Аннотация: Мистические записки деревенского священника, обнаруженные во время научной экспедиции.Вдохновением служил рассказ Алексея Толстого "Упырь".
Шатуны
История, которая здесь приведена, основана на одной интересной находке, сделанной Уральской палеографической экспедицией на юго-западе России в 1991 году. Задача экспедиции заключалась в сборе старинных рукописных книг у местного населения, а также в записи местного фольклора. План экспедиции предусматривал посещение нескольких десятков отдаленных деревень, которые должны были оказаться незатронутыми цивилизацией, а также большевистской коллективизацией и второй мировой войной. Маршрут составляли доктора исторических наук, гордость отечественной палеографической школы - Пригожин Илья Иванович и Данилевский Игорь Николаевич. В состав экспедиции входило восемь человек: два руководителя, три аспиранта и три студента старших курсов, одним из которых и был я.
Представьте наше всеобщее удивление, когда, следуя по разработанному маршруту в лесной глуши, за две сотни километров от ближайшего населенного пункта, мы натолкнулись на то, что уж точно никто не ожидал увидеть. Края эти дикие и нехоженые, мы и выбрали их, для того чтобы полюбоваться нетронутой человеком природой, шли с палатками и недельным запасом тушенки и спирта.
Выйдя из глухого бурелома по которому пробирались с огромнейшим трудом, несмотря на то, что все были здоровые мужики, мы увидели перед собой нечто, с виду напоминавшее деревню. Точнее это и была деревня, только вот она никак не могла находиться на этом месте - следов ее или упоминаний о ней не было ни на одной карте, ни в одном архиве, о ней мы не слышали ничего из уст тех, кого опрашивали в соседних деревнях. В общем перед нами оказалась типичная деревня-призрак, как принято называть такие объекты, другое дело, что о всех известных науке до этого подобных деревнях были хоть какие-то сведения. Вдобавок, внешний вид был просто ужасающим. Все вокруг отображало запустение, разруху и смерть. По внешнему виду домов с почерневшими под напором времени бревнами, дорогами и садами, поросшими бурьяном, выбитым стеклам - можно было судить, что люди покинули свое поселение очень давно и по-видимому без особой спешки. Никаких современных предметов быта мы не могли обнаружить, как не старались, все виденное нами датировалось концом прошлого века. По-видимому, эту деревню забросили не менее сотни лет назад.
Но больше всего поражало и пугало одно обстоятельство - все вещи в домах, сельскохозяйственный инструмент в сараях и огородах - все лежало нетронутым на своих местах. Никто из жителей ничего с собой по уходу не забрал... Они, словно не уходили никуда, а блуждали между нами по своим лачугам. Но это было лишь минутное изумление, вызванное страхом перед неизведанным. Из примеров истории мы знали, что в средние века, да и прошлом веке целые поселения могли вымирать от болезней, которые раньше считались неизлечимыми. В такой ситуации люди, естественно, оставляли свои вещи на местах и никуда не уходили, всех забирала с собой смерть. Это нас обнадежило, но в таких ситуациях естественным было присутствие трупных останков, на кроватях, во дворе, на дороге, на кладбище - так или иначе, но где то должны быть видны кости в конце концов. Здесь же ничего, только кости скотины, собак и кошек, больше мы ничего не увидели. Версия о том, что трупы несчастных жителей стали жертвами хищников, коими полнится здешний лес тоже отпадала - в таких ситуациях костяк скелета хоть и растаскан по кускам, но сами кости все равно должны были быть. Пугало также то, что полуистлевшие кости скотины, встречаемые нами, были настолько сильно изгрызены и обглоданы, что воображения не могло нарисовать себе хищника, которые мог это сделать, разве что взрослый медведь. Дома, мимо которых мы проходили были в глубоких бороздах, а в особенности двери - будто о них кто-то точил огромные когти. Следы от них были на крышах, подоконниках, заборах - повсюду, где бы не останавливался взгляд.
Так мы и шли по главной улице, недоуменно косясь друг на друга. Даже Игорь Николаевич за свою более чем пятидесятилетнюю практику экспедиций не видывал ничего подобного. Погода была ни к черту, начало октября давало о себе знать холодными ветрами и все нарастающей слякотью. В это утро дождь еще не прекращался ни на минуту, хоть и падал небольшими капельками, барабаня по нашим дождевикам. Страх начинал переполнять наши умы и постепенно все начали пугаться любых звуков. Будь то скрежет распахнутой истлевшей калитки или оконной ставни, бултыхание сапог в грязи, крик ворона или шелест деревьев - от всего веяло прохладой, гнилостью и смертью. Нервы напряглись до предела - и это при том, что было еще около двух часов дня, а наткнулись мы на эту деревню около полудня. Мурашки пробегали по коже от одной мысли, насколько страшно оказаться здесь ночью или хотя бы вечером, как мало надо времени, чтобы сойти с ума от этой давящей страхом обстановки, на ум приходили самые страшные истории, услышанные от опрошенных крестьян о ведьмах, оборотнях и вурдалаках. Мы заметили, что балки в некоторых крышах были разобраны, так поступали все славяне, чтобы отпустить на волю черную душу колдуна, когда он умирал. Но к чему все это?
Тяжелое серое небо нависло над нами и грозилось раздавить, ветер гулял по пустым домам, истошно завывая в обставленных мебелью комнатах. Мы медленно шли по главной дороге, которая заросла настолько, что сорная трава достигала пояса. В сырых канавах раздавалось кваканье лягушек - они, да притаившиеся в кустах полевые грызуны - единственные живые существа, кроме нас, в этой деревне.
Когда мы дошли до следующей улицы, пересекавшей главную дорогу, и повернули направо, Игорь Николаевич нервно засмеялся, а остальные молча открыли рты и замерли в изумлении. В ста метрах от нас стоял тяжелый немецкий танк Panzerkampfwagen VI, "Тигр", рядом припаркованы два мотоцикла Zundap с коляской и офицерский Mercedes. На всей технике не было не единой царапины, более того, она была в идеальном для своего возраста состоянии. Все предметы, находившиеся поблизости - радиоприемники, антенны, оружие - все было абсолютно исправно и на своем месте. Иными словами, было непонятно, как, если здесь шли бои, все это уцелело? Очевидно, бои здесь не шли. Для полноты исторической картины не хватало лишь одного - самих немцев, какая судьба их постигла - оставалось загадкой. Любопытство пересилило, и мы, хоть и с трудом взломали люк в танковой башенке. Изнутри пархнуло мертвенным зловонием, темнота не давала что-либо разглядеть. Случайно фонарь выловил в темноте скелет немецкого солдата. Кости его были пожелтевшие от старости, их покрывала сгнившая униформа; в челюстях, искаженных судорогой ужаса, блестели две золотые коронки. По всей видимости, этот несчастный намеренно заперся в танке и там умер. Единственное, о чем мы сейчас гадали - что же могло напугать человека до такой степени.
Почему немцы бросили свою технику? Если был бой, то почему нет никаких следов? Где трупы немецких солдат, и почему Красная армия оставила гнить исправную трофейную технику?
Вопросов явно было больше чем ответов, и все они были "гробовые". Никто не успел и слова сказать, как в это время весь в пыли и грязи из-за угла выбежал доктор Пригожин. Он громко чавкал по лужам, тяжело дышал - будто ему только что привиделся настоящий призрак. Руки его сжимали тяжелый фолиант на манер церковных книг с кожаным переплетом и железной окантовкой.
-Бегите быстро, все бегите в обратную сторону, откуда пришли. - Старик опустился на корточки, чтобы отдышаться, изо рта его шел густой пар, лицо было красное и вспотевшее. - Что стоите, пошевеливайтесь, потом все объясню!
Здесь надо сказать, что Илья Иванович отделился от основной группы, как только вошли в деревню, он был весьма смелым человеком и решил побродить по этому кладбищу в одиночку.
-Скорей, скорей, пока солнце не село, нам надо выбежать из этого чертового леса - повторял он каждую минуту. А так как он человек был самый что ни наесть серьезный, никто мешкать и расспрашивать его ни о чем не стал. Лишь Игорь Николаевич Данилевский умудрился поравняться с ним набегу.
- Что случилось, Илюша?
- Потом Николаевич, потом, Господи нас помилуй, все потом - при этих словах Пригожин все сильнее сжимал в руках старинную книгу. По правде сказать, все мы были рады, что убегали из этого проклятого места. Тучи заслоняли весь горизонт - казалось, что дома вот-вот оживут и поглотят нас в свои утробы.
Примечание. Церковно-славянская скоропись, надстрочно записанная в "Часослове" 1823 года издания. Почерк трудно разборчивый, текст невысокого уровня грамотности.
Ныне я, Иннокентий, инок, случаем занесенный в глухую сию деревню, собираюсь описать, возможно, последние часы своей жизни. Ибо чаю, жить мне осталось недолго, самое большее до следующей ночи. В сей рукописи, расскажу я историю того, что стало причиной гибели сей деревни. Прости, Господи, мою душу грешную за то, что использую для этих целей книгу твою священную. И да покараешь ты тех тварей, что сгубили всю деревню и вот-вот растерзают плоть несчастного раба твоего.
Десять лет назад Миколку, будь он проклят, да простит меня Господь за сквернословие, сына кузнеца Герасима, забрали на войну с басурманами. Его не было несколько лет, за то время успели отдать Богу свою душу его мать и отец. Сынишка Герасима вымахал и помогал матери во всех делах. Когда уже и не думали что он воротится, а ставили свечки Пресвятой Богородице за упокой его души, то в один из ненастных осенних вечеров явилось чудо. Воротился Миколка, правда, виду он был весьма странного, совсем не такой как прежде. На войне ему прострелили плечо, зацепили ядром левую ногу, отчего он беспрестанно хромал. Да вот только в душе он переменился куда сильнее, стал злобен и нелюдим, отчего все подумали, что человек осерчал от войны и вида пролитой крови.
О службе своей боевой он ничего не говаривал, но бывало, понабравшись самогона, все-таки обмолвится, что когда били басурман во влашских горах, полк его остановился набрать провизии в одной деревеньке. Та деревенька казалась совсем безлюдной и единственный помешанный умом старик, которого они там встретили, просил их по добру по здорову покинуть эту деревню как можно скорей, а то всем худо будет в ночь. Но этого старика никто не послушал - солдаты сильно устали от дневного перехода и готовы были ночевать хоть на сырой земле. Все улеглись спать... После этих слов Миколка начинал громко сквернословить, ругаться матом и метать посудою. Лицо его краснело, жилы вздувались, и самые страшные проклятия в адрес старика раздавались на всю округу. Ясно из тех слов было одно - из всей роты, что осталась в ту ночь в деревне, уцелел только он, от чего полегли остальные, не говорил ни слова, но всем казалось, что на них ночью напали неверные и только Миколка смог бежать из окружения. На следующий день его истерзанного и измотанного по воле Господа Бога нашего подобрали возвращавшиеся с разведки казаки...
...Я Божий раб, пишу эти строки и слышу Их ужасное дыхание и сопение у себя под окнами, я боюсь смотреть в окно и даже поворачиваться в ту сторону, где стоят они и пожирают меня своими глазами. Я слышу, как когти скребут двери, подоконник, крышу, я даже боюсь представить, сколько их сейчас там в темноте. Их молчание зловеще, а неморгающие зрачки готовы растворить в своей пустоте. Упаси меня, Боже, дай сил на последнюю ночь, а завтра... Завтра я попробую уйти отсюда навсегда, чтобы не выносить больше их пристального взора. Я не могу сомкнуть под этим взором свои очи вот уже пять ночей. Сие писание помогает мне хоть чуть-чуть забыться...
...Постепенно округа привыкла к странному поведению Миколки, словно слепые никто не замечал истинной адской причины его перемен. Надо сказать, что деревня эта, по названию Брусяны, издавна находилась весьма далеко от прочих поселений. Лишь изредка сюда забредал сбившийся с дороги путник или в соседних лесах скрывалась стая разбойников. Крестьяне были этому только рады, заброшенные среди болот и лесов, они не так сильно страдали от рекрутчины и барских поборов, как их соседи.
Случилось так, что со временем соседи Миколки, а особливо его жена с сыном стали замечать в нем странные повадки. То он пропадал по ночам в молодую луну где-то в лесах, то вскипал яростью неописуемой и готов был разодрать любого за мельчайшую провинность. На его вороте и по всей рубахе часто видели следы запекшейся крови. Но никто тогда и представить себе не мог, чем все это обернется, упокой Господь их проглоченные Антихристом души. На это не обращали внимания, считали приступом горячки и недугом, связанным с пьянством. Миколка, однако, тем временем совсем перестал ходить в часовню и молиться Богу. Постоянно придумывал разные поводы, чтобы не ходить на службу. Жена его, Дуня, уговорила таки батюшку прийти к ним в дом и поговорить с мужем. Но не успел он войти в двери, как уже через мгновение бежал, спотыкаясь, не поспевая креститься. Он во весь голос проклинал Антихриста, и лишь старому Гавриле рассказал, какой дьявольский взгляд был у Миколки, когда он увидел распятие...
...Да, да они все боятся Господа нашего, и лишь благодаря его силе и заступничеству я держусь уже несколько ночей, ибо горение свеч окропленных святой водой отталкивает их от меня. Оно не дает им вломиться в мой дом и растерзать меня в мгновение ока, обглодать все мои кости, уподобить себе. Как жаль, что у меня осталось всего несколько свечей...
...Шли месяцы. Случилось так, что в конце лета крестьяне стали находить на своих полях и в стойлах обглоданную и истерзанную скотину. Мужики, воротясь с охоты, рассказывали, что по лесу раскиданы остатки гниющих животных туш, словно неведомый хищник обрушил всю свою ярость на местную дичь. Многие крестьяне стали собираться по ночам и караулить неведомого убийцу. Однажды им удалось увидеть его. Дьявольское отродье, лишь издалека напоминавшее человека, метнулось в сторону леса, едва увидев приближающиеся факела. Богобоязненный и суеверный люд вспоминал придания связанные с округой. Многие думали в ту пору, что виной всему духи из проклятого леса.
Лес этот находился на восточной окраине деревни и был известен тем, что там, в незапамятные времена, жила бабка-колдунья со своими отпрысками. Крестьяне часто ходили в дебри леса к ее избе, чтобы навести порчу друг на друга или, наоборот, снять сглаз. Чего они только там не навидались. Но в одно лето у всех коров в деревне пропал удой. Все стали наговаривать на эту ведьму, якобы она в образе огромной жабы сосет по ночам коров, от чего те ходят без молока. Разгневанная толпа язычников бросилась в лес, чтобы убить ведьму и сжечь ее избу. Они кроваво и жестоко исполнили задуманное, но с тех пор никто не решался зайти в тот лес, а скотину, случайно забредшую туда, уже никто не видел. Крестьян, живших на опушке, сводил с ума дикий смех старой дьяволицы. Многим мерещились призраки, бродившие промеж деревьев.
Но никто и не догадывался тогда, что всему виною. Миколка в это время переменился еще больше. Кожа его стало бледной, чуть ли не серого цвета, глаза впали и расширились, зрачки не отражали ничего, были водянистые и пустые. Он сильно ссутулился и ходил сгорбленным, казалось, вот-вот и он пойдет на четвереньках. Иногда он по нескольку дней не появлялся дома. Случилось так, что одна крестьянка пошла со своей дочуркой собирать грибы на опушку этого поганого леса. Была ненастная погода и ноги утопали в гниющих листьях, когда на них напало какое-то жуткое чудовище, оно было похоже на одичавшего человека и одновременно на труп из оскверненной могилы. Спастись удалось лишь маленькой девочке...
Несчастное, невинное дитя, какой ужас ей пришлось пережить. Я сам чуть не околел от страха вчера, когда возвращался домой из церкви. Я шел мимо пустых домов, из глубины которых, как мне казалось, веяло их дыханием. Мне мерещились их когтистые черные руки, уже не руки, а лапы. В самых дебрях мрака я отчетливо видел их горящие глаза. Я чувствовал, что, не смотря на то, что они пусты и безвольны, в них таится неисчислимый запас ненависти ко всему человечеству. Если бы не дневной свет - их гроза и единственная преграда - они бы не таились в своих убежищах, а терзали христиан по всему миру. Эти твари совсем обесстыдели. Если раньше они прятались в лесу, то теперь, теперь они прямо здесь, в деревне, таятся в глубине подвалов и ям. И в это поздний час я совсем один окружен ими в ночи, где в бескрайнем океане тьмы горит моя свеча.
Девочка, однако, разглядела лицо этого чудища. И, хотя была в помешательстве, рассказала, что лицо его - лицо Миколки. Этим же вечером вся деревня собралась и с вилами и косами двинулась к Миколкиному дому, обуреваемая ненавистью. Там они и увидели эту тварь. Но она была так ужасна и вызывала такой страх, что на нее не сразу смогли наброситься. Воистину это был упырь, будь проклята вся нечисть, Антихрист и его слуги. Холодный синий труп, обросший волосами, в полуистлевшей одежде - такой теперь перед ними был Миколка. Но самое страшное - это его рот, превратившийся в пасть с огромными зубами и капающими слюнями. Они его никогда не закрывают... Жадные до пищи дьявольские отродья, будьте вы прокляты! Они не успели на него накинуться как он, обуреваемый демоном, разметал всех на своем пути и с дьявольским воем и хохотом скрылся в лесу.
Вся деревня была перепугана случившимся, но никто не решался идти в лес, глупцы, не знали они, что надо прекращать зло на месте, пока оно не набралось сил и не погубило их самих. Решено было лишь запретить кому бы то ни было ходить в лес и немедленно поднимать караул, как только появится этот изверг. Жена Миколки рассказала, что муж ее приходил, чтобы забрать ее и сына с собой в лес. Он почти разучился говорить и повторял только, что они будут спать в лесу под деревьями, пожирать сырое мясо и царить в ночной темноте. Больше он ничего не мог выговорить и грозился лишь немедленной расправой, если они не согласятся. Они намеревались собрать вещи и уехать в течение следующего дня прочь из деревни. Дуня говорила, что где-то в ***-ой губернии у нее есть дальние родственники.
На следующий день их тела нашли разодранными, вся мебель в доме была перевернута, пол залит кровью, словно силы ада прорвались на землю. Несчастных убиенных похоронили на кладбище в тот же день, ибо не было у них больше родни, и никто не брался в своем доме отпевать их тела три дня.
Но вот уже светает, твари должны уходить в свои убежища, кто в чащу леса, а кто в темноту домов. Я слышу, как они ползают по крыше, забору, скребут когтями по стеклу, но все-таки уходят. Их зловонное дыхание и слизь из не закрывающегося рта пропитали брусья дома насквозь. Мерзкие Дьявольские отродья, я не боюсь вас, да хранит меня Господь. Но все-таки они внушают неподдельный ужас - когда видишь десятки этих чудовищ, молчаливо смотрящих сквозь ночную тьму в твои окна, и есть лишь одна свеча, свет которой уберегает тебя от них. Кажется, что ты у них в руках, они со всех сторон, им достаточно протянуть лапу, чтобы разбить стекло и схватить тебя мертвой хваткой своими черными когтями и гнилыми пальцами. Но я креплюсь, да хоронит меня Господь Бог, я верю, что мне удастся выбраться отсюда сегодня. Ведь если не сегодня, то вообще никогда. Если не сегодня - то неминуемая смерть. На улице становится все светлее, тварей совсем уже не слышно, кажется все - они ушли и можно выйти на улицу и глотнуть свежий воздух. Господи, помоги мне спастись сегодня от этих тварей!
Примечание. Следующий текст (согласно экспертизе) написан тем же человеком, однако почерк более размашист и неровен, что свидетельствует о повышенной нервозности автора.
Все кончено, несчастный я, несчастный, сегодня я должен умереть! О, Господи неугодно Тебе было, чтобы раб Твой, спасся от этих жутких тварей! Каково жить, зная, что неминуемо погибнешь в эту ночь. Погибнешь на зубах и клыках этих тварей, которых суеверные окрестили упырями. Мертвецы! Зачем вы восстали из своих могил на погибель нашу? Зачем алчите нашей крови, поджидая свою добычу в ночи? По что восстали вы демоны ада, за что погубили столько невинных людей!
Но мне необходимо успокоиться. Видимо, эти записи единственное, что от меня останется. Сегодня я попытался спастись. Ибо знал, что проживу не более еще одной ночи. На то было две причины. Во-первых, у меня кончаются свечи, что были окроплены в часовне святой водой, и являлись единственным спасением от этих тварей, когда наступала ночь. Во-вторых, у меня кончилась пища, последние дни я прятался в этом доме и питался овощами, что хранились в яме в подполе. Но случилось, что эти твари каким-то чутьем прознали об этом и стали раскапывать землю в округе дома, дабы пробраться в подпол. Я слышал, как они, словно бешенные, одержимые жаждой наживы или лихорадочные больные, разгребают землю. Они хотели вытравить меня из дома - заставить искать пищу в других домах, где бы с легкостью разделались со мной. Заглядывая в яму, я чувствовал, как они скребутся, и что вот-вот они попадут во внутрь. Они прорыли вход в тот же вечер, когда я заколотил подпол и завалил его сверху кирпичами. Но это не удерживало их, я слышал их бешеное сопение, ощущал тяжелое дыхание под своими ногами. И вот они уже выламывают доски, пол ходит ходуном, из трещин появляются их сизые руки, черные когти оставляют глубокие борозды на досках. Я даже видел мертвое лицо одного из них, показалось, что это был мельник Акинфей. С этого дня я стал держать вторую свечу на полу.
Касаемо Миколки... В ту же ночь, что похоронили Милконину жену и сына, кладбище оказалось осквернено. Кто-то похитил их трупы, разрыл могилы и поломал кресты на них. Никто не предал этому особенного значения. Но постепенно участились случаи пропажи и гибели скота. Крестьяне караулили скот по ночам, но в тоже время гибли их дети и жены, оставленные в одиночестве в домах. На кладбище находили разрытые могилы и обглоданные трупы. Никто не рисковал зайти в проклятый лес. По ночам появлялись они. Раньше они делали этой утайкой, но теперь их стало больше, и они осмелели. С наступлением темноты в лесу между деревьев покачивались их тени. Они стояли молча, неподвижно, словно покойники, поставленные на ноги, и пожирали нас своими пустыми глазами. Чем темнее было, тем ближе они к нам подходили, и вот уже, выступая из леса, молча брели по полю в сторону домов. Но стоило взойти луне, и они обретали необычайную дикость и скорость в движениях, они залезали на дома и деревья, бились о стены дома, скребли стены и выбивали окна.
Им невозможно было нанести вреда, никакое оружие не могло ранить мертвецов. Их пугало лишь одно - свет. Так крестьяне стали запасаться свечами, сами топить жир, чтобы делать свечи. Но оказалось, что они боятся только свечей, окропленных святой водой из нашей часовни. В одну из ночей эти твари разорили часовню, не оставив там камня на камне, они уничтожили и святую воду. Конец всеобщий был очевиден и приближался неминуемо.
Постепенно они стали настоящими хозяевами ночи. Никто уже не думал о том, чтобы остановить их, поймать и уничтожить. Все старались спрятаться с наступлением темноты в доме и при свете свечи, укрываться от этих тварей. Они же небрежно брели по ночам из своего леса, где укрывались с рассветом. Тихо, молча, словно немые призраки они покидали свой лес и направлялись к домам каждую ночь. Казалось, что в голове у них лишь одно - голод. Они внушали ужас также тем, что являлись нами самими. Часто кто-то распознавал в одной из тварей своего родственника, загрызенного ими же и недавно похороненного. Со временем мы стали, словно язычники сжигать трупы погибших, но тогда они стали уносить их в лес, чтобы пополнять свою бесовскую армию.
Случалось видеть, как на улице эти твари поймают живого человека и, неистово вопя, сначала выпьют всю его кровь, а затем обглодают тело. Господи, за что нам все это! Появились первые беглецы. Люди с трудом набирались смелости, чтобы бежать через лес - место, где они властвовали безраздельно. Несколько семей все же покинули деревню, но никто не знал, удалось ли им спастись или их съели заживо эти ужасные твари.
Шли неделя за неделей, а они все приходили и уходили каждую ночь. Постепенно все смирялись со своим горем - неминуемо скорой смертью. Некоторые не могли совладать с нервами и лезли в петлю. Другие боролись до конца, веря в то, что наказание, которое ниспослал на нас Господь, не стоит оспаривать. Но каждый немел от ужаса, когда слышал за окном дома их дыхание и пустой взгляд, устремленный в никуда, они стояли за окнами и молча ждали своего часа. По свету в окнах мы знали - кто еще борется с этим кошмаром спустившемся на землю, а кто уже стал жертвой упырей. Постепенно огней становилось все меньше и меньше. Твари становились истинными хозяевами деревни. И вот уже почти вся деревня оказалась под властью этих демонских отродий. Недавно погас последний из них.
Со временем я остался в своем доме один. Я не мог сомкнуть глаз, ибо постоянно приходилось следить за горением свечи, сменять старые и зажигать новые. О Боже, как я устал. Может мне удастся отдохнуть в Твоем царстве на небесах. Только на это я и уповаю. Лишь днем мне удается чуть-чуть вздремнуть, но и тогда я обуреваем страшным кошмаром. Мне видится тварь, стоящая напротив меня в ночной темноте, он молча смотрит сквозь меня своими водянистыми глазами. Челюсти ее выдвинуты вперед и с них льется густая слюна. Непонятно, толи это статуя, толи дерево - так мертво и безжизненно это существо. Оно стоит, не шелохнувшись, словно вообще не в силах двигаться. Но внутренне я чувствую, что если сам сделаю хоть одно движение - оно молниеносно вцепится в мое горло и поглотит мою душу. Оно смотрит на меня, не моргая, от полугнилой плоти исходит ужасный запах. В конце концов, я не выдерживаю и моргаю, и не успеваю моргнуть второй раз, как его руки смыкаются на моих висках и челюсть разевается перед моим лицом.
Подумать только, мне осталось жить всего несколько часов. Уже сейчас я чувствую их. Они повсюду - на крыше, в подполе, вокруг дома. Их десятки и каждый желает моей крови. Осталась последняя свеча. Последние три часа жизни и все кончено, Господи, помоги!
Примечание. Дальнейший текст с большим трудом поддается расшифровке, судя по изменяющемуся наклону и разрывам в почерке, написан он был при скудном освещении и в сильно возбужденном состоянии. Хотя, как установили криминалисты, принадлежит все тому же человеку.
Сегодня я пытался бежать. Мне не повезло, моя нога, сломанная две недели назад, до сих пор не зажила. Я вышел из дома как можно раньше, чтобы уйти подальше от этой проклятой Богом деревни. К несчастью нога сильно ныла и ломила, мне хватило сил только до полудня, дальше идти я уже было не в моготу. Тогда я понял, что мне не сбежать. Страх сковал всю мою душу, голова закружилась, и я упал на землю, готовый отдать Богу свою жизнь. Придя в себя, я посчитал, что ушел от деревни всего на три версты, этого было явно недостаточно, чтобы спастись от этих тварей. Тогда я собрал последние силы и решил двинуться обратно в деревню, дабы успеть спрятаться в доме еще до темноты. Прости меня, Господи, меня даже терзали мысли о том, чтобы покончить с собой. Но я твердо знаю, что в царствии твоем нет места для тех, кто ушел из жизни по своей воле. Поэтому я с трудом, но все же изгнал из себя эти мысли. Мне так страшно было снова ждать темноты, и чувствовать себя в окружении этих существ.
Я смог дойти до деревни только к вечеру. Уже сильно стемнело, я еле успевал и чувствовал, как эти твари смотрят на меня из своих темных углов. Я уже отчетливо видел их силуэты, безвольными трупами слонявшиеся в дымке леса. Их горящие ненавистью глаза блестели в сумраке заброшенных домов. Когда до двери оставалось какие-то пару шагов, последний луч солнца растаял во мгле, и они ринулись на меня, круша все на своем пути.
Силы изменили мне, я уже думал, что не спасусь, но успел ввалиться в дом. В эту же минуту на дверь и стены дома обрушились десятки ударов, жуткий душераздирающий рев оглушил уши. Я едва успел зажечь свечу, и все прекратилось.
Они молчат уже несколько часов, пока догорает моя последняя свеча. Господи, как я не хочу умирать на клыках этих извергов. Еще несколько минут и свет совсем померкнет.
Свеча догорает. Храни Господь душу раба твоего грешного, помоги мне преодолеть мой страх непомерный. Их дыхание все ощутимей, они стоят под окнами как вкопанные, упираясь своими пастями в мое окно. Я рискнул заглянуть сквозь заколоченные ставни и увидел сотни голов. От мала до велика они смотрят на меня, не моргая, своими огромными глазами. В их лицах я улавливаю очертания несчастных христиан, сморенных этой заразой. Мне хочется им сочувствовать, но я знаю - они уже нелюди. Да будут прокляты эти твари!
Свет едва ощутим. Эти твари в подполе совсем распоясались в предвкушении добычи. Пол ходит ходуном. За окном видна только луна, освещающая их затылки.
Свеча меркнет. Они начали ломать дверь, крышу, тянут руки в окно. Они неистово ревут. Я чувствую их голод по мне. Храни меня, Господь!
Примечание. В этом месте текст сильно испорчен залитой кровью.Последние отблески света. Они повсюду, они здесь в доме, они тянутся ко мне своими черными когтями и зубами. Я чувствую это хоть и не вижу! Я чувствую их запах и холодное дыхание.
Пишу в темноте. Это конец. Они везде. Они повсюду. Холодные зубы, смрад из пасти. Храни меня Госпо... Примечание.Здесь текст обрывается.
Уважаемый читатель, теперь ты понимаешь, почему нам пришлось покинуть деревню в такой спешке, и какова могла быть наша судьба, останься мы там до темноты. Может показаться, что это все чистой воды вымысел. Но рукопись эта до сих пор хранится у профессора Пригожина, а деревня действительно существует. Хотя мы все и поклялись молчать о ее местоположении до самой смерти, дабы избежать новых жертв этих тварей, кто бы они ни были.
Стоит добавить, что по возвращению в Киев, откуда мы начали свою экспедицию, нами обуревало сильнейшее любопытство. Мы тут принялись ворошить местные губернские архивы и записи и событиях. Как оказалось, деревня Брусяны, действительно числится в реестре о поданных Новороссийской губернии. Однако все записи указывают на то что в начале девятнадцатого века, незадолго после окончания войны с Турцией и подписания Кучук-Кайнаджирского мирного договора 1813 года, она числится как заброшенная. В нее трижды посылались царские эмиссары для набора рекрутов, перед Крымской войной в 1853 году, после реформы о освобождении крестьян в 1861 году, и перед Первой мировой в июле 1914 года, но ни один из них не вернулся. Более поздние записи из архивов - революционного и послереволюционного времени свидетельствуют, что примерно в этой области в 1919 году пропал один из отрядов Махно, а в 1923 туда была отправлена комиссия по указу Большевистского правительства для изъятия продразверстки, состоявшая из трех комиссаров и десяти красногвардейцев. По сведениям выписки из "Киевского пролетария" от 12 сентября 1923 года, все они героически погибли в боях с оставшимися шайками белого движения.