Иногда в архивах обнаруживаются странные бумаги: направленные из ниоткуда в никуда и не достигшие цели, потерянные и найденные, посланные неведомо кем неизвестно кому, лишенные практической ценности, относящиеся к давним (а может, и не столь уж давним - дат ведь на них нет) временам. Их невозможно использовать в научных или познавательных целях, поскольку атрибутировать и как-то объяснить описанное нельзя. В сущности, большая часть всех архивов и состоит из таких бумаг, и только человеческое усердие способно как-то упорядочить эти безумные горы. Работники этих замечательных заведений убеждены в собственной необходимости настолько, что ограничиваются подшиванием всех документов в одинаковые папочки и расстановкой инвентарных номеров, совершенно не интересуясь дальнейшей судьбой своих выразительных, но совершенно непрактичных произведений. Только случай в конце концов позволяет таинственным листочкам бумаги оказывать случайное воздействие сначала на редких посетителей читальных залов, а потом - если уж совсем повезет - и на широкую публику.
Перед вами попытка воплотить такую счастливую случайность. Копаясь в архиве одного известного дворянского семейства, я тщательно исследовал по долгу службы переписку главы фамилии - по крайней мере, пытался делать это, поскольку в папках писарские копии девятнадцатого века соседствовали с пергаментами незапамятной древности, когда и самого рода, обозначенного на обложках дела, вовсе не существовало. Большая часть открытий в таких условиях могла носить только случайный характер и представлять интерес для узкого круга специалистов. Но эта бумажка к таковым не относилась. Никому из членов семьи она не могла быть адресована и попала в их архив невесть когда. Ни даты, ни подписи на бумаге нет, а визит с фотокопией к специалисту только запутал дело окончательно. Другой маститый ученый, только что не разжевав документ, выдал следующий перл: "Текст далеко не новый. Вряд ли это девятнадцатый век, но качество бумаги позволяет предположить, что использовался чистый лист, пролежавший где-то с незапамятных времен. Запись же сделана гораздо позднее. Но ничего определенного, увы, не представляется возможным сказать".
От научного использования рукописи пришлось отказаться, тем более стиль ее куда ближе к нашему литературному языку, ничем не замечателен и не оригинален. Видно, что автор был человеком образованным, но отнюдь не передовым, вряд ли мог силой только силой фантазии воссоздать эту картину. Скорее он писал донесение - но кому? И почему оно не достигло цели? Почему написано в такой странной форме?
На эти вопросы можете ответить вы - если рискнете. Я же только воспроизведу близко к тексту свое открытие.
Автор повествует о своем возвращении из экспедиции, в рамках которой выполнял некую правительственную миссию, одобренную императором. Вероятно, исполнял он и какие-то политические поручения на северной границе России. Но на первом плане стояло искоренение "самоедских суеверий" и "помощь в утверждении истинной православной веры" среди инородцев. Он довольно успешно с этим справился, почти не встречая сопротивления. Возводились новые храмы, размещались в новых приходах священнослужители, а наш герой двигался дальше.
Экспедиция, подобно многим другим, исчезла со страниц истории, а переход малых народностей под сень православия был объявлен добровольным. Все эти нравственные вопросы "дипломата" не слишком занимали. До определенного момента он был озабочен самыми меркантильными вещами - награждением, продвижением по службе, возвращением домой. И вот мечты сбылись, но на обратном пути он сбился с дороги. На полузаброшенном постоялом дворе субъект, назвавшийся хозяином, неправильно указал направление, и в результате наш господин в сопровождении единственного слуги ночью оказался на теряющейся в траве дороге, шедшей через глухую чащу.
Следующий фрагмент приведу целиком:
"Мой слуга Иван беспрерывно крестился и охал позади, а сгустившиеся сумерки не благоприятствовали терпению и довольству. Я окрикнул его:
- Чего орешь, дурак? Ну ночь, ну темно - дорога есть и лошадь тоже!
- Мне в деревне вчера мужичок, ваше превосходительство, такое нарассказал... Будто самый это темный что ни на есть край, а самоеды здесь свои шабаши вели и всякие непотребства...
- Слушай всяких пройдох побольше - еще не того наслушаешься! Ведь самоеды все крещены, никакие суеверия больше не вернутся. Да и не было в этой глуши никаких святилищ, просто быть не могло!
Признаться, я больше успокаивал себя, чем его. Хозяин постоялого двора мне сразу показался подозрительным: весь оброс черными волосами, веки будто не поднимаются да и сам еле ходит. А кто-нибудь из убежденных язычников мог и решиться напасть на царского посланника - хотя бы отомстить за наши действия. Но в панику впадать я не собирался, да и слуге хотел помешать...
Я приказал ему зажечь факел, захваченный все у того же хозяина. Темная тропа, густой хвойный лес озарились неверным светом. И никого... Дорога вьется впереди, но никакого просвета не видно.
- Прибавим ходу, Иван! Лес вечным не будет, куда-нибудь выедем, благо дорога впереди!
Я начал громко насвистывать - на случай, если кто-то все же за нами следит, следовало внушить врагу, что мы так просто не сдадимся. И вовремя - -впереди послышался негромкий топот. Иван ахнул:
- Вот оно! Говорили мне - за седьмым поворотом, к ночи... Тут она, святыня и была...
- Не глупи! - я снова попытался исправить положение. - Видишь, на дороге следов нет. Значит, нет и никакой засады. Мы же еще два часа назад не знали, где именно поедем. Просто какой-то путник, у которого можно спросить дорогу...
Тут факел зачадил и погас. Я приказал Ивану вновь зажечь его.
- Не могу, барин! Не загорается - и все... - простонал он.
Я обернулся назад - и пропустил самое начало кавалькады, вылетевшей из-за деревьев. Зато Иван все увидел в неверном свете вспыхнувшего на миг факела. На это указывал его истошный, нечеловеческий крик.
Сам я смог разглядеть немногое: факел угас вновь. Но ехавшие прямо на нас были достаточно медлительны, чтобы можно было их рассмотреть. Впереди - старик с огромным молотом, без напряжения державший орудие на плече; второй - высокий, на одном глаз повязка... Дальше шли и совсем нечеловеческие фигуры, очертания которых только указывали на что-то ужасное. А передать их на бумаге я не смогу... Помню только закутанную в черное фигуру, взмахнувшую чем-то вроде косы. Пытаясь уклониться от удара, я натянул поводья. Конь дрогнул и, сойдя с тропки, упал. Я на миг потерял сознание, но почти сразу же откатился чуть в сторону.
Когда я приоткрыл глаза, то скорее почувствовал, чем увидел наклонившееся надо мной лицо. Именно лицо; тело отчетливо не воспринималось. У существа были длинные неряшливые усы, отливавшие золотом даже во тьме. Эта деталь отличала его от прочих и делала заметным. Существо обернулось назад и сказало кому-то - очень тихо, но разборчиво:
- Ведь это один из них. Подумать только - как забавно!
- Убить его, - прошипели сзади.
- Ну уж нет... Уходим мы навсегда и не оставим в память о себе такого низкого злодейства. Если б он и подобные ему знали, что творят... А так мстить не стоит. Нам пора, братья! Держитесь бодро - пусть память об этом дне останется на веки вечные!
И что-то теплое коснулось меня. Может, это был кончик длинных усов, а может... конечно, я не уверен, но вроде бы это было что-то влажное и соленое... Хотя какая уж тут уверенность в собственных ощущениях, когда проваливаешься в глубочайший обморок...
Я очнулся наутро, когда солнечные лучи почти разогнали туман и дорога выглядела вполне обычно. Простая тропка в лесной чаще. Ничего сверхъестественного точно не было. Но тело моего верного слуги лежало неподалеку. Черты его закоченевшего лица выражали ужас, а на теле не было ни царапины. Конь Ивана исчез, мой запутался в ближайшем кустарнике и напомнил о себе неистовым ржанием.
Меня обуял страх; здесь оставаться казалось невозможным. Преодолевая дрожь, я вскочил в седло, забыв о трупе и о своем поручении. Я мчался вперед и через пару часов оказался в мирной деревушке, где никто не проезжал ни в эту, ни в предшествующие ночи. Жителям я, наверное, показался сумасшедшим, как и командиру военного отряда, расквартированного неподалеку. Но обнаруженный в лесу труп хоть отчасти убедил его в правоте моих слов. Правда, никакие доказательства не смогли убедить лейтенанта в реальности наших ночных противников. Мог ли я сказать ему, что в том месте, куда упала слеза усатого великана, на щеке моей появилось родимое пятно?
И это единственный знак, который я могу предъявить какому угодно суду... Но что он докажет? Что я настолько уверился в реальности собственного бреда или что действительно с нами встретились те, о ком я думаю? Те, кого боюсь назвать их истинными именами... Те, кого мы изгнали из нашего мира - быть может, чуть преждевременно...
Как бы то ни было, эти сведения не должны получить широкой известности. Данный доклад предназначен только для ваших глаз; давать или нет ему хождение - решайте сами".
Ни даты, ни подписи в конце бумаги нет. Есть размашистый росчерк чьей-то другой руки: "Поместить в архив". Видимо, это указание не было исполнено с должным тщанием. А больше у судьбе изгнанников неизвестный докладчик ничего не сообщил. И мне тоже к этому нечего добавить.