Аннотация: Маленькая книжка Артура Мэйчена (1923). Полный вариант (с иллюстрациями) в журнале "Культурный слой" (www.lito-tver.ru).
Артур Мэйчен
Странные дороги
С богами по весне
Иллюстрации Джозефа Симсона и Х. Р. Миллара
No А. Ю. Сорочан, перевод, 2010
Оригинал:
Arthur Machen. Strange roads. London: Classic Press, 1923. 48 pp.
Странные дороги
Из всех дорог, по которым мне приходилось путешествовать, самая странная была и самой короткой.
Далеко на Западе есть узкий проселок, полускрытый зеленью, заросший по обеим сторонам папоротниками, затененный и прохладный - над ним нависают ветвей ясеня. В какой-то момент дорога разделяется, будто предлагая путешественнику выбор - направо или налево. Поворот направо приведет вас к замку, который большинство путешественников смело назвали бы старым. Это замок Манорбье, построенный тогда, когда норманны появились в Уэльсе - в двенадцатом столетии. И вот мы здесь, среди руин, и все же в величественном месте, где стены изгибаются наружу, смыкаясь с землей - строители именуют этот принцип "осадным". Замок возвышается на своего рода утесе или мысе, обращенном на запад к заливу; розовые бастионы и больверки из древнего красного песчаника покрыты блестящим орляком, золотистым дроком и алым вереском. Благородное место и благородные воспоминания: Джеральд Барри, именуемый Гиральдусом Камбренским, родившийся в этом замке, называл его самым прекрасным местом из всех, какие он повидал.
Но и теперь этот замок остается новым, хотя ему уже минуло семь веков. Если вы свернете налево, вы двинетесь вглубь материка, прочь от морского берега. Короткая тропа выведет вас к высокой, продуваемой всеми ветрами площадке, откуда синее море просматривается вдали, почти до самого Тенби, но вблизи вы его не увидите. А потом вы спуститесь в тихую долину, и здесь дорога превратится в полевую тропу, которая взбирается еще на один холм и пересекает дворик белого фермерского домика, сверкающего в солнечных лучах. Здесь вы снова окажетесь на возвышенности и снова не увидите никаких признаков моря. Дорога сужается и уводит под высокие терновые ограды, отделяющие вас от пастбищ и вспаханных полей; и наконец, у поворота ограды, далеко внизу, внезапно появляются бескрайние просторы моря - покрытые клочьями белой пены, сливающиеся с синими небесами и сияющим воздухом. Но над водной гладью на фоне небес возвышаются укрепления старого замка - доисторической твердыни.
Земля убегает у вас из-под ног, будто стекая вниз, в бескрайние заросли вереска, дрока и ежевики, а потом, зеленея, вздымается к небесам. И на этой вершине, обращенной к морю, различимы ровные, полукруглые осадные рвы, как будто одна огромная зеленая волна возносится над другой, а между ними остается пустое место.
Я полагаю, это был форт изгнанников, место, где бойцы неведомого клана могли сражаться, обратившись спинами к низвергающимся утесам и к морю. А если вы подниметесь по зеленым волнам внешних стен, то ступите на дорогу, о которой я упоминал в самом начале - на короткую дорогу.
Она, кажется, ведет прямо в самое сердце форта, и я могу представить, как вожаки победителей мчались по ней, издавая вопли восторга, подталкиваемые нетерпеливым арьегардом. Легкий путь - а потом резкий поворот: и короткая дорога тотчас обрывается у отвесного края скалы, там, где снизу доносится глухой звук морского прибоя.
Другая странная дорога, известная мне, находится неподалеку от Мальборо. Она ведет от города к высоким холмам - судя по всему, что мне известно, это та самая дорога, на которую ступил Том Смарт, когда он пережил приключение, превратившее маленького старого джентльмена в придорожную гостиницу.
Это было в сумерках летнего вечера, и дорога в тот час будто лишилась оград, стала белой линией на диком, безмолвном холме. Его склон становился все отвеснее с одной стороны, и я обратил внимание, продолжая путешествие, что маленькие тропы вились и сплетались, испещряя дерновую поверхность, перемежаясь низкими, старыми, искривленными терновниками, а потом теряясь и растворяясь в сумраке долины. Каким-то образом, я не ведаю почему, эти странные извилистые тропы среди старых тернов заставили меня и моего спутника вспомнить о Народце - да, конечно, о фэйри - и мы повернули назад к Мальборо. И вдруг, почти внезапно, без всякого предшествующего отдаленного звука, сначала мягко, а потом все громче и громче, до нас обоих донесся резкий перестук чьих-то ног, будто шагающих сзади и с каждым шагом приближающихся к нам. Мы обернулись, готовые разглядеть кого-то, может быть, сильно спешащего и бегущего вперед; но никого не было видно. И хотя воздух вокруг нас затуманился, а большая часть окружающего мира различалась весьма смутно, но дорога, белая и сияющая, не скрытая тенью изгороди, была перед нами, столь же пустынная, как и прежде. Когда мы обернулись и остановились, звук прекратился; но стоило нам продолжить путь, слегка удивившись, как перестук скорых шагов мгновенно возобновился и усилился, будто преследование продолжалось.
Это было не эхо; дорога была покрыта мягкой пылью, и наши собственные шаги оставались почти неразличимыми. А шум, который следовал за нами, казалось, издавали ноги, облаченные в железо и ступавшие по гранитной мостовой. Мы были счастливы, полагаю, когда оказались в той части холма, которая примыкала к Мальборо. Здесь уже делались некоторые приготовления к ярмарке; были поставлены палатки, собирались карусели и зажигались красные гирлянды. Шум шагов, преследующий нас, прервался в тот миг, когда мы различили во тьме сверкание ламп в маленьком городке внизу. Я ничего не объясняю: я просто должен подтвердить, что мы слышали какой-то шум, который казался звуком шагов, но таковым не был - вот и все.
Я говорил о странных маленьких извилистых тропках на холме, которые навели меня, так или иначе, на мысль о Волшебном Народце, так что я полагаю, мне следует объясниться, прежде чем продолжать рассказ: я не из тех счастливых людей, которые думают о фэйри только как о галлюцинации, неважно, зрительной или слуховой. Хотелось бы мне быть таким: ведь подлинные дороги жизни слишком часто, а то и всегда, так тяжелы и мучительны для чувствительных ног, и как было бы чудесно, если б можно было по желанию в мгновение ока переноситься на тропы фэйри, поросшие мягкой травой. И подобные мысли приходят мне на ум снова и снова; но чаще всего я при этом вспоминаю джентльмена из древнего ирландского рода, с которым был когда-то знаком. Я буду называть его ирландцем, потому что предки его поселились в Ирландии в незапамятные времена, но они были нормано-уэльского происхождения и принадлежали не к крестьянству, а к высшему сословию. Что ж, этот юный друг и я вместе рассуждали о литературе, в особенности о мистере Йейтсе и новой ирландской литературе, и я выражал некоторое недоумение по поводу того, что люди с сильным характером, и притом люди верующие, рассказывали о том, как встречали фэйри во время обычных прогулок.
- Это что, - спросил я, - какой-то новый вид символизма? Или что это вообще может означать?
- А что они могли еще иметь в виду, кроме истины? - заметил юный мистер Джеральдин. - Разве ты не можешь увидеть волшебных существ, когда захочешь? Мне достаточно только пожелать, чтобы встретиться с ними; и я часто видел их сидящими на каменных стенах у горных дорог в Галвэе.
А теперь вернемся к странствиям: шесть лет назад я оказался в Белфасте. Я был там с редакционным заданием, связанным с ольстерским движением, что в сентябре 1913 года казалось и сложным, и напряженным делом. По ирландскому вопросу я был настроен весьма открыто. С одной стороны, я не симпатизировал изменникам и недовольным: я полагал - и сейчас полагаю, - что движение за "домашнее правление" развивалось одиозными, жестокими и преступными методами. С другой стороны, как подтвердят все мои друзья, я не принадлежу к протестантам-экстремистам - выражаясь мягко или, как говорят приверженцы риторики, прибегая к согласительному наклонению - и должен заметить, что нахожу нечто необычайно жестокое и грубое в "черных протестантах" с северо-востока Ирландии.
Что ж, я общался большей частью - нет, исключительно - с людьми, которые оказались в политике на стороне оранжистов. Должен сказать, что никогда не встречался с такими обаятельными, открытыми и дружелюбными хозяевами. Они никак не могли остановиться, показывая мне все новые и новые стороны Белфаста, и они потешались над ограниченностью и рвением менее интеллигентных представителей партии.
Когда я исходил Белфаст вдоль и поперек, то сообщил хозяевам, что хотел бы посетить и сельскую местность. Один из этих суровых оранжистов тотчас же заявил, что он охотно отвезет меня за город на своей машине. Мы отъехали от города миль на двадцать, и когда мы проделали половину пути, в облике окружающего мира по обеим сторонам дороги что-то изменилось, и эта перемена произвела на меня странное впечатление. Я не знаю, как выразить тогдашние ощущения в определенной словесной форме, но дикие холмы, которые появились впереди, в отдалении от нас, обрели какие-то нездешние очертания; камни, которые внезапно возникали слева и справа, напоминали остатки твердынь давно исчезнувших племен; и сами терновые деревья, которые виднелись среди полей, указывали на некую надежно сокрытую тайну.
Какой-то демон заставил меня спросить у моего проводника, убежденного пресвитерианина и известного в Белфасте стряпчего, много ли в этой части страны замков, возведенных волшебным народцем. Я ожидал, что в ответ услышу нечто уничижительное. Я думал, что МакФи Гиллеспи предложит мне обратиться к приятелям-католикам, если желательно получить исчерпывающую информацию о разных нелепостях. К моему удивлению, он ответил вполне серьезно. Таким тоном мог бы ответить английский джентльмен, если б его спросили, живут ли по соседству представители известных родовитых семейств.
- Нет, фэйри здесь немного; их куда больше на дороге в Антрим. Но я могу вам показать немало волшебных тернов. Вот, - он указал на старое, скрюченное дерево, стоявшее посреди луговины, - это терн фэйри; и я могу вам прямо сказать, что фермер, арендующий эту землю, - я хорошо с ним знаком; он истинный пресвитерианин, - скорее отрубит себе правую руку, чем прикоснется к этому дереву хотя бы пальцем.
Мы миновали сонную деревеньку; уродливые дома заполняли улицу, на которой не было ни палисадников, ни клумб, ни цветов.
- Здесь иногда непросто, - сказал мистер Гиллеспи. - Видите ли, почти половина жителей - протестанты, а другая половина - католики. Вот почему мы поднимаемся все выше. Поймите, ольстерские поселенцы занимают все лучшие земли в долинах и изгоняют католиков прочь; и чем выше вы поднимаетесь, тем беднее почва и тем больше католиков вокруг вас (Он был честный человек, мой провожатый).
Но я заметил, что, хотя не было никаких признаков зелени, почти перед каждым домом, у самой двери росло рябиновое дерево.
- У вас, здесь, кажется, с любовью относятся к рябине.
- Ну да, - ответил он, - люди думают, что она отгоняет фэйри. И, между прочим, - продолжал мой спутник с лукавой усмешкой, - вы сами увидите, сколько рябин посажено вокруг моего домика, к которому мы сейчас и направляемся".
Потом мистер Гиллеспи заговорил о льняной промышленности; это было новое и многообещающее направление, и он уделял много внимания развитию мануфактур; он был основательным, практичным человеком. Но когда мы прибыли в деревенский домик, я увидел, как и предупреждал мой хозяин, что участок со всех сторон окружен рябиновыми деревьями...
А самой печальной из всех дорог была дорога, которую убили. Я видел такую дорогу в Уэльсе. Она извивалась слева и справа от длинных высоких холмов, и казалась очаровательной и неспешной. Дорога была ровной, а колея - очень глубокой. Папоротники разрастались у высоких краев дороги; дикая земляника была густого красного цвета; изрезанные листья герани как будто сошли с рамок католического требника тринадцатого века, расцвеченного всеми оттенками золота; аронник показывал путнику пурпурные стебли весной и алые ягоды осенью; медоцвет колыхался там, где воды холодного ручья пробивались из-под белого известняка. И над головой сплетали свои листья высокие, странные, сучковатые, сморщенные вязы; так что даже в самый жаркий летний день на этой дороге царили прохлада и очаровательный зеленый сумрак.
Дорога была ровной и тихой, и ее вполне хватало для неспешного сельского движения, для экипажа пастора и коляски доктора. Но богатый горожанин завел здесь дом со множеством новомодных машин. И через год я обнаружил, что прекрасную дорогу уничтожили. Все вязы были срублены; дорогу выпрямили, как будто это было шоссе или рельсовый путь; края дороги по обеим сторонам выровняли на манер железнодорожного полотна. Они стали нагими. Цветы и растения, вся чудесная перемешанная поросль - плющ, жимолость и мхи - исчезли; ручейки с прохладной водой больше не пробивались среди камней.
С богами по весне
Мы не прекратим поисков до самого конца, мы будем искать это до тех пор, пока живут на земле люди. Мы будем искать на самых странных дорогах и всеми возможными способами; некоторые из них мудры, а некоторые - невообразимо глупы. Но поиски не прекратятся никогда.
"Что значит Это?" "Это" - тайна вещей; подлинная истина, которая сокрыта многообразием внешних форм; конец истории как она есть; несколько последних слов, которые сделают ясной и простой всякую невнятную и загадочную страницу в длинной книге, которые распутают все тайны и сложности и покажут, как глубоко сокрыт смысл в тех фразах, которые представляются нелепыми и бессмысленными. Такие слова, прочитанные однажды, озаряют своим сиянием и блеском всю книгу от начала до конца; так свет костра, внезапно появляющийся в ночи в моих родных краях на западе, озаряет окрестные леса и темные долины и указывает страннику путь в диких, туманных местах.
Нет сомнения, что есть тайна, великолепная тайна, сокрытая во всех вещах; и возможно, древние алхимики имели в виду как раз эту тайну, когда говорили о порошке превращений, философском камне, который обращал в золото все, к чему прикасался.
Есть множество путей для великого поиска тайны. Некоторые из них наполняют мою душу неизмеримой усталостью. Не так давно в ежедневной газете появилась иллюстрация, которая сопровождалась странной историей. На изображении была голова Христа. Это оказалась фотография с картины, сделанной дамой, по ее словам, начисто лишенной художественных способностей. Но она работала "под контролем духов" и создала это чудо. Великие авторитеты спиритуализма сообщали, что нарисована самая совершенная голова Христа.
Что ж, я осмотрел ее и мысленно воскликнул: "увы!" Я не художник и не художественный критик. Но если кто-то бросит взор на один из шедевров, сохраняя спокойствие, то он угадает что-то - несомненно, очень немногое - но все равно что-то из элементов, составляющих шедевр. Школьник в очень раннем возрасте узнает, что "пес" не читается как "к-о-т", и ничто не заставит его отступить от этого простого убеждения. То же случилось и со мной, когда я рассмотрел эту газетную фотографию с изображением головы Спасителя, сделанного миссис или мисс Как-ее-там. Я мог разобрать, что работа гротескна, сентиментальна и пуста, что она имеет столько же отношения к религии или живописи, сколько поэмы покойной мисс Фрэнсис Ридли Хавергейл имели к литературе. Знакомые художники сказали мне, что в техническом отношении работа далека от совершенства; и я нисколько не сомневаюсь, что они правы.
И что же - несколько дней спустя в газете появилась еще одна фотография. Это снова было изображение головы Христа. Ее нарисовала другая леди, шведского происхождения, несколько лет назад; и снова, как было сказано, под действием духов. Было очевидно, что картина номер один была основана на картине номер два, а это - если развить мысль - означало, что английская духовидица имела возможность ознакомиться с работой своей шведской коллеги. А потом английская художница заявила, что не имела с духами ничего общего.
Вот и все; и ничего важного, как частенько говаривал старый мистер Кимбл, актер. Но тайну не разгадать, двигаясь по этому дурацкому пути.
Это было много лет назад; но однажды я видел маленький отблеск тайны, скорее слабый лучик с огромного расстояния, ненадолго промелькнувший и озаривший меня и мгновенно позабытый, но так и не исчезнувший из памяти, все еще возникающий из-под завесы прошедших тяжких лет и становящийся ярче и яснее по мере того, как дни становятся короче, а тени на холмах длиннее и длиннее.
Да, это было давно, сорок лет назад или около того. Я и двое моих друзей, Билл и Джек, отправились на прогулку в обычный мартовский день. Все мы теперь поседели; все мы подсушены, поджарены, смяты и обожжены на огне жизни; а тогда мы были счастливы и свежи, и я был самым юным и свежим из нас троих. И все мы настроились на поиски приключений; мы хотели отправиться в Уск - маленький городок в наших краях, расположенный на западе - и добраться до места новым, неведомым путем. Теперь всякий выяснит прежде самый надежный автобусный маршрут или выберет самый быстрый поезд и будет придерживаться избранного направления; я просто возненавижу любого, кто станет развивать теорию, согласно которой будет интересно добраться в Сити из Сент-Джонз-Вуд через Клеркенвелл или Пентонвилль; но мы теперь живем в железный век. А тогда Билл, Джек и я отправились в Уск и решили найти новый путь в этот достойнейший город, в котором обитали две тысячи душ или около того. В те дни городом управлял мэр; я разорвал все отношения с либеральной партией в тот день, когда лорд Розбери провел в парламенте билль о Нереформированных Корпорациях, после чего мэры и бэйлифы прератились в Местную Администрацию.
Итак, мы отправились в Уск и мы выбрали дорогу, которая вела к Понтипул у подножия гор - нисколько не похоже на дорогу в Уск, - а потом оставили ее, свернув на тропу, которая, казалось, должна была привести нас к желанному концу путешествия. Должна была привести, но вовсе не собиралась этого делать; ведь тропинки спутываются, и извиваются, и сворачиваются в земле Гвент; но мы все равно шли в Уск, и тогда - заметьте это "тогда", рационалист - тогда мы знали, что все тропы ведут в Уск. Мы все это знали: Билл, Джек и я.
Был великолепный мартовский день. Ветер выл и шуршал, шелестел и потрясал ветки засохших деревьев. Он был резким и холодным, однако дул, я это помню очень хорошо, из-за огромных стен высоких гор с запада, гнал перед собой белые и серые кучерявые облака на восток, над земляными валами, над теми сокрытыми долинами, где маленькие ручейки легко и быстро бежали в зарослях ольхи, над холмами, где возвышались одинокие сосны, над мрачно нависавшими над землей ветвями деревьев, которые в унылом спокойствии замерли в зимнем своем одеянии. Мы шли вперед по нашей тропе, смеясь, поскольку мы знали - заметьте это "поскольку", атеист, - насколько маловероятно, что мы когда-нибудь доберемся до Уска, и поскольку мы знали также, что должны неминуемо попасть туда.
Некоторое время спустя дорога показалась нам многообещающей. Казалось, что она и в самом деле ведет нас в правильном направлении. С этим нельзя было смириться, и мы воспользовались первой же развилкой, какая попалась на пути. По совести говоря, следует заметить, что причина была не столь уж возмутительна; было бы не совсем точно сказать, что тропа, открывающаяся нам за поворотом, ведет скорее в Константинополь, чем в Уск; но все же этот путь казался невероятным, и мы с готовностью ступили на него.
Хотелось бы мне припомнить в точности, как все случилось. Ах, в эти сумрачные, поздние унылые часы - если б кто-то мог воссоздать все оттенки зари. Но, по правде сказать, помню я очень мало: только одно чудо - а оно всегда остается чудом, - путешествие через новые края и созерцание вещей, которые странны и потому несут откровение неизведанного. И это откровение вы с тем же успехом можете обрести на деревенской дорожке, как и в странствиях в самые дальние уголки земли. Но в какой-то момент этой прогулки, когда мы болтали о Мод и Мег, а также о странных опытах, не подходящих для слуха леди, меня настигла внезапная вспышка высшего, нездешнего света.
Мы обходили маленький холм. Он был укрыт жесткой травой, которую иссушила зима; потемневшими стеблями папоротников; ежевикой, которая давно рассталась с темными и блестящими осенними плодами; искривленными древними терновыми деревьями, мрачными и будто мечтающими о волшебной стране. И пока мы шли своим путем, когда сильный ветер сотрясал нагие, бурые ветви, проносясь с ревом в долину, к ручьям, а огромные облака неслись вдаль, к морю - тогда я и увидел на склоне холма, под низкими сухими ветвями терновых деревьев, среди высохших папоротников, зеленые листья и бледно-желтые цветы нарцисса, сотрясаемого этим сильным холодным ветром.
Vere Deus. Уже давно забыто, как Билл, Джек и я неизбежно вышли, следуя по нашему невероятному пути, к мосту, а потом на улицы Уска, к "Трем Лососям", гостинице из старых, счастливых воспоминаний. Все позабыто, но одно помнится всегда: сияющее явление божества.
Полный текст (с иллюстрациями) должен появиться в Интернет-журнале "Культурный слой".