Однажды я поймал Домовенка. Совсем не нарочно. Случайно. Просто с вечера я не совсем плотно закрыл банку с джемом и не смел со стола крошки печенья.
У меня уже не было сил убирать за собой. В последнее время, с тех самых пор, как я снял квартиру и переехал из общежития в отдельные апартаменты, у меня в институте началась полоса невезения.
Как будто кто-то насмехался над моим намерением сдать сессию досрочно и уехать на все лето с геологической партией.
На трех подряд лабораторных работах у меня (и только у меня!) выходили из строя измерительные приборы. В конспекты лекций вкрадывались невозможные ошибки (как будто писала не моя, а чужая, совершенно безграмотная рука!). Да и договариваться с преподавателями по поводу сдачи зачетов стало накладно. Какой-то заядлый шутник (наверное из числа моих бывших соседей по общежитию) поздравил меня на доске объявлений с наследством - виноградником и замком в Бордо!
Студенты, конечно, от души со мной вместе над "наследством" смеялись, а преподаватели завистливо спрашивали, знаю ли я французский язык, и не собираюсь ли оставить институт.
Моим заверениям в том, что наследство - всего-навсего шутка и у меня вообще нет родных, никто почему-то не верил. Теперь говорить о досрочном зачете без коробки хороших конфет или бутылки вина было просто нельзя.
В довершение ко всему бригаду грузчиков, в которой я подрабатывал на товарной станции, перевели на ненормированную ночную работу. Так что я выматывался так, что сил на рутинные домашние дела не оставалось.
Домовенок сидел в опустевшей банке.
Банка была достаточно высокой, и Домовенок не сумел из нее выбраться. Если бы не длинные розовые уши, его можно было бы принять за толстую, прожорливую мышь.
Очевидно, это сходство его очень пугало. Откуда ему было знать, что я решу сделать с мелким домашним вредителем?
Мой пленник ритмично попискивал и выкатывал бусинки-глазки.
- Ну, ну, - попытался я его успокоить, - кошке я тебя не отдам. У меня ее нет.
И тогда он в отчаянии начал выводить подушечками лап на разводах джема на стекле цифру "202".
Я уже потом догадался, что это был перевернутый сигнал "SOS".
- Пи! Пи! Пи! - верещал мой пленник.
Не ругайся, - казал я. - Сам виноват. Если бы ты не пожадничал и не съел весь джем, ты бы смог вылезти и без моей помощи.
Я наклонил банку и дал сердючке-обжоре возможность выбраться наружу.
Ну не то, чтобы я искренне верил в нечистую силу. Но был же кто-то, кто по ночам связывал шнурки на моих ботинках, заплетал мои волосы в косички, открывал нараспашку дверцу холодильника и проделывал множество других несуразных и, наверное, как ему казалось, прикольных вещей. В хорошо мне знакомом духе топорного интернатского и студенческого юмора.
Уши у Домовенка мелко дрожали. Он, видимо, ждал, что за джем и хулиганские выходки придется отвечать.
Я взял безобразника на ладонь, морщась от уколов непроизвольно сжимавшихся коготков, и опустил на пол. Жалко!
На следующее утро я не обнаружил обычного беспорядка. Зато плошка варенья (из стратегических запасов моей квартирной хозяйки), которую я поставил на полу возле дырки в плинтусе, оказалась пустой и даже, как будто бы, вымытой. Рядом с ней лежало что-то похожее на многослойное пирожное.
Ответом, который мне приготовили, были сшитые вместе обгрызки как будто бы знакомой мне шерстяной ткани. Сверху, на подобие розочек, ее украшали разнокалиберные (и женские, и мужские) пуговицы. Среди них я узнал четыре моих, которые считал безвозвратно утерянными.
Терзаясь догадкой, я открыл чемодан в котором хранил ни разу мною не одетый "свадебный" костюм, который получил в подарок по случаю окончания интерната. Брюки были целы, а в пиджаке... так и есть, на спине зияла такая дыра, что он почти распался на две половинки.
Дырка была и на боковой стороне чемодана. Маленькая и аккуратная.
Бойтесь нечистую силу, дары приносящую...
Так я и подружился с несуразным домашним созданием, которое, очевидно, было причиной того, что моя будущая квартирная хозяйка написала в газетном объявлении: "Сдам квартиру недорого - но в хорошие руки".
Очевидно, мои руки показались измотанной старушке, мобилизованной дочерью в качестве бессменной сиделки для внуков, достаточно подходящими. Ну а цена, которую она назначила за однокомнатную хрущевку с достаточно большой кухней, бытовой техникой и наборной мебелью шестидесятых годов, меня более, чем устраивала.
Как-то быстро сошли на нет все проблемы и неприятности в институте. У меня началась полоса невероятного везения.
Приборы больше не ломались. Отчеты подписывались не глядя. Задачи решались как бы сами собой.
А на товарной станции после каждой сверхурочной смены всем членам бригады начли выдавать... по три бутылки бордо!
Мне, впрочем, сразу по шесть. Это все потому, что у одного из картонных ящиков, который я нес, оказалось надорванным дно, и мне на ноги упала... нет, не бутылка воды, как было написано на коробке, а элитного вина.
Я, конечно, хотел сказать своему новому другу "спасибо". Но диалога в привычном смысле слова у меня с Домовенком не получалось. Когда я подкладывал ко входу в его норку записки, он их просто из вежливости сгрызал. В прикуску с вареньем.
Зато я хорошо изучил гастрономические пристрастия ушастика. Он предпочитал домашнее варенье из клубники и крыжовника. Значительно меньше ему нравились южные фрукты. А когда однажды я попробовал его угостить лесными ягодами, он размазал содержимое плошки тонким слоем по полу всей кухни.
Я сделал вывод, что между городской и лесной нечистью существует взаимное неприятие или вражда. И она находит отражение даже в пищевых пристрастиях.
Каждый вечер я открывал новую банку импортного конфитюра, который менял в ближайшем супермаркете на вино (из расчета - три банки за бутылку). Я теперь хорошо одевался и приглашал по воскресениям всю свою группу "отведать вина из своих погребов".
На меня стали обращать внимание девушки. Они начали верить (как это свойственно романтически настроенным натурам), что их глупая шутка над безродным сиротой вдруг стала реальностью. И, значит, они надо мной не смеялись. Они просто меня разгадали. Мол, благородную кровь не пропьешь...
Но среди юных прелестниц я привечал только одну. Я украдкой поглядывал на нее давно, еще с первого курса. Она мне казалась тогда холодной и неприступной.
Теперь мы сошлись на общих пристрастиях. Аленка (так ее звали) неплохо разбиралась в грызунах.
Домовые, конечно, формально к ним не относятся. Но ведь они тоже, по сути, вредители!
- Вот бы их всех перевоспитать, сделать добрыми и послушными... - рассуждал я, когда Аленка, не употреблявшая алкоголя (даже французское сухое), задерживалась после посиделок попить чая с вареньем.
Аленка меня в этом благородном желании активно поддерживала. Ее папа был крупным специалистом по грызунам и привил дочери особое к ним уважение.
Я, конечно, не заикался про нечистую силу. Моя девушка считала, что у меня живет особенная дрессированная мышь, которую я научил по утрам включать старенький "Изумруд", чтобы не опаздывать на занятия.
Ну зачем было объяснять, что Домовенок пользовался масс-медийной техникой исключительно ради собственного удовольствия? Ему особенно нравилось узнавать про новые природные катаклизмы и всевозможные экологические безобразия. Он старался не пропустить ни одного экстренного выпуска новостей. В том числе утренних, шестичасовых.
Когда мы с Аленкой слишком долго пили чай, и она оставалась у меня до утра, "чудо-мышь" вела себя безобразно. Грызла ее туфли, обгладывала костяные заколки и гребни, делала дыры на блузках и джинсах.
Но, странное дело, чем больше Домовенок показывал свой норов и чем решительнее я отказывался купить мышеловку или крысиного яду, тем больше располагалась ко мне Аленка. Родители научили ее во всем быть последовательной и принципиальной. Она не умела что-то делать на половину. И того же ждала от других.
Мы вместе досрочно сдали сессию. Легко. И оба - на отлично. Аленка, конечно, ничего не знала о подарках, которые я дарил от нашего имени преподавателям. Я старался беречь ее от прозы жизни. Принципиальным в наше время быть нелегко.
От участия в экспедиции мне пришлось отказаться. Мы с Аленкой уже подали заявление в ЗАГС, и нужно было знакомиться с родителями невесты.
Утром, в день нашего отъезда в секретный сибирский научный центр, Домовенок включил телевизор особенно громко.
Аленка спросонок пробормотала:
- Какой твой мышонок все-таки молодец! Он боится, что мы можем проспать!
На с вечера собранных, стоявших возле телевизора чемоданах, лежали наши запасные, оставленные дома зубные щетки. Моя была целой, а вот аленкина аккуратно и безжалостно перегрызена пополам.
- Не надейся, Аленку я не прогоню, - сказал я притаившемуся где-то за моей спиной маленькому ревнивцу. - А вместе с ней, если ты этого хочешь, я скоро уйду. Передай привет хозяйке. Твое варенье на нижней полке, в шкафу.
У нас было замечательное (почти свадебное) трехдневное путешествие в спальном вагоне скорого поезда.
На четвертый день я познакомился с родителями Аленки. Они оказались сдержанными, суровыми людьми старой советской закалки.
Мама была директором школы при гарнизоне, а папа был самым главным. Он был генерал.
Его чудо-мыши, как по секрету мне рассказали солдаты, умели ходить строем в атаку и различали на вкус все виды обуви всех армий всех граничащих с нашим Дальним севером стран.
Боюсь, что вино (я приволок сразу две с половиной дюжины бутылок бордо!) сослужило мне плохую службу.
Версию дочери о том, что я в каком-то колене француз и может быть даже барон, генерал сразу отмел.
Пока меня с Аленой откармливали грибными и мясными кулебяками, расстегаями с рыбой и брусничными пирогами, генерал отправил запросы обо мне по месту работы и учебы.
Когда моих растерявшихся членов бригады вызвали в компетентные органы, многие по глупости начали каяться и признаваться во всех реальных и мнимых грехах.
Кончилось тем, что нас осудили за контрабанду в особо крупных размерах. Сто двадцать с лишним вагонов с французским вином. Все, что мы успели разгрузить во внеурочное время. Меня определили в главари хорошо законспирированной шайки.
С тех пор, как меня арестовали, я видел Аленку всего только раз. Она пришла ко мне на свидание в следственный изолятор и сказала, что писать не будет и постарается вычеркнуть меня из своей жизни. Моя несостоявшаяся жена могла позволить себе перевоспитывать лишь мышей (как это делал ее папа) или маленьких школьных хулиганов (как это делала ее мама). Я был слишком большой. Такого вредителя и расхитителя имущества, как я, она простить не могла.
О том, что Домовенок живет в одном со мной лагере, я узнал спустя год.
Очевидно, длинноухий спрятался в кармане ветровки, которую мне привезла квартирная хозяйка, а потом перебрался в казенный ватник.
Долго не решался показываться мне на глаза.
Но однажды, когда я получил очередную посылку (от нее же, от бывшей хозяйки, ведь больше мне никто ничего не посылал) и каждому из моих соседей по бараку досталось по целой столовой ложке варенья, Домовенок забрался ночью в пустую банку.
Что он там искал? Банка не то, что была выскоблена. Она была дочиста вытерта десятками неоднократно облизанных пальцев.
Я просунул в горлышко трехлитрового баллона ладонь, и Домовенок, виновато прижавший к серой спинке свои розовые уши, тут же юркнул ко мне в рукав.
Кто это выдумал, что мелким бесам только там и тогда хорошо, где человеку плохо?
Мы с Домовенком делили невзгоды и горести пополам.
А нечести (махровой, не в пример моему Домовенку) вокруг было немало. И среди тех, кто "сидел", и среди тех, кто нас охранял. А еще были те, кто оставил на "зоне" частицу своей необузданной злобы и в образе духа "мотал" дополнительный "срок".
Каждый был только сам за себя. И потому все постоянно менялось. Одни поглощали других. Наш ватник (один - на двоих) летал по волнам как кораблик в бушующем море. Нам везло. Мы все время держали корабль на плаву.
Через три года меня оправдали. Наверное, я так и не узнаю, почему.
Может быть, Домовенок набрался достаточно сил для того, чтобы повлиять на кого-то в Москве? Может что-то само, наконец, повернулось в тупой, ко всему безразличной машине фемиды?
Всем стала вдруг очевидной абсурдность того, что мы сидим в лагерях вместо тех, кто имеет возможность давать взятки высоким чинам.
Я собирался отвезти Домовенка на прежнее место жительства. Но хозяйка квартиры к тому времени умерла, а дом снесли.
Хотел попросить дочь квартирной хозяйки взять Домовенка в новую, полученную по наследству квартиру. Но передумал.
Дотошная и суетливая, измотанная жизнью женщина показала мне письмо в котором квартирная хозяйка просила меня не обижать ее постоянного квартиранта и сообщала, что оставляет нам столько-то (дальше было тщательно вымарано) банок варенья.
Зачем же нам сладкое? Оно внукам квартирной хозяйки нужнее.
Я не стал восстанавливаться в институте. У меня пропал интерес и к учебе, и к людям.
Можно было бы прибиться к геологической партии, но мой маленький друг все еще побаивается лесных сородичей.
Мы подумываем о том, чтобы завербоваться на морскую нефтяную платформу. Понравится ли там сухопутному, но уже закаленному штормами домовому?