как телеграмма: "Продавайте кобр немедленно". Очень хорошо; итак, животные наделены значительным запасом разума, и не просто механическим разумением, но разумом, который может подняться к высотам непредвиденного и исправить нежданное зло. Когда экспериментатор наклоняет пчелиный улей в одну сторону, так что равновесие оказывается под угрозой, некоторое количество пчел взбирается по стенке улья и располагается на противоположной стороне, чтобы сохранить баланс; здесь не используется никаких механизмов, только рассчитанный и разумный план. Животные, таким образом, наделены разумом и его следствием, изобретательностью; средства используются для достижения целей. Но как же обстоит дело с инстинктом? Что побуждает ласточек вить весной гнезда? Может ли пчела увидеть преимущества шестиугольной ячейки? Разве муха, откладывающая яйца, повинуясь собственной природе, здесь и там, в еду или в навоз, или в трещину на стене, рационально предвидит, что обеспечивает будущих личинок единственно подходящей пищей? Нет; но тогда выходит, что животные совершают "иррациональные" действия; хотя они наделены здравым смыслом, они совершают такие поступки, которые могут в некоторых случаях причинить им неприятности, а это уж никак не здравый смысл. Но если муха откладывает яйца в мясо, лежащее у меня на столе и не ведает, зачем, то я, человек, могу петь Sanctus, и молить о том, чтобы я мог присоединиться cum angelis et archangelis, cum thronis et dominationibus, Cumque omni militia caelestis exrcitus.
И взгляните теперь на жизнь человеческую; великие coups <потрясения - фр.> войн, торговли, дипломатии, всех жизненных событий оказываются зачастую, или обычно, следствием "интуиции", то есть иррациональных и необъяснимых мыслительных процессов, которые не поддаются никакому анализу. Если знание, успешное и победоносное постижение людей, явлений и стратегии, является "рациональным" продуктом, тогда, конечно, изречение Карлейля справедливо, и каждый из нас станет, по собственному выбору, гением в дипломатии, в торговле или на поле брани. Но мы знаем, что это не так и что человек, просто подумав об этом, не сможет сделаться, скажем, Стоунуоллом Джексоном <один из самых одаренных генералов-южан>. И все мы слышали о "разуме женщины" - "Я не знаю, почему я уверена, что х=а, но я уверена" - и этот исключительно иррациональный процесс часто приводит нас к истине. Итак, я заканчиваю: ваш "разум" оказывается отнюдь не повелителем мироздания, он превращается в скромного, хотя и полезного, младшего помощника, в рядового советника и ни в коем случае не является исключительной силой, даже в делах обыденного повседневного существования. Отчего-то разум, сам по себе, без всякой поддержки, не позволяет вам обеспечить достойное существование продажей резинок и кружев, а вы пытаетесь убедить меня принять его предписания в делах, касающихся высочайшего парения духа. Вы снижаете планку и переходите от Его Королевского Величества в Совете к Магистратам Малого Педлингтона, собравшимся на Малые Сессии!
Здесь мой рационалист поставил точку. Знаете ли, сказал он, что некоторые люди имеют почти фантастические способности к решению математических проблем: в таком случае вы хотели бы отказаться от преподавания обычной арифметики? Я не был подготовлен к такому вопросу; однако заметил, что его аналогия не совсем точна. Дело, ответил я, состоит в следующем. Определенное количество "проблем", по общему признанию, лежит совершенно за пределами юрисдикции "обычной арифметики", но не составляет ни малейших трудностей для "скоростного арифмометра", получавшего результаты, которые очевидно верны. И потому я полагаю правильным доверить ему решение всех проблем сходного характера, даже несмотря на то, что "обычная арифметика", признанная некомпетентной, уверяет меня, что его ответы полностью ненадежны - случай школьника, отвергающего бином Ньютона, потому что не может его доказать по учебнику или по "правилу трех". После этого я ушел, не дождавшись ответа, и подозреваю, что мой друг провел остаток вечера, демонстрируя, что собор в Солсбери "противостоял" фактам Биологии, а Пречистых сестер следует поставить в один ряд с душевнобольными преступниками.
Но, знаете ли, настоящим безумцем был я. Вы же "не согласились" со мной, когда я пренебрежительно отзывался о греческом алфавите, потому что он не способствует поджариванию стейков; я даже подсказал вам, какие меры следовало бы предпринять в том случае, если б я сделал столь пугающее замечание. А как прикажете мне спорить с сектой последователей Маколея, с племенем, которое дерзает произносить такие слова:
"Несомненно, если судить о дереве, которое посадил Сократ и которое поливал Платон, по цветам и листьям, то это благороднейшее из растений. Но если мы подвергнем его простой проверке по методу Бэкона - если мы будем судить о дереве по его плодам - наше мнение об этом растении будет не столь благосклонным. Когда мы соединим все полезные истины, обретению которых мы обязаны этой философии, к какому результату мы придем?... И когда мы станем искать чего-то большего - того, что способствует комфорту или смягчает страдания человечества - мы вынуждены будем признать свое разочарование".
Нет; здесь больше говорить не о чем. Если б ученая свинья обрела голос и способность к правильной речи, если б она выразила свое презрение к искусству поэта, ничего не добавляющему к удовольствиям лоханки - тогда мы могли бы подивиться этому чуду, но не согласились бы с этим мнением; и бесполезно спорить с Ученым Ослом, который с презрительным любопытством прислушивается к пению хора в кафедральном соборе.
Возможно, вы удивляетесь, какое отношение весь этот мой монолог имеет к нашей основной теме - литературе? Но разве вы не видите, что я все время только тем и занят, что повторяю наши старые выводы, пользуясь несколько иными языковыми средствами? Я, может быть, выступаю перед вами в роли последнего из Рыцарей, галантного борца за права Святой Церкви, но на самом деле я только доказываю вам, каждым своим словом, что сочинения Джейн Остин - не литература. Да, это именно так. Если наука жизни, если философия сводится к серии математических теорем, поддающихся рациональному доказательству, тогда "Гордость и предубеждение" является высочайшей вершиной литературного искусства; но если нет, если мы, ощущая присутствие чуда, странствуем по волшебному миру, если все наши радости исходят свыше, из иного мира, где странствует Таинственный Спутник - тогда создание точных подобий внешних форм уже не считается нашим искусством, а достоверный отчет - нашей истиной; ибо нам, посвященным, предстанет Символ, и мы найдем Знак и узрим, под покровом внешних и подчас неприятных случаев, само Явление и вечное соприсутствие Божества.
Мы следовали в поисках Экстаза по многим странным путям, мы обнаруживали его в разных странных обличьях, но думаю, что теперь, и только теперь, мы открыли его полное и совершенное определение. Ибо Ремесло принадлежит Времени, а Искусство - Вечности.