Буро-рыжий мерин стоял у старой коновязи и, прикрыв глаза, грелся в последних лучах осеннего солнца. Конюшни на холме над старым зимним манежем медленно окрашивались в розоватый цвет, а жёлтая трава по обе стороны от дорожки горела, словно расплавленное золото. Словно последний подарок давно ушедшего лета.
Осень уже полностью вступила в свои права: особенно это чувствовалось ночами, когда в старую конюшню сквозь щели в стенах проникали ледяные сквозняки и холодили разбитые ноги старого коня. Но сейчас, в эти последние минуты доброе, совсем августовское солнце заставляло мерина вспоминать о чём-то далёком и уже недостижимом, о запахе свежих весенних трав и о перевёрнутом небе, которое бежало под его когда-то молодыми ногами.
Мерин медленно погружался в сладостную дремоту, но из объятий сна его вырвало дёрганье подпруг на боку - это девочка с бойкими глазами ловко седлала его перед входом в конюшню. Конь тихо вздохнул и чуть переступил назад. За действиями юной всадницы неотрывно следила пожилая женщина-тренер. Она в упор глядела на торопливые движения девочки, холодные колкие глаза пытались найти какую-нибудь неполадку в седловке - первом мини-экзамене. Девочка закончила и стала рядом с лошадью, чуть волнуясь в ожидании приговора. Тренер обошла лошадь, нехотя кивнула и сказала:
--
Веди его в манеж.
Девочка облегчённо перевела дух и, взяв мерина под уздцы, пошла к зимнему манежу. Рыжий, ещё не до конца очнувшийся от сладкой дрёмы, шёл медленно, тихо постукивая стоптанными копытами в пыль дорожки, вспоминая, как легко было подпрыгивать и баловаться на этой самой дорожке, как хотелось вырвать поводья из чьих-нибудь рук, чтобы унестись в поле...
--
Что ты тащишься, Маша?! - послышался сзади недовольный окрик тренера.
Девочка злобно и досадливо вздохнула и дёрнула рыжего мерина за поводья. Лошадь вскинула голову от боли, испуганно и непонимающе глянула на девочку и ускорила шаг. Маша ещё несколько раз поддёрнула рыжего - для верности - и пошла быстрее.
Старый мерин отвёл уши назад, словно прислушиваясь к болевым волнам, накатывающим во рту, и попытался языком передвинуть трензель с мягких губ на коренные зубы, однако у него ничего не получилось. Да, надо сказать, он не слишком надеялся на этот манёвр, ведь он проходил только тогда, когда уздечка была слабо затянута, а сегодня на плохую седловку нечего было и рассчитывать.
Девочка завела лошадь в манеж. Там, в прохладном полумраке, уже занимались две её подруги. Одна - невысокая, полноватая девчушка с улыбчивым лицом ездила на вороной кобыле. Вторая же с короткими курчавыми волосами только взбиралась на своего небольшого, гнедого мерина. Маша остановила рыжего и принялась расправлять стремена
--
Она дала тебе Абрека?! - удивлённо спросила та, что ездила на кобыле.
--
А что, не видно?! - огрызнулась Маша. - И чего она всунула мне этого старого хрыча?! Не лошадь, а развалюха какая-то!
--
Думаю, он не такой уж и плохой, - вставила, пожимая плечами, вторая девочка.
--
Ты бы, Оля, вообще молчала! Ты то на Гранте сидишь! - злилась Маша. - Всем известно, что он лучший в нашей конюшне!
Маша взобралась в седло как раз вовремя, потому что в манеж вошла тренер.
--
Хватит болтать! - прикрикнула она. - Повод подобрали! Стали в смену! Головная Оля на Гранте!
Маша рванула на себя повод и ударила мерина пятками по рёбрам. Рыжий выгнул шею, чтобы железо не так раздирало губы, и рысью побежал за вороной кобылой. Маша же не успокоилась. Обозлённая тем, что ей дали не самую лучшую лошадь, она, как это свойственно некоторым людям, вымещала свою недовольство на животном: дёргала без причины повод и постоянно подгоняла коня.
Но рыжий мерин сносил всё с философским спокойствием и какой-то отчуждённостью, странной безразличностью. Пару кругов он бежал добросовестной, резвой рысью, но потом стал замедлять ход - его старые ноги не могли работать в том же темпе, что и ноги молодого Гранта. Маша поддёрнула повод и ударила рыжего хлыстом. Тот вскинул голову и прибавил.
Перед затуманеными глазами мерина бежал, повторяясь, один и тот же "пейзаж" - двери в манеж, пустые трибуны, тренер...
Двери, трибуны, тренер...
Двери, трибуны, тренер...
И через неимоверное количество кругов рыжему стало казаться, что он бежит по бескрайнему лугу, по брюхо, утопая в траве, а впереди широкой рысью идёт его милый, родной табун, в котором он вместе с матерью ходил жеребёнком...
Табун двигается всё быстрее и внезапно пропадает за горизонтом, словно ныряет в расцвеченную закатом воду...
Двери, трибуны, тренер...
Чьи-то ласковые руки похлопывают его - молодого и испуганного, тихий голос мягко шепчет на ухо непонятные слова. Затем распахнутая дверь, сквозь которую просачивается яркий свет... Морозный искристый воздух и бешеная скачка по заснеженному полю под умелым седоком...
Двери, трибуны, тренер...
Огороженное поле с подстриженной травой, раскрашенные, цветастые барьеры, плохо различимый гул на трибунах, чьи-то дрожащие от волнения руки у него на шее. Необъяснимый азарт, охватывающий от кончика носа до копыт, первый прыжок и ободряющее, подхлёстывающее ощущение свободного полёта...
Двери в манеж, трибуны, тренер...
Странные, пугающие тени в белых халатах, тревожное бормотание знакомого всадника около самого уха... Ватные ноги подгибаются, а кашель разрывает грудь и не даёт дышать.... Да! Он вспомнил - это его давняя болезнь. Болезнь, из-за которой он больше не видит молодого всадника, его всадника, не летит под ним к горизонту...
Перед глазами всё плыло.
Мерин бежал, механически передвигая ноги.
Резкая боль во рту, а затем в боках - нужно бежать быстрее! Бежать и догнать уходящий табун.... Выиграть приз для молодого всадника...
Подгибающиеся ноги начинают двигаться быстрее, а грудь всё сильнее болит.
Во рту вновь неприятно звякнуло железо.
Рыжий мерин, словно проснувшись, вскинул голову и увидел двери в манеж, пустые трибуны и тренера...
Всё те же старые двери... Всё те же опустевшие навсегда трибуны... Всё тот же не успокаивающийся тренер...
Усталые, ноющие ноги сами собой замедляют ход.
Грудь разорвалась...
Рыжий мерин остановился и, широко расставив ноги, чтобы не упасть, захлёбывался сухим, лающим кашлем. Мокрые плечи подрагивали от напряжения. Маша недовольно пнула мерина в бока. Рыжий шагнул, передние ноги подогнулись, и он упал, коснувшись носом грязного настила. Девочка проворно спрыгнула и рванула вверх повод, поднимая коня.
Резкая боль во рту заставляет встать.
--
Чёртов конь! - громкая брань над ухом - это подошла женщина-тренер. - Веди его в конюшню!
Из тёплого, согретого дыханием лошадей манежа в сумрак вечера, пронизанного холодным осенним ветром. Солнце уже скрылось за горизонтом и разгорячённый, мокрый мерин, окунулся в ледяные потоки ветра, словно в упругую воду.
Как хорошо!.. Совсем как тогда, в прохладной летней реке, когда жара не даёт покоя и в тени, когда табун мирно пасётся на убегающей к горизонту равнине... Когда брызги из-под копыт разлетаются алмазным дождём, а каждая капля превращается на миг в маленькое солнце...
Но вот и конюшня.
Седла и уздечки будто и не было, да и девочка куда-то исчезла.
"Жалко, - подумал мерин, ложась на опилки. - Она могла бы меня погладить..." Сами собой слипаются глаза, но спать не дают.
Да, это конюх. Пожилая женщина с отдуловатым, мясистым лицом и злыми глазами.
"Может она погладит?" - с надеждой думает мерин.
--
Что ты лезешь со своей слюнявой пастью! - конюх грубо оттолкнула морду рыжего и ушла.
Мерин печально вздохнул. Но теперь можно вновь полежать на уже мягких и свежих опилках...
...Табун уходил к горизонту.
"Куда же вы, а я?! Я сейчас прибавлю шаг и догоню вас! Только не убегайте! Просто, я ещё маленький и ноги мои непослушны и заплетаются! Но я сейчас прибегу! Вы только не уходите!..."
Кашель разрывает грудь, не даёт дышать.
"Нужно бежать! - думает мерин. - Я сейчас догоню их! Сейчас! Вот только поднатужусь и обязательно догоню!"
Воздуха в лёгких нет, а кашель всё разрывает грудь. Судорога сводит горло. Ноги вытянулись, напряглись. Глаза широко раскрылись и стали такими ясными, что в них, словно маленькие звёздочки, отразился свет тусклой лампы в коридоре конюшни.
Последняя попытка вздохнуть и ... всё.
Ноги расслабились, глаза остекленели, звезды пропали...