Сотникова Ольга Сергеевна : другие произведения.

Мужчины после пятидесяти

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Ко мне приходят люди, которых не знаю. Они сохранили в себе лишь некую тень тех, кто когда-то рождал страсть и дарил пыл. Имена их все те же, но внешние изменения столь значительны, что становится понятным, насколько они изменились внутренне. Причем есть среди них один, который не постарел, а помолодел! Чудны дела твои, Господи.
  ЧАСТЬ ПЕРВАЯ
  
  Удивительные события следуют за мной в последнее время. Они укладываются примерно в два-три месяца. События, диковинные для меня, останутся рядовыми для всего остального человечества. Но мной воспринимается происходящее неким посланием, закодированным письмом, ключ к шифру которого, утерян. Если бы это было одно послание, то отмахнулась бы, смирившись с его темным смыслом. Но этих посланий целых три.
  Еще каких-то шесть-семь лет назад люди ко мне приходили извне, а сейчас приходят изнутри - из прошлого. Будто в свое время я с ними чего-то не сделала, что-то не решила, не усвоила, не успела. Теперь, в конце пути, ко мне возвращается нечто и дает шанс исправить упущенное, но вот только не знаю - как.
  Один из моих "доброжелателей" попытался ударить, швырнув в меня: "К кому-то с годами приходит мудрость, а к кому-то только годы". Но не вышло. И сама об этом знаю. Что ж на правду обижаться? Ее надо принимать и научиться жить с ней. Впитала этот мотив, сделала своим, не отбросила, сохранила, погасив чужую злобу, умножив знание. Давно убедилась в справедливости утверждения, что научить чему-то может только враг.
  Ко мне приходят люди, которых не знаю. Они сохранили в себе лишь некую тень тех, кто когда-то рождал страсть и дарил пыл. Имена их все те же, но внешние изменения столь значительны, что становится понятным, насколько они изменились внутренне. Причем есть среди них один, который не постарел, а помолодел! Чудны дела твои, Господи.
  Формально с ними была, безусловно, знакома и физически близка. Но сейчас - это люди, прожившие без меня основную часть жизни. Я была мигом, метеором, падающей звездой, сгоревшей в верхних слоях атмосферы, не сыгравшей в жизни этих людей ни малейшей роли - мелькание было таким стремительным, что они не успели загадать желание, а я не успела исполнить своего.
  Все это дает право с уверенностью утверждать - этих людей не знаю. И что они делают в моей жизни сейчас, и зачем они - для меня неразрешимая загадка.
  
  ***
  Первым появился тот, кто наследил меньше всех, к кому у меня осталась некая доля, если не любви, то нежности. Он позвонил утром, когда все, кроме меня и собаки, спали. Он вошел, свежий, веселый, так уверенно, будто не пролег между нами океан полного забвения и глухоты к нуждам друг друга.
  Огромное яблоко, пылающее закатным багрянцем, метнулось из его ладони в теплую кроватку маленькой девочки, сонно жмурящейся на чужого. В едва уловимый миг поменялась местами с внучкой, заслонив ее, поймала роковое яблоко в грудь. Оно вошло внутрь, сдвинув с обычного места сердце, наполнив середку прохладным хрустом надкушенной яблочной плоти.
  Спелый плод расставания упал законченным эпизодом десять лет назад.
  -Вот, проезжал мимо, не мог не зайти.
  Ну, да - для бешеной собаки сто верст - не крюк. Живет в полутора часах езды от меня, работает у черта на куличках. Мимо он проезжал, как же. Долго пыталась выяснить, в заторможенной растерянности проливая кофе на пиджак и брюки, кроша сыр мимо тарелки, - что, почему, как.
  Молчал, мычал, отшучивался, ласково касаясь кончиками пальцев ложбинки, запретной и скрытой.
  Все стало ясно, когда из окна глядела ему вслед, а он, не забыв ничего, оглянулся, забросав меня радостными улыбками и взмахами, направляясь к новенькому сверкающему внедорожнику, торчащему фишкой перед домом, дорогой игрушкой престарелого ребенка.
  Вот оно что - новую машину купил.
  Похвастаться приезжал.
  
  ***
  Не успела сцена остыть от мотора автомобиля, как подмостки заскрипели под тяжестью огромного тела. Мой муж, мой бывший, мой первый, мой опыт. Как обычно знакомо отводит взгляд, уводя его вглубь земли. Ему ли не знать, родившемуся под земным знаком, что только она может выдержать все, что он накопил. Воздух с трудом вытискивается изо рта. Словам едва хватает атмосферы для собственного образования. Язык тяжело ворочается в пустых разговорах.
  Потом вдруг: "Мама умерла".
  Ага, вот это уже понятнее. Неужели его мама умерла, царство ей небесное? Пусть земля ей буде пухом. Что еще можно сказать, годное к случаю? Лимон что ли съесть, а то губы сами собой растягиваются - такие предатели. Я уж потеряла надежду ее пережить, думала - она вечная - как-никак девяносто три года прожила с хвостиком (какая издевательская двусмысленность получилась с этим "хвостиком"!). Свекровь ушла в полном сознании, не растеряв ни железобетонного характера, ни ясности ума, ни цепкой памяти потомственной ведьмы. Оказалось, смерть из ее уст вырвала последний хрип в тот миг, когда мой внук, ее правнук, криком возвестил свое рождение.
  Сын ее, мой бывший, обстоятельно рассказывает мне, что как-то потерял сознание. Такие приступы с ним частенько случаются после того, как он загорал полтора месяца в излучине Припяти на крыше четвертого энергоблока в 1986 году. Очнулся под причитания матери:
  -Ой, лишенько, хто ж мене тепер догодуе?! (Вот горюшко, кто ж меня теперь докормит).
  Предложил все начать сначала, чем привел меня в оторопь. Ну, и наглость! И это после всего!
  Помолчала, подбирая слова, судорожно стирая из фраз рвущееся наружу грубое "нах", и другие подобные выражения, мощным потоком захлестывающие речь. Каждая картинка, всплывающая в памяти, связанная с ним, вызывала отторжение не только его самого, но и голоса, и запаха, и нашего общего прошлого. Отвращение к пластике тела, к привычке отводить взгляд, да и ко всем привычкам, к манере говорить.
  Неужели ни одна рана не зарубцевалась? Неужели все они по-прежнему кровоточат? Стоило их слегка коснуться, чтобы это стало очевидным.
  Ну, нет, я тебе никогда не покажу, как мне больно, ты не дождешься моих признаний. Чтобы ты сразу понял всю свою значимость для меня? Чтобы уже никогда не выпустил меня из своих жестких рук? Еще чего!
  Ни один упрек не даст тебе повода думать, что ты по-прежнему важен, все также дорог и очень опасен.
  Выдави из себя что-нибудь. Ну, давай, говори. Даже пауза может сказать ему всё. Особенно слишком долгая пауза. Посмотри, он уже готов схватить тебя, тащить в ночь к своему бункеру, порабощать, карать и мучить. Говори!
  Отчаяние вкладывает в уста льстивую ложь, изобретательно сконструированную устрашенным спинным мозгом.
  Он отпускает!
  Фух! Кажется, всё - схавал! Напряжение спало.
  Свободна.
  
  ***
  Вчера появился третий. Этот из такого далека, что думала - оттуда никто никогда не появится.
  В пятьдесят шестом из Черновцов моя маленькая семья переехала в Харьков.
  Шестилетний ребенок попал из рая в ад.
  Западный город почти не пострадал от войны - его оккупировали румыны, считавшие, что это их собственность, а значит, ее надо беречь - разрушений я нигде никогда не видела.
  Люди в городе друг друга знали, все здоровались при встрече. Мальчики кланялись и шаркали, девочки делали книксен. Всех детей одевали, как кукол. Вечерами горожане гуляли по Кобылянской, шли в театр, в кино. Очень любили по выходным дышать воздухом в парке Квитки. Знойными летними днями спускались к студеному стремительному Пруту. Жизнь текла устроенной неспешностью.
  Харьков же еще в пятьдесят шестом лежал в дымящихся руинах. Меня, ребенка, это поразило и ужаснуло. А люди! Отвратительные, злые создания - дети харьковчан, переживших две оккупации и два освобождения. Жестокие игры, голод, на теле полуистлевшее рванье. Мой, перешитый из бабушкиного пальто, гарнитур - клетчатое пальтишко и такой же беретик - освистывается, оплевывается и забрасывается грязью.
  Откуда-то сверху смотрю в тот грязный двор Москалевки, где безответное, чуждое всем существо подвергается невероятным издевательствам своих сверстников. И среди них особой звериной жестокостью отличаются два вполне благополучных мальчика - один, Юрка Захарян, сын врача педиатра и завмага, второй, Леня Наст, сын инженера и учительницы немецкого. Оба рвут мои косы, выросшие длинными и толстыми змеями, рвут в разные стороны, закатываясь свирепым, торжествующим смехом, наслаждаясь болью и слезами, стекающими из моих глаз в сырую землю. Как было бы хорошо уйти и мне вслед за слезами, впитаться в недостижимые глубины, подальше от недоумения - за что?
  Так и остались в моей памяти эти двое загонщиков, так и наложилось слоями несъедобного пирога с начинкой: два мальчика, две косы, два взаимоисключающих действия - плачь и смех, радость чужим страданиям, горе непонимания и отчаяния - два или одиннадцать?..
  Откуда-то знала, что у взрослых может быть все несколько иначе. Вставая с земли, куда эти двое меня швыряли, чтобы бить ногами, размазывала грязными ручками грязь по заплаканному лицу, собирала оторванные и растоптанные банты, клянясь себе, что когда вырасту, во что бы то ни стало стану красавицей, и они, эти жестокие, сойдут от меня с ума, но я им страшно отомщу, не полюбив их.
  Никогда больше я не буду жертвой. Эту чашу я испила до дна в невинном детстве.
  Но и мучениям приходит конец, несмотря на то, что казалось, конца им не будет - как никак - с шести до одиннадцати лет приходилось терпеть страх и боль, унижения и оскорбления.
  Моя бабушка, наконец-то, получила реабилитацию покойного, невинно убиенного, репрессированного мужа. Она получила однокомнатную квартиру и мужнину годовую зарплату - виру. Из сырой, холодной комнатушки общежития мы переехали в роскошный изолированный дворец с ванной, в которую били два источника - живой и мертвой воды. За пятьдесят семь лет жизни я никогда не была так счастлива, как в декабре тысяча девятьсот шестьдесят первого года, когда грузовик с нашим убогим скарбом выехал из прошлого и устремился вдаль.
  
  Каково же было удивление, когда я в своем придворном кинотеатре "Киев" вдруг встречаю ненавистное лицо Лени Наста. Была уверена, что он меня не увидит, а увидит - не узнает. Уверенность, что буду неузнанной, подкреплялась несколькими прошедшими годами и моим преображением из нескладной, колченогой цапли, если не в лебедушку, то уж во всяком случае, в ладную длинноногую девушку, на которую во всю пускали слюни местные хулиганы. Что, впрочем, не мешало мне быть противной задавакой.
  Но я-то его узнала. Бог даровал мне непреходящую способность никогда не забывать ни одного лица, раз увиденного, как бы не меняло его время.
  Ленька был с какими-то тремя девицами, старыми и раскрашенными. В семнадцать лет все женщины старше на год - старухи. Много позже узнала, что одна из них была старше Лени на четыре года - неизмеримая древность, египетские пирамиды. Во всяком случае, глаза у девиц были намазаны стеклографом точно, как на золотой маске Тутанхамона. Я тогда умирала от зависти - научиться так краситься мне не удалось.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"