Заветы Ильича - как сказал водитель электрички Москва - Сергиев Посад - Заветы Ленина.
Нежная ткань стала набухать и выпучиваться от тяжести других органов. Первое, что приходит в мысли телу - опухоль. И не раз уже герой литературного произведения мучительно ощущал контуры этой опухоли с мыслями - зло-качественная или добро-качественная эта лишняя ткань. И я, так же, как герой произведений, отмеривала себе срок, если это зло-качественная, и, конечно, мысли из этой ткани тайно транслировали о своей безобидности, а просто натруженности от жизни и чужих тел. Но предположение о "зло" все же сверлило тоненько и пока безболезненно.
Вот с такими мыслями, которые днем, конечно, перепутывались с потоком жизни и растворялись, я и встретилась первый раз (визуально) с Юрием Мамлеевым - ожидала увидеть другого человека, более молодого и какого-нибудь вычурного.
А когда услышала гром железа под ногами гостей во дворе моей московской норы, открыла дверь в стене и из сумерек проема увидела две крупные фигуры мужчин - одна выше и плотнее, с коротко стрижеными кудрявыми сиренево-лилово-седыми волосами и опрятной бородой, был хорошо знаком и принадлежал к таинственному миру путешествия - вечного путешествия. Частые поездки на Запад, за последние годы, ничего не изменили во внешнем облике вещей - вещи поменяли только свое качество. Черные плотные джинсы по фигуре, черная майка с коротким рукавом и неизменный черный рюкзак и две черные дорожные сумки. Одну - поменьше - несла вторая фигура, ловко и не задумываясь она пересекла маленький двор, заваленный листами старого железа с крыши. Потом Владимир пошутил - крыша поехала.
Второй мужчина был Юрий Мамлеев - в сером дорожном костюме на все случаи жизни. Белая сорочка, галстук, пухлый неприметный портфель, мягкое рыхловатое лицо, немного напоминающее лица добрых бабушек, такие лица часто встречаются у профессоров и старинных людей. Глаза немного тусклые снаружи, видящие как-то не зрением (меня это поразило сразу).
Внешне на меня внимания обратили мало. Быстро познакомились, Владимир опрокинул стол своими вещами, его восстановили на сломанный табурет, и я повела их через переулок делать ксерокс с философской статьи Мамлеева.
Пока шли через переулок в соседний, наконец, обнялись с Володей. Времени было мало, через два часа Владимир уезжал в Ригу...
Лето, Гауя, семинар, остров, лабиринт, море, мучения и непредсказуемости - все вихрем-кругом пронеслось по России до Балтийского моря. И круг вернулся в мое тело, которое припрыгивало рядом с двумя солидными господами, которые тоже припрыгивали, с пачкой ксерокопий торопились вернуться и посидеть за круглым столом. Закуска была нехитрая - соленые лисички, картошку варить уже не успевали - (а надо бы было сварить бы и дать бы в дорогу), фрукты и вино украшали стол, вокруг расположились еще три дамы - Ира и Лена, пришла Лена-Пьеро, все вынимали, как талисманы, красное вино - никто почти не пил. Много хотелось сказать, все завертелось, звонил телефон, кипел чай, листы ксерокса порхали над столом.
Мамлеев уезжал уже скоро, в Париж. Успела перелистать свои полотна, новые легкие цветы и плотные серии ("Магический театр"). Заторопились. Но... Фото на память - и на вокзал. У метро мне достался большой Володин чемодан - и нежная ткань немного раздулась, давая о себе знать - ощущение конца, возможно, близкого, приятно все еще больше делало странным.
В метро стали прощаться. Юрий поехал на Ярославский, а мы на Рижский. Ира Зубова куда-то исчезла вслед за подругой, предложив всем остальным ехать на такси.
Спустились под землю. Ничего не взорвалось и не остановилось, с запасом в сорок минут прибыли на Рижский. Желтый поезд стоял на пути, двери закрыты. Накрапывал дождь. Разговаривали сразу обо всем. Лена-Пьеро с Володей попивали пиво из рюмочки.
Когда делали ксерокс - машина забарахлила, но удалось, уже перед самым закрытием, получить все экземпляры. И у меня в сумке тогда лежали листы с автографом и телефоном автора. О чем там, я и не подозревала. Ни одной книги его не читала - всегда было сложно достать, а усердия не проявляла.
Только помню Костины рассказы, когда мы с ним познакомились - стоим вечером поздним осенним на берегу речки Серебрянки, а Костя рассказывает о Клавуше и Утенке, и много еще о чем, но в связи с Мамлеевым это вспомнилось.
Вот и Костя пришел с огромной спортивной дорожной сумкой, но, видно, не очень тяжелая, или он такой сильный. Выглядит действительно хорошо, посвежел, аккуратно одет в хорошие джинсы и вельветовую джинсовую рубашку - это было пределом мечтания шестидесятых - теперь так никто не одевается, если говорить о понимании моды и стиля, нынешнего. Во всем свои этапы развития - в одежде тоже.
Близится отъезд. Вещи погрузили в вагон. Пришли Ира и Лена. Ира в дорогу принесла в красивой бутыли дорогое белое вино. Простились, расцеловались - до 18 августа. Поехали. Машем окну руками. Улыбаемся. И каждый уже думает о своем.
2 августа.
День прекрасный. Истинно лето. Когда можно утром ходить - выходить из кровати босиком и в легкой юбочке без трусов брести по росистой травке к умывальнику под манчжурский орех - все, что прижилось от С.А. - большое будет дерево, если брат не срубит для гаража...
Так вот. Еще хорошо и тем, что дома никого нет. Иногда очень приятно, когда никого. Сад и дом сразу затихают и становятся настороженно-значительными. Никто не пробегает перед холстом, никто косо не смотрит, никто ничего не спрашивает, и этот никто охраняет и успокаивает все вокруг, и мешает только мысль о том, что скоро все сбегутся снова и все перебаламутят, как купальщики в лесном пруду, и покой перестанет отражать, как мутная гладь озера, заботу НЕБЕСНУЮ. Эта умная мысль меня посетила.
Мастерская на втором этаже тоже уплотнилась - начала копию Ирки с Рыбой, попутно поработала над лабиринтом и цветком Химерикалисом - темно-бордовый. Вчера начала писать его у соседей. Крутые цветочки! Цвета тончайшие, лепестки у наружной триады плотные, у внутренней - нежно-бархатно-шелковые с оборкой гофре вокруг, огненно-желтый треугольник из глубины зева, а оттуда извилистые тычинки, как шесть жал змейки, и длинный розовый пестик, тоненький. Все это чудо живет один день. Писать было трудно. Солнце уходило, цвет менялся, место было не очень удачное, сбоку слишком - нутра не было видно, и старушка-домработница мне сразу об этом поспешила сообщить. Цветы мне отломили от стебля, дали с собой - плотный, как неживой, но в мисочке с водой, часа через два к вечеру стал свертываться, складываться, чахнуть. Утром это был уже мертвый, склизкий внутри бутон, листья внутри как-то растворились, а наружные скрючились, от змеек осталась только буроватая жижа.
Когда Неля безжалостно его сорвала, не поверила своим глазам - кусочек сахара просто так не получишь... Вот и за позирование Химерикалиса - кабачок + цветное фото. Что за таинственные лилии эти Химерикалисы, так и влекут.
Лабиринт
1994 г. июль, Гауя.
Песчаный остров, намытый рекой после разлива, длинной косой примыкал к островку, уже обросшему кустарником, как зеленый мех на опушке воротника крепового песчаного платья в стиле модерн. У опушки волос-воротника в воду зеркала реки плоским тонким профилем всматривалась женщина - губы омывались нежными струями реки, глаза полуприкрыты.
А песчаный креп платья покрывал орнамент из белых и черных следов птиц и их теней, скользящих от края к краю, чаек и ворон, бабочек и стрекоз, следов босых ног отдыхающих и несколько полуобнаженных тел. На груди песчаной девушки, как брошка, покоилась изумрудная лодочка, весла, как булавки с бриллиантами, утопали в воде вечной реки. Было пустынно и
тихо.
И вот в один из дней на песчаном крепе стал вырисовываться новых таинственный орнамент - средневековый лабиринт из семи колец. Подол платья украсил причудливый орнамент из знаков.
Нежные сухие веточки обозначили линии - это было уже похоже на платье женщин художника Климта. По лабиринту днем и ночью стали ходить люди, пылал жертвенный костер, освещая по ночам причудливые тени, звуки До Ре Ми Фа Соль Ля Си До с искрами улетали в небо. Шел процесс очищения. Лабиринт был тяжелый и вязкий, после трех-четырех кругов ноги наливались свинцом, и приходилось выйти, сделать глоток свежего морского чая и ветра для новых кругов.
По утрам все чистили перышки после ночного полета в лабиринт по своим избушкам в вековом сосновом лесу среди дюн. Море отступило от этого берега на четыре километра. Но по руслу реки Гауи можно было выйти к морю, к Балтийскому заливу. Сильное течение выносило много песка, и по широкой отмели иногда тихой рысцой проезжали всадники. Здесь река навсегда растворялась в море.
Обычно по вечерам, после дневного жара ходили к морю короткой дорогой, через вековой сосновый лес, и вечерняя тропа из полутьмы выходила через дюны к золото-розово-перламутровой огромной морской лагуне, только далеко справа и слева были узкие полосочки берега с огоньками - точками вечерних костров, чаще всего их было девять - во всяком случае, в первый вечер - точно девять. В тихое прозрачное море, медленно удаляясь от берега, к глубине, уходили дервиши, чтобы охладить свои горячие и тяжелые тела в растворе морских солей, и часть тяжести и жара уходила в воду моря и согревало его огромное тело человеческим теплом.
Охладевшие и утихшие тела выходили к огню костра, и снова подогревали его снаружи и изнутри морским чаем, и снова шли в прохладу.
Лес тоже получал человеческое тепло, и звуки нежного щебета человеческих голосов на ночной тропе оживляли лес.
Лабиринт жил днем и ночью. То, что разрушали днем, поправляли утром, ночью опять что-то рушилось, и утром снова поправляли. В лабиринт ходили группами, группками, парами. И в одиночку.
Ранним утром, после нескольких дней подводного плавания, я отправилась в лабиринт. Одна.
У меня была там задумана работа - украшение лабиринта перламутровыми ракушками. К каждой палочке по кругам захотелось положить, как плошечку с огоньком, створку раковины. В руку можно было с острова собрать не так уж много ракушек, и после каждого выхода из лабиринта мне приходилось возвращаться остров за новой порцией. Это было довольно медленно, у каждой палочки я читала Иисусову молитву, ракушки в руках заканчивались, и я снова шла на остров, стала карманы курточки наполнять ракушками, и так три выхода из лабиринта я сделала. Но лабиринт мне сказал, что не так интересно быть отличницей, надо идти к людям, много всего неповторимого происходит каждую минуту в золотом "подводном" царстве. Надо было возвращаться в лес, с середины реки еще раз оглянулась на остров - опять вороны бросились к знаку с глазом в середине и уселись пока смирно. Чайки сидели на подоле песчаного крепа.
А когда ранним утром я подходила к острову, вороны, шумно болтая, гуляли по лабиринту. Чайки тоже прогуливались вместе с ними, но очень деликатно. Две стаи - черные и белые - боролись за лабиринт, каждая по-своему.
Прежде чем заходить в лабиринт, я пошла поправить и посмотреть знаки. Много палочек было вытащено. Я поправляла, выбрасывала мусор и шла к следующему. И вот на знаке с глазом, прямо на сам зрачок, была сложена целая горка палочек, больше всего следов ворон, перьев и больше всего разрухи. Птицы с высоты полета наблюдали за мной, казалось, что и еще кто-то наблюдает, хотя не было ни души.
Часть II.
1. Окончание работы украшения лабиринта
2. Знаки в природе - ромб из бревен, ромб из песка с водой
3. Вопросы и ответы. Разговор с лабиринтом
4. Вечное пространство для творчества
5. Выходы на остров и возвращения
6. Разговор с водой - плыть по течению.
7. Разговор с ветром и деревьями - Бог видит все
8. Второй разговор с лабиринтом - дай талант и терпение
9. Единая черта
10. Одна картина, свои герой и героиня
11. Зритель и творец
12. Лошади
13. Шпаги
14. Замок - Царникова - (поиск)
15. Танцы на шоссе
16. Розовая палатка, белый туман
17. Китайская ширма - упругий тональ
18. Стучите - и достучитесь
19. Знаки пространства, звуки, цвета
20. Цвет ордена - изумруд
А под соснами жизнь перетекала из одной избушки к другой - собирались они группами, чтобы как-нибудь беде помочь, а потом серебряными трупами уплывали в ночь...
Читали Космические Легенды и сказки Гауфа, и Маленького Мука, и Роман Кота Константа Марса. Утром, днем и по ночам - карнавал с переодеваниями - Д. Карлос привез несколько мешков secondhanda - это был Бал, все получили новые наряды и кутили всю ночь напролет до белой зари. Туман над лабиринтом скрывал все вокруг, и только сухие палки торчали из бескрайнего песка - мертвая пустыня, и как мираж - розовая палатка в белом молоке тумана нежно мерцала. Утром она исчезла - во всяком случае, днем, когда я снова пошла в лабиринт, - ее уже как не бывало никогда. По лабиринту ходило несколько человек. Прошла круг - ракушки почти все ровно лежали у вешек, захотелось продолжить и закончить задуманную работу в лабиринте, и тогда лабиринт вдруг открылся, он стал разговаривать со мной на каком-то своем языке, но я все понимала. Понимала, что когда найдешь свое дело в лабиринте, то все становится
очень просто. Прохожу круги - выхожу, собираю ракушки, мою в реке, возвращаюсь, часть дороги иду не нагибаясь, там уже есть перламутровые глазки - дальше аккуратно и с молитвой наклоняюсь к каждой вешке, встаю на колени, так легче двигаться. Люди обгоняют меня, но мне некуда торопиться, лабиринт разговаривает со мной, а я с ним. Не только просить у лабиринта, но и отдавать, и, выйдя в очередной раз, ухожу далеко по острову за раковинами, и вдруг вижу ромб воды - с двух сторон гряды из песка, с двух других сторон бревна, и в этой глади, как в зеркале, читаю: дно (земля) - толща воды - поверхность воды - и воздух - на дне из верхнего мира видно все, и привлекает внимание только то, что движется, жучок по дну, какой-то пузырек, но ветер, который проносится рябью по поверхности, дна не затрагивает, и только легкий пузырек, выйдя на поверхность, подхватывается волнами, а по ним скользит пушинка, и вот пузырек, уцепившись за пушинку, уже подхвачен ветром и летит, и растворяется в ветре - а дно по-прежнему мертво.
Ветер пробегает еще раз, и какие-то таинственные иероглифы возникают передо мной на секунду. Я ощущаю себя Абсолютом перед магическим окном.
Больше этого ромба я уже не видела на острове в другие дни, а тогда я собрала ракушек в майку на животе, целую охапку, и быстро, за один круг, закончила раскладывать перламутрики, и тут поняла, что конца этому нет - теперь можно соединить все точки, потом по второму кругу, потом орнаментом, потом в каждую положить камешек, шишечки, перышки, и так далее - до конца жизни можно разговаривать с лабиринтом. Было ощущение счастья. Пошла в реку, легла по течению - река приятно несла вперед, хотелось как можно тише и незаметнее плыть среди воды, чтобы даже тень не отставала от меня, не оставляя тени.
Единая черта, когда все принадлежит, все, что делаешь, одной крупной идее, и тогда можно далеко и надолго уходить из лабиринта, и лабиринт будет помнить о тебе тоже, и ждать, и подавать тайные знаки - другой ромб - уже просто среди песка - нерукотворный. Чистое отражение неба, без единой соринки на дне, и стрекоза над водой, и ее отражение в ромбе. Я не умею еще до конца читать для себя знаки, но тогда я еще что-то поняла, что такое единая картина, которую ты пишешь всю жизнь, и через нее очищаешь себя. Это и есть твое зеркало. Японская и китайская тушь - доведенная до блеска каллиграфия - иероглиф - знак и текст одновременно. Загадка для Европы.
"Лабиринт - дай мне терпения и таланта закончить иллюстрации к Роману". - Ответ: "Это твой кубический сантиметр Шанса - знай это и помни. Оборви лишние нити, не жалей старых связей, будут новые. За тобой слишком большой груз - брось, как с воздушного шара, чтобы подняться выше. Не жалей ни о ком. Все придет", - это говорит мне лабиринт.
И когда я стала украшать лабиринт - я ощутила себя творцом, а не зрителем. Володин двойник зашел в лабиринт - тот, кого я приняла вчера за Владимира, когда стояла на другом берегу - он собирался ходить по лабиринту.
Изумрудные рубашки и лодки мелькали всюду - это ответ на мой вопрос о цвете Ордена - Изумрудная Скрижаль.
Деревья, кроны серебристых ив, как множество лиц - профили, глаза, уши, листва трепещет от дуновения ветра, и ветер уносит секреты, что деревья своими листьями нашептывают с утра до ночи обо всем, что видят. Ветер - это глаза и уши Бога, может быть. Говорят же, Бог видит все - это его слуги на земле, природа - служанка Бога на земле.
Как у Пушкина:
Ветер, ветер, ты могуч,
Ты гоняешь стаи туч,
Ты волнуешь сине море,
Всюду веешь на просторе,
Не боишься никого,
Кроме Бога одного,
- и Ветер ответил:
Постой, - отвечает ветер буйный,
Там, за речкой тихоструйной,
Есть высокая гора,
В ней глубокая нора,
В той норе, во тьме печальной,
Гроб качается хрустальный
На цепях между столбов.
Не видать ничьих следов
Вкруг того пустого места.
В том гробу твоя невеста...
Каждое утро дарило что-то новое - вернее, то, что ты хотел себе подарить сам. Выхожу рано утром из домика - все уже оживленно бродят среди сосен от избушки к избушке, и слышу - Владимир говорит Коту: "Мы небольшой группой идем в Царниково и к обеду вернемся. Желание следовать за ними пронзило меня молнией - но пока я торопливо делала утренние сборы - папку с рисунками в домик, взять денежку у Вадика и еще кое-что - только увидела хвост процессии - красную майку Айгерса - пошли налево через волейбольную площадку. Но через пять минут их след простыл. Выбежала на шоссе к мосту - никого. Солнечный утренне жаркий асфальт. Чувствую - надо в другую сторону, бегу обратно к киоску - где же эта дорога - пешком - люди на шоссе говорят, идти пешком до вечера - думаю - пошли на станцию. Я вдогонку с бутылкой пива на машине - поезда еще не было, но и их - ни души. Только Инесса и Игорь Звездочет - едут в Ригу, говорят, что они все пошли пешком в Царниково. Загадка. Тут приходят Ингрида и Янис - говорят, пошли пешком, но по какой дороге - не знают.
Стали пить пиво. Одна электричка ушла, а моя утренняя молния не утихает. В погоню, разыскать, найти правильный след. Другая электричка - через полчаса. Ни о чем не думаю, пью с ребятами пиво, вспоминаю скачки на лошадях в лучах заходящего солнца.
Первый раз я сидела в седле на лошади - это особое чувство. Может быть, немного похоже, когда первый раз сходишь с яхты на берег. Мир становится иным - как бы из объемного попадаешь снова в плоский. Так и с лошадью. Она высокая и теплая, шла легким шагом, чуть рысцой, конечно, поняла, что я шляпа и вообще никуда идти не хотела, стала у забора с товарками щипать траву, но, спасибо Ангелу-Хранителю, не сбросила - а один перелетел через загривок, хорошо, что удачно. Так вот, вспоминали этот день, сидя на станции. В буфете на обоях были лошади. Подсел какой-то латыш - говорит, люблю слушать о лошадях, угостил блинчиками с мясом, рассказал, как отвернулся и украли мешок с деньгами, а я все выспрашиваю их - где может быть почта в Царниково. Ведь они пошли звонить на почту - ребята сказали мне - если чувствуешь, что хочешь ехать, то езжай - тут же подошла электричка. Я прямо из-за столика рванула в дверь поезда, еще два алкаша сели вместе со мной. Думаю: ну что же я теряю, так же вернусь, прогуляюсь по городку, если не найду - приеду обратно, и все. И радостно и свободно было на душе. Выхожу на станцию, а это следующая остановка, думаю, сперва надо в туалет, чтобы в городе без проблем ходить, пошла к туалету, смотрю - на центральной площади перед вокзалом базар, поднимаю чуть выше глаза и вижу - на ступеньках центрального дома, а это и есть почта - путешественники. Все как один, первого увидела Лисенка - обрадовалась очень и, забыв про туалет, - к ним. Сначала они даже не поняли, кто я, и как, и откуда, недолго подивились, пили вино, пели, и стали выяснять, какой дорогой, - они шли, оказывается, через лабиринт, через остров и вброд через реку - да это мне и в голову, конечно, не могло прийти. Не знала направления - а оказалось, эта дорога очень короткая.
Я звонить в Москву не стала. Боялась, что какое-нибудь нелепое сообщение испортит настроение, что-то нарушит. Феклуша плакала. Оля поступила в Строгановку.
Сейчас ночь. Сижу за столом, на втором этаже - как вся жизнь переплетена. Передо мной плетеной блюдо с сердоликами - стоит здесь уже шесть лет, собирали мы эти камушки с VR, десять лет тому назад в Хабаровске, а потом расстались. И чего они только не повидали здесь на втором этаже. А теперь вот VR снова перебирает со мной эти камешки. А Кот со своей Ирой спит на моей кровати, где три года тому назад я ждала его возвращения ночью из Калуги - и он приезжал и благодарил, что не гасила лампу до трех ночи - раньше электрички ходили почти до утра. А сейчас пришла последняя - никто не приехал. VR собирает Катю в Испанию, и всякие асфальтовые бесконечные дела - это не на березе искриться, хотя это и есть разряды городского напряжения - залезть на дерево и сжечь городской астрал через кусочки газеты - сидеть на березе ночью, пить пиво и жечь кусочки газеты, освещая себя для застольной компании у костра, такие шуточки только до топора могут довести или ружья - хорошо, мы не охотники. Так однажды VR приветствовал нашу компанию - мы жарили мясо у костра, а он приехал из Москвы и так подшутил - Костя стал нас защищать от этого огня на березе, взяв топор из сарая.
20 августа, конец лета. Заветы. Дождь, Юля и Саша собирают мокрую красную смородину - как гроздья рубинов, висит она среди яркой зелени лаково мокрых листьев.
У меня портится зрение и зубы - одни дырки, глубокие в зубах, но пока еще только по бокам, спереди держатся - долго ли. И глаза, говорят, зрачок слишком сильно сокращается от перемены взгляда вдаль и на лист бумаги. Вот сейчас - выпила с утра рюмку вермута с тоником, Кофе. Буквы сами съезжаются и не в фокусе - как игра, но ведь это показатель - зрение портится. Морковь, морковный сок, витамин А. Трудно поддерживать руины, лучше довести их до романтических развалин, зарастить травой и дикими цветами. А потом кто-то купит эти развалины и начнет строить новый замок. В долине реки Гауи у Вадика и Инессы (а ведь Айгерс говорил, что Вадик возвращается в пятницу уже в Ригу, почему-то я решила, что он едет из Голландии раньше, ради семинара. А семинар с пятнадцатого, и подумалось, что в Голландии тоже до пятнадцатого - автоматически перенесла один срок на другой). Так вот у Вадика и Инессы есть развалины их родового замка, вернее, замка Инессы. Ведутся разговоры о его реставрации для Ордена. Может быть, может быть. Но замки уже стоят повсюду, некоторые строят заново, и вот, возвращаясь из Царникова, тогда, в тот летний, справа, совсем рядом со станцией, подороге, пешком возвращаясь в избушки - видим недостроенный трехэтажный замок, с балкончиками и трубами камина над крышей. Липовая старинная аллея ведет прямо к подъезду. Владимир решил свернуть. Люди работают снаружи на лесах, накладывают плитку вокруг окна, без рам еще. Спрашиваем - можно ли взглянуть внутри? Сначала неохотно, но вежливо, не отказывают, но и не приглашают - дескать, нет еще лестниц наверх, только трапы, опасно, - говорим, что мы не боимся и очень хочется взглянуть внутри. Нас: 1) Лисенок 2) Карлис 3) Пьеро 4) Феклуша 5)Айгерс 6) Джон 7) Дедушка-Черника 8) Владимир и 9) я. Кажется, кто-то был еще, но кто? Как будто все - и вот нас девять человек, с сумками вина и зелени (ах да, еще Наташа - вспомнила, она чистила апельсин лотосом, может, кто-то еще - не помню). Так вот, мы постепенно стали проникать в замок - поднялись по первой лестнице через парадный вход на первый этаж - справа зал с камином, слева комнаты, - на второй по лестнице - анфилада слева - справа. Облюбовали комнату-зал с видом на аллею и далекие поля у реки, окно без рам и стекол продувал легкий ветерок, за стенами был жаркий июль, полдень или даже за полдень. Рабочие в замке даже как будто нас не замечали, продолжали тихо постукивать, время их близилось к обеду. По кругу произносили маленькие тостики, закусывали сладкое вино зелеными сладкими перьями латышского лука и тминным черным с горчицей. Высшее наслаждение - лук, хлеб, вино - и по замку разлился нестройный, с первого запева, хор, а капелла: "Тихо вокруг..." - вальс манчжурский. И вот все ритмичнее и стройнее звуки, молоточки притихли, слушают и, кажется, даже улыбаются за стенами. На подоконниках лежали кувалды, гвоздодеры и уровень на суровой нитке - строительные приборы, они же масонские символы каменщика. Стали уровнем на уровне сердца измерять степень амплитуды вибрации в Королевстве - у Дедушки, у новенького Дедушки с черничными губами, по прозвищу Могильщик - девушка Инга - суровая нить стала интенсивно раскачиваться. Кончик уровня - бронзовая гирька с заостренным носиком. У Лисенка - слабее, но глубже как-то. Тут Пьеро предложила начать расщепление Феклуши гвоздодером, а Айгерса сразу кувалдой, приготовили инструменты и выпили еще по тостику. Решили проверить, что творится на этажах замка, и все разбрелись по залам и галереям. Я забралась, с риском для жизни, на самый чердак, и среди стропил в середине крыши было приоткрыто окошечко в небо - лестница-стремянка стояла прочно. Поднялась и выглянула, и увидела отблески солнца там, в далеком озере, то ли на повороте реки - это был четвертый этаж, самый таинственный, там жили птицы и пауки плели таинственные лабиринты. Очень осторожно, держа контроль, стала спускаться, потом по сходням-трапу на следующий этаж - тут у края перил стояли Лисенок, Айгерс и Карлис - стали целоваться и посвящать друг друга в королевские степени. "Над сопками Манчжурии" уже неслось из большого зала на третьем этаже - там стоял стол рабочих, скамьи и кроватка у стены, - приглашали их пригубить вина - они вежливо отказывались. Тостики шли по кругу, к столу не садились. Владимир с Черникой сидели на диванчике у стены. Владимир строго наблюдал за ходом ситуации, не показывал виду, как всегда - твори каждый что хочешь, отвечать тоже будешь сам. И тут мне показалось, что рабочие тяготятся уже нашей компанией и готовят салат со сметаной из овощей - уже довольно долго, и не садятся за стол - мы же крутились, как осы над вареньем. И тут я шепнула Володе, что не пора ли нам спуститься в другой зал? - Да, пожалуй, - я почувствовала, что что-то сломалось. Рабочие сказали, что, дескать, вот каминный зал, разожгли даже огонь, но к столу не пригласили, сказали, что стесняются, а надо поесть. К камину уже Владимир не пошел, вышли с Джоном и Карлисом чуть позже - все-таки посидели у огня - никого нет, ни возле, ни на дороге - постояли, послушали. (Ах да, вспомнила - еще же был Козлевич, мы с ним потом по очереди мылись в душе, самодельном на участке замка). Решили заглянуть за замок с другой стороны - и правильно, оказалось, что там они все, Айгерс уже тоже принимает душ, Джон сидит за решеткой забора и внимательно следит издалека. И вот уже не помню, как появился хозяин (очень крупный моложавый мужчина с волевыми, но мягкими чертами лица) и стал перебрасывать бревнышки для обшивки подвала в русском стиле, половинками, как избушка. Стал говорить, что хозяин не он, а тот, наверху, дядька мастер, дескать, и хозяин, а он рабочий, приехал на Мерседесе. Он с Феклушей и Пьеро перекидывает бревнышки, а я сижу на высокой куче и углем на рубероиде и кирпичиком темпераментно царапаю его портрет, потом отрываю кусок и дарю ему, он, кажется, в ужасе, но вежливо говорит "спасибо", и говорит, что повешу на чердаке - почетное место. Я бы на его месте так и сделала.
Потом мы с Карлисом и Феклушей заканчиваем перекидывать штабель бревнышек - жара и пыль от цемента, но втроем очень быстро переложили весь штабель. Феклуша, Пьеро и Карлис не могут остановиться, бревнышки летят уже с самого дна, как карандаши - все, штабель раскатился, работа закончена - все принимают душ. Жара, вода приятно прохладная, мы в душе вместе с Козлевичем - все наблюдают этот спектакль, Козлевич сладко улыбается и крутится, как планета вокруг своей оси, задрав нос под струи воды. Для всех перестали существовать физические тела, только сущностные, и каждый старается работать над своим сущностным телом и того, кто попадется под руку, все меняется и перетекает. Вот последние брызги, Пьеро-Феклуша-Карлис... а все уже дальше, дальше, мистерия "Замок" продолжается уже на аллее под старинными липами, сидим посреди дороги - машины куда-то исчезли. Феклуша бредет из замка босая - потеряла Золушка-Синдирелла сразу обе туфельки, возвращалась, искала - нет как не было, исчезли - все идет быстро - исчезли - поискали - забыли... Тостики под куполом вековых лип продолжаются, все кружится в листве золотыми бликами уже предвечернего солнца, но до заката еще далеко, июль, жара, пыльная мягкая тропка ведет таинственно к реке, вдоль берега к лабиринту-острову - последние прощальные взгляды на НАШ, наш древний замок - он как-то затих и посвежел - поворот налево, вдоль других домов идет дорога, но это просто дома, тоже недостроенные - замок только один был для нас... Еще малюсенькая стоянка на тропке - легли-прилегли и присели вдоль дорожки - а за высоким забором - теплицы, как тюрьма, а может, правда тюрьма, или какая-то фабрика - окна разбиты, так, будто старинные письмена. Людей нет нигде. Или они не видят нас, а мы не видим их. Мы невидимы. Мы идем по лабиринту и выходим на поляну с тремя ивами и черной лодкой. Новый привал. Жаркое купание в мелкой реке, по течению и обратно ползком по дну, все голенькие и кругленькие, только сущностные грудки и попки мелькают среди брызг и травы - физических тел нет. Мы выше этого - рыбак стоит невозмутимо с удочкой, в трех метрах от нашего костра - развели огонь, оглянулись еще раз - в той же позе, но уже в четырех, потом в пяти, а потом исчез тихо - как не было. А рыбы тут полно - лещи огромные копченые, горячие, нам приносила тетя в корзине. Как раз в те моменты на семинар, когда напряжение доходило до ручки, но Костя тоже человек, да еще Кот - запах свеже-горяче-копченой рыбы его пленял, и он сдавался - перерыв на пятнадцать минут. И все собирались, уже облизывая масленые губы, гонец уже бежал за пивом, и острый угол уже направлял свой разряд в землю или на небо, семинаристы крестились внутри себя - молния миновала.
Так вот, жаркое купание, под пристальным надзором Рыбака, сменилось жарким сном у костра. Тела лежали, как после Куликовской битвы, только вороны и чайки опасались выклевывать печень - тепло отгоняло их, жар опалял перья и клювы. Они парили в небе и присматривались. Белые и черные. Ветер овевал нежными струями мокрые, влажные, как от росы, спины, и нес кристаллики снов в другие миры, а из других миров приносил ответы и загадки - где мы, кто мы, куда и когда - а паук на чердаке в замке неустанно плетет свою паутину Сада расходящихся нитей, такая же паутина, только хаоса, на истлевшем листке, круглом, как полная луна, на листке осины - хаос, паутина - порядок, а после - стаи рыбок - на дне мелкой воды пробегает тень, она бежит за рыбками по дну, без преград, впитывается в песок и каменеет навечно.
От тел после сна на траве остаются примятые контуры, и когда костер превращается в пепел - холодной ночью эти отпечатки встают и раздувают тихий белый огонь, и, прозрачные, греются около этого огня, а путники с реки видят легкое свечение на полянках и думают, что это блики луны.
Уже в темноте мы перебрели на остров - там горел жаркий костер. В лабиринте и семинаристы чего-то ждали, лабиринт был пустой.
И вот мы вышли сущностно голые-обнаженные из реки, бросили одежду на песок, и втроем - Лисенок, кто-то еще, может, Наташа или Пьеро, вошли в лабиринт в темноте и бликах от костра с тихой молитвой, мы пронеслись по семи коридорам и переправились вброд дальше, к сосновому бору в дюнах, откуда море отступило на четыре километра, растворились в темноте - на острове пылал костер. А на том далеком берегу тихий беловатый свет был на том месте, где мы коротали сумерки у потухшего костра.
Воспоминание о путешествии на Дальний Север.
1997 год. Заветы Ильича. 21 час 21 мин.
Мысли сталкиваются, как льдины в ледоход, наезжают, хрустят, складываются в мозаику. С какого осколка воспоминаний начать? Сюжет первого далекого осознанного путешествия, даже специально задуманного однажды мартовским солнечным днем, в центре Москвы, на Пушкинской площади, пробираясь среди толпы весенних прохожих с букетиками южных фиалок и мимозы, мой голос произнес: "А хорошо бы уехать из Москвы далеко - на край земли, на Камчатку!" Было желание выпасть из круга и перейти на другую орбиту.
И вот в конце августа, после защиты диплома, огромный желтый чемодан (как в фильме у К. Досталя). Два бородатых московских художника - скульптор и живописец, мама, наша с живописцем маленькая Катя - шесть с половиной лет - провожали меня в Магадан.
И поэтому четыре года назад, услышав от режиссера А. Орлова, что к нему приехал его друг, тоже режиссер кино с Чукотки, я мысленно опять стала собирать свой желтый огромный чемодан. Но сказочные врата открываются лишь однажды. Но...если не перестаешь ждать, то открываются еще какие-то маленькие окошечки и дверцы, и вот открылась дверца. О воспоминании, о путешествии можно снять маленький фильм, и его увидят на Чукотке. Фильм о художнице Татьяне, которая с 1980 по 1981 год работала главным художником магаданского театра.
Долгий путь с посадками в Красноярске, Якутске - тогда еще не было прямого рейса - и вот под крылом самолета кипящее море - ужас! Мы садимся в волны! Нет, это застывшее кипение земли, поросшее мягкой зеленью, ниже, ниже, вот мы в котловине, сопки немного выше, - и вот аэропорт - долина среди сопок в шестидесяти километрах от города. Сентябрь, темная ночь, похожая на южную. Свет прожекторов выхватывает из темноты лиловое море иван-чая. И директор театра, совершенно южный человек с черными усами и в черных очках, и совершенно северный белый главный режиссер театра, встречают (рейс с материка прилетел с большим опозданием) нас - Т. И. Сельвинскую и меня - двух театральных художников, один уже опытный и знаменитый - это мой первый учитель в художественном училище - и я, начинающий, хотя в то время мне было уже тридцать лет, и мне было предложено в театре исполнить роль главного художника. И я стала ее исполнять.
Два монтировщика дотащили мой огромный чемодан - теплые вещи, книги, фотографии, краски - до моего нового жилища - четвертый этаж, маленькая комнатка в общежитии Управления культуры; хозяйка - бурятка. Было там всегда тихо и пусто.
И только вдруг на несколько дней приезжали с дальних краев, с трассы на семинары группы. Если мужчины - то привозили много икры, выпивали и пытались ухаживать. Если женщины - то угощали горячими супами и много стирали - вся и всё, плащи, куртки, платья, все, что у них было, видимо, горячая вода там, где они жили, была редкость.
Разговаривала я с ними мало - с утра до вечера была главным художником театра. Две труппы - драма и оперетта. Я уже начала работать над "Периколой" Ж. Оффенбаха, Т. И. Сельвинская выпустила свой спектакль и улетела в Москву - и я осталась одна на краю земли.
По утрам было всегда ясное золотисто-лазоревое небо, и темнели сопки, как огромные тела окаменевших гигантов, проспект К. Маркса уходил куда-то вдаль, а я заходила в театр, который строили заключенные ГУЛАГа, многие работали в театре. Магадан - столица Колымского края - жители выглядели вполне столично. Нарядные дамы, приятные, аккуратно одетые мужчины. Стала осваиваться.
Однажды, ближе к вечеру, я пошла к Нагаевской бухте. От дома это было минут десять. Два-три барака, спуск, поворот - и вот я вижу незабываемую картину: свинцовая вода, вдалеке двумя мордами утопают темно-сиреневые сопки, и очень высокое небо, и очень пустынно. Спустилась по песчаной тропинке с крутого берега к воде, заросли пижмы, иван-чая - говорят, что в июле-августе здесь жара, но весь лед все равно не тает.
И вот я - совершенно одна в этом городе - иду по кромке бухты - от края до края километров пять. Будний вечер. Никого вокруг, никого, только какие-то мальчишки с косогора
скатываются на берег и куда-то исчезают. Сижу на белом, омытом Охотским морем дереве, рядом был костерок, лежит бутылка из-под Плиски и фужеры. Так в Магадане распивают на троих.
Люди спокойные, очень добрые. В автобус на конечной остановке набилось много народу, возвращаются из порта, с работы. Уже темно. А я с букетом, с какой-то корягой, в зеленой шляпе, в зеленом велюровом пальто и сабо с золотыми носами - главный художник.
В комнатке я уже не одна. Стены быстро заполняются портретами на фоне суровых магаданских пейзажей.
Первый снег выпал в конце сентября, огромными пушистыми хлопьями, и падал как в кино, пока все не покрыло толстое белое одеяло. И наступила зима. Окно плотно залепило снегом, и уже не видно было дальних снежных верблюжьих горбов - за ними был Ледовитый океан...
Сны и сновидения.
3 января.
Сон. Идем по большому залу ожидания, аэропорт или вокзал, или морской порт. Красиво, много людей, я иду с Витей Д-гом, и тут мне вручают красивый красный конверт, даже бордовый, глянцевый и длинненький, или у меня там был почтовый ящик. Письмо от Владимира - хочу найти место, где его распечатать, пробираемся сквозь зал, все мне не нравится, хочу более укромное, тихое место - то письмо чуть не вырывают у меня, то я его чуть не роняю, вернее, роняю, и оно чуть не ныряет в вентиляционные щели в полу - пол мраморный, кремовый. Тут я понимаю (а В.Д. отговаривает меня открывать сейчас), что необходимо вскрыть и прочитать, а то его можно потерять.
Там темно-кремовая бумага, и вначале написано, что текст понять мне будет трудно, и тут письмо превращается в картинки. На ветке сидят три желтые птицы типа канареек, потом они вспархивают, оказывается, что они сидели на ветке большого красивого темно-зеленого дерева, на берегу, почти у воды темной заводи или тихой неширокой реки, лето и темно-золотой вечер.
3 января.
Сон. Шесть девушек выныривают из воды, и три крайние, золотистого цвета - Феклуша, я и еще кто-то, а три другие - как бы совсем в тени - черно-зеленые. Это М. Новаго и еще какие-то художницы, и даже один среди них юноша - и, увидев себя среди трех золотых, понимаю это как знак, но становится как-то неудобно, и я начинаю объяснять Виктору, что это просто совпадение, а те люди вообще посторонние, поэтому они в тени, и как-то начинаю зачем-то выкручиваться, на этом все и заканчивается. А письмо было длинное, от Владимира...