- Ты пей чай, пей. А то ведь и заговорить могу, - думала я, глядя в его остановившиеся глаза.
Вагон потряхивало на стыках, и локомотив гудел через каждые две-три минуты.
Если так и ночью пойдет, то она окажется бессонной.
Заговорила, уснула, проснулась, прочла три абзаца, уснула, проснулась, один абзац.
Никто чаю мне не предложил - уснула опять.
Очередной гудок - проснулась, прочла о Леонардо Фуджито полстраницы, надеясь на оживление заунывного времяпрепровождения, но тщетно.
Взяла планшетник - надо закончить статью, прежде чем поезд остановится и тащить её в редакцию - здесь вай-файя нет.
Сволочь. Как только рядом с ним появляется девка, он забывает, что знает меня с детского сада, когда мы с ним еще на горшках рядом сидели. Делает вид, что познакомился со мной десять минут назад.
Девка, кося на меня наглым глазом, подсаживается поближе к нему, кладет руку на ширинку.
Сидеть бы сейчас в засаде, где-нибудь в степи, поджидая противника. И медленно подводить ствол, целя в распадок, откуда любят выскальзывать смутные тени. Поймать на прицел эту тварь и нажать курок.
Она, продолжая легонько сжимать и разжимать руку, спрашивает, чем я занимаюсь.
Отложив планшетник, без доли иронии отвечаю, что напряженно работаю.
Девка, совершая рукой уже возвратно поступательные движения, смеется:
- Напряженно? Да? Действительно - напряженно! Ха-ха-ха!
Еще недавно я бегала к нему домой в любую свободную минуту, стоило ему лишь свистнуть.
Стремление испытать тот пик наслаждения, который так краток, что не успеваешь понять, он был или не был.
Желание испытать его снова и снова, изменяя позами акценты.
И его большая семья с родителями, сестрами, бабушками и дедушками не могли меня остановить. У меня пропал стыд.
В его комнату никто никогда не входил, но всегда было слышно, что за дверью идет размеренная шумная жизнь семьи: шаркала бабушка, щебетали маленькие сестрички, переговаривались мать с отцом, покашливал дед.
У нас в комнате - сдавленные, сдерживаемые всхлипы, так и не вырвавшиеся крики из-за бившейся, выливающейся через край страсти. Приходилось блюсти себя - если нам хорошо слышно негромкую жизнь за дверью, то нетрудно представить, как хорошо там было слышно нашу шумную возню. Я была уверена, что биение его бедер о мои ягодицы разносилось эхом по самым укромным уголкам квартиры. А его ритмичное дыхание-хрип разрывает барабанные перепонки не только мне, но и всем жителям дома.
Меня бесит, что он всё забыл. Всё, что связано со мной.
Да, прошло много лет, но я-то помню. А эта случайная встреча в купе снова заставила появиться двум вещам: тяжести внизу живота и острого желания избавиться от неё. Рефлекс, выработанный видом привычного тела.
Он вдруг, словно цепляясь за какой-то выступ, чтобы не упасть:
- У тебя такой красивый почерк.
Молчу, но мрачного недоумения скрыть не успеваю.
- Что, уже некрасивый? А был такой красивый.
Смеется, сын Адама. Иероглифы и петроглифы давно исчезнувших народов легче расшифровать, чем то, что нацарапано мной.
- У тебя всегда было столько родинок?
- Всегда.
- А я их пересчитывал?
- Пересчитывал.
- И сколько их?
- Не помню. Давно это было. Кроме тебя никто не освежал мою память пересчетом родинок. Можешь пересчитать заново.
Но он уже не здесь, не со мной. Очень глубоко забрел его взгляд - в декольте новой спутницы.
Хлопнула дверью, вышла в тамбур. Не курю, но надо же что-то делать, не стоять же столбом. Попрошу сигарету у скорбного старика, что уставился в окно, поверчу её в руках.
Летела сквозь них навылет снарядом, который искал свою собственную мишень.
Нужна была такая мишень, что могла погасить мою скорость.
Я должна вмазаться в неё и, пробив, застрять в её теле.
До сих пор мишени были мягкие или хрупкие.
Я проходила сквозь них нагретым ножом, не задерживающимся в масле, снисходительно глядя на суету и натужные усилия тех, кто пытался сопротивляться. Не было даже вибрации, лишь касание и скольжение.
Кто же знал, что мишень окажется не просто стеной, а стеной арсенала.
При соприкосновении возникла яркая вспышка, в пламени которой погибло всё, и я в том числе.
Он стоял и смотрел себе под ноги, где валялась я и била по сухой земле иссохшим кулачком, а она отвечала гулким барабанным боем пустого чрева.
- У нас корова была, молока давала мало, но оно было очень плотное. Из трех литров получалось два с половиной килограмма творога.
- Что?
Старик перевел взгляд с окна на мой нос.
- Мама много работала. После войны. Отец с фронта вернулся без ноги. Плохой был ей помощник. Наше село на Каме было разделено на две части - в одной жили русские, в другой татары. Я давно, лет с трех, работал мужчиной.
- Как это? Разве малыш может...
- А вот. Мамин брат, дядя мой, был милиционером. Однажды, когда отец еще воевал, он принес старую милицейскую фуражку. И дал совет матери, чтобы она брала меня с собой на поле, надев на меня фуражку. Татары очень уважительно относились к мужчинам и не трогали тех русских женщин, рядом с которыми был сильный пол. Одинокая женщина вызывала пренебрежение и желание ей чем-нибудь насолить или что-нибудь у неё стащить. То веревку порежут, а веревка в крестьянском хозяйстве очень важная вещь - вроде не украл, а пользоваться ею уже нельзя. То серп сломают, или черенок от лопаты сожгут. Им баловство, а нам урон. Мать много обид перенесла, пока отец воевал. Но как только татары издалека видели фуражку на моей голове, то желание навредить женщине, одиноко работавшей в поле, пропадало. Вот так я трудился мужчиной при матушке - фуражку носил.
Бани у нас были не на подворье, а у реки, чтобы недалеко воду носить. В бане сначала мыли детей, потом стариков, а напоследок - отец с матерью. Матушка заканчивала банный день стиркой. Белье развешивала тут же возле бани. Татары прятались в кустах, и, стоило хозяевам отвернуться, быстро срывали белье с веревок и неслись к себе.
Мама шла к татарскому старосте жаловаться.
Староста сочувствовал:
- Ах, какой нехороший люди! Ошень нехороший. Ай-яй-яй! Хочу тебе помогай - твой муж великий воин. Я найду твоя тряпка для него. Ты принеси мне пять ведер топленого сливочного масла и твой тряпка найдется.
Мамаша, так звали нашу корову, Дочка - корова дяди, Внучка - корова маминой сестры, Бабка - корова моего деда по отцу, изо всех сил трудились, чтобы помочь моей матушке выкупить свое собственное белье.
Матушка как-то восхищенно сказала, что у нашей коровы молоко самое лучшее - оно такое жирное, что почти желтого цвета. Помню, что крутя ручку сепаратора, заметил мечтательно:
- Вот было бы здорово, завести хоть одного бегемота!
- Зачем тебе бегемот? - смеялась сестра.
- Читал, что у бегемота молоко розовое. Наверное, оно очень-очень жирное. Один раз подоили, и пять ведер масла получили! И мама хоть немного могла бы отдохнуть.
В нашей русской части села держали на подворье до ста гусей, овец, коров, но не свиней. Зачем у соседей татар вызывать к себе отвращение?
Я так привык к этому, что и после того, как перебрался в город, свинину в рот не возьму. Русские понимают. Все народы мы понимаем. Но никто не хочет понимать русских. Только сломать хотят.
- А ваша мама белье вернула?
- Вернула. Масло мы татарам натопили.
Вернулась в купе из другого мира притихшей. Посмотрела на свои руки - нежная кожа, на ногтях типсы с замысловатым рисунком - они не знают, что такое стирка мылом на стиральной доске, они не умеют доить коров. И я понятия не имею, как сделать масло из молока. Даже о том, что у бегемотов молоко розовое узнала от деревенского старика.
Девка, лежа в его объятиях, повернулась ко мне и спросила, не знаю ли я, почему ежеминутно гудит локомотив.
- Зверей гоняет.
- Зверей? Каких зверей?
- Мы же едем по лесу. По одну и по другую сторону от железной дороги - тайга. А в тайге живут звери. Волки, медведи, лисы, зайцы. И, да - ёжики. Эти звери постоянно переходят дорогу, иногда на ней останавливаются. Чтобы их не сбить - паровоз гудит.
- Не может быть! Разыгрываешь?!
- В американском кино видела, как стада бизонов пересекают железную дорогу?
- Ну-у-у, да, видела...
- Ну, вот.
- Так у нас бизонов не водится.
- Зато ёжики водятся. Стада ёжиков, топоча, перебегают через дорогу, и машинисту приходится гудеть.
Она беспомощно захлопала мохнатыми от туши ресницами.
Он захохотал и хлопнул девку по заднице.
- Не слушай её, она над тобой издевается. Скорее всего, локомотив неисправен.
И чмокнул меня в щеку.
Но у меня всё прошло.
Спасибо тебе, старый человек из села, что на реке Каме. Вылечил.