Тяжело сосредоточиться и вспомнить то, что произошло. Фрагменты постепенно стираются из памяти, блекнут и исчезают, хочется их поймать, но, в то же время, как-то страшно ворошить прошлое.
Началось это утром, в 6 часов 4 июля 2021 г. Я проснулся от боли в груди и странного ощущения. Мне не хватало воздуха, сердце стучало, боль в груди была похожа на пожар в желудке, лежать было не возможно из-за боли, ходить очень тяжело, легче всего было сидеть. Я покрылся потом, фитнес-браслет показывал пульс 45 ударов в минуту. Аня (это моя жена) испуганно посмотрела на меня:
- Ты весь синий!
Она побежала будить маму в соседний дом (дело происходило на даче) за семейным советом, который в лице моей жены Ани и тёщи Наталии Андреевны постановил: принять нитроглицерин.
Это было первое верное решение. Стало немного легче, но боль не отпускала. Я выпил энтеросгель, ношпу, анальгин и что-то, понижающее кислотность желудка. Что-то из этого помогло. Аня просила вызвать скорую, но я отказывался:
- Сейчас посижу и пройдет.
Я в это верил. К полудню всё-таки позвонили. Скорая сказала, что в область не поедет. Тогда решили поехать сами, я позвонил в страховую и записался на прием к врачу. И мы к нему поехали.
Ехать с дачи не хотелось, но это было второе верное решение. Днем мне стало полегче. Дорогу я перенес хорошо, пробок почти не было, я шутил, хватал Аню за коленки в деревне Новое Колено, доехали до поликлиники мы сравнительно быстро. К врачу пошли вдвоем.
Выслушав меня и осмотрев, врач отправила меня на электрокардиограмму, которая кроме пониженного пульса ничего страшного не показала. Кардиолог, выслушав мою историю ещё раз, глядя в экг, произнес:
- Как-то неубедительно!
Но врач (Анастасия Сергеевна, большое Вам спасибо!) уговаривала вызвать скорую, поскольку срочно анализы можно сделать только при госпитализации. И они вдвоем с женой стали уговаривать меня вызвать скорую.
Это было третье верное решение.
Скорая отвезла меня в НИИ скорой помощи имени Джанелидзе, прямо в реанимацию, предварительно вкачав в меня лошадиную дозу морфия. Я лежал на каталке и с любопытством смотрел сквозь прозрачный потолок, где на фоне ярко синего неба проплывали деревья, было ощущение нереальности происходящего.
В реанимации я довольно симпатичной девушке-врачу ещё раз рассказал свою историю. Мне в третий раз сделали электрокардиограмму, и в третий раз она ничего не показала (второй раз мне её делали в скорой).
Но врачу что-то не понравилось в ней. И тут выбежала голая бабушка, на вид лет 90:
- Стой! Куда? Как она отвязалась?
Врач повернулась ко мне и сказала:
- Оставайтесь. Видите, как у нас весело?
Но я помотал головой, потом подписал отказ. Меня повезли обратно, в приемный покой. Я плохо соображал, грудь болела все сильней. Народ в приемном покое напоминал арабский рынок, где торговцы в огромном шуме предлагают свои товары. Я не мог ни на ком сфокусироваться. Аня и медбрат вдвоем уговаривали вернуться обратно:
- Ведь Ваше положение тяжёлое, а здесь Вы проведете много времени...
- А можно обратно?
- Можно, только не передумайте ещё раз.
Меня отвезли обратно. Я на прощание махнул ей рукой и представил себе, как она видит уезжающего меня, и двери за мной закрываются. Это было четвёртое верное решение.
Мне помогли раздеться:
- Трусы тоже снимать?
- Да. Обязательно.
Когда отобрали всё, появилось чувство незащищенности. Симпатичные медсестры с любопытством меня разглядывали. Меня положили на каталку, накрыли простыней. Дальше все было как в тумане: у меня несколько раз брали кровь, подсоединили капельницу. Примерно через 2 часа подошла врач:
- Мы взяли анализ крови на тропонин-т на тест полосках, и он показал отрицательный результат. У Вас нет инфаркта.
- Слава Богу! Спасибо!
Она ушла, через некоторое время через коридор соседнем кабинете послышался низкий мужской голос:
- Смотри, у Сорокина ...
Далее шёл набор медицинских терминов, который может быть понятен только человеку, который отучился 7 лет с отличием в военно-медицинской академии.
Врач подошла ко мне:
- Извините, я перепутала. Показатель был 0.43, а я подумала 0.043. Вы переживаете в данный момент инфаркт миокарда. Сейчас мы Вас прооперируем, предварительно, конечно, проведем коронарографию сосудов сердца.
- Как инфаркт? Я думал, что с состоянии инфаркта люди падают в обморок.
- Нет. Не так.
Я подписал согласия на операцию и какие-то другие бумаги. Подбежала симпатичная медсестра:
- Сейчас я Вам побрею руку и пах.
- Зачем пах?
- Если не получится пройти через артерию на руке к сердцу, то пройдем через пах.
Это уже потом я весело шутил о том, какие есть возможные пути к сердцу мужчины, но в тот момент мною овладело какое-то равнодушие. Страха почему-то не было. Наверное, сказался укол морфина. Хотя Аня потом говорила, что у меня был испуганный вид, когда увозили от неё на каталке.
Медсестра строго меня осмотрела:
- Что это такое? - показала она на крестик на шее. Его тоже пришлось снять.
Далее на меня нацепили маску для защиты от ковидного духа, и стремительно, с грохотом покатили по темным коридорам, было около полуночи. Открылись двери операционной:
- Удачи Вам! С Богом! - услышал вслед от медсестер. Двери операционной закрылись.
После исследования хирург сказал, что обнаружил две проблемные коронарные артерии: в одной тромб, вторая забита на 90%:
- Попробуем сбить тромб, а если не получится, то поставим стенд во вторую артерию.
Я пытался подсматривать за ходом операции (она была под местным наркозом). Видел окровавленную руку, на что хирург кричал:
- Лежите прямо, не двигайтесь!
Я послушно смотрел в потолок. В какой-то момент хирург закричал:
- Кашляйте!
Я стал кашлять, силы покидали меня:
- Сильно кашляйте! Ещё сильнее! - недовольно кричал хирург. Я кашлял так сильно, как мог:
- Хорошо! Молодец! Что чувствуете? Есть изменения?
Боль в груди прошла. Примерно через час операция была успешно завершена, с чем меня и поздравил хирург.
Так, благодаря четырем или пяти шагам от разных людей, вопреки, а не благодаря моей воле, я остался жив.
Спасибо всем Вам! Берегите себя!
На этом можно было бы поставить точку, но я всё-таки не удержусь, и немного опишу реанимацию.
90-летняя бабушка, которая, казалось, специально отвязалась, чтобы встретить меня, была звездой реанимации.
Её, как и многих буйных, привязывали к кровати. Привязывали и руки, и ноги, чтобы не срывали капельницы, и не повредили себе и другим что-нибудь.
Палата была в равной степени, но не конца разделена перегородкой, за которой я не видел, но слышал находившихся там людей. Я лежал у самого входа в палату, напротив был пост медсестер - все как на подбор красавицы и хохотушки.
В моей половинке палаты было 10 коек с пациентами, еще одного потом разместили в проходе. У каждого в ногах было написано фамилия, имя, отчество, год рождения. Получается, я был самым молодым пациентом. Было очень жарко и душно. На улице было +30 градусов, в палате намного выше.
Всю ночь, казалось, специально, как только я засыпал, ко мне походили измерить давление, поставит капельницу, взять кровь, измерить ЭКГ. Меня упорно будили 2 или 3 бабушки из соседней половины палаты, которые внезапно и наперебой кричали:
- Денис! Денис! Иди сюда!
- Извините, я очень прошу подойти ко мне, помогите мне, мне не повернуться! Мне очень нужно в туалет.
Медсестры не реагировали.
И стоило им затихнуть, и голова погружались в дремоту, как тишину нарушал протяжный очень низкий и громкий женский крик:
- Ёхрбыртыкщекрахлепр!
Я лингвистически не точно передаю эту идиому, но от неё вздрагивало и вскакивало все отделение, кроме, конечно, тех, кто был без сознания.
Слева от меня лежал Петр Сергеевич, 90-летний худой старик, жилистыми, совершенно высохшими руками он водил по воздуху. Казалось, он постоянно что-то считал. К нему с большой любовью относилась нянечка:
- Посмотрите на него! Он похож на моего папу, всю жизнь, видимо, работал, да, Петруша? Посмотрите на его руки, - она обращалась ко мне.
Когда она его кормила, то очень ласково с ним говорила. Он в принципе никого другого в палате не слышал, кроме нее. Когда ему велели открывать рот, он послушно открывал:
- Ай яй яй! Безобразник! 90 лет, а все туда же! Ты это почему хватаешь меня за ногу? - громко и радостно на всю палату возмущались она. Она была счастлива от того, что в старике ещё теплится жизнь. Петруша, видимо, сознательно или бессознательно схватил её за коленку.
Далее от него, ближе к окну лежал Николай. Он часто дышал, постоянно хрипел, красные глаза его были открыты. Ему было очень плохо, и он это чувствовал. Николай был привязан к кровати, сжимал зубами трубку, не давая изо всех сил отсасывать мокроту из желудка. Его несколько раз увозили и привозили на какие-то исследования.
За ним лежал старенький дедушка, мне его было плохо видно, имени его я не помню. Он постоянно спал, был слаб, но на призывы сесть резко вскакивал. На вопросы, что у него болит, отвечал:
- Ничего не болит, доченька. Вы только скажите, буду я жить или нет?
Совсем у окна почти всегда сидел, ничем не прикрывшись очень, очень толстый мужчина. Его огромный живот и грудь полностью прикрывали интимные органы так, что надобности в простыне не было никакой. Он постоянно звал медсестер, ему ничего не нравилось, ложился и садился только с посторонней помощью, часто ходил под себя, чем вызывал гнев нянечки, которая его ругала. Но ее слова разбивались об его невозмутимый вид. Из-за него я испытывал чувство неудобства, т.к. он непрерывно смотрел на меня. Мне нужно было поворачиваться к нему для того, чтобы сходить в утку (не поворачиваться к медсестрам же!). Он смотрел оценивающе на этот процесс, но ничего не говорил.
Вставать не разрешалось. Туалета не было. Лежать на каталке было жестко и неудобно. Я видел, как им всем плохо, но чувствовал, что уже здесь чужой, хотелось побыстрее покинуть это печальное место.
Во втором ряду у окна лежал Сергей 64 года, который постоянно пил, и от этого ему постоянно меняли памперс:
К нему часто подбегали практикантки, чтобы снять показания сахара в крови:
- Вот это и есть глюкометр! Смотри, как он выглядит! - две практикантки вертели в руках прибор.
Вдруг раздался взрыв хохота:
- Ты нафига меня облила кровью? Ну и как я выгляжу? Как мясник? - показывала медсестра пятна крови на своей спецодежде. Мне хотелось ей сказать, чтобы она не меняла одежду, так больные её будут больше бояться, но я промолчал.
Телефоны, чтобы позвонить родным не давали:
- Нам запрещено! Тем, кому надо, сами дозвонятся в ординаторскую. Мы им все расскажем.
Это только потом я узнал, что дозвониться снаружи можно только до справочной, в которой на вопрос моей мамы отвечали:
- Ваш сын в реанимации. Температура 36.5. Состояние тяжелое. И все. Никакой дополнительной информации. Представляю, что было с моей бедной мамой. Ну зачем так говорить и поступать? Я ведь лежал и чувствовал себя превосходно, а в воображении мамы я был при последнем издыхании. Когда Аня дозванивалась, то ей говорили то же самое:
- Почему Вы говорите, что состояние тяжелое?
- Ну как же, он же в реанимации.
Логика железная.
Мой сосед потом в общем отделении кардиологии сказал, что он, когда позвонил жене после реанимации, то услышал в в ответ:
- А я думала, что ты умер.
Ну нельзя так. Нельзя.
Мужчину рядом, который мне еле дышал и не показывал за сутки другие признаки жизни куда-то увезли, и сняли табличку "56 лет", больше я о нем ничего не запомнил. Сразу же на его место привезли другого.
На этом мне хочется завершить свой рассказ. Я лежу в палате, жду следующей операции и верю, что все будет хорошо.