Плотный, густой дождь всю ночь смывал с тротуаров и примятых газонов остатки майских праздников, промывал свежую листву и чернил оживающие ветви деревьев. Утром, порывистый ветер, бросавший холодные струйки дождя в оконные стёкла, утих, повесив над крышами серую рвань, через просветы которой пыталось смотреться в лужи блекло-голубое небо. Я шёл старыми дворами, покачивая портфелем в правой руке и сложенным зонтом - в левой, и ленился освободить руку, положив одно в другое. И даже то, что мне очень хотелось сорвать молодой липовый листок и, сунуть в рот оборванный черешок, не могло побороть лень. Я шёл по неровным мокрым тротуарам и с интересом ждал, чем закончится эта странная борьба.
Я не очень люблю эти старые дворы, где прошло моё детство, но с некоторых пор мне стало приятно здесь появляться. В сравнении с новостройками, где в вывернутой на поверхность глине пытаются укорениться одинокие деревца и новомодная газонная травка, где из мусорных баков торчит исключительно строительный мусор, а вечером, с высоты седьмого этажа, дворы становятся похожи на муравейники из-за массы копошащихся и хаотично перемещающихся детей. Нет, я люблю детей, но с течением времени стал замечать, что в свободное от работы время, я предпочитаю любить только своих детей, а это несравнимо меньше той разноцветной массы, которую я вижу из своих окон.
Я не очень люблю эти старые дворы ещё и потому, что мне не хочется встречаться с кем-то из моего прошлого. Нашего прошлого больше нет, выросли деревья, полностью изменив облик дворов, в которых нам было от пяти до семнадцати; наши скамейки и подъезды раскрашены в совсем другие, незнакомые цвета; наши тополя, на которых мы всё пытались строить свои "штабы" давно спилили, а из пней вырезали какие-то раскрашенные грибы и кактусы в горшках. Нас самих, таких, какими мы помним друг друга, больше нет. Мы можем, без особого интереса, поинтересоваться жизнью друг друга, чтобы быстро забыть всё услышанное, можем обменяться телефонами, по которым никогда не позвоним... Не хотелось бы таких встреч ещё и потому, что мне, пожалуй, нечего рассказать о себе. Я живу теперь в другом месте, но, по-прежнему, каждый день хожу в нашу старую школу, которая для меня, почему-то, совершенно другая, а больше мне, наверное, и нечего сказать. Все мои личные свершения - это такие короткие разноцветные мазки, ничего не меняющие в общей цветовой гамме... Хотя, встретив кого-нибудь, я, всё равно никогда не бываю разочарован или расстроен, просто, мне не очень этого хочется...
Он вынырнул мне навстречу из-за угла нашего дома - по-прежнему беспорядочно-кучерявый, правда, уже заметно серебристый, Клим.
- Ух! Сколько лет! Как жив, вообще?
Я перебросил легкий портфель в левую руку и поздоровался.
- Как-то так. Нормально. А ты где пропадал?
- Ну, я то там, то сям... К родителям, вот, перебрался. Временно. Ты на работу? Давай пройдёмся вместе. Сто лет тебя не видел!
Мы медленно пошли вдоль нашей длинной пятиэтажки в двенадцать подъездов. Он живёт в четвёртом, а я жил когда-то, в последнем - сворачиваешь за угол и через сто метров - школа. Клим года на четыре старше меня, не помню точно. Помню, что его класс шефствовал над нашим и энергичный Клим, часто появлялся у нас со всякими затеями, устраивал какие-то игры и соревнования, читал что-то вроде лекций на разные неожиданные темы. Так мы с ним и познакомились. Он, наверное, в рамках мероприятий приуроченных к очередной годовщине победы в Великой Отечественной войне, повёл с нами разговор об авиации - это был его конёк. И где-то в сравнительных характеристиках советских и немецких самолетов мы с ним не сошлись. Это был и мой конёк тоже. Неожиданно для себя я возмутился тому, что вихрастый комсомольский активист авторитетно несёт чушь. Спор продолжался до самого моего подъезда, и я победил, хоть он в этом и не признался. А через день я был у него дома, в точно такой же, только "зеркальной", квартире и листал огромный альбом с марками. Скоро и у меня такой появился. Скромненький, конечно...
Он что-то рассказывал мне про общих знакомых, а я, кивая, поглядывал на его лицо, покрытое частой сеткой лопнувших кровеносных сосудиков, на всегда движущиеся руки, теперь дрожащие, с жирной траурной каёмкой под ногтями.
- ...Ты представляешь, иду вечером с футбола, - ну, мы с пацанами иногда в футбол ходим играть, в спортзал - а мне какая-то мелочь: "Э! Дай сигарету"! Можешь такое представить?
- Легко!
- Ну, да... - он потер щетину на худом подбородке. - Но, в наше время старших не задирали... Короче, пришлось поучить обращению.
- Понятно.
Наши отношения трудно назвать дружбой. Всё держалось на его инициативе - четыре года в таком возрасте - огромная разница и я его немного стеснялся. И его манера с пеной у рта отстаивать своё мнение мне не нравилась. Но с Климом было интересно. И ещё мне часто случалось его удивлять или делать что-то такое, что было ему недоступно. Родители его были врачами и в нём была какая-то утончённость... Он мог двадцать минут, захлёбываясь, рассказывать историю создания почтовой марки какой-нибудь никому неведомой африканской республики, но построить модель самолёта из обычных щепок - это было выше его понимания. Мне это льстило. Взрослея, мы виделись реже. Потом он уезжал учиться и я даже не знал куда, поэтому был сильно удивлён, когда встретил его в городе уже преподавателем физики в одной из самых престижных школ. Мы тогда долго говорили, даже что-то выпили и, как бы там ни было, похоже, именно в тот день я определился с выбором. Правда, по математике он меня так и не смог натаскать за школьные годы, как ни старался. Я, по его словам, "непробиваемый гуманитарий".
- А я в "вечерке" сейчас. Нормально. И график удобный. Но "детки"! Это что-то, я тебе скажу!
- А что так?
- Да мне так больше нравится. Я и в третьей побыл, и в пятой, и в четырнадцатой... В "вечерке" - нормально. Да! Директор твой тоже оттуда. Если что, компромат нароем - только свистни!
- Спасибо, пока не надо.
Мы дошли до моего старого подъезда и присели на уже успевшую просохнуть скамейку. Я посмотрел на часы.
- Пять минут посидим ещё? Чёрт, я же тебя сколько не видел! А я же дедушка уже! Представляешь?! В феврале у меня внучка родилась, в Украине.
- Как так?
- Да ты не знаешь же... Я там пацаном ещё нагулял, было дело. Девке семнадцать уже! Мне мать её звонит: ты, говорит, подлец и дочь в тебя! Нет бы что хорошее передал! - он весело хихикнул. - А сама, говорю, лучше?
- Ну, поздравляю! Событие всё же.
- Ещё какое! Вот, ехать собираюсь... Слушай, ты извини, у тебя пятёрки не будет? Я как-то выскочил без денег, а мне в магазин надо, за хлебушком, да в аптеку...
- Да, конечно.
- Ты же знаешь, я верну... Как увидимся.
- Глупости говоришь. - я докурил и погасил окурок о край урны. Снова посмотрел на часы.
- Пора?
- Пора, Клим. - я поднялся.
- Сигареткой угостишь?
- Бери. - я протянул открытую пачку.
- Две можно?
- Бери сколько нужно, что ты!
- Ты знаешь, у штурманов в авиации есть такое понятие: "точка возврата"? Да ты знаешь... - он спрятал сигареты во внутренний карман и внимательно посмотрел на меня прежними, тёмно-карими, глазами. - Точка на маршруте, не достигнув которой ещё можно вернуться обратно. А если её прошли, то только вперёд - назад уже топлива не хватит...
- Знаю, Клим - я улыбнулся.
- Так вот, я свою уже прошёл... Будь здоров!
- Счастливо, Клим.
Он, не оборачиваясь, махнул рукой.
С серого неба нехотя закапало, и я раскрыл зонт, который так и не спрятал. Свернул за угол. Деревья в школьном дворе разрослись и совсем скрыли от глаз здание, только сквозь зелёную арку, накрывшую дорожку к школьному двору видно высокое крыльцо и неровная, выложенная из светлой плитки, надпись над ним: "школа". Я ещё не различал её, но знал, что через двадцать шагов смогу прочесть...
- А где моя точка возврата, Клим?
Дождик осмелел и припустил так, что с зонта потекли струйки.