У неё было большое сильное тело. Непривычные приятные ощущения радовали её худую анемичную плоть. Она переступала с одной стройной ноги на другую и трясла головой, стараясь разглядеть какого цвета её грива.
-Да я блондинка!
Инна задохнулась от счастья и... проснулась.
-Мам, к чему лошади снятся? - спросила Инна за завтраком.
-Ко лжи, - ответила мать, намазывая на хлеб масло.
-Почему ко лжи?
-Лошадь, ложь... Не знаю. Так бабушка говорила. Ешь лучше... а то не в коня корм,- проворчала мать, протягивая Инне бутерброд.
И постучала пальцем по циферблату часов.
-На работу не опоздаешь?
Собиралась Инна быстро. Костюм, блузка, волосы в пучок на затылке, короткий взгляд в зеркало. Смотреть, в общем-то, было не на что. Она вздохнула.
-Мам, я ушла.
Работой своей Инна дорожила.
Место в военном суде Энского гарнизона считалось самым престижным для каждой уважающей себя выпускницы единственной в городе Энске школы. Ведь только там можно найти путёвого жениха и выйти замуж раньше ровесниц.
На этот счёт Иннина мать имела своё мнение.
-Успеешь ещё хомут-то надеть.
Зимой до небольшого старинного особнячка, в котором вершился суд над проштрафившимися военными, Инна ходила не кратчайшим путём по заметённой снегом тропинке, а по выскобленному до асфальта тротуару мимо здания городской администрации. В вечных зимних потёмках это было одно из самых освещённых мест Энска. Идти здесь было светлее и веселее.
У входа в суд она столкнулась с приятельницей из отдела кадров Анжелой Кобылянской. Кобылянская её опекала - сообщала новости, пересказывала сплетни. К примеру, о том, что подполковник Сивый называет Инну "Инной Палковной" за прямую негнущуюся спину.
-Привет! Покурим? - остановила её Кобылянская.
Если бы не Анжела, Инне было бы совсем одиноко в скорбном судилище. Ни секретарши, ни две девицы из архива, походившие на гарцующих шотландских пони, не воспринимали её как живое существо, называя за глаза "эта мадам", а остальные сотрудники вовсе не замечали. Слава богу, работы невпроворот. Таких, как она, называют рабочими лошадками. И фамилия у неё подходящая - Иноходцева! На иноходцах верхом ездить удобнее.
Ассоциация с ипподромом возникла у неё в первый же день, когда, сидя в кабинете Председателя суда полковника Коновалова, широкой спиной и мощными конечностями напоминавшего лошадь-тяжеловоза, она услышала цоканье секретарских каблуков в коридоре. Старинный знакомый её матери, Коновалов встретил Инну приветливо. Раскрыв личное дело, он прочитал:
-Иноходцева Инна Павловна. Знаю матушку вашу. Редкой души человек, интеллигентнейшая особа, - добродушно сказал он и пообещал поддерживать морально и не обидеть материально.
Работа, работа, и ничего кроме работы. И так день за днём, месяц за месяцем, год за годом. Ей скоро тридцать, а что она видит, кроме работы!
Коновалов, как и обещал, частенько интересовался, как ей работается и не забывал выписывать настолько хорошие премиальные, что секретарши пустили слух, будто она его любовница.
Да разве любовницы бывают такими!
Не то, чтобы она была некрасива, нет, но словно с неё забыли снять упаковочную плёнку. Вот, кажется, найти краешек, стащить аккуратненько, и заиграют краски, станут объёмнее.
И только во сне, становясь белым иноходцем, Инна чувствовала себя счастливой и свободной. То она мчалась мустангом по жаркой прерии, то гордо шагала арабским скакуном по прошитой караванами пустыне. А просыпаясь, вновь впрягалась и продолжала вращать мельничный жёрнов.
Кобылянская закурила и поинтересовалась у Инны:
-Идёшь в субботу на новогодний корпоратив?
-Нет, я к маме, - отказалась Инна.
Вечер литературно-музыкального клуба "На струнах ваших душ" в городской библиотеке, которой заведовала её мать, был единственным её новогодним балом.
Кобылянская понимающе кивнула.
-Ты ведь всё равно не пьёшь и не...
Анжела запнулась на полуслове. К подъезду подходил офицер. Инна его не видела раньше.
Высокий, лет тридцати пяти, он был очень красив. Стены, конечно, не рухнули, земля не провалилась, не разъялись небеса, даже не зазвучала музыка (хотя это было бы красиво), но сердце Инны ударило как набат. Она смотрела на него непозволительно долго.
Кобылянская толкнула её локтем и шепнула:
-Капитан Вороных. Новенький, на днях оформляла. Холост.
Заметив заинтересованный Иннин взгляд, добавила:
-Даже не думай.
Офицер подошёл к девушкам. Анжела бросила сигарету и кокетливо обратилась к капитану:
-Александр Евгеньевич, вы на наш праздник придёте?
Вороных скользнул взглядом по фигуре Кобылянской и, открывая дверь подъезда, спросил:
-Тогда и я пойду, - улыбнулся капитан и скрылся за дверью.
Весь день Инна думала о только Вороных, а после работы, погружённая в мечты, она незаметно для себя, свернула со светлой дороги на тёмную тропинку. Под ногами тихонько поскрипывал снег, а она беззвучно повторяла: "Александр Вороных. Саша..."
- Ай, милая, кто у тебя Саша?
Инна вздрогнула и остановилась. Рядом стояла цыганка.
"Откуда она знает его имя? Я говорила вслух?"
Она шагнула в сторону, чтобы уйти, но цыганка не отставала.
-Как мать тебе говорю, с кем хотела соединиться, не соединилась. Но я тебе помогу. Дай денежку...
Инна полезла за кошельком.
Цыганка не унималась:
-Я такой приворот сделаю, этот Саша за тобой как пришитый ходить будет.
"Но откуда она знает его имя?!"
-Пойдём, красавица, я тебе помогу.
Цыганка втолкнула её в калитку, ведущую во двор небольшого домика, и исчезла.
Инна побрела к крыльцу. Три ступеньки, скрипучая дверь, какой-то тёмный ход, полоска света из-под приоткрытой двери в конце коридора.
Она пошла на свет. Перешагнула высокий порог и оказалась в комнате, столь обильно увешанной коврами, что помещение походило на юрту. В полумраке вспыхнул огонёк свечи, другой, третий... В этом неверном трепещущем свете казалось, что комната перемещается из одного измерения в другое. В глубине, за столом сидел худой горбоносый человек. Он курил трубку, и кольца дыма, свиваясь в цепь, жадно потянулись к Инне. В ноздри ударил острый запах. Лёгкое головокружение, приступ тошноты, и в голове словно образовался сгусток тумана.
С Инной произошло что-то странное. Словно разделившись надвое, она увидела себя со стороны, чуть слева и сверху. С каким-то отстранённым любопытством она наблюдала за тем, как та, другая она, подходит к столу, берёт со стола какой-то предмет, слушает, как горбоносый говорит что-то на незнакомом языке и выдыхает облако дыма. Он дует и дует...
А потом провал. Словно на какое-то время она перестала существовать.
Очнулась Инна возле своего дома. Странное раздвоение прекратилось.
Она открыла дверь и вошла.
На кухне у плиты хлопотала мать.
-Доченька, где ты пропадала? Я щи варю. Поужинаешь?
Инна с трудом подавила тошноту и отрицательно покачала головой.
-Что-то я неважно себя чувствую, - выговорила она, едва ворочая сухим языком.
Мать внимательно смотрела на дочь.
-Да на тебе лица нет. Пойди, приляг, - заволновалась мать, и, шаркая тапочками, направилась в Иннину комнату. Сняла покрывало с кровати, приготовила постель.
Инна легла лицом вниз и опустила пылающий лоб на стиснутые кулаки.
Среди ночи она проснулась. Ущербная луна бесцеремонно заглядывала в окно. Сильно болела голова.
"Кажется, в сумке таблетки".
Взяла сумку, пошарила по дну. Рука наткнулась на что-то гладкое и холодное. Оказалось, маленькое зеркальце. Инна поднесла зеркало к лицу.
Из помутневшего стекла на неё смотрела незнакомка. Она не сразу узнала себя.
Откуда-то издалека, среди едва слышных шепчущих звуков, она вдруг различила слова... гладкие, скользкие, как ложь.
...из глубин памяти бессвязными обрывками доносились какие-то таинственные речения о сладостной мести, предчувствиях, страхах, надеждах, желаниях...
Эхо инфернальной какофонии...
Удушливый комок подступил к горлу. Смертельная усталость и полнейшее безразличие ко всему овладели Инной. Что-то невыносимо тягостное сгущалось над ней.
Утром, охваченная ледяным восторгом, она взглянула на себя в зеркало. Какое-то древнее ведовство пробудило в ней новую Инну. Память о чём-то важном открылась ей в эту ночь.
....первобытный страх, утомительные ночи дикой охоты, ожесточённые сраженья, погребальные ладьи, костры и ненависть тёмных веков, тревожное знание, крупицы правды, пьянящая всепожирающая любовь... Прошлое и настоящее сплелись в стремлении понять друг друга.
Её пунцовые губы дрогнули, на щеках полыхнул румянец. Окутанная туманным флёром, она шла к Нему. Её так радостно и неотвратимо влекло к Нему, что она с трудом подавляла лёгкую, как от озноба, дрожь. Естественный, врожденный аллюр удивительно хорош при движении по прямой. Ей, как каждому иноходцу, тяжело давались пируэты, и в экипаж такую не запряжёшь, да и к перемене аллюра такая не приспособлена. Как она шла!
Аллюр Иноходцевой произвёл впечатление! Удивлённо гарцевали у архива пони, а подполковник Сивый застыл с открытым ртом, словно у него в горле застряли слова.
Но ей уже не нужны были слова. Она знала, что откроет дверь и увидит своего Вороного... Сердце бешено колотилось.
Вороных уже ждал.
Огненным фонтаном взлетела к небу радость. У неё не было ни сил, ни желания противиться этому чувству. Оба понимали, что между ними та сокровенная близость, что возникает где-то по ту сторону, в запредельных высотах. Они знали друг друга когда-то раньше. Это было что-то вроде узнавания.
В ней всё отчётливей проступало её новое, древнее Я.
...обрывки каких-то магических формул и контуры орнаментов, древние камни и руины городов, серебро и золочёные доспехи, оружие, бесконечные степи, каменистые равнины, горы, скалы, реки...
В памяти всплывали слова, жесты...
Где же оно, то самое неуловимое начало?
...Поздний зимний рассвет занимался над городом. По свежему, выпавшему в ночь снегу, от здания военного суда Энского гарнизона тянулись две дорожки следов.
Из подъезда, смахивая застрявшие в волосах конфетти, вышла Кобылянская.
Она достала сигарету. Закурила. Глядя на следы, Кобылянская произнесла:
-Лошадиные что ли?..
И задумчиво добавила:
-Я же говорил, что эта Иноходцева тёмная лошадка...