Законный мир будущего и его логическое представление на основе предпосылок мышления и разума.
Публий Разумий, гражданин нового мира и проводник в него.
Человек многовременного последия, имея за своими плечами столь огромное наследие, опыт и мудрость своих предшественников, не в пример им, своим предшественникам, разумен, рассудителен и умудрён. И его настоящее, где ему теперь не нужно тратить все свои силы для выживания и укрепления своего места под солнцем, и опасаться своего современника, кто столь же мудр, как и он, теперь открыт для всех со всех сторон. И эта открытость современника, касается прежде всего его самого. И теперь он, во времена всеобщей открытости, где ни у кого нет тайн ни перед кем, не побоится и не испугается окинуть себя критическим взглядом и, приняв себя таким как есть, выставит перед всеми напоказ всё это, что есть он.
И его бодипозитив, вот та реальность, к которой должен (такой нарратив подчинения ещё ходит в употреблении из-за того, что не все люди выказывают большую сознательность в деле выражения своих свобод, и держат при себе скрытые мысли) теперь стремиться каждый свободномыслящий и свободовыражающий человек, неограниченный внутренними запретами закрепощённых своим рабским сознанием людей.
Вот, наверное, почему, ежедневные новости пестрят заголовками о выставленном напоказ чьём-то грязном белье и жизни в этих лохмотьях наиболее видных и всегда на слуху сограждан.
- Один из самых богатейших людей империи, держатель ключей казначейства, фециал Фабий Максим, не чурается выказать напоказ свою близость к плебсу, надевая на ноги драные носки. И всё это он демонстрирует не из-за какой-то своей мозговой вычурности, а лишь по причине своей большой бережливости. - Выдают вслух новую сенсационную новость глашатаи нового времени - ведомости общественной жизни народа империи, вышедшие в печать газет. - "Мы хотим видеть Фабия Максима в понтификах и на следующий пятилетний срок!", выдвигает свои требования торговая артель, видя такой бережный подход одного из самых сановитых граждан империи к их делу жизни, торговле. - Уже вдогонку первому заголовку несутся другие заголовки газет.
- "Я, Вириат Гальба, ткач, двумя руками поддерживаю Фабия Максима, кто проявил такое уважение к делам рук моих", - и уже ни у кого не вызывает сомнение, когда на глаза попадается ещё один вот такой заголовок, что Фабий Максим первый претендент на должность понтифика.
А всё это показывает не только всю открытость наследников нашего настоящего, а человек стал настолько открытым для своего соотечественника и уж затем современника, что ему нисколько не претит интересоваться всеми этими подробностями чужой личной жизни. Где она шаг за шагом движется в сторону публичности.
И оттого, наверное, те общественные лица и деятели, о ком чаще всех упоминается в этих общественных рупорах, газетах, и чьё бельё и жизнь в нём показывается наиболее грязней, - Луций Корнелий Сулла Социопат вновь поверг всех в шок, выйдя в народ вне себя привычного, - в основном и выбираются народом на все значимые государственные должности. Хотя имеет немалое значение, и сама подача материала, указывающего на те знаковые доблести и запоминающиеся присутствия в выставленном напоказ обсуждения народа гражданине, в особой запоминающейся для плебса тональности и выговоре.
Как, к примеру, в последнем озвученном случае, где граждане с избирательным правом голоса, сразу задержали своё внимание на прозвучавшем неизвестном им до этого времени когномене всем известного Суллы под другим, счастливым прозвищем. Что тут же вызвало среди граждан различного рода толки, дискуссии и даже зубодробительные следствия несходства мнений в результате прений во время дискуссии, а точнее дискурса в сторону собственного понимания ума-разума своего бесспорно мало разумного оппонента. Где одна часть людей отстаивала вот такую точку зрения - а чего от него другого можно было ожидать, да и следуя логике, то человек вышедший из себя, также буквально может выйти за пределы привычного своего именования и теперь зваться как-то иначе.
А вот другая часть народа подвергала сомнению уже саму личность Суллы. - Что-то здесь явно не так, - с выражениями лиц, настаивающими на имеющей место конспирологической версии объяснения всего этого факта, туманно говорили эти люди, - здесь явно имело место опечатка чьей-то мысли, а может и самого редактора. - А вот такие итоговые их мысли, в которых прослеживается вполне себе разумное объяснение всего того, что всех тут смутило, как-то никак не согласуется со всем ими ранее отстаиваемым.
Но всё это неважно, когда имя Суллы у всех на слуху, чего и добивались те, кто эти новости печатал, и он опять полномочный диктатор.
И только собрался Публий оценочно взглянуть на принесшую вот такую интересную новость газету, донесённую до него и его ума хлёстким ветром, испытывающим какое-то странное удовлетворение от цепляние собой Публия посредством бросаемых в него всяких отрывков и мелочей быта граждан, за ненадобностью побросавших их на землю, как он вдруг сталкивается с той самой неприятностью для себя, которая его чуть ли не преследует - толчком в плечо. Чего не скажет о том человеке, кто стоял за этим наступившим для него событием (он вполне мог испытывать от этого удовольствие), которое и в прежнем времени его не раз сопровождало и встречало, когда он немного отвлечётся от внешнего мира, уйдя в себя. И как сейчас им выясняется, то в этом плане мир нисколько не изменился и придерживается постоянства. И если тебя в прежнее время толкали, пытаясь таким образом тебя склонить к некой производной от этого толчка мысли, то и сейчас методы по твоему потрясению и приведению в раздражённое сознание, где такое к тебе отношение так же тебя склоняет оскорбиться, ничуть не изменились.
И Публий тут же вспыхивает во взгляде и, оторвав его от своего погружения в мысли по следам прочитанного, поднимает на того посмевшего его смутить человека. Кто к некоторому замешательству Публия и не думает от него скрываться, а он, наоборот, стоит напротив и не думает от него убегать, во всё лицо улыбаясь.
Публий же при виде такой доброжелательности в лице этого незнакомого человека, решает повременить с выдвижением к нему претензий, пока он должно не разберётся с произошедшим. К тому же его к такой осмотрительности поведения подталкивает не самая обычность обстановки вокруг, где всё им видится не просто незнакомым, а каким-то особенно необычным, и даже дышится здесь не как прежде, через раз другой, а ты прямо воспаряешь в себе, чуть ли не отрываясь ногами от земли, когда вдыхаешь всем собой, а не как обычно через нос, местную атмосферу, а не как опять же прежде, воздух. Плюс земляной настил, куда вступала нога Публия, как только он бросил косой взгляд себе под ноги, выглядел до невероятности ровно, тянувшись в этой одной ровной плоскости вдоль всей улицы.
И такое удобство дорог было сперва должно оценено его ногами, вступающими на эту до удивления ровную дорогу не без своего удовольствия, где им теперь не приходиться наталкиваться на разного рода провалы и неровности на поверхности земли, и что особенно радует, так это то, что ногам не приходится встречаться с жёсткой реакцией камней и булыжников, попадающимися на каждом ходу.
И Публий имеет на этот счёт разумные, в коридоре логики догадки. - Земляная поверхность, испытывая на себе продолжительное время давление небесной сферы, больше в тех местах, где проживает большое количество населения, кто тоже каждый день топчется по земле под собой, сгладила в этих местах свои неровности и в результате стала так удобно и приятно выглядеть для ног жителей Города. Плюс, конечно, надо отдать должное инженерной мысли архитекторов Города, без чьего участия вообще бы не было дорог.
Ну а как только с фундаментом, на котором стоит и зиждиться строение этого нового мира и жизни, Публий отчасти разобрался, то он перевёл свой взгляд вокруг себя и своего окружения, состоящего одновременно из знакомого и незнакомого архитектурного интерьера домов. Где находящиеся вокруг него здания, идущие вдоль улицы, вроде и казались всё такими же, как прежде в своём архитектурном выражении того, что он раньше видел, но что-то в них неуловимо присутствовало незнакомое для Публия, какая-то ощущаемая им холодность и отстранённость, что он не мог их принять за те же самые дома. - Какие-то они прилизанные и вычурные. - Сделал свой вывод из этого наблюдения Публий, наконец-то, полностью сконцентрировавшись на стоящем перед ним человеке. Кто требовал от Публия особенного внимания хотя бы потому, что он не прошёл мимо Публия, а остановился перед ним и явно с какой-то только ему известной целью.
А люди, как говорилось, говорится и будет сказываться, во все времена всё те же. И они в отличие от тех же своих детищ, архитектурных проектов в виде зданий, кои только с виду неизменчивы в веках и монументально выглядят, с виду как раз не столь изменчивы на протяжении их известного жизненного существования в веках. А всё оттого, что они меняются не чисто внешне, а в них происходит внутреннее изменение, - у человека меняются взгляды на самого человека, на его суть и вокруг, - и всё это может заметить только сам человек, имеющий в себе иные взгляды на человека.
Чему полностью отвечал Публий, вот он сразу и приметил в человека напротив совершенно другую, отличную от него конституцию жизни, и то, что он смотрит на мир и на него совершенно другими, в чём-то насмешливыми глазами. Тогда как Публий был более чем серьёзен и не позволял себе такую лёгкость по отношению к окружающему миру и людям, представляющими собой этот мир. - Наверное, такая лёгкость и в чём-то даже беспечность жизненного взгляда людей будущего, стала следствием их более умеренной и спокойной жизни, где им не нужно ежедневно думать над вопросами выживаемости своего рода. У них этот вопрос решён. Вот они и ведут себя и смотрят на мир вокруг себя с такой насмешкой. - Рассудил про себя Публий по следам беглого осмотра человека напротив.
А вот что из себя представлял этот человек с лёгкостью своего бытия в лице и во всём виде, ещё толком было непонятно для Публия. Кому надо бы поскорее приходить к этому пониманию, а то так, без всякого толку стоять долго рядом и не пойми с кем, кто ещё к тому же на тебя во все вытаращенные глаза смотрит, не каждый человек выдержит. Правда этот человек с насмешливым взглядом не выказывает никакого неудовольствия и нетерпения, а ему как будто и самому доставляет интерес и удовольствие быть объектом наблюдения для постороннего человека, кто ведёт себя так необычно для этого настоящего времени - наглядно интересуется незнакомым для себя, просто с улицы человеком.
Тогда как в это настоящее время так не принято себя вести на улице и даже в гостях - человек нового времени интересуется только собой, и его, если что-то и волнует, то только вещи, напрямую связанные с ним. И для него человек посторонний существует лишь поскольку-постольку, чтобы, например, не забыть свой разговорный язык и слышать себя вслух, чтобы знать себя.
А тут на удивление этого прохожего такое необычное для него событие - им так в открытую интересуются, вот он и замер в восхищении перед такой смелостью этого человека, кто демонстрирует такую свою заинтересованность в других людях, выдвигая их на первый план своего внимания, оставляя своё я за спину.
Публий же в свою очередь пребывал в неизвестности насчёт всех этих разумений человека напротив, и сейчас его больше всего занимали предметы внешнего интерьера или одежда этого, определённо гражданина нового времени. "Неграждане в новом времени все повыведутся и выродятся", - имел такое мнение и в некотором роде либеральные взгляды на будущее развитие империи Публий.
И был бы Публий не столь молод и не опытен в деле конструирования политического ландшафта империи, то ему бы обязательно заметили такие его слишком незрелые и ошибочные взгляды на будущее империи. Где по следам этого его заявления, удивившего в край множество его сограждан, занимающих ответственные государственные должности, кому на роду написано защищать интересы государства сейчас и быть чутким к дальнейшему будущему, предопределяя его законными и подзаконными актами своего законотворчества, непременно соберётся заседание сената и будут назначены слушания.
Где, выдернутого из своего бытия Публия, можно и за волосы, поставят на лобное место в центре форума и начнут с него крепко спрашивать насчёт того, кто его надоумил так цинично думать, соображать и подвергать государство опасности смуты в умах.
- Не мог ты, Публий, до такого сам додуматься! Слишком хлипок и не зрел ты на ум! - Не сдерживая себя ни в чём, а в самовыражении через брызги слюней, обильно плевками, покрывающими лицо Публия, вот так особенно столь нетерпелив и не воздержан на выражение своей брезгливости к этому смутьяну Публию, сенатор Марк Манилий. А что он ещё хотел и добивался, когда он, Публий, своими дерзновенными и преступными заявлениями не оставил равнодушным ни одного гражданина Рима с твёрдой гражданской позицией, заставив их в такую спозаранку вылезти из своих тёплых постелей, объятий тех гражданок, кому по роду их профессиональной деятельности должно обнимать высокородных мужей, а кого даже из терм, что не улучшает их отношения к Публию, и собраться для обсуждения всех этих вызовов государству со стороны Публия; ещё один нашёлся Цезарь.
- Так что имей совесть и мужество, и признайся, кто тебя так надоумил думать и смущать ум недалёких людей. - Подбирается к Публию уже с другой стороны этот Марк Манилий, кто своим вот таким бесцеремонным подходом к Публию не способствовал его расположению. И он не только не расположил к себе Публия, испытывающего трепет сердечного уважения к человеку в сенаторской тоге, а он своим оскорбительным отношением к самостоятельности и зрелости мысли Публия, кой у него по заявлениям Марка Манилия нет нисколько, с чем Публий совершенно не согласен и готов это отстаивать, несмотря даже на то, что ему будет выгоднее сказаться таким недоумком, каким его считает Марк Манилий, вызвал у Публия полное непринятие его как достойного уважения мужа.
- Плевал я на тебя в ответ, Марк Манилий. - С вот таким пренебрежением к сенаторской тоге Марка Манилия смотрел на него Публий. А тот, скорей всего, что-то подобное за ним подозревая, близко и не подходил к нему, ведя свои оскорбительные речи на расстоянии.
А вот основная масса сенаторов, собравшихся на форуме для обсуждения сделанного Публием заявления, ещё находясь в том самом не в духе, который так и чувствуется тогда, когда тебя ни в свет, ни заря подымают на ноги, оторвав от тёплой постели, сладкого сна или любимого дела - допития того, что вчера не было допито, ещё не располагали так собой слишком нервничать и не находить себе места от зла на этого врага прежде всего сенаторского покоя, Публия. И их взгляды пока что были нейтральны и сосредотачивались на поступке Публия и самом Публии.
И тут из глубины сенаторских рядов доносится вопросительный восклик. - А может за его спиной стоял Катилина?
Ну а как только на весь форум прозвучал этот вопрос, совсем не трудно догадаться с чьих уст он сорвался, то Публий заинтересованно, а вот сенаторы не с таким любопытством повернули свои головы в сторону Цицерона, кто и был тем, кто сейчас вспомнил в таком фокусе взгляда Катилину, человека безмерной наглости и самоутверждения за чужой счёт. Где его неуступчивость ни в чём доходила до таких гипертрофических размеров, что именно для него и объяснения этих его поступков был придуман этот термин, определяющий собой вот такое его поведение, не укладывающееся ни в какие разумные пределы. А если посмотреть на всю эту ситуацию, сложившихся неприятельских вначале, а затем неприязненных отношений между Цицероном и Катилиной, не так интеллектуально специфично, а с житейских позиций, то вдруг выясняется, что всё дело в том, что Катилина своей молчаливой упоротостью бил всё красноречие и ставил в тупик Цицерона, и он ему этого простить не мог.
И вот, оказавшийся в центре форума Цицерон, берёт обвинительное слово, а другого от него Публий и не ждёт, видя, как тот выразительно жёстко выглядит.
- У меня один только вопрос. - Приводит ко вниманию собравшихся людей на форуме Цицерон своим новым заявлением. - Что Публий хотел сказать, когда делал это своё заявление?! - тыча пальцем руки в Публия, оглашает этот свой вопрос Цицерон, принявшись выискивать вокруг того, кто попытается озвучить свою точку зрения на ответ на этот его вопрос. Но таких здесь не нашлось, и не потому, что ни у кого нет на этот счёт мыслей, а просто здесь все собравшиеся люди смотрят на мир с рациональных позиций, коя им говорит, что у Цицерона уже есть на этот счёт своя обоснованная позиция, и тогда какой смысл озвучивать свою, когда она приведёт только к спорам и лишней трате времени, когда Цицерон крайне убедителен в отстаивании своего слова.
И Цицерон вновь берёт слово, чтобы в первую очередь дать отпор тем заговорщицкого рода людям, кто в своей дерзости осмелел уже настолько, что уже посредством Публия, кому они внушили все эти мысли, не скрывают своего неудовольствия сложившимся типом государственного устройства, где за каждым человеком предписана своя роль, - если ты гражданин и сенатор, то тебе отводится роль ореола государственности, если ты не гражданин со свободным качеством, то милости прошу в клиентуру, а если боги так распорядились и наказали твой род несвободой, то ты должен терпеть что есть силы эту свою судьбу, данную в наказание твоему роду, - а уж затем самому Публию.
- А хочет он сказать, что мы, граждане Рима, нисколько не отличаемся от варваров и чуть ли им не ровны. - Делает заявление Цицерон. На этом месте форум на мгновение замирает в оглушающей сознание тишине, и тут весь форум в один момент накрывает гул беснующего негодования и ярости оскорблённых сенаторов.
Цицерон же выдерживает паузу, дав сенаторам выпустить пар, затем поднимает руку вверх, давая всем понять, что ему ещё есть что сказать по этому поводу. А когда на форуме наступает относительная тишина, он берёт новое слово.
- Мы поняли, - говорит Цицерон, - что всё на свете подчинено воле богов и направляется ею, и именно поэтому оказались выше всех племён и народов. - На этом месте Цицерона прерывают аплодисменты и яростные крики согласия с этой его крайне верной мыслью. Когда же Цицерону дают возможность дальше высказаться, он продолжает говорить. - Верность богам делает римлян носителями единственно подлинных духовных ценностей - благочестия, права, гражданской доблести, другие же народы, как не ведающие этих богов, а следовательно, и этих ценностей, лишены нравственных достоинств и органически порочны. Поэтому римляне созданы для господства, и им само благоразумие велит умножать своё достояние, увеличивать свои богатства, расширять границы, подавляя другие народы так, как наилучшая часть души, т. е. мудрость, подавляет порочные и слабые части той же души. - И вновь всё вокруг пространство заглушается криками и аплодисментами людской толпы. Из которой опять выделяется Марк Манилий, где он, подойдя к Цезарю, сидящему на одном из центральным мест, и до этого времени молча наблюдавшему за всем происходящим, обращается к нему:
- И хорошо, что мы всё это первыми услышали и вовремя спохватились, а вложи он все эти дичайшие и приводящие к смуте в головах мысли народам не нашего рода племени, то даже себе страшно представить, какая смута и бунт поднимется. Что опять же не отменяет его вину. А насколько его вина наказуема, решать тебе, Цезарь.
А между тем Публий пребывает в другом состоянии своего бытия, пытаясь разгадать личность человека напротив него стоящего. Чей необычный на него взгляд уже выдал в нём человека нисколько не похожего на соплеменников Публия. А теперь уже накинутая на нём одежда, до чего же удивительного выразительного вида, это подчёркивает и утверждает - она, его одежда, совершенно не похожа на то, что на себе носят сограждане Публия, и у него даже на её счёт и слов не найти подходящих, и он её может лишь описать такими словами: она выглядит так, как я её никогда бы представить не мог, ну и плюс добавить, она скромна в себе и тканях.
- Наверное, в этом времени солнца яркого и солнечных дней больше, чем промозглых и дождевых, которые теперь не так внезапны и затратны для путника по причине их предсказуемости для него, вот и человеку из этого времени не нужно на себе носить столько одежды, своей пышностью и не всегда прагматизмом определяющих его статус. А он обходится самым необходимым, тем более этому способствует природа и ему ненужно подчёркиванием своего высокого положения, выделяться среди своих сограждан. Человек стал настолько разумен, что ему не нужно теперь носить на себе внешние атрибуты, подчёркивающие его высокое положение в обществе, а его мудрый взгляд на тебя сразу тебя к нему расположит и разумеет тебя насчёт этого встретившегося тебе гражданина - это консул Протогон, или сам Цезарь. - И вот откуда у Публия проскакивают все эти мысли о равенстве свобод гражданского населения. Хотя можно догадаться. Всему виной его долгая жизнь вдали от государственно образующих мыслей и суждений граждан Рима, в Афинах, позиционирующей себя с отдельных позиций свободомыслия и считающей себя родиной демократии.
И сказал бы сейчас Публию на всё это, что на этот счёт думает тот же Марк Манилий, большого ораторского мнения на счёт себя человек, если бы стоящий напротив Публия человек, всё же заждался его и сам-таки обратился к нему.
- Вижу вам нужна помощь. И как мною предполагается, помощь проводника. - Со стоящей улыбкой на всём своём лице обращается к Публию человек напротив.
А Публий, перед кем опять вдруг замаячила тень Марка Манилия, с его готовностью брызгать во все стороны слюной, встретил это приветливое обращение к себе незнакомца с мало сказать, что осторожных позиций, а он встретил его чуть ли не в штыки.
- С чего ты так решил? - с долей резкостью в голосе, вопросом на вопрос отвечает Публий, находясь в большом предубеждении и непонимании насчёт этой не слезающей с лица незнакомца улыбки. - Воочию не вижу никакого повода улыбаться. А если он во мне или в моей одежде заметил некий непорядок или какую-нибудь оплошность, - хе-хе, чего только на себя не наденут люди, самые последние лохмотья и старьё, чтобы себя выделить и быть похожим на настоящих, стоящих хоть что-то людей, - то нечего тут надсмехаться, а следует поступить как должно согражданину, указать пальцем на то место в тебе, которое вызывает такое весёлое удовольствие видеть. А уж только после этого, можно к обоюдному удовлетворению и посмеяться над случившейся с тобой в дороге неприятностью - скоро вступил, не заметив коровью лепёшку, и она своими брызгами так тебя ославила.
- А меня на это натолкнул...- на этом месте незнакомец делает не просто задумчивую паузу, а этот сделанный им акцент на этом месте и на последнем слове, выглядит двусмысленно для Публия, у кого плечо ещё непростительно отзывается насчёт этого незнакомца напротив, кто ещё даже не только не попытался выразить соболезнование насчёт своего прискорбного поведения, а как начинает предполагаться Публию, то он вполне возможно, что собирается именно его обвинить в том, что он его подтолкнул к тому, что он его затем толкнул.
- Он меня к этому столкновению угрозами на своём лице подтолкнул. - Вот так и будет себя перед всей судейской коллегией оправдывать этот ловкий тип, кто своей улыбкой будет смущать и вызывать к себе симпатии матрон, а в глазах судейских мужей он будет выглядеть безвинной овечкой, кто без нажима на него со стороны и шага самостоятельного никогда не сделает.
И когда он на вопрос опытного судьи, кто всякого рода прохиндеев повидал и в ком Публий видит для себя надежду на справедливое рассмотрение своего дела: "А с чего ты, Аппий Визалий (Публий пока что имя не знает своего потенциального обидчика, использует это знаковое для себя имя, ставшее для него нарицательным агноменом), решил, что его угрозы в лице именно к этому действию тебя склоняют? Может он требовал от тебя нечто другого? Например, плюнуть ему в лицо", ответил: "А вы на него сейчас посмотрите, и сами для себя ответьте, что можно для себя прочитать в этом лице", то это, казалось сперва, что непростое дело, где не было ни единого свидетеля и всё решалось в результате того, кто из сторон будет более убедительней в отстаивании своей правоты (а каждая из сторон не гнушалась высказывать в адрес друг друга оскорбления), было тотчас решено в пользу не Публия.
А что он мог поделать, когда этот Аппий Визалий вызывает в нём одно негодование и ярость. На чём тот его и подловил. В самый выразительный для лица Публия момент, когда его лицо исказилось в гневе, указав всей судейской коллегии на эту улику в Публии, подтверждающую всё им ранее сказанное. И судейская коллегия не без дрожи в коленях и оторопи в себе посмотрела на столь опасное в гневе лицо Публия, и для себя решив, что встреться он им на узкой дорожке, то у них не было бы ни единого шанса уклониться от выполнения любого рода просьб со стороны этого страшного в своём гневе человека, - а ну дай быстро свою тогу вытереть свои руки, а то я своей тогой гнушаюсь вытирать с них грязь, а сейчас нечистоты, оставленные на дороге каким-то козлом, - по всем пунктам обвинения Публия в сторону Аппия Визалия, признала виноватым самого Публия. Человека для всех загадочного, невероятной неуёмности и дерзости, раз он бросает правосудию такие вызовы, себя выдавая за потерпевшую сторону.
Но незнакомец, судя по его словесному продолжению, ничего такого подстрекательского не имел в виду. - Ваш озабоченный вид. - Добавляет незнакомец.
Публий, не имея возможности сравнить слова незнакомца с тем, как на самом деле обстоят дела с его внешностью, к тому же он несколько озадачен благожелательностью незнакомца, сразу и не знает, что ему ответить. И он не сразу, несколько смягчённым тоном спрашивает. - И куда ты хочешь меня проводить?
- По самым знаковым местам Города, коридорам его политической жизни сначала, если будет такое желание. - Даёт ответ незнакомец.
- Интересное предложение. - С позиции рассуждения говорит Публий. - И куда ты поведёшь в первую очередь? - спрашивает со своим скрытым подтекстом Публий, проверяя незнакомца на его рассудительность.
- Если бы тебя интересовала жизненного поступь обычного гражданина, то я бы тебя отвёл сначала к золотому мильному камню с нулевой отметкой. Откуда берётся отсчёт всем дорогам, идущим в Рим, и пространствам его окружающим, и для кого это место есть центр мироздания. - Заговорил незнакомец. - Но так как ты выказываешь интерес к более достойным для гражданина вещам - знанию причинности событий и предтеч построения здания этого миропорядка, то наш путь лежит на Капитолийский холм, в здание суда.
- Суда? - прищурившись спросил Публий.
На что в лице незнакомца нет никаких сомнений. - Всё верно. - Говорит он. - Только там увидишь настоящее лицо гражданина и его позицию на себя и на справедливость.
- Пожалуй, соглашусь. - Выразил своё согласие Публий после совсем короткого обдумывания. - Но, прежде чем, я соглашусь и на твоё предложение, я хотел бы знать, как тебя звать. - Обращается к незнакомцу Публий.
И как ожидалось Публием, то незнакомец назвался очень и очень необычным для его, Публия, времени именем. Что им объясняется тем, что голоса и характер людей со временем, на протяжении стольких лет благоденствия, которое обязательно наступит, когда римская империя победит дикий нрав и мышление варваров, из-за особой ненадобности смягчится, и человеку будет уже не нужно звать друг друга по тем именам, характеризующих их жестокость, беспощадность к врагу и бесстрашие. А сейчас, когда для поддержания мира не нужно рвать чужие, во-первых, а затем свои глотки, и место грубости обращений заняла словесная обходительность, - не только острых углов во взаимоотношениях, но и стоящих на пути к цели препятствий, - имена, которыми зовут друг друга, приобрели в себе соответствующую духу сегодняшней жизни поэтичность. Не без своей, конечно, дани памяти своим героическим предкам, чей героизм и отвага лежит в основе фундамента этого нового мира.
- Публий Разумий. - Представился теперь новый знакомый Публию. И как бы Публий не был подготовлен к необычному звучанию нового имени и немного к субъективности своего восприятия этого имени, то когда он услышал это представление незнакомца, плюс ему шанса не принять это имя не было оставлено, протянутой к нему навстречу и навстречу этому имени рукой Публия Разумия, он скажем как можно мягко, не принял новой реальности через это имя. Что он и выразил, переспросив. - Как-как?
- Публий Разумий. - С показной самоуверенностью повторяет своё имя этот человек напротив, где по нему видно, что ему совсем не сложно повторить то, как его зовут (и не один раз, если ты глух на оба уха). На что Публий Марк, как о себе Публий решил вспомнить, чтобы тут не произошло никакой, даже самой ничтожной, случайной ошибки, и их по одним и тем же именам не спутали, чуть не задохнулся от возмущения на такую дерзость этого ...что-то ему совсем никак не верится, что Публия Разумия.
Нет, он, конечно, догадывается и можно сказать, что знает, что он не один на всём белом свете, кто носит это данное ему от рождения имя Публий, и вполне вероятно, что не одному его отцу пришла такая блестящая идея назвать своего отпрыска точно таким же именем, и он даже в своё прошлое время встречал людей с таким же как у себя именем, и эта общность на себя взглядов их сближала и сдружала бывало что, но вот сейчас он отчего-то не хотел своими ушами в такое невероятное совпадение поверить.
И он хоть и польщён таким выбором своих потомков для его встречи, да и есть такая вероятность, что наследники и его в том числе сегодняшних свершений, на основании большого опыта и разумных размышлений пришли к удивительному для Публий выводу - люди с именем Публий более успешны, удачливы и разумны, и зачем тогда дразнить судьбу, называя своих отпрысков другими именами, и будем тогда всех детей мужского рода называть Публиями, всё же он не склонен верить в то, что в будущем все носят одно и тоже имя, хоть и такое совершенное как у него. Слишком сложно это будет для общения друг с другом. А если это не так, - и это точно не так, - то ему не верится в то, что среди огромного количества своих потомков ему навстречу вышел человек именно с таким же как у него именем. Это прямо-таки какая-то насмешка над его умственным началом.
Хотя... если подойти к этому вопросу с более ответственных позиций, отстранившись от собственного я, рассуждая как настоящий исследователь незнакомого для себя окружающего мира, то в таком к себе подходе можно увидеть вполне себе разумное начало. Так его потомки только были наслышаны о его деяниях своего настоящего, а для них прошлого, а вот какой он на самом деле человек и гражданин они не могут точно знать. Ведь исторические летописи подчас о повествующем человеке многое недоговаривают, скрывают, а бывает, что и гипертрофируют саму прошлую реальность, и всё по самой банальной причине - из-за нежелания нарушить художественный слог, и чтобы придать повествованию свою остроту и документальность. Вот они и решили, что будет наиболее умно что ли, послать ему навстречу человека с таким же точно именем. Мол, когда у людей есть что-то общее, это позволяет быстрее найти общий язык и пойти на контакт.
К тому же Публий никаких признаков злонамеренности не уловил в этом Публии Разумии, и ему нечего ему предъявить, кроме одного и того же имени в имени. И Публий решает его принять таким какой он есть, с этим именем. Но при этом он решает держать себя от него несколько отстранённо, не без своей настороженности. Всё примечая и замечая за ним, чтобы у того по какому-нибудь недоразумению не пришло в голову спутать себя не с собой, а с ним. Что сплошь и рядом случается, по глубокому разумению Публия, когда человеческий разум так нагружен в это будущее время, где всем руководит и управляет разум, а рефлексы и другие инструменты бездумного поведения, теперь отстранены от своих первичных функций и подчинены разуму человеку.
- Вах! И откуда у меня только берутся такие удивительные мысли?! - по следам своих рассуждений ахнул Публий, а уж после уразумел. - Во мне, новой средой обитания подавляется весь атавизм прошлого времени, выделяя во мне самое востребованное в этом времени. И я постепенно разумеюсь разумом нового время, чтобы не выделяться. - На этих мыслях Публий начинает с новых для себя позиций быть внимательным к своему одноимёнцу, Публию Разумию. И что начинает с долей удивления замечаться Публию, так это большая похожесть Публия Разумия на него. Объяснение чему он видит во всё том же разумном подходе потомков к его встрече - подобрали самого на меня похожего Публия.
- А вот если бы он был, не то что бы на меня не похож, а он выглядел бы как прямая мне противоположность (а что, бывают разве такие?), то у меня из чувства противоречия возникло бы больше желания и поводов не принять этого Публия Разумия. Сочтя это за какую-то уже совсем иронию и насмешку будущего над собой. Мол, Публий может даже не пытаться обмануть время, оно уж точно знает и видит, как должен настоящий Публий выглядеть. И он точно не похож на тебя, как на опытный экземпляр для экспериментов природы. Который, как ты уже смог догадаться (что очень странно, если ты не прошёл отбор), не прошёл. А вот тот внешний и внутренний вид Публия, который в себе показал Публий Разумий - могучего телосложения муж, с кем и не поспоришь и не подерёшься даже сейчас, пытаясь оспорить такой выбор природы, был признан наиболее подходящим и перспективным для природы. Сам же видишь... Бл*! Да вижу! - Чуть и на самом деле не сорвался Публий на крик, когда это своё мысленное представление так близко для своего сердца увидел, да ещё так совпало, что Публий Разумий в этот момент пережал ему руку, когда знакомился с ним через рукопожатие.
А этот Публий Разумий между тем и сам очень внимателен к Публию, и ничего мимо себя не пропускает из того, что он в своём лице подразумевает думать и размышлять. Вот и сейчас он обнаружил это движение души Публий, и сообразно своему мышлению сделал выводы.
- Вижу стоящее в глазах нетерпение. - Говорит Публий Разумий, обращаясь к Публию. - Так что не смею больше тебя, Публий, задерживать в этом твоём стремлении всё увидеть и познать своим взглядом и ушами. И мы немедленно выдвигаемся к нашей цели, к Капитолийскому холму.