Лена Сидорова приехала в Нижний из маленького волжского городка. Закончила училище, да так тут и осталась. От швейной фабрики ей выделили место в общежитии.
От "общежитского" быта Лена устала быстро. Но возвращаться назад, к пьющим родителям и нищете, не хотелось. Затаенной мечтой Лены стала мечта о собственной квартире.
Лена могла думать об этом часами. Казалось, в отдельных апартаментах, вдали от надоедливых соседок по этажу, жизнь пойдет совсем по-другому. Лена не будет гнуть спину за швейной машинкой с утра до ночи. Она сможет найти другую, более интересную работу, в красивом офисе. Да и много чего еще сможет: водить друзей; готовить и принимать душ, когда хочется, а не с шести до восьми по расписанию...
Коллегам по цеху, имевшим вожделенные "квадратные метры", она завидовала до умопомрачения. До темноты в глазах, до ненависти. Здоровалась с ними, беседовала, сцепив зубы, а про себя думала: "Ну, почему? Чем я хуже?!" Каких-либо перспектив для себя Лена не видела. Родственников с жильем у нее не было, а выйти замуж за нижегородца никак не получалось: внешность у Леночки была самая заурядная.
Предложение грянуло, как гром среди ясного неба. Одна из коллег по цеху, тоже швея, рассказала о соседке-старушке, живущей в их доме. Мол, женщина пожилая, болеет, а родственников нет, никто не ухаживает: иной раз стакан воды подать некому. Так и приходится, отрываясь от дома, помогать: то за хлебом сбегать, то за лекарством... А что делать, жалко: живой ведь человек мучается...
- Неужели... такое возможно?! - новость была столь неожиданно-радостной, что Лена расплакалась: она-то думала, что все "одинокие старушки" давно разобраны, прибраны к рукам такой же, как она, "лимитой"! И, не растерявшись, тут же сориентировалась, использовала свой "душевный порыв" в нужных целях - выведала у сотрудницы адрес старушки:
- Теперь я не оставлю ее без внимания!
Все были уверены, что Леной движет сострадание: настолько естественны были ее слезы.
Контакт с бабулей Лена установила быстро. Полупарализованная, лишенная возможности общения, пожилая женщина обрадовалась собеседнице. Оказалось, что старушке не столько нужна была помощь по хозяйству, сколько разговоры. Лену это вполне устраивало: "Лучше языком чесать, чем работать!" Она и без того уставала за смену.
Но со временем желание болтать у старушки уменьшилось. Все чаще Анна Федоровна заставляла Лену делать что-то по хозяйству. Причем, уже не в просительной форме, как раньше, а в повелительной. Со временем в ней стали проявляться черты, свойственные многим больным людям: придирчивость, ворчливость. А сколько Анна Федоровна читала нотаций!
Часто Лене хотелось развернуться и уйти. Но она никогда этого не показывала: ради собственной квартиры выдержишь и не такое. Старушка тоже, в общем-то, была довольна. Поэтому однажды, после очередного сердечного приступа, в который раз вызвав врача и подав, наверное, десятую по счету чашку с каплями корвалола, Лена предложила без обиняков:
- Анна Федоровна, может, вы завещание на меня напишете? В смысле, на квартиру?
Знала бы - молчала. Потом пришлось много плакать - локти кусать была готова. Не от позора, не оттого, что выгнали, а от обиды на себя, свою торопливость: сама же, своим языком длинным разрушила многолетнюю мечту. Разве найдешь теперь еще такую старушку?! Старушки с квартирой - они ведь на дороге не валяются. Кошмары снились, и долго еще звенело у Лены в ушах:
- Неблагодарная! Я-то к ней - лучше, чем к дочери родной, а она?! Тоже мне, сострадалица!..
Месяц промаялась. Все из рук валилось, но и на месте не сиделось, и спать не спалось. Соседки, тетки деревенские, своим однобоким умом понять ее не могли:
- Брось убиваться, еще лучше, чем он, найдешь!
По-бабьи рассуждали. Для них предел - парень из города, денежный, с пропиской. Да кто на них позарится?! Все, как одна, брюквы толстоногие, конопатые! А ведь туда же - парня им подавай! Даже она, Леночка, приятнее их намного, не строит таких иллюзий. Выслушивать их советы ("Фотографию сожги, три раза плюнь через левое плечо") было почти невыносимо. Но и поделиться с кем-то Леночка не могла: лимита - народ ушлый, чуть что - мигом там будут, теми же ногами пойдут за квартирой. Вроде бы глупые, - а вдруг сообразят?..
Месяц держалась. Потом решила: надо попробовать вернуть все, попытка не пытка. Не сдаваться же без боя! А то будет сидеть, как ее соседки, до сорока пяти лет с чемоданом под койкой. Вспоминать о кавалерах с машинами, молодиться, взбивать жидкий "химический" чуб, - в то время как даже пьяный вахтер не хочет глядеть в их сторону...
Вид у Леночки был что надо: затравленный взгляд, грустное лицо, - с отеками и мешками под глазами.
- Простите, ради Бога! Я так больше не могу! Вы мне как подруга! Не нужно никакого завещания, - лепетала Лена, обливаясь слезами. Да что тут слова! Сам вид девчонки говорил об этом: страдала, наверное, ночами не спала. И как переживает, плачет! Не будет же так убиваться из-за квартиры!
“Yes!!!” Дело было сделано, мир восстановлен. Вновь они стали "не разлей вода". А через несколько недель Анна Федоровна попросила:
- Лена, отвези меня к нотариусу. И не смотри так удивленно. Ты думаешь, я других никогда не просила о помощи? Умоляла - бесполезно! А ты ухаживаешь за мной. Лучше родственников! Я хочу переделать завещание на тебя.
Лена думала, что разрыдается прямо там, в нотариальной конторе. Или что упадет в обморок. Она боялась за себя: в горле стоял комок, руки дрожали. Да что там за себя, бабулька не свалилась бы в последний момент: "Вот будет драма!" Нотариус спросил:
- Окончательное ли ваше решение? - и Анна Федоровна ответила:
- Старое завещание можете выбросить в урну! Они ни метра от меня не получат!
Лена готова была расцеловать ее в эту минуту. Или запеть, или пуститься в пляс. Но побоялась, что нотариус признает ее недееспособной: говорят, на сумасшедших документы не оформляются, она слышала что-то такое от женщин в общежитии. От избытка эмоций в голове застучало. "Сделано, сделано! Это явь, не сказка!" Теперь у нее будет квартира, а значит, - новая жизнь! Жених появится: теперь она - уже не "лимита", она - невеста с приданым! А приданое сейчас ой, как ценится! Уж ей ли не знать, она в свое время намучилась с этими "квадратными метрами"... Все достанется ей! Хорошо! Кто такие "они", Лена не знала, - но это было и не важно.
Вернувшись в общежитие, она смеялась и пела; соседки спрашивали, что случилось, а она не отвечала - боялась сглазить; в конце концов все решили, что у нее завелся новый ухажер.
- Или со старым помирилась? Что он, нижегородец? С пропиской?
- Лучше!..
- Москвич?!.
Ох, бабы-бабы...
Написав завещание, Анна Федоровна стала куда более требовательной: теперь она считала, что Лена обязана выполнять любой ее каприз. Из слегка занудливой, но вполне добродушной "бабушки-одуванчика" она превратилась в фурию. Нотации и упреки в нерадивости следовали друг за другом, Лена старалась привыкнуть с ним, как к шуму дождя, но с каждым месяцем это становилось все труднее.
Лена поняла, что долго так не выдержит, силы были на исходе. Но что ей было делать?! Не убивать же!.. Сердечные приступы у Анны Федоровны случались часто, но их всегда успешно снимала "Скорая помощь"...
Когда приступ случился снова, Лена не стала никого вызывать. В тот раз она недостаточно чисто, по мнению Анны Федоровны, вымыла пол: старушка, возмутившись, запустила в нее тряпкой, а после схватилась за сердце. Лена не стала спорить. Не пошла, как обычно, плакать в кухню: "Господи, за что?!" Просто сделала вид: мол, позвонила, вызвала, ждет. Для видимости даже поговорила в пустоту. И неторопливо перемыла пол. Спокойно так, даже руки не дрожали.
-Что там?
- Приедут, сказали, ждите...
Мучаясь от боли и прислушиваясь к шуму каждой машины за окном, старуха сидела в подушках. "Сейчас... Еще немного. Раз приняли вызов, - значит, будут". Когда лицо старухи позеленело от боли и терпеть стало невыносимо, она отправила Лену в аптеку за лекарствами. Уходя, Лена на всякий случай вынула телефонный шнур из розетки.
Она ходила по ночному городу больше часа. Сердце стучало так сильно, что удары отдавались в висках: вот подъезд, подворотня, темный забор. Сейчас это место почему-то выглядит совсем нестрашным, а как она дрожала раньше, возвращаясь со второй смены! Деревья...чух! Кошки! И вдруг смертным каким-то холодом повеяло... неужели?!. Господи, грех-то какой! Ладно, о грехах потом будет время задуматься... Телефон-автомат. Нет, надо вызвать! А теперь - бежать! Пусть как хотят, так и входят в квартиру, она никому ничего не обязана! А вон и машина: "Стойте!" - зачем это она кричит? А, ладно, не дай Бог, скажут потом: уморила, - нет уж, репутации нельзя терять до последнего...
- Почему вы нас не с той стороны встречаете? Эта дорога тупиковая, здесь и не ездит никто...
- ...Давно заболела? Полчаса? Что же, это бывает, - пожилой врач привычно выполнял свою работу. - Завтра в поликлинике вам выпишут свидетельство о смерти. Вы - внучка? Нет? А где родственники? Ну, все равно, хоронить-то вам...
О смерти старухи Лена сообщать никому не стала, позвала только соседей.
Люди пришли сами - нежданно-негаданно. В первых рядах - высокая женщина в черном - копия Анны Федоровны в молодости, словно сошедшая со стенной фотографии:
- Я - ее дочь! А ты - никто! Лимита несчастная, ишь ты, квартиру ей подавай! Думаешь, если один раз я не приехала - завещание переделывать можно?! Да наплевать мне на него!
Дочь и внуки не помогали Анне Федоровне никогда: Лена знала, и говорила об этом с гордым блеском в глазах - "сейчас не время для санитиментов". Но и незваная гостья не думала сдаваться.
- Не помогали - значит, не могли помочь! А разве она нам - помогала, хоть в чем-то, хоть когда-то?! У меня два сына - близнеца, инвалиды с детства. Так она заявила: "Или отказывайся от своих уродов, или я тебе больше не мать!" Жить с ней запретила, на улицу выгнала. Пришлось уехать. Мыкалась: по медкомиссиям, по санаториям - везде одна, муж почти сразу сбежал. А что толку? Уж если нет ума у детей, так ты не вложишь его! На пособие нищенское существовали... Ночами работала, полы мыла, на заказ шила. И вот - сработался конь, сама теперь на инвалидности...
В другое время Лена посочувствовала бы ей - но не сейчас! Да неизвестно еще, все ли здесь - правда. А то выходит, она ради старой инвалидки и двух ее дураков такой грех на душу взяла?! Нет уж, дудки! Завтра же, завтра пойдет она к юристу. Ей, конечно, очень жаль инвалидов, но им она не помощница: как ни крути, а завещание - в ее пользу.
К юристам она ходила, и не раз. Все отпускные деньги израсходовала, и даже те, что нашла в шкатулке у старухи сразу после похорон. Не зря, видно, говорят: не принесут чужие деньги счастья. Отказали ей юристы в помощи. Даже дело на рассмотрение не стали брать. Твердили все, как один: "Никто не вправе лишать инвалидов жилья!" И смотрели на нее: строго так, осуждающе. "Вам-то что, - думала Лена. - У каждого своя крыша над головой. В моей бы шкуре побыть! - и хотела добавить: - Да что вы знаете!" Но потом спохватывалась: это лучше, что никто ничего не знает. А то последнюю копейку отберут.
По закону, каждому из инвалидов причиталось две трети от положенной доли старухиного наследства. Квартиру, по данным БТИ, оценили за бесценок - дочь добилась. "По сравнению с ней Анна Федоровна - невинный цыпленок!" Все семейные сварливые гены передались дочери: если бы не несчастье, наверное, стала бы начальницей - из тех, перед которыми подчиненные юлят, а за глаза называют "стервами".
Сумму за долю, которая по закону полагалась Лене, инвалиды покорно выплатили. Только оказалось этих денег настолько мало, что Лена ничего серьезного купить на них не смогла. Так, приобрела кожаную куртку да кое-что из косметики. Но и куртку не смогла носить. Надевая ее, вспоминала тот жуткий вечер, с дрожью, забором и кошками; и гроб Анны Федоровны - темный, дешевый, с маленькой белой подушечкой, на которой тяжело и страшно лежала перед похоронами ее голова.
Соседки не могли понять ее:
- Вот уж не думали, что ты раскиснешь от смерти старухи! Радоваться надо: гора с плеч! Ну, хочешь, сходи в церковь...
Подробностей они не знали. Вообще никто ничего не знал. И в церковь она идти не могла: исповедоваться - так уж во всем, а после ее исповеди - прямая дорога в тюрьму. Да и как к Богу идти, когда душа давно связана с дьяволом?!
В один весенний день, когда стало совсем невыносимо, она отправилась к инвалидам. Все, что было, взяла: и куртку, и косметику, и кое-что из своих сбережений - взамен тех, украденных тогда из шкатулки. "Отдам - может, на сердце полегчает". Дверь ей открыла полная пожилая женщина. "А где Светлана?" "Дочь Анны Федоровны? Она уехала две недели назад. К себе, в Тульскую область. Говорит, теперь здесь у нее родного никого нет, все там. Мне квартиру продала. Какая куртка? Я ничего не возьму! Вы знаете, девушка, я ворованными вещами не занимаюсь. И вообще, сейчас вызову милицию..."
Снег был ровным и нестерпимо белым - таким, что резал взгляд, и на глазах выступали слезы. И солнце было яркое, - казалось, прожигало насквозь, до самой души. А вот и темная прогалина земли - как тогда... А почему она заговорила о милиции? Ах, да, ей туда надо, ей там место. Отдел недалеко, тут, за углом. Она уже не понимала, зачем она бежит?! Знала одно: ей надо в милицию. Она все отдаст. Она должна многое рассказать. Такая тяжелая куртка, как она мешает... Ну, ничего! Совсем немного осталось. Ноги сами собой понесли ее за угол - туда, куда идти было никак нельзя, но не пойти она уже не могла. К районному отделу.