Счастливы люди, умеющие превратить обычную рутинную работу в праздник. Тогда не только тело, но и душа приобретает новые навыки, пользуя от жизни причудливые хитросплетения опыта, чреватого синяками да шишками, и творчества, привносящего радость в монотонность будней. Один работяга, возвращаясь устало домой, прикладывается к бутылке. Другой тупо садится к телевизору, как гнилые орехи щёлкая пультом новости, сериалы, развлекухи. И в подобной серости бытия проходит - нет, пролетает на реактивном истребителе - великая жизнь, данная господом для благих целей. Исчезла, сгинула; да была ли она?
- Ещё бы! конечно!- ответит мне один знакомый каменщик.- Я каждой жилочкой чувствую её туго натянутые струны. Подожди немного, и я сыграю на них новую чудесную мелодию на удивление всем.- Он не врёт.
Для него построить дом - что композитору сочинить музыку. Мой товарищ, вдохновенный каменщик, сразу предлагает заказчику десяток проектов. На выбор. Хотите ли с высотными башнями? мраморными колоннами? будет. Сложит он из камня любую замысловатую конструкцию. Так же легко, как трёхлетний сорванец складывает на полу свои детские кубики. И что интересно - с тем же восторгом от познания, будто впервые приложил к труду свои крепкие руки.
Товарищ мой не гонится за деньгами. Живя с семьёй в среднем достатке, обязательно часть выделяет на архитектурные журналы. Их в квартире много больше чем суетных книг, разного бульварного чтива. От него я узнал подробности многовекового прошлого, всех друзей заразил он эпохой Возрождения. Его жена лучше поваренной книги знает тонкости готического стиля, ампир, рококо - и как любящая женщина разделяет мужнее увлечение. А чего ей не радоваться семейному быту? не любить свой тёплый домашний уют? Муж выпивает лишь по праздникам, дети учатся хорошо, все одеты да накормлены. Вот так мой товарищ и жизнь свою счастливую построил, слепив её из мелких камешков нежности, добра, милосердия - которые не каждый прохожий разглядит под ногами. А то и поленится наклониться, поднять.
В нас самих, в людях, живёт червоточина лени, скуки, тоски. Пока мы малы, дети ещё, то и она хиленькая. И червишки в ней копошатся мелкие - размером с навозных опарышей. Но они растут вместе с нами, к зрелости превращаясь в отвратительных гадин и скользких монстров, они словно удавы заглатывают нас целиком. И уже мы, люди, живём внутри наших суетных пороков, догнивая в их жадной утробе. Но забвение не грозит увлечённым и талантливым людям - таким, как мой добрый товарищ. Я уверен, что он сложит свою бессмертную симфонию камня. Оставит потомкам славное имя, а не холодный могильный кирпич.
Ещё с час Янко ворочался на кровати перед телевизором: то жарко ему, то одеяло щекотное. Потом плюнул на сон, решив, что радоваться нужно вдвоём. И открыл чистую тетрадь: - начинать к вам письмо трудновато, неловко; дальше слова сами просятся, а я их только под зад попихиваю. Думаю - туда ли пишу; может быть я придумал вас, тёплую и ромашковую. На июньском лугу, под цыплячьим пухом одуванчиков, под жадными ласками солнца. Оно в начале лета грубовато ведёт себя, похотливо, зато дождь грибной прошмыгнёт тенью, едва касаясь губами. А первым ветер был; он теперь гоняет на полевых межах сарафан ваш и пояс, кровяных синяков набил себе сгоряча и хохочет. Такую любовь никто не осудит - дети пойдут конопатые, в подсолнуховых веснушках.
Давно я не видел тебя. Надо, наверное, раньше вставать. Зимой просыпаться тяжело, пару раз потянусь - и опять дремота. Ты маленькая, тебя сон сразу ухватывает, а по мне ползёт как червяк в яблоке - то пятку пощекотит, то в ладонь высморкается.
У меня неприятность: наша команда проиграла последний матч и не будет бороться за кубок. Хотя поначалу отважно гудки свистели: атака на атаку, и зубами врукопашную, а гола нет. Зато во втором тайме прорвалась сетка ворот у наших и наколотили противники им по самые кабачки. Три мяча всухую, не могу дальше смотреть.
Ты вальсом увлекаешься? тангом? фигурка твоя танцевальная - на ладонь поставить дюймовочку и вести бережно. На вид сильная да гордая ты - позволишь жалеть себя только любимому человеку. Но любя, сворачиваешься под крылом и из оберега смотришь на белый свет. Потому что тихушница - бабы про всех лялякают, а о тебе только хорошее. Но даже в их суетных оговорах много больше лицемерия, чем правды. Доброго человека чистым не отпустят. Ходи гордо и радостно по улицам, каждый день - счастье новое.
Не знаю, читаешь ли мои письма? возможно, плутают в почтовых ящиках. А если приходят в срок по месту, тебе нравится моя ненастырная симпатия. И тайна томит: коротконог и лыс, иль молод да пригож. Придумай меня, пожалуйста. Продли моё приключение - замечтай.-
Выдумал сам в письме Янко - сроду эту бабу не видел. Ходила по улице в бантах, в монистах - чужая неизвестная. Но так чтобы вьяве - по имени да отчеству - не было. Лицо, фигура, голос и тревожный взгляд - прячутся от него в пелене фантазии. Будет ли встреча? горькая ли сладкая? - а Янка уже спит.
===============================================
... Мне Янка на сегодня зарок дал - идти в гости. Для чего? - проведать Христину. Для кого? - не видишь разве, Серафим мается.
Вот и стою у звонка. Сейчас дренькну в дверь, да убегу как шкодливый пацан. А что говорить?- про вас с Олёной - шепчет мне внутренний голосок, вертя во все стороны цыплячьей шейкой. Справа соседи, и слева соседки - а у них есть дверные глазки; и уже кажется мне, будто весь посёлок бегает по моему скромному делу.
Трушу, но жму на кнопку. Слышатся за дверью лёгкие босые шаги - дробные, словно четыре копытца - так не умеет бегать взрослая мамочка, а папочка топает как слон.
Дверь распахнулась вовсю, без цепочки; в сумраке коридора стоит белый свет с огромными глазами - я зажмурился от стыда, испугавшись Христиной наготы. Но это я сам голый, и она меня видит насквозь.
- Здравствуй, Христина. - С трудом улыбнулся, запрещая себе надежду: - Так нельзя открывать незнакомым людям.
-Доброе утро. - Она по плечо мне, и у сердца колет дротиками ресниц: - Меня никто никогда не обижал.
Я уж не мог признаться, что пришёл говорить за Серафимку; а хотел славословить себя, петушился - если бы Янко увидел, то отрубил мне голову и павлиний хвост, а из тушки сварил наваристую лапшу.
Но Христя помогла с омута выбраться: - Ты от Серафима? - и пусть моя харя в грязных водорослях да в вонючей тине, я всё равно сказать спешу и булькаю: - да-аа... Не смейся, пожалуйста, над его бравадой и неопытностью; прости пацана, раз все люди такими были. Может быть, это вас клеймили позором и сжигали на кострах - за то, что первыми стали друг для друга, будто свет белый заново увидев...
Иду я обратно и хохочу, потому что на счастливую Христинку похожа немая влюблённая, которая ссорится с парнем на асфальтовой тропинке от площади к парку. О любви их можно судить по шальным звучным поцелуям, коими парень ублажает свою девчонку, подговаривая согласиться с ним. Но она упёрлась и тыкает пальчиком в оторванный нитяный хлястик на месте былой красивой пуговицы. Оно и правда - ну что за мужик с такой расхлябанностью, а девчонке хочется на люди его вывести, перед знакомцами похвалиться.
Парень то машет руками, то опять тыкается носом в её тёплые щёки, а губы невеста обиженно отворачивает. И видно, приятна неопытному первотёлку стыдливая женская забота - но вида не кажет малый, прячась в мычащем смехе своём и в темных девичьих прядях.
==============================================
- Сыграем?- смерть перекинула карты из руки в руку словно завзятый шулер, и когда шестёрка виней выпала из колоды, то от огорчения даже щёлкнула костяшками пальцев: ох, неловкая я, разучилась уже .
Жизнь подняла эту шестёрку, переложила из ладони в ладонь, а когда снова открыла лицо ей, оказался это туз трефовый уже на взятке маститого фокусника.- Давай.
- а про что вы играете?..- больной едва лишь скосил к ним глаза, но голову приподнять от подушки так и не смог, хотя очень хотелось.
На слабый трепетный шёпот ответила смерть :- про тебя, дурашка,- тоже тихонько, чтоб не сбивать дыхание кислородной лягушки, которая зеленя семенила по полу на цыпочках и насыщала воздух своим открытым ртом.- Как тебе дальше быть.
- жить?..- с надеждой прошелестело по комнате, метнулось мечтой из угла в потолок и на окна, звякнуло там будто пуля.
- Быть, миленький, пока только быть,- ответила сосредоточенная на прикупе жизнь: и не пуля то, а муха задавилась между створок оконной фрамуги.
За спиной у смерти очерталось видение дьявола: он шептал ей, видно, скабрёзные словечки, отчего она будучи вечной девкой могла бы покраснеть, но всего лишь прикрылась ладошкой, глуповато хихикая.
Жизни подсказывал бог: что больной умирает в неверии, и надо б его вытянуть с того света, пусть даже фальшивым тузом в рукаве, чтоб успел он истину осязать да искренне душою покаяться.
Но любую карту жизни смерть рубила козырями. Словно косой, которая остронаточено блестела в углу, и маленькие холуйские бесы ещё доправляли её наждачным оселком - вжиквжик - действуя богу на нервы. Ангелы, тоскливо сложив крылья, подслеповато висели на люстре как сухая таранька, щурились от тусклого света - и помалкивали. Им сверху виден был весь невыгодный расклад.
Но не только старику удача шиш показала - к Еремею она вообще задом повернулась.
Он виноват полностью за сегодняшнюю разладу, а всё же хочется самому надуться битым ребёнком и слезить глаза где-то в уголке - тайком, но чтобы мамка заметила, прощения попросила.
Олёнка вечером с подругами да товарищами у общежития своего стояла - смеётся краля, радуясь счастливой любви и лёгкой дружбе - тут Ерёма мимо с работы проходил. Датенький, конечно, потому как зарплату выдали; и нет бы ему, дураку, скрыться с глаз, перележать эту ночь на топчане в огороде, под ресторанным пиликаньем шальных сверчков - но сердце открытое, щедрое, доброе попросило ласки. Скатилось в подкладку пиджака, и вниз через дырявый брючный карман; глядит на Олёну, воет, жалясь к Еремеевым ногам.
Любимая обернулась; улыбка осветила сумеречные веснушки, и он возму?тился ревностью нетерпимой: - ты только моя, Олёнушка... почему они рядом стоят? - Он вопхнул в её добрый взгляд свои полупьяные глаза, и прово?рачивал их гнойные острия без жалости, без сострадания. - У тебя много таких, как я, - заявил грязным языком с налётом сплетен и лжи, но Олёнка давно весь белый свет забыла ради него, а уж случайного прохожего в своей жизни выбросила на помойку сто лет назад. И тревожно ответила: - Это мои друзья, - и не поверила, что Еремей может грубым гадом быть.
- Ухожу.
- Ты даже выслушать не хочешь? - Олёнка всё ближе, но Ерёма испугался синих глаз, и отступал; потом развернулся и побежал домой, трясясь рессорами по рассыпанной щебёнке. Пьяные руки не смогли удержать руль, ноги сползли к обочине, и по свежему межевью коровьих котяхов он прибрёл на луг.
Стемнело так, что купальщики разошлись. Звенели колокольчики ночных рыбаков - но далеко от пляжной косы, у сомовьих выводков. И видно, уходя от опасности, в мокрое забродье приплыли русалки; стали плескаться, черпая ладонями утонувшие звёзды.
Еремей услышал тихий визг - по лугу бегала луна, гонялась за своим хвостом. Потому и визжала, что догнать не могла; сердито подковырнула лапой коровий лепёх и погнала к речной ивице сонную пчелу.
Посёлок уже уснул. Он с носом укрылся одеялом и не слышал ни лунного щенья, ни дальнего храпа уставшей гармони. Грузовики стояли в гараже на приколе; лошадям снились созревающие овсы; а свиньи, видно, обожрались на ночь и ворочали без покоя жирными ляжками.
Луна слишком резво прыгнула к реке, и заигравшись, плюхнулась в воду. Ногастые водомерки запутались в её шерсти: ослеплённые ярким светом, осерчали - щекотили и кусали со всех боков и мягких мест. Заныла луна, и Ерёма, пригладив встрёпанную голову перед знакомством, побежал и спас её. Потом они беседовали: правда, луна молчала, кутаясь в пиджак - гово?рил один Еремей. Его стеклянные мутные глаза покаянно плакали чистым спиртом крокодиловых слёз.
А в магазине шурумбурум - растеряться можно. Особенно стрекочут гостевые отделы, наушничают о своих посетителях. Сахар из бакалеи заметил у молодого мужчины нечистый носовой платок: - глянь, зелёный горошек, наш покупатель рассорился со своей женой; наверное, из-за её капризов. - с чего ты так решил? он, может, холостой с малых лет и обруч на палец вешать не хочет, налегке проживает. - но с иголочки он не оделся бы сам: брюки в тон драповому пальто, и башмаки новые, на рифлёной подошве.-
Две галантерейные расчёски поддакнули сахару, стремясь пожужжать в интересной беседе: - да мы и жену его видели: кралечка раскудрявая, большое время проводит в парфюмерном отделе, духами иноземными брызгается, мужей чужих приманивает, вот её муж и возмутился - правильно сделал, о семье надо думать в первую очередь.-
- много вы понимаете: в головах скребёте, а ума не набрались, - возмутился футбольный мяч.
- почему ты нас позоришь?! мы что видим, то говорим.-
- придумываете от безделья; в этой семье сынишка малой болеет, отец ему частенько игрушки покупает: а у мальца глаза всё одно грустные - с печенью болячка, гляжу я.-
- дитя мы не видели... гляньте-ка, что с нашими кактусами творится?!-
В самом деле неладно - вертятся бритые головы по сторонам, словно потеряли нужную вещь в суматохе срочных покупок.
- что у вас пропало? - спросили стеклянные банки, звеня от любопытства огуречными боками с помидорной начинкой.
- да вот хотели сынку купить лимонад и посеяли пятак. - Отец кактус развёл руками и вздохнул. - затоптался.-
Но прыткий оголец пупс с кукольной полки уже соскочил на холодный кафель, и шлёпая босиком, первый подбежал к блестевшему медяку. Серафим да Христина осторожно обошли его, а малыш сунул деньгу в колючую ладонь кактуса: - это ваша, пожалуйста.-