Что же насчёт этой Сони, то заручиться её поддержкой при таком-то общем настороженном отношении со стороны членов клуба ко всем кто был на них не похож, было несколько противоречивым, пока ещё в должной степени непроанализированным решением. Но всё же это давало свои моральные преимущества сопернику, который мог бы использовать этот факт в своих пропагандистских целях, - мол даже наш стратегический партнёр по жизни, у которого, конечно, всё не так, как у настоящего писателя, и не только в физическом плане, всё же и то только благодаря нам и нашей эффективной программе, смог избавиться от своих предубеждений и внял голосу разума, сделав свой исторически правильный выбор.
Между тем, в этом месте, при упоминании Сони, не мог не возникнуть логичный вопрос, - а почему эта Соня имеет такие для себя привилегии, какие себе не могут позволить даже наиболее влиятельные члены клуба? - Здесь имеется в виду, как уже и без объяснений понятно, использование по отношению к ней самого обычного имени, а не как все здесь обходятся друг с другом, используя часто не имеющих под собой должных оснований, псевдонимов. Правда самые догадливые уже давно поняли, что в случае с Соней всё не так просто, и тут разумеется, не обошлось без клише, штампов и стереотипов.
А ведь предпосылки к тому, чтобы так назвали введённую в состав клуба по чьей-то протекции (а без этого и понятно чьей протекции, ей бы никогда здесь не находиться) будущую Соню, а тогда просто обладательницу тоненьких, до чего же прекрасных ручек, совершенно не таких, как у всех лапищ, которыми до её появления здесь гордились члены клуба, и на которых даже попадались чернильные пятна, что говорило о технической отсталости некоторых ретроградных лиц, не знающих, что такое ноутбук, именно по этой причине, сразу и возникли.
При этом члены клуба, хоть в голове у всех у них уже и вертелось имя, всё же не сразу пришли к решению, как же им именовать своего ... свою новую коллегу (наверное, искали подходящий именной синоним, ведь так хочется быть оригинальным, а непредсказуемым). Правда большого пространства для манёвра их воображения не было, и все их мысли и фантазии, были ограничены лишь внешними пределами этих ручек, которые поражали своей девственной белизной и отсутствием на них колец и главное, обручального кольца. Что одновременно обрадовало, и нет, заставив мало верующих членов клуба, засомневаться в привлекательности носительницы таких ручек (это даже стало темой отдельной дискуссии, посвящённой роли веры и верований в их жизни), у которой не нашлось самого захудалого жениха, готового ради этой страхолюдины потратиться на кольцо (эти мысли тоже не надо объяснять, в чьих они холостых головах появились).
- А может он жадное ничтожество? - во время вынужденного перерыва, крайне необходимого для того, чтобы члены клуба смогли собраться со своей растерянностью, мыслями и успокоиться, чью необходимость вовремя учуял Президент, отпустив их, утверждающе, с нервными нотками в голосе, вопросил сеньор Феррари, в тайне от всех уже решивший, что эта сеньора непременно красавица (правда такой вывод из его слов было сложно сделать), а того скупого негодяя, оценившего сеньориту на грош своей души, он непременно отыщет и заставит купить ей тысячу колец (тут несомненно чувствуется влияние на творчество сеньора Феррари Джанни Радари).
- Не может быть, а несомненно. И наверняка он из этих, современных крохоборов, все в заплатках, капиталистов. - Поддержал сеньора Феррари товарищ Гвоздь, готового порвать любого в эти заплатки, кто встанет на защиту этих людей с заплатанной душой.
- Товарищ Гвоздь. Ну, вы совершенно не даёте возможности для манёвра. Жизнь ведь всё-таки не так однозначна и в ней всегда есть место другой точке зрения. - Как всегда, в своей плаксивой манере высказался мистер Пеликан, представитель нового течения эвфемизма.
- Согласен. Есть моя правильная точка зрения, и другая, неправильная, ваша мистер Пеликан. - Заявил товарищ Гвоздь и, решив, что его точку зрения в очередной раз никто не посмеет оспорить, выдвинулся в гостиный зал замка, где проводились заседания клуба. И, пожалуй, товарищ Гвоздь был прав, раз его никто не пытался оспорить. Правда, до тех пор, пока он находился здесь, в общей курилке, где стоящий дым столбом, в своей туманной атмосферой способствовал анонимности лиц членов клуба. Ну а только стоило его спине в дверях скрыться, как неме6дленно находится множество желающих оспорить его, не такие уж и бесспорные тезисы.
- Сеньор Феррари. - Обратился к этому сеньору мистер Пеликан, через него как бы обращаясь к товарищу Гвоздю. - Разве вы не допускаете малейшей возможности того, что Соня (из этого факта можно сделать вывод, что члены клуба уже заранее сошлись в едином мнении насчёт того, как об именовать новенькую - а ведь именно она имела первоочередное право на выбор для себя имени, но она почему-то не спешила давать намёки и выказывать свои предпочтения, оставаясь за столом пока что с пустыми руками) может оказаться дамой просто не в вашем исключительном вкусе. - Что и говорить, а умеет мистер Пеликан найти обтекаемые, подходящие для самых различных голов и умонастроений слова.
И сеньор Феррари был вынужден глубоко задуматься над его словами и даже прислушаться к своему собственному сердцу, которое, как он часто утверждал, его никогда не обманывает. Так проходит одно мгновение, и лицо сеньора Феррари преображается в недовольную гримасу, которая без его последующих слов: "Не могу поверить, что так может быть", - приводит к ясности его понимания, находящуюся в этом курительном помещении группу людей, состоящую по большей части из тех, кто не намерен разделять своё главенствующее мнение, с кем-нибудь то ни было, даже если она прекрасна, как нимфа.
- Такова жизнь, сеньор Феррари, и она зачастую приносит нам сюрпризы именно там, где ты совершенно их не ждёшь. - Подытожил разговор мистер Пеликан, таким иносказательным способом подвигнув сеньора Феррари больше не обольщаться насчёт Сони, которая, в отличие от всех остальных членов клуба, строго придерживается основного клубного правила - анонимности. И наверняка лишь потому, что она даже в самых не привередливых глазах есть первостатейная ведьма, с обязательной бородавкой на своём уродливом носу. Ну а то, что её прекраснейшие руки есть полная противоположность всему тому бреду на её лице, которым наградила её природа, то на то она и ведьма, что сбивать с прямого пути добрых молодцев к себе в избушку на курьих ножках.
- Ну, ты и сказочник. - Позволил себе сразу не поверить сеньор Феррари. На что мистер Пеликан, не раз слышавший в свой адрес такие, как его кредиторам казалось, нелестные слова и выражения, а на самом деле, для него служащих признанием его заслуг в деле умственного влияния на своего потенциального читателя, улыбнулся и дал свой обстоятельный ответ.
- Ну, насчёт избушки на курьих ножках, то я, скорее всего погорячился. И, по всей видимости её ухоженных, ежедневно смазываемых дорогими кремами рук, можно со всей очевидностью предположить, что она живёт ...Нет, царствует в своих хоромах, находящихся практически на берегу какого-нибудь, обязательно фешенебельного района Майями. И вполне вероятно, что её красота достойна того, чтобы проезжавшие на своих скейтах рядом с её кабриолетом добры молодца, завидев неё, падали замертво сбитые другими добрыми молодцами, проезжавшими в тот же момент мимо неё на своих тяжеленых для их умственного развития джипах.
А такое признательное отношение к тебе со стороны всего окружающего, где нет места даже ничтожному отрицанию для твоей души с её запредельными желаниями, которые выросли до таких своих неисполнимых размеров по всё той же причине - по одному щелчку её пальцев исполняется всё, чего она только захочет - разве не сделает её ведьмой в твоих или в глазах того претендента на её руку, кого она выразительно, с ехидной улыбкой пошлёт по его нищему добру по здорову, не к кощею бессмертному, а на три буквы. - Мистер Пеликан видимо знал, о чём сейчас говорил, раз его уверенность передалась всем его, в основном холостым слушателям.
Но сеньор Феррари, как и всякий член клуба, со временем стал искусным хиромантом, и он теперь без труда прочитает, что прячут за собой те или иные руки, и поэтому он не собирается быть столь наивным по отношению к мистеру Пеликану, к чьим рукам несомненно есть вопросы со стороны детективного сообщества. - Пока лично не увижу, не поверю. - Доверив эту тайну только своим тонким усикам, сеньор Феррари и все присутствующие при этом обсуждении члены клуба, направились на свои места.
Но вот все заняли свои места за столом, чтобы продолжить заседание клуба, где все члены клуба, за исключением товарища Гвоздя, которого в данный момент волновали более приземлённые вещи - его ноги - теперь волнительно гадали, на каком же имени остановится выбор Сони или Президента, который имеет право на свою рекомендацию. Но Президент, как и Соня не торопились высказывать свои предложения, отчего все даже предположили, что они ждут, чтобы кто-то из членов клуба предложил имя. А может и потому, что ждут, когда этот товарищ Гвоздь, у которого определённо имеется про запас другой острый инструмент, и все знают, где он у него припрятан, наконец-то успокоится и перестанет вертеться.
Но товарищ Гвоздь не только не перестаёт крутиться, но и что-то там бубнит своему соседу, сэру Монблану.
- И как теперь мне быть? Прямо хоть ноги из ботинок не вытаскивай теперь. - Товарищ Гвоздь наряду со своим бубнением, испытывая нервозность, к волнению других членов клуба, начинает беспорядочно нажимать в карандаше на кнопку вызова, как его называл Гвоздь, нового материала. - А я ведь дал себе зарок, что мистеру Сенатору в моём присутствии, отныне легко не вздохнуть.
И с этим мистер Сенатор, несмотря на своё нежелание ни с чем не соглашаться с товарищем Гвоздём, не мог не согласиться, и он постоянно, до обморочного состояния чувствуя на себе влияние носков товарища Гвоздя, которые тот вытаскивал из своих ботинок, не мог продышаться. Ну а мировой порядок так устроен, что если в одном месте убудет, то в другом в тот же момент прибудет. Так что тут ничего неожиданного не происходило, и когда ноги товарища Гвоздя отдыхали от своего прежнего стеснённого состояния в ботинках, то мистер Сенатор, в чью сторону, максимально близко вытягивал свои ноги товарищ Гвоздь, теперь уже не мог через этот фильтр спокойно дышать, постепенно сходя с ума.
Между тем товарищ Гвоздь, посчитав, что на этот раз все эти приличия не имеют большого значения, когда на кону стоит его слово и честь, вытягивает свои ноги в обычную сторону мистера Сенатора, и в один вынос ноги из сковывающих её сознание ботинок, заглушает голос разума в голове мистера Сенатора, яростно возжелавшего поскорее заболеть и тем самым удивить товарища Гвоздя своей нечувствительностью к различным невыносимым для человеческого бытия и портящим его сосуществование с другими людьми запахам.
Ну а раз с этой стороны пропала опасность для вмешательств в ход заседания, то Президент обращается к Соне, но пока ещё не к совсем Соне, а всего лишь к новой коллеге, в намерении узнать, как бы она хотела, чтобы её называли. На что Соня, как всеми членами клуба было понято, притворно засомневалась, в ожидании с их стороны своих предложений.
- Да что тут особенно думать. Вылитая Соня и есть. - Почему-то ожидаемо влез со своим утверждением товарищ Гвоздь, с некоторым удивлением разведя своими руками. Ну, а ответное хихиканье отныне Сони, не только закрепило за ней это имя, но отзвук её завораживающего, наполненного радостью голоса, хоть и в таком бессловесном выражении, немедленно, в обожании её, уронил нестойкие против такой улыбчивости сердца некоторых членов клуба. Среди которых нашлись и такие, кто (наверняка безудержные романтики, то есть романисты) на этом не остановился и в своём преклонении перед ней, чуть ли не сполз со своих стульев вниз.
Хотя, возможно, они это сделали преждевременно, ведь вопрос внешнего выражения личности Сони, так и не был решён. И кто знает, кроме наверняка Президента, кто скрывается за этими покрывалами темноты - мечта любого романиста, принцесса и красавица на горошинке, или же ведьма во всех своих качествах и отражениях, что даже ни одно зеркало не выдерживает её вида и взгляда, тут же трескаясь под ним.
Ну а то, что она обладает таким прекрасным голосом, то это ничего не значит, кроме разве что только наводит на мысль о том, что она вполне может быть жестокой к любым формам мореплавателей сладкоголосой Сиреной. А это значит, что она тебя обязательно, во что угодно уверит, заговорит и заставит подписать всё, что ей только нужно, а потом пиши как звали, оставшись без квартиры, без машины и только с пустым счётом из банка.
- Знаю я этих сирен. Им только палец для обручального кольца протяни, так они тебя без последних штанов оставят. - Рассудительно зло рассуждал, подтягивая свои штаны на огромном ремне, мистер Пеликан, являющийся одним из тех, кто отстаивал версию ведьминого происхождения Сони, которая даже если, в конечном счёте, и окажется красавицей, то это ещё не значит, что она не ведьма.
- Да, любая особа женского пола, с претензией на наличие у неё большего ума, нежели у нас, уже по одному этому определению, самая что ни на есть ведьма. - Уже со своим знанием всех этих ведьм, поддержал мистера Пеликана господин Кросс, который конечно мог бы много чего порассказать в качестве иллюстрации на эту тему, но он не будет этого делать, не желая провоцировать на охоту на ведьм людей, потерявших после его откровений всякую надежду обрести в своей жизни маленькую глупость.
Но не все были так категоричны по отношению к Соне. И на стороне её безусловной красоты, как телесной, так и душевной, стояла своя, не менее многочисленная группа, состоящая из всё больше молодого, а не степенного возраста людей. Где самым видным представителем этой группы был несомненно месье Картье. И в этом не было ничего удивительного, зная его близость к фривольному творчеству и утверждению: "Некрасивых женщин не бывает, бывает недостаток жизни в твоей душе".
- А я позволю себе усомниться в ваших словах господин Кросс. - Выступив вперёд из группы своих приверженцев, заявил месье Картье. - Мне, кажется, что вы просто испытываете страх перед нашей новой коллегой, и оттого нагнетаете.
- Да как вы смели! - удержав себя в руках мистера Пеликана, чуть не перешёл грань допустимости в своём ответе мистер Кросс.
- Утверждать правду? - немигающее смотрит в ответ месье Картье, чьи не выносимые для репутации господина Кросса слова, вынуждают того вскипеть и потребовать от того объяснений.
- Извольте объясниться. - Грозно заявляет господин Кросс. - Как это всё понимать?
- А я может быть, понимаю вас слишком с хорошо известной для вас стороны. И вы, имея свои виды на Соню, таким образом решили избавиться от своих, определённо имеющих по сравнению с вами больших шансов, конкурентов. А? Что скажите? - И что может сказать в ответ на такие уму непостижимые утверждения-вызовы месье Картье господин Кросс, кроме как только задохнуться от негодования и попытаться не лопнуть от возмущения. И при этом господин Кросс, по своему, да и по многим другим разумениям находящихся в этом кругу людей, вряд ли сможет найти аргументированного ответа на то, что всё это не так. И значит, господину Кроссу нужно хорошо постараться, чтобы не прослыть тем самым человеком, какого в своих глазах пока видит только месье Картье, а если он должно не ответит, то вскоре и все остальные.
- Я отлично понял вас, месье. - Низкомерно посмотрев с высоты своего высокомерия на месье Картье, с расстановкой слов сказал господин Кросс. - Вы, несомненно, преследуете ту же цель, которую вы на словах приписываете мне. Что ж, раз всё это, я утверждать могу лишь на основании только ваших слов, как и в случае ваших насчёт меня утверждений, то для того чтобы избежать ложных наветов и обвинений, я в качестве демонстрации доброй воли, готов предложить вам пари. - Господин Кросс замолкает и изучающее смотрит на ответную реакцию месье Картье.
Месье же Картье, как и всякий парижанин, при одном только, хоть и далёком упоминании своего родного города, впадает в близкое к экстазу состояние духа и, конечно же, не может не выразить своего согласия на предлагаемое пари, чьих условий он даже пока не услышал. И знай о таких его намерениях господин Кросс, то он бы всё так бы обставил в своих условиях пари, что украшающая Париж Эйфелева башня, вскоре бы находилась под закреплённым патентом, авторским контролем господина Кросса.
Но видимо господин Кросс в этот момент и сам волновался, раз он предложил поставить всего-то свои авторские имена в качестве заклада. И тот, кто из них окажется не удел в глазах Сони, то тому не будет больше места за общим столом в качестве члена клуба.
- Я всё-таки на ваш счёт был прав. - Усмехнулся месье Картье, протягивая для рукопожатия свою руку господину Кроссу.
- А это не важно, когда, в конечном счёте, правым окажусь я. - Сказал господин Кросс, взяв руку месье Картье. После чего их скреплённое рукопожатием пари сопровождается замечательной репликой товарища Гвоздя: "А мне плевать на ваши спорные соглашения. И если я захочу проявить интерес к нашей, а может быть уже и моей Сони, то я и спрашивать никого об этом не буду. А вы, падлы, только посмейте что-то сказать мне против". Что вызывает у месье Картье и господина Кросса нехорошие предчувствия, а из-за нежелания связываться с товарищем Гвоздём, который ясно намекнул, что любого изничтожит, кто встанет на его пути, появляется огромное желание отказаться от предусмотренных пари планов.
Но не успевают они всё это превратить в шутку, а ведь всё так к этому близко было, так как их рукопожатие, несмотря на объединённую нежеланием выполнять условия пари крепость, в один момент разбивается мистером Пеликаном, которому всё это кажется плохой затеей. Ну а дальше у них уже другой дороги нет, и теперь их жизнь подчинена условиям пари, и всё это под невыносимо страшными взглядами товарища Гвоздя, который превратил всё это для себя в забаву, и время от времени своим замечаниями вгонял в ступор, вдруг оказавшихся в одной лодке, месье Картье и господина Кросса. Из-за чего даже, в один из моментов своего отчаяния, месье Картье привело к одной чрезвычайно взволновавшей его мысли - а ведь господин Кросс был прав, и эта Соня безусловно ведьма.