Войти в историю. Кому тяжёлой поступью сиятельного князя, или громкоголосого вождя, иль таланта-творца. Кому лёгкими крадущимися шажками, спрятавшись в одной из сотен замковых ниш, то ли на полу под кроватью королевских покоев, то ль за кабинетной ширмой высокого столоначальника.
Одни прорываются сквозь эпоху штыком да гранатой бросаясь под танки, круша самолёты, и доблестью смерти возрождая из пепла угасшую жизнь. Другие тихонько вползают в хроники своих столетий, держа камень за пазухой, подмышкой кинжал, а в кармане щепотку яда - по дороге, склизкой извилистой, жаля змеиным языком всех встречных праведников да героев.
Те, оболганые и униженые в истории, высоко на небе прижимаются к богу истёрзанными на земле душами, а он их нежно баюкает в дланях своих, успокаивая что правда всё равно победит, что важен последний итог. А воспетые порочной эпохой на земле негодяи, визжа и стеная крутятся в небе на дьявольском вертеле, но нет им спасенья.
Потому что верящих и верующих людей обмануть можно - а бог с дьяволом видят душу насквозь.
===============================================
Только что похоронил любимого дворового пёсика. Сам чёрный а брюхо белое, пяти месяцев от роду, и улыбается во весь рот белыми некусачими зубами. Ещё издали, за сто шагов от рабочей конторы, он выгадывает меня среди всех проходящих людей - взвизгивает так, что слышно от самого шлагбаума, который он еженощно сторожит со своими дядьями да тётками - и несётся вскачь, выбивая подковами искры из-под копыт. Когда он бежит ко мне, я всегда представляю его жеребёнком от каких-нибудь маленьких поней, цирковым друссированным - только вместо сладкого лошадиного корма, хоть яблока, я вручаю ему в протянутую лапу или самолично кладу ему на зуб несколько тушек мойвы - с икрой. Но он никогда не нападает на них первым: как бы голоден не был, он ждёт пока я переверну его на спину и стану ладонью выглаживать худющее брюхо, как будто я доктор а он пациент, словно он умирает без ласки а я его через минуту спасу. И правда: мой пёсик так оживает от процедур, что вскочив на ноги, подсигивает выше моих несутулых плеч, стараясь лизнуть языком обязательно в нос - это у них в семье благодарность такая.
От него мало осталось. Когда я вернулся с объекта, то самосвалы торопыги уже растаскали его по всей дороге.
- Как же вы так?- я их упрекнул.- а чем мы виновны?- они потупили глазки на ближний свой свет.- у нас ведь работа, а он под колёсами бегал, всё гавкал.- Радовался он миру, дурни.- сам дурак, и пёс твой подохший,- хохотнул самосвал самый бойкий, побитый в авариях. Тогда я взял лом, газорезку с пропаном - и свернул ему кузов.
А пёсика собрал по дорожкам, кишочек к кишочку. И спать уложил под рябиной, где особенно птицы поют.
=================================
Подошёл я к напольным весам, что на рынке у дядьки безногова; стал на них с безмятежной улыбкой дистрофика, который себя принимает как есть - чтоб не есть, невзирая любым поученьям располневших товарищей; ну а сполз я с весов без улыбки почти инвалидом - 87 килограммов!!! и три восклицательных знака, слиявшись, висели крестом над моей головой.
Как же так?! Ещё полгода назад я в зимней спецовке и ватниках представлял собой юрку-заморыша на семьдесят пять магазинных кило - кости, мышцы да ливер - я гнулся навстречу под лёгонький ветер, чтоб не упасть - а теперь отраженье глядит на меня из витрин, чуть не плача, и будь в силах, дало бы пинка в огрузневшую задницу.
Вот тебе, батенька, и шашлыки с дорогими товарищами. Пиво, водка, рыбёшка солёная. Но самое главное, что никто не сказал: наверное, от радости потирали ручонки, глядя как пухну я вширь, догоняя всю нашу компанию.
Неужель я теперь никогда не взлечу? поднимут ли крылья мечты меня в небо, куда ещё месяц назад их срывало лёгким дуновеем вместе с белыми хлопьями майских садов, а потом одуванчиков - даже едва чуемый запах предгрозового дождя уже волочил за собой предвкушаемым тёрпким озоном мой соблазнённый ароматами нос - и ошеломлённо глаза вылуплялись словно цыплята из зарниц, истекая к невиданной радуге, у которой цветов было больше, чем слов чтоб про них расказать.
==================================
Приходит начальник на стройку, или хозяин на свой возносящийся дом. И если не спесивый дурак он, то обязательно поздоровается с работягами за руку. А мудрый мужик к сему ещё побеседует о жизни, немного сочустнет - ежли по теме нужно, расскажет старый волосатый анекдот - над которым все взахлёб посмеются, хоть сотню раз уже слышали. Работникам много не надо - им просто хочется принять большого да великого за своево. Стоит всего лишь раз обласкать бродячего пса и принести ему в ладони костей, так он навек к человеку привяжется и станет заглядывать в глазки, стараясь за нежность добром отплатить.
У трудяг тоже от начальственной ласки просыпается трудовой пыл да рвение, и часто оказывается что моральные стимулы значат побольше презираемых денежных. Потому как деньги - это всётаки прах под ногами, а душевное благодеяние всегда из любви, от бога. И тут главное баринку не слишком истово лицемерить, улыбчиво сияя от счастья, а искренне говорить с человеком, хоть на четвертинку страждуя чужой заботой. Тогда даже самый последний лентяй - записной выпивоха - может впасть чуть ли не в эпилептический раж трудовой, чтобы лбом пробить стену для родного хозяина.
Я ранее часто попадался на эту слащавую удочку, и геройствуя цвёл от похвал. А нынче я всё понимаю, смеюсь про себя над блестящей приманкой - но молчу. Ведь скажи человеку, что ловят его на блесну - он обидится. Он истово верует в искренность собственных чувств, его душу тревожит и радует распаляющая искра достоинства - и плевать не играют ли с ним.