Но давайте вернёмся к заявлению мистера Сенатора по поводу тех правилах, на которых настаивали классики - оно определённо заслуживало пристального для себя внимания. Ведь даже несмотря на то, что каждый из членов клуба считал себя как минимум гением, а в обиходе уникумом или самородком, тем не менее каждый из них допускал мысль о том, что кто-то из великих, всё же оказал на него и его творчество влияние, и они не только черпали свои силы, но и опирались в своих воззрениях на мир на авторитет стоящего за его спиной классика.
И было не так-то трудно, да и тех отсылок членов клуба к авторитету классика, было достаточно для того, чтобы догадаться о том, кто из классиков и за чьей спиной стоял. Так если бросить первый поверхностный взгляд на уже известных нам господ, сэра Паркера и сэра Монблана, чья авторитетность подчёркивалась пузатостью их перьевых ручек, то без лишних с их сторон слов, можно было без особого труда догадаться о том, что они свои силы черпали в огромной кладези мудрости такого же, как и они, или всё же они, как и он миллионщика, и к тому же графа, графа Толстого.
И как часто бывает в жизни уже не самого классика, а его последователей, то они, эти его последователи, зачастую используют его мудрости не по тому адресному назначению, по какому она изначально мыслилась классиком. Так и в случае с сэром Паркером, и сэром Монбланом, после того как между ними была заключена договорённость насчёт интриги по отношению к миссис Монблан, то через сэра Паркера всё это использование чужих мудрствований в своих личных целях и проявилось. А всё потому, что уж больно он быстро начал вживаться в роль готового на всё и даже на любовные связи интригана, и всё это для того чтобы поколебать уверенность в себе у своего конкурента сэра Монблана.
Так во время одного из солнечных уик-эндов, проводимых на лужайке у дома четы Монбланов, где присутствовал и сэр Паркер, который в последнее время был частым гостем у Монбланов, этот сэр Паркер, несмотря на то, что сэр Монблан сделал шаг навстречу к их примирению, берёт и ведёт себя прямо-таки как неблагодарная скотина (и сэр Монблан даже знает какая). И он вместо того чтобы смиренно слушать, что ему о погоде дамы говорят и кушать барбекю, вовсю налегает на спиртное и за обе щёки трескает всё то, что его глаз приметит.
А стоит только сэру Монблану отвернуться, как этот негодяй, сэр Паркер, уже тут как тут, рядом с миссис Монблан и смущает её слух разговорами.
- Большая часть мужчин требует от своих жен достоинств, которых сами они не стоят. - Кивая в сторону спины сэра Монблана, тихо проговорил сэр Паркер, взяв на вооружение эту отсылку к классику, который наверное бы, в гробу перевернулся, услышав, как его используют в своих неблаговидных целях такие похотливые до чужих афоризмов и высказываний господа.
Ну, а что может сказать в ответ на эту истинную правду, охочая до собственных признаний миссис Монблан. Да, единственно, что только согласиться, грустно покраснев за своего недостойного супруга, который кроме себя никого уже давно не видит. Ну, а изрядно хлебнувшему из бутылки сэру Паркеру только этого, - свободные и внимающие ему уши, - и надо, и он, сократив расстояние между собой и миссис Монблан до тех крайних пределов, которые ограничены условностями и приличиями, на которых настаивает супружеский долг, но не счастье, добавляет жару в итак уже расшатанные мысленастроения и устои миссис Монблан.
- Человек, отделяющий себя от других людей, лишает себя счастья, потому что, чем больше он отделяет себя, тем хуже его жизнь. - Так тихо говорит сэр Паркер, что его только слышит миссис Монблан, и как уж без него, уже в кровь расчесавшего об стенки гроба всю свою спину классика, который терпеть не может, когда его используют, а его раз за разом используют и используют. Но разве сэра Паркера это волнует, да к тому же он сейчас сильно занят, успокаивая бокалом вина вперемежку со своими страшными мыслями миссис Монблан, только сейчас понявшую всё несчастье своего, не на кого опереться в трудную минуту, одинокого положения.
И, наверное, не находись сейчас миссис Монблан под сенями своего дома, а сэр Паркер в несколько перебравшем состоянии, которое его, выведя на пять минут в туалет, в этот раз не привело обратно к миссис Монблан, - в тени кладовки было гораздо прохладней находиться и ближе к отдыху, - то не вышло бы так, что сэру Монблану пришлось бы признать правоту афоризма ещё одного классика, Чехова, и раз ружьё висит, то оно должно непременно дуплетом выстрелить, прямо в голову сэра Паркера.
Хотя, возможно, сэр Монблан был не столь глух и недальновиден, как того бы хотел сэр Паркер, раз он быстро обнаружил этого, решившего без объявления игры поиграть в прятки, сэра Паркера. И эта-та, да и во всём другом самоуверенность сэра Паркера и подвела его в этом случае, приведя спать вначале в кладовку, а затем под шумное прысканье смеха гостей сэра Монблана, в крепкие объятия мысли ещё одного классика, а вернее, героя его самого монументального произведения "Гамлет", увековеченного в памятливый гранит.
Когда же сэр Паркер ощутил себя не только побитым, но как вроде бы живым, первое что он сделал, когда открыл свои глаза, то совсем не удивился увиденному, а вопросил этого сурового вида мужика, который не сводил с него своего пристального взгляда:
- И чего вылупился, Гусь?
Ну, а что ему может ответить всего лишь памятник, а не как в тот первый момент думал сэр Паркер, тот попрошайка, которого он постоянно встречает на своём пути на автобусную остановку, который точно таким же взглядом на него постоянно молча смотрит. Но это дело десятое, касаемое только сэра Паркера, ещё потом долго пытавшегося слезть с этого памятника, куда его, так им и осталось невыясненным, так занесло. - Не иначе, что-то меня вдохновило и в результате, так вознесло. - Нашёл для себя наиболее разумное объяснение этому факту взлёта своего тела, сэр Паркер, так и не решившись задать уточняющиеся вопросы сэру Монблану.
Сам же сэр Монблан, в этот вечер тоже дал повод классику не спать и заставил подумать над его, сэра Монблана, поведением, где он, глядя на миссис Монблан, процитировал Толстого. - Жениться надо всегда так же, как мы умираем, то есть только тогда, когда невозможно иначе.
И ведь не боятся же эти господа, к месту и не к месту подкреплять свои действия цитатами и афоризмами классиков, которые, если логически рассудить, то всё это говорили, если что, то уж точно не для них. И не получится ли так, что в какой-нибудь экстренный для этих господ момент, стоящий за его спиной классик, возьмёт и не просто передумает оказывать помощь своему, не знающему никаких границ неблагодарности последователю, а окажет ему, так сказать медвежью услугу, подсунув к его слову неблаговидную, совершенно не к месту цитату из своего творчества.
Но видимо не боятся, да и даже не представляют себе возможности такого оборота дел, продолжая, как они говорят, пользоваться общемировым культурным наследием. Правда время от времени, у многих членов клуба, как и в случае со всяким наследством, где без кровопролитных или как минимум полных нервов споров не обойдёшься, возникает искушение оспорить все эти вклады. Где только тем из классиков и везёт, до кого за давностью времени, не может дотянуться рука критика, которые всегда являются отражением чьего-то мнения, и почему бы и нет, вполне готовы к тесному сотрудничеству с теми из творцов, кто полновесно отражает его взгляды на мир через окно люксового автомобиля.
Так что вполне возможно, что стоящие за спинами членов классики, сильно не возникают потому, что находятся не в том положении, чтобы оспаривать решения своих последователей, которые, всё же надо отдать им должное, подчас, хоть иногда это и коряво получается, возвращают утраченный интерес к позабытым классикам литературы.
Но этим господам, сэру Монблану и сэру Паркеру, легко быть гуманистами, они уже находятся на вершине Парнаса. Ну а что спрашивается делать тем, кто находится в самом начале своего пути к этим вершинам, со своими препятствиями в виде закрытых редакционных дверей, заманчивых предложений со стороны конъюнктурных соображений и куда без разного рода искушений, подороже продаться. Да и к тому же нельзя не учитывать того факта, что мир погряз в политике, которая проникла во все сферы человеческого внимания и понимания. Чего уж точно игнорировать никак нельзя, а иначе загрызут и не поперхнутся. И тут, если не хочешь оказаться на острие пера недремлющего ока критика или кулака политического оппонента, то здесь выход один - необходимо объединяться.
Ну, а любое объединение всегда подразумевает свои общие точки соприкосновения для всех этих объединяющихся людей, где их общие взгляды на ту или иную проблематику, и даже их аполитичность, являются всё тем же объединяющим фактором. И если даже, всего этого пока что не удалось выяснить, то общий язык изложения своих мыслей на бумагу, чем не объединяющий фактор. Ну а раз пока ничего другого объединяющего не найдено или не объяснено, то на данным момент можно и на основании этого факта присутствия, создавать альянсы. С чем и пришли к своим союзам, два возникших основных блоковых объединения клуба, состоящих из тех классических писателей, на кого опирались в своём видении мира полные пока что только перспектив, а не заветной славы, члены клуба.
Так в восточном писательском блоке оказались всё те же лица, среди которых наиболее выделялись, гроза всякого конформизма и бюрократии Маяковский, обладатель глубинных знаний и взглядов на вас Достоевский, не так прост, как кажется, Чехов и ... Гоголь, чья личность и стала на этом этапе противостояния образным камнем преткновения между этим так называемым восточным писательским блоком, на который возлагала свои надежды одна часть членов клуба, и другим, представляющим западное направление писательским блоком. В состав которого входили не менее известные личности, среди которых особо выделялся Марк Твен, снисходил Диккенс и держались больше в тени Оруэлл, Кинг и Чейз.
И, казалось бы, что им всем между собой делить, когда на каждого сюжетов, тем, и для своих откровений сердец предостаточно, и как подчёркивал Чейз: "Весь мир в кармане и практически перед твоими ногами". К тому же каждый из них уже давно нашёл себя и свою писательскую нишу, в которой он считался непререкаемым авторитетом. Всё так, но не надо забывать главное, а именно то, что от их имени действовали и их авторитетами прикрывались те их последователи, у кого всего этого не было, кроме как только желания и готовности, не взирая на авторитеты и часто ниспровергая их (хитры что и говорить, мол клин клином вышибают), самому занять место среди них.
Ну а раз так часто бывает, и случается сплошь кругом и рядом, что для особо одарённых знаниями Макиавелли есть главное правило жизни - для достижения своей цели все средства хороши, то они и следуют им. К тому же человек не существует в вакууме, и его жизнь и умозрения на неё, постоянно подвергаются корректировки внешним информационным фоном, который сегодня в крайность политизирован. Что в свою очередь налагает на человека безответственность или ответственность его отношения к этим реалиям жизни.
Так что то, что потенциальные претенденты на своё место в признанных рядах классиков, принялись ниспровергать самих же классиков, было делом времени. Правда не всех под одну гребёнку, а лишь тех, кто своим мировоззрением не укладывался в современные культурные тренды, часто раздражал своей непримиримой позицией к некоторым изъянам общества, которые нынче даже вполне принимаемы и не только терпимы, и при этом всё это ими подаётся с такой неопровержимой долей таланта, что даже становится невыносимо всё это читать и слышать.
И первым шагом по этому направлению, - ниспровержению не актуальных для новой нормальности выразителей культурного кода народа писателей, - началась компания по переосмыслению прежних истин, которые в своё устаревшее и во всех смыслах отсталое время, смели отстаивать и провозглашать те идеологи своего времени.
- Красота спасёт мир. - После таких заявлений Достоевского, несказанно удивлён такой технической несостоятельности его писательского гения ли, представитель наиболее полно реализующего себя в жизни, модного писательского течения, Анри Ротинг, который в знак своего необычайного волнения, тут же просунул мизинец своей руки себе в тоннель мочки уха. И хотя Ротинг сколько себя помнил и знает, то всё это время, через всевозможные проколы и татуировки на своём теле, он всегда стремился к ощущению красоты, всё же что-то в этом утверждении своего теперь точно оппонента, его настораживает.
Что заставляет Ротинга обратиться за ответом к зеркалу, с которого на него смотрит весь такой модный, хоть прямо сейчас иди на ток шоу, современный писатель, который в нынешнее время и сам должен быть интересным для своих читателей. Не то, что все эти, старой формации писатели, привыкшие нагнетать на себя таинственность и ореол романтики, умело прячась за свои новеллы и повести, что иногда и впрямь впадаешь насчёт них в чувственное заблуждение. Правда надо отдать должное тому, как этот сукин сын, ну до чего же правдоподобно и достоверно описал всё то, что случилось с этим козлом и той стервой, отчего даже закрадывается сомнение в вероятностной сути его ознакомления с этой истории, а его ссылки на художественный замысел и воображение, всего лишь есть прикрытие его имевших место в реальности делишек.
Правда при этом Ротинг, вглядываясь в себя в зеркало, при виде себя, где всё на при нём и на полагающемся месте, не просто чувствует уверенности в том, что эта та красота, которая спасёт мир, а наоборот, начинает убеждаться в обратном. Что и приводит его к радикализации взгляда на эту озвученную ранее версию красоты.
- Нет, я понимаю, что каждый имеет право и достоин своей точки зрения на особенности этого мира. Но вот любые обобщения, я не приемлю. - С возмущением, посредством своего отображения в зеркале, обратился Ротинг ко всем уже, по его мнению, засидевшимся на своих пьедесталах, бывшим безоговорочным авторитетам мысли. - Слишком уж не толерантен к людям с некрасивой внешностью, этот, наверняка, ещё во много чём предосудительном и даже возможно противозаконном замешанный писатель. - Сделав для себя окончательный вывод насчёт личности писателя Достоевского, Ротинг решил не останавливаться на этом и пойти дальше. Так он решил начать освобождение закрепощённых мудростью предков умов молодого поколения, которое имеет все основания для того, чтобы без оглядки на чужие ошибки и сделанные из них выводы, учиться на собственных шишках.
- И это право никто у меня не отнимет! - погрозив кому-то там, в небесах, Ротинг в качестве демонстрации своей готовности идти до конца и в отстаивании этой своей жизненной позиции, взял и лизнул железную ручку входной двери дома. Что хоть и странно, но, в общем-то, терпимо, правда не во все времена, и в особенности на морозе, что и привело Ротинга к своим прилипчивым последствиям. Но Ротингу хоть и больно, но он сам того хотел, правда не срывать язык на голос отчаяния и вследствие этого срыва, полученную им картавость. Но что уж поделать, раз без своих жертв, и это самое малое, ни за что не отстоять своё право на особый взгляд и видение мира.
В общем Ротинг, на первом же своём опыте, на чём он требовательно и настаивал, убедившись в том, что собственный опыт, а тем более ошибочный, это всегда чрезмерно больно, тем не менее выказал себя человеком последовательным, энергичным и убеждённым в отстаивании этого своего права, продолжая на своём уровне продвигать в жизнь эту свою теорию первооткрывателя. И надо сказать, что Ротинг из-за своей непоколебимой и зачастую вызывающей полный любопытства интерес позицией, завоевал определённое уважение среди тех членов клуба, кому мешали все эти авторитеты мысли на их пути к своей авторитетности.
Правда существовать, а тем более двигаться вперёд к вершине Парнаса, без вообще ориентиров, не представляется разумным и, пожалуй, не имеет какого-либо смысла, и поэтому Ротинг, и временно (пока их путь не приведёт к вершине Парнаса) примкнувшие к нему пока ещё мало влиятельные и даже частично ничтожные члены клуба, решили проявить благоразумие и в качестве эталонов отображения в слове художественной мысли, оставили на своих местах тех представителей мысли, на ком они выросли, и кто оказал на них самое существенное влияние.
При этом Ротингу и подстрекаемой им группе последователей, которые причисляли себя к наиболее просвещённой, западной школе исследователей человеческого нутра, для реализации их концепции взглядов на мир, с пересмотром его основоположений и низвержением бывших авторитетов, необходимы были те авторитеты, кого бы можно было пересмотреть и усомниться в правомочности их вкладов в мировую культуру. И понятно, что их взгляды ожидаемо направились в одну сторону, в восточный писательский блок. Но Ротинг и группа его последователей не сразу ринулись опровергать и подвергать сомнению значение и правомочность тех классиков от литературы, которые стояли за спинами их оппонентов, а они для начала решили присмотреться.
А всё потому, что Ротинг и его согоспода, по прошлому опыту своих предков зная, - и хотя эта вещь в их глазах бездоказательная и оспоримая, но в данном случае ими было решено на этот счёт сделать своё исключение, без которых стоющих правил не бывает, - как этот противник невероятно везуч и опасен, решают более обстоятельно подготовиться. Тем более уже частичный опыт был приобретён лордом Лабаном, который аргументировано, - по нашему огромному, с привлечением стольких специалистов, вкладу в развитие остросюжетной и детективной литературы, да и ВВП не забывайте учитывать, - посмел утверждать, что он не считает литературой то, что не может прочитать. И, пожалуй, на этот раз лорд Лабан поспешил закуривать свою сигару, так как в один момент был пригвожден сапогом со стальными набойками своими ногами к полу.
- Понимаю. Не хватало мотивации изучить чуждый вашему империалистическому сознанию язык. - Не сдвигаемо и скорей всего, без на то того позволения лорда, нерушимо расположившись на ногах лорда Лабана, уперевшись в него пронзительным взглядом, сказал гражданин Самоед, получивший это своё имя, благодаря своей нервной привычке грызть колпачок своей самой простой, без названия ручки. На что лорд Лабан, ничего не может ответить, и не только от переполнявшего его возмущения и оказывающего давления на его речевые функции устоявшихся на его ногах ног гражданина Самоеда, но и оттого, что его зубы стиснули вставленную в рот сигару.
В свою очередь Самоед, при виде всех этих затруднений лорда Лабана, вновь проявляет себя с понимающей стороны, и не слова ни говоря, берёт и к полнейшему умопомрачению лорда Лабана, прикусывает его сигару со своей стороны. После чего Самоед смотрит на лорда Лабана, находящегося в такой удивительной связке с ним, и с улыбкой подмигивает ему. Чего нервы лорд Лабана не выдерживают, и он, открыв рот, выпускает изо рта эту свою связующую нить с Самоедом. Но Самоед не для того зацепился за эту сигару, чтобы использовать её по своему единоличному назначению. И Самоед тут же выплёвывает сигару и требовательно обращается к лорду Лабану.
- Так вот. Слушайте присказку и делайте соответствующие вашему сознанию выводы. Да будь я и негром преклонных годов и то, без унынья и лени, я русский бы выучил только за то, что им разговаривал товарищ Ленин. - Самоед сделал паузу и уточнил у лорда Лабана. - Ну так что, ты всё понял?
- Угу. - Пробубнил в ответ лорд Лабан, и через мгновение ока, сам того не понял, как оказался в сидячем на полу положении. И хотя с этим вопросом вскоре всё разрешилось - Самоед, сойдя с его ног, тем самым отпустил его в свободное плавание, которое и привело его к такому положению - то вот насчёт изучения этого чуждого сознанию лорда Лабана языка, то с этим было справиться куда сложнее.
И здесь проблема не только в никакой памяти лорда Лабана, который даже при знакомстве с дамами в клубе, вынужден был по три раза с ними знакомиться, чтобы в итоге всё равно забыть, кого как звали. И, в конечном счёте, ему только и оставалось, как надеяться на интуицию, на которую только и надежда, потому что лорд Лабан никогда не ограничивается этой потерей памяти, а шёл дальше, до своего без памятливого состояния, где забывает и себя в том числе, как звали. А проблема в том, что лорд Лабан суеверно боится того, что он, приступив к изучению этого чуждого его сознанию языка, по мере понимания его, начнёт втягиваться и тем самым растеряет все свои предубеждённости насчёт него и его носителей. А вот этого лорд Лабан, как ни в одном поколении носитель традиций и ценностей своих предков, которые из своего принципа предубеждения ко всем кто не они, и для поддержания статуса своего высокомерия, стерпеть не мог. Впрочем, как и того, что ему грозили сапоги Самоеда в случае его неповиновения.
Да уж, в сложную ситуацию попал лорд Лабан, где даже вот так сразу, без предварительного опытного нахождения под сапогами гражданина Самоеда, и не определишься с наиболее разумным выбором. И как думаете, какому же нетерпению отдал предпочтение лорд Лабан? Хм. И даже спрашивать как-то неуместно. И само собой разумеется, лорд Лабан не смог отказаться от принципов и ценностей своих предков, принявшись изучать этот ненавистный ему язык, как на том настаивали его предки - с высокомерным предубеждением.
Так вот, Ротинг и его приверженцы, учитывая все возможные опасности, решили не идти на рожон, а учитывая специфику своего образа мышления, посчитали, что если им удастся через комплекс мер убеждения склонить на свою сторону хоть одного человека из противоположного лагеря, то это будет несомненно факт победы.
- И против кого будем играть? - спросил Ротинга лорд Лабан, который уже начал на себе ощущать воздействие нового языка. Так его зубные коронки подогнанные под его чистое кембриджское произношение, после того как он частично перешёл на ломанный язык своего противника, начали тереться совершенно не в предназначенных для этого местах и в результате деформироваться.
- Да я на одних только зубных коронках разорюсь. - Причитал лорд Лабан, обладатель что ни на есть самого жмотистого характера, которым гордились все кембриджские предки лорда Лабана. - Всё, с меня хватит. - На этом и на посещении своего стоматолога, хотел было закончить изучение русского языка лорд Лабан, как вдруг вспоминает кулаки гражданина Самоеда, которому покажутся малоубедительными эти его основания от отказа от знаний языка. После чего Самоед уже со своей стороны, вначале отправит его в нокаут, а вслед за этим к стоматологу. Хотя всё же чуть раньше к хирургу, исправлять свой прикус языка раскрошенными в хлам зубами. И лорд Лабан, сглотнув слюну, решает, что знания добытые без труда, и не знания, в общем-то, а это возвращает его обратно к учебнику.
Что, впрочем, совершенно его не отвлекало от ненависти к гражданину Самоеду, которого он был не прочь, не просто прибить, а с предварительным его уведомлением на его родном языке, для чего лорд Лабан уже тщательно готовится, изучая различного рода местного культурного значения выражения и фразеологизмы.
- Я думаю, что для этой роли лучше всего подойдёт тот, кто отдалился и потерял свою связь с корнями. - Туманно сказал Ротинг.
- При всём уважении ... - Иносказательно, что значило, ты определённо настаиваешь на том, чтобы называться тупицей, спросил Ротинга лорд Лабан, несколько недовольный тем, что по отношению к нему используют недомолвки. Ведь язык оговорок и недомолвок, есть прерогатива представителей высшего общества, которое таким иносказательным языком, одновременно соблюдая приличия, указывает этой, его презрительности, на его должное место, у себя в дерьме.
Но видимо лорд Лабан, из-за последних событий, находясь в нервном состоянии, забыл с кем он разговаривает, раз позволил себе такую бестактность по отношению, не просто к простому Ротингу, а к имевшему честь иметь ближайших родственников в тех же майоратах, сэру Ротингу. Но и это не всё, а главное то, что сэр Ротинг был наипервейший кредитор ведущего разорительную, всю в весельях, жизнь лорда Лабана, А уж это такая крепкая связь, что её практически ничем не разорвать, и она изо дня в день вместе с набегающими процентами только крепнет, и которая даже после смерти одного из членом этой цепи не исчезает, а передаётся по наследству.
- Это смелое предположение. - Со своей стороны выразил надежду на благоразумие и в веру в него, а не в сумасшествие лорда Лабана сэр Ротинг, умеючи используя всё тот же язык лордов, сэров и такого же рода высокоизворотливых господ из высшего общества, которые всегда во всём так благоразумны и рассудительны в особенности на должное.
Что благоразумно понимается лордом Лабаном, который сегодня собирался настаивать на числе 33 при игре в рулетку. А для этого крайне необходимы денежные вспоможения, а их по глубокому рассуждению лорда Лабана, без сужения их сэром Ротингом, ему больше нигде не получить. Так что лорд Лабан в один момент прекращает все эти интеллектуальные игры в словесность и спрашивает Ротинга. - И кого же видите в этой роли?
- А вы разве так и не догадались? - вопросом на вопрос отвечает Ротинг, явно ещё не до конца простивший лорда Лабана.
- Нет. - Лорд Лабан через свою недалёкость умело находит прощение в глазах Ротинга.
- Господин Гоголь, как мне кажется, уже достаточное время проживает в Европе, чтобы начать понимать, что значит просвещённое общество. Как вы думаете, лорд Лабан? - спросил его Ротинг.
- Любой близкий нам по духу человек, впитывая наш дух свободы, просто обязан забыть обо всех тех пустяках, о которых его с детства дома учили, и он со временем несомненно должен образумиться и влиться в ряды просвещённых деятелей искусства. - Заявил в ответ лорд Лабан. Ответ же лорда Лабана полностью удовлетворяет Ротинга и, они заручившись поддержкой близких к своему мировоззрению писателей мирового значения, принялись за разработку плана по перетягиванию в свой стан этого ещё колеблющегося господина Гоголя.
- Нет сильнее оружия, чем лесть. - Настаивал на своём Теккерей. - Только она, на свой крючок тщеславия, способна подцепить человека. А уж с него-то, ещё никто из переполненных амбициями и самомнением людей, к которым, и врать даже не собираюсь, все мы писатели относимся, не срывался. В качестве доказательства всего этого, можете ознакомиться с моей "Ярмаркой тщеславия".
- Это хорошо. - Согласился Ротинг. - Что ещё?
- В произведениях Гоголя, явно прослеживается его недовольство существующей государственной системой распределения благ. - Высказал свою точку зрения Оруэлл. - И причина всему на его взгляд, несменяемость власти. - А вот с этим утверждением Оруэлла, Ротинг вынужден был не согласиться. - Господин Оруэлл, давайте не будем выдавать желаемое за действительное. Все мы отлично знаем ваше неприятие любых форм тоталитаризма, и за это уважаем вас, как человека умеющего вскрывать пороки системы, но мне кажется, вы слишком увлеклись и сами стали системно мыслить, видя во всём происки системы.
На что господин Оруэлл пригвоздил взглядом ненависти Ротинга, отсчитал ровно минуту, - именно столько должен длиться такого рода взгляд, без последствий для его бросающего, и последствий для принимающего его, - и пробубнив про себя: "Скотина", - повернулся к Ротингу спиной, замышляя нехорошее против этого Ротинга.
- Все вы знаете, что я в своей жизни непременно придерживаюсь главного правила: Никогда не полагайся на видимость, всегда принимай в расчет только факты. - Взял слово всеми сословиями уважаемый, а не только спецслужбами рассматриваемый, Диккенс. - А факты, да в тех же "Мёртвых душах", нам говорят о том, что в господине Гоголе присутствует коммерческая жилка, и он знаком с различными обходными схемами по пополнению своего бюджета наличными. И его взгляд на жизнь через фокус копейки: "Больше всего береги и копи копейку: эта вещь надежнее всего на свете. Товарищ или приятель тебя надует и в беде первый тебя выдаст, а копейка не выдаст, в какой бы беде ты ни был. Все сделаешь и все прошибешь на свете копейкой", - очень чётко пересекается с моим взглядом на жизнь. А я всегда говорил, что лучшие поручители - это, вне всякого сомнения, деньги и товары. Прямо-таки чувствую родной дух.
- Надо подумать, как это можно будет использовать. - Задумчиво сказал Ротинг.
- Я не вижу здесь даже намёка на загадку. - Почесав свой нос, сказал Конан Дойль. - Поверхностного взгляда на труды этого господина, достаточно для понимания того, что его, как и многих его соотечественников, да того же Достоевского волнует, а может и вовсю тяготит, проблема игромании. Ведь не зря же они такое место в своём творчестве уделяют игре.
- Это интересная мысль, Конан. - Обратился к мастеру построения логических цепочек, софисту по творчеству, Дойлю, Ротинг. - И к чему вы всё это ведёте?
- Я бы не хотел использовать в своём ответе всем известную фразу, специально заезженную моими неблагожелателями, в основном представляющими из себя непрофессионалов сыскного дела, которые подняв меня на смех, таким образом решили дискредитировать меня и мою дедуктивную систему, но вы своей недальновидностью не оставляете мне другого выхода и я вынужден сказать. Это элементарно доктор Ротинг. Все пути ведут в казино. - Сказал Конан Дойль, откинувшись на своё кресло качалку, без которой его представить себе не возможно, затем вновь почесал свой орлиный нос, и как показалось, до этого момента не знавшему за собой таких докторских регалий Ротингу, не просто так пристально на него посмотрел.
- Конан, ничего просто так не делает. И во всех его словах и действиях, всегда присутствует своя логическая цепочка. - Принялся размышлять Ротинг, анализируя всё сказанное Конан Дойлем, и то, как он себя вёл. - Для чего спрашивается, он назвал меня доктором, когда я им не являюсь. Хотя мне это было приятно слышать. Можно предположить, что к слову. Но почему-то мне кажется, что тут дело в чём-то другом. - Ротинг вслед за Конан Дойлем проявил последовательность и в раздумье почесал свой нос. И вот это его действие внезапно озарило его догадкой. - Так вот что он имел в виду. - Ахнул догадкой Ротинг. - Называя меня доктором, он тем самым намекал на то, что нужно принять во внимание предложение Теккерея, насчёт использования лести. А почёсывая свой нос, он тем самым указал направление применения этого инструмента влияния на умы. - Ротинг так глубоко задумался, что его мысли распавшись на свои атомы, звуки, пока ничего не выражали, а в своём броуновском движении пытались подыскать для подходящие условности. Когда же Ротингу показалось, что в нём сформировалось убеждённость в том, что он хотел мыслить, и уверенность в этом, то он мысленно подытожил результат своих размышлений:
- Мы найдём с ним общую точку соприкосновения. Его, практически не отличишь от европейского, нос, которому мог бы позавидовать и сам Сирано. А это уже о чём-то и не малом, а говорит. Что может послужить темой для множества дискуссий и обсуждений. После чего можно будет постепенно перейти к теме значения в жизни человека азарта, который все по себе знают, что лучше всего познаётся на себе. Ну а все пути для этих знаний ведут в одно место - казино. Ну а там легче лёгкого завоевать доверие, тем более, когда оно основано на крепких принципах кредита. - Ротинг оставил в покое с чувством выполненного долга задремавшего Конана, и перевёл свой взгляд на Кинга.
- А вот к тебе у меня есть обстоятельный разговор. - Подзывая к себе пальцем руки Кинга, проговорил Ротинг.
- Я думаю, что это не так страшно, если они поступят с выбранного нами пункта назначения. - Не менее зловеще улыбнулся в ответ Ротинг.
- Вы так думаете? - спросил Кинг.
- Пусть думает...- недоговорив, осёкся Ротинг, затем посмотрел на Кинга и каким-то мертвым голосом сказал. - Пусть наш подопечный так страшно думает, до нервного срыва думает и в приступах исступления выражает себя. А вы в этом ему, я думаю, сможете сильно помочь.
- Я всегда готов прийти на помощь, если у человека бессонница. - Многозначительно сказал Кинг.
- Бессонница? - задумчиво сказал Ротинг. - Что ж, это тоже своего рода вариант. Правда, я хотел вам предложить вариант с мёртвой зоной. Мне, кажется, это более подходит для нашего дела.
- Ну, а в случае с бессонницей наши возможности воздействия на подопечного, неизмеримо расширяются. - Выразил в ответ своё не полное согласие Кинг. Ротинг же зная, что с этим Кингом нужно придерживаться особых правил, где главное, не сильно увлекаться в спорах с ним, посчитал, что компромисс будет самым лучшим решением.
- Что ж, давайте объединим оба эти подхода к решению нашей общей задачи с подопечным и, взяв из "Мёртвой зоны" концепцию переосмысления прежних человеческих установок на мир, а из "Бессонницы" инструмент по воздействию, тем самым придём к общему знаменателю. - Сказал Ротинг, протягивая руку Кингу.
- До следующих пределов понимания. - Сквозь туманную дымку до Ротинга донёсся голос Кинга.