Спеццафер Фиоретта : другие произведения.

Маэстро Паяц

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Под сенью злой Луны и звезд, на темных холмах кружится смертоносный хоровод из нечисти, эльфов и сатиров. И горе тому человеку, что застанет безумное веселье, сама смерть утянет его в дикий пляс. Стоило Агнессе коснуться рукой незнакомца - любимца злой Луны, как к ней потянулась сама Смерть, как обнажились кровожадные улыбки иных - тех, кому светит только солнце мертвых. И что остается? Затаиться или позволить утянуть себя в страшный танец?

Пояснения к незнакомым словам можно найти здесь Приложение

1.

О великий ветер, то насмешливый, то заунывный, я пожелал тебе смерти. И остался без шляпы, ведь ты унес и ее. У меня теперь нет ничего, но моя ненависть проживет, увы, дольше тебя. [1]

  
      -- Mare Incognito
   Приток Сазавы, сбегавший с лесистых холмов, отделял Старые Орешники, квадраты полей и пастбищ  от древнего замка Волчий Угол, окурженного хвойными, мрачными лесами. Замок хоть и был облагорожен неоготикой, все равно не мог скрыть своей угрюмости и недоброжелательности. Он сурово взирал с холма с засыпанным рвом на дорогу, по которой сновали редкие машины, на свои угодья и подопечную деревушку, которая должна была искать у него защиты, как в старые времена, когда по его лесам бродили волки и лешие. Если взглянуть с крепостной стены на противоположный берег, то становилось ясно, что времена изменились. Белые аккуратные домишки, хоть и старые, но ежегодно обновляемые, разжились красивыми садами полными цветущих деревьев, а единственная церковь Святой Людмилы - ровесница замка, уже давно сменила, как и замок, свой грубый романский облик на приятную, светлую неоготику, нежилась среди белых гортензий.
   Только когда опускалась ночь, появлялось странное желание проверить лишний раз замок на двери. Этот край пусть и изрезан магистралями и в городах огни горят всю ночь, полнился историями. Волки лет сто уже не показывались у обжитых земель, но нечто иное, нечто что ни города и ни стены не останавливают, жило себе и в лесах, и на чердаках, и в подвалах, и среди цветущего рапса.
   Агнесса легко бежала по невидимым в густых, почти ночных сумерках дорожкам, все дальше от деревни и старалась не думать о бабушкиных предостережений. Хоть ее и охватывало широкое кольцо из полей и засеянных горохом и рапсом и бесконечно зеленых, все же куда бы девушка не бросила бы взгляд, всюду возвышался стеной лес. Он надежно оберегал Орешники и Волчий Угол от шумных магистралей, проезжающих машин и вечно любопытных туристических глаз. Найти их даже по дорогам и картами было нелегко.
   Во мраке, где только-только зажглись Большой Ковш и Арктур, слабый ветер перекатывал волны по цветущему рапсу, потерявшему свой желтый цвет. Небо на востоке уже было непроглядно черным, а запад озарялся зодиакальным светом. Дорога уводила ее в сторону дальше от реки, сокрытой зарослями ивняка, но Агнесса знала, что она неизменно приведет к заветному бережку.
   И все же эта мирная картина нисколько не успокаивала Агнессу, спешащую по дороге меж плетеней и полей, она уже жалела о своих поспешных решениях, о своей забывчивости и упрямстве, и с каждым шагом ей становилось все страшнее среди этих бескрайних угодий. Лес у самого горизонта выглядел мертвенным - страшным, безмолвным великаном, готовым к долгой осаде. А шепот и шелест цветов и стеблей казались смешками притаившихся существ. Ей казалось, что брось она ненароком взгляд в сторону, как обязательно приметит чью-то одинокую фигуру меж стеблей.
   Чью-то, но не человеческую.
   Кроме шелеста рапса до ушей Агнессы доносилась трель камышовки и далекое пение козодоя - они немного успокаивали ее сердце, напоминая, что мир все такой же, как и прежде.
   Там, где кончался рапс, дорога разветвлялась. Одна тропинка бежала дальше по чистым, невспаханным полям, Агнесса прекрасно знала, что она сделает широкую дугу и выйдет к берегу реки. Вторая же тропка пролегала ниже полей и терялась в небольшой еловой чаще.
   Агнесса замешкалась, не зная, какую дорогу выбрать. Через рощу было быстрее, но поздним вечером она холодила страхом сердце. Зато через поля было куда дольше. И она все же неуверенно спустилась к рощице.
   Меж мохнатых черных лап, почти у самых остроконечных верхушек, сияла Луна. Ей не хватало всего крохотной щепки, чтобы стать идеально круглой. Но изъян оставался незамеченным, ведь она была величественной и серебристой с темными пятнышками, образующих таинственный рисунок. Агнесса никогда прежде не видела ее такой красивой и такой... серебристой. Всякий раз, когда Агнесса обращала внимание на спутник - он казался далеким и желтоватым. Но теперь же Луна была такой близкой, такой яркой и такой фарфорово-хрупкой. Агнесса как никогда ясно видела черные моря, разливающиеся по хрустальной поверхности - чернильные пятна на белой бумаге. Ее таинственный свет заворожил Агнессу и легким прикосновением стер все страхи.
   Ночь все сгущалась, пение птиц утихло, и на секунду повисла тишина, в которой взрывались тихие шорохи, шелестение и скрипы. Агнесса не могла бросить привычку будоражить свое воображение, она все посматривала на Луну и воображала, что перед ней приотворяются неведомые тайны и может быть, где-то под низкими ветвями елей притаилась фигура козлоногого Пана или быть может ей на встречу выйдет лесной дедушка. И ответом ей донеслось далекое уханье совы.
   Вряд ли бы она действительно хотела повстречаться с хозяином рощи, но сейчас ее разум был затуманен лунным светом, и ей на секунду все казалось волшебной сказкой, из которой она выберется победительницей.
   Луна нисколько не тревожила Агнессу, она любовалась ею, забывая смотреть под ноги. Но все же, когда она бросала украдкой взгляды по сторонам, сердце только сильней и тревожней начинало биться. Лунный свет - блеклый и серебристый искажал привычную картину, снегом укрывая ветви елей и травинки. Тени удлинялись и становились глубже похожие на черные провалы. Чащоба жила своей собственной потусторонней жизнью. Меж стволов раздавались скрипы, треск будто бы тяжелые, неуклюжие тела деревья пытались развернуться. Ветви их колыхались, будто от порыва сильного ветра, и этот бесконечный шелест навевал Агнессе ощущение будто ели пробудились ото сна и торопятся поскорей поделиться с соседями своими чудесными видениями. А может и вовсе убраться отсюда поскорей, пока эту чащу не выкорчевали.
   Дорожка снова свернула вниз, и стройные разговорчивые ели остались за спиной. С реки тут же потянуло холодом, и Агнесса с удивлением обнаружила, что берег затянуло легким туманом - сквозь его завесу хорошо было видно, как лунный свет играет на речной ряби.
   Агнесса хотела уже было пробраться через жимолость и бузину, как до нее донеслось пение свирели. Она отшатнулась от неожиданности и страха, потом осмотрелась, чувствуя как холод проникает под одежду, грозясь проникнуть в самое сердце.
   Мелодия была рваной и слабой, словно невидимый музыкант был еще совсем неопытен. Агнесса почувствовала, как белая блузка под платьем прилипла к спине.
   "Не подходи ночью близко к воде, особенно у вербы".
   "Не подходи к воде, если слышишь смех".
   "Не подходи к воде, если слышишь мелодию".
   "Но где такое видано?" думала Агнесса, "то лишь кто-то из деревни мучается бессонницей и тренируется играть вдалеке от недовольных соседей".
   Агнессе не очень хотелось проверять свою догадку, и больше всего бы она зотела сейчас развернуться и побежать бы назад. Но делать нечего. Она огладила бархатистый верх платья с широкими лямками и двумя рядами пуговиц на манер доломана, и тихо-тихо шагнула в расползающийся туман и заросли красной бузины.
   Бережок был хорош - его затянула мягкая молодая травка, украшенная клевером и пастушьей сумкой, а ближе к воде же узкой лентой лежала галька. Река спокойная, тихая, настоящая заводь. Рядом с картинно разросшейся вербой тянулся крепкий мосток для рыбалки, впрочем, никто здесь почему-то и не рыбачил. Тихо здесь было и спокойно - вокруг одни только березы, ивы да орешники. В жаркие дни только и слышно тихое потрескивание насекомых, и кваканье лягушек, а по утрам пение птиц.
   Сейчас же, почти уже ночью, заводь молчала, даже ветер затих, слышно только тонущую мелодию свирели, которую наигрывал человек, сидящий на мостке и болтавший ногами над водой.
   Агнесса очень хотела разглядеть его, но ее ненадежное укрытие из молоденькой бузины было далековато и предательский туман так и норовил скрыть от нее его лицо. Дождавшись очередного витка безыскусной мелодии, она тихо выбралась из-за кустарника и, скрываясь за ивняком, подобралась ближе.
   Ей показалось, что никакой это не "он", а "оно". Оно казалось длиньше и выше, чем обычные люди и гибким словно ива. Немного странное, будто замысловатая линия карандаша, создание, авангардное явление на фоне классических фигур. Его ноги болтались совсем как у ожившей куклы. На ум Агнессе так и шла сказка о Полешке, но все же она надеялась, что это не деревянная прожорливая фигурка сидит сейчас на мостке.
   Оно отняло свирель от губ и взглянуло на нее и никакие ветви не помешали ему рассмотреть ее.
   -Поздновато для гулянок, - заметило оно и тут же наиграло коротенькую мелодию.
   Смысла таиться не было, и она, вся дрожа, выскользнула на бережок. Голос его звучал совсем-совсем обычно. Агнесса гадала про себя кто он? Глаза ее скользнули вдоль спины. Или кто он такой?
   -Корзинку забыла, - Агнесса подумала, что нужно звучать, как можно вежливей, - я не хотела вам мешать.
   -О, тут уже ничему не помешаешь, - дружелюбно сказал он, показав ей обычную деревянную свирель.
   Агнесса переминалась с ноги на ногу. Не знала, чего ждать, но и не позволяла доброжелательности одурманить себя. Лицо его, насколько позволяли тени его рассмотреть, было располагающим, его отличало плавность линий, только подбородок был узким и острым. Но лунный свет, игравший на поверхности заводи, едва озарял его лицо, прятавшееся в тени, только туман настойчиво лез ему в лицо, от которого, как от живого, он раздраженно отмахивался.
   В голове Агнессы горело только одно слово - "странно".
   В воде что-то плюхнулось. "Сом, наверняка", подумала Агнесса, отодвигаясь подальше от берега.
   Он заметил ее движение и сказал тогда:
   -Иди. Я разрешаю тебе уйти.
   Агнессу словно в насмешку над ее нежным именем отличал несколько вспыльчивый и бурный нрав. И услышав его повелительные слова, она тут же рассердилась:
   -Какой порыв души! Спасибо за такую щедрость.
   Тут неведомое существо поднялось с мостка и подошло к ней чуть поближе, чем до смерти напугало Агнессу. Его движения были пластичными и сюрреалистичными. Он то склонял голову на бок, то чуть прогибался назад, словно плохо владел своим телом, и, если бы не невидимые ниточки он бы уже завалился как марионетка. А его одежда была вывернута наизнанку. Агнесса даже и не знала, что напугало ее больше, и гнев мгновенно схлынул.
   -Цирк. Навевает воспоминания.
   Агнесса и не поняла о чем он, но заметив, что он смотрит на юбку, догадалась. На подоле цвета слоновой кости, изукрашенном лентами, выступал цирк - шуты в смешных шапочках, жонглеры с полосатыми мячиками, невесомые девушки в пышных платьях, летающих на воздушных шариках - все они были безлики и казались тенями.
   -Такая милая картинка. Так хочешь верить что на подоле творится настоящая сказка, где все счастливы, в отличие от реальности. Рано или поздно мне придется возвращаться.
   Луна яркая и игривая, софитом осветила его лицо, выбелила и посеребрила. Только под глазами залегли глубокие тени, словно даже лунному сиянию не под силу согнать их прочь. Его серые глаза казались пепельным светом Луны, и Агнессе словно прострелили сердце, настолько это была чарующая в своем странном явлении картина. Она не удержалась и снова взглянула на небесное светило. Небо было непроглядно черным, но тлевшим от сотен звезд-искр, но все они блекли на фоне горевшей Луны.
   -Такая яркая, - вырвалось у Агнессы, которую прожигал серый свет, - и безмятежная.
   -Не верь ей, она обманщица, - улыбнулся незнакомец, - и не настоящая. Подделка. Не верь здесь никому, все лгуны, так и норовят всех облапошить.
   -А вы?
   Агнесса знала, что если встретишь человека в одежде наизнанку, то стоило быть аккуратней.
   -А я терпеть не могу ложь, - скривился он, - это, знаешь ли, не то наследие, которым мне бы хотелось обладать.
   Он отвернулся от нее, и Агнесса забеспокоилась, не обидела ли она его, в конце концов, сейчас она была полностью в его милости. Но незнакомец лишь отошел к мостку и вдруг поднял ее корзинку.
   -Когда пойдешь через поля с люпинами, отдай полевику корзинку... - с этими словами он подошел к Агнессе и протянул ей корзинку.
   -Ой, зайчики! - воскликнула она, заглянув внутрь.
   Внутри на сорванной траве с цветами лежала серая зайчиха с несколькими детенышами. Она была совершенно спокойна и только смешно шевелила носиком. Агнесса хотела ее погладить, но подумала, что это будет лишним, вряд ли дикому животному понравится такое обращение.
   -Но я пойду через чащу, так быстрее! - возмутилась Агнесса, которая поняла, что это существо хочет использовать ее как бесплатного посыльного, а ей хотелось, как можно скорей оказаться дома, за безопасными стенами. И этот незнакомец был одной из причин.
   -Там уже залегло пугало, я даже здесь слышу его дыхание и чувствую его голод. Я-то тебя отпустил, - посмотрел он прямо в глаза Агнессы, - но ему все равно. Но когда пойдешь чрез поля, окликни старика и отдай ему корзинку. Только запомни крепко-накрепко, когда он будет предлагать тебе все что угодно, то ничего не бери, а только корзинку свою возьми. Ты же за ней и пришла, - Агнесса уловила в его спокойном голосе нотку насмешки, - а если ослушаешься, пеняй на себя. Жадин и скупцов не жаль.
   Агнессе волей-неволей пришлось взять корзинку. Она оказалась тяжелой, и девушка едва не выронила ее из рук. Она проглотила рвавшееся наружу ругательство.
   -А вот когда пойдешь через засеянное поле, не сходи с дорожки, но, если сглупишь и окажешься на меже или заблудишься, позови светлячков, и они выведут тебя домой, но обязательно отдай им потом грошик. А не отдашь, пеняй на себя. Жадин и скупцов никто не жалует.
   Он достал из кармана монетку и вложил ей в руку. Она едва не вздрогнула от внезапного и холодного прикосновения. Монетка на ладони оказалась черной от старости. Карманов в платье не было и пришлось ей зажать грошик в руке.
   Агнесса почувствовала прилив благодарности к этому странному человеку, хоть и заставляет тащить ее тяжелую посылку. Но ведь все могло окончиться намного хуже. Намного. Агнессе вовсе не хотелось, чтобы бабушка поутру отправившись ее искать, нашла ее оторванную голову на берегу реки. Да и самой умирать не хотелось даже больше.
   -Спасибо, - как можно искренней сказала она.
   -А когда придет время, я приду за твоим должком.
   Агнесса разом помрачнела.
   -С этого бы и стоило начинать.
   -Выбирать тебе особо не из чего, - пожал он плечами, и его голова безвольно качнулась, - три раза я приду к тебе и три раза попрошу о помощи.
   -Почему это три? - возмутилась она, - помогли вы мне всего раз.
   -Ты либо совсем считать не умеешь, либо совершенно бессовестная душа. Я не тронул тебя, подсказал безопасный путь и дал совет, - невозмутимо парировал он, поглядывая на нее своими серыми глазами.
   -Хорошо, - скрипя зубами, согласилась она, стараясь как можно яснее дать ему понять, что она совершенно не согласна, - но я еще подумаю над этими просьбами.
   -Так не делается, - теперь искренне возмутился незнакомец, - есть древние законы, древнее чем Луна и не подвластные ничьему слову, и законы эти гласят, если мы помогаем, то можем просить любой помощи.
   Агнесса решила не упорствовать, она хотела домой, а спор мог бы затянуться до самого утра. Она подхватила корзинку и собралась уходить:
   -Спасибо за помощь и до свидания.
   -Прощай, и не гуляй больше ночью.
   "Надеюсь, тебя черти на дно утащат", пожелала ему Агнесса, и вдруг ее охватило озорство и мысль, что она может и умнее этого существа:
   -А как вас называют?
   -Я себя называют Рутгером, а другие - Эдейрн. Но имен у меня много, - совершенно равнодушно ответил он.
   Агнесса разочарованно наблюдала, как он опять уселся на мостке и начал поигрывать на свирели. Она сплюнула и пошла по тропке.
   Вслед ей донесся обрывистый напев свирели.
   Луна-обманщица ярко освещала тропку, и Агнесса торопилась как можно скорей оказаться подальше от этого мира. Но руки тянула корзинка с зайчиками, и некуда было положить грошик, а Агнесса очень боялась потерять его. Наконец она подхватила корзинку за дно, и шагать стало легче. Зайчики совершенно не беспокоились и даже по сторонам не поглядывали.
   Чащоба чернела по правую сторону. Луна казалось, теперь уж избегала озарять ее, и она выглядела устрашающе. Агнесса прислушалась, но стояла тишина, ели больше не переговаривались меж собой, но тишина эта была нехорошая, как небо перед грозой, пропахшая гнилью и выжиданием - так хищные рыбы зарываются в песок и ждут, когда глупые рыбки сунутся на дно в любопытстве.
   Ночь выжгла все краски кроме черного и серебряного, и поля усеянные лютиками и люпинами казались кромешно-синим живым полотном под дыханием ветра. Лес на востоке слился с небесами. Ночь скрывала знакомое, но раскрывало новое, таинственное, и Агнесса не была уверена, что ей это по душе - ночь таила столько опасностей и похоже милость ночных жителей явление редкое и ей просто повезло, что она все еще может идти на своих двоих. И убеждалась она, что ночь ненастоящая, как и сама Луна - не бывало таких ночей, когда небо сплошь усеяна не звездами, а драгоценными камнями, а Луна бывала такой огромной.
   Агнесса не радовалась и не ужасалась, она чувствовала себя скорей несчастной из-за того, что на ее долю выпало столько несчастий. От мысли, что она задолжала тому незнакомцу помощь, ее охватывала невероятная тоска.
   Когда лютики испарились под гнетом люпинов, Агнесса, наконец, приметила какой-то бугор среди цветов. Он шевелился, и до ее слуха доносилось тихое ворчание. Она снова испугалась, ведь она и понятия не имела, что все же ждать от этого существа, но прокашлявшись, позвала его:
   -Доброй ночи, хозяин.
   Фигура тут же распрямилась и обернулась к ней:
   -Доброй, доброй, панна, - голос сухой и хриплый.
   Она не знала, как жадно загорелись его глаза, когда он ее увидел. Она же видела только невысокое существо, поросшее мхом, с длинной бородой из листьев, кожей из коры и волосами из травы. А на спине его росли цветы, они тянулись к Луне, будто к Солнцу. Он медленно брел к ней, а она смотрела на него во все глаза, пытаясь убедить себя, что это сон, ведь она никак не могла понять, как такое могло всегда существовать и никто не видел.
   -Кое-кто у реки просил передать вам подарок.
   Руки у Агнессы дрожали, но она смешливо улыбнулась и пояснила существу, стараясь скрыть волнение:
   -Тяжелые.
   -Вестимо кто, - отозвался он и забрал корзинку, - хорошие! И живучие!
   Он, легко держа корзинку одной рукой, достал всех зайцев на землю.
   -Идите, гнездышко вам готово. Ух, панна, плакали ваши яблоньки, - с удовольствием отметил хозяин, - я уж позабочусь!
   Агнессе и сказать было нечего.
   -Ну спасибо, что донесла. А теперь говори чего хочешь, панна, всего дам и золота и серебра.
   Агнесса подумала, что от золота и серебра потом проблем не оберешься, и сказала ему, как наставлял ее незнакомец:
   -Спасибо, но за доброе дело плату не берут, только корзинку мою можно вернуть?
   Хозяин поставил ее рядом с Агнессой и продолжил настаивать:
   -Дам всего, хошь платья, а хошь урожай по осени богатый будет.
   -Спасибо, - упрямствовала Агнесса, - но ничего не надо. Я пойду, поздно уже.
   -Стой, панна, негоже так. Плату бери, а иначе никак!
   -Благодарю хозяин, но плату за свое дело я уже получила, - соврала она, припоминая обещанную помощь.
   -Уууу, дичь поганная! - закричал хозяин, рассердившись, - научил тебя да?! Вот и убирайся по добру поздорову, пока я ноги тебе не переломал как веточки, голову тебе не оторвал как цветам!
   Агнесса молча подхватила корзинку и пошла дальше по дороге. Вслед ей кричал хозяин, грозясь растерзать ее, но Агнесса догадывалась, что он ничего не может ей сделать, раз новый знакомый отпустил ее.
   От этих мыслей ей стало немного легче, хоть благодарности она к нему не испытывала, обманул он ее, и как бы хуже ей не было.
   Вопли хозяина стихли, и вновь воцарилась тишина. На небе - чернота и игривая Луна. Сколько она уже ходит? Ей как назло вспомнились рассказы о зачарованных краях, где время текло иначе, чем в родном мире, и Агнесса ужаснулась, представив, как она возвращается в родную деревушку спустя пятьдесят лет.
   От пугающих мыслей ее отвлек безумный шум. Позади нее, там, где еще виднелись верхушки чащобы, загорелись огни - холодные как маленькие луны. Оттуда же ветер приносил звук флейт, барабанов и жуткий смех вперемешку с дикими напевами.
   Агнесса похолодела. Ее сердце объял такой ужас - дикий и безумный, что ее просто оглушило, ей хотелось, чтобы ее душа выпрыгнула из тела и оказалась как можно быстрее подальше отсюда.
   Вдруг рядом зашелестели люпины, и рядом с ней оказался хозяин.
   -Тьфу, чумные отродья, такую ночь испортили! Вечно им не сидится, спугнули беса, будет теперь всю ночь шататься по полю, цветы давить. А ты дичь поганая, беги отсюда, никакая плата тебе не поможет, - криво ухмыльнулся дед, и Агнесса поняла, что он дико доволен ее скорой смертью.
   Хозяин поля исчез в траве, и видно было только змейку среди цветов, которая бежала в сторону далеких лесов. Ничего другого ей не оставалось, и она побежала по дороге. Луна-обманщица вдруг поблекла и наступила обычная тьма, которая заволакивала глаза слепотой. Агнесса мельком взглянула на нее, она была бледно-хрустальной, а черные моря вдруг превратились в жуткую усмешку.
   Люпин и не думал заканчиваться, а сил уже не оставалось. Празднующая толпа неуклонно надвигалась как туча, что чернее ночного неба. Агнесса отчетливо ее видела и слышала, и не знала успеет она добежать до дома.
   Она разжала ладонь, на которой уже отпечаталась монетка. Она понятия не имела, поможет ей это или нет, но не ложится здесь и не помирать.
   -Светлячки-светлячки, помогите мне домой вернутся, - позвала Агнесса, чувствуя себя невероятно глупо и добавила на всякий случай, -а я вам грошик дам.
   Первую секунду ничего не происходило, только и слышно флейты да безумные песни. Но вот их прервало тихое хихиканье. Тонкое, звонкое, как ручеек. И среди люпинов показались шарики света - яркого, солнечного. Пятнышки света бежали по обе стороны дороги неровным строем, они кружились, мерцали, подпрыгивали, и Агнесса догадалась, что это были или фонарики или факелы и кто-то их держал в руках.
   Светлячки так и не вышли на дорогу, а остановились, скрываясь в цветах. Фонарики нетерпеливо дрожали и подпрыгивали, снова донеслось хихиканье.
   -Ведите, - неуверенно сказала Агнесса.
   А фонарики тут же запрыгали и с хихиканьем понеслись вперед. Она тут же побежала вслед за ними.
   Правые фонарики куда-то исчезли, а вот левые засияли ярче и потянули Агнессу за собой в поле люпинов. Агнесса засомневалась было, все же это вотчина ворчливого полевика, но деваться некуда было.
   -Прости, дедушка, - пробормотала она.
   Она вместе со светлячками носилась меж люпинов как испуганный заяц, а толпа надвигалась все ближе. И Агнесса начала думать, что уже все пропало, когда перед ней показалась межа. Она ступила на нее и думала о словах незнакомца о том, чтобы не ступать на межи.
   Но светлячки о том не думали, они повели ее между люпином и рапсом совсем в иную сторону, но теперь они не бежали, а чинно и медленно шли по обе стороны. Агнесса уже не просто сомневалась, она проклинала и ругалась про себя на все и на себя, и на незнакомца и на эту ночь.
   Вдруг светлячки остановились и замерцали. Агнесса тоже встала, но они тут же запрыгали на месте, словно говоря ей о чем-то. Растерявшись, она присела, и тогда они успокоились. Ничего так и не произошло и через пару минут фонарики побежали дальше. Теперь Агнесса оказалась на перепутье множества тропок, и она обязательно заблудилась бы, если бы не помощь светлячков. Они бежали змейкой среди рапса, хихикая и сверкая своими фонариками. Агнесса едва поспевала за ними. Они кружили с одной межи на другую, то останавливаясь и прячась неизвестно от кого, то наоборот ускоряя шаг.
   Скоро Агнесса поняла, что не слышит ни песен, ни смеха, ни музыки. Вокруг стояла тишина, в которой раздавался только шелест рапса и хихиканье светлячков.
   Наконец они вывели ее на знакомую дорогу, недалеко от стражниц-ольх, за которыми выглядывала башня замка.
   Агнесса готова была расплакаться от облегчения, но светлячки остановились вокруг нее в зарослях рапса и хихикали, подпрыгивая.
   -Спасибо вам за помощь, - сказала она и положила на придорожный камень грошик. Не успела она моргнуть, как он исчез.
   Светлячки громко захихикали, зашуршали и бросились врассыпную. Агнесса оглянулась. Небо растеряло свою страшную черноту, и на западе все еще тлела темная синева, звезды словно сгорели за секунду, превратившись в тлеющие угольки.
   Агнесса медленно миновала ольховую ограду. Над головой вспыхнула Кассиопея, а перед ее глазами поднимался замок, от его средневекового обличия уже ничего и не осталось кроме стен, над серо-белой крепостью в стиле романтизма восходила крошечная лучина умирающей Луны, но все же пытающейся из последних сил сиять.
   Вместе с облегчением, Агнесса испытывала и странное разочарование, и грусть. Что больше никогда не увидит это ясное море драгоценностей, эту насмешливую хрустальную Луну, и этот странный дикий мир. Но все же она точно знала, что никогда и ни за что не отправится его искать, ибо ей он не принадлежит.
   Она, наконец, достигла первых домов и снова облегченно вздохнула. Она жива и хоть на ней висело обещание, все было хорошо.
   Агнесса не знала, что, когда она уже подошла к двери, позади нее в тени соседнего дома на старой колоде сидел ее новый знакомый. Он наблюдал, поигрывая свирелью в руке, как она открывает дверь и ее озаряет теплый домашний свет, и он слышит, как старая женщина называет ее "Анежка".
   [1] "Ветер и мысли" Пьер Реверди, пер. А. Поповой
  
   II. Скорбное бесчувствие
                  
   Комната была похожа на выцветшую фотографию, будто прямиком из прошлого века - коричневая, с ярким пятнышком лампы в самом центре, а по краям тусклая с переходом в черную кайму. Рутгеру было сложно сказать стала ситуация хуже, или она уже попросту не может быть ХУЖЕ, или комната такая и есть.
   Музыка не пела, а скрипела, доносясь с допотопного патефона. Рутгер не очень был сведущ в вопросах искусства, не мог оценить красоту арии, разливавшейся по плоской, по его ощущениям, комнате.  Он смотрел на композицию из трех фарфоровых статуэток, вокруг стояло еще множество подобных, но он пялился исключительно на этот китч. Пристально разглядывал белоснежно-заплаточную безвкусицу, чья цветовая гамма пела полновесной гаммой чувств, превращаясь в идеальную симфонию.
   Когда-то один из тысячи врачей заявил ему, мол де у вас деперсонализация, психическая анестезия, anaesthesia dolorosa psychica. Глядя на безвкусную поделку, Рутгер думал, что не ошибся тогда, сменив врача.
   -Могу подарить понравившуюся, - в голосе хозяина так и сквозила усмешка, раздражающая как неприятный скрип.
   -Они достались мне по дешевке. Купил их в Германии, в Дрездене если быть точнее. Безвкусная реплика.
   -Почему же не оригиналы?
   -С ними труднее. Мейсенский фарфор и экспозиция в музее. А у меня коллекция.
   Фарфоровое трио застыло в паутине несчастной (и бессмысленной) любви. И этот образ - застывшие в вечности, был ему близок. В вечности чувств, в вечности болезни, в вечности и не в состоянии переиграть сценку.
   "Скорбное чувствие".
   На сцене Коломбина выбирает Арлекина, а Пьеро недалеко с разбитым сердцем.
   В вечности и без возможности переиграть сценку.
   Театр в один день поменял правила, и импровизация была объявлена вне закона природы, и как бы Рутгер не исхитрялся, конец все был один. Его жизнь странно раздвоилась - в одной он всегда был несчастен и побит, а во второй... а во второй они с Арлекином сидели вдвоем в одиночестве, не всегда зная куда себя приткнуть, а Коломбина из нее всегда исчезала. Исчезала в реальности, где было ее место. В то время как и Пьеро и Арлекин оставались частями картонной декорации, которой, разумеется, не было места в мире, где царила настоящая, не условная импровизация. Они были частью того искусственного, поддельного мира, существующий условно два часа, а потом опускался занавес, места пустели, софиты гасли, балаган уезжает; и самой малой частью (меньше четверти) они принадлежали (вопреки разуму) миру жизни. И эта театральная жизнь ломала второе существование. Рутгер не очень понимал, почему именно их жизнь.
   -Нет, спасибо, я не настолько в отчаянии, чтобы заниматься самобичеванием.
   Хозяин понимающе хмыкнул. Рутгер оторвал взгляд от уродливых статуэток и вернулся к креслу, напротив хозяйского и взял протянутую сигарету.
   -Никогда не понимал, зачем ты все это коллекционируешь.
   Всюду громоздились фигурки, развешаны маски и картины.
   -La passione. Страсть - маленькая и немного безрассудная.
   "Опять за свое".
   -Эти статуэтки уродливы, - сказал актер, щелкая зажигалкой.
   -Ну, знаешь, я принципиально отказываюсь слышать критику от того, кто мейсенский фарфор не отличит от лиможского, - мужчина откинул голову и выпустил изо рта сигаретный дым.
   Каштановые волосы чуть вились, лицо фактурное и мужественное, с правильными чертами - прямой нос, твердый подбородок.
   - И все же я звал тебя не для того, чтобы выявлять твое невежество...
   -А для того, чтобы опять зазывать меня на свои спектакли, - скучающе ответил Рутгер, - а я опять скажу, что мне скучно.
   Рутгер метко бил по самолюбию хозяина, который тут же закинул ногу на ногу и казалось был безупречно спокоен, но все же перед этим раздраженно дернулся, для незнакомого человека движение совсем незаметное, но не для Рутгера - в чем-то его собеседник до ужаса был предсказуемым.
   -А жизнь обычного, непримечательного юриста должно быть поражает воображение фейерверком красок и событий? Провались я пропадом, но как подумаю о тебе в этом тугом галстуке, так у меня сердце холодом обдает, а ты ведь знаешь какой я толстокожий. Да... Твоя жизнь - это мерзость, скучная и опостылевшая картина серого утра, тоскливый день и долгожданный вечер, когда ты самоубийственно бросаешься в сон. Если таким образом мечтаешь убежать от себя, то проиграл еще когда подсчитывал монетки для ставки.
   Рутгер всю его речь благожелательно улыбался:
   -Мне любопытно новое, но не более, для побега от себя есть более радикальные способы.
   -Зачем тогда уехал из своих холодных, северных лесов, зачем бродил по берегу Кельтского моря? Зачем поселился в этом безумном городе похожем на скалу, где каждый камень имеет собственную душу? Зачем если не сбежать? Или же via est vita? Дорога - это жизнь? Чтобы вы, глупые актеры не думали обо мне, но я читаю ваши души насквозь.
   "В ход пошла латынь", Рутгер поставил очередную галочку в незримом списке, по которому легко можно было определить в каком сейчас состоянии его собеседник и понимающе ему улыбнулся, чем вызвал у того легкое раздражение:
   -Я не от себя бегу, а от твоих скучных и заунывных пьес. Ты себя можешь величать хоть каким великим режиссером и постановщиком, но если выражаться твоим языком, то sine irа et studiо[1], должен сказать, твои художественные приемы устарели лет на двести. Скучно, а если уж мне скучно, то и другим подавно.
   Собеседник выглядел недовольным.
   -Вот как? Ну, тогда друг мой, прости, но я тебе не помощник, я творец, а не клоун, хочешь развлечений, господин паяц, то развлекай себя сам. В конце концов, твоя жизнь неразрывно связана с пьесами, и жалобы к театру не принимаются. Trahit sua quemque voluptas[2], - обрубил он, - когда разрушены основания, что сделает праведник[3]?
   Рутгер долго на него смотрел, а потом сказал:
   -Гортань их - открытый гроб, языком своим льстит.[4]
   А он только улыбался. Улыбался широко и нехорошо.
  
   Улица - уныло-серая с бежевыми пятнами домов и бело-розовыми разводами цветущей магнолии. Рутгер обстоятельно поправил галстук и белоснежные манжеты из-под рукавов черного пиджака, достал из внутреннего кармана сигареты и снова закурил, хотя совсем недавно видел здесь знак запрещающий курение. Coma Berenices[5] осталась за его спиной в очаровательном, даже кукольном, если бы не его масштабы домике - светло-бордовые стены, с легкими завитушками на рамах, облицованных светлым камнем и сказочная башенка сбоку. Этакая игривая красавица среди элегантных джентльменов и дам, разодетых в классицизм и неоготику. Улица казалась узкой из-за давящих своими сплошными фасадами домов. На Рутгера смотрела добрая сотня окон - пустые, молчаливей мертвецов. Он даже и не знал, что неприятнее бесконечная стена с пустыми глазницами или капеллы Храма Святого Микулаша. Только некий беспечный режиссер мог согласиться на такое соседство. Рутгер усмехнулся от этой мысли и неспешно пошел в противоположную сторону. Немые до поры до времени дома надвигались с обеих сторон. Вообще затеряться в узком лабиринте однообразности и одинаковых узоров было проще простого, поэтому Рутгер всегда отсчитывал повороты и количество домов - в городах он почти не ориентировался, ибо все они давно мертвы. Этот город был немного другим - жизнь и смерть здесь была так плотно переплетена, что ему все чаще казалось, что эта громада камня, статуй и церквей была невероятным призраком, ускользающим от взора не только людей, но и иных...
   Улица упиралась в большой двор, огражденным посольством и астрономическим крылом иезуитской коллегии. Оно соединялось с главной библиотекой через галерею, под которой текла людская масса. Рутгер легко вошел в нее, уклоняясь от локтей и бездумных движений тел; кому-то на рукав он уронил пепел от сигареты и даже вежливо извинился, но человек не видел и не слышал его, а просто пронесся как порыв ветра мимо. Рутгер невзначай прожег дыру в чем-то плаще и подумал, что зря не захватил свой. И бездумно вглядывался в текущую толпу людей в коричневых и бордовых тонах, сливавшихся с серостью, пока где-то вдалеке, как в детской сказке на дне реки не засиял драгоценный камень - танцующие на ветру капельки. Капельки крови? Нет.
   Вишенки.
   Он проводил взглядом странницу с круглым лицом как полная Луна с отсветом персиковых лепестков на щеках, и глазами в свете звезд похожими на яркие хризолиты, и задумался к чему могла бы привести их встреча.
  
   Картонный лабиринт домов расширялся при каждом ее шаге. Мрачные серые домишки хмуро глядели, как она ступает в царство беззаботного барокко с легкомысленными мансардами, радостными цветами и редкими фресками. Барокко предлагало и витрины с яркими вывесками, заполненные картинами, богемским стеклом и фальшивым гранатом. Домики - пряничные, имбирные, домики из сказки про уродливую ведьму, эти домики заманивали доверчивых людей переливом своих драгоценностей, облапошивая, всучивая подделки и дурманя недолгим счастьем. Туристы толпились у готического Храма Вознесения Девы Марии с двумя неровными башнями с черной черепицей, окруженного позднесредневековой застройкой из узких, неуклюжих зданий, отчего он больше всех походил на деревянный макет, декорацию, занявшую половину сцены. Туристы смотрели по сторонам, открыв рот, с жадностью ожидая, что может предложить им этот город.
   Этот город из мансард, блеклых фресок исчезающего прошлого, старых камней улиц, гипсовых завитушек, домовых знаков, низких окон, башен и церквей. Он дурачил, этот города алхимиков, искателей и магов. Туристы знали и не знали, что он пугает в своих тайнах, но хотели чуда мгновенного, осязаемого, льющегося из пастей горгулий, взирающих с готических соборов. Он дурачил веселым обликом витрин и магазинчиками с шоколадом, но в тоже время как гамельнский крысоловов заводил в сеть из мрачных улочек, помнивших и дефенестрации, и бунты, и восстания, и резню, и побеги, и смерть, и трагедию, и которые таили пугающие тайны.
   За этими тайнами многие охотились, но кажется, эти многие просто не понимали, что ищут, или же просто искали ради поиска. Агнесса же, пожалуй, всегда верила, что этот город таит нечто, но нечто надежно сокрытое в его недрах, да так что не стоило об этом волноваться. А теперь...
   Теперь она подозревала, что город двойственен, и его солнечная сторона, открытая туристам и ей, отбрасывает тень, полную странных созданий. Агнесса в первое время после случившегося тревожилась, но теперь тревога отступила, и на ее место пришло пугающее, отстраненное спокойствие, граничившее с равнодушием. Если ей суждено снова встретиться с этим Рутгером-Эдейрном, то пусть! Думать, вариться в бесконечных догадках и страхах ей уже надоело, а ведь у нее и своих дел полно! Этот город полон ловушек - кому-то удается их избежать, а кто-то наоборот попадается как мышь.
   Агнесса твердым шагом, стуча каблучками по гранитным плиткам, миновала площадь с трех сторон окруженную церквями и увенчанную старогородской ратушей; нырнула в проулок с аркой в сторону церкви Святого Стефана - с одинокой башенкой с черным шпилем и украшенной циферблатом. Сплошные фасады домов не позволяли сбиться с пути, ведя только одной дорогой, пока не появлялись распутья, а вот на них заблудиться было совсем просто - дома кремовые, серые, розоватые были сплошь одинаковыми, с одинаковыми окнами, одинаковыми гипсовыми растительными узорами и картушами на стенах.
   Агнесса же знала куда идти - прямо мимо сувенирной лавки, вдоль одинаковых окон, пока улица не расширялась, и окна превращались в низкие витрины. Вот здесь, напротив сразу двух магазинов - одного полного бутылок зеленого зелья - абсента и другого с плитками местного шоколада - где висит старый домовой знак с изображением кряжистого дуба с выцветшей зеленой кроной, втиснулась меж аптекой и ювелирным магазином букинистическая лавка.
   Рамы витрин, да и сама дверь, над которой покачивался разворот книги, были выкрашены в элегантный с ноткой таинственности черный цвет, который, по мнению владельца должен был притягивать покупателей. Стекла были облеплены открытками, картинами с панорамами города XII и XIV века.
   Владелец - достопочтенный Эвжен Цидлинский очень любил, когда его расспрашивали о знаке и о магазине, тогда не важно стоял ли человек уже с протянутыми деньгами, а то и вовсе толпилась очередь, он выходил из-за прилавка и, огладив свой потертый пиджак со следами пыли начинал вещать голосом, преисполненным важности о прошлом. Рассказ мог затянуться надолго, но коротко он звучал так: еще в конце XVI века, когда алхимия переживала свой расцвет, и была удостоена великих почестей от правителей и величайших ученых, сюда в этот злосчастный город, который стал на несколько веков прибежищем для ученых и магов, прибыл странствующий алхимик Август, который стал снимать комнатку наверху. Скоро слава разрослась о нем настолько широко, что он смог выкупить весь дом, на фасаде, которого проросло древо познания. Но скоро настроения в городе, да и во всей Европе переменились, и алхимик погиб в городских катакомбах, а дом разграбили во избежание беды, однако позже домик, расположенный в весьма удачном месте приобрел путем махинаций торговец, превратив дом несчастного в лавку. Хозяин утверждает, что до сих пор по вечерам - холодным и мрачным можно услышать скрип ступенек и жалобные стоны и вздохи, то призрак несчастного все бродит по своему дому.
   Агнесса не шибко в это верила, ведь никаких свидетельств об Августе не осталось, а для нее это было злодением против науки, и она упорно спорила с хозяином магазином, что это всего лишь городская легенда, порожденная пьяным мозгом. Но порой оставаясь одной, в тесном от множества полок, столов и стеллажей, пространстве, куда свет с трудом пробивался сквозь книжную пыль, со старинной, ужасно скрипучей лестницей на второй этаж, ей становилось не по себе. Книги, нагроможденные так плотно, словно камни в пирамиде, казались, сломают под своей тяжестью крепежи и рухнут лавиной, принеся мучительную смерть. В этих потемках, во множествах темных углах, старых балках, и низком потолке и на ступенях лестнице рисовался призрачный силуэт и начинало казаться, будто по руке прошел холодок - неявное прикосновение чего-то невидимого.
   Скрипы и шорохи появлялись из ниоткуда, но Агнесса их никогда не боялась, старые дома всегда начинали жить своей собственной жизнью. И это вовсе не призраки, а просто отголосок старых камней и балок.
   Внутри магазина было немного сумрачно, пахло желтыми страницами, пылью и словами, которые залежались уже несколько десятков лет. К этому запаху примешивался неприятный и резкий аромат кофе, к тишине добавлялось едва слышное бормотание радио. И здесь среди истрепанных темно-коричневых, зеленых, черных, бурых корешков с редким золочением, открыток, дошедших из прошлого века, редких библиографических изданий, она чувствовала себя... спокойно? Тихий уголок, в котором время остановило свое движение, тихий уголок, где время ластилось как верный зверек, приносящий в своей пасти драгоценности в твердых обложках.
   Пахло пылью, желтыми страницами старины и залежалыми словами.
   У низких окон витрин растянулся прилавок, где были разложены только поступившие книги, и за ним же стоял хозяин, всегда готовый рассказать очередную байку о городе Р.
   -На улице Светлой по нечетным пятницам, когда время доходит до полуночи у бывшего монастыря капуцинов появляется призрак дамы, известной как безумица-душительница.
   Агнесса слушала вполуха, водя пальцами по корешкам в надежде обнаружить какое-то сокровище. Сколько уже стоят здесь иные книги, забытые всеми на полках? Сколько лет она сюда ходит и вон те черные от старости и пыли книги в самом верху стеллажа, кажется, так и не меняют своего положения, обреченные погибнуть в безвестности. Печальная участь - остаться сокрытым от человеческих глаз и мыслей.
   Впрочем...
   Наверное, так и должно быть. Есть в этом мире что-то, что до поры до времени остается сокрытым, но однажды выпадет как из плохо завязанного мешка и больно ударит по голове. И не посыпаются из этого мешка как из рога изобилия новые тайны, новые загадки? Что из того, что люди знают - правда, а что не больше чем выдумка?
   Вообще Агнесса старалась не думать обо всем этом. Не пыталась убежать, а с покорностью самоубийцы приняла камень на шею и будь что будет. Сейчас в этом царстве Тота[6] она была спокойна и непоколебима как иероглифы, пережившие тысячелетия потрясений.
   Когда посетители, наслушавшиеся сказок хозяина, и не забывшие, конечно, купить пару открыток и раритетную книгу об истории края, удалились, только тогда Агнесса подошла к прилавку.
   -Пришли твои драгоценные книги, - в голосе Эвжена звенела радость, ведь будучи хозяином букинистической лавки, он понимал всю прелесть редких изданий, удовольствие от прикосновения к страницам доступных единицам.
   Он, испытывая восторг не меньший чем Агнесса, он достал из нижней полки прилавка две толстые широкие книги и разложил, как торговец на восточном рынке, перед ней издания, будто они были мягкой шелковистой тканью. Глаза девушки жадно разгорелись при виде двух фолиантов.
   Les temples d'Egypte - прекраснейшее и редкое издание, справочник, снабженный уникальными фотографиями храмов и святилищ, куда не ступала нога обычного туриста. И немецкое Aegypto - гравюры и зарисовки Египта XIX века глазами путешественников со всего мира.
   Агнесса готова обнять и прижать их к груди как мать родных детей. Древний Египет был для нее почти смыслом жизни, причиной почему она пошла работать, причина почему она поддерживала связь с бывшим возлюбленным, причина провалов, которые позволили ей потерять веру в себя. Чем сильнее она опгружалась в лабиринты из погребальных камер, тем больше позволяла забыть о себе и о мире.
   -Столько чудесных книг выходит, но большинство их даже до магазинов не доходит! Оседают в библиотеках, где даже толком в руки взять нельзя - редкие же! - пожаловалась Агнесса хозяину, который понимающе и сочувствующе кивал головой.
   -На этот случай есть я, - рассмеялся Эвжен, - книжное дело тонкое, сложное и увлекательное, сродни магии.
   "И дорогостоящее", подумала Агнесса, доставая кошелек.
   Впрочем, она не всегда приходила тихий магазинчик за своими заказами, иногда она наведывалась найти просто любопытную книгу. Она увлекалась коллекционированием разных старинных и редких книг, большей частью связанных с Древним Египтом, пусть даже это были наивные и глупые сочинения о египетской магии сквозь призму алхимии или же сочинение Хораполлона, полное неверных истолкований иероглифов, важно, что все они обладали частью того волшебства, коим был наполнен давно исчезнувший край. Иногда хозяин сам придерживал любопытные книги и дожидался ее появления, чтобы показать подобно торговцу редкие товары наподобие шафрана. Она никогда не звонила ему на старенький телефон, чтобы не нарушать таинства их причудливой игры. Так было интереснее, и эти забавы порой вырисовывали этого уже пожилого человека в потертых костюмах, как ее друга, который понимал ее тайную страсть, и она старалась платить ему этой же привязанностью.
   -И я вам благодарна. Как и многие, кому вы помогаете. Жаль только, что ценность редких изданий в их редкости, я бы хотела держать их в руках как можно чаще.
   -Всегда приходится выбирать, жизнь полна сражений. А вам бы почаще заходить в мой маленький магазинчик. Вот на днях приходило чудное издание в хорошей сохранности и довольно редкое, тираж совсем крошечный - "Фундаментальное исследование древнеегипетской магии".
   -И где же оно? - в голосе Агнессы зазвенело столько возмущения, будто она вдруг осознала, что ее самым наглым образом обсчитали.
   -Забрали. Я только начал из коробок выкладывать книги, и увидев ее, отложил на край прилавка, специально для вас, к слову. Но тут один посетитель, глаза у него острые, он долго рассматривал и вдумчиво изучал полки с религией, заприметил ее.
   -Надо было сказать, что она отложена!
   -Как я такое сказать могу? - возмутился уже хозяин, - отложенные я потому и прячу! Охотники за редкими и старыми книгами очень настырные, проще уступить, ведь бывает и угрожают. Тем более он не пытался торговаться, когда я назвал несколько завышенную цену. А вы, к слову, уже две заказали, да и не дешевых.
   Агнесса надулась, услышав намек на свою финансовую несостоятельность.
   -И все-таки как постоянная покупательница я могу рассчитывать на ваше понимание, что все египетские книги должны принадлежать только мне.
   -Это вам надо еще поспорить с профессорами из Каролинума.
   Хозяин запаковывал книги в плотную оберточную бумагу, а она разглядывала открытки и гравюры, которые хорошо расходились любителями старины, но не слишком дорогой. Некоторые наборы были новоделом, подделанные под фотокарточки прошлого века, впрочем, никого это не смущало. Любителями было неважно, а ценителей не провести. Однажды дочка владельца подарила ей открытку с храмом Хатхор, зарисованного очередным путешественников в 19 веке. Она купила ее Париже у уличного торговца вместе с самыми разными изображениями, но остальные она выложила на прилавок, а эту подарила ей. Агнесса страшно берегла ее, редко что могло вызвать в ней сентиментальность, но такие редкие моменты чужой доброты и привязанности сильно трогали ее.
   Один набор продавался сразу целиком за тридцать крон, хоть иная открытка обходилась полностью в эту цену. Агнесса полистала их, но они были совсем непримечательны и разрознены. На пяти были зарисованы домовые знаки над дверьми и меж окон, на трех сфотографированы дома разных эпох - барокко, классицизм и готика, на одной церковь, на другой башня с фресками.
   -Проклятые открытки купил втридорога, а не продаются, - ворчливо сказал хозяин лавки, заметив, что она их перебирает, - это была чуть ли не первая моя сделка с уличными проходимцами, когда я только открыл магазинчик, и в первый раз меня так облапошили! Я уже сбавил цену, да и даром никто не берет.
   -Зачем вы их взяли? Они такие безвкусные и бессмысленные.
   -Как раз смысл-то есть, - угрюмо ответил он, - меня убеждали мол видите ли это не просто картинки, а ключи, составная карта. Стоит тебе правильно ее собрать, как ты обнаружишь путь, который приведет тебя к каким-то неведомым тайнам или сокровищам. Разумеется, это все чушь!
   -Неужели вы попробовали? - рассмеялась Агнесса, бросив на него надменный взгляд - все-таки какая-то странная придурь в его голове бродила.
   -А что, я бы выставил на продажу то, что могло сделать меня богачом? Разумеется, я проверил, и заявляю со всей ответственностью, что все это чушь - выглядит просто, достаточно походить по городским улицам в надежде обнаружить нечто похожее, вот, например, башню, да только в этом городе нет ничего такого.
   -И потому вы выставили их на продажу.
   -Магазин не настолько прибыльный, чтобы я позволял себе покупать барахло, - проворчал он.
   Агнессе было впору бежать от всяких тайн, но она была весьма любопытным человеком. Любопытство ее не граничило со скукой, а скорей было последствием любознательности и живого ума, побуждающего решать задачки. Обман с открытками ей был очевиден, но в то же время ей чудился некий вызов, который ей так и говорил "может быть, ты-то и сумеешь". В этом не было ничего удивительного, ведь у нее была привычка возносить себя над другими, считая себя-то уж точно поумнее многих. Порой в ней и вовсе просыпалась некая тяга к обличительству, какое-то желание накричать на всех, обвинить их в сонливости, нежелании совершать великие поступки. Порой ей хотелось надавать всем оплеух, заставить двигаться, взлететь, наконец и покинуть привычную обитель. Сама же она порой не замечала, что и сама живет в привычном ей и родном коконе, она готова была лишь подзуживать, загребать жар чужими руками, и самой оставаться в стороне. Да и терять ей больше нечего. Первым желанием, которое вообще возникает - спрятаться. Но спустя недолгое время она вдруг посмотрела, будто через другую сторону, где становилось совершенно ясно, что теперь держаться уже не за что, только отпустить веревку и рухнуть в хрустальный поток, который понесет ее к концу.
   Она достала тридцать крон, а хозяин принялся ее отговаривать:
   -Сколько раз у меня покупали такие же наивные, как и я, и всегда возвращали их обратно.
   Но он только сильнее укрепил ее в уверенности. Она сверкнула своими зелеными глазами, оставила кроны на прилавке, и, прихватив покупки, была такова.
   В конце концов, она всегда делает только то, что хочет.
  
   Дорога вела ее дальше к культурному центру при институте египтологии. Плохое финансирование вынудило его сдавать первый этаж под магазин, ведь хорошее расположение у туристического центра позволяло назначить приличную цену, которая и спасала центр от позорного закрытия. Сам он теснился сдавленный со всех сторон фасадами в крохотном проулке, где некогда дома лепили буквально друг на друга, от чего они росли ввысь. Бело-розовое здание с золотыми завитушками и тройными окнами на каждом этаже, венчала его резная мансарда. На первом этаже темнела тяжелая дверь и вывеска. Центр занимал и соседний дом - несуразную серую постройку, вдохновленную готической архитектурой, только его первый этаж был изуродован яркими цветами. К извечному возмущению работников центра арендовали помещения магазин игрушек и кукол ручной работы. Агнесса из вредности присоединялась к нестройному хору голосов и охотно добавляла, что куклы-то на редкость уродливые выходят.
   Часы на башенке церкви Святого Стефана, которая горделиво высилась над черепичными крышами, хорошо были видны и подсказывали Агнессе, что до начала занятий оставалось еще добрых сорок минут. Тогда она распахнула черную дверь, отчего колокольчик отчаянно запел, и вошла в магазин.
   Ян никак не отреагировал на ее вторжение, он полностью погрузился в свою работу - вырезал лицо. Агнесса не стала его отвлекать, а медленно прошлась мимо полок, разглядывая все тех же куколок и зверюшек. Кукол она не любила, скучные, пустые, бессмысленные. Но тем не менее она признавала талант Яна, и более того завидовала ему, ведь сама-то на редкость была бесталанной. Она едва касалась поделок, изумляясь фантазии мастеров, тут и фольклорные персонажи вроде Крконоша, хрупкие феи, принцессы, чудовища. Застывшие в тусклом свете, безмолвные, с пустыми глазами. Рядом с ними становилось бесконечно одиноко и страшно, и Агнесса невольно сравнивала свою жизнь с их существованием. И тогда находила себя до пугающего схожей с этими бессмысленными изваяниями.
   Взглядом скользнула по лицу Яна, который полностью погрузился в свою работу, азарт и вдохновение не отпускали его, пока он не закончит последнюю линию на крохотном личике. Ян - узколицый, темноволосый с глубокими карими глазами, снова и снова вызывал  в ней старое эхо отгремевшего шторма, но изгнать воспоминания о том как ее сердце билось в болезненной радости, когда он предложил встречаться. "Как давно это было!", удивленно заметила Агнесса, "а ведь тоже была весна, только поздняя, и уже отцветали яблони. Промелькнули и поцелуи и прогулки по Юдитиному мосту как метеор на небе и исчезли, растворившись в небытие. И Агнесса вдруг почувствовала себя ужасно старой, время бежало с такой неодолимой скоростью и воспоминания рассеивались как древние фрески, а она все еще цеплялась за них. Она никак не поспевала за меняющимся миром и ни в какую не принимала изменения.
   В глаза бросилась экспозиция в самом уголке, не предназначенная для продажи - замершие паяцы в ярких одеждах. О, даже сквозь толщу памяти и времени, она помнила этот сон о мистерии в Элевсине, под звездами и взором богов! Она пересказала его Яну, а он потом вырезал все фигурки, расставил их, так как она помнила: белолицый Пьеро, притаившийся у занавеса, мечтающий о Луне, Пьеретта в лунном платье, похожая на блик, бежит от развеселого Арлекина с палкой, посередине танцует Ковьелло в красной маске, похожий на ибиса. И когда она взглянула на кукольную мистерию, в ней что-то оборвалось, рухнула как звезда с небес, и больше Ян не волновал ее сердце. Теперь глядя на фигурки, ей казалось, что она сама все сломала, рассказав о сне, будто запустила какой-то неведомый механизм.
   -Гляди, какая прелесть выходит, - сказал Ян, показывая ее головку юной девушки. Он никогда не здоровался, - и аккуратней со своими юбками, стеллажи снесешь.
   Головка и прям была чудесной с тоненькими чертами, пухлыми губками, после того как она попадет в руки его сестры-художницы, она и вовсе расцветет как роза.
   -Миленько, - сдержанно ответила Агнесса, но он довольно кивнул, прекрасно зная, что на похвалу она была скупа, но она добавила, - в кои-то веки добрых людей не перепугает.
   -А характер  у тебя все хуже и хуже, - огрызнулся он.
   Она в ответ одарила его самодовольной усмешкой.
   - А моя когда будет готова?
   -Твоего уродца Ясмина лепит.
   Ясмина - сестра Яна, предпочитала дереву пластик, чем вызывало неудовольствие отца и брата, что ее не слишком волновало. Агнесса частенько приходила к ней с заказами. Будучи одержимой Древним Египтом, она грезила о его храмах и пирамидах, изучала среднеегипетский язык и скупала музейные каталоги, с которыми приходила к Ясмине и просила повторить ту или иную фигурку божества. Ян безумно ревновал к такому выбору, и Агнесса старалась приходить к его сестре всякий раз, когда он был поблизости, ведь ей ужасно нравилось его дразнить. Ясмина бралась с удовольствием и даже предоставляла скидку, Агнесса, конечно, понимала, что это не из-за дружеских чувств, Ясмина своего не упустит, а потому что увлекалась всякими колдовскими учениями, эзотерикой и уверяла, что таким образом может раскрыть некие тайны. И Ян, и Агнесса с большим снисхождением взирали на ее увлечения, полагая их глупостью.
   -Я-то знаю, почему ты всегда приходишь раньше времени, - вдруг сказал Ян, поманив рукой в укромный уголок, где прятался чайник,  - по мне скучаешь.
   Агнесса подавила желание стукнуть его, вместо этого она уселась и подвинула к себе тарелку с кексом, накрытого салфеткой.
   -Скорей по домашним сладостям.
   Внезапные приступы ревности, накатывающие временами на Яна, то раздражали, то утомляли Агнессу.
   -И по Ясмине, хочу взглянуть на фигурку Херишефа, чтобы цвета не спутала.
   -Что ты, что Алице такие горделивые и неприступные, ну прям истуканы с острова Пасхи. Ты-то все одна и одна.
   -Никак не могу отойти от твоего чарующего обаяния.
   История имела такой нелепый оттенок драматизма и в тоже время комедии, что все участники предпочитали не вспоминать моменты глупого и беззаботного юношества. Впрочем, на Яна находило порой, и Алице убеждала Агнессу, что это, несомненно, оттого что Ян в очередной раз терпел поражение на поле любовных сражений. Алице насмехалась над ним, а Агнесса оставалась к нему равнодушной. Прямо как истукан, с ужасом подумала она, но ей куда легче было замуровывать свои настоящие чувства в камень и гранит, чем выпускать все наружу.
   -Все остается неизменным. Ты приходишь и исчезаешь, меняются только книги, которые ты с собой приносишь, это знаешь ли, успокаивает.
   Ян всегда считал Агнессу суховатой, хотя до этого полагал, что внутри нее полыхает огонь, впрочем, загоралась-то она легко и ярко, но не для него. Для каких-то уродцев, которых она тыкала ему в лицо, и с горящими глазами рассказывала о новых книгах. Когда он смотрел, как ее хмурое лицо озаряет улыбка и огонь, он снова и снова сожалел. Хотя, потом он вспоминал какая она упертая, и все сожаления в раз улетучивались. Ясмина тогда увлеклась астрологией и уверяла, что это от того что он Дева, а Агнесса Овен, но это чушь само собой.
   -Ну, как твои занятия? Можешь уже отправляться в Египет и читать тайные знаки на стенах пирамид? Найдешь же себе на голову пару проклятий.
   -Ты лучше о себе думай, я ведь и тебе в подарок могу привезти парочку.
   -Я уже бураттин столько навырезал, что мне ни волшебные поленья, ни драчливые куклы не страшны, - Ян засунул в рот горсть печений.
   -Проклятья, волшебство - все это чушь, - задумчиво сказала Агнесса, - отговорки для слабого ума. За всем всегда есть объяснение.
   -Да ладно, ты же любишь сказочки про похотливых божков, что это за несвойственная рациональность? От своей сестры нахваталась?
   Он разумеется, был прав, Агнесса хоть и любила с настойчивостью разбираться в истоках мифологических сюжетов, ей все же нравилось думать, что за каждой легендой стоят не суеверные страхи, а толика волшебства. Самого настоящего, непознанного. Но после всего пережитого она хотела четкости и ясности.
   -А ты веришь?
   -В магию? Да не очень, знаешь ли, сложно в нее уверовать, когда живешь с Ясминой и видишь, сколько стоят эти волшебные ароматизированные свечки, защищающие от злых духов.
   Ясмина, увешанная амулетами и подвесками, несомненно, разбиралась и в магии, и в потустороннем мире, и в эльфах, но Агнесса всегда считала, что та пляшет вокруг майского шеста только потому, что хотела казаться особенной и одухотворенной. Да и знала она, что Ясмина насоветует вооружиться рябиной (и все равно, что май только разгорался), и набрать железа, или еще лучше вступить в контакт с эльфами, ради великих тайн. Только вот Агнесса понимала, что сказки и реальность расходились уж слишком сильно.
   -Но я все равно уверен - что-то есть. Отец запрещает нам оставаться в лавке после темноты, а мы с Ясминой как-то не послушались, смеялись над его суевериями. Через час убежали.
   Агнесса опасливо оглядела полки  с неподвижными поделками.
   -Куклы ожили? Начали смеяться и приглашать на чай?
   -Куклы нет. Тут все новые, нашими руками сделанные, это Ясмина постоянно сочиняет, что вон те уродцы, - Ян указал на полку, над их головами, где покоились потемневшие от времени фигурки в пыльных платьях, - из поколения в поколения переходят и вообще настолько древние, что помнят еще Либуше и Девичьи войны.
   -А что, вам в наследство ничего не досталось? Вы с ней какое поколение, держащее лавку?
   -Продано уже давно все, - скривился Ян, - можно подумать, деньги сами собой появляются. Так вот куклы, можешь поверить, молчали, а вот эти маски начинают смеяться. Неприятно. Поверь очень неприятно.
   По спине Агнессы пробежал холодок. Святочные маски свисали гроздьями с верхних балок. Страшные лица, изображенные улыбками, смотрели пустыми глазницами прямо на Агнессу и Яна.
   -Выкинь.
   -Меня отец вслед за ними тогда выкинет. Дед всегда был против изготовления масок, говорил, что это нечистое дело, на дьявола работа. Только они хорошо расходятся ближе к зиме.
   -Жадность губит. Тетка моя любит рассказывать, как наш родственник имел привычку чужое понемногу брать, потом его мертвым в поле нашли. То ли помогли ему добрые люди, то ли как, она говорит, железная баба придавила.
   -Обнадежила, - скривился Ян.
  
   Когда они уже распрощались, и через час Агнесса сидела, погрузившись в изучение меду нечер - "божественного письма" - она почувствовала, как ее окутывают призраки безумия. Она знала, что это именно они, ведь ей шептали голоса, царапающиеся в стекла окон, за которыми вырос черный лес. Уродливые костлявые ветви паучьими лапами ощупывали небо, серое и потрескавшееся, будто лицо умирающей богини неба. Звезды катились как слезы, оставляя красные следы. Ад и Рай атаковали комнату и стены содрогнулись с оглушительным треском. Агнесса вздрогнула от страха, выронив ручку.
   -Что-то случилось? - удивленно спросил преподаватель, оторвавшись от глагольных форм.
   -Я просто паука увидела, - едва выдавила из себя Агнесса, чувствуя, как блузка прилипает к спине.
   Все вокруг посмеялись над ее нелепым страхом, и она цеплялась за него, боясь снова уплыть за границы сознания.
   Так она и знала! Знала, что ее не отпустит потустороннее небо и злая Луна, и она этого боялась. Прабабушка порой рассказывала о тяжелой болезни, что настигала тех, кто встречался с... иными. И если раньше она воспринимала это как сказки перед сном, то теперь это стало страшной реальностью. Агнесса чувствовала, как ее трясет. "Что теперь делать?". Нарастала паника, и она не знала спасения. Она попыталась успокоиться, вслушаться в неторопливую речь преподавателя, сосредоточиться на иероглифах. Не сейчас, она вернется домой и обо всем подумает. Не сейчас.
   Нарисованная среди иероглифов сова смотрела ей прямо в глаза, а потом склонила набок голову и спросила:

Неужели ты думаешь, что здорова? О, в твоем сердце безумие! Твое сердце умирает! Неужели ты думаешь, что выживешь?

   Агнессе хотелось кричать.
  
    Город снова взбудоражил разум Агнессы. Блеклые стены домов, увитых узорами, казались декорациями, картонками, которые толкни, и они обрушатся, обнажив ночь со щерящейся черными морями Луной. Ей все время казалось, что она обманывается - все, что она видит - хлипкое сооружение, вокруг нее бушует море, полное чудовищ. От этих мыслей ее едва ли не тошнило. Когда же она, наконец, подумала о свершившемся, ее захлестнула волна - все вокруг фальшивое! Мир перевернулся или все наоборот встало на свои места? Что-то осталось в ней после всего, заноза в сердце, мотив эльфьей песни.
   Какой-то неисчерпаемый ужас перед тем, что скрыто, перед неминуемым моментом, когда занавес рухнет и все черное-черное море рухнет на нее. И ожидание этой секунды, которое могло бы случиться прямо сейчас или через минуту стало навязчивой страшной мыслью, заставляющей ее содрогаться от всего, что бушевало вокруг.
   Но нет, она не будет думать об этом! У нее есть книги, у нее есть открытки! Столько дел, зачем ей тревожиться и беспокоиться? Она жива, все еще жива. Но что-то внутри нее навсегда испорчено, какой-то червь подтачивает ее сердце изнутри и больше - и это самое страшное, огромная катастрофа - ничего не будет как прежде. Она могла отрицать свою болезнь, и все же в глубине души Агнесса понимала - все изменилось. Она уже не находила знакомые чувства и саму себя, составляя сюжетные композиции из своей коллекции фигурок, перелистывая странички новых книг и разглядывая потрясающие фотографии, переписываясь со своей подругой, играя с кошками. Она постепенно отторгала свою привычную жизнь, словно готовилась принять новую - и это сводило ее с ума. Она-то не хотела. Привычный, размеренный ход был нарушен, и Агнесса оказалась беспомощной, и было ли что-то хуже этого?
   Агнесса снова окунулась в хмурый лабиринт и быстрыми-быстрыми шагами, выбралась на проспект, который в ином городе посчитали бы крохотным закоулком. Он был окружен высокими домами, облаченными в роскошные завитушки классицизма подобно дамам в меховых манто, а буквально посередине плыл небольшой островок, украшенный сиренью. Среди гроздей меленьких цветов темнела небольшая церквушка в позднеготическом стиле, с колокольной башенкой и плотно закрытыми ставнями. За ней под сенью цветущих деревьев стояли лавочки, сокрытые от проезжей части и трамвайных путей.
   Агнесса спряталась в самой глубине крохотного садика вплотную к серым каменным стенам. Там она разложила открытки и цепким взглядом осмотрела их.
   Башен в городе было более сотни, домовых знаков столько же, красивых кукольных домиков не меньше. Но в первую очередь Агнесса собиралась понять связь между всеми этими картинками, которые ни в коем случае не могли считаться случайным набором изображений. Это карта, составная карта, как сказал их обладатель, а значит, следовало идти одной за другой, будто разматываешь клубок. И одна из этих картинок должна быть ключевой. И быть она должна самой очевидной и понятной. В городе ста башен, логично было предположить начать с их осмотра, но судя по словам владельца, он ничего подобным способом и не обнаружил.
   Что-то было не так.
   Что-то было не так, поняла Агнесса. Ей было холодно - и не от весеннего ветра и не от туч, завесивших солнце, она вдруг оказалась в коконе ледяного воздуха, он циркулировал и эти потоки касались ее обжигающе-морозным прикосновением.
   Потусторонним.
   Она едва не закричала от смертельного ужаса и вскочила, рассыпав открытки по земле.
   На нее смотрел священник - черная-черная фигура у могильной плиты, похожей на дверь. Она вся была изрезана рельефами и рельефами отнюдь не христианскими, а пугающими из сотни линий фигур и лиц. Священник смотрел на нее пристально, и ей вдруг стало казаться, что свет гаснет и странный гудящий отзвук поселился в ее голове. Он будто бы пытался поглотить ее, и Агнесса старалась, собирала все силы, что таились в ее душе, чтобы прогнать пугающее существо, но она словно билась против стены.
   Гудящий отзвук подкинул ее куда-то ввысь и на секунду перед ее глазами заметались разноцветные пятна, лепестки цветов, звезды и тени - что-то хаотичное и берущее свои исток из самого Начала.
   Перед ее глазами раскинулся мир - она ступала по холодной и мокрой земле, покрытой мхом, вокруг нее теснились деревья-великаны, державшие на своих ветвях небо, с поющими звездами. Они падали на вершины холмов, где расцветали наперстянки и маргаритки, наполняя ночь благовонным ароматом. Они падали в старые овраги, где тонули камни разрушенных крепостей. В тенистых чащобах наигрывал на флейте козлоногий Пан, по чьему зову на поляну, укрытую душистым клевером выбегали нимфы.
   Весь мир пронизывали нити, а он был огромен, ибо имел две стороны как Луна, и она сама была разной, ей - ночным светилом, а другим их солнцем. Солнцем мертвых. И жизнь кишела везде - и в теплых домах и холодных домовинах. В лесных избушках, затерянных среди холмов, и пещерах среди снежных гор, и в норках под толстыми корнями. И под половицами, и на чердаках.
   И все и люди и иные были одинаковы - одни избегали всего вокруг, другие то с любопытством, то с напористостью вторгались друг к другу.
   Небо менялось - от чистой синевы до темных грозовых туч. У ветров были человеческие лица - они завывали и дули в рожки. Среди камней, средь черных лесов плясали ведьмы и тени поднимались из могил и рассеивались по дорогам, заглядывая людям в лица.
   Мир двигался под звуки барабана и бубна, солнце выплывало из распустившегося цветка на огромном древе, Луна терялась средь его корней. Солнце выплывало, наполняя жизнью людей и поля и цветы, и животных. Древние люди вскакивали и танцевали, приветствуя его.
   Луна терялась в корнях и давала смерть всем, чье сердце не бьется, и никогда не билось, они высыпались на гребни холмов и принимались танцевать, пока их щеки не разгорались красным пламенем.
   Агнесса с высоты полета сокола видела все дороги и тайники. Видела, что город -- это граница, перепутье, куда слетаются со всех уголков, огромная дверь, которая впускает и отпускает тысячу странников. Видела, что город кишит пришедшими с лунной дороги. Она видела их всех и их дома, и их тени, когда они скользили сквозь человеческие толпы. Видела уютные квартирки ведьм, в старых домах, где всегда холодно, видела призрачные фигуры замерших среди уродливых скульптур храмов, видела незнакомцев, прятавшихся в проулках. Она знала все имена.
   Видела и башню и дома и знаки с открыток - их видят только те, кто ходит по лунной дороге.
   Видела домик у подножия высокого холма, заросшего лесом - там жили два белых человека.
   Но это было внизу, а она поднималась в вышину, где черное небо, миллионы звезд и насмешливая хрустальная Луна, готовая проглотить ее.
   Она плакала и звала жалобным криком как птица над разбитым гнездом: "Эдейрн! Эдейрн!"
   Вот кто виноват! Посланник злой Луны, злой шутник, дьявольский паяц, перевернувший мир вверх ногами. Из-за него ее сердце тоскует и бьется, из-за него ей снится бесконечное ночное море полное звезд-кораблей, тонущих и тянущих вместе с собой ее сердце и душу, захлебывающихся от слез и страха.
   "Эдейрн! Эдейрн!"
   На ее отчаянный зов никто и не откликался, только холодная земля зашевелилась, и в раз подул ветер - холодный Борей, зазывая своим ледяным голосом, струившийся пугающей музыкой, он вторил ее крику. Скрипы и щелканье костей присоединились к отчаянному зову - скелеты, мертвецы в обрывках савана и лоскутах кожи заплясали на могильной земле, их хриплый смех превращался в безумный хохот, славивший смерть и Луну - их великое солнце, пробудившее ото сна. Они тянут к ней костлявые руки, тянут к себе, зовут к себе в холодную землю, зовут присоединиться к их танцу, который навечно уведет ее нескончаемое путешествие среди корней.
   "Эдейрн! Эдейрн!"
   Не слышит. Отблеск Луны - его пепельный свет глаз. Безмолвный, безмятежный как древний сфинкс - устремленный в бесконечность шепсес анх. Не слышит.
   -Такого невоспитанного господина еще поискать. Иди к себе домой, несчастный.
   Мимо них проплыл мужчина, державший над головой открытый зонт. Он не задержал и взгляда ни на Агнессе, ни на ужасающем создании. Он бросил походя слова, одетый в устаревший фрак и исчез за кулисами замершей картины.
   Muro не издав ни шелеста, поскользило вдоль стены церкви и скрылось за углом.
   Ветер зловеще шумел. Агнесса только чувствовала, как внутри нее разверзается огромная дыра. На открытки, которые она поднимала с земли, упали капли.
   А вслед за ними закапали уже небесные слезы. Незнакомец предугадал дождь за несколько минут.
   [1] Без гнева и пристрастия (лат.)
   [2] Каждого влечет своя страсть
   [3] Пс. 10:3       
   [4] Пс. 5:10        
   [5] Волосы Вероники
   [6] Древнеегипетский бог мудрости, покровитель библиотек
   III. Lacus Spei
   Сазава в этих местах были извилистой и туманной, со всех сторон поднимались леса и холмы, да так что подойти к реке было непросто. Она бежала вперед, прорываясь к окультуренным землям, небольшим деревушкам с красными и оранжевыми крышами, замкам, украшающими собой берега. Но здесь она была дикой, с сильным течением и изрытая глубокими ямами. Холмы, зажавшие ее в тиски, были похожи на горы, такими высокими и грозными они были, грозность им прибавляли и темные еловые леса - сумрачные и непролазные. Только у склона они смешивались с березами, ольхами и осинами, добавляя осенью светлые и солнечные краски.  
   У подножия, где лес постепенно развеивался, уступая место поляне с редкими березами и боярышником, вдали от чужих взглядов стояло Червене Место. Иным названием для него был Фейский Чертополох, но мало кто знал об этом имени, а те, кто знал, не спешил делиться своими знаниями. 
   Для людей в первую очередь это было Червене Место - особняк родом из XIII века и место не слишком хорошее, если конечно кто-то еще помнил об этом. Старый дом плотным кольцом окружал сад из цветущей черемухи, сирени, боярышника и бузины, он буквально тонул в зелени и в цветах; старая каменная ограда просела и почти затерялась под натиском лопухов, осота и пырея, только высокие металлические прутья, изукрашенные пиками и завитушками, насквозь проржавевшие еще сопротивлялись буйству природы. Некогда хорошая дорога, усыпанная щебнем, превратилась в простую утоптанную дорожку, хозяин пытался привести ее в порядок, покрыв ее гравием, но это не принесло результата. С каждым годом одуванчик, подорожник и чертополох захватывали все больше земли. Дорога упиралась в разрушенную кирпичную арку, затянутую ипомей и скрытую дикой малиной.  
   Это был трёхэтажный особняк, выкрашенный в красный цвет, но теперь он уже выцвел, превратившись в розово-алые разводы. Его стороны венчали трехступенчатые мансарды, а торец украшал мезонин. Дом выглядел типичным особняком XVII века с небольшими белыми окошками, с минимум декора, ровными стенами, коричневой крышей и флигелем, скрывавшимся за основным зданием. 
   История его была такой червонной, как и стены. Те, кто еще помнил сказки, рассказываемые по вечерам в Высочине, знавали, что в этих местах, когда-то росло дерево о двух стволах и считалось оно любимым для всякой нечисти. Но однажды дерево выкорчевали и на его место заложили фундамент, из всех окрестных земель только и доносились предсказания ужасов. Ведь здесь пролегали тропки нечисти, дороги, по которым проносились ведьмы и черти. Дом, выстроенный здесь, никому не приносил счастья. Хозяева мучились кошмарами, неурожаями, падежами скота и наконец, пожарами. Последний кто здесь бывал после долгих лет запустений немец, получивший в дар за свою службу эти земли. Жить в глуши он не захотел, а перевез сюда свою полоумную жену, подальше от взглядов. Нечисть со страшной силой принялась мучить бедняжку, когда тропы вновь были потревожены, и она тяжело умирала несколько лет.  
   Сад был запущен. На него и взглянуть-то было нельзя без слез. Вся территория сада, освященная безжалостным солнцем, которое не могли спрятать легкие как перышки облачка, носимые по небу, просто заросла сорняками: колючий чертополох боролся с красавицами наперстянками и зарослями горца, рядом пробивался сквозь океан мари и лютиков бодяк, колокольчики соседствовали с тимьяном, у корней сирени разросся щавель вперемешку с пастушьей сумкой. Сирень уже давно потеряла аккуратную форму, превратившись в безобразный куст, чьи нижние ветки уже давно покоились на земле, впрочем, это не мешало ей цвести: маленькие звездочки цветов вот-вот распустятся, зачаровав это место еще большей магией. Черемуха цвела уже вовсю, спрятав свой широкий ствол за тысячью белоснежных цветов, запах был такой сильной, что можно было поверить в чары фей, которые охраняли этот дом от любопытных глаз. Боярышник и бузина, будучи кустарниками, буквально слились с садом. 
   Дом не уступал по своей запущенности саду. Правильней сказать - это был сарай или свинарник. Прихожая благодаря своей темноте выглядела благопристойно, хотя из маленького грязного окошка пробивался свет, озарявший вешалку с навешанной на нее одеждой, покрытую плесенью и вонявшую сыростью. Пол здесь всегда был влажным, крыша протекала и в сильные ливни воды здесь должно быть по щиколотку. В главной зале, куда вела прихожая ситуация была лучше, но выглядела она ужасно. Просторная комната была просто-напросто захламлена. Широкие окна не мыли, наверное, уже век, они были покрыты толстым слоем пали, грязи, какими-то зеленоватыми разводами. На некоторых стеклах были маленькие чистые лужицы - кто-то протер, чтобы выглянуть в сад. Сами стены, где раньше были обои из ткани, а теперь грязные лоскуты были большей частью закрыты резными дубовыми панелями. Из-за слоя пыли и старой паутины красота, и мастерство исполнения было сокрыто. Книжные шкафы - тяжелые, огромные до самого потолка в углу рядом с винтовой лестницей, были буквально похоронены под грязью. У стен понатыкали мебель, заваленную чьими-то вещами и хламом, оставшимися от прежних хозяев. Посреди комнаты лежал черный с бурыми разводами ковер похожий на половую тряпку, на него был установлен невысокий столик, заваленный потрепанными книгами. Напротив стола - продавленный старый диван коричнево-зеленого цвета. 
   Среди книг на столике стоял небольшой тазик, наполненный водой. Хозяин дома, закатав рукава рубашки до локтя, опустил ладонь в жидкость.  
   -Твоя сущность находится на небе, твое тело - в земле.  
   Имена древних богов зазвучали в пыльной тишине. Гэлло пошевелил пальцами с ороговевшими кончиками, обнажил кривые резцы, показывая всем своим видом, что ему это не нравится. 
   -Тебе и не должно нравиться, - усмехнулся Рутгер. 
   Огромный эластичный рот похожий на пасть акулы-домового закрылся. 
   -Небесам досталась твоя душа, земле досталось твое тело.  
   С небес ему открылась блестящая лента Сазавы, башни замков, знакомая ему заводь. Он плыл невесомый как семечко одуванчика, вслушиваясь и всматриваясь, довольный, что он неподвластен чужим взглядам. Он искал то, что могло бы навести на нужный ему след. Искал сияние - теплое и розоватое свечение ба8, без особой на то надежды, но глаза Нут многое дозволяли увидеть. И он увидел звезду, аб10, угасающую, а потому подобно всем умирающим звездам она горела пугающе ярко, смертельно-голубым сиянием, сиянием смерти. Он устремился к городу, не столько из-за любопытства, сколько из-за тревоги.  
   Тревога не обманула его - он с ужасом узнал в звезде ту девушку с берега реки. Анежка.  
   Все-таки не миновала ее эта участь. 
   Увы, но прикоснувшись к ней под растущей Луной - злой и радостной, он обрек ее на преследование. Никто не любит когда подсматривают, а ее глазам доступно теперь больше, и она волей-неволей заглядывает дальше, чем ей хотелось.  
   Взмолившись Шу, невесомый блик Рутгера понесся в кукольный домик, где засиял отблеском на фарфоровых складках и зажегся в глазах масок. Хозяин, оторвавшись от газеты, только недовольно скривил рот. Он не любил чужие просьбы, которые не принесут ему никакой выгоды.  
   Он выглянул в окошко и взял зонтик. 
   Шу вихрем унес семечко души обратно к лесистому холму в тело, и Рутгер тяжело вздохнул. И всякий раз, когда он отрицает свою природу, всякий раз, когда он думает, что взял над всем верх, реальность напоминает, что ничто не опрокинет древних законов, о чем он сам же говорил Анежке. И снова он должен помнить непреложную истину - правила превыше всего, и ведь он помнит и чтит их, и почему он тогда забыл - заговорил, взял обещание, ведь слышал ее приближение. Но если бы он не заговорил, она могла бы пропасть. Человечное против дикого, а в итоге все равно в дураках он.  
   Гэлло поскреб пальцами по подоконнику, но Рутгер уже и сам услышал шорох в заросшем саду. Немного подумав, он все же решил принять посетителя. Отогнал Гэлло от окна и распахнул створки бокового окошка. В затхлую комнату полились свежие ароматы цветов, поздней весны и хвои, которые спугнули Гэлло, заставив спрятаться в подвальных помещениях. Сам же Рутгер облокотился на подоконник, высматривая гостя. 
   Он показался из-за сирени - покрытый мхом, листьями и темной корой. Люпины на его спине расцвели, а на веках выросли маргаритки. Он неторопливо подошел к дому, проплывая сквозь высокую траву, что явно доставляло ему удовольствие. Однако остановился он на приличном расстоянии от окна. 
   -Добро, добро. Хороший подарок, - сказал полевик, - хорошее у тебя хозяйство. Добро. 
   Рутгер криво усмехнулся: 
   -Как сказать. Дом достался совсем одичалым, но, по крайней мере, уже не стонет. 
   -Было дело, - согласился старик, поглаживая мох, - выл, так что в Орешниках слышно было, хо-хо. Помнится, здесь Йиржек любил на ветвях качаться, бывало звал Абену... да ты не знаешь. Гулял он здесь, свистел, хо, а потом - глянь, срубили все. Уж как он в трубы завывал, как в окна стучал, как слуг пугал, потом ходил на поклон в Карконоше за кремнем, хо-хо, долго он тут резвился. Да толку, не вернули ему его деревце. 
   -Где же он теперь? 
   -Ушел куда-то за Судеты. 
   Они молчали. Рутгер и не знал, о чем с ним говорить, впрочем, догадывался, что он не так просто сюда заглянул. А полевик осматривал сад, то склоненный цветок выпрямит, то ветку любовно огладит. 
   -Когда хозяин правильный - хозяйство ладится. Издалека ты прибыл. Из холодных лесов, полных горных духов, из плена зимы и снегов, за тобой мчится соленый дух - дух моря. А в глазах все еще отсвет авроры. Ты прибыл сказать нам что-то? 
   -С частным визитом, не более того.  
   -За тобой по пятам всегда идет буря. 
   -Буря остается там, где сияет аврора. Но я понимаю, почему ты спрашиваешь, вы единственные у кого не осталось Двора, и потому изо всех сил стараетесь придать себе важность, скрывая пятку Ахиллеса. 
   Старик, на чьих веках произрастали маргаритки, даже не дрогнул. 
   -А ты? Пяток у тебя поболее будет. Не будь у тебя над головой мать твоя Лаувея, где бы ты был? В пещере, несчастным бергтагнингом, как вы их называете. 
   Рутгер только плечами пожал: 
   -Ничего нам, оставшимся без... так называемого покровительства или излишнего внимания, не мешает соседствовать. 
   -- Вот как? - глухо расхохотался полевик, - а ты думаешь, мы как те, что живут в презренных золотых дворцах? Мы живем тут, в глуши, и над нами нет надзора, а потому ничего удивительного, что мы подозрительны. Я знаю, да и все мы, что ты все время просиживаешь в этом городе-перепутье, а значит, странник и что-то ищешь. Вы безобидны. 
   -Приятно знать, что мир не меняется и все о тебе узнают раньше, чем ты о себе заявляешь. 
   -Но ты сам изъявил о том волю, сделав мне дар. Уже начали судачить... - он многозначительно замолчал. 
   Рутгеру ничего не оставалось, как вздохнуть и спросить: 
   -О чем же? 
   -О панне, которую ты отпустил. Хо-хо. Вы чаровники с севера очень уж охочи до женщин. 
   Рутгеру как никогда стало неприятно.  
   -- Это неправда, - твердо сказал он, даже не задумывавшийся ни о чем таком, и принялся терпеливо объяснять полевику, - я ведь вырос не среди своих диких родичей, а среди таких как она, а потому и гляжу на нее как на ровню, а ровню не заводят на погибель. 
   -Но обещания-то взял, - противно ухмыльнулся старик, чье лицо из коры едва не затрещало. 
   -Взял, потому что по-другому нельзя. 
   -И что же ты с нее возьмешь? 
   -Ничего. А что бы ты взял? Я слышал, как ты кричал. 
   -Сердечко ее мягкое, - буркнул полевик, -- это ты ее подучил, что говорить и что делать, так бы попалась. 
   -Время иное и девушки тоже, - снова пожал плечами Рутгер. 
   -Я тебя научу, что делать с ее обещанием. Пусть своими руками жар весь загребает, не справится - ее беда. Мы слышали о тебе Эдейрн, о твоих поисках. Сам знаешь правила - знания даются только в обмен на что-то, а это что-то тоже нужно получить. 
   Его глаза - темные как земля смотрели на него, и смотрел он глазами тысяч. Они все ждали, следили за ним. Им хотелось знать, что он сделает, ведь молва о нем далеко разнеслась. Рутгер это внимание не жаловал, но и не стремился бежать - от своей крови и истории не убежать, не скрыться, только принять. 
   -Она не поможет. 
   -Великая Лаувея, и великая хильдеквинде должны были тебя научить, Эдейрн, что нет такой вещи как случайность. У людей - да, у нас только предвидение. Судьба - она светит Луной над нашими головами, поэтому мы так страшно умираем и поэтому мы так долго живем. Нас ведут могучие силы, породившие холмы и звезды. Таково ты и таковы мы. 
   ***
   Вечер, сгущавшийся за окном, не предвещал ничего хорошего. Читальный зал, больше похожий на картонную коробку с прорезями для окон, которую она старательно набивала людьми, ведь ужас легче переносился в обществе, стремительно пустел. Она отсчитывала минуты до девяти, когда библиотека опустеет и погрузится во тьму. И эта тьма - невесомая, тихая будет следовать за ней по пятам. И может быть сумеет догнать.
   Мир неощутимо изменился, он перестал быть докучливо-простым, его структура оказалась куда сложнее для понимания. Если раньше она разрезала его как торт - на лакомые и бросовые куски, то теперь все смешалось как стеклышки в калейдоскопе, только растеряв весь строгий порядок. Сама Агнесса изменилась. Болезнь в ней все созревала и созревала, изменяя ее зрение, ее ощущение.
   Она когда-то думала, что любые тайны раскроются перед человечеством - рано или поздно. Она не верила в проклятья фараонов, поражающие ученых, и вот все же даже не будучи ученым, сумев добраться до поистине удивительных открытий, получила укус прямо в шею. И благодаря этому яду, этой болезни она видела многое и знала многое. Радовала ли ее эта возможность положить свою жизнь ради поразительного открытия? Конечно, нет. Знать имена всех существ, их потаенное я, все равно, что произносить истинные имена древних богов за стенами их домов-храмов - означало заманить к себе старуху с косой. Muro наглядно ей показал это. Все, кто знал чуть больше чем положено - умирал. Эти мысли не были оформлены до конца, они призраками блуждали в голове, дразня, издеваясь и испаряясь. Агнесса впервые не могла оттесать мысль, провести логическую цепочку, в ее голове хаос из догадок, знаний, не ее, а каких-то инстинктивных - тех, что говорили, огонь обжигает.
   Агнесса забросила свои номенклатурные каталоги и разложила на столе открытки. Они полностью поглотили ее внимание, и даже докучливому аспиранту, крутившемуся рядом с кафедрой, не удавалось завоевать даже толики ее внимания. В любой другой день она бы может и бросила ему пару вежливых слов либо рявкнула в раздражении, но сейчас ей было жаль тратить свои силы, которые ей явно пригодятся.
   В темном окне в свете ламп отражался ее силуэт в черном платье, где на подоле плыли геральдические лев и единорог, везущие карету принцессы. Светло-каштановые кудри сдерживал ободок с цветами. Рядом вдруг возник другой силуэт.
   -Если кофе не подходит, то может быть я смогу хотя бы проводить до дома?
   Агнесса подняла на него глаза, полные удивления, рассеянности и толики раздражения.
   -Читальный зал уже закрывается, - с последней каплей вежливости ответила она.
   -Еще только половина девятого.
   Агнессе совсем не было дела до романтических ухлестываний. Ни сейчас, ни тогда. Тогда, целую жизнь назад, ее интересовала только нильская долина, сейчас же - только выживание. А толку от наглого ухажера было ровно столько, сколько с козла молока, если конечно по дороге домой она не отдаст его на откуп очередному священнику.
   -Нет. У меня дела.
   Аспирант спрашивал ее об этом едва ли не каждую неделю. И это наводило тоску на Агнессу, которая снова из-за своего высокомерия и тени Яна отвергала любые близкие отношения между людьми. Зачем, спрашивается, ей возлюбленный, если любой по своему существу не будет дотягивать до ее мифологических идеалов? Ян был идеальным партнером, но даже к нему она охладела раньше, чем яблони потеряли последние цветы. Соглашаясь на подобную сделку, она сама себя обрекает на скуку, которая была ее злейшим врагом. Ее сердце навсегда покоилось в плодородном иле или же покачивалась в зеленоватых водах Средиземноморья, оно не могло сиять, оно уже не могло любить нечто живое. Агнесса уже давно поставила на себе крест, как на человеке, способном любить и способном жить. Если уж говорить честно, ее просто-напросто пугали чувства, пугали другие люди, которые не подавались пониманию, проще было узнать, как звучали слова на древнеегипетском, чем разобраться в этих нелепых потомках первых звезд. А то во что складывались неизменно отношения вызывали дурноту. Это была ловушка, сказала она себе, я лучше всегда буду одна. "Я хочу знать, как строили пирамиды, и я не хочу больше знать, что бывает, когда любят".
   Агнесса ходила по вычерченной кривой - зачем она ее нарисовала, никто бы, ни боги, ни она сама никогда бы не ответили. Пока одни шли по прямой линии, Агнесса бродила в Дахшуре, а когда, наконец, спохватилась, уже было поздно. И теперь она сидела в одиночестве в некрополе и обвиняла мир в глупости, отказывала ему в праве на мнение, и выгоняла каждого кто наведывался в ее обрушившуюся пирамиду надежд и самолюбия.
   Когда аспирант, так и не сраженный неудачей и ее подобному пуле "нет", а только раззадоренный охотой, удалился, Агнесса снова углубилась в изучение.
   Она боялась - это правда, но в тоже время отчетливо понимала, что деваться ей некуда, только принять ситуацию целиком. А ситуация такова что она оказалась совершенно беспомощной. Она видит мир иным! На ней обязательство перед этим созданием, которого называют Эдейрном, а он себя Рутгером (а, впрочем, не важно!), и все это вне переделов ее понимания.
   Что делать?
   Агнесса побарабанила пальцами по столу. Самое очевидное к чему она пришла - это вернуться к самому началу, к той точке, с которой ее жизнь перевернулась вверх дном.
   Ей нужен Рутгер-Эдейрн. "В конце концов, ты действительно полагала, что легко отделалась? Это же глупость! Бабушка ведь любит приговаривать "смотри, как незнакомец одет, слушай внимательно, что говорит, и молитву повторяй. Волков может и нет, а они все еще здесь и только и ждут, чтобы христианскую душу увести с божьего пути". Положим, душа у меня уже давно не христианская, и может это совсем не имеет роли, но меня уже потащило по непонятным тропкам".
   Найти бы его и расспросить. Вот только захочет он отвечать?
   Агнесса собрала открытки в стопку. У нее слишком мало данных, и ей из нечего делать выводы. Она понимала, что нечто, что населяет и город, и поля не слишком жалуют ей подобных, но кто-то вроде того незнакомца, да и этого Эдейрна кажется наделены большим милосердием.
   Ночь смотрела на нее девятью огромными глазами, от которых практически было невозможно скрыться. Люди утекали как песок в часах, один за другим спохватывались о делах или о людях и убегали, растворяясь в жадной тьме, которая поглощала их, будто у нее был бездонный желудок. Минуты Агнессы оставались считанными. Она не подавала виду, выказывая ночи свою непоколебимость, и как обычно, чему ночная тьма оставалась свидетельницей, прошлась вдоль столов, осматривая их. Но все же возле стеллажей она приостановила свой шаг, тени свободно собирались меж книг, и чем ближе становились стены, тем они становились зловещей и насмешливей. К счастью, ночь не слышала, как гулко предавало ее сердце в груди, пока она заглядывала в каждый проем.
   Тьма казалось, напружинилась, когда Агнесса выключала свет, готовая бросится, как только последняя лампочка погаснет, но она громко захлопнула двери и повернула на несколько раз ключ, и пришлось тьме искать другие лазейки. Она стекалась через щели в окне служебного помещения, но Агнесса не ждала, когда она соберется хотя бы маленьким озерком, она мгновенно накинула на плечи куртку, схватила сумку, и тщательно заперев черную комнату, сбежала по лестнице к выходу. А за дверьми в стиле модерна она оказалась в ловушке. Тьма здесь была повсюду, но она не торопилась высасывать жизнь, теперь она стала кошкой, которая непременно хотела поиграть со своей жертвой. Путь от библиотеки, бывшей некогда коллегией иезуитов до трамвайной остановки тек и по темным проулкам и освещенным фонарями старинным улицам, но тьма ничего не боялась, даже если ее освещал свет, то она просто разжимала лапку, чтобы в следующий момент заново ее схватить. Агнесса старалась не бояться, в конце концов, она в Старом Городе, мертвом месте полном жизни. Сама она, конечно, не жила в Старых Орешниках, а только навещала бабушку и дедушку, старый дом был полон детских воспоминаний, но теперь уже, будучи взрослой и имея работу, ей приходилось жить в городе с родителями. Их квартира располагалась в чудесном месте, недалеко от Лабы, цвели магнолии, а из окна ее комнаты видны башни базилики Святой Маргариты, окруженной средневековыми валами и крепостными стенами - остатками Девичьей крепости. Теперь это соседство наводило уныние, только глухой и твердолобый не слышал, что и крепость, и базилику и ротонду святого Марка наводняли легенды и призраки. И близость уродливой Репушки, скрывавшейся в огромных подземных катакомбах и Костей - таинственного призрака, наведывающегося в ротонду, наполняла комнату запахом застоявшейся воды. Это уже не были страшные сказки на ночь, это уже была неприятная реальность.
   Ее шаг был быстр и легок, и может быть, будь они крылатые сандалии Гермеса, она бы смогла сбежать, но тьма расставила всюду ловушки. Агнесса свернула в проулок между библиотекой, с крыши которой на грешную землю глядели апостолы и университетским корпусом, и скоро поняла, что нужно прятаться. По проспекту, куда выходил проулок, чинно прогуливалась парочка, Агнесса могла разглядеть только то, что они были разодеты во фраки. Они были хорошо видны в тени по своему антрацитовому блеску, но стоило им попасться в круг света, как они исчезали, будто их закрашивала невидимая кисть. Агнесса стояла, ни жива, ни мертва, наблюдая как они, поблескивая, исчезают за магазином.
   Стоило им скрыться, как Агнесса буквально пулей вылетела из укрытия и бросилась в толпу похожую на тоненький ручеек. Люди усталые и довольные разбредались кто куда, кто-то возвращался обратно в гостиницу, кто-то наоборот только выбрался на прогулку. Но не только туристы вышли полюбоваться на статую Гуса или на чудесные росписи на мансардах барочных домов или на золоченую фигуру Либуше, возвышавшуюся на втором этаже национального музея. Они не шли, они буквально скользили по камням, все разодетые в старинную одежду. Все их видели, но никто не замечал. Кроме Агнессы, которой ничего не оставалось, как потупить взгляд.
   Рядом пробежал ребенок в белой шапочке, в руках он держал жезл, увитый березовыми ветвями. Он обернулся, и лицо его оказалось мумифицированным, Агнесса волей-неволей вспомнила лики египетских мертвецов, он смотрел на нее черными провалами. Он был безглазым, оживший мертвец, но все же он мог что-то видеть, что-то понимать, почему тогда он прожигает ее взглядом? Сердце у Агнессы захолонуло, но каким-то нечеловеческим усилием, вызванным адреналином она не вздрогнула, а только скользнула по нему взглядом, будто перед ней была лишь брусчатка, и взглянула на шумную компанию сбоку. И, кажется, существо поверило ей и не заметило, что ресницы у нее все же дрогнули, и потому вприпрыжку убежало куда-то. Слева медленно ползла старуха ужасно сгорбленная, отчего походила на гигантскую, устрашающую улитку, Агнесса всеми силами старалась, не косится на нее, боялась, что лицо у нее будет настолько уродливым, что она замертво упадет. Она слышала их разговоры - они шелестели как осенние листья:
   -В Крконошах Радош снова устроил забастовку, задрал цены и требует, чтобы Урсула на четвертый день прибыла в Хойник, где публично извинится.
   -Краконош, говорят, настолько устал от их перепалок, что отправился в Зембицы.
   -Госпожа Божетеха приглашает на ежегодные майские душечки на кладбище в Заользье.
   -Я бы предпочел Олови, там знаете еловые леса, и это благотворно сказывается на моем здоровье.
   -Приехал театр!
   -Говорят, спектакля не будет, один из актеров ушел из труппы.
   Тьма ловко загоняли ее от одной ловушки к другой. Всюду раскрывались двери и окна, и улицы и проулки заполняли тени и странные люди или существа. Они все были в хорошем настроении - пели, смеялись, ворковали, и с любопытством осматривали лица и тут же их забывали, и Агнесса старалась не подавать вида, потому что боялась.
   Агнесса не желала поддаваться тьме. Проделав этот страшный путь полный салочек, она, наконец, выбралась к трамвайной остановке, но тут же остановилась. Остановка была непривычно пустой и стояла на широком проспекте, продуваемая всеми ветрами и подвластная каждому взгляду. И более того совсем недалеко от той злосчастной церкви, где живет Muro. Ее шпиль хорошо был виден из-за низкого домишки, напротив остановки. Агнесса покачалась на пятках, ее решение созрело мгновенно, стоило ей заслышать звон копыт, доносящееся где-то вдали. Она нырнула в узкий проулок меж жилых домов и притаилась под окном готического эркера с витражными оконцами. Створка была приоткрыта и до ушей Агнессы доносилась сицилиана Баха. Подъезжающий трамвай она обязательно услышит, но пока она слышала только цокот. Агнессу словно холодной водой облили, она стояла и тряслась, наблюдая, как гранитным плиткам улиц переваливаясь, медленно цокал мужчина в плаще. Он, поигрывая тростью, и, не шибко торопясь, направлялся в сторону проклятой церквушки. Агнесса и не знала, что ей делать, она стояла, вжимаясь в холодную каменную стену, упираясь головой в завитушки, она старалась и не смотреть в его спину, чтобы существо не почувствовало ее, старалась даже не дышать и вообще думать о море и пальмах, о чем угодно только не о тьме. Если все и дальше будет продолжаться, то рано или поздно все закончится совсем грустной сценой и это побуждало ее действовать с еще большим рвением.
   Тьма все равно поймала она. Их открытого окна эркера доносилась музыка и голоса. Они казались надуманно-сладкими, кокетливыми, но в иных нотках прорезалась грубость. Три женщины ворковали под сицилиану.
   -А вы слышали, слышали, mon cherie? - зазвенел молодой голос, - приехал театр - Coma Berenicas, a merveille!
   -EchantИ, - ответил бархатный голос пожилой женщины, - после уютных вечеров в Бургундии в обществе Ауберона и Просперо, уже хочется окунуться в атмосферу праздника и веселья, однако город, который я помню по молодости, потерял свое очарование, la magic.
   -Seigneur Briguelle est charmant! Le diable! - молодая девушка была полна восторга.
   -Et toi, Veronica? Ты совсем не рада.
   -Je te dis tout! - музыку прервал высокий, твердый голос взрослой женщины, - чему мне радоваться? Чтобы я пошла на этот балаган? Jamais! Костюмы устарели, пьесы еще на Дионисии ставили, актеры не внушают доверия. Кроме того, этот подлец, lache! совершенно неподобающе увлекся субреткой Bernadette. А кто был его вдохновением? Волосы Вероники, ха! Les etoiles tombent une a une! J'entrevoyais!
   -Ну раз предвидела, чего бы тогда не сходить? Не пойдешь?
   -Jamais!
   -Черт с тобой. А я такой шанс не упущу.
   -Бригитта мне однажды сказала, что театр отвратительное увлечение, autopsie! В чем удовольствие мол смотреть как люди корчатся и выплескивают на тебя свою душу?
   -Да откуда у нее вкус, да и вообще понятие искусства? Она же pИquenaud! Как эта illettre приехала из своей жабовой запруды, так тина у нее в голове и осталась. Верхом искусства считает улиточные песни.
   -А ведь меж тем кроме очаровательного амура маэстро и субретки, есть еще на кого посмотреть, - вставила пожилая женщина.
   -Ха, ты про Pierrot? И его вечную, но маленькую tragedie? - насмешливо фыркнула женщина, - побойся Аполлона, это уже вышло из моды.
   -Им нужны новые лица! Новый сюжетный ход!
   -Знаю я этого мальчишку. Бедная его мать, каково ей смотреть на сына, которые разодетый в глупые тряпки кривляется на сцене? Эдейрн со своими idee fixe всегда причинял ей страдания.
   Агнесса забыла, как дышать.
   -Слухи разные ходят, о том, что он ищет, - голос старухи сгущался, - ищет он тайны, которые мало кому предназначены и слава древним богам, что не каждый может к ним прикоснуться, не каждый может найти к ним тропку. Вы слыхали?
   -Oui, мы знаем!
   -Никто ему не говорит куда идти. Ради его же матери. Ради него самого. Мы все бережем наших детей, поэтому все молчат. Из-за сострадания к его судьбе, он просто запутался и, если он наконец прислушается к нашим советам, он найдет мир.
   -Oui, мы знаем!
   -Будь он с нами, тогда бы мы говорили по другому. А он же всегда уходит, и от aurora borealis, и от себя, и от родственников. Он еще поплатится, но нет, он уже поплатился. Но если бы он пришел к нам, то мы бы не молчали.
   -Oui, не молчали!
   -Никто не должен ему говорить, что Элишка фон Волау ему бы подсказала. Никто!
   -Oui, никто!
   Трамвай с оглушительным грохотом ворвался в сознание Агнессы, и она бросилась к нему как к спасательному кругу.
   Три женщины смотрели в окно, куда заглядывала огромная улыбчивая Луна, со зловещими пятнами-морями.
  
   [Lacus Spei, Озеро Надежды - небольшое лунное море]
  
   IV. Акварида
  
   Кое-кто буквально дьявольски смеялся, когда Рутгер сообщил, что хочет узнать, что случилось с той девушкой. Имя благоразумно умолчал. Впрочем, ничего иного он не ждал, но предпочитал не забывать больше о правилах, а чувствовать вину или сожаление ему было не с руки. Рутгер предпочитал сбрасывать все карты сразу, придерживая только несколько драгоценных, с которыми можно будет одержать сокрушительное поражение. Панна из Орешников не попадала в его заветную колоду. Впрочем, что ожидать от кое-кого, которому было плевать на всех, а на себя больше всех.
   Орешники огорошили его, правда, не так сильно как город, но он все равно заблудился. Дома двоились, дороги превращались в распутья, и Рутгер долго бродил по ним. Темно-синие сумерки были лучшим временем, цвета теряли свою яркость, бледнели, но очертания и облетевшую краску сохраняли, и Рутгеру не надо было тщетно всматриваться, пытаясь догадаться какая истинная яркость или какой оттенок у картины перед носом. Сумерки всё приятно уравнивали. Конечно, на него порой находило настроение меланхолии, когда он начинал придираться к цветам, но сейчас он чувствовал себя вполне сносно. Впрочем, минусы были - дома еще больше теряли свои различия, и Рутгер ощущал себя крохотным ребенком, свернувшим не на ту улицу. Единственным его ориентиром оставалась бочка у соседнего дома, и он бродил в поисках нужной. Когда же он нашел ее, ему в глаза бросились развеселые пятна теплого, пожалуй, оранжевого цвета. Может быть, на самом деле они были желтого цвета, но набирающая силу чернота насыщала их. Рутгеру этот домашний цвет не нравился, он был каким-то антиподом всему, что окружало его ежедневно. Оно вызывало у него чувство негодования или даже презрения. И он с некоторой опаской заглянул в окна, словно боясь, что этот солнечный свет ослепит или разрежет его. Он скапливался подобно звезде в центре комнаты, сжатый с углов чернотой космоса. В глазах Рутгера комната походила на открытку с рождественским вертепом.
   Когда же золоченый свет немного утих, перестав больно разъедать сумерки и тени, и Рутгер вдруг понял, что объят снегопадом, а дом неизвестно где был раеком[1]. Он заглядывал под дождем из снежинок или падающих звезд, он уже ни в чем не был уверен, в увеличительное окошко, наблюдая за маленькими фигурками. Восемь фигурок сидели за накрытым столом, украшенным вазой с черемухой. Музыкой им служило бормотание радио, спрятанного в угловых тенях. Главным за столом наверняка считался тощий старик в клетчатой рубашке, молчаливый и занятый едой. Рядом с ним сидела фигурка старухи, поглядывающая на двух молодых девушек и такого же, как старик молчаливого парня. Спиной к зрителям сидели трое взрослых людей - две женщины и мужчина.
   Голоса текли сбоку, там, где раешник двигал катку с картинкой.
   -Все-то можно, - сказал старик, чьего слова все дожидались, - только не ради того чтобы жить впроголодь. Умерь-ка аппетиты, Карольча.
   -Но ведь это все ради вас, будет, чем распушить хвост перед соседями, - не отставала одна из девушек.
   -Достаточно просто сыграть свадьбу, зачем обязательно устраивать торжество в Провансе, - раздраженно ответила одна женщина.
   -Можем обойтись дешевеньким вариантом и сыграть в Либенском замке. Если нет денег, то и говорите прямо, в таком случае просто потрясите Агнессу, вы ей постоянно дорогущие шмотки покупаете.
   Девушка, которая сидела рядом с ней и молча ела, тут же взвилась:
   -Я сама их себе покупаю! Может и сама начнешь себя обеспечивать?
   -А я и обеспечиваю, и мне не приходится каждый геллер подсчитывать. В отличие от. Но если продашь пару своих книжек, сможешь помочь, заодно и свадебный подарок сделаешь.
   -Вот еще! - Агнесса едва не подскочила, - эти книги - память и наследие! Запечатленные моменты вечности, а ты про свои мещанские устаревшие обряды!
   -Тьфу! В кого такая умная, то-то замуж не берут, да и заносчивости в тебе много. Шутит, Каролина, шутит, - голосом воспитательницы сказала другая женщина.
   -Ничего шутки! Забыли что ли, как она уже разок пыталась утащить мою книгу 1901 года.
   Каролина фыркнула.
   -Это был розыгрыш, а ты все как обычно приняла всерьез, да еще подрались, как будто не сестры, а две собаки.
   -Что-что, а ваши вопли соседи точно надолго запомнили.
   Две девушки действительно были похожи, но Каролина была повыше, и черты лица потоньше, а Агнесса наоборот была круглолицей и невысокого роста. Старшая сестра, а Рутгер безошибочно понял, что это именно Каролина, держалась, расковано, ее взгляд и слух мгновенно выискивал малейший признак чего-нибудь интересного, когда младшая больше пребывала в своих только ей интересных грезах. Впрочем, на слова своей бабушки они одинаково фыркнули.
   Одна из женщин так и не переставала поучать Агнессу.
   -Вот поэтому ты и сидишь вся согнутая где-то в уголке, потому что ставишь себя выше всех.
   -Ну и что? Если это так - я образованная, и голова у меня не забита опилками или соседями или вырождающимися социальными институтами, которые требуют огромных расходов.
   С этими словами Агнесса метнула уничтожающий взгляд на сестру, та же в ответ отправила ей высокомерный.
   -Образованная, ха! Тратишь время на прошлое, а живем-то мы сейчас и набело.
   -Господи Иисусе, - закатила глаза Агнесса, - оставь глупые истины своим несчастным детям.
   -Мои дети хотя бы не будут мариноваться в своих фантазиях.
   -Правильно, будут такими же любителями мещанской роскоши, упертыми и толстолобыми, увлеченными обывательскими...
   Рутгеру было интересно сможет ли она сейчас его увидеть, или ее глаза снова затуманились после недавней встречи, но она была слишком занята шипением со своей сестрой. Ему казалось где-то в отдалении своей души, что солнечный свет должен вызвать у него зависть или тяжесть, ведь за его душой стоял дом полный скорби и бесконечных оттенков синего, но все что он чувствовал неприязнь к этому лубку, картинке в руках пьяненького раёшника. Явление неказистое, даже не китчевое - картина провинциального художника, навеки сгинувшая на чердаке оставленного дома.
   Он узнавал речи Агнессы, он знавал двоих таких - кто с подобным же загадочным упорством ставил себя повыше, повыше будто собирались превратиться в звездочку на верхушке новогодней ели. И сам он поглядывающий и покачивающий головой ужасно похож на них. И не сказать, что это его радовало.
   Рутгера увидели две кошки, которые замерли перед окном, но Агнесса нет, она, задрав нос, уже ушла в своем самолюбии, которое изрядно побили палками, куда-то в поднебесье своих фантазий, где будет зализывать раны. Ей нет дела до какого-то рутгера. Но о чем это он? После вмешательства его друга, она больше никогда никого не увидит, а ему стоило подумать должен ли он что-нибудь за эту маленькую услугу, которой он спас ей жизнь.
   Его подхватил ветер как осенний безжизненный листок. Он взлетел ввысь бесплотным духом, разрушив чьи-то чары, и снегопад развеялся пыльцой. Он взлетел в небеса, которые в эту секунду расчертили Аквариды[2], и в эту секунду он скользнул взглядом по окнам второго этажа, где за тонким стеклом творилась вторая пантомима. На узком подоконнике раскрашенные фигурки повторяли сцену из Книги Мертвых. И последним, что он увидел, растворяясь в потоке звезд - неживой взгляд Амат, совершенно не случайно вдруг развернутая к окну.
   ***
   Зеленое сильно царапало сознание. Это был единственный цвет, который он различал в темной комнате. Если темная - значит хандра.
   Зеленая жидкость струилась и струилась в маленький бокальчик, и Рутгеру казалось, что он бездонный. За стеклянными стенами безумный художник намешал все оттенки синевы и выкрашивал небеса, задевая порой звезды, и они опрометью летели вниз, разбиваясь о мрачную морскую бездну.
   Стоило ему прикрыть глаза, как начинали плясать зеленые разводы и пятна. Эти демоны из Северной Франции сводили с ума.
   -Значит решился?
   Рутгер ничего не ответил.
   -А сколько разговоров было в салоне о твоем уходе, о твоей bravour - трата времени, ей-черт. И все-таки возвращаешься.
   -Надолго ли - должен ты спросить. Верю, к моему возвращению подготовили что-то особенное, но убедит ли оно меня остаться - вопрос.
   -Так ты берешь пример с моря? Вроде как волна? Когда захотел тогда обрушился на берег, когда наскучило возвращаешься назад.
   -Кому-то простор, а кому-то берег. Но я хорошо тебя знаю, твои нравоучения, которые увы тебе не свойствены, ворчания только и выдают как тебе не хватало наших пряток у озера.
   -Когда Капитан или Коломбина идут в разнос, лучше всего прятаться, а одному сидеть в камышах ой, как скучно.
   Зеленые всполохи затихли вместе с тихим звоном рюмки, поставленной на стол. Секундную тишину прорезал угасающий в сознании Рутгера голос:
   -Второй раз тебя так просто не отпустят, берегись Эдейрн Мелеас ла Фей.
  
  
   Город был совершенно белым, как первый снег и совершенно заброшенным, внутри него уже гуляла разруха, пустота и запустение. Башни - некогда величественные здания похожих на соборы обвалились, став похожими на огарки свечей, крыши маленьких домиков провалились, а стройные колонны рассыпались мраморной крошкой. Но в свежем бризе, доносившемся с моря, сквозь руины не чувствовалось печали или смертельного опустошения, или слез и стонов призраков. Город был мертв и его мраморное тело медленно гнило, сливаясь с природой, в этом не было ничего страшного или горького, только умиротворение.
   У сильфиды не было имени, было только любопытство. Но она слышала, как иногда Эвр, разгоняющий утренние звезды называл ее Аврой, а могучий Борей несущий ее на своих огромных крыльях окликал ее anemoijereja. И куда только он, и Зефир и Нот не заносили ее, она видела такие земли, такие звезды и небеса, полных чудес, что ей все время казалось, что это сон Эндимиона иначе почему же он предпочел вечную дрему жизни, разве не из-за этих радующих сердце картин?
   Авра остановилась на маленькой башенке. Ласковые потоки Зефира разносили знакомый ей, некогда бывшей нереидой, запах моря. С высоты, как ни странно было лучше видны разрушения, обрушившиеся своды теперь торчали из стен уродливыми зубами, многие проемы были забраны решетками. Но эта разруха была странно-гармоничной с безмятежными видами природы, что она совсем не беспокоилась и не волновалась. Больше всего ее захватывало море, шумевшее вдали. Оно было удивительно цвета аквамаринового цвета с бирюзовыми оттенками, сменявшимися на солнце как стеклышки в калейдоскопе. Когда она была нереидой, которую называли Дримой, она водила хороводы на берегу моря, но большую часть оно оставалось хмурым и серым, а только в солнечные, летние дни окрашивалось лазурью, и оно было опасным даже для нее. Здесь же водное пространство казалось тихим и миролюбивым.
   Как спокойно было в этом опустевшем городе, где единственными звуками были крики чаек и песни ветра! Что-то внутри Авры отзывалось, облекаясь в форму мысли, что давно так ровно и глубоко она не дышала, будто странный и тесный обруч упал с ее сердца. Ей хотелось остаться здесь навсегда, в тишине, спокойствии и одиночестве и никогда не возвращаться назад. Впрочем, она и не знала, где это "назад".
   На высокой башне, на одном из разрушенных балконов, теперь уже просто торчащей плите, она заметила человека. Сердце вдруг застучало, и она на секунду испугалась от осознания, что она здесь не одна. Она присела и внимательно присмотрелась к далекой фигурке.
   Он был слово одет в парус, такая свободная это была одежда и так трепала на ветру, в дыхании Зефира, что казалось, его унесет. Эта мысль понравилась Авре, когда представила, как этого маленького человека несет и кружит в воздушных потоках, в ее голове пронеслась целая история об этом человечке. Он постоянно двигался, то вперед, то назад, размахивал длинными рукавами, склонялся в неуклюжих поклонах. Ей стало любопытно, и хоть она не знала опасен он в своем странном поведении или дружелюбен, она пожелала попасть на эту башню, и оказалась у ее подножия.
   Она высоко взлетела по лестнице, такой же белоснежной, спиралью поднимающейся ввысь, а стены вокруг напоминали прорехи в одежде, в зияющих дырах проскальзывал чудесный пейзаж. Некоторые этажи были закрыты решетками и Авра инстинктивно понимала, что за ними таится опасность, и она старалась по скорее их миновать.
   Там наверху на открытой площадке, откуда хорошо было видно чудесное море, и где цвели морозники, со всеми ветрами танцевало странное создание. Широкие белые одежды играли на ветру, высокий мятый колпак плавником прорезал воздух, а на лице полумаска, закрывавшая лицо, очерчивая фарфоровую границу прямо по кончику носа.
   Оно было удивительно пластичным, легко склонялось, прогибая спину, то непринужденно падало на колени, то с невероятной быстротой поднималось обратно, вскидывая руки, поддерживаемые только ветром. Длинные рука вздымались как крылья, и Авра была уверена, что он вот-вот взлетит. Это было... ей трудно было описать увиденное, ибо даже сравнить ей было не с чем. Оно было странным! Как неведомая птица, а более того неведомый никому человек. Белая клякса, чьи подтеки извивались на бумаге пространства, на холсте с чудесным пейзажем. Его движения неестественно легки и пластичны, будто это была удивительная волшебная кукла.
   Белые цветы морозника и сиреневые розмарина, пробивавшиеся сквозь мрамор, мерно покачивались. И Авра начинала вспоминать другие картинки - великий ясень, чьи ветви попирают небеса, в них переливалось северное сияние, под ними шествовали Король Листьев, сопровождаемый свитой и Палачом, Майская Госпожа и всюду распускались раникулюсы. Чертополох и черный морозник печально колыхались, когда Остролист и Дуб схлестывались в битве. Львиный зев и космея приветствовали танцы под жарким солнцем, а мирабилис и ипомея взирали на дымку Млечного Пути. Сходились и каменные фигурки, двигающиеся по кругу - Колесо Года, месяц за месяцем, всадник за всадником, они шли в согласии с великим балансом, но вот они сошлись в битве и теперь мир безразлично движется вперед навстречу Андромеде. А фигурки сломанными марионетками лежат в коробке, куда заглядывает только Луна.
   Авра слетела с мраморных плит и устремилась вниз к плите, где он замерший походил на пену, оставшуюся от волн. Он смотрел как она, украшенная цветами белого чабера, спускается к нему и белейшие пенистые кружева трепетали как крылышки бабочки. Астерия, упавшая с небес звезда - ярчайшая в этом году среди Акварид. Мимолетное видение подобно метеору, и где-то в его груди застопорилось осознание редкого чуда, и где тут успеешь загадать желание, если мысли не поспевали друг за другом. Она взглянула на него хризолитовыми глазами Анежки и сказала:
   -Направляется к тебе твоя душа, пребывающая среди богов.
   Зеленое переместилось из бокала на небеса, окрасившиеся в фиолетовые тона, и теперь оно переливалось и извивалось змеей. Звезды перемешались как сахар в этом безумном коктейле. Где-то среди них скромно мерцали Магеллановы Облака - далекие компаньоны их мира, который поглотит их, звезды и системы перемешаются, создастся огромная неразбериха и все они окажутся на разных планетах, уносимых в космос, и как Рутгер от всего устал - и от неразберихи, и что иногда галактики сталкиваются, и кроме шишек он ничего не получает. И от одной галактики он точно будет держаться подальше. Устал от aurora borealis, которая несет в своих парусах неприятности. И вот верно ведь ему сказали, что его не выпустят, теперь ему либо в Северное сияние, либо в театр, смотря от чего он устал больше. и пережидать пока звездные ветра не успокоятся.
   -Я тебя предупреждал, Эдейрн Мелеас ла Фей, - насмешливый голос отражался в стеклянных стенах и звезды вторили злобным смехом.
  
   [1] Раёк - народный театр, состоящий из небольшого ящика с двумя увеличительными стеклами впереди
   [2] эта-Аквариды - метеоритный поток, наблюдаемый с конца апреля по начало мая 
  

2.

Я, кажется, потерял ключ, и все вокруг надо мной хохочут, и каждый мне тычет в глаза свой огромный ключ, висящий на шее.

И только я не могу открыть ни одну дверь. Все разошлись и позапирали ворота, улица приуныла. Вокруг никого. Я начинаю стучаться повсюду.

Оскорбления брызжут из форточек; я ухожу.

И тогда за городом, на границе реки и леса, я обнаружил дверь. Просто дверной проем, без всяких замков. Я вошел и попал в ночь, у которой нет окон, а есть лишь тяжелый полог, и там, под охраной реки и леса, я смог наконец поспать.

Пьер Реверди[1]

  
  
   V. Морана
  
   Тьма в знакомом доме не была такой пугающей. Стены будто держали ее на коротком поводке, а может это сама Агнесса как обычно надумывала себе. Она разглядывала древесный рисунок на перилах, отстраненно думая о всяких мелочах. Уже два часа как она безуспешно пыталась уснуть, сон убегал вспугнутый вздохами и скрипами старого дома, а время тем самым подходило к полуночи. К самому дурному времени в сутках. Она стояла здесь как огарок в полутьме - сгорбленный и подтаявший, а мир за пыльным окном менялся как в ускоренной пленке. Ей нужно было проявить решительность, но все что проявлялось в ее душе как на фотографии - трусость.
   Она даже не знала, как подойти к бабушке и задать вопрос, простой, обычный для их семьи. Это была уже не трусость, а стеснительность, будто она касалось чего-то невероятно интимного. Но в этом не было ничего такого, разве нет? Разве она не пытается спасти себя? Она подумала, что не слишком-то старается спасти себя, все время находит отговорки, она-то всегда считала, что стоит опасности нависнуть над ней, как она начнет бегать и верещать. Но теперь она просто запихивала все внутрь себя, словно стыдилась всего, и довольно вяло тянула саму себя за волосы. Она все время представляла себя китом, медленно идущим на дно, где ее уже поджидали морские падальщики.
   Часы в прихожей громко тикали, стрелка отсчитывала минуты, и Агнесса физически это ощущала, ощущала эти песчинки, которые высыпаются в пустоту. Тиканье приобрело зловещий оттенок, чувства Агнессы ужа давно исказились, и казалось, что часы посмеиваются над ней и начинали идти быстрее, будто заходясь смехом.
   Болезнь вызрела, и Агнесса не только видела существ, которые были скрыты в тенях, ее зрение улавливало двойственность природы, она видела, что у всего есть тень - клубящийся сумрак. Чаще всего она таилась, где-то в уголке глаза, тонкая полоска заметная боковым зрением, но все же иногда поворотом головы она вдруг разматывалась на половину обозримого, и тогда Агнесса начинала бояться, что это вход в подземное царство. 
   Она не понимала, что с ней творится, и опасалась, что все станет только хуже со временем.
   Кухня едва освещалась крохотной лампочкой. "Тьма, тьма повсюду, многоголовая гидра, уродливое чудовище с поводками кошки, когда наиграется, тогда поглотить в раз". 
    Бабушка в этом жалком мраке без устали месила тесто, собираясь завтра печь пироги, радуясь, что близкие родственники собрались в ее огромном доме и как в старые дни проводят время вместе. Агнесса мало помнила дни, когда этот дом, пусть казавшийся большим, а на самом деле он был забит крохотными комнатушками и рассыпающимися лестницами, наполняли гомон и разговоры. Бабушкина сестра умерла, ее брат жил далеко и из-за своей старческой немощности уже не мог приезжать погостить, только изредка к ним наведывались родственники. Бабушка эти встречи всегда отмечала широко, стараясь запечатлеть их в своей памяти.
   -А ты чего не спишь? Не успеешь на электричку завтра.
   Кухня, где все еще сохранилась старая печь, пропахла запахами, это вообще была самая старая часть дома, с низким скошенным потолком, деревянными балками, на которых висели связки трав и сушеных цветов. В углу взгромоздился огромный старый буфет с ручками похожими на ракушки и ящиками, которые с большим трудом выдвигались. По стенам развешаны декоративные тарелочки с мельницами и церквями, они старели прямо напротив небольших окон, в свете которых танцевала пыль.
   И в темном углу, под крестом и отрывным календарем с приметами, на кованом сундуке, черном от времени всегда сидела прабабушка. Наверное, это после ее смерти визиты родни прекратились. Даже спустя десять лет Агнессе бывало странным зайти сюда и не увидеть сгорбленную и тощую фигуру старухи. С самого ее рождения она была здесь всегда. И вдруг Агнессу осенило, она явно хотела им с Каролиной что-то передать. Догадки вдруг вспыхивали одна за другой как падающие звезды.
   Никуда прабабушка не делась, нет ее в сырой земле. Она здесь.
   С каким-то затаенным ужасом Агнесса поняла, что она здесь всегда, сидит в этом углу и всегда смотрит. Смотрит немигающим взглядом, как бабушка готовит обед, как дед зимой сидит у печки и курит, как сама Агнесса забегает за пирожками - она часть дома, его дух, домовая. Ее молчаливое присутствие, неслышные шаги и молчаливое ожидание наполняло дом, просто никто этого не слышит. У Агнессы перехватило дух. Даже ее глаза, которым теперь было подвластно взглянуть на изнанку, не могли увидеть ее, но она теперь отчетливо чувствовала это тревожное, вибрирующее присутствие. И оно не просто пугало, она давило могильной плитой.
   Она всюду. Даже сейчас она где-то здесь, в черных лапах тьмы.
   Агнессе хотелось убежать, но бежать было некуда. Ее всюду караулили.
   Мимоходом она вдруг подумала, что вдруг она нашла достоинства в своей беде, и это немного и приободрило ее и смущало. Она одновременно предпочла и видеть все невидимое, но и думала, что лучше чему-то оставаться похороненным.
   А в голове тем временем вспыхнул новый метеор. Лес у кладбища, дорогой как Моисеем разделенный на две мрачные волны, готовые снова схлестнулся в едином потоке. Они всегда ходили только в Этушкин лес - тот, что по левую сторону. Там они под сенью берез расчищали могилки, или углублялись далеко в чащу, где собирали ягоды или травы. "С твоей помощью, лесная сила", всегда говорила прабабушка, склоняясь в поклоне.
   Но никогда не ходили по другую сторону. Агнессу никогда этот вопрос не занимал, но теперь она будто и думала по-другому - лево менялось на право. "А зачем ей про это узнавать? Надо!", утверждала болезнь в ее голове, "разве я не хочу узнать, как изгонять злых духов? Ты что дурочка? Они не уйдут. Никогда! Они здесь, покуда есть земля, ты же знаешь, вспоминай, глупышка!" 
   -Иди спи, ангел, - бабушка замешивала тесто в огромном чане, и пирогов им точно хватит на неделю.
   -В этом году мы на кладбище ведь не ходили, - сказала Агнесса, усевшись напротив прабабушкиного сундука.
   -Я-то ходила, с отцом. Но ты не думай, в воскресенье сходим всей семьей.
   Агнесса водила пальцами по старенькой скатерти, обводила подушечками вышитые цветы.
   -А почему мы никогда в лес не ходили, который по левую сторону?
   -Нехороший он, вот почему.
   -Это не ответ, - нахмурилась Агнесса, наблюдая за бабушкой.
   Грузная старуха в старом фартуке и с седыми волосами заколотыми шпильками в пучок, не отрывалась от своего занятия и не смотрела на внучку, но ее ответ был полон насмешки:
   -Кому это не ответ? Тебе? Обойди всю деревушку, всем ответ будет.
   Агнесса уже давно поняла, что Стара Лиска страшная глушь, несмотря на замок и ручеек туристов, но люди все равно жили еще как век назад. Агнесса конечно на этом свет жила куда меньше, но даже за несколько десятков лет не изменилась даже межа, разделяющая поля с горохом и рапсом. Может быть лет сто, а то и двести назад, лес прилегал ближе и был темнее и дремучей, может быть луга были медоносней, а река чище и звонче пела, но картина оставалась неизменной. То о чем забывали в городах, здесь жило, и Агнесса теперь задумывалось, не обрело это свою собственную жизнь, не породили ли люди своим страхом и верой нечто ужасное. "Оно было всегда!"
   -Нехорошим что-то становится отчего-то, - строго сказала девушка, и бабушка сердито взглянула на свою внучку, которая, увы, уже давно не была ребенком, и не умолкнет оттого что та сдвинула брови на переносице.
   -Отчего-то! - всплеснула руками бабушка, тут же рассердившись при виде поджатых губ внучки, - покоище там было.
   Агнесса молчала, но твердая линия рта обмякла, а ресницы коротко взмахнули.
   -Самоубийц хоронили там, - сердилась старуха, - вот если зайти туда, а по молодости мать моя показывала мне его, то одни бугры всюду, вся земля вздыбленная, да в соснах. Могилы одни. Там, она говорила, и дом должен был остаться, куда люди приходили умирать от болезней. Но не знаю где он. Да, поди уж один остов остался.
   -Мы никогда туда не ходили.
   -И ничего.
   -А зачем тогда тебя туда водили?
   -Родственник наш там, со стороны моего прадеда - в молодые годы бедокурил и сгорел заживо, там его и похоронили, чтобы Господа не гневить. Так бабка моя и мать всё ходили туда к могиле, боялись, что он опять начнет, - бабушка снова начала месить тесто.
   Агнессу словно окатили холодной водой.
   -Он же мертвый.
   -Второй век идет как, а погань эта всё нам кровь портит. Было такое. Прабабку как ты я не застала, а вот бабка всё их костерила, что отцовская кровь дурная, а мать и родственники вцепились в него, ты молчи, не говори, но ее старший брат вне брака нагулян был. И верно всё, дурная. Повесили ярмо, потому что мы здесь испокон жили, а другие - всё по миру бродят, а мы и после смерти ему в рот смотрим, - путаная речь человека, не привыкшего к долгим и насыщенным деталями разговорам сбивала с толку Агнессу, - говорили мне, как бабка несколько лет не ходила, так он пришел и корову сгубил. Так отец ее осерчал, он уже сам при смерти был, но крепко ей досталось. До самой смерти ходила, и мать моя тоже. Но реже, умнее была, привязала его к могиле, но все равно иногда приходил. Помню, маленькие вы были, а он всё в окна стучал со злобы.
   -Не помню я такого.
   -А к чему? Спали вы, а мы молитву читали. Лето было, а потому быстро он убрался.
   -И что, ты тоже, как и все родственники ходишь к нему?
   -Нет, - твердо ответила она, - хватит с него. Прабабка твоя, мать моя последняя из женщин кто еще время на него тратила. А я уже всё, чего мне боятся? Что в окно постучит? Эка страх. Я тут последняя, вы все в городе, по миру пошли. Вот уж, к счастью.
   -Но разве может быть такое, чтобы кто-то просто взял и пришел из могилы? - Агнесса безуспешно пыталась убедить себя, что такого просто не может быть, бабкины суеверия. Смех, да и только, - он ведь сгнил давно.
   -Так покоя ему нет. Не отпевали, не простили, не горевали, плюнули и вздохнули, и от того вечного сна ему нет.
   -А зачем на могилу звал?
   -Чтоб помянули его. Легче ему. А бабка и мать заговоры читали, чтобы сидел и не ходил.
   -Заговоры?
   -Тебе ни к чему, а боишься его, то не бойся, он только родню изводил близкую, что знал, а мне и тебе он уже далек.
   Бабушка поставила чан, закрытый полотенцем у печки и осенила крестом и слова пробормотала.
   -Спать иди, ангел. Коли снятся мертвецы, прочти молитву.
   -Иду, - сказала Агнесса, но с места не сдвинулась.
   -Отступите, все злые духи, перед знамением святого Креста, - бабушка перекрестила ее и пошла к себе.
   Агнесса не торопилась, а только сидела и прислушивалась. Про семью они редко говорили, а тут разом нарисовался родственник-покойник, которого она, увы, могла увидеть. Она уже не стала ужасаться, за несколько буквально дней по ощущению месяцев она кажется набоялась на несколько жизней вперед, теперь она думала только с практической стороны - есть ли толк от проклятого родственника или он только в своих эгоистических чувствах, готов все портить? Может бояться она и перестала, но в душе все горело и металось. Агнесса вряд ли смогла бы понять, откуда берутся истоки огня и что его питает, но, наверное, это отчаяние, страх питающие ярость ненависти, озлобленности. Куда все упиралось? Да никуда, она в один момент потеряла землю под ногами, повисла вверх тормашками, а потом снова упала и вот барахтается среди облаков - беспомощная и бессильная. И хуже того, отличная мишень для стрел скучающих существ, которым так хочется развлечься. Все тропки, которые она аккуратными шажками намечала, словно сталкивались то с завалами, то с караулящими ее чудовищами. Она была в отчаянии. И это отчаяние тщетно искало выход - Агнесса начинала испытывать ненависть - пугающий девятый вал, который готов был захлестнуть не только ее, но и весь мир. Она ненавидела себя за то что случилось. Ненавидеть Эдейрна было бы слишком малым для той катастрофы, что обрушивала своды в душе Агнессы. Она искала виноватых, но виноватые были слишком абстрактными - неведомое ее пониманию создания, проклятая Луна, далекие родственники, а вот она была слишком живой и настоящей. Если бы она тогда бы не пошла...
   Если бы она была обычной...
   Если бы она была нормальной...
   Если бы она была как все...
   Разве бы это с ней случилось? Разве такое не случается с теми, кто неправильный?
   Может быть, это вообще на крови написано. Все это началось еще двести лет назад, а может, тянется из каменного века, может быть от двух кривых кроманьонцев, а то и вовсе от испорченной митохондриальной Евы? Все возвращается на круги своя. И она все это ненавидела - себя, родню, первобытную Еву, весь мир, и холодную бездушную Вселенную, которой все равно, что происходит в ней.
   Ей нужно было найти Эдейрна. Болезнь с ней соглашалась. Найти и узнать, что ему нужно, зачем ему эти глупые забавы. 
   Агнесса поднялась, не ощущая пространства, будто зависла где-то между мирами. Тускло горела маленькая лампочка у двери, Агнесса потянулась к окну, чтобы проверить засов. Несколько неуверенных шагов, за окном только полоска электрического света, но она отскочила будто ужаленная. Там в саду,  у шиповника на мягкой земле после дождя проступал отпечаток ступни. Агнесса не обманывала себя, разум сам себе проиграл в пух и прах - никто бы не вышел под проливной дождь прогуляться босиком по холодной земле. Проносясь мимо глупых вопросов "что это?", Агнесса с четкостью и ясностью поняла, что и дом больше не служит ей защитой. И куда ей было идти? 
  
   Если позволить глазам привыкнуть к темноте после теплого света настольной лампы, то можно было из окна разглядеть Кассиопею. Если и голову чуть сдвинуть, то и астеризм в Персее.
   Агнесса оторвалась от черного полотна и подняла лампу, чтобы осветить свой очередной экспонат. Фигурка Херишефа - овноголового бога плодородия со сложной короной на голове, полностью повторяла оригинал времен эллинистического Египта. Ясмина была волшебницей, как ей удавалось в точности передать каждую мелкую деталь, каждую линию, не ошибиться  в узоре короны.  И куда Яну до нее! Пускай сидит строгает своих бураттин да уродливых кукол. Она любовалась и  никак не могла решить оставить его здесь или все же увезти домой. Ее обширная коллекция фигурок, полностью повторяющих древние оригиналы, украшений, картин растянулась на два дома, не умещаясь в одной комнате. Если она во что-то окуналась с головой, то ее страсть не знала границ и здравомыслия. Агнесса чувствовала себя беспомощной, если не окружала себя приятными мелочами, готовыми помочь ей забыться и развеять скуку. Болезнь перестала ей докучать в такие моменты, она просыпалась редко, и Агнесса старалась отслеживать все причины, побуждающие ее проявляться.?
   Впрочем, удовольствие от новинки, которую она дожидалась месяца два как, портило присутствие Каролины, которая как всегда нагло и без спроса заявилась в ее комнату и развалилась на кровати. Агнесса и не знала, что Каролина всегда приходила в ее комнату, когда ей нужно было подумать. Она бы, несомненно, заворчала было мол, а других мест более подходящих нет? Но Каролину успокаивали именно книжные полки, заполненные книгами, репродукции с панорамами Египта XIX века висящих на стене по соседству с открытками, изображающих страхолюдных божков. Хоть она только глаза закатывала, видя, как сестра уходит с головой в пески древности, она признавала, что Агнесса создавала удивительную атмосферу защищенности и покоя. Иногда даже Каролине не хватало немного спокойствия в той буре, в которой она предпочитала жить.
   -Ты же и двадцати страниц не прочитала, - сказала Каролина, размахивая пыльными "Георгиками" Вергилия, - а вечно корчишь из себя кривомордого профессора с портфельчиком.
   Агнесса с каким-то чудовищным трудом подавила желание накричать на нее. Откровенно говоря, она была напугана, а то и вовсе на пределе. Все из чего состояло ее тело напряглось, вытянулось в одну струну или даже тетиву, готовую в любой момент запеть страшным возгласом или же выстрелить посмертным криком. Она это чувствовала и поэтому была зла, все вокруг роились пчелиным ульем, грозясь задеть и вызвать ложный звон. Посмертный звон. Она прислушивалась к миру, ожидая нападения, и ее слух перебивала болтовня Каролины. Агнесса злилась на беспечную сестру, которая только и знала, что болтала о себе, да усыпала ее упреками. Агнесса в кои-то веки решила перед приездом Каролины быть, наконец-то, с сестрой приветливой и вот все рушилось на глазах - ей уже было не до сестры, ее жизнь размывалась, будто песочный замок от волны.
   Впрочем, какой-то цинизм в их родственных отношениях присутствовал - они всегда пользовались друг другом, когда им было плохо. Срывались и злились, поэтому никакой дружбы между ними не было.
   Терпению Агнессу пришел конец, когда на стол вспрыгнул гигантский серый кот и едва не уронил несчастного бога плодородия. Она зашикала на кота, и убрала фигурку на полку подальше от его любопытного носа. Он же тем временем зашуршал бумагами, и Агнесса поспешила забрать свои чертежи.
   В кое-чем они с сестрой были похожи - в основательности и рациональности подхода. Агнесса не могла просто опираться на голоса болезни, поэтому она тщательно конспектировала все произошедшее, надеясь позже вычленить самое важное и выстроить в единую логическую линию. Она достала огромные желтоватые листы, хранившиеся на чердаке, и отряхнула с них пыль только для того, чтобы испачкать чернилами. Агнесса с редким упрямством вычерчивала на них план города, того города что видела с небесной высоты, того города, который населяли иные. Конечно из-за страха и переживаний, половина разом вылетела у нее из головы, но то что осталось досконально перенеслось на бумагу с кучей примечаний. Особое любопытство представляли улицы, которые якобы населяли эти иные, Агнесса при перерисовке сверялась с картой города и обнаружила, что некоторые были не учтены ни на карте, ни в справочниках, о чем тут же написала и в конспектах, и на картах.  
    Она сняла кота со стола и опустила на пол, вздохнула тяжело и решила все же поговорить с сестрой. В конце концов, она не в той ситуации, когда можно кривить лицо, ей оставалось только хвататься руками за каждый выступ. Агнесса уселась на кровать рядом с Каролиной, которая листала музейный каталог.
   -Помнишь, как мы в детстве ходили в лес с бабушками, медом пень мазали?
   -Конечно, - скривилась Карольча, на секунду оторвавшись от страниц, - фея Медулина приди и в этом году дай нам побольше меда. Разбежалась она!
   -Не веришь? - Агнесса уперлась затылком в стену и уставилась в окно. Кто теперь знает, что есть, а чего уже нет.
   -В детстве всегда веришь больше, охотнее и желаннее, - Каролина всегда говорила быстро, четко, словно куда-то торопилась, вернее, торопилась припечатать собеседника своими словами и своим безапелляционным мнением, - а сейчас вряд ли ты всерьез воспримешь идею о женщине в белом, бродящей по лесу. Честно говоря, мы ведь просто дурью маялись. Детям прощается, да и древней старухе, наверное, тоже.
   -Помнится, ты мне заявила, что если у тебя появится возможность исполнить желание, то ты загадаешь конец свет.
   Агнесса как вживую видела камешки на дне мелкой речушки, где они играли целыми днями, бегали с одного бережка на другой, брызгались и наблюдали за мальками.
   -А ты расплакалась! Я просто раньше тебя начала понимать природу вещей.
   Они замолчали. Каролине, как и Агнессе, было непривычно сидеть рядом, и если между ними когда-то и была связь, то она далеко в детстве и осталась. Но Агнесса сказала себе не удивляться.
   -Ты никогда не думала, что прабабушка хотела нас чему-то научить?
   -Суевериям, страху и глупостям. У нее было сознание первобытного человека, сидела себе все на кухне и перебирала то корешки, то записки, радуйся, что она нам мозги не попортила.
   -От твоей снисходительности зубы ломит, - поморщилась Агнесса.
   -А от ее предрассудков живот прихватывает, - пожала плечами сестра, - как и от твоей глупости.
   Агнесса уже было взвилась, метнула в нее злой взгляд, и снова сдержалась, теперь уже просто с нечеловеческой силой.
   -А вдруг она стала призраком? Духом? - она знала, как глупо звучит, и ей бы хотелось поколотить себя за эту дурость.
   Каролина хотела уже расхохотаться, но все же усилием воли сдержалась просто из-за того, что она, как и Агнесса не могла упомнить, когда же они так сидели вдвоем:
   -Ты что же видела ее? Осени крестным знамением и прочти Отче Наш.
   -Глупая ты, - покачала головой Агнесса, - все не так просто. Помнишь, мы и в другой лес не ходили? Бабушка сказала, что там покоище, а наш родственник там похоронен.
   Карольча вдруг взглянула на нее с озорными огоньками.
   -Ну, я тебе даже больше скажу. Помнишь, в детстве мы с Мартином играли? Так вот однажды мы украли с ним кучу яблок и спрятались за сараем. А в нем соседи шепотом что-то обсуждали, говорили, что предки наши живут на топях в лесу. И мы с ним решили непременно сходить и посмотреть, только ближе к вечеру как хлынул дождь и лил несколько дней. Так мы и не попали никуда.
   Агнесса насторожилась.
   -Ты мне не рассказывала.
   -Ты ведь всего боялась, и маленькая была, начала бы как реветь. Да и сейчас не умнее. Уже одичала тут в одиночестве, сгорбленная и замкнутая. Злишься на всех. Еще немного и ты в домового превратишься со скверным характером. Растворишься в этих стенах и только будет слышно ворчание по углам! Уже каких-то бабок видит! Умерла она! Десять лет назад, сгнила вся уже, правду ведь мамка говорила, что нельзя ей с нами сидеть.
   Агнессу оскорбили слова Каролины до глубины души. В кое-то веки она доверилась сестре, а она вновь села на любимого конька и принялась распекать. Да что же Каролину так ее жизнь волнует?! То, что она сейчас замерла под дамокловым мечом, у нее смех вызывает, а все равно показывает напускную заботу. Агнесса радовалась возможности обозлиться на сестру и поругаться с ней, и даже отбросила все разумные доводы, что Каролина просто не знает, да и не поверит, что с Агнессой случилось.
   -Меня постоянно упрекаешь в высокомерии, а сама-то! Смотришь свысока и нос задираешь - то бабка у тебя дремучая, то я ворчливая, ну извини госпожа разумница, что родня у тебя не чета тебе, без докторских степеней, - едко ответила Агнесса, - что же ты до нас снисходишь, мы ж свиным рылом не вышли?
   Каролина сердито взглянула на нее.
   -А ты просто неблагодарная и эгоистичная, привыкла, что перед тобой все приседают, только пусть Агнешке хорошо будет! Вот и вышла чванливая и избалованная девка!
   -А ты заносчивая и кичливая!
   Каролина вскочила, сбросив на пол тяжелые книги.
   -Главное, что с мозгами, и не верю во всякую чушь. Не боишься, что бабка к тебе заявится, споет тебе колыбельную?
   Агнесса швырнула в нее подушкой. Сестра хлопнула дверью, а Агнесса уселась обратно на кровать и обняла кота, чувствуя, как обида захлестнула ее с головой.
   ***
  

Ночь пройдет - знакомой

Мне обойдя дорожкой

Запою я в тишине

Под твоим окошком:

"Спи мой ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он

Будь он сладок как твоя

Золотая младость!

Кто ж приснится? Если я -

Улыбнись как радость!

Спи моя ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он!"

   Голос прабабушки звучал глухо, отстраненно, понемногу искажаясь, будто пленку медленно зажевывал магнитофон. Этот неприятный звук и вырвал ее из сна. Первым, что она поняла, даже еще не открыв глаза - что она не в своей кровати, она лежит на чем-то твердом. Одно только это ощущение заставило ее рывком подскочить и оглядеться. Вокруг кишела тьма, - не темнота свойственная ночи, по которой проходила рябь звездного света, а черная, липкая и неприятная - тьма, наползающая из-за границы миров. Она уже знавала эту тьму.
   Агнесса по ощущениям поняла, что она была на кухне. Сидела на сундуке прабабушки.

Ночь пройдет - знакомой

Мне обойдя дорожкой

   Потусторонний голос, обезображенный посмертным холодом, доносился от дверей. В проеме горел крохотный теплый огонек - пламя свечи. Оно дрожало и пыталось сорваться с фитиля, будто хотело сбежать.

Запою я в тишине

Под твоим окошком:

   Этот крохотный огонек, которому едва хватило бы сил озарить руку, которая держит его, все же обладал какой-то магией, потому что тусклый свет с трудом, но выхватывал у тьмы два силуэта.

"Спи мой ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он

   Агнессу прошил холод, которого она не знала доселе. Она сгорбилась, забилась в угол, словно хотела проникнуть в щелочку и сбежать. Эти две фигуры были похожи на сухие, узловатые деревья, проросшие на не благодатной земле, они цеплялись своими ветками за тьму, будто побеги плюща за скалистые навесы. Тьма служила им одеянием, платком на голове. А кожа уродливых лиц была сухой, изборождённой глубочайшими морщинами словно бескровными ранами. Лица маленькие, коричневые как осенние листья с черными, гнилыми пятнами, и с искаженными чертами, как у мумифицированных тел, пролежавших долгие годы - провалившийся угольно-черный нос, деформированный рот, растянувшийся на пол лица.

Будь он сладок как твоя

Золотая младость!

   В этом хриплом, заплетающимся голосе с резкими нотками, в этом маленьком личике, обрамленном платком из тьмы, Агнесса в отчаянном ужасе узнала свою прабабушку. Больше десяти лет прошло с ее смерти, и порой ей казалось, что это целая жизнь, такое огромное расстояние разделяло нынешний день и тогдашний. И все же даже в этом изуродованном лице, она узнала свою родственницу. Она держала своей цепкой, сухонькой ручкой свечу, а второй вцепилась в плечо еще одной... женщины. Она была низенькой, но старше, трухлявей...

Кто ж приснится? Если я -

Улыбнись как радость!

   Веки были сморщенные, чуть приоткрывавшие черные провалы, фигуры казались слепыми, и Агнесса с отвращением заметила сохранившиеся ресницы, похожие на облезшую шерстку.
   Ее колотило страшно, будто в предсмертной агонии. Тело тряслось, кости сотрясались от безумной дрожи. А в голове что-то протяжно выло и что-то раздирало ей челюсти. Это ее родня. Она все еще помнила прабабушку, которая баюкала их с Каролиной, пела колыбельные, обнимала, помнила ее тепло, запах лекарственных настоек и выпечки. Помнила, как они сидели на крыльце теплым июньским днем, она чинила юбку, а они с сестрой рядышком болтали ногами, и смотрели, как бабочки перелетают от одного цветка на другой. И тогда, наверное, Агнесса впервые почувствовала себя умиротворенной, счастливой, и после она всегда мечтала вернуться в это воспоминание и замереть в нем как в янтаре.
   Теперь же от этого ласкового воспоминания остался только прах, гниющее дерево, разлагающаяся плоть, искаженный голос, тень былого. Она не могла любить эту тень, которая вселяет в нее ужас и которую она боится. Она вдруг поняла почему мертвецов хоронили, сжигали, отдавали на съедание грифам, - только ради того, чтобы никогда не видеть ни других ни себя в этой посмертной деменции.

Спи моя ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он!"

   Но почему она здесь? Она не может уйти? Что она теперь такое?
   -Уходи, - сказала она прабабушке.
   Не было у нее никаких чувств к этому гнойному телу. "Потому что она больше не та!", болезнь говорила Агнессе со страхом и беспокойством, "она теперь дух, одна из множества, сколько их за ее спиной? Страшно, страшно!"
   Фигуры стояли безмолвно и даже не шелохнулись. Но Агнесса чувствовала себя в этот раз немного, но уверенней, во всяком случае, в сравнении с прошлыми встречами с нечистью. А может быть просто надеялась, что внутри этого существа остались бабушкины чувства и душа и она не сможет причинить ей вред.
   -Что тебе нужно?
   Пламя свечи бессильно трепыхалось, и внутри Агнессы поднялось совсем нехорошее предчувствие. Она провела пальцами по лбу и ощутила холодную влагу.
   Маленькая женщина с трудом разомкнула рот, будто челюсти одеревенели:
   -Не забы-ы-ы-ывай, - она завыла как дикий, безумный зверь, наделенный речью, от которой Агнесса затряслась еще больше, - тепе-е-е-рь ты.
   -На ущербную луну родилась, - голос прабабушки был крепче, но звучал мелодией из сломанной шкатулки, - примешь все, что нам судьбой нагадано.
   -На-а-а ущерб ро-о-о-дилась, - вой больше походил на распев.
   -Глазами видишь больше, а значит грех твой больше нашего. Искупай.
   На секунду способность к связной речи вернулась к Агнессе и она, осмелев, возразила:
   -Но это же не моя вина! Это вышло случайно.
   -Тебе все искупать. Неси свое бремя - и за нас, и за себя.
   -Тво-о-о-я. Тво-о-о-я. Ониииии всегда берууууут, вот твооооя виина.
   -Убирайтесь, - крикнула Агнесса.
   -Дом - это мы. Мы - это ты.
   Они двинулись к ней, и Агнесса, завизжав, бросилась к черному выходу. Резко рванув засов, она вылетела в сад. У грушевого дерева встрепенулось существо с длинными заячьими зубами. Оно взглянуло на растрепанную девушку и хотело уже подобраться к ней, когда заметило две уродливые фигуры замерших в дверях. Тогда оно с быстротой молнии метнулось в заросли и перемахнуло через ограду.
   -Земля - это мы. Живи, как говорим мы. Тебе судьбой уготовано что и нам, прими и неси бремя. Ты - это мы.
   Огонек бессильно трепетал, прикованный к фитилю и все стремился сбежать.

Ночь пройдет - знакомой

Мне обойдя дорожкой

Запою я в тишине

Под твоим окошком:

"Спи мой ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он

Будь он сладок как твоя

Золотая младость!

Кто ж приснится? Если я -

Улыбнись как радость!

Спи моя ангел! Добрый сон!

Пусть тебя лелеет он!"

   Агнесса видела, как рядом с половинкой ее Луны замерла щербатая, злая Луна огромная и нахальная. Она не понимала, о чем с ней говорят предки, но она видела это их глазами. В этом мире не существовала справедливость, а только чья-то несносная игра. Это не было судьбой или предназначением, как говорили ей родственницы, она видела больше - это была шутка. Ради которой ей нужно было стать живой мумией.
   Ее глаза в ужасе распахнулись. Груши тихонько зашумели в ночной тиши, словно что-то предвещая. Калитка невидимая в темноте тихо скрипнула - этот одинокий звук прошил Агнессу насквозь. Фигуры чернее ночи выскользнули из-за кулис, высвободившись на сцене реальности. Они медленно надвигались, заполняя собой мир, воплотившемся в старом саду. Молчал ветер, молчали цветущие груши, казавшиеся веточками Ирминсуля, за ними границами известного доносился звук - низкий, гудящий - космические ветры разносили останки звезды и завывали в бесконечной пустоши.
   Силуэты несли под руки еще одну фигуру, и Агнессе на секунду показалось, что это огромная кукла - Морана, ту что разрывали на части, призывая весну. Она была облачена в пышную черную юбку с цветочным узором и подпоясанную расшитой лентой, белую блузу с пышными рукавами, украшенными сложными кружевными и расшитыми вставками, а шею закрывал накрахмаленной кружевной воротник похожий на фрезу, подвязанный лентой. Голову закрывал красный платок, овитый цветами. В руках, затянутых белыми перчатками, она держала связку можжевельника.
   Куклу в цветастой одежде и в лентах окружили тени похожие на трухлявые деревья, растущие на болотцах, головы их обхватывали черные платки, а пальцы высохшие и крючковатые походили на паучьи лапки. На голове Мораны цвели маки, асфодели и барвинки. Она стояла напротив Агнессы, и у нее не было лица, его плотно затянуло белое кружево.
   -Твоя вина, что ты не послушалась нас.
   -Мы - это земля. Мы  - этот дом.
   -Твоя вина, что ты оказалась на берегу. Твоя вина, что нагоняешь тучи на дом.
   -Мы - этот дом. Мы  - это ты.
   -Искупи свой грех. Искупи наш грех.
   -Иначе свадьба мертвых!
   -Свадьба мертвых!
   Белое кружево слетело с куклы, и ее лицо оказалось лицом Агнессы. Злая луна, заплутавшая в ветвях Ирминсуля, озарила смятые веки.


Когда я встречу его, то что я ему скажу?

  
   [1] Пер. А. Поповой
  
   VI. Зеленый Рыцарь. Тис
   Электричка мерно стучала колесами, и Агнесса потеряла всякую надежду не пропустить свою остановку. Покачивание вагона вгоняло в транс. 
Утром она проснулась совсем рано. Солнечный свет струился сквозь занавески, касаясь и вдыхая жизнь в статуэтку Херишефа будто это была священная статуя, спрятанная от смертных взглядов в его храме. Рядом с подушкой спал кот, свернувшись клубочком. Только она прикоснулась к его шерстке, как он навострил уши и уставился своими огромными глазами. Она лежала, гладила его, погрузившись в задумчивость. Даже после встречи с Эдейрном кошмары не стремились к ней в гости, только иногда она чувствовала, как чудовища скапливаются на границе сна. Может быть, это было свойство ее крепкой психики, может быть, бабушкины заговоры действительно помогают, Агнесса не знала точно, но могла только порадоваться, что плохие сны не спешат к ней с визитом, ей хватало и того, что она долго не могла уснуть по вечерам, прислушиваясь к каждому скрипу. Но ночной визит - это не сон, не кошмар, это реальность и очень печальная для Агнессы, и в ее голове теперь один только беспорядок.
   Агнесса, глядя на поля, проносящиеся за окном, прекрасно понимала, что зря полагала, что стены дома могут ее защитить. Ощущение было неприятным и горьким будто она осталась одинешенька в чистом поле, когда над головой собрались грозовые тучи. И возвращаться обратно в Старые Орешники она не хотела до безумия, боялась, что ночи будут полниться кошмарами и уродливым лицом ее прабабушки, но она вряд ли придумает причину не возвращаться, когда вся семья собралась в родном доме.
   Электричка сбавляла скорость, подъезжая к очередной маленькой деревушке. Аккуратные домики с небольшими садиками собрались вокруг станции кольцом и всюду виднелись цветущие яблони и набирающая силу сирень. Между ними торчала церковная башенка с черным шпилем. 
   Домовые духи разгневались на нее и за что? За случайную встречу с нечто иным, чем являлась сама Агнесса. Девушка не удивлялась их существованию, наоборот она бы удивлялась, если бы не встретила никого, кто облюбовал человеческое жилье. Она запоздало задумалась о том, что являет собой то, что ее бабушка называла нехристью, нечистью. Она, не задумываясь, окрестила их иными, просто потому что должна была их как-то называть. Агнесса пробовала на языке разные названия, но выходило что Эдейрн и ее мертвые родственницы были явлениями разного порядка - и более того противоборствующими. И как классифицировать их всех она не знала, у нее не хватало знаний о существующем. Впрочем, сейчас ей нужно было не упражняться в таксономии, а сосредоточиться на выживании. Потому что представители неизвестного науке царства усложнили ей жизнь куда больше. Ей нужно было как-то выжить среди недоброжелательных ей видов и понять, что нужно от нее предкам. Что именно она должна искупить? Свою встречу, будто бы она нарочно искала ее?! Агнесса не просто не понимала, что им нужно, более того она отказывалась понимать, что они хотели ей сказать, и сверх того, она старалась бегать от них как можно дольше ведь из всего они были самыми страшными. В противовес мнению своих родственников Агнесса должна была найти в первую очередь Эдейрна, упросить каким-то образом помочь ей, и она надеялась имя таинственной Элишки фон Волау поможет стать ему немного сговорчивей. И все что у нее было в руках -  открытки. Они вызывали в ней недоумение, недоумение несколько стороннее, словно в глубине ее души что-то задавалось вопросом, да и сама она своей осознанной частью спрашивала: "А случайность ли это?". Агнесса перерисовала все изображения: башня с нечеткими рельефами, красивый дом в завитушках, церковные врата, где вырезано дерево и домовые знаки с изображениями единорога, шута и трех звезд и долго рассматривала, пытаясь найти какую-нибудь зацепку. Но старые фотографии оказывались безмолвными и строго хранили свои тайны.
   О Эдейрне она думала постоянно. Египетские боги могли только молчаливо завидовать ему, ведь в ее голове как в зажеванной пленке бесконечно проявлялось его лицо. Она пережевывала его образ, повторяла из раза в раз их встречу, надеясь припомнить хоть что-то, что упустила из своего внимания. Кто такой Эдейрн, похожий на куклу, ожившую под лунным светом? Ей казалось, что она уже раз видела его танцующего по ветру, и скрывающего свое лицо от солнца. Из чего это создание соткано, о чем оно думает? Был ли он таким же как она - частью антропогенеза или подчинялся иным процессам? Что если оно никогда и не было живым или жизнь в нем текла не так как в Агнессе?
   О, может он проклят, заточен Богом в фарфоровую оболочку - этот Эдейрн, этот малоизвестный бретонский святой? И может это всего лишь испытание на ее пути, и, если с честью она преодолеет все трудности, и до конца своих дней она будет вознаграждена. А если нет, то обречена гореть в аду.
   Его лицо, его фигура походили на анкрё2 на стенах сумрачных святилищ, выгравированное в немой вечности, странными искаженными авангардными канонами. Следовало пройти по тесным лестницам, сопровождаемый изображениями полными тайной силы, письменами, мощь которых останавливала движение звезд, и добраться до алтарной комнаты. Где в наосе, священном ковчеге таилась божественная статуя, воплощавшая все ее воспоминания о том роковом для нее дне. И она старалась не впускать туда свет, не обращать туда свои глаза, чтобы не попасться в ловушку, похожую на восьмерку. Он оставался последней надеждой умирающего, в которую верят последними силами, но Агнесса понимала, что верит слепо, и реальность может быть не просто разочаровывающей, она может ударить с сокрушительным поражением. И все же больше ничего ей не оставалось кроме как верить и барахтаться в воде, надеясь выплыть.
  
   Работа не задалась с самого утра. Агнесса издерганная постоянными происшествиями, меньше всего хотела отвечать на вопросы, оказывать помощь и просто вежливо улыбаться. С куда большим удовольствием она бы, наконец, дала волю своим чувствам, накричала бы на всех или поколотила бы кого-нибудь, но оставалось только скрипеть зубами. Ее сложно было назвать человеколюбивой, наоборот она питала ко всем неприязнь, а к себе больше всего. И сильнее всего. 
    Агнесса строила планы и чертила ходы, но времени у нее было, всего лишь до следующей темноты. Где искать Эдейрна? Сходить на ту чертову заводь? Поискать иных? Вот эта последняя мысль казалась ей простой и безыскусной, но самой правильной - найти тех, кто живет в городе, и попробовать задать им вопросы. Агнесса понимала, что это самоубийственное решение и даже не знала, как она собирается его воплощать и в чем, собственно, заключался смысл ее попыток спастись если она уверенно шагает в раскрытую пасть дракона? Но мысль эта возникла неспроста, ее взрастил тот славный незнакомец, прогнавший Muro. Он вселил в нее слабую надежду, что не все так плохо в этом мире, и может быть не все иные попытаются убить ее в ту же минуту. Мысли о том, что все вокруг грозятся ее убить, не была взращена мнительностью, наоборот где-то в ее голове ожило вместе со зрением знание на уровне инстинктов. Это была ее болезнь, поразившая головной мозг иначе как объяснить, что теперь в ее голове лежало знание недвижимое как камушек на дне неторопливой речки, тихое как звон колокольчиков под пальцами ветра и грустное как вздох дерева, когда очередной желтый листок срывался с его ветвей, оставляя его одного на долгую зиму. Сначала это были слова, Агнесса будто бы говорила сама с собой, сегодня же приближаясь к Люциниуму ее вдруг охватила дрожь будто где-то слышалось пронзительно-чистое пение без слов, и ее охватил такой странный трепет, что ей не хватало сил вздохнуть. Она дрожала, тянулась в высь, ее терзала таинственная тоска и надежда, что знание вдруг раскроется цветков как в середине лета, и она узнает, о чем думают звезды зимней порой. Но неизменно бутон увядал, не успев раскрыться.
   Она увидела обрывки картин и слов, что старались подсказать ей, уберечь ее, и может быть она сама под гнетом опасности пробудилась или же добрая фея идет за ее плечом. И она держалась за них, ведь это оставался ее единственной опорой в этом бушующем мире.
   Небо никак не могло счистить с себя налет серых туч, ветер пытался прогнать их на запад, но сил ему недоставало. Когда солнце выглядывало в облачные прорехи, то приятно пригревало, пробуждая надежду на долгожданное весеннее тепло, а за ним, наконец, и на лето. Ярмарочная площадь не знала непогоды, хмурых дней, она всегда нахально и залихватски улыбалась, разложив свои товары и нарядив саму себя во фрески под недовольным взором тяжелых церквей. Люди ей верили, покупались на ее хорошенький вид. Но Агнесса, ворвавшаяся в ее лагерь, уже сомневалась, ей площадь казалась огромной мухоловкой, испускающей нежный, сладкий аромат, и она захлопнет свою пасть, как только набьет ее мошками.
   Ярмарочная площадь - центр этого города, его сердце, была огромной, но из-за людности она сжималась в сравнительно небольшой квадрат. Только памятник гуситам стоял недвижимо в этом волнующемся море. С четырех сторон его стискивали кокетливые барочные домики с розовым румянцем и небесной лазурью стен, позолоченные солнцем и причудливыми изгибами мансард и крыш. Счастливцы щеголяли фресками, а всем остальным досталось ожерелье из лепнины. Площадь наполняли самые разные ароматы - сногсшибательные смешанные с приправами, доносившиеся из ресторана, занявшего удобное место с хорошим видом, теплые, сладкие принадлежавшие традиционной выпечки, тяжелые клубы духов, сплетенные из самых разных оттенков - от приторно-сладких, до свежих цитрусовых. Отяжеляли беззаботную картину только два здания. Храм Вознесения Девы Марии и напротив него куда меньшее, но такое же мрачное и серое с башенкой - городская ратуша. Сразу же к ней прилипала высокая Астрономическая Башня, соединявшаяся с крылом иезуитской коллегии, пристроенная к башне в XVII веке и радующая глаз статуями апостолов на своей крыше. 
   От этого места отсчитывая шаги до начала дуэли, Агнесса начала свой триумфальный крестовый поход в земли нехристей.
    Ей сложно было поверить, что если миновать Собор Святого Микулаша с двумя башнями, свернуть с оживленной улицы на небольшой проулок, то где-то там, если верить видениям, то она найдет улочку, наполненную запахами цветов. И Ярмарочная площадь всего лишь сцена, а закулисье -- это мир потусторонний. И сделав один шаг, она окажется в другом мире. И это пугало ее. 
   Агнесса, протаскиваясь сквозь толпу, подумала, что сражения, даже такие нелепые, и постоянно заканчивающиеся поражением, не самые плохие события в жизни. Под давлением ей приходилось задумываться над тем, кто она есть. Кем она была на самом деле. И эта картина не слишком-то ее радовала - перед ней вставал образ девушки трусоватой, бестолковой, суетливой и раздражительной. Но, в конце концов, дуракам везет, сколько их избежало смертельной участи, глядишь и ей привалит удача.
   В ее чертежах красной ручкой была выделена улочка под названием Мельничка, и это слово вызывало в ней обрывки видений где-то в отдалении ее сознания. Зеленый плющ, ползший вверх по неровным стенам, маленькие окошки со смутными стеклышками, грандиозную фреску с диковинными существами. Она слышала шелест тончайших тканей и тихие разговоры и даже далекую песню свирели, заставляющую звезды зажигаться на небе. А когда они спускались достаточно низко, чтобы заглядывать в чердачные окошки под черепицей покрытой мхом воздух наполнялся запахами чабреца и зверобоя.
   Говорят, улочка с глуповатым названием Мельничка появилась в один день 15.. года. Просто на фасаде одного из домов появился знак с ветряной мельницей. И хоть все мельницы, правда водяные, находились по ту сторону реки, около Юдитиного моста, люди населившую узкую и короткую улочку неизменно отвечали, что мельница космический символ, ее жернова перемалывают невежество и получают знания. Появилась она, воспользовавшись милостью императора Рудольфа II, благоволившего оккультным наукам. И потому населяли ее алхимики, схоластики, астрологи, оккультисты, математики и маги. Даже спустя четыреста лет до нынешних ушей дошли полусказки, полумифы об этом таинственном месте. Утверждали, что здесь было с десяток аптек, где продавались уникальные товары со всего света и даже рог единорога и печень морского монаха, в тесных каморках вызывали Асмодея и Белиала, в комнатах, куда не проникало ни крупинки света, искали золотой напиток, отсюда женщины улетали на шабаш на Бабью гору. Несколько раз, насколько помнила Агнесса историю на Мельничке устраивали резню и погромы, но все неизменно возвращалось к тому, что было. Сейчас мрачная, серая, улочка славилась только историей и за ее счет все эти домишки - маленькие, снулые, неудобные, прибившиеся к спинам свободно дышащих ренессанцев, похожих на скалы, были магазинчиками и музеями. Особым спросом они не пользовались, и все же туда постоянно приезжали почитатели оккультных наук в поисках своего философского камня. Это конечно не афишировалось, более того это было кокетливым секретом. 
   "Secret de Polichinelle", со смешком подумала Агнесса. 
   Агнесса ступала на землю этого Иерусалима со страхом и непониманием что именно она делает. "Меня же убьют!". И, тем не менее, она медленно брела вдоль лавок. Низкие домики смотрели на нее тяжелым, давящим взглядом, и разноцветные подделки не обманывали ее чувств, высокие здание пытались скрыть небеса, сомкнуться темным куполом, изрезанным созвездиями листьев и цветов. Во времена, когда здесь жили ученые мужи, улочка выглядела еще мрачнее, чем сейчас, Агнессе не стоило труда представить грязь под ногами, тяжелый запах мусора и бесконечное зловоние. Сейчас с приходом прогресса, Мельничка сияла чистотой и свежей краской, а дуновения ветра рассеивали запахи индийских благовоний. Агнесса шагала, внимательно осматривая каждый кирпичик. Тьма в ее глазах свернулась до маленькой черной точки, а болезнь не порождала видений и шепотков, и Агнесса даже забеспокоилась, не ошиблась ли она, объявив эту улочку зачумленной? 
   И все же ей здесь совсем не нравилось будто бы грязь и вонь въелись настолько в камень, что ни дожди, ни столетия не способны были вытравить их. Здесь было слишком много человеческого, поняла Агнесса, и оно давило на нее и ее обостренные чувства. Одинаковый ассортимент из камней, книг и свечей наводил ее на мысль, что все это было создано специально, чтобы затенить все иное, все противоречащее человеческому началу, закрасить толстым слоем картину потустороннего пейзажа. Агнессе оставалось только гадать сделано ли это со всей намеренностью или же просто из-за едва ощутимой догадки.
   Когда витрины расцвели изумрудным огнем абсента, ее шаги затихли.
   Между магазином с абсентом и очередной книжкой лавкой зиял проем. Ее сердце гулко застучало. На арке, обрамлявшую проход на узкую улочку, висел домовой знак. На котором был изображен единорог. Камень от дождей и ветра потерял свои детали, и от волшебной лошади оставались только очертания, но Агнесса не сомневалась нисколько -- это тот самый знак, что изображен на открытке, которая лежала сейчас у нее в сумочке.
   Агнессу оглушили   и радость, и возбуждение, и страх. "Открытки не случайность!", она едва не запрыгала на месте и не захлопала в ладоши от приступа самодовольства, ни хозяин букинистической лавки, ни другие не смогли найти хоть что-нибудь, а вот она! Агнесса опустила тот факт, что скорей всего видит единорога из-за обострившихся чувств и позволила себе озадачиться уже другими вопросами. Что будет если она пройдет под этой аркой? Куда ведет проход? Куда ведет проход, где сквозь безжизненный камень пробиваются наперстянки и чертополох? Он сворачивал за книжный магазин, и чтобы узнать, что там находится, ей пришлось бы ступить на цветочную дорогу. 
   Агнессу снова захлестнул страх, она на нетвердых ногах пошла дальше вдоль магазинов, лихорадочно соображая, что делать. Она как никогда прежде понимала, что простое любопытство может быть опасным, и близость смерти была физически ощущаемо. Это было любопытное чувство - Агнесса понимала, что может умереть, но просто не верила в это, потому что никак не могла представить свою же смерть, не могла подумать о том, что это будет конец. Это было безрассудство, которое толкало ее выброситься подобно киту на берег. 
   Агнесса дошла до конца улицы, которая завершалась тупиком и повернула назад. Еще, конечно, нельзя сбрасывать со счетов банальное любопытство - ей было ужасно интересно взглянуть на чуждый хоть и враждебный мир. Может быть, в ней талант первопроходца? Может она чего-то не знает о себе? И если ей уже поздно изучать гробницу Осириса, то может у нее будет шанс познать новый мир? И уж тогда бы она не ощущала себя такой ничтожной глядя на всех этих докторов наук и прочих профессоров. У нее-то карта покрупнее будет, да что там пока все охотились на белух, она готовится выловить кашалота. 
   От мучительного выбора - идти или все же струсить, ее спас знакомый и неприятный голос. Он прозвучал над самым ухом, заставив ее шарахнуться в сторону, от чего она едва не влетела в угол дома:
   -Вот так встреча!
   Она обернулась и мгновенно скривилась. Вот и усмешки судьбы - в этом миллионом городе встретить того, с кем меньше всего хотелось видеться, даже скорее с тем, кого вообще не ожидаешь. И хуже того, черта с два она скинет с себя этот репейник.
   -Не сказать, что удачная, - буркнула она, скрестив руки на груди, словно готовясь выдержать осаду.
   -А вот и нет, - аспирант так и лучился, - весьма! В конце концов, наконец-то я встретил вас вне работы, да еще внеурочный час.
   Тут до Агнессы медленно начало доходить, что с работы она отпросилась по якобы уважительной причине, и наличие несмолкаемого аспиранта могло бы сильно усложнить ее положение. Тут уж ее окончательно перекосило. 
   -И если исходить из всего сложенного, то отказаться от чашечки кофе уже затруднительно.
   -А слово "нет" уже за причину не сойдет?
   -Нет.
   Агнесса едва не задохнулась от возмущения. Какая нелепая самоуверенность! 
   -У меня есть дела, - отрезала она, метнув в него злой взгляд, но аспирант похоже был отлит из чего-то крепкого и непрошибаемого и испепеляющие молнии не брали его.
   -Они не бесконечные. И может быть? я могу помочь?
   По позвоночнику вдруг прокатилась ледяная волна, и она спросила себя может ли она доверять ему. Каков шанс, что никакой он не человек, а очередной на ее пути иной? 
   Агнесса не стесняясь оглядела его с головы до ног и только тогда подбоченившись ответила:
   -Прямо сейчас помогаете тратить время зря.
   -В таком месте нельзя торопиться! Вы что-то ищите?
   -Ищу, - односложно ответила она, стараясь придумать себе важное дело.
   Аспирант так и лучился самодовольством, он с легкостью понял, что ничем особенным она не занималась, а загнать желанную добычу в угол представлялось делом простым и приятным. 
   -Несомненно. Сюда по другим причинам и не приходят. В какой-то степени я даже поражен, меньше всего вы похожи на искательницу тайн.
   Агнессе он начинал нравиться все меньше и меньше. Хотя казалось, куда уж больше. Мало того, что он осаждал ее как армия гиксосов в рабочее время, так ей теперь приходиться отбиваться от него на улице, и это в то время, когда с ее жизнью случилась полная катастрофа и она тщетно пытается понять осталась ли у нее надежда на воскрешение или пора бежать на отпевание. Впрочем, мелькнула у нее предательская мысль, что в других обстоятельствах она могла бы и позволить сломить свое сопротивление, ведь что толку быть бесконечно одной. Агнесса уже рассердилась на саму себя.
   -Тайны... какие тайны могут храниться в лавке шарлатана? - она резко махнула рукой в сторону магазинов.
   -Так вы сюда пришли за сувенирами?
   -За сувенирами, за гороскопом и за раскладом карт.
   Аспирант покачал головой и повернулся лицом к арке.
   -Вы так презрительны к людям, ну просто снежная королева, - он все равно улыбался, - мне все время кажется, что так вы полагаете заставить людей крутиться вокруг вас.
   Агнессе ничего не оставалось, как окончательно рассердится. Она вздернула нос и окатила его ледяным взглядом.
   -Господи Иисусе, ваших слов мне, несомненно, не хватало в этой жизни. Знаете, если мы уж говорим о тайнах, то я вам открою одну - держите свои мысли при себе. Пока я следовала этой мудрости, вы и не знали, что вы для меня просто раздражающий элемент.
   -Ба, да вы совсем еще ребенок, - снова покачал головой аспирант, - и все-таки я признаюсь, что ваша ребячливость и напускная холодность меня только сильнее привлекает. Но если уж вернуться к настоящим тайнам, то вот глядите.
   Он указал рукой на арку.
   -Это вот остается на совести города, - уязвленная Агнесса, которая уже приписала ему такой непростительный грех как насмешка над ней, не понимающе покосилась на него, - мы видим только кирпичную кладку, - вздохнул он, сложил руки на груди и вдохновленно замер, - говорят, раньше там стоял дом, с черным петухом на домовом знаке и хозяин его однажды докопался до страшных тайн, в задних комнатах его дома собирались черти и колдуны, и говорят однажды туда заглянул сам Люцифер. И потому в один день этот нечистый дом сгинул под землю, а на месте его осталась вот эта арка, утверждают, что это те самые задние комнаты, замурованные, чтобы нечисть не проникала в нашу юдоль. Только иногда, когда город в настроении она отворяет двери и можно спуститься в преисподнюю или подняться в чистилище или вовсе переместиться на Бабью гору. Но это опасно, потому что настроение у города меняется, и двери могут захлопнуться, пока ты бродишь по неизведанным тропинкам, и так ты погибнешь.
   Агнесса задумчиво почесала нос.  Аспирант, очевидно, видит кладку, которую она не видит, а он в свою очередь не видит мощеную дорожку, которую она разглядывает. Значит ли это что его рассказы полная чушь? Или же даже тем, кто не наделен таким зрением как она порой удается увидеть и повстречать... иных?
   -Это могли бы быть просто сказки, - вздохнул молодой человек, - но один из здешних шарлатанов, как вы изволите говорить, однажды ушел за дверь, но не успел вернуться, город захлопнул проход перед самым его носом.
   Девушка переминалась с ноги на ногу и сверлила взглядом арку. Рассказ почти не удивил ее. Таких историй в этом городе было не перечесть, и половина из них всплыла явно с коммерческими целями. Более того Агнесса даже охотно поверила в волшебную дверь, ведущую в неизвестно какие дали, ведь эта самая дверь приветливо распахнута перед ней. И она нисколько не привлекала совершить путешествие.
   -Зловещая тайна, но разве стоит тревожить то, что имеет такое мрачное прошлое?
   -Их стоит разгадывать! - Агнесса заметила, что ее собеседник был очень подвижным, он пружинисто развернулся к ней и начал активно махать руками от возбуждения, - происхождение человека окутано загадками, в течение всей нашей жизни мы бьемся над ними, и наш эволюционный ход определен загадками, пока мы думаем мы развиваемся.
   -Красивая теория, только опасная. Давайте тогда на чистоту - вы желаете проникнуть в тайны города? Пройти невиданными путями, подсмотреть грязные секретики у Люцифера?
   -Не так далеко, но, в конце концов, можно и одни глазом заглянуть наизнанку.
   -Ба, да вы глупец, - сказала Агнесса, передразнивая его самодовольный тон, впрочем, вышло у нее удивительно надменно, - накопленный опыт древних людей подсказывает, что прикоснувшись к недоступному либо умрешь, либо будешь болеть, либо вовсе сойдешь с ума. Глупости это все, - тяжело вздохнула Агнесса, - и как вы собираетесь это провернуть? Сидеть здесь день и ночь, ожидая, когда город окажет вам милость?
   -Зачем же? - он смотрел на нее с толикой любопытства, - очевидно, что любую дверь открывает правильный ключ. Слова ли, движения ли или же вовсе житель этого дома. 
   Агнесса вскинула брови:
   -Так что верно из этих трех вариантов?
   В глазах аспиранта так и читалось превосходство, он едва ли не повторил излюбленный жест Агнессы - задрать нос к небу.
   -Один из жителей. Это была случайность и вознаграждение за долгие часы поисков.
   Агнесса растерялась от подобного открытия, и аспирант со скрытым удовольствием наблюдал, как все ее недоверие, надменность разом опали, обнажив незамутненное удивление.
   -И чем вы его проняли, если он решил провести к себе домой?
   -Он сам со мной связался, - бахвалился аспирант, - был удивлен моими исследованиями. Впрочем, о чем нам говорить? Меньше чем через час вы сами все увидите. Поспешим на площадь.
   В другой бы раз Агнесса бы рассмеялась ему в лицо. Но теперь, когда она со своим заячьим сердцем не могла даже шагу сделать в сторону вражеского лагеря, уже не могла раскидываться возможной помощью налево и направо.  Ей даже стало любопытно. И более того она уже размышляла над тем как бы в обход глупого аспиранта связаться с этим... посредником и поискать с его помощью Эдейрна. Эта идея показалась ей такой гениальной и заманчивой, что она даже благосклонно улыбнулась аспиранту, который весьма вдохновился этим проблеском благоволения. 
  
   Аспирант сказал ей, что встреча произойдет на Ярмарочной площади у памятника гуситам, поэтому они уселись на скамейку напротив него. Как бы она не расспрашивала аспиранта об их знакомстве с таинственным человеком, он только загадочно улыбался, чем только сильнее злил Агнессу, которая плохо переносила ситуации, когда не могла добиться своего.
   Он неотрывно смотрел на нее, а Агнесса кидала на него косые взгляды. Хоть его и смутила грубоватость и высокомерие девушки, он признавал, что она была приятна лицом, хотя частенько хмурилась. Каштановые волосы,  убранные в высокий хвостик, не скрывали круглое лицо, на лбу которого то и дело появлялись складки. Его взгляд переместился ниже на платье цвета густых сумерек с длинными рукавами и глухим белым воротничком. На его подоле странной вязью расцветали тюльпаны, ирисы, лилии и розы. Она всегда носила странный фантазийные платья, и он ни разу не видел ее ни в штанах, ни в обычных юбках, всегда что-то невообразимое и пышное, ему оставалось задаваться вопросом как ей все еще разрешали приходить на работу в таком виде.
    Агнесса со своей стороны была вынуждена признать, что выглядел он приятно, прилично и опрятно одет. Лицо было весьма симпатичным, с аккуратными чертами лица, с карими глазами. А темными волосами он неуловимо напоминал Эдейрна, что ей совсем не нравилось и усиливало подозрительность. Агнесса не могла определиться в своих чувствах. Долгое время он служил для нее просто раздражителем, а теперь, когда она имеет несчастье познакомиться с ним поближе, он не стал ей понятней. Ей казалось, что она правильно старается избегать его, он явно не отличался благоразумием. К тому же он вел себя весьма самоуверенно, что только раздражало ее, ведь ей не были понятны причины такого поведения. Если уж говорить начистоту, то с нынешнего положения Агнессы в ее глазах он выглядел откровенным дураком. 
   -Как вас зовут? - наконец спросила она, сообразив, что совсем ничего не знает, кроме того, что собственно он был аспирантом. 
   -Гержман, - улыбнулся он, - хотя я, кажется, называл свое имя, когда в первый раз мы встретились. Я ваше запомнил - Агнесса.
   Он все время смотрел на ее подвеску, покоившуюся на ее груди. Ибис кремового цвета с черным клювом, которым удерживал страусовое перо.
   -Это ведь египетский символ?
   -Конечно. Это иероглиф, обозначающий Тота - бога мудрости, а перо символ Маат.
   -Увлекаетесь герметикой?
   -Нет, конечно, - сердито ответила она и прежде чем он начал задавать глупые вопросы, спросила, - а вам не страшно связываться с неизведанным?
   -Если боятся, то жизнь не прожить, - вдруг спокойно без эмоций сказал он, уставившись на Башню, - вот вы увлекаетесь Древним Египтом, а значит прочитали много про выдающихся ученых, которые перевернули мир своими открытиями.
   Агнессу покоробил этот покровительственный тон, который не скрывал поверхностного отношения к ее излюбленной теме.
   -Они рисковали своими жизнями, проводя дни напролет в темных гробницах и под палящим солнцем пустыни, однако они не жалели себе и своих сил, чтобы раскопать все, что поможет им приблизиться к тайнам древности. Почему же я не могу так поступить? В наше время мало кто способен на настоящие поступки.
   -Ей-богу, вас послушаешь так перед глазами разворачивается приключенческий фильм, - фыркнула Агнесса, услышав подобные глупости, - где отважные ученые подвергаются опасностям в виде мумий и какого-нибудь Анубиса. Все намного прозаичней - многие ученые подвергали гробницы разорениям, например, стены с удивительными росписями распиливали и вывозили огромными блоками, тем самым разрушая священные места, нарушали целостность композиции. Тысячи предметов были уничтожены или же навсегда осели в частных собраниях, не доступные глазам простого человека. Ферлини разрушил уникальные нубийские пирамиды ради сокровищ, быстрой наживы, лишив людей важнейших свидетелей исчезнувшей цивилизации. Надо быть, осторожным с тем, что ищешь, готов ли ты встретить то, что можешь найти и сможешь ли осознать, то, что найдешь? В конце концов, даже фаюмские портреты в одну из холодных ночей просто пошли на дрова.
   Аспирант расхохотался и заглянул своими веселыми, лучистыми глазами в ее.
   -Как точно подмечено! Но мы уже давно не древние люди, верившие в бога грома, и далеко не средневековые, боявшиеся собственной тени. У нас есть накопленные тысячелетиями знания и опыт, позволяющий, наконец, соразмерять и учитывать новое. Жанна д'Арк, знаете ли, отправилась на войну после того, как услышала под деревом Фей таинственные голоса, и этот случай переломил ход истории. 
   Агнесса сомневалась, что люди вокруг нее были способны принять новое, и это вовсе не из-за типичной для нее презрительности, по крайней мере, она могла судить по себе. Ей бы хотелось забыть, а не соразмерять и учитывать все, что связано с иными. Люди вполне объяснимо оставались слепыми и благодаря инстинкту самосохранения умели игнорировать неоднозначные явления. Но что более важно хотели ли эти неведомые существа, иные, неизвестный вид или род вообще общаться с обычными homo sapiens, коими являлись Агнесса и аспирант? И судя по тому крошечному опыту, что у нее есть - не очень. Они очень настойчиво прогоняли из своего пространства людей. Агнессе очень хотелось сказать ему, что зря он все это удумал. Но что ее останавливало? Ну, может она надеялась, что тогда она не одна такой станет, а вдвоем с проблемой, наверное, проще справится. Впрочем, даже если и так, надо будет первым делом утвердить свой авторитет, она была уверена, что этот Гержман нескончаемый источник проблем.
   Они сидели напротив Астрономической башни, самого старинного здания в этом городе. Серый фасад, обременённый гербами и готическим декором, гордо нес сложные часы, показывающие точное астрономическое время, ход Луны и планет, високосные года и затмения. Агнесса знала, что это был очень сложный механизм, и довольно бессмысленный, но зато его декор был очень красивым. Сразу над входом и над аркатурой, украшенной по бокам фигурками Святой Варвары и Девы Марии, шла красочная лента, изображающая чудесные пейзажи местных земель и замков, и по ним бродили крохотные фигурки крестьян и рыцарей. Выше, ровно посередине башни висел огромный циферблат, обрамленный позолотой, лазурными и киноварными цветами, а еще выше расположилась скульптурная композиция, раскрашенная в яркие цвета, отчего фигурки казались куколками в своем кукольном домике. Нижнюю часть занимала пластина, раскрашенная под луга и поля, и когда часы отбивали очередной час, она приходила в движение и из недр башни выходили в танце мертвецы. Danse Macabre, пляска смерти. Скелеты в дружном хороводе уводили епископа, молодую деву, купца и крестьянина куда-то в холодную глубь камня. Над пластиной восседал бог времени Хронос, державший в руках песочные часы, которые он переворачивал всякий час и пальмовую ветвь. По бокам от него стояли фигуры, которые тоже приходили в движение - Смерть с косой, Астроном с инструментами, Рыцарь на коне и Отшельник с Библией. Венчала композицию фигура Шута в красном одеянии и веселом колпаке, он дергал за веревки, приводившие в движения колокола, и тогда площадь наполнялась легким серебристым звоном. К нему же спешили единорог и лев - символы королевской власти, олицетворения Луны и Солнца.
   Это зрелище привлекало много людей, они уже стекались к стенам башни, предвкушая удивительное действо.
   "Интересно кто его посредник", думала Агнесса, "хорошо, если обычный шарлатан. Хорошо для него, а мне, наверное, не стоит уже ничего бояться".
   Это была ее последняя мысль, когда она поняла, что все снова перевернулось вверх дном.
   Сперва раздался звон, фигурки задвигались. И почему-то люди, наводнявшие площадь, стали  вставать и уходить. Серебристый перезвон изменил тональность, будто вместо небольших колокольчиков зазвучал одинокий колокол, служивший панихиду. Этот мерный "бо-о-о-м" бил в голове у Агнессы тревогу. Тогда и раздалась песня: 
   -Грош цена слезам, угрозам, браваде, что рождает наш кураж. Всем придется умирать. Никакая наука не найдет слов, чтобы утишить эту горечь. Всем придется умирать.
   Агнесса видела, что песню тянули скелеты, пританцовывающие на Астрономической башне. Если их голые черепа могли подмигивать, они бы непременно это сделали. В ее памяти мгновенно воскресла холодная земля и бесконечный танец усопших. Недолго ее жизнь длилась? Ее снова нашли? 
   Она беспомощно закрутила головой, но вокруг воцарилось мельтешение, будто стая мелких рыбешек почуяла приближение охотника, и они пугливо то сбивались в кучи, то наоборот рассеивались. Только аспирант ни о чем не волновался, он словно не замечал путаной траектории, которой придерживались люди. В его глазах это было всего лишь суета людей, стремившихся успеть повидать все прелести города. И он не слышит похоронную одинокую песню колокола. Агнесса чувствовала себя оглушенной, ее словно ударили дубиной, и она как сом разевала рот в попытках понять, где она и что происходит.
   -Напрасно думаешь, что годы твои бесконечны. Всем придется умирать. Жизнь это сон. Она кажется так сладка, но радость недолга. Всем придется умирать. Ни к чему доктора, бесполезен хинин, вылечиться нельзя. Всем придется умирать.
   Человек, c которым должен был встретиться Гержман появился внезапно, просто вышел из метающихся туда-сюда людей, словно из-за массовки и предстал перед ними - одинокими зрителями. Он нисколько не сомневался, что именно они ждали его.
   -Приятно встретить пунктуального человека.
   Гержман подскочил и широко улыбаясь, приблизился к незнакомцу.
   -Взаимно! Как вас зовут? Столько вопросов... нам многое нужно обсудить.
   -Вот как? Пунктуальный человек, да еще человек дела. Что же ты хочешь обсудить?
   Агнесса молчала и вжималась в скамейку. Незнакомец со смолянистыми волосами, достигавших плеч был высок, широк в плечах, которые обтягивал обычный деловой костюм. И она могла только удивляться, как Гержман не видит в нем инаковость, которая выпирала в его длинном овальном лице, острых скулах и носе, и пугающих глазах цвета мха - глубоких и смертельных.
   Потому что в голове запели едва слышные голоски, вызывающие мимолетное видение, полностью поглотившее ее органы чувств. В терпком, травянистом аромате трав, нагретых июльским солнцем, перед ее глазами вставал зеленых холм идеальной округлой формы. Трава была высокой, сочной и насыщенного цвета, среди нее виднелись соцветия пастушьей сумки. У подножия темнели цветы аквилегии, закрывавшие проем. Это был черный прямоугольный провал, от которого веяло холодом и сыростью. Не зарытая могила, вход в царство мертвых и Агнесса слышала завывания душ. И все они проклинали его имя. Фирей.
   И все это она видела, взглянув ему в лицо.
   -В первую очередь, конечно путь за кладку, а во вторую я должен найти хозяина лавки.
   Агнесса на секунду оправилась от своего страха и удивленно уставилась на аспиранта. "Какое нелепое самомнение", пронеслось у нее в голове, "граничившее с благородством".
   -Кто сходит с ума или бредит - обманет одного себя. Умирать всем придется, - смеялись скелеты, пританцовывая под свирель и монотонный грохот колокола.
   -Смотри, пунктуальный человек дела, - голос пришельца обрел силу, и Агнесса едва не подавилась вязкой слюной, когда заметила, как на его горле вздуваются зеленые вены, - я пришел с острова Астерия. Я один из двенадцати камней в короне Кифареда, Вертумн даровал мне свое благословение, Оры возложили на мою голову венок, и я отправился к дубовым створкам. Я был месяцами, я сражался под июньской Луной, теперь же я стою на рубежах того что называют Аннуном. Я милосерден вопреки воле богов, и скажу, человек иди, откуда явился, и позабудь. 
   -Но разве я зашел так далеко только ради того чтобы поворачивать назад? - возразил аспирант, - я восхищаюсь вашими заслугами, но они не производят впечатления такого сильного, чтобы я свернул все свои поиски. Я знаю уже, что вы все старательно прячете свои секреты, но вам не удастся прятаться вечно.
   -Лучше бы послушал, - вмешалась Агнесса и была удостоена коротким взглядом пришельца.
   Но она уже знала, что будет дальше и ей в отчаянии хотелось закрыть глаза.
   -И детство, и юность, и зрелость - все кончат во прахе. Всем придется умирать, - согласились с ее мыслями скелеты.
   -Я привратник, я стою у дубовых дверей, Янус даровал мне ключ, но и дал наказание - пропускать только тех, кто понимает суть природы. Ты умен, а потому ответь на загадку и коли ответишь, я пропущу тебе, а нет - пожалеешь. Ты будешь платить.
   -Откажись, - зашипела Агнесса.
   Но Гержмана ослепило бахвальство и самоуверенность, очень ему хотелось похвастаться перед своей дамой сердца.
   -Я слушаю.
   Привратник взглянул ему в глаза и начал:

-Ты с березы год начинай.

Я от рябины бегу

И с ветвью боярышника

Следую за грешником.

Но когда я был Летним Королем

Стоял на страже рубежей

Сражался с ветвью дуба.

Но год идет за остролистом

Журавль вслед за ним

Колдуну несет орех.

И все же моя стрела из камыша

Разит лозу,

Тогда и грач несет тебе

Бузинные цветы

Пока восходит

Зимнее светило,

И открываешь из осины дверь.

Плодов лозы упившись, ты наконец

Меня встречаешь.

Dechymic pwy yw?

    В голове Агнессы шевельнулась мысль, что где-то глубоко в ее мозгу заложен ответ. Она его знает, но не понимает. А вот по лицу аспиранта растеклась растерянность. Он не знает ответа, поняли Агнесса и привратник. Только последнему было все равно, а ей вдруг до боли стало жаль Гержмана, и она тщетно пыталась нащупать то слово, что являлось ответом.
   -Прямо загадка сфинкса, - пробормотал Гержман, - я встречаю вас... а вы эльф?
   Агнессе показалось, что грянул страшный гром, ей хотелось зажмуриться и потерять слух. А еще лучше проснуться.
   -Нет такой уловки, чтобы развязать этот узел, и нет проку бежать. Всем придется умирать. Для всех одно, и хитрец не избежит удара. Всем придется умирать, - скрипучие голоса скелетов зашлись в полном восторге.
   Она знает, что Гержман отвечает неправильно.
   -Молчи! - закричала Агнесса, вскочив со скамейки.
   Пришелец, мельком взглянув на нее, быстрым, но сильным ударом оттолкнул, когда она попыталась вцепиться в плечо Гержмана. Агнесса не удержалась на ногах и рухнула на каменные плиты, больно ударившись и едва не зацепившись головой о скамейку.
   -Ты торопишься, человек дела, а я ошибался, полагая, что ты не так прост, как кажешься. Я был месяцами, а они произросли на ветвях великого древа, держащего небо, и теперь они деревья в небесных садах, где отдыхает Заря и Луна. Я - Тис, посланник бело-синей Хель, Тис -- это домовина и я несу тебя под защиту Селкет.
   В длинных руках пришельца засияло лезвие сабли, и парализованная Агнесса, онемев от ужаса, смотрела как оно смертоносным, страшным движением рассекает плоть аспиранта. Где-то в замершем разуме мелькнула мысль о потоках крови. Но ни капли не пролилось, когда голова Гержмана слетела с плеч. Его тело рухнуло на колени, а голову подхватил посредник.
   -Немилосердна смерть. Со всеми вероломна, опозорит каждого. Умирать всем придется. Кто сходит с ума или бредит - обманет одного себя. Умирать всем придется.
   Потом он взглянул на замершую девушку, которая уже готовилась отдать душу и голову вслед за Гержманом. В его взгляде читалась задумчивость:
   -Я редко вижу людей, которые ходят по лунной дороге без всякого дара. Берегись дитя - теперь ты корабль без якоря и пристани. Теперь ты корабль в бушующем море. Берегись, надвигается девятый вал. Ты от жизни приходишь к смерти, и если хочется остаться целой, то от смерти иди к жизни. От тиса и бузины иди к березе и ясеню.
   Он зажал голову Гержмана под подмышкой и направился туда, откуда пришел, а тело - Агнессу сотрясла дрожь, поднялось и бодрым шагом последовало за своим убийцей. Из последних сил Агнесса вскочила и рванула за ним, выкрикивая бессвязные слова. Но убийца не оборачивался, и площадь снова заполонили люди, и она потонула в очередной волне.
   "Какая нелепая самоуверенность", едва не плача подумала Агнесса, пока скелеты допевали:
   -Смерть в твоей груди, когда ее меньше всего ждешь. Всем придется умирать. Не думаешь о ней, глядь - а свет померк в глазах, и ты уже мертв.
   Скажи теперь: всем придется умирать.
   VII. Эридан. Небесная река
   Гержман, тянущий к ней руки в безмолвной, но горькой молве приснился ей, как только она улеглась спать. Агнесса проснулась с гулко бьющимся сердцем, обливаясь потом. Странная горечь и одиночество поселились в ее сердце. Ей хотелось плакать от раздираемой тоски, от чувства несправедливости, сравнимой с размахом чумы. Ей казалось, что она стала свидетельницей необъяснимой трагедии, люди умирают ежедневно по разным причинам, но именно смерть под лучами солнца от рук незнакомца имела сероватую тень, чей оттенок был достоин древнегреческой трагедии. И эта несправедливость мучала Агнессу как зубная боль, может быть, она преувеличивала свое состояние, ведь она впервые видела смерть так близко, а может быть, соприкоснувшись на берегу заводи под сенью злой луны с чем-то иным, она стала ощущать мир острее и четче, будто арфа под руками чуткого музыканта. Дело ведь совсем не в Гержмане, конечно он редкий дурак, и сам виноват, и жаль его, разумеется, но его смерть было тем, что египтяне называли исефет - феномен изъяна. И тут уж она не знала в чем причина и кого винить - то ли мир окончательно прогнил и изъяны появляются все чаще, то ли сами люди оглупели и стали источником разложения. И Агнесса не чувствовала в себе силы исправить мир, восстановить космический порядок, она чувствовала будто силы покидают ее, выпитые злым духом, но душа зудела и ей очень хотелось и забыть все увиденное, и исправить несправедливое и если для этого надо вернуть Гержмана из Дуата, то почему бы не попытаться?
   Впрочем, она знала ответ.
   Она не та, кому бы стоило думать о геройстве и благородном спасении. Звезды сложились так, что ее жизнь сама по себе висит на волоске, и только благодаря невероятной удаче она все еще умудрялась не попасться на глаза недовольным иным. И вместо того чтобы бросаться за Гержманом ей нужно было бросить все свои силы на свое собственное спасение. Она крепко задумалась над тем, почему в ее голове прочно сидит мысль о самопожертвовании, почему эта картинка безрассудного броска в воду кажется такой завораживающей и привлекательной? Словно жизнь другого через призму ее жизни становилась куда ценней. Это было очень опасное видение, и она строго решила, что будет держаться только за свою жизнь. Сначала она, а потом уж по обстоятельствам она схватит и другого.
   Она зябко поежилась. Май только входил в свои права, и ночи еще были прохладными, темными, напоенными ароматами отцветающей черемухи и молодой сирени. В саду зловеще шептались с робким Зефиром цветущие груши, и где-то в сознании Агнессы они отдавали шелестением подвенечного убора. И даже в майской, ненадежной дрожащей темноте, что предчувствовала свое скорое изгнание, ей порой казалось, что она видит длинные тени. Но голоса, доносившиеся из открытой двери кухни, отгоняли страх от гамака натянутого между деревьями. Она чувствовала себя безумно одинокой, будто из края вселенной полной ярчайших звезд и скоплений, сорвалась одна, и, превратившись в комету, летит во тьму, и медленно гаснет, превращаясь в искру, маленькую точку, которую сжимают тески пространства и черноты, и не способную воззвать к помощи, ее голос тонет в черной, загробной тишине. Все чаще она ощущала, что близится к концу Вселенной, к последнему рубежу, она болела чем-то, это что-то произрастало в ее легких, в сердце, в голове, и Агнесса не знала, правильно ли то, что она борется? Может быть, стоило упасть на рапсовом поле и, глядя на такое же поле, только звездное, отпустить душу на волю и позволить неведомой болезни распустить цветы в ее умершем теле. И все чаще она ощущала привкус белых кувшинок на языке, привкус смерти и Стикса. Она боролась, но кажется уже больше по инерции или может быть ее снова захлестнуло отчаяние и ей хочется, наконец, уснуть.
   Агнесса скинула тапки, спрятала голые ступни под покрывало, в которое куталась, покачиваясь в полосатом гамаке, и повалилась на спину, утонув в натянутой ткани. Шевелиться было неудобно, и она замерла, натянув теплое покрывало до носа. Ноги сильно замерзли, и она поджимала пальцы. Глаза были устремлены в небо, и с каждой секундой оно все больше приоткрывало свои богатства.
   Египтяне говорили, что северный ветер благодатен, ибо он приносит радость и отдохновение. Он же расчистил небо, и от его прикосновения зажглись далекие звезды - благословенные души. Агнесса всматривалась в бесконечную темноту северо-восточного неба и видела легкую дымку из крохотных звездочек, прочертившую небеса - Млечный путь. Часто от скуки, как сегодня, в темные ночи, когда в них еще оставались крохи тепла она выходила в сад и пока не замерзнет, разглядывала звездное покрывало.
   Главным ориентиром в навигации по небесному морю ей служил страшный оскал небес - Кассиопея, стоило ей найти ее на востоке, как она тут же понимала, куда может отплыть с этой печальной, наземной пристани. Если отправиться левей, то ее встретит маленький (по меркам небес) человечек с пылающим сердцем из россыпи звезд - Персей. А ему прямо в лицо сияла огромная Капелла, как справедливо ее называли египтяне - Себа ен сар, звезда огня. У ног Персея, почти у самого горизонта почивал Телец, но сон его был мнимым, его глаза горели красными звездами - Альдебаран и Аин. На его высоких рогах танцевало туманное пятнышко - это холодные, отливающие зимней синевой Плеяды. Рядом с ними тлел как уголек Марс.
   К этому скоплению созвездий приближался величественный Орион, Сах - небесное воплощение Осириса. Деревья скрывали его пояс, но Бетельгейзе уже горел оранжевым огнем над ольховой чащей.
   Агнесса знала мир, что сокрыт последней темной майской ночью. Ей не нужен был свет, чтобы знать и видеть, что за оградой разросся шиповник и барбарис, и угрожающе надвигались на молоденькие елочки. За ними же - соседский сарай за ширмой из неистребимого топинамбура с веселыми жёлтыми головками. А дальше луга, ведущие к лесу.
   Агнесса знала как новорожденное солнце, покинувшее подземный Нил озаряет цветущий рапс, скользит по листьям и цветам, наделяя их росяным блеском. Она знала природную силу, таившуюся в пастушьей сумке, мяте, в корнях топинамбура, которые нужно выкапывать по теплой, сухой осени. Знала томящую прохладу груш и легкое прикосновение дельфиниума, знала, сколько в мае бабочек и как роятся они до первых июньских дождей в ароматных чашечках. Бабушка хотела, чтобы все они знали это, жили у природы, но мама Агнессы и Каролины - Марта сделала свой выбор, уехав в суматошный город навсегда. И ни одна из них теперь не хочет жить у замка и рапсовых полей. Хотя Агнесса все чаще и чаще задумывалась о том, чтобы к старости перебраться сюда и закончить свою жизнь в полном одиночестве, став отшельницей.
   Она снова перевела взгляд на небо. Оно было полно историй и тайн. Оно медленно двигалось как в немом фильме, являя образы, но засветка и короткая память людей лишала их шанса когда-нибудь понять грандиозный план, понять истории которые сочиняют небеса.
   Недвижимые, неразрушимые звезды на северном небе мерцали, зовя ее душу. И снова думала об Эдейрне, об их встрече, о мире, частью которого он был. Мир, который освещала Луна, и звезды были такими близкими и яркими, какими они не были даже зимой. "Счастлив ли он в этом мире?" спросила себя Агнесса, "как он живет там и какие законы там царят?" Люди, рассказывают, бросали все, поддавшись на поиски Страны вечной юности, а значит они были уверены что оно того стоит. Или напридумывали себе и были разочарованы по итогам поиска. Хотела ли она себе такую судьбу? Она, наверное, хотела бы еще раз взглянуть на те звезды и может быть посмотреть еще раз на лицо Эдейрна, которое Луна так любовно серебрила, ей было любопытно узнать что он за создание, был ли он соткан из лунного света или же из крови и плоти, как и она? И все же ей хотелось, чтобы он забрал свой подарок. А еще чтобы забыл навсегда о ее трех долгах.
   Звезды мерцали, и ей казалось, будто она видит маленькие лодочки, в которых они плыли. Ее это страшно позабавило, и она представила небо как огромную реку, по которой спешат крохотные барки, перевозящие звездочки с одного берега на другой. И звездочки ужасно болтливые! Встречаясь друг с другом на крутой стремнине Млечного Пути, они оживленно делились новостями и слухами, смотрели вниз на землю, выискивая на что бы посмотреть. А вот выплывает королева Луна, и звезды расступаются, на секунду замолкая, только Марс и Юпитер, разгоревшийся рядом со Спикой, задрав свои носы, проплывают, не пряча своих блистательных мантий. Звезды в своих скорлупках видят все, даже если разгорается Солнце, ведь и оно любит сплетничать. Оно рассекает небосвод в прекраснейшей из всех барок, и на горизонте, прежде чем отправиться ко сну, встречалось с Белолицей Красавицей Венерой и рассказывало ей обо всем, что происходило на земле. Венера, загоревшись на вечерних небесах, быстро пересказывает все великим Рыбам, и они ныряют в небесную черноту и все небо звенит от новостей. Агнесса летит на Лебеде и смотрит вниз, где крутые зеленые холмы и морской берег. По склону красному от гибискуса лезет вверх город весь как один состоящий из шпилей и башен, тонких и острых, будто сложенный из бумаги. Веяло зверобоем и вербеной. Алели красные щеки, взмывали как крылья невесомые ткани из тончайшего газа, цветочной пыльцы и звездного света. Там в этом царстве всё было вверх дном, все говорили загадками. От тиса и бузины иди к березе и к ясеню.
   Ясень сияет, будто объят огнем, он поднимает ветви, и они кажутся руками, поддерживающими небо, у его корней сочится ручей, наполняющий жизнью, но где-то на дне пробивается ледяное течение, окунувшись в котором обретешь тайное знание. Мягкие ветви березы, касаясь тела излечивали любую боль.
   Напротив этого царства красного гибискуса клубились тени, где росли тис и бузина, и даже Луна пряталась за темным покрывалом, осторожно выглядывала, являя взгляду крохотную полоску. Бузина была полна едва теплившейся жизни, и касание ее ветвей лишало сил, и она набиралась цвета.
   И их разделяли останки огромного здания, только шпили оставались невредимыми и стражами взирали на две стороны. И где-то в сердце умирающей птицей билась тоска по этим землям, и по этим звездам. Ее суждено умереть, не зная ничего кроме безмолвных далеких звезд.
   -Опять сидишь в темноте! Что ты ото всех прячешься? - раздался голос в темноте.
   Громкий голос рассеял дрему. Звезды замерли, подчинившись неторопливому движению земли, а Луна и вовсе исчезла с небосвода. Но Агнесса от неожиданности вздрогнула, да так что едва не перевернулась в гамаке.
   -Напугала! Чего крадешься? - сердито ответила она, но настроения ругаться у нее совсем не было, поэтому буркнула, - на звезды смотрю.
   Каролина с шумом продралась сквозь клумбу и уселась рядом с гамаком на скамейку. В отличие от сестры она додумалась натянуть на ноги теплые носки и надеть жилетку.
   -Я вот только Большой Ковш могу найти, - вдруг дружелюбно сказала Каролина.
   Агнесса разом оттаяла и ответно потянулась к сестре:
   -Проще всего искать Кассиопею, она выглядит как W. Вон она, прямо в Млечном Пути, - указала Агнесса на небо, - всегда смотрит в наши окна. А рядом чуть ниже Персей. Видишь, звездочки собрались венцом? Это астеризм.
   Каролина долго разглядывала небо, найти указанные созвездия не составляло труда, стоило глазам привыкнуть к ночной темноте.
   -Сейчас астрономия для обывателей не более чем забава.
   -Нельзя на все смотреть с такой рациональностью.
   Голоса звенели в ночной тиши. Агнесса перевернулась в гамаке, чтобы оказаться рядом с Каролиной.
   -А если не стоять на твердых ногах всегда в этих звездах будешь видеть души, забавные огоньки или хоровод духов. И какой толк в этих сказках, если зная, что это небесные тела, состоящие из газа, мы начинаем понимать окружающий мир? Мы знаем, что их миллиарды, знаем, что Вселенная расширяется, а что знали твои древние египтяне?
   Каролина была суровой рационалисткой и прагматиком до мозга костей, поэтому цепляться за прошлое она позволяла только ученым, а обычным людям, не вовлеченным в археологические раскопки, следовало заняться своей жизнью, той самой, что протекает в этот самый момент.
   Агнесса сцепила руки в замок и на секунду прикусила губу. Сестра напомнила ей, как мир суров, и как бы она не пыталась спрятаться в сказках и звездном небе, в ее глазах все еще существует тьма, а за спиной толпятся тени.
   -Знаешь, - вдруг заговорила она приглушенным голосом, - египтяне звездное небо называли Пристанищем светлых душ. И после смерти мы поднимемся и отправимся птицами на север, откуда откроется путь на небо и мы станет светом великих звезд, звезд нерушимых, теми, что сияют на северном небе. И если ты посмотришь на восходе солнца туда, на север, то увидишь отблеск Небесных Персей, мимо них посаженных великой матерью неба и мчится моя душа, чтоб преклонить колени перед светлым духом. А! Знаешь, если я умру, можешь продать мои книги. Только не продешеви.
   Каролина всегда находила египетскую мифологию непонятной, но слыша странный тон Агнессы, она вдруг уверилась, что туманное пятнышко Плеяд было чей-то душой, несущейся к Альдебарану, и от этого у нее по спине пробежал холодок.
   -С чего бы тебе умирать? - грубо отозвалась она, - уже как избалованная барышня в себе болячки ищешь.
   Если бы Агнесса в ответ как обычно огрызнулась, Каролина бы разом успокоилась, но сестра только сдержанно ответила:
   -Всякое бывает.
   Они замолчали. Карольча косилась в темноте на Агнессу, но звезды только в глупых книжках давали мягкий свет, а она не могла разглядеть лицо сестры и понять, что она себе опять удумала.
   -Ты болеешь? - коротко и сухо спросила она.
   -Нет, - в тон ей ответила Агнесса.
   -Тогда с чего такие мысли?
   -Это не мысли, а неизбежность. Всем придется умирать.
   -Это у тебя от безделья уже глупые мысли полезли. Мнительность развилась. Лучше вот расскажи про то, что знаешь, - быстро заговорила она, чем удивила Агнессу, - вон как эти звезды назывались в Египте?
   Звезды не давали никакого света, и Агнесса, сколько бы ни таращилась в темноту, так и не смогла увидеть лицо сестры.
   -Кассиопея у них звалась Два Клыка, а созвездия Персея и вовсе не было, а вот если объединить его и Треугольник, то появлялась Птица - Апед, - неловко начала она, - знаешь, что такое закат? Когда день клонился ко сну, солнечная ладья опускалась к западному горизонту, где сойдет в загробное царство, и по подземному Нилу отправится к восточному горизонту, освещая потаенные земли на радость усопшим. И великая мать неба Нут открывала свои уста на западном горизонте, чтобы поглотить бога солнца, хватала она его и разрывала своими зубами крылья, и тогда небеса обагрялись кровью бога и разгорался закат. А к утру на востоке она снова рождала его.
   Каролина смотрела на небесные души и думала, что все это чушь. Агнесса и Каролина были схожи в одном - в своем упрямстве. Агнесса верила, что мир ничего не может ей предложить и потому замкнулась в себе и в своем строго очерченном круге, не подпуская никого и ничто. Забываясь в вещах, которые были созданы кем-то, кем-то кто давно исчез с лица земли, она представляла жизнь как книжку с фигурками, которые разворачиваются в панораму, стоило ее открыть. И когда ей надоедали картонные декорации, она захлопывала дверь, возвращаясь к тому, что уже не имело жизни. Она видела в каменных изваяниях, разрушенных ликах и забытых словах не закат далекой цивилизации, а начало жизни, этакий первичный бульон, и в тоже время в неспешном течении современности она усматривала тяжесть бытия и отягчающую ее скуку. Как бы она не винила Эдейрна в том, что мир перевернулся, он уже давно в ее голове висел вверх тормашками. То, что было мертво, в ее понимании жило, а то, что было полно жизни уже давно потеряло дыхание. Это все усложнялось надменностью и твердолобостью.
   Каролина же напротив всем свои существом жила только мигом настоящим и всеми силами стремилась вперед в будущее, проживая каждую секунду по полной, поэтому она была подобна смерчу, сносившему все на своем пути - Каролине всегда нужно было успеть побывать везде, узнавать все и рассказать другим. Затворничество сестры, ее нежелание выбираться из своих гробниц, пренебрежение к другим неизменно вызывало в ней злость. Она свято верила, что Агнесса только погубит себя, и только в дремучей старости поймет, сколько всего потеряла, пока гонялась за призраками прошлого. И это не давало ей покоя, и она готова была с яростью фанатика нападать на еретичку пока она, наконец, не отречется от своих греховных убеждений. Разумеется, все это было вызвано заботой о сестре, но, увы, как потоки холодного и горячего воздуха их желания сталкивались, вызывая гром.
   И сейчас Каролина твердо вознамерилась вернуть Агнессе вкус к жизни. Как это сделать не вызвав очередную бурю она не знала, но ей вспомнилось, что сегодня в обед раздавали пригласительные билеты в музей. Она подскочила и убежала в дом, провожаемая удивленным взглядом Агнессы. Ей вдруг стало неуютно. Рациональность и строгость Каролины в эту минуту совсем не раздражали Агнессу, наоборот они теперь только успокаивали ее, отгоняя видения далеких миров, сказочные наваждения, Агнесса была уверена, что признаки. И когда уже она начала думать, что Каролина не вернется, сестра принеслась обратно.
   -Ей-богу, умеешь же вымогать. Держи билет.
   Агнесса растеряно протянула руку. Темнота не давала ей разглядеть написанное.
   -И куда?
   -Музей кукол и фарфора, ну знаешь, на горе, у Гороховых ворот, рядом с картинной галерей, - быстро заговорила она, - билеты туда стоят не меньше двухсот крон, между прочим! Потому что частное собрание. Мне повезло, сегодня проходила акция и раздавали бесплатные пригласительные. Ограниченное количество, - довольным голосом сказала Каролина, явно упиваясь своей удачей, - так что тебе придется идти.
   -Спасибо. Куклы, между прочим, повышают тревожность.
   Каролина только пихнула ее в бок.
   ***
   "У шута и скрипочки" удачно располагалась недалеко от театра Coma Berenicas и улочки Ее Высочества Луны, еще вел к ней очень удачный проход мимо лавки с абсентом. Помимо удачного расположения все знавали, что там подают весьма недурной непентес, коктейли из минфы и умдглеби и ликер из мандрагоры.
   Вечером, когда северный ветер унес облака и тучи, и солнце так приятно пригревало, небольшой бар на втором этаже наполнился людьми. А только этого и ждал Бригелла. Он заявился в башню, и скрип двери тянущий и взывающий заставил посетителей напряженно обернуться, и увидеть его как бы невзначай прислонившегося у двери. Он так и лучился улыбкой, щурился как сытый кот, пригретый солнцем, и это значило только одно - у него новая игра, а для них это значило только одно - неприятности. Ну, может быть, неприятности было и громким словом, а все ограничивалось только головной болью, но все равно никого даже такая мелочь не радовала.
   -Ну что мои дорогие друзья, - громко объявил он, - supra nos Fortuna negotia curat[1], как говорится. Coma Berenicas снова открывает свои двери, и весь город сходит с ума, даже горгульи на фасадах храма святого Адальберта спрашивали меня, когда я давеча проходил под ними, какой репертуар мы с собою привезли. "Разумеется, это секрет", отвечал я. Карл IV в прекрасной золотой короне вместе со святым Яном с пальмовой ветвью, что на Королевской башне увидав меня закричали: "И что же это будет за спектакль, который потрясет весь мир?!", а я отвечал: "Да как я могу сказать вам старые сплетники?! Вы же разнесете по всем холмам мою идею!". Так я всем отвечал, - сказал он, оглядывая кислые лица, - но вот загвоздка! Никакого репертуара у нас и нет. И сверх того нет ни одного сценария для спектакля.
   -Удивительно! - фыркнула светловолосая женщина за барной стойкой, расставляя бокалы рядом с собой, - в первый раз, чтобы вот так прям и нет, а до этого всегда были.
   Ей вторил гомон посетителей:
   -Думаешь, что раз мы тут все собрались, то вот сядем тесным кружочком и подумаем, да? А вот и нет.
   -Это твоя беда. Сам и опозоришься.
   -Давай нам сценарий, и мы разыграем его.
   -Нам не нужны твои сомнения.
   Голоса звучали глухо, но как паутина обвили его, звуча со всех сторон и доносясь из каждой щели и каждого камня, из которого была сложена башня. Он только беспечно рассмеялся. Голос у него был низким, с мурлычущей "р".
   -Тише, тише коршуны! Моя уверенность в себе не произрастет как печень Прометея на следующий день. Вы как стая грифов топчетесь вокруг меня, ждете, когда раненный коршун падет. Так вот не мечтайте! Вам ведь все равно, какую плоть клевать и какую кровь пить. Брошу вам шмоток комедии или трагедии, вы его сожрете, перемажетесь и будете щерить свои зубы в блаженстве. Никакой утонченности.
   -А в тебе никакой благодарности. Рано или поздно все мы разбежимся, будешь в одиночку пантомимы ставить и для Карла и для Яна, - сказал кто-то из тени.
   -Multa paucis[2]! - вскинул он руки, - да, мир меняется. Кто бы мог подумать, что вы все, безмозглые марионетки чему-то учитесь.
   Лица людей, тонущих во мраке помещения, треснули, разошлись по швам плотно сжатые губы и растянулись полумесяцами. Их глаза поблескивали в сгущавшейся теплой темноте как иллиции уродливых удильщиков. Но Бригелла, не боясь, оторвался, наконец, от двери и прошел в самый центр комнаты, и вокруг него столпились люди-маски, ждущие его жестов и слов. От этого многое зависело.
   -Тогда почему не бежите? - небрежно бросил Бригелла, заложив руки за спину, - не бросаете на пол маски и не покидаете мои асфоделевы луга ради неведомого элизиума? Вот если бы зритель, случайно забрел бы на нашу освященную землю и, услышал наши речи, то бы несомненно вскочил и стал бы криками подбадривать вас совершить революционное действо, подняться на Олимп, сбросить богов. Несомненно, несомненно. Вот он посмотрит, похлопает и с чувством, будто он Геракл и наконец, совершил двенадцатый подвиг, удалится к себе домой. А вы-то что? Останетесь в одиночестве и будете топтаться в растерянности. Вы - люди играющие. И стоит вам покинуть священное пространство игры, как вы все исчезнете, ведь реальность - это ваш загробный мир.
   Улыбки щерились, а глаза горели:
   -Ты так и будешь болтать? Дашь нам сценарий? Мы здесь пока ты можешь менять маски, пока можешь придумывать истории. Но мы покинем тебя, когда не сможешь кормить нас.
   -Быстро вы меняете мнение. Играете как кошки, но меня в ваши ловушки не загнать. Aliis inserviendo consumor[3], и такова Судьба. Моя.
   -Тошно смотреть на фаталиста, - кто-то злобно фыркнул.
   -Мы здесь все игрушки в руках Рока, - Бригелла вдруг хлопнул в ладоши, словно на него снизошла муза, - а вот и наш сценарий! Иногда рядом с вами я и забываю до чего гениален. Было время, когда я гулял по холмам Аттики и видел Анфестерии, видел ужасных сатиров и менад, которые пели гимны Дионису, и из их слов выросла трагедия. Ах, греческая трагедия - борьба с собой и со своей судьбой наперекор воле богов. Ну, сейчас положим месяц май, но Дионис, пожалуй, не побрезгует нами, а мы как в древние времена порадуем его не просто дутой драмой, а нашей раной обагрим жертвенники, вознесем горькие мольбы и разорвем наши тела, вырисовывая нашу боль.
   В ответ раздалось презрительное фырканье:
   -Ничего нового.
   -Истрепано.
   -Устарело.
   -Я помню такие еще ставили в Месинии.
   -Да что там, мы ставили такую же пьесу в прошлом году.
   -Он только притворяется художником, он просто обманщик.
   -Ему уже никто не верит. Скоро горгульи на соборе святого Адальберта будут смеяться над нами.
   Но опасность миновала, персонажи расселись на своих местах и принялись поносить Бригеллу на чем свет стоит, обвиняя его вторичности, напыщенности, бессмысленности et cetera, et cetera. Зазвенели бокалы, зашуршали салфетки, заскрипели стулья, маски зашептались, смеялись и поглядывали лукавыми глазами на хозяина, который на этот раз чувствовал себя победителем. Бригелла вальяжно прохаживался вдоль столиков, не обращая на них никакого внимания. Эта история повторялась из раза в раз, и Бригелла в очередной раз справился со своей ролью. Его шаги были тихими, неспешными, а взгляд зеленых глаз пронзительным, цепким, не пропускающего ни одного шулерского фокуса и не упускающего вора из своего внимания. Он с золотистой загорелой кожей в своем излюбленном причудливом фраке из черно-белых ромбиков, окутанный ароматами бергамота и жасмина невольно навевал воспоминания о берегах Средиземного моря. Бригелла то приветливо хлопал по плечу актера, то церемониально раскланивался с дамами, то посмеивался над чьей-то шуткой.
   -Отрицать игру нельзя, - назидательно произнес он, оглядывая свои владения, - можно отречься от любви, от родни, от Бога и самого себя. Но отречься от нее, значит навсегда потерять свободу. Я же прав, mon ami?
   Рутгер сидел недалеко от Капитана, не принимавшего участия в импровизациях других актеров, ничего не ответил. Он размешивал сахар в чашке с кофе и искоса поглядывал, как Бригелла лавировал меж столиков. Тот заметил, что даже здесь, где им не стоило таиться, у Рутгера под глазами налились синяки темного, почти ежевичного цвета.
   Бригелла склонился над столиком, одарив Рутгера сильным ароматом бергамота.
   -Вот скажи, что тебе дала свобода? Как только ты попытался сбежать, выбраться на свою волю, ты тут же попался в силок, из которого выбрался только благодаря своей изворотливости. Ты с этой свободой прошел, дай боженька, милю и тут же прибежал обратно под мое крыло. Зато взбаламутил воду, этого у тебя не отнять. Ей-черт, жду, когда коса на камень найдет.
   Рутгер засунул в рот кусочек сахара и, катая его во рту и прекрасно зная как Бригеллу это раздражает, сказал:
   -Но я ведь еще не дал согласие на участие в твоей древнегреческой трагедии, чья актуальность перезрела настолько, что Афродита Книдская покажется творением современности. Может быть, я вообще сижу здесь, чтобы обрадовать тебя и сказать, что я передумал и отправляюсь к Флегетону.
   Бригелла всплеснул руками и уселся на стул:
   -Узнаю следы прежнего огня! Какое внимание, мог бы ограничиться открыткой с пожеланием всего хорошего. Знаешь ли, я плакаться как брошенный любовник не буду.
   -Найдешь нового актера? Где только? - Рутгер улыбался, только серые глаза оставались невеселыми.
   -Не твоя печаль.
   -И торговаться не будешь?
   -Отчего же? Вижу по твоим глазам, что это единственный способ помочь тебе выкрутиться из сложившейся ситуации.
   Рутгер только усмехнулся.
   -И сколько стоит твое, Рутгер Линдхардт, присутствие? Что же мне нужно положить к твоим ногам сиятельный господин, чтобы ты осчастливил мою постановку?
   -Оставлю твое предложение про запас. Когда нужно будет, воспользуюсь.
   -Чтоб тебя черти в пекле сгноили, - спокойно сказал Бригелла и достал из нагрудного кармана серебряный портсигар, - только драму разыгрываешь.
   -Ну как же, ты сам всегда говоришь: "я играю, а значит существую".
   Бригелла никак не отреагировал на колкую фразу, а неторопливо открыл коробочку с сигаретами, долго выбирал подходящую, а когда выбрал, настала очередь найти зажигалку. К тому времени как он, наконец, раскурил сигарету, Рутгер допил кофе, а посетители окончательно забыли о присутствии Бригеллы во всю смеялись, пили крепкий алкоголь и обменивались сплетнями. Тихо зазвучала ария из Турандот, что привело Бригеллу в восторг.
   -Слышишь? "Perche tarda la luna?". "О, Луна, что ты медлишь? Выгляни, подруга мертвых. Несешь любовь ты только мертвым. Выгляни бледноликая Луна". Но о чем это я? Ты все равно ничего не мыслишь в искусстве, - он выпустил изо рта дым, - ты невежественен, но я почему-то до сих пор позволяю тебе играть в моих пьесах.
   промолчал.
   -Вот скажи, ты однажды обмолвился "не существует случайностей".
   -Это поговорка, - проворчал он.
   -Ну так скажи, ты веришь в нее? - Бригелла вцепился в него взглядом.
   -Это дешевая философия. Демагогия, если хочешь.
   -Не веришь? А я верю. Народная мудрость кладезь ценной информации. И пока еще не подводила меня.
   -Не сомневаюсь, ты ведь и гадалкам веришь и кофейной гуще. То подливаешь вина сивиллам, то слушаешь, разинув рот, вёльву.
   Бригелла даже не обратил внимания на очередную колкость, он разглядывал широкополую шляпу Капитана, скрывавшую его лицо.
   -Хотелось бы мне знать, что же это за панна, к которой ты проявил участие? Ей-ей, неспроста это все.
   Рутгеру мгновенно вспомнил разговор с полевиком и от этого ему стало так тоскливо, что он махнул рукой Лис-де-Бино, которая мгновенно поняла, что к чему, и через мгновение перед ним оказался стакан с виски.
   -И ты туда же. Будто ты по доброте, ну вернее уж по своей прихоти и хорошему настроению, не помогал другому?
   -Ты одновременно наивный как годовалый ребенок и беспечный как столетний сатир, - Бригелла с размаха припечатал недокуренную сигарету о скатерть, - от людей, от этих homo faber ничего хорошего не жди, они дурное предзнаменование как комета.
   -Ты же затуманил ей глаза? Если нет, то она может по незнанию навредить, но ты же не настолько бестолковый, поэтому заканчивай свои байки про кометы.
   Бригелла пропустил его слова мимо ушей:
   - Тебя что появление северного сияния не удивляет? А меня удивляет, только ты бахвалился как рыцаренок в полной своей уверенности, как эти адские отродья заявились с самого севера.
   -Я видел до этого яркую звезду во сне, пока моя душа плыла в потоках ветра. Она стала для них маяком, я думаю. Они как сороки любят все блестящее.
   -Яркую звезду он видел, - проворчал Бригелла и набросился на своего собеседника, - это же комета - дурной знак!
   -Я тебя умоляю, - закатил глаза Рутгер, - ну сходи к знакомой Кассандре, пусть она тебе на бычьих кишках погадает.
   -А к чему ходить и к чему нам разговоры? Мы же, в конце концов, homo ludens! Священное пространство открывается всегда, когда мы начинаем играть, и боги взирают на нас своими умными глазами. Давай их выслушаем!
   Все вокруг повернули к ним свои лица. Бригелла вскочил со стула и обернулся к нему. Его голос стал глубже и переливчатей и они будто бы погружались в море, а слова обмывали их как волны.
   -Я от лица Зевса-Мойрагета нарекаю это место Дельфийским оракулом, а Рутгер же скромный проситель, хочет узнать о своей судьбе.
   Все на долю секунды затаились, но вот место, где они все собрались, наполнилось мерцающей тьмой и дыханием богов.
   Комната была идеально квадратной, с низким потолком, шершавыми, выбеленными стенами. В них в свое проделали маленькие, узкие оконца с бутылочным стеклом, и света они давали столько, сколько бы хватило ослепнуть в потьме. Зато зимой с реки неслись сквозняки, и башня промерзала напрочь, ни печей, ни камина здесь не было, и единственным выходом оставалось держать ставни закрытыми. Зимний холод и до сих пор не исчез из каменных костей башни, и Рутгер даже чувствовал, что он пробирается ему в ботинки.
   Одна стена полностью занята барной стойкой, только в старинном буфете из цельного дуба, с завитушками и узорами, где стояли бутылки, было проделана уродливая дыра, позволяющая хоть иногда открывать окно. А все остальное пространство занимали столики и стулья. Места было немного, и в многолюдные вечера становилось тесно. В самом темном углу пылилось радио, похожее на надгробие, а по тяжести на гранитное. Чуть подальше, на стене, куда падал свет от лампочек, висели часы с кукушкой. Рутгер уже не помнил, кто их привез из Шварцвальда и когда. Они не показывали земное время, вместо цифр золотой краской нарисованы фазы Луны. Сейчас стрелка показывала на убывающую Луны. Над стрелками в кругу, окаймленном светилами, сияли голубые глаза. Они так и бросали взгляд туда-сюда, внимательно следили за посетителями, а порой просто дремали. Почувствовав взгляд Рутгера, глаза приоткрылись и кокетливо подмигнули. Гирьки вместо привычных шишек были вырезаны в виде звезд да полумесяцев. Впрочем, кукушки тоже особой и не было. Вместо этого каждый час, ставенки распахивались и на потеху всех выходили дамы в масках и показывали крохотное представление, заканчивалось все треньканьем сорокопута, выглядывающего из оконца.
   темнота перестала быть приятной и залежалой от того, что свет не достигал углов. Тени, почувствовав развлечение, встали в полный свой гигантский рост, взялись в руки и тоненькие паутинки света, что все же пробивались сквозь старые ставни, потонули в раскинувшейся тьме. Тени подняли головы и лампы, забившись в судорогах, потухли, теперь над головой царила непроглядная тьма с крохотными капельками звезд, что казалось, будто взираешь на вселенную из окна домика на мировом дереве.
   Бригелла схватил гипюровую шторку черного цвета, накрывавшую столик и поднял ее высоко, будто это был лавровый венок.
   -Кто будет с нами говорить устами Аполлона? Кто будет пифией среди нас?
   Повисла церемониальная тишина и все присутствующие бросали друг на друга многозначительные взгляды. Черт же тяжело вздохнул. Вся тяжесть его вздоха могла продемонстрировать как ему сложно, лениво и вообще неохота. Еще, конечно же, как его утомляет общение с Рутгером. Но кроме него самого никто это демонстративный вздох не услышал, и поэтому ему пришлось выйти вперед.
   -Если кто и может услышать шепот богов, то конечно не эта чернь, а только сын Аполлона сам Белен, - высокомерно ответил он, не одарив даже взглядом присутствующих.
   Рутгеру оставалось гадать, сделал ли Черт специально свой шаг и обязал его долгом и понял ли это Бригелла, который только улыбался.
   Черт с невозмутимым лицом залез на высокий табурет и накинул гипюровое покрывало на белокурые локоны. Хозяин театра вручил ему в руки чашу только не с вином, а с абсентом, к которому, увы, Черт имел ужасное пристрастие.
   -Скажи мне, пифия, слуга Аполлона, кто эта девочка, которую спас наш с тобою друг? Нить ее судьбы вплетена в его грандиозный гобелен?
   Прежде чем окунуться в предсказание, Черт бросил взгляд на Рутгера, который смотрел на него, покачивая головой. "Далась же ему эта девочка!" думал Рутгер, "сидит она дома, ничего не ведая, а Бригелла снова всех взбаламутил". Его родичи слишком близко к сердцу воспринимали все необычные контакты с людьми, сказывалось тревожное прошлое, когда их общение нельзя было назвать мирным и доброжелательным и поэтому его недавнее общение с человеком воспринималось с гнетущей серьезностью. Стоило, наконец, сосуществовать вместе, как старые суеверия были отброшены, но не до конца. Рутгер половину жизни прожил среди людей, он понимал их помыслы и видел, что им зачастую лишь дорисовывают того чего у них никак не может быть, но с другой стороны его... коллеги были весьма чувствительными и легковозбудимыми и с радостью хватались за все, что позволит им устроить шумиху.
   Опять тяжко вздохнув, Черт принял лавровый лист, и, положив его на язык, опустил гипюровую вуаль на лицо.
   вкус, образовавшийся у него на языке, смешавшись с небольшим глотком абсента, ударил в голову. Сильное жжение вспыхнуло в глазах, и Черт уставился на зеленую поверхность. Полынь пылала как северное сияние, и он нырнул в дрожащий морок, и перед его глазами растянулось темно-синее полотно вечернего неба.
   Над ним двигалась Уранометрия, нарисованная богами. Он смотрел в немом удивлении, никогда еще в гаданиях ему не открывалось звездное небо. В нем не было молчаливой и страшной тьмы, полной великолепных галактик и мерцающих скоплений, в нем проплывали звезды в густой синеве и своими лучами прорисовывали картины. И Черт устремил в них свой взор, надеясь понять, что они показывают.
   Он видел звезды, коими являются они сами: сердце Скорпиона, красная царь-звезда -Антарес; пугающий злой дух, со смертоносным взглядом - Алголь; драгоценный камень сломанной короны, потерянной в чудесных садах - Эльфея; горящая огнем, воительница сулящая победу и ведущая корабли через ночное море - Капелла... И вот он видит, как их затмевает Вега в созвездии Лиры. Лира же вдруг коршуном сорвалась с небес и опустилась на лоб маленького Овна, украсив его золотой короной, и Вега засияла ярким огнем между рожек. Овен взбрыкивает, и несется на них. Капелла, конечно, улыбчиво сверкает и на плече Волопаса удаляется в безопасную высь. Антарес взывает к Шаулу, к своему защитнику-хвосту, и они притаились, готовые защищаться. Алголь хмурится и угрожающе мерцает красноватым отливом. А Овен врезается в Северную Корону и звезды рассыпаются по небесной тверди рубинами. Черт поднимает одну и это оказывается ягодой рябины.
   Венера - утренняя звезда вдруг засияла так ярко, словно в предвестии чего-то. Маленький Овен бился в Волосах Вероники как в силках, и разносил созвездия вокруг. А потом их настигло Северное Сияние и они все потонули в этом разливающемся абсенте.
   Черт смотрел сквозь гипюровые розы и лихорадочно думал. Растолковать это видение было легко, но вся ведь трудность в страшной совестливости его соперника и в том, что Северное сияние символ однозначный и довольно неприятный. И вот на чаше весов Черту приходилось выбирать меньшее ради своего же соперника.
   -У нее маленькие рожки, - сказал Черт, спуская покрывало, - и она здорово ими бодается, звезды так и падают с небесного дерева, как переспевшие яблоки. Она такая лютая и злая. А еще конечно рябина, но рябина плохая примета.
   -Это уж верно мой друг. И каков твой вердикт?
   -Души в аду и то счастливей, - туманно ответил Черт.
   Но он заметил, как в глазах Бригеллы разливается теплый свет удовлетворения. Но он знал его слишком хорошо, Черт только что сыграл нужную роль и повторил слова, которые уже были прописаны в сценарии. И он не верил, что это провидение судьбы.
   -Вот! Я ведь знал! Знал еще в тот миг, когда ты меня попросил, - удовлетворенно заметила Бригелла, обращаясь к Рутгеру, - все так удачно складывалось, подумал я, что-то да выйдет из этой просьбы. И вот, пожалуйста, все шло отлично, ты здесь, в моем представлении, и aurora не доберется, но нет, это было бы слишком просто! Эта девочка - комета. И ты дурак, Рутгер, бросился ее ловить! А знаешь, что бывает когда руки касаются, того что носит само небо? Тебя начинает мотать по миру, как облака, которые терзают ветра.
   Толпа порожденная тенями и окружающая их, осуждающе покачивала головой. Рутгер не верил в мрачные предсказания, но он понял, о чем говорил Бригелла. Он коснулся ее рук, и из-за него теперь ей никогда не будет покоя.
   -Неужели ты забыл затуманить ее зрение? - прозвучал его голос в полной тиши.
   "Даже если забыл, ее зрение пойдет на убыль вместе с умирающей Луной, впрочем ей еще дожить нужно было", думал Рутгер, понимая, что Бригелла уже вскочил на сцену.
   Бригелла страшно улыбался. И все его ухмылки, улыбки, поклоны и ароматы бергамота выцветали в раз, осыпались как мозаика, обнажая истинное, древнее изображение чудовища с не ограненными изумрудами глаз. От него пахло соленым штормовым морем, тем морем, что встречается с горизонтом, почерневшим от грозовых туч, и где бушует стихия, поднимаются тяжелые волны, и вот пространство заходится в гибельных водоворотах, под всем этим ждет чудовище, страшный левиафан. И всем им не стоило забывать, что соль стучит в их крови.
   -Я помню все, но если я забываю, значит так велено Судьбой.
   -Предсказания и судьба - это полуправда. Вспомни, сколько безумцев поверив словам пифии, бросались наутек, желая избежать судьбы, и тем самым давали толчок колесу предначертанного. Убивали своих отцов и детей, поверив в сумасбродные слова.
   Но все вокруг только заулыбались мягко, понимающе и сочувствующе, словно он был болен и безумен и они боялись его огорчить. Но только Бригелла черным коршуном навис над ним и угрожающе пропел:
   -Я знаю Судьбу лучше тебя, ведь я никогда не отвергал ее сердца, и никто из нас, кого ты так избегаешь. Судьба - одинокая дама, и я приглашаю ее на танец. И вальсируя, я разверну ее лицом туда, куда взбредет мне в голову. Послушай, если ты решил остаться в моем театре, то вверяешь мне свою участь, и таково мое желание, чтобы ты не вмешивался. Своим отрицанием и неверием ты только оскорбишь даму, ведь мы с ней ждем твою девушку. Видишь ли, нам было угодно, чтобы в ее руки попал билет, ведущий в мое логово, а теперь мне угодно, чтобы она пришла туда, и город - мой верный друг, приведет ее туда, хочет она или нет. Ты, Рутгер постоянно забываешь, кто ты есть, и каким бы боком ты не повернулся, и как бы ты не юлил, нет у тебя свободы, и как бы ты не хотел, как бы ты не верил человеческим сказкам, что каждый творец своей жизни, ты идешь дорогой навязанной судьбой.
  
   ***
   ?Когда уже Бригелла удалился, Рутгер, наконец, пробрался к Черту все еще закутанному в гипюр.?Он сидел в уголке и потягивал абсент.
   -Теперь у меня полон рот лавра, - сказал он голосом полным упреков.?
   Рутгер нисколько не смутился. Никто, наверное, уже и не упомнит, когда Черт разговаривал не этим обиженным тоном. Сел напротив, и смотрел, как Черт медленно пригубил свое зеленое зелье. Тот в свою очередь взглянул на него своими неприятными серо-голубыми глазами, в которых так и читалось недовольство. Впрочем, никто, наверное, уже не припомнит, чтобы там плескалось хоть что-то иное.?
   Многое в этой жизни раздражало Черта - быть веселым и шутливым, быть приятным, необходимость выходить из своих стеклянных покоев, показательная невозмутимость Рутгера. Черт иногда понимал Бригеллу, а это дорогого стоило, когда речь заходила об их "друге". Рутгер всегда хотел казаться человеком приличным, да еще таким, который не водит дружбу с подобным им с Бригеллой личностям. И в этом желании он, конечно, переигрывал, начинал изображать приятного человека, который на виду у всех держась за сломанную ногу ни за что не присядет, а стойко, стиснув зубы, будет терпеть неудобство и убеждать всех, что все в порядке. И вот этот приятный лакричный человечек, покачивающий головой, мол, никаких неудобств начинал странным образом раздражать, потому что в мягкой улыбке и виноватых глазах застенчивого эльфа вдруг проявлюсь все паясничество и цинизм. И он как болванчик сидит и держится за маску, когда все уже видят, что она съехала. Рутгер хочет быть неким нежным пастушком, с которого и взять-то нечего, только он их Северная Корона и хочется ему или нет, а вот Черту и Бригелле прямо до дрожи хочется надеть ее ему на голову, а заодно и стукнуть хорошенько.?
   -Что было в этом видении? - Рутгер и не думал расспрашивать его о самочувствии или предложить тому поделиться своими мыслями.
   -Барашек, я же сказал, - раздражено ответил Черт, нехотя отнимая от губ бокал, - несомненно, та дамочка, что ты спас, потому что другие, которых?ты конечно же знаешь тоже были. Еще северное сияние. Которое например ты не очень любишь. И отсиживаешься в театре, дожидаясь, когда оно отправится дальше, - голос Черта постепенно полнился ядом будто где-то во рту у него прятались ядовитые железы.
   -Все из твоего предсказания я мог бы предвидеть и сам. Но Бригелла не может без дешевых буффонад. Ведь сказать что aurora borealis здесь, я бы и мог сам, тут и третьего глаза не надо, я своими двумя его видел.?
   -А маленького барашка, который разорвал Северную Корону??- наседал на него Черт, оскорбленный его пренебрежением.
   -По твоему от ее рожек мне грозит беда??
   -Если Бригелла возьмется за дело, то нет.?
   -Вот это мне и не нравится, - серьезно сказал Рутгер, постукивая пальцами по столешнице.?
   -Когда Бригелла становится хорошим человеком, заботящимся о своих близких? - его собеседник откинулся на стуле, - понимаю. Ловко Бригелла тебя поймал.?
   -Ему повезло, - недовольно отозвался Рутгер.?
   -Как же, и я не про твоих друзей, несущихся под знаменем авроры. Ты с этой девчонкой здорово сглупил. Он за твою просьбу помочь ей, вцепился похуже Цербера и вовсю будет пользоваться твоей совестливостью и этими сказочками про кометы. Вернее уже пользуется - вот ты и опять со мной на сцене, не можешь же сказать спасибо и до свидания.?
   Они погрузились в молчание. Рутгер несколько мгновений размышлял, а Черт уже опустошил бокал, и активно жестикулировал Лис-де-Бино, чтобы она принесла очередную порцию, но она делала вид, что не замечает его конвульсий.
   -Могу я попросить тебя о помощи??
   -Нет.?
   -Спасибо.?
   Черт мог позавидовать такой наглости, и решил выесть в Рутгере дырку, чтобы он, наконец, перестал ему докучать:
   -Твоя совестливость доведет тебя вместе с женщинами до горького конца. Пусть Бригелла сам разберется со всем. Он, похоже, натворил дел, и теперь тщетно все перекладывает на здоровую голову, заодно на бедняжку-судьбу. Или что ты боишься, что она умрет? Но, в конце концов, ты всего лишь отложил неизбежное на день-другой. Ты подсказал ей путь домой и почему же ты отдаешь ей же ее же долги? Хотя звезды говорят, что она обернется для тебя катастрофой.?
   -Я не верю звездам. И поэтому в логово Бригеллы отправляешься ты. Но вот беда эти неприятности уже пришли, Северное Сияние уже здесь, и я ухожу домой с превеликими осторожностями. Дело не в ней же, Бригелла борется не с причинами, не с ними, а с последствиями того, что принесла комета. Да и еще можешь считать меня ужасно сентиментальным, совестливым, все, что ты так презираешь, но меньше всего я хочу чувствовать себя виноватым в чем-то.?
   Рутгер не верил ни во что. Ни в дьявола, ни в бога, он считал, что Агнесса всего лишь веточка, несомая муравьями в свой домик, но не думал, что она может испускать ядовитый сок, способный убить его. Ему было жаль ее, поэтому он уже дважды ее выручил, и теперь подстегивал Черта сделать это и в третий. И в правду почему он отдает ее долги? И почему эта история длится так долго? Бригелла притворялся, он это знал, интриговал. Неприятные догадки вспыхивали в голове одна за другой, и похоже Черт прав Бригелла вцепился в него хуже Цербера.?
   Главное отличие Рутгера от его родственников, в том, что он не полагался на судьбу, тогда как они были страшно суеверны, и верили, что всех их несет река предначертанного и никому из них не дозволено сойти с нее. Но Рутгер всегда считал иначе, он верил, что можно было вырваться из стремнины, но жизнь показывала ему, что это не так просто, и каждый раз, когда он забывался, судьба отвешивала ему щелбан.??
   Не в силах он был помочь и Агнессе, увы. Больше судьбы его родичи чтили законы и обещания, и Рутгер подчинялся этому правилу беспрекословно по собственной воле, веря, что именно так он найдет, наконец, покой. Но в их крови был и обман, и уловки, поэтому он поможет ей, но чужими руками. А что дальше? Возьмет ли он с нее обещанные долги? Может быть, если она останется в живых.? Его родичи презирали людей, и это презрение было взаимным. И начинало оно свой ход?с прихода гойделов на зеленые земли, и это стало словно колокольным сигналом по всему миру к началу тяжелого соседства.
   Рутгер по крови принадлежавший к племенам, вышедшим с Эмайна и Этрурии не испытывал ничего к людям, он был представителем молодого поколения, кои не помнили и считали все тяжбы и споры глупостью, и был способен мимикрировать под человека и считаться своим в их обществе. Поэтому он протянул руку Анежке и поэтому не хотел ее смерти.
   Они сидели и молча напивались, и каждый думал о своем.
   -К слову ты понял, что за трагедию замышляет Бригелла??
   -Нет. А ты??
   -Нет. Опять все пойдет кувырком, - вздохнул Рутгер, припоминая спектакли Бригеллы.
   -В прошлый раз мне пришлось минут двадцать изображать из себя вдохновленного пианиста, пока вы там копошились. Снова опозоримся, - проворчал Черт, - он даже сценарий не напишет.
   -Будем выступать со старой программой.?
   -Твой номер как обычно спор разочарованного со своей душой.?
   -А ты снова расскажешь о своей страсти к зеленой фее.?
   -Снова да. Давно мы с тобой не прятались в камышах, и снова одни где-то на обочине, на окраине вселенной. Как Плутон и Харон, Тифон меня задери.?
   -Ну, ты несправедлив порой к нам на чай заглядывает наша развеселая подружка Гидра.
  
   [1] Минуя нас Судьба вершит дела
   [2] Многое в немногих словах
   [3] изнуряю себя, работая на благо других
  
   VIII.
   Город тяжело вздыхал и ворочался в тумане. Дни, наполненные потехами и проказами, о которых уже сложили легенды и предания, давно миновали, город разменявший тысячелетие постарел и впал в долгую дремоту. Иногда он просыпался, прислушивался к шепоту гостей, иногда устраивал розыгрыши и снова погружался в сонное марево похожее на туман.
   Вчера вечером, когда северный ветер унес тучи и облака, теплое майское солнце, наконец, пробудило его. Город лежал недвижимо, прислушиваясь к голосам, шептавшим в его теле, принюхиваясь к колдовству, которое творили пришельцы и ароматам, исходившим из пекарен. Город был ко всем равнодушен, одинаково привечая и живых из плоти и крови и сотканных из теней, позволяя им населять все его изгибы холмов, извилину реки, его каменные, низкие дома, высокие разукрашенные соборы, башни которыми он обозревал самого себя. Люди строили себе жилища, не догадываясь, что все это воплощает город - это он наращивает себе чешуйки, крылья, органы, клетки. Он - огромный странный дракон, чьими крыльями служили башни собора святого Адальберта, он - мировой змей Ёрмунганд, на котором жили люди.
   Сам он никогда не считал свои проказы плохими, злыми или вредоносными. Если умирали люди, случалась резня, спасался негодяй, а невинный погибал то для него это всего лишь элемент игры, шахматное поле, где поражение деревянных фигурок без лица и истории было обязательным приятным условием. Но не так город относился к проделкам своих жителей. Ему часто оставалось только лишь мрачно смотреть и испивать реки крови, проливающиеся на его улицах, ощущать, как ломаются его стены, бьются его окна-глаза, как огонь жжет его башни, и терпеть. Когда же новые камни прорастали, черепица покрывал его крылья, а глаза загорались витражами, он перемалывал своими жерновами людей, только он не мог отличить виновных и невиновных, люди для него имели один общий лик, который он периодически щипал, кусал и бил. Когда же в игру вступали те, что сотканы из теней, город смотрел на их проделки несколько ревниво, ведь у них порой выходили куда лучше его.
   Когда солнце клонилось к западному горизонту, и город медленно отогревался, он взглянул на мир с самой высокой своей точки - Оленьего холма, где находилось его сердце, воплощенное в великолепном и единственном в этом краю образце пламенеющей готики - в соборе святого Адальберта. Сам город и не помнил того, кого звали Адальбертом, и почему его сердце зовется таким странным именем, он только чувствовал, что кости этого человека хранятся где-то в его теле. Сердце его было огромным, темным и заостренным. Две высоченные башни с острыми шпилями, обезображенные миллионом пенистых завитушек зорко осматривали себя и свои изменения. Под башнями были разбиты сады из каменных флеронов и пинаклей, и отовсюду смотрели глаза города - горгульи и химеры. Кто-то сидел на парапетах, а кто-то свешивался с каждого уровня собора. Они выбирались из каменной кладки, мучительно разевая рты и устремляя злобные взгляды на снующих внизу людей. Некоторые смеялись, улыбались или кричали, и они пугали, пугали больше чем из знаменитые собратья с Собора Парижской Богоматери, ведь казались настоящими - будто мученики из ада, облитые раствором и проклятые на века страдать и биться в каменной оболочке, без шанса на спасение. Собор святого Адальберта пользовался дурной славой, и это несмотря на ежедневные службы и что он служил местопребыванием архиепископа. Ходили шепотки, складывались легенды о призраках священников и звонарей, стонущих и алчущих отмщения, говорили, что на ночь порталы крепко запирали, говорили о колоколах, бьющих в новолуние, много о чем говорили. Но город знал о этих дуновениях ветерка, что бродят в его нефах и не придавал им никакого значения, они были его порождениями и исчезнут, как только они ему надоедят.
   А когда по небесам разливалась божественная кровь, она падала живительным потоком, и каменные чудовища набирались сил и разума. Они выбирались из плена и кружили над городом. Они не были хищниками, только жадными до событий и сплетен. И хоть город знал всё, ему порой были необходима связь с ее обитателями, и его разум сложный как для созданий из плоти, так и из теней, воплощался в оживших фигурах.
   С первыми сумерками город все больше оживал, и камень наводнялся словами и шумом. В одном доме спорили о цвете штор, которые должны были украсить кухню, в другом радовались непонятному для города событию, в третьем звенели бокалы под томное пение - город вбирал в себя звуки, как кит заглатывал воду вместе с планктоном, чтобы потом пропустить через пластины всё не нужное. Башня "У шута и скрипочки" тоже мгновенно ожила, и глупое представление должно было отсеяться водой, но город все же услышал слова Бригеллы.
   О театре, колесившем по миру, он знал давно. Этот театр успел сменить кучу названий - и Monoceros и Canis Venatici и Vespertino, прежде чем назваться Волосами Вероники. Он ведь не раз заявлялся в город и выходил на его площади и пел свои жалкие песни. Город еще хорошо знал Бригеллу, который частенько скрываясь в тени, крался по его закоулкам, собираясь совершить очередное свое злодеяние. И он умел, о да! Быть неуловимым даже для города, и это делало их непримиримым врагами, пускай Бригелла об этом и не догадывался. И теперь он снова решил устраивать на улицах города свои шутки и розыгрыши. Город такого допускать был не намерен, более того все еще дремотной оцепенение спало с него разом - вороны и галки волной взмыли в небо, почувствовав дрожание города.
   Он обдурит Бригеллу, выступит третьей силой и посмеется над его самомнением.
   Все шутки начинались легко. Как только небо озарилось кровью, и бог солнца спустился в плаванье по Наунет, горгульи расправили затекшие каменные крылья и пустились в полет.
   Готический эркер был его слуховым окном в этот мир. В нем всегда звучала сицилиана, а три ведьмы без устали болтали меж собой и делились сплетнями. Он уже слышал сквозь дрему о непокорном актере, вознамерившемся покинуть знаменитый театр потерянных душ. Это занимало разум многих существ, населявших его ущелья, все только и пересказывали друг другу новости. Но города знал еще с тех времен, когда Волосы Вероники арабы называли Аль-Дафира, что Бригелла не отпускает тех, кто попадается ему в тенета, а если кто и вырвался, то он никогда бы не вернулся.
   Ведьмы, любящие сицилиану, шептали, что актер вернулся, и город слышал, что между ними странный уговор.
   Когда горгульи добрались до деревушки Стара Лиска как называли ее люди, или же до Одинокого Гнезда как знали его камни города, он знал все. Фасад замка с тремя святыми, рассказали ему и о панне, заблудившейся ночью, и о Северном Сиянии, разгоревшимся на небесах, и почему этот актер вернулся. Он бежал от Северного Сияния, и Бригелла боялся, что его драгоценный актер пропадет вместе с всадниками под зелеными знаменами. И любую угрозу даже если ее представляла деревенская девчонка он своими руками убирал. Он никому не доверял и решал все сам.
   Город смеялся и его смех казался грохотом костей в каменных мешках. Вот он известный Бригелла, было время, когда мир задыхался от его интриг, в плену его паутины, теперь он сдает как старый охотник. Город знал, чего он хочет - лишить ее зрения, или вовсе жизни. Но он конечно не допустит этого - он будет лелеять эту девочку, защитит от нападок жителей и заострит ее как рябиновую палочку. И это копье нанесет болезненный укол самомнению Бригеллы.
   Актер избегает всадников, а всадники избегают приходить в город, но разве он зря разменял тысячелетие? Ему всего лишь нужно найти проводника, который подскажет девочке нужное и правильное направление, но разве этот составит труда, когда все его каверны населяют страшные болтуны, важно, чтобы девочка сумела задать правильные вопросы, но ведь от этого зависит ее жизнь, и ей нужно было проявить смекалку, мудрость свойственную Талиесину и умирающему человеку.
  
   Когда небо развезлось выпуская на волю Солнце, город потянулся. На недолгий момент башни и церковные шпили почернели, пока горизонт окрасился румянцем, и острые лучи светила как копья пробивали облака и утреннюю прохладу. Румянец сменился на мандариновую улыбку, которая своим сиянием изгнала тени, облепившие как пчелы дома. Полосы яркого цвета мягко как мазки краски первыми легли на кафедральный собор святого Адальберта. Изваяния застыли на карнизах, утомленные бурной и долгой ночью, а город притаился, превратился в огромную мухоловку, поджидающую свою маленькую мушку, которая неслась к ней на железном коне, сотрясавшем тело города как неистовая волна.?
   Ждал и Бригелла - в частном музее фарфора. Он был уверен, что город приведет ее к нему, он ведь даже передал ей приглашение. И даже если ей не хочется, ей ничего не останется иного, когда увидит перед собой холм с Гороховой башней. Он был в хорошем настроении, и одетый в деловой костюм, идеально подогнанный по фигуре, неторопливо прохаживался вдоль окна, позволявший заливать комнату ярким полуденным светом. Дел у него было много, но он улучал минутку, чтобы выглянуть в окошко и одарить мир своей самодовольной улыбкой. В его хитроумной голове мгновенно созревали планы и идеи, которые могли бы помочь удерживать в рукавах достаточно козырей и не открывать свои карты раньше времени. Он прекрасно понимал, что Рутгер ненадолго задержится в его балагане, тем самым опять внеся путаницу в его идеальную партию, поэтому делал ставку на его воспитываемую совестливость и мораль. На девочку ему было плевать, если за эту неполную неделю она умудрилась выжить, то так и быть он ей поможет.?
   Рутгер тоже старался придержать козыри в рукаве и спасти свою совестливость, поэтому у зеркала, на каминной полке, напротив окна, Черт всеми силами старался быть незаметным. Он проклинал и Рутгера, и Бригеллу, и их связь, пока замерший фарфоровой фигуркой Арлекина, заигрывал с пастушкой. Он старался изо всех сил быть обаятельным и милым, чтобы она случаем не выдала его, он даже улыбался разухабисто, сжимая в руке пенистую кружку. Пастушка удерживая в руке посох и корзинку кокетливо поглядывала своими нарисованными голубыми глазами? и посылала ему легкие как голубки улыбки.??
   Конечно, он все понимал, и что Рутгер слишком заметен для острых глаз Бригеллы, и что только он, Черт может ускользнуть от этого древнего зла коим, несомненно, являлся хозяин театр и их душ. И все-таки почему-то ему совсем не по душе было висеть на волоске от того чтобы быть пойманным. Хоть фарфоровая оболочка надежно сковывала его слабый морской аромат, она же служила ловушкой - Бригелла знал свою коллекцию фарфоровых фигурок лучше, чем моряк знал звездное небо, и каждый раз, когда он скользил взглядом по зеркалу и каминной полке, Черт-Арлекин старался уменьшиться в размерах, и надеяться, что фарфоровая толпа прикроет его. Черт проклинал Бригеллу каждый раз, когда тот поднимался из-за стола или выходил из кабинета, чтобы выглянуть в окно или переставить экспонаты, его буквально душил гнев и злость при виде того, как тот неспешно прогуливался по длинной комнате. "Угомонись уже дьявол бородатый, прижми свой зад, и не скачи перед глазами как ужаленный козел". Проклятья сыпались и на голову Рутгера и на неведомую девчонку.??
   Периодически появлялся и Охатэ, который, конечно же, сразу учуял и заметил Черта, но молчал, потому что во всем слушался его. Черт был зол, раздражен и ненавидел весь мир.?
   Город подыграл Бригелле. Как только выплыло солнце, он потянулся, заскрежетал камнями и улочки, бывшие такими знакомыми, вдруг меняли направление, и немало людей опоздало и заблудилось, доверившись привычке.?
   Городу грозило еще ждать, пока Агнесса закончит возиться со своими книгами, и это ожидание могло затянуться, поэтому без всяких трудностей он разжег пожар в своих подвалах. И когда перепуганные люди выскочили на улицу, он раздувал едкий дым, чтобы он заволок все помещения. Огню он не давал распространиться, в конце концов, это была часть его тела, обжечься свечкой было не страшно, но спалить собственную плоть было крайне болезненной авантюрой.?
   Расчет города оправдался, и расстроенное начальство отпустило сотрудников. Агнесса полная мрачного предчувствия отправилась в лес из башен. Ноги сами тянули ее в заветный переулок, полный тайн, но она сама не знала, что она будет делать. Город тянулся вслед за ней, недоуменно покачивая башнями, глядя как она приближается к своей гибели. Тогда он направил ее шаги, запутав задумавшуюся девушку меж своих коридоров. Она была уверена, что шла по извилистым улочкам, обходя Ярмарочную площадь по дуге и в одном из узких проулков, и сможет выбраться на нужную улицу, к которой и примыкала Мельничка. Но город дурил ее, заведя в хоровод одинаковых фасадов и все проулки смыкались, словно их никогда и не было и все окна как одно лицо, преломленное лучами через стекло, танцевали в три ряда, лица фавнов растягивались в глупых ухмылках, навечно замерших в холодном, столетнем камне. Они прятались среди мертвого аканта, которому никогда не суждено было расцвести. И она шагала и шагала, а улица вдруг превратилась в змею, вцепившуюся в свой хвост, и когда она уже поняла, что идет слишком долго, фасады резко расступились, и она словно ушла под воду.??
   Она вдруг очнулась у подножия холма, который венчала башня с аркой, словно вратами в другой мир. Агнесса, конечно, узнала ее - Гороховой называли ее оттого, что в веке XV через нее проезжали нагруженные зерном и горохом повозки и останавливались у амбаров и складов, что некогда толпились внизу, а теперь на их прахе выросли изящные домишки с оранжевыми и коричневыми крышами.
   На вершине холма, заросшего цветущими яблонями и сиренью, топорщилась корона из домов, где высокая башня с ликами святых казалась старой, уродливой застежкой, мрачной старухой на балу изящества и юности. Драгоценным камнем в этой короне или же прелестной дамой на балу являлась картинная галерея барочно претенциозная и легкая, в окружении камушков поменьше и дам попроще.?
   Агнесса если и бывала здесь, то всего пару раз за свою жизнь - экспозиции европейского искусства почти и не вызывали в ней трепета, как искусство древнее, пережившее падение своих прародителей; хоть место и было вписано в историю города, оно оставалось безликим и безынтересным. Фарфор - посуда ли, куклы ли или еще что в своем изяществе мог завлечь ее внимание, но будучи в этом странном подвешенном состоянии, когда ничего так и не могло решиться, мир и все чудесные вещички, которыми он набит как чулан, потеряли свои краски и вкус. И все же она поднималась словно механическая куколка, заведенная ключом-мыслью "но почему бы и нет?".
   Едва слышимая музыка пробилась в ее мысли, и Агнесса в растерянности подняла глаза. Ей показалось, что Святая Цецилия с золотым нимбом задвигалась на фасаде Гороховой башни. Ее пальцы перебирали струны лютни, но музыка уносилась в высь, а Агнессе доставались лишь обрывки нот. Цецилия склонила свой серый лик, обрамленный тяжелыми завитками под каменным покрывалом и мягко улыбалась вырезанными губами как мать проснувшемуся ребенку. Солнечный луч скользнул и вспыхнул на ее золотом нимбе, заставив Агнессу вздрогнуть и отшатнуться.
   Статуя была неподвижной.
   Что же с ней такое? Почему все вокруг нее напоминает зябкий сон? Агнесса закрутилась вокруг себя, ожидая, что попалась в ловушку какого-то существа, притаившегося среди бело-розовых цветов. Но обернувшись, она замерла перед панорамой города напоминавшего волнующееся море.? Черепичные, терракотовые и коричные крыше изгибались волнами у подножия холма, то тут, то там поднимались мачты башен и церковных шпилей, а вдали темнел островок с черной громадиной собора Святого Адальберта. В небо бабочками взмывали лепестки, пронзая голубую ткань бледными стежками, но не это заставило ее сердце громко застучать отдавая в мозгу. Одна из башен темная от времени, тяжело высившаяся над изящными невысокими домами как старик среди юных дам, несла на себе ожерелье со стертым рисунком, ставшим теперь белыми каплями, но Агнесса видела эту башню - похожую на ту сотню мачт, что тянули на ветру этот город, она была на открытке, на тех, что она случайно купила в магазине.?
   Эта башня называемая "У шута и скрипочки" притягивала к себе всех существ вышедших из теней, она была пристанью в бушующем мире, маяком для усталых путников, напуганных шумом города. И если люди видели ее, то, как самую обычную башню, точно такую же, как и все остальные, она не притягивала взгляд, терялась, сливалась с городом. Но городу не нужно было приподнимать завесу древних как земля чар, чтобы Агнесса могла ее увидеть, он только помог ей сфокусировать свое зрение. Он показал ей башню, чтобы она знала, где прячется Бригелла, дьявол с которым он постоянно соперничает в шутках. Город знал, что Агнесса ничего не знает о нем и о потустороннем мире. Он только чувствовал в ней напряжение и страх, страх маленькой птички попавшейся в силки, которая бьется, предполагая, что эти бессмысленные судороги дадут ей спастись. Агнесса трепыхалась как бабочка с намокшими крылышками, но разница с иными живыми существами в том, что она была способна к мыслительным процессам. Пусть сейчас она бежит, он подтолкнет к ней мысль, которая может стать спасительной. Конечно, он хотел бы, чтобы она стала его рябиновым колышком и ради этого он дает ей свою защиту, но он не может дать большего, и если она окажется глупой и сгинет, то он, разумеется, не будет разочарованным. Шанс надурить Бригеллу выпадет еще раз, пусть и через сто лет.?
   Агнесса сначала неуверенно шагнула вниз, потом сделала еще несколько шажков, прежде чем силы вернулись к ней, и она рванула к домам. Она едва сбавила скорость, скатившись с горы и оказавшись у ровной стены фасада. Башня скрылась от нее за щитами строений, но Агнесса не растерялась, отыскав брешь в защите, она нырнула в арку. И здесь начиналась игра. Город двигал свои стены с пенистыми узорами, темными, безмолвными окнами, будто это были шахматные фигуры. Агнесса упрямо обходила каждую, находя проулки, арки, улочки - люди бродили по ним, и исчезали словно тени, не замечавшие ее, не замечавшие, что мир сходит с ума. Город заводил ее все дальше от башни, куда-то в сторону, а Агнесса только беспомощно злилась, ощущая себя лодочкой, борющейся с приливной волной. Она упрямо как барашек возвращалась назад, искала новую лазейку.??
   Башня вдруг замаячила перед ней над крышами, но она все равно не могла до нее добраться, фасады домов оплетали ее так надежно, будто это была крепостная стена. Агнесса готова была разораться, затопать ногами, выбить одно из окон, и попробовать пробиться к башне напрямую, но тут уловила запах.?
   Вербена. Тонкий-тонкий, и такой волшебный. Агнесса стояла и принюхивалась. Он был знаком ей, нет, это не тот запах, что наполнял поляны в летний день, это аромат нес в себе легкую нежность и сладость. Она чувствовала его во снах, и ее тайное "я" знало его. Она чувствовала, как просыпается и как бьется в ней? это ощущение - вспомнить давнего знакомого. Ее новые чувства, что хранились в потаенном уголке души, в маленьком сундучке пробудились и подзуживали, и подсказывали, и уверяли, что она идет правильным путем. Ей нужна была эта башня.?
   Агнесса развернулась на каблуках и снова бросилась отыскивать путь вперед. Носясь по каменным коридорам, она вдруг ощутила еще один аромат. Она остановилась как вкопанная и водила носом как собака, пытаясь распознать его.? Это был очень тонкий, но ощутимый запах - чайный аромат, поняла она, лишенный привычной горечи и крепкости, к нему примешивались свежие едва-едва уловимые нотки магнолии и гибискуса. В голове словно звенели колокольчики, и она поняла, что она близка к своей цели как никогда - и эта цель вовсе не башня.?
   Камни тихонько затрещали - город хихикнул. Все верно, в башне был этот актер, Рутгер. Он знал этот аромат, напоминавший морской берег, но он лишь дразнил девушку, он не собирался позволить встретиться с ним. О, это было бы слишком просто! Это бы расстроило планы Бригеллы, но не плюнуло бы в рану его самолюбия. Агнесса могла бы так легко спастись, но, увы, она попала в ловушку чужих интриг и шуток.?
   Ей предстояла встреча с другим.?
   Этот другой тоже несся в каменном лабиринте, задыхаясь от возмущения и не в состоянии выбраться из него. Город складывал свои стены и дома, будто они были бумажными, выстраивал проходы, водил по ним, дразнил от чего они уже гневно сопели и терзались злостью. А потом столкнул их - и это было подобно фейерверку. Город загоготал, и наваждения исчезли, оставив их на пересечении дорог под стенами домов в сплошной тишине.?
   Невыносимо-тяжелый, сладкий запах роз охватил Агнессу, чья душа замерла в оцепенении, но ее саму и ее тело охватил трепет. На своем странном пути она успела повидать многое из малого ей доступного, но недоступного другим. Она могла бы написать научную статью, нет, целую книгу! Целую работу! Ох, и может тогда она бы перестала давиться завистью к египтологам и может тогда бы вписала свое имя как Шампольон в историю и историографию, но это пустые мечты. Она видела Эдейрна-Рутгера - загадочное существо, похожее на куклу, оживленное лунным волшебством, и ставшего смыслом ее жизни, видела дикого полевика - плоть от земли, видела Muro - безобразного и навевающего ужас, видела мертвую гнилую плоть своей прабабушки и жестокого хранителя рубежей - может ли с этим сравниться гробница Тутанхамона или Розеттский камень? Но сейчас перед ней стояло существо, заставляющее померкнуть колоссы Абу-Симбела.
   Существо, источавшее удушающий запах роз, было тонким как молодая березка и высоким, выше, чем могло быть у него с таким миниатюрным телосложением. Кукольное личико с острым носиком смотрело на Агнессу большими и злыми глазами цвета летнего неба. Длинные волнистые волосы имели персиковый отлив и несколько волн мерцали розовыми искрами. А платье из тончайшей, легкой ткани - цвета горячих звезд, цвета январского Марса с легким бледно-розовым отливом. Рукава на плечах были похоже на легчайшие тучки, юбка была пышной с длинным шлейфом - эту ткань будто ветер сшил из пыльцы неведомых цветов и ее покрывала вышивка чертополоха из серебряных и золотых нитей с крохотными блестящими камушками. Его крупные цветы распустились на двух тонких полосках покрывавших грудь. Платье едва прикрывало наготу, но эта нагота была странной, легкой и не имела ничего общего с грузным, животным телом человек пусть даже они и были похожи, она была как лепесток магнолии на ветру - такой же невесомо-прозрачной.?
   Это, несомненно, фея, уж Агнесса не собиралась сомневаться в своем решении. Фея с секунду рассматривала, поджав губы, девицу в васильковом платье с множеством оборок и легкими кружевами, и наконец, всплеснула руками:?
   -Ах! Так вот из-за кого я здесь брожу! Человечица! Ох, ревнивый Февраль!
   Агнесса не могла и слова вымолвить. Нечеловеческая красота создания и ее беззащитность, которая как тонкий шелк укутывала ее тело, сразили ее, рядом с ней Агнесса воспринимала свое тело - самое обычное и скучное, как нечто тяжело, грузное, поросшее паутиной и мхом, такое тело могло быть у какого-нибудь тролля. Пока она перебирала в голове такие самоуничижительные мысли, позабыв уже про их разную природу и потрясение, фея продолжала негодовать:
   -Эти склепы полны людей, ты не забывай, люди вредные, люди злые. Люди здесь живут, не забывай, им не нравится, когда ты здесь бродишь. Они ставят ловушки и поднимают гарпуны, не забывай. Ах, горе мне, вереск по мне зацветает! Что тебе нужно глупая девчонка? - она всплеснула руками, - специально заманила?! Я тебе не падучая звезда, чтобы желанья глупые исполнять! Глупая! Глупая!
   Агнесса едва не схватила себя за голову - пронзительный голос феи врывался в ее сознание вместе с удушающим запахом роз, что она чувствовала, что расколется сейчас на части. К тому же она не понимала, как говорить с ней, ее охватило такая пугающая растерянность, что она не могла и слова вымолвить.
   -О чем вы? - вежливость показалась Агнессе самым разумным выбором, не способным вывести из себя создание, но она ошибалась.
   Фея пронзительно взвизгнула:
   -Ты что же на ухо туга? Я заблудилась в этом склепе, а все из-за тебя, человечка!?
   -Как же такое может быть? - Агнесса побоялась использовать слово "ошиблась", - я и сама тут брожу...
   Агнесса сама не знала где находится, в азарте преследования она не заметила, как углубилась в самую чащу каменного леса, и теперь ей стоило только надеяться найти путь обратно.
   -Не знаю, - от расстройства фея топнула ножкой и раздался мелодичный звон будто ее туфелька была украшена колокольчиками, - но несомненно, ты виновата! И что мне дело до твоих брождений! Это я теперь здесь одна, совсем одна, - голос у феи стал плачущим и жалобным.?
   Агнесса потерла пальцами висок - этот голос... он будто входил в диссонанс с ее сущностью, и казалось ее разорвет от этих вибрирующих волн. Но как она и предполагала существо не выносило возражений, и теперь ей нужно было, как можно аккуратней подбирать слова. И, черт побери, как это было сложно! Убегать, прятаться, бояться все же было намного проще и понятней, особенно когда не было особого опыта в разговорах. Агнесса была молчаливой, и редко заводила пустые разговоры с людьми, ее язык развязывался только в тех строго ограниченных случаях, когда тема заходила нее собственную территорию, которую она узурпировала или же была необходимость поставить всех в известность о ее несогласии с мнением большинства. В других же случаях, Агнесса больше бродила по своей надуманной дельте Нила, нежели прислушивалась к словам других. И теперь ей придется вывернуться на изнанку, чтобы подобрать нужные слова. В ее голове мелькнула безумная мысль о побеге.
   -Виновата скорей не я, а нечто иное, - неопределенно бросила Агнесса, понадеявшись, что фея найдет другого подозреваемого и оставит ее в покое.
   Агнесса, конечно, не понимала, что другой подозреваемый фее и не нужен, той на глаза попалась идеальная жертва, на которую можно было переложить всю вину и собственную глупость, которой, по мнению феи, она сама ни в кое разе не обладала, и она жаждала крови.
   -Что?! - горестное выражение разом слетело с лица, и фея разом стала похожа на рассерженную кошку, -? что же это ты со мной не согласна? Считаешь меня неправой? - ее голос нарастал, как зимняя вьюга пока не стал пронзительным как стеклянный звон.
   Агнесса несомненно бы залюбовалась легкими движениями?феи, которая словно танцующий лепесток кружилась на одном месте, чужая среди этих стен, инородная как чайная роза, выросшая из трещины асфальта, но от того непомерно прекрасная, но вот сейчас Агнесса видела в ней хищника, который бродил вокруг нее, и она не знала, ткнет в нее своим носом и уйдет или же нападет.
   -Я этого не говорила... - Агнесса избегала слов "неправа", "ошибка", "указать" будто они были рифами, а она гребла в маленькой, худенькой лодчонке, - дополняю ваши выводы тем, что знаю сама.
   Фею не так-то просто было смутить или сбить с намеченной цели. Она окинула взглядом лучистых глаз напряженное, сосредоточенной лицо - вульгарно-круглое, и решила сломить ее своим излюбленным приемом - вывертом логики.
   -Не морочь мне голову, - фыркнула фея, - если ты заблудилась, значит, меня ты тоже заблудила! Разумно, если кто-то блудит, второй тоже.?
   Агнесса тут же попала в ловушку, с легкостью выстроенную феей, она-то знала, что люди не выносят легкомыслия и легко злились, и вот девчонка с негодованием ответила ей:
   -Глупости!
   Фея едва ли не блаженно улыбнулась - теперь-то она имела полное, моральное право злиться и изводить девчонку, а уж потом поискать выход отсюда.
   -Это ты глупая! Безмозглая девчонка! И где тебя нашли? Мухи принесли!? Ты человечица много говоришь, - поморщилась она, - ох, я помню вы всегда на них полагаетесь, когда оказываетесь беспомощными, будто бы в достаточной мере умеете ими обращаться! Чушь! Головы, в которых они варятся вам совсем ни к чему! Вот ты тому живописнейший пример - ты мало того что видишь меня, когда твой род слеп оттого что живет в ночной утробе, ты еще столкнулась со мной и задела мое драгоценное платье! И что же это ты делаешь? Разве ты используешь свои слова, чтобы извиниться? Чтобы воспеть мою красоту? Нет же! Ты начинаешь спорить! Спорить! А! Как я не выношу эти слова - скрежещущие камни!?
   Агнесса почувствовала себя беспомощной. Она совершенно не понимала, как избавится от этого существа, казалось, что бы она не сказала, все будет воспринято как личное оскорбление. А избавиться от нее она желала страстно - голова грозила лопнуть от запаха и голоса. Агнесса украдкой взглянула на нее, та сердито и выжидающе смотрела на нее. Тут-то Агнесса поняла, что фея ждет от нее извинений и покаяния, который умиротворят ее как жертвы кровожадного божка, и вот пришел ее черед злиться - отчего ее жизнь должна принадлежать этому взбалмошному существу, что это за несправедливость с негодованием думала она, что должна становится заложницей чьих-то чувств? ?
   -Я сделала это не нарочно, - буркнула Агнесса, - я вообще ничего не сделала из того в чем вы меня пытаетесь обвинить.
   - Всемогущая Бендида, великая Бранвен! - охнула удивленная фея, - ты что это болтаешь? Я - Элете Месембриада! Ты что же глуховата? Признавайся!?
   Агнесса поняла по той жадности, что вспыхнула на лице феи, что она ждала восхищения, сдавленного вздоха и немедленных упрашиваний о прощении. Она сама уже поняла, что фея эта была важной особой, как и понимала что стоило остановиться, просто извиниться, но что-то ей мешала - а, подумал бы случайный прохожий, характер не позволяющий признавать ошибки и идти на уступки. В этом-то эти два создания были страшно похожи, и, надувшись, они готовы были отстаивать свою точку зрения до последнего.?
   -Нет ни единой причины, что в вашем блуждании по улицам виновата я, равно как и то, что это я налетела на вас, а не вы на меня.?
   Элете Месембриада и без того уже начала злиться, что девчонка никак не хочет признать свою ошибку, а бессмысленно продолжает пререкаться, но после последних слов, которые заставили ее обомлеть, у нее не осталось не единого благонравного соображения, а только одно - нахалку надобно проучить. Она взвизгнула тонко и больно и, вскинув руки, бросилась на Агнессу.
   Девушка без труда умудрилась увернуться, благо фея оказалась заложницей своего роскошного наряда и двигалась крайне не расторопно, хоть и грациозно, и рассержено шлепнула ее по нежной, шелковистой руке.?
   -Безмозглая фея, которая свою глупость готова на других перекладывать!?
   Теперь уже Агнесса почувствовала полную меру возмущения и воодушевления, если фея не прибегнет к своим чарам, то у нее будет преимущество - фея-то выглядит довольно хрупко. Разумеется, полагаться на такую глупость было бы верхом опрометчивости, тем более, когда фея впала в ярость.
   -Ты! Была у меня мысль укоротить твой уродливый нос, но лучше я как следует проучу тебя!?
   Она снова вскинула руки, но на этот раз подняла их над головой. Пальцы были унизаны тонкими колечками. И это все что она запомнила, прежде чем слова громом оглушившие ее и бросившие во тьму:?
   -О Никта и Нотт! Вы - тьма ночная, вы - тьма вековая! Но из тьмы вышел полдень, но из тьмы вышло все, и во тьму пусть отправляется вновь! Так просит вас я - жаркий полдень, покорная дочь, покорное солнце.??
   Агнессу пронзила страшная дрожь, и она затряслась, будто ее окунули в ледяную воду и бросили на мороз. А потом раздались шепотки, они тенями ползли по стенам к Агнессе. В ее голову, там их голоса стали громче, и они с шумом гнездились как змеи, и в глазах стали плясать пятнышки, и какая-то диковинная слабость овладела ею. Агнесса затрясла головой пытаясь скинуть наваждение, и всего на секунду зажмурилась и больше уже не смогла поднять веки.??
   Брусчатка под ногами разверзлась, и Агнесса полетела в утробу города, в самую бездну. Она никак не могла открыть глаза, тело потеряло чувствительность, и она ощутила себя самим Осирисом, похороненного заживо в прекраснейшем саркофаге, запаянном золотом. И тошнотворный ужас спеленал ее не хуже надушенного льняного полотна. Паника охватила ее, и она отчаянно задергалась. Агнесса чувствовала, что под ней ничего нет, то ли она летела, то ли замерла в пространстве. Если бы с ее языка мог бы сорваться хотя бы звук, то она, несомненно, закричала бы, но нет, губы словно склеены смолой. Страх клубился в ней как комок червей, и она с ужасом начала думать о том, что умерла, и теперь ей суждено пребывать меж миров, пока... пока не настанет Страшный Суд? Агнесса напряглась, она взывала к своему телу и душе, призывала их пробудиться, зашевелиться или хотя бы закричать как новорожденный ребенок. Она обратилась к своим мыслям и воображению, представляя, что тьму в которой она находилась, прорезал свет, и она потянется к нему как к спасительной нити. Но нет ничего не менялось, пока она вдруг не почувствовала, что ее словно Осириса уносит неведомый Нил.
   Ужас не успел выпростать свои гигантские крылья как все закончилось все так резко, будто сон естественным образом прервался, и она открыла глаза. Невидимый ей Нил вынес и оставил ее на дерево, будто прошлогодние сорняки принесенные половодьем.
   Агнесса сидела на толстой ветви плакучей ивы, привалившись к древнему толстому стволу, и длинные косы зеленой, дрожащей завесой закрывали мир от нее и ее от мира.?
   "Черет", подумала Агнесса, "священное дерево Осириса, это ведь в иве нашли его саркофаг".
  
   XIX.
   Агнесса, сжавшаяся в комочек, еще долго просидела на толстой ветви ивы, склоненной к земле. Погруженная в транс, она вспоминала как в прошлой жизни ее тело, спасенное из плена черет, но найденное в топях Нила, разрубили на четырнадцать кусков и разбросали по всему Египту. Тогда у нее был кто-то, кто мог потратить года, собирая ее останки по болотам. Сейчас она была совершенно одна, в плену ивы, не зная, что она обнаружит за ее порогом. Всё в ней вызывало дрожь и чувство беспомощности: и собственное одиночество, и слабость, и неосведомленность и даже ива - такая огромная и древняя. Она не была старой, как бабушкин дом в Стара Лиске, нет, она была настолько древней, что могла припомнить тело Агнессы-Осириса в запаянном золотом саркофаге.
   Что если воды занесли ее в запредельные края? Как ей тогда выбираться отсюда?
   По рукам скользили зеленые блики. Ее кожа была зеленой! Зеленой как у Осириса, зеленой как ива, а после смерти она станет черной? Черной как земля? Агнесса сжала пальцы в кулаки и решительно спрыгнула с ветви. Ей все равно было страшно, да так что ноги едва держали ее, а всей решительности хватало только на то, что бы удерживать душу в теле.
   "Я ведь жива", сказала она себе, и произнесла заклинание, "твое тело - это тело Агнессы этой, твоя плоть - это плоть Агнессы этой"[1].
   Агнесса осторожно как испуганный зверек выглянула из-за ветвей, ожидая, что на нее спикирует коршун, и тут-то мир под ногами заколыхался. Она резко взмахнула руками, чувствуя, как сердце опасно замирает, и вцепилась в длинные ветви. Земля явно торопилась убежать из-под ее ног куда-то в космическое пространство, и Агнесса ощутила себя неопытной эквилибристкой. Нужно было вернуться в единственное безопасное место - к иве, но Агнесса от страха забылась и глянула себе под ноги, которые пытались удержаться на непослушном облачке, рвавшемся вперед по туманной реке. От неожиданности Агнесса разжала пальцы, и ветви как живые выскользнули из ее ладоней. Она попыталась снова схватиться за них, но зацепилась только одну тоненькую, которая с жалобным треском сломалась и осталась в руке Агнессы.
   Сама Агнесса спиной упала на это самое облачко и почувствовала, что ее снова несет по странной реке. Секунду она лежала недвижимо, прислушиваясь к своим ощущениям и к тому, что творилось вокруг. В ответ была одна лишь тишина, и она осторожно перевернулась на бок, опасаясь как бы не упасть с импровизированного плота.
   "Это небеса", со страхом подумала Агнесса, "это небеса затянутые облаками, несомыми ветрами. Дева Мария, молись о нас, грешных!". Горло сжала стальная рука. Все вокруг нее клубилось; и ива, на которую взглянула Агнесса, неловко повернувшись, растаяла в жемчужно-сером тумане. Сердце застучало еще сильней и еще тревожней, и Агнесса крепко сжала веточку ивы, словно надеялась, что она окажется волшебной и выведет ее тело из молочного Нила.?
   Туман как плотная, но подвижная стена мягко клубился, и сложно было понять, где берега обступали облачную реку: однообразные декорации пугали и путали сознание, но Агнесса повторяла только про себя: "Куда несет меня река?" Неужели на этом облаке она найдет свою смерть? Тут неожиданно в ее голове мелькнула мысль - если она плывет по небу, затянутыми облаками, то тогда под ней раскинулась земля и видны только зеленые заплатки полей, темные стежки рощ и бисерная вышивка городов. Эта мысль едва не лишила Агнессу чувств, ведь если она не удержится на своем плоте, она рухнет вниз навстречу невообразимой твердости и хрусту костей. Много вещей было в ее жизни, которых она боялась, но высота, безусловно, держала пальму первенства, поэтому она только крепче прижалась к облачку.??
   Иногда она замечала маленькие вспышки, появляющиеся где-то вдалеке, едва видимые в туманной завесе. Агнесса встревоженно вглядывалась в пространство, гадая, что же это могло быть. И только когда одна такая зажглась рядом с ней, она поняла что это не вспышки молнии, а видение иных миров. Агнесса едва успела разглядеть в маленькое стеклышко картинку, прежде чем она потухла - это были разрушенные башни, которые поглощали скальные розы.
   Облачный поток разорвался на секунду, мелькнуло что-то черное и тут же скрылось, похороненное под облаками, а Агнесса снова впала в панику. А если эта небесная река скрывает в себе и небесных чудовищ? Но эта мысль исчезла, когда появился новый разрыв, и заглянув туда, она едва не упала в пропасть. В ней сияла чернота, наполненная сияющими звездами, пусть они казались такими же далекими, как если бы она смотрела на них с земли, но она не сомневалась что смотрит на них из их же дома. Из космической пустоты.
   Грызущий страх разрастался в ее внутренностях, и она уже ощущала черную дыру, наполнявшую ее живот. Она была готова разрыдаться от отчаяния и непонимания что с ней происходит, когда впереди что-то засверкало, нечто призрачное и ей показалось, что она видит башню. Но морок исчез так же быстро, как и появился, и вместо него появилось новое белесое стеклышко, к которому плыла облачная лодочка.?
   Из стёклышка сквозь туманное полотно выглядывал разросшийся боярышник в цвету. До боли в груди знакомый, родной как может быть любимый дом в летний день. Среди белесой стены, он казался почти черным, а ветви торчали паучьими лапами, но мрачная картина нисколько не смутила Агнессу. Ей нужно туда. Она оттуда.
   "А если нет? А если ты окажешься где-то несравненно далеко от родной Богемии? А если да? Неужели упустишь шанс и будешь скитаться по небесам, пока облако не растает от солнечных лучей или сама не сгоришь как Икар от жара?". Агнесса не хотела умирать. И смерть, и жизнь оставляли ее равнодушной, но это вовсе не означало, что судьба или кто-то иной, например заносчивая фея, могли бы решать за нее. Агнесса вдруг почувствовала, что начинает свирепеть, пробуждалась в ней злость, распалялся огонь - так ласковая кошка Бастет превращалась в ужасноликую львицу Сехмет. Она всегда стремилась изъять из этого огромного, непостижимого мира себя, вытащить куда-то на другую планету - небольшую и необитаемую, найти там пойму реки, заросшую папирусом, найти зеленые берега, на которых росли сикоморы, персеи, фиги и рожковые деревья, найти прекрасные голубые лотосы и водяные лилии, умиротворяющие душу, и остаться там. Она сторонилась мира, чувствуя в нем затаенную злобу и обещание танталовых мук, и всякий раз, когда она в своих путешествиях встречалась с ним, случалось столкновение двух галактик. Он так и норовил закабалить ее, заставить играть в свои игры, и ей оставалось лишь беспомощно сопротивляться, и подсчитывать количество обид. Вот и сейчас по его прихоти, из-за его приспешников, ей приходиться участвовать в нелепой клоунаде, над которой реял гордый флажок "Выживание". Ох, черти! Если выжить значит нацепить красный нос, то она возглавит этот карнавал и доберется и до феи и до Эдейрна.
   И вырвет им глотки.
   Жажда отмщения, пьянящая как красное пиво, заставила ее лихо вскочить и едва не потерять равновесие - плот под ногами был ненадежен и мягок как расстеленная постель полная перин. "Эквилибристика", решила Агнесса, опасно покачиваясь, "тоже не мое". Было пугающе легко сорваться в звездную пропасть и умереть в космическом пространстве. Но окошко ее последней надежды приближалось, и Агнессе нужно было умудриться прыгнуть в нужный момент - когда видение поравняется с облачком. Но в последнюю секунду мелькнула предательская мысль, что окошко может просто взять и раствориться, как все остальные миражи. Но эта мысль только развеселила девушку, представившую, как она врезается в запотевшее стеклышко видения и медленно сползая, валится вниз в пустоту. Но это веселье было натянутое; злость, страх, да все эмоции прошли уже сквозь нее, остались только самые нелепые. В раздраженном веселье, в пьяных чувствах Агнесса все же неловко подпрыгнула и бросилась с проклятиями навстречу боярышнику.?
   Странный холод охватил ее тело, как только она оказалась в полете, и ей показалось, что она сейчас же превратится в сосульку и печально закончит свою жизнь, предприняв попытку спастись. Грозный шепот доносился из тумана, кто-то отвечал ему, и Агнесса, замершая в бесконечной высоте, слышала миллионы приглушенных голосов, и они поймали ее в ловушку. Впрочем, она не поняла и не сопротивлялась, а только прислушивалась к бормотанию, в нем было скрыто что-то очень важное, важное не для нее - отдельно взятого человека, а для всего мира, какие-то тайны передавались в этих говорках. Страшные, великие, непознаваемые.
   Это звезды! Это звезды болтали меж собой! Аху - звезды вечные, звезды нетленные, звезды северного неба! Она знала! Они плавают в маленьких барках! И всё знают!..
   На последней мысли ее что-то толкнуло со страшной силой, будто она была остановившимся маятником, и она легко прошла через дымчатое стекло, словно это был мыльный пузырь.
   Первое что она ощутила это запахи, терпкие, сладковатые, нежные ароматы весеннего теплого дня. Но ей не это нужно было, черт возьми, ей надо было обратно в призрачное царство, узнать, о чем говорят звезды. Ноги уже коснулись земли, покрытой сорняками и по инерции она сделала еще несколько шагов, увы, неудачных. Она поскользнулась, и полетела лицом прямо в боярышник, ветки укололи, а ноги вдруг полетели вверх, и она кубарем понеслась вниз, прямо в невидимую дыру.?
   Агнесса застонала от тупой боли пронзившей ее тело, от кровяных капель, падающих с носа, от беспомощности и злой судьбы, позволяющей такие насмешки. Все опьянение выветрилось от удара, а звезды, ну, в конце концов, на что она надеялась? Мудрость богов не принадлежит смертным. Агнесса хотела свернуться калачиком и забыться сном, просто потому что ей уже все осточертело. И это ведь не конец - она не знает где она, что с ней и что ее поджидает дальше. Все же она заставила себе поднять голову, и взгляд уперся в красивый особняк среди самшитовых кустов. Но Агнесса в этот раз не дала себя провести, она прекрасно видела, что особняк походил на фотографию, вырезанную из глянцевого журнала и наклеенную на картину с пейзажем. Это был отблеск иного мира. Но красивый - сложенный из дерева, весь золоченный, в резьбе, будто его принарядили в тончайшее кружево, с маленькой квадратной башенкой с флюгером. Казался сладким пряником, облитым медом. Прямо волшебный домик из сказок. Сказочные домики имели пренеприятное свойство оказываться смертельными ловушками, но она ведь уже попала в одну, так стоит ей еще больше волноваться?
   Агнесса вытерла кровь и обнаружила, что в одной руке все еще сжимает веточку ивы. Отбросить ее в сторону она не смогла, все-таки бедное дерево пострадала из-за ее варварства, и Агнесса, пожав плечами, воткнула на манер пера веточку в резинку, державшую хвостик.
   Низкие самшитовые кусты потеряли свою идеальную прямоугольную форму, неизвестный садовник явно давно не приходил. Агнесса кралась мимо них как воришка, прислушиваясь к каждому шороху и ожидая, что из окна покажется недовольное лицо хозяина. И все же всё вокруг погрузилось в тишину и ветер не смел тревожить ветви боярышника, согнать облака с нарисованного неба или тронуть флюгер на крыше.?
   Входную дверь окружало резное крыльцо с тонкими колоннами, с вырезанными мордами чудовищ. Агнессу с секунду рассматривала эти лики, пришедшие из древних времен - жутких и неприятных, даже для нее знакомой с различными мифическими уродцами. Но разница между греческой химерой и этими деревянными ликами была поразительная, химера не вызывала ничего, тогда как они - неосознанную тревогу, так смотрят на акулу через толстое стекло. Пусть они деревянные, но это здесь, а где-то они существуют из плоти, настоящие как она сама; и как с акулой, она не хотела бы оказаться с ними рядом без спасительного стекла. Агнесса из какой-то суеверности побоялась даже прикасаться к ним  и прошла мимо к двери.  Дверь была под стать прекрасному особняку - железная окантовка и узоры в виде ветвей дерева, на которых восседали сказочные птицы. Агнесса постучала несколько раз, но ответа не последовало. Впрочем, в таком особняке немудрено не услышать, поэтому она осторожно потянула ручку на себя, и дверь легко поддалась. За ней оказалась передняя; в свете нескольких низких окон плавали пылинки, и оседали низкую софу в углу и на тяжеленный комод с книгами. У двери, в которую заглядывала Агнесса, на чересчур изогнутых крючках висели пальто; напротив нее высилась лестница, ведущая на чердак.  Агнесса нерешительно проникла в пыльную переднюю и устремила взгляд на приоткрытую резную дверь, манящую своим теплым светом. Девушка не стала сопротивляться и в несколько длинных шагов оказалась около нее и просунула голову в щель. В просторной комнате никого не было, и Агнесса севшим от переживаний голосом позвала:
   -Здесь есть кто-нибудь???
   В ответ только тиканье часов. Страх и настороженность уступили под натиском любопытства, и Агнесса с интересом оглядывала богато убранную комнату, обставленную с восточной роскошью в уютных рубиново-золотых оттенках. Стены покрывали гобелены с изображением битв, и Агнесса хоть и не слишком хороша была в истории, все же догадалась, что они не имеют ничего общего со знакомой ей земной историей. Это были битвы мифических, невиданных существ - уродливых, огромных, прекрасных, высоких; с одной стороны длинной картины поднимались огромные волны, а с другой зеленели холмы, поросшие цветами. Нет, это не ее история. Это были путаные картинки из далекого прошлого, из такого далекого, что Древний Египет был младенцем, спящим в песчаной колыбели. Знания, таившиеся в ней, могли только робко припомнить красные попоны, и синие стяги, и бурлящее море, и разверзнутые земли - может и к счастью, шептало у нее в голове, что ты ничего не знаешь и ничего не вспомнишь.
   Агнесса отвернулась от гобеленов к печи, таившейся в правом углу. Она вся была покрыта эрзацами, расписанными тончайшими, разноцветными узорами. Она миновала ее и углубилась в комнату и обнаружила, что горнило и устье печи скрывает резная ширма, видно для того, чтобы не смущать гостей, которые должны были развалиться на диванах, оббитых парчой и заваленных подушечками. Рядом с ними в углу, как фантазийное дерево, закручивалась винтовая лестница -  ажурная, казавшаяся хрустальной из-за тончайших деталей и отделки. Она была выкрашена в охряный цвет.
   Одну стену занимал гигантский альков, где стоял небольшой столик, а окна были завешаны тяжелыми гардинами. Самый же интерес для Агнессы представил стол между печкой и альковом.
   -Ау! Кто-нибудь! - она сделала еще одну попытку дозваться до хозяев.?
   Не услышав ответа, Агнесса с интересом взглянула на стол. Первое что бросилось в глаза это настольная лампа, мягкие перчатки и лупа. Без сомнения это рабочее место. Остальное место занимали разные вещицы, аккуратно разложенные на подушечках, салфетках или наоборот спрятанные в стеклянные шкатулки. Агнессу пожирало любопытство: вот на шелковистой салфетке покоилось ожерелье из аммолитов[2], чуть выше за стеклом лежит кусочек окаменелого дерева с акварельными разводами черного и красного, тут же, и Агнесса едва не подавилась слюной, горделиво стояла бирюзовая фигурка человечка -- это же ушебти[3]! Но она побоялась прикасаться к нему, хотя в ее глазах она была настоящей религиозной реликвией. Рядом на подставке стоял кусочек барельефа с маленькой фигуркой человека, склонившего в задумчивости над театральными масками с раззявленными ртами. 
   Агнесса перешла к алькову, где, по всей видимости, были разложены те экспонаты, которые еще не побывали на столе исследователя. Здесь было все на свете, будто кто-то открыл сундук безумного волшебника и вытряхнул содержимое на стол: из этой кучи торчали длинные белые свечи, будто клыки дракона, который от жадности набил пасть сокровищами. Замысловатые подсвечники из золота и серебра, огромные железные ключи, увитые виноградной лозой, шкатулки из черного дерева без каких-либо излишеств, камеи с древнегреческими божествами, бюсты, вырезанные из аметистов, скарабеи из лазурита и бирюзы. Агнесса, позабыв о своем шатком положении в чужом доме, с жадностью их разглядывала, едва сдерживаясь, чтобы не прикоснуться, не взять в руки, и не рассмотреть со всех сторон. Это ведь древности, вещи из таких далеких веков, что человек не может вообразить себе длину этих годов! Ей в голову пришла даже дикая мысль дождаться хозяина и расспросить подробнее об этих находках. Но она тут же вылетела, когда она ненароком взглянула в щель между гардинами. Резким движением она отдернула их и отшатнулась.
   За окном бушевал шторм. Темные волны угрожающе поднимались, и с ревом падали в бездну, не в силах добраться до прекрасного особняка, и только россыпь сверкающих капель осталась на стекле. Небо почернело от тяжелых туч, но даже ему море угрожало  унести в пучину. Агнесса стояла, раскрыв рот, и не могла поверить в увиденное. Ведь она только что вышла из весеннего дня, а за окном уже обнаружилось бушующее море! Но она напомнила себе, что, во-первых, сама она сюда попала по небу, а, во-вторых, сразу же поняла, что особняк необычный. И стоило теперь удивляться? Пора бы уже ей привыкать ко всему. Она разглядывала окно и прислушивалась к тишине - вдруг это мираж, картинка на огромном экране? Что если за ним вообще нечто иное? Агнесса конечно бы никогда так не сделала, она вроде бы еще недавно решила не делать ничего, что точно даст неприятный результат, но с другой стороны, она в ловушке, не знает где искать выход, и даже если придет хозяин, кто может поклясться, что это не уродливая карга, предпочитающую свежую человечину? Поэтому она смело протянула руку к щеколде и в два простых движения распахнула створку.
   Когда злой ветер ударил ее в лицо, она поняла, что иногда зарок дело полезное и нужное. Ветер едва не сбивший Агнессу на пол, на этом не успокоился и разметал фигурки и шкатулки со стола и принялся дергать гардины, порываясь оторвать их от карнизов. Агнесса, схватившись за раму изо всех сил пыталась выгнать непрошенного гостя, в лицо ей прилетела пригоршня морской воды. Рассердившись, она налегла на створку, и окно захлопнулось, так что едва стекла не вылетели.
   -Черт возьми! Вот проклятье!??
   На полу валялись вазочки, рассыпанные благовония, сломанные свечи.
   -Просто отлично! Вот теперь-то мне точно конец.?
   Представив, что такое могло случиться с ее же коллекцией, она догадывалась, что с ней мог бы сотворить хозяин. Да и сама она чувствовала страшную вину, такое варварство не прощается. Впрочем, скоро ей предстоит сожалеть уже о своей потерянной жизни. Агнесса, ужаленная неприятными предчувствиями, расправила дорогую скатерть, расставила поваленные фигурки на их места, во всяком случае, как помнила, рассыпанные благовония смахнула рукой под ковер. Ей только оставалось надеяться, что она успеет убежать подальше от хозяина, когда, наконец, он разглядит причиненный ущерб.
   "Вот он мой природный талант - находить недоброжелателей в рекордные сроки".
   Поправив все, что подлежало косметическому ремонту и, спрятав все сломанное и безнадежно испорченное, она побежала к выходу, как будто пробило двенадцать часов и все вокруг грозило превратиться в тыкву.
   Но оказавшись в передней, она к своему ужасу заметила в окнах две головы - белокурую и черноволосую, их обладатели поднимались по ступеням крыльца. Агнесса едва не закричала от страха. Мышью, почувствовавшей котов, она залетела обратно в комнату и, пометавшись, забилась за печку, скрытая ширмой. Она надеялась, что хозяевам не придет в голову топить печь, в конце концов, было очень тепло.
   В голове у нее носились отрывки самых страшных богохульств сошедших в идеальную симфонию вместе с "Отче Наш" и прочими молитвами. Да уж, от мужчин ничего хорошего ждать не приходиться.
   Это все заняло пару секунду и мужчины ввалились в переднюю. Они разговаривали громко, и принять их за воров уже было нельзя.
   -Столько времени убили в его посудной лавке, и что мы имеем в итоге? Убитое время. Видел его лицо? Если бы фарфоровые куклы могли бы смеяться, я бы катался по полке, утопая в собственных слезах. Да, впрочем, благослови его Злой Ноябрь, повезло ему, что куклы безмолвны, иначе вся лавка звенела от хохота, а вид у него был бы весьма жалкий.
   Они не задержались в комнате и быстро поднялись по винтовой лестнице. Агнесса прислушивалась к насмешливой болтовне, поминавшего несчастного хозяина посудной лавки, а потом заглянула через узорчатые створки ширмы. На лестнице виднелись только ноги в черных брюках, но стоило обладателю этих ног сделать несколько шагов вниз, как его взору предстанет вся комната и передняя. Но это был, возможно, ее последний шанс, и она на цыпочках, выбралась из-за печки, и, стараясь не отрывать взгляда от ног и в тоже время следить за собственными, чтобы не дай бог не запнуться и не упасть, меленькими шажочками направилась в переднюю. Разговор заглушал шелест подъюбника.
   Но когда она уже перебралась в переднюю, один из хозяев, развернулся чтобы спуститься по лестнице. Она молнией метнулась за дверь к лестнице на чердак и замерла.
   -Спускайтесь, - позвал мужчина и по скрипу ступеней, она поняла, что он оказался в комнате.
   Да чтоб вас дьяволы пожрали! Одного взгляда хватит, чтобы увидеть беспорядок в алькове.
   Агнесса бросила взгляд на лестницу. Чердак. Не опасно ли загонять себя туда? Там наверняка есть окна, но не переломает ли она себе ноги, спрыгнув со второго этажа? Она внезапно поняла, что это никакой не чердак, разве он не должен быть под самой крышей? Она прекрасно видела, что особняк трехэтажный и с башенкой. Но сейчас было, как назло не самое подходящее время думать. Она влажными пальцами ухватилась за перекладину, и стараясь не производить никаких звуков, поползла вверх. Это было нелегко, ноги дрожали, а пышная юбка мешала.
   -Меня, знаешь ли, друг мой, интересует, куда она могла деться. Только он с победным видом, как Балор стоял у окошка и взирал на поражение туата, как они раз и вытянули из кармана козырь, а гостья исчезла! - второй тоже спустился.
   Агнесса заползла в маленькую комнатку - темную, пыльную. Это было какое-то хозяйственное помещение, расположенное странным образом. Никакого убранства здесь не было, только мешки навалены у стен, и Агнесса понадеялась, что это не тела наглых вторженцев. В маленьком окошке напротив нее виднелись узорчатые птицы крыльца. Отлично! Она сможет выбраться через окно и спрыгнуть с крыши.  И только она сделала первый шажок, когда раздался вопль, полный негодования:
   -Тифон вас всех пожри! Что это такое?! Охатэ?!
   -Свечи сломаны.
   -Надо думать! Они безнадежно испорчены, как и многие бесценные вещи. Поветрие! Два часа назад пока я с тобой околачивался в посудной лавке, все было в идеальном порядке!
   -- Это сложно назвать порядком, а уж тем более идеальным, - флегматично ответил тот, кого назвали Охатэ, -- значит, кто-то сюда заходил, кто-то из ваших приятелей.
   -Они на то мне и приятели, что никогда сюда не приходят. Здесь кто-то был.?
   -Как в сказочках, да? - Охатэ не сдержал усмешки, - приходит девица с красными щеками и съест кашу да еще на кроватях поваляется.
   Агнесса, конечно же, на этих словах наступила на доску, которая своих скрипом известила всю округу о ее присутствии.??
   -Или же кто-то здесь все еще есть, - смертельный холод, прозвучавший в голосе хозяина, проник в самое сердце Агнессы.
   Она и без того вся мокрая, покрылась испариной от мысли что же могло произойти, окажись она в руках обладателя такого голоса и на ватных ногах поковыляла к окошечку. Она попала в дом к самому дьяволу.
   -На чердаке.?
   Руки тряслись, мокрые пальцы соскальзывали со шпингалета, пока твердые, размашистые шаги пересекали комнату. И все же он поддался, и Агнесса с шумом вывалилась на крышу крыльца. Она была близка к истерике, и чувствовала, что жизнь зависла на волоске. Не в первый раз, к слову. Агнесса в один прыжок оказалась у края крыши, и перекинула ноги за деревянные узоры. Потом неуклюже повисла на руках, и спрыгнула несколько неловко и ударившись коленом о перекладину.
   Человек, названный Охатэ, действовал куда молниеносней и уже был на крыше и выгнул из-за морд чудовищ. Агнесса едва не утонула в черных ледяных омутах глаз, и только стук входной двери пробудил ее от мертвенного сна. Белокурый мужчина с недовольным породистым лицом любителя низменных удовольствий, взглянул с редчайшим по своей консистенции презрением. Агнесса не мешкала, пусть она была слабой и ленивой девушкой, которая всячески презирала любую физическую активность, предпочитая нежиться летними днями в гамаке, а зимними вечерами в кровати, сейчас, когда две пары рук могли схватить ее, а обладатели этих рук и лиц и глаз были настоящими дьяволами, она бросилась наутек.
   Она едва не остановилась, не понимая куда бежать - обратно в дыру? Но за особняком в другом конце сада виднелись ворота. Открытые. Агнесса никогда так не бегала, неслась как дикий сайгак, ноги едва касались земли, а к туфелькам казалось, приросли крылышки. Впрочем, преследователи не сильно отставали.
   -Остановись, Златовласка, - со смешком крикнул один из них.?
   Этот смешок подстегнул ее не хуже хлыста. Злой, издевательский, нисколько не скрывавший что с ней будет, когда попадется - никакой жалости и никакой снисходительности.
   За черными воротами бушевало море. Агнесса споткнулась о гальку и едва не упала, а охотничья рука едва не схватила ее за плечо. Она отпрыгнула и оказалась у волнореза, уходящего куда-то в море. За ее спиной билось в неистовстве черное море, галечный берег трещал хрустом костей от беспощадных волн. За спинами остановившегося преследователя виднелся аляповатый клочок золоченого особняка, окруженного боярышником, из него же выплыл второй преследователь, который, похоже, не торопился. Над всем этим высился огромный замок, упиравшийся колом в тело небес, изливавшее потоки своих слез. Этот замок был стеклянным.
   -Стой, Златовласка, медведи не сделают тебе ничего плохо.?
   -Постараются, во всяком случае, - фыркнул белокурый, явно жаждущий крови.?
   Агнесса не проронила ни слова. Но внутри себя решила, что скорей бросится в пучину, чем добровольно отдастся в руки этих чертей. Она не сказала им ни слова, а только развернулась и бросилась бежать к волнорезу. Далеко она не убежала, оказавшись на огромных плитах, покрытых глубокими трещинами, ее едва не сбила с ног огромная волна. Она ошарашено замерла, и в этот момент в нее вцепился Охатэ. Агнесса испытала такой же приступ отчаяния, какой находит на безоружного охотника, оказавшись в лапах разъяренного медведя.
   "Вот он конец!", со слезами подумала Агнесса, "и зря трепыхалась все это время".
   Она дернулась изо всех сил, и на секунду ей удалось вырваться, но Охатэ снова схватил за руку.
   -Что вы там пляшете? - рявкнул второй, - хватай эту идиотку и тащи сюда.
   Агнесса рвалась из силка с отчаянием птицы, но поняв, что трепыхание никак не поможет против железной хватки, она попыталась драться. Со всей силы она ударила локтем в живот, и Охатэ, не ожидавший такой наглости, дернулся в сторону. Это на секунду вернуло ей присутствие духа, и она вцепилась зубами в руку, которой он обхватил ее за плечи. Охатэ ударил ее по голове и этот жест - крайне болезненный и презрительный, разозлил Агнессу. Она мгновенно разъярилась, испепелив остатки отчаяния. Не было и шанса высвободиться из его рук, но она может утянуть его за собой.
   Она рванулась вперед, а потом вдруг навалилась всем телом на Охатэ, толкая его и пытаясь сделать подножку. Он действительно не удержался на ногах, повалился на плиты, утянув Агнессу за собой. От удара Охатэ растерялся и отпустил ее руки, она вскочила, но он был намного искушенней в драках и искусней, поэтому быстрым движением схватил ее уже за ногу. Она больно ударилась головой, когда он дернул рукой, и едва не потеряла сознание. Но все-таки ударила его в живот, Охатэ согнулся, но не отпустил.
   Они смотрели друг на друга и их лица были искажены ненавистью. Агнесса даже сквозь пелену ярости и отчаяния могла видеть, что Охатэ стар, его молодая оболочка походила на кору дерева, скрывавшую трухлявую сердцевину. Сам же Охатэ видел бесполезного мотылька, чья жизнь окончится в огненных руках его хозяина.
   И Агнесса сама это знала, читала в его черных, как глубины океана, куда не пробивается свет, глазах.
   "Море!"
   Киты выбрасываются на берег, Агнесса бросится в море. С решительностью умирающего человека, она схватилась за обломок плиты, попавшего под руку, а другой рукой, оттолкнувшись, она нанесла болезненный удар по запястью. Кожа лопнула и выступила черная кровь.
   Глаза стали непроглядно-антрацитовыми, но Агнесса уже не боялась - все в ней выгорело. Она швырнула ему в лицо камень, и, вывернувшись, поползла к краю плиты. Налетела очередная волна, и ее потащило по волнорезу. В голове забилась отчаянная мысль "не хочу!", опять ее жизнь распоряжаются, опять у нее никаких прав, даже умереть она не может по своему желанию.
   Агнесса рухнула вниз, в бушующую бездну.
   Вода не была ни холодной, ни теплой. Важно, что она была непроглядно-черной и живой. Живой не от того, что в ней жили существа, а от того, что она сама была существом. Это было нечто огромным, беспредельным и безымянным. Агнесса не в силах не бороться за жизнь, билась в страшной толще, не могла бы ответить, поняло ли это море, что она попала в него, заметило ли оно это крохотное вторжение? Но это ощущение, что вокруг нее все наполнено разумом и жизнь было ужасающим, и этого ей казалось, что на нее все же смотрят, на нее смотрят и не могут понять что она - водоросль, оторванная от дна и носимая течениями или нечто большее? Но если даже оно не ощущает ее присутствия, то Агнесса умирала с чувством обиды и потерянности.
   Агнесса ощущала себя осенним листом, попавшим в ураган, ее носило из стороны в стороны, лишив возможности распоряжаться своим телом. Вдруг сильное течение толкнуло ее вверх к поверхности. Воздух почти покинул ее легкие, и ей самой страстно хотелось всплыть и сделать глоток, но в тоже время она понимала, что ее там ждет. Вопреки себе она сопротивлялась, билась, пыталась уйти в сторону и наконец, опуститься на дно. На встречу ей двинулась еще одна неведомая сила, которая швырнула ее к волнорезу. Агнесса забилась как рыба, пытаясь избежать этих течений, этих странных противоборствующих сил, пытающихся разорвать ее на части.
   А потом воздух исчез, и когда она уже готова была инстинктивно сделать вдох, ее со страшной силой ударило о волнорез и все закончилось.
   ?
   ?
  
  
  
   [1] Строки из "Текстов пирамид" - древнеегипетского заупокойного текста, в оригинале идет речь о фараоне Унисе
   [2] Редкий драгоценный камень, может переливаться оттенками одного или нескольких цветов.
   [3] Фигурка человека, которую помещали в гробницу или могилу человека, для того, чтобы в загробной жизни именно она выполняла всю работу за своего хозяина.
  
   X. Звезды нетленные
   Когда-то на острове, в окружении тамариска, финиковых пальм и смоковниц, высился храм, но время и демоны, терзавшие сердце Агнессы, обрушили огромные пилоны, подпиравшие тело великой матери неба. Вслед за ними исчезли и черные обелиски, и гигантские статуи богов. Остался только узкий портал - его густо покрывали цветные рельефы, они же анкрё, которые шли в строгом геометрическом порядке, разделенные горизонтальными линиями. На них Госпожа Запада в тонких льняных одеяниях и в золотом уборе с крыльями грифа преподносила дары богам и богиням, увенчанных солнечными дисками.
   Храм медленно умирал, отторгая свои части. Одинокие колоны, густо расписанные иероглифами и изображениями Госпожи Обеих Земель и златоликих богинь, увядали, резные капители повторяющие венчики тростника и папируса теряли яркий красно-зеленый цвет, покрывались трещинами и огромными кусками срывались на мощенную площадь перед пронаосом. Как же здесь когда-то было красиво: белокаменный храм, раскрашенный в яркие цвета, занимал весь зеленый островок, тонул в ароматах инжира и граната, окруженный мерным течением Нила. И вот что осталось! Сердце ныло, болело - скоро, совсем скоро все исчезнет, сгинут осколки колонн под землей, и все затянет тамариск, и будут только и слышны крики цапель и всплески Нила. Агнесса хотела лечь на известняковые плиты и позволить времени похоронить себя, но два существа облике котов - пестрого и черного с глазами-звездами говорили с ней, отгоняя давящее чувство. Говорили они голосами, что доносились отовсюду, будто с ней говорили головы Хатхор на колоннах, будто обращался сонм духов, будто вторил им эхом папирус:
   "Привет тебе, Осирис эта Агнесса, ты не ушла как мертвая, ты ушла как живая. Ты пребываешь в краю богов".
   "В краю богов" отозвалось в ней и потревожило водную гладь ее души.
   Она вглядывалась в искаженное лицо своего брата, пока еще гроб с его телом не опустили в могилу. Будет ее тело таким же иссохшим, когда душа его покинет? Отчего кажется будто он хочет позвать кого-то? Агнесса помнила пронзительную и странную тишину, разлившуюся в воздухе, и заглушавшую каждый звук, вылетающий из их ртов, ту, что поселилась в их сердцах. И страшную растерянность, охватившую головы и ноги. Все стояли и переминались, словно оглушенные, такие неловкие и смешные! пока могильщики деловито осматривали подготовленную яму. Все они боялись тех чувств, что вызывало тело в гробу, загнали поглубже в резервуар и заткнули пробкой молчания. Но когда они все сгрудились у гроба, неведомая сила вырвала ее и чувства потекли по щекам. Станет ли его лицо ее лицом? И повиснет ли такая же болезненная тишина?
   -Чей это храм? - спросила Агнесса, - я словно видела его когда-то во сне на заре своей жизни.
   Голоса отвечали ей:
   "Это Небеса Семи Владычиц на земле. Создала это Небо, подняв его из предвечного Нуна, Нейт из Саиса - Та, что за Северной Стеной; взяла его в руки Золотая богиня, Владычица бирюзы и малахита - Хатхор и наполнился Дом Пчел радостью и музыкой. Тогда Владычица Небес, Госпожа Богов, Та, что рождает, но Никем не рожденная - Мут привела к свету Царя Богов дитя и пели систры и арфы, пели жрицы; Сешат начертала Имя дитя на серебряных листьях и указала на великое созвездие Исида-Джамет, под которым она родилась. Пламенеющая ликом, Госпожа страха - Сехмет рыком своим сотрясала врагов этого Дома..."
   -Не надо. Я вспомнила! И море, и этих чертей! Все кончено, я на горизонте небес, - заплакала Агнесса, - я умираю, но душа моя начала разрушаться еще раньше. Я разлагалась с самого начала. Но я никогда не мечтала о смерти! В святилище мое сердце, стоит мне туда войти, как я исчезну навсегда. Отправится ли моя душа к звездам нетленным или же мое сердце поглотит чудовище?
   "Ты все еще жива", сказали они ей, "и надо ли тебе думать о Чертоге Двух Истин? Пока еще воля твоя - войти ли в святилище и узреть лик богов или выберешь иное. Послушай, есть Та, что довлеет над судьбами других, и вот твой выбор, если отринешь смерть - прожить жизнь звезды, сгорающей днем в свете Солнца или зажечься на небосклоне подобно Жизнь Приносящей Сопедет".
   "Послушай, что бывает, когда Солнце спускается за западный горизонт? Там смерть становится жизнью. Два бога - бог живых и бог мертвых сливаются, как душа сливается с телом. Прислушайся, вглядись, ибо ты жива, ибо тот, кто пребывает в Стране Запада, повелевает тебе жить. Видишь песчаный холм, усеянный костями, увенчанный ориксом? Видишь, как он увешан мумиями птиц и рыб? Прислушайся, там зерно внутри, оно мертво, оно Осирис, прислушайся, слышишь дыхание жизни?"
   -Слышу, - отозвалась Агнесса.
   Сквозь толщу камня в обезумевшей тишине, мертвой и страшной, раздался стук. Тихий, едва слышный, но неотступный. Кто-то мерно постукивал изнутри по тяжелой крышке гроба. Стук напоминал мерное тиканье часов. Подожди, пройдет двенадцать часов ночи и проскользнет меж бедер Нут живое. Жизнь есть даже в мертвом.
   "Во всем есть тайна. А какую тайну содержит в себе яйцо?"
   -Жизнь? - ветер пел в папирусных капителях, - под песчаным холмом спрятано яйцо и зерно. Они мертвы, но в тоже время из них произрастает жизнь.
   "Великая птица Бену снесла невидимое яйцо, из которого вышел великий царь богов Ра".
   -Тайны царя богов недоступны смертным. Это сакральное знание, и любого кто овладеет ими, постигают страдания.
   "Если ты в оболочке великого яйца, то ты царь богов, тайны Ра этого - тайны Агнессы этой. Вот я вхожу и проникаю в твои замыслы и тайны, когда покоишься ты на своем месте. Ты -- единственная, вышедшая из меня самого, ибо я дала узреть тебе лучи моего солнечного диска. Храм -- это холм, а что под холмом?"
   -Фависса...
   Известняковые плиты разошлись под ней, и она увидела аккуратную яму с похороненными в ней фигурками. Агнесса знала, что все они здесь лежат не просто так, все они несли свой смысл. Мир перед ее глазами развертывался в строгую линию с такими же строгими значениями, исходными и точками. Эта задачка была слишком сложной для ее понимания, но разум менял исходные на понятные ей картинки, и она могла бы разгадать тайны жизни. Руки сами потянулись к Творцу Душ Птаху, и статуэтка в ее руках распалась на части. И миру явилась бронзовое изваяние Осириса. Зелень медленно растекалась по его телу, словно то были всходы, пробивающиеся из весенней земли. Ростки поднимались, рвались на свободу - зеленело, цвело тело Осириса, Первого среди Западных.

Я живу и расту в зерне... Я живу и умираю, я - пшеница, я не исчезаю!

   Тело Осириса звездой поднялось из ее рук.
   "Иди! Иди на тайную пристань, уплывай на ладье Нешмет, плыви за ладьей Миллионов Лет!"
   Агнесса легко проскользнула меж колонн, перешагнула через тень исчезнувшей стены, и под сенью раскидистого, дикого тамариска отыскала тропку, ведущую в заросли папируса. Тайная пристань прямой белой линией врезалась в тягучую воду, тростник стеной ограждал остров от широкой стремнины Нила.
   Ладья из ливанского кедра с низкой осадкой, чей нос был украшен нарисованной водяной лилией, покачнулась под ее весом. Она легко, словно ее оттолкнули невидимые весла, понеслась сквозь заросли папируса.
   "Иди за солнцем твоим да очистись, ибо кости твои - кости богинь-соколиц, что в небе", доносилось ей в след голоса котов.
   Она обернулась, чтобы попрощаться и сказать "спасибо", но тростник сомкнулся за ней, и она услышала только:
   "Так же, как жил он Осирис, жила и Агнесса; как не умер Осирис, так не умерла и Агнесса".
   Папирус шелестел ей вслед, и вовсе не от порыва ветра, а от шепота голосов, и она сидела ни жива, ни мертва. Нил поблескивал как черный турмалин, как вуаль богов, скрывающая их истинные лики.
   Тростник исчез, и агатовое небо слилось с турмалиновой рекой, заточив лодочку в шар из мориона. Звезды пели и искрились в небесных сводах, отражались под носом ладьи, и Агнессе казалось, что они кружат ее в хороводе. Барка замедлила свой ход, а Нил превратился в огромную заводь. Мир вдруг стал хрустальным и оттого безумно хрупким, на его гранях играл свет Луны, и преломленный он стал звездами. А может просто астеризм в черном кварце? Или она просто муха в черном янтаре? Навсегда заперта в мертвом камне, ей кажется, будто она плывет в неподвижных водах, но это всего лишь ее беспокойный дух мечется в силках из ненастоящих звезд.
   Ярких, безжалостных.
   Гелиодоры и корунды. Бесцветные топазы и опалы. Под ее ногами ложь, над ее головой богатство, и если это морионовый мир - ее собственный, то она богаче всех на свете.
   "...пребывание этого Великого Бога в этой пещере края глубокого мрака..."
   Раздался шепоток - то говорили звезды. Их голоски едва достигали ладьи.
   "...о пребывающие без движения подобно Осирису... "
   Ей казалось, что она узнает в далеком огненном опале Бетельгейзе.
   "...открой мне... "
   "...кто с тобой?.. "
   "...я один из вас... "
   Не Сириус ли это - мерцающий синий турмалин? А этот эвклаз не Спика ли, не Процион ли?  Россыпь гранатов - не скопление ли галактик?
   "...привет вам исторгающие сердца..."
   "...вам, похитители сердец..."
   Прерывистые, тихие переливы звезд и духов потонули в громком, сильном голосе созвездия, коего она не могла углядеть в путаном скоплении светил.
   -Привет тебе, Единственный изливающий свет с Луны! Сделай так, чтобы Осирис эта Агнесса могла выходить днем...
   Если в этом ослепительно-черном пространстве Агнесса медленно исчезала, пока считала звезды, то, когда голос воззвал к кому-то или к чему-то, ее пронзила стрела, пробудившая в ней ощущение чувств и ощущение бодрствования.
   Структура неба неуловимо изменилась, и что-то с иной стороны заставило его заколыхаться как тяжелую занавесь. Дыхание смерти может быть? Но вот покрывало мироздания откинуто и из черноты, которую не осветить и миллионами солнц выглянуло То чье сияние усмиряло тьму и сжигало небесные светила.
   Агнесса лежала неподвижно в лодочке, ее душа была выжжена потусторонним светом, а ее опустошенный разум мог только запоминать картины, разворачивающиеся перед ней, но не познавать и не понимать.
   Оно пришло к ней в виде священной статуи, отлитой из чистейшего золота, одетой в льняные белоснежные одежды, в тяжелой пекторали[1]. Грандиозность его существа не давила и не возвышала, она лишала слов и дыхания жизни. Если бы Агнесса в тот момент могла бы думать, она бы вывела, что мир не познаваем принципиально, человечество и планета всего лишь один лепесток, срываемый космическим ветром с цветка, коим любуется то, что можно было бы назвать богом, но ни одна мысль не проскользнула в ее голове.
   Опалово-черный изогнутый клюв склонился над ней, этот образ человека с головой ибиса был надуманным, нечто неловко принимало вид понятный человеку, наспех склеив в едино разные образы. Обсидиановые глаза среди меленьких перышек смотрели так, как не взирает ничто во вселенной - для него она не была ни пылинкой, ни крохотной мошкой, для него она была живой, той у кого было сердце.
   "Я - Луна среди богов", сказал ей бог по имени Тот.
   "Привет тебе, Единственный изливающий свет с Луны".
   "Слава тебе, Ра, плывущий по небу... открой ей путь в Ра-Сетау... Проложи ей Осирису путь в Боль-шую Долину".
   Но Агнесса не могла ничего ответить, ее тело усыхало, но она взирала на него и вслушивалась в его слова, ибо там таилась жизнь.
   Казалось, что оно смеется, но уши Агнессы не воспринимали его.
   "Ты цветок лотоса свежий, оторванный от своего корня. Плывет Солнце в своей ночной барке Сектет и сердца радуются, и умиротворяются сердца, ликуют мертвые, ибо снова живы. Но когда оно заходит, плачут они, ибо возвращаются в свои саркофаги. Тебе за Солнцем твоим".
   Там вдали Агнесса, подняв с трудом голову, смогла разглядеть черную ладью и солнечный диск огромный и едва видимый сквозь пелену серого тумана, свет его изгонял тьму.
   "Посмотри на Агнессу, Солнце! Узнай Агнессу, Солнце, ибо принадлежит она к тем, кто знает тебя, знай и ее".
   Золотая рука Бога опустилась в недвижимые воды и золото расплавило застывшую массу турмалина, и подтолкнула она лодочку. Ладья Нешмет поскользила по глади, словно его невидимый парус наполнил попутный ветер.
   "Освети путь Осирису".
   "Дозволь же ей дышать воздухом и северным ветром, сделай сильной ее душу".
   "Озаряй же лучами света ее тело днем за днем".
   Она плыла за ускользающей баркой Ра, озаряемая лунно-золотым светом Тота, который выглядывал с изнанки бытия. Звезды падали одна за другой, вспугнутые его словами:
   "Будет жить он, если будет жива Агнесса эта. Как живет жизнь, так и ты не умрешь".

Дозволь же мне дышать воздухом и северным ветром. О, не запирай мою душу!

  
  
   -Жива?! Ох, злой Ноябрь, о, умирающий Октябрь!
   Аромат роз и высокий голос пробивали слабеющую броню сна, впиваясь в податливую плоть, и сознание медленно возвращалось в тело Агнессы, ее иссохшие легкие наполнялись воздухом и вздымались подобно мехам, сердце учащенно забилось, толкая застывшую кровь по артериям, и тепло медленно заполняло ее.
   -Тебе нужно умереть, - убеждал ее кто-то непререкаемым тоном, словно глупого ребенка, - о, Декабрь укрой ее саваном! Понимаешь, глупышка? У-ми-рай.
   -Нет! - неожиданно сильная рука ударила ее по нежным пальцам, которыми она касалась лба, и фея отшатнулась испуганная звездным блеском, что отражался в хризолитовых глазах Агнессы.
   -Не собираюсь умирать, - лицо Агнессы перекосилось от злости, но эти слова она говорила скорей самой себе, заставляя пробуждаться.
   -Что же это ты полагаешь, что смерть это страшно, глупышка? Но видит извечно-мертвый Январь это не так, - фея постаралась говорить как можно мягче, но резкие нотки так и прорывались в ее голосе от волнения, - обрати свой слух к туманной реке, услышь ее напев...
   Туманная река все еще держала свои руки на плечах Агнессы, грозясь утащить ее обратно, и девушка резко вскочила, разрывая льняные бинты и полотнища тумана, вскочила к солнцу. Она едва не повалилась обратно, чувствуя, как ей становится только хуже. Ноги дрожали, и все тело клонилось обратно к земле как от порыва ветра. Нарастала тошнота, и с каким бы удовольствием она бы позволила ей вырваться прямо на драгоценное платье феи.
   -Воскресла как Март, - недовольно отозвалась Месембриада, - Бендида! И что же это ты будешь делать человечица? Наслаждаться своей жизнью, подумать только, когда могла бы послужить мне, княжне Нысы. А мне теперь что же это делать - заблудилась, да теперь еще во власти человечки, ты нарочно это же сделала? "Бойся людей", сказала зима, "ведь мои морозы не способны их убить".
   Она болтала в первую очередь сама с собой, но ее звонкие ноты разносились в пустой без единой мысли голове Агнессы и превращались в жуткую какофонию.
   -Замолчи, - рявкнула на нее Агнесса, надеясь прервать поток слов, но она ошибалась, фея только громче завопила:
   -Человечка хочет узнать мои тайны! Но я не скажу ей, где я спрятала свои сокровища...
   Агнесса ощущала себя часами, в механизм которых попал камушек, и шестеренки тщетно пытались начать свой ход, и всякий раз бессильно замирали.
   -Никакие сокровища мне не нужны, - усталым голосом ответила Агнесса, потирая сухие до боли глаза, злость схлынула, обнажив пугающие опустошение, - только ответы.
   Месембриада растеряно умолкла, потрясенная, что ее таинственные сокровища были проигнорированы.
   -Что ты сделала? Отправила меня в бездну...
   Все произошедшее свилось в запутанный насмерть клубок и Агнессе предстоит долгая работа, но сейчас ей нужен островок, твердая земля под ногами, точка от которой она бы отсчитывала шаги и строила линию движения.
   -Не в бездну, глупышка. В Сон, в великую реку Сон, сотканную из душ умерших, из нее черпают свои воды страшные реки Стикс и Лета. И никто, никто! не сможет оттуда выбраться, ибо мертвые крепко держат живых.
   -И все же, - подняла брови Агнесса, она уже не испытывала прежней робости перед этим хрупким созданием, - я здесь.
   -Такое случается, - с досадой произнесла Месембриада, - с теми те, кто слишком близок к земле, приходится их уговаривать умирать.
   Агнесса прислонилась к стене, стараясь не показывать свою страшную слабость, и присмотрелась внимательней к фее. Та с явной очевидностью нервничала, ее голос изменился, и она то и дело срывалась на высокие ноты, в которых сквозило страшное напряжение.
   -Ты сказала, что проучишь меня и отправила в плаванье по реке, надеясь, что я умру? - спросила Агнесса голосом полным металла и холода, стараясь перещеголять ее в попытках запугать, - что же ты сразу меня не убила?
   Фея сердито вскинулась, поверив в дешевый маскарад:
   -Разумеется, ты же человечка! Дитя, взращенное на крови, с душой, закаленной в камнях. Что же, тебе легко говорить о смерти, если она тебя вскормила, а я же не могу, я - Элете Месембриада, Летний Полдень, дарующий слабость, насылающий морок, дочь Первых Племен. Я помню пение матери нашей Artumie, я почитаю жизнь и сама часть его великого цикла, я - День, его Зенит, я - золото жатвы, и моя душа не способна убить. И никто, слышишь, человечка, не должен знать, что Элете Месембриада настолько мягкосердечна.
   Агнесса пораженно молчала. Ей и в голову не приходило, что иные могут проявлять слабость. Все это время она рисовала существ с теневой стороны исключительно как злодеев, только и ожидающих, когда она вдруг появится у них на глазах, чтобы оборвать ей крылышки. Из ее внимания ускользала мысль о возможности похожего восприятия жизни. Да Месембриада утверждала, что она мягкосердечная и не может совершить убийство, и тем не менее отправила ее на верную смерть, понадеявшись на чужие "руки", и все же у нее были границы, которая она не могла переступить. Это поразило Агнессу. Она неожиданно поняла, что не имеет представления ни о чем, а ведь она сама несколько раз сталкивалась с чужой добротой - Эдейрн, незнакомец с зонтиком и даже страж Рубежей отпустил ее. И эти мысли вдруг наполнили ее воодушевлением, значит, мир не настолько враждебен к ней! Вслед за ним она преисполнилась благожелательностью, и вместо того чтобы со всей злостью трепать фею, она собиралась обратиться к ней со всей нежностью и ласковостью, на которое ее черствое сердце было способно.
   Все испортила песня:
   -От своднице к своднице... я пьяным день ко дню... у чертей катался... не упомню... вино-вино любимое мое.
   Агнесса едва не закричала от страха, когда на узорчатом карнизе дома появилась кукла. Она держалась за покатую крышу и тянула несуразную песню. Небольшая, едва державшаяся на ногах, переваливающаяся с бока на бок, пестрая - неестественное, уродливое существо. Фея же тоже едва сдержала вопль, но только негодующий.
   -Юлиан! - прошипела она, - Юлиан Длинный Язык, что же это, когда же жуки изгрызут тебя?.. Ох, что же мы стоим, бежим скорее, пока он в себя пытается прийти!
   Фея крепко схватила своей миниатюрной ручкой Агнессу и потащила в лабиринт.
   -О-хо-хо я кого-то видел! Кто-то есть ли у тебя, чем язык промочить? - донеслось до них.
   Дома расступались, и две фигуры - крепкая в васильковом платье с пышной юбкой и хрупкая, тоненькая в золотистом одеянии, неслись по мощеным тротуарам. Агнесса подумала, что они окончательно заблудилась, но в то же время она понимала, что, наконец, вытянула козырную карту, фея напугана и рассержена, если Агнесса не сглупит и не пожалеет Элете, то может быть, ей удастся вытянуть из феи нужные сведения.
   Город отправил болтливую фигурку Юлиана из Сланы восвояси. В этих краях только заезжие не знали Элете Месембриаду и то недолго - глупая, капризная болтливая княжна, имеющая угодье где-то под Яблонце. Молчание ей было незнакомо, так и тайны казались странной диковинкой, поэтому все, что попадало ей в уши, тут же оказывалось на языке. Но в уши ей попадало многое, город даже поражался как она, сидя в своем далеком поле, умудряется знать едва ли не больше его. Она была для него незаменимым инструментом, ведь если речь пойдет об одном актере, фея, любящая болтать, мгновенно вывалит все сведения. Конечно, это был риск - связываться с ней, но к счастью для него Агнесса выкарабкалась. Юлиан известный своей нескончаемой болтовней совсем как Элете, был ее заклятым врагом, и больше всего она боялась, что ее позорная мягкосердечная тайна будет раскрыта, и он был козырем города, если глупое существо заупрямится.
   Они остановились на пересечении трех дорог. В стенах домов казалось не раз делало прорехи наступающее время, рядом с прекрасным сероватым особняком из девятнадцатого века, соседствовал частокол узких домишек, выкрашенных в персиковый цвет с маленькими окошками. На углу на них смотрела фигурка Девы Марии, держащая в своих руках младенца.  
   -Мы совсем рядом с Лабой, - сказала она, заметив домовую табличку, - это Рыбная улица. По реке ты сможешь выбраться?
   Фея кивнула.
   -Что это создание? Юлиан?.. Оно мерзкое, - поежилась Агнесса.
   -Еще какое, - оживленно согласилась Месембриада, - это кажется ваш рыцарь... ммм... герой?.. Юлиан из Сланы, певец и поэт, - презрительно скривилась фея, - пустобрех вот он кто! И пьяница! Деревянный сплетник, все никак его нутро не сгниет.
   Агнесса без всякого уже удивления припомнила этого фольклорного персонажа, которому в настоящей истории не уделили внимания.
   -Город его балует, поэтому мне никак его не сжечь, а если ты проболтаешься о моем позоре, то он разнесет по всему миру! От стеклянных башен Тори до сухих пустошей! Молчи и никому не говори, иначе я сделаю все, чтобы сгноить тебя и весь твой род. Что же тебе надо было? Ответы?
   Агнесса с трудом не позволила самодовольной улыбке растечься по лицу и подавила дрожь нетерпения. Нужно было неторопливо выстроить цепочку вопросов, фея злилась, а значит нужно как можно быстрее вытащить из нее самое важное, пока та снова не взбеленилась.
   -Скажи, вот я вижу тебя и других созданий коих я никогда не видела и все это время я ощущала, что я умру, если вы это поймете. Почему? - этот вопрос, может быть, и не был самым важным, но он занимал "ученую" сторону Агнессы, которой хотелось узнать об иных как можно больше, ведь от него зависела ее безопасность.
   -Что же это за вопрос, глупая? Потому что ты подглядываешь! Такие как ты, люди, тоже такое не любят - когда в ваши глупые стекла заглядывают. Так оно устроено.
   -Так я и думала, - размышляла Агнесса, она нахмурилась и теребила прядь волос, выпавшую из хвостика, - но что за природа этого... взаимодействия? Как происходит то, из-а чего я могу вас увидеть?
   Фея нахмурилась вслед за ней, она никогда не думала об этом, разве это не в природе вещей? О чем эта глупышка с уродливыми пухлыми щеками думает?
   -Люди не способны видеть в темноте, а другие не могут видеть при свете, - только и сказала она.
   -Но я-то вижу и при свете, и в темноте, - возразила Агнесса, - я вижу сразу два мира - свой родной и чужой, твой.
   -Такое бывает. Что же ты не знаешь, что у Мира свои законы, тогда ты размышляешь весьма глупо, глупышка. Начинают жать не с середины поля, понимаешь? Иногда у реки меняется русло, иногда она разливается, как никогда сильно, но она под властью своего начала, я знаю, вы называете его Природой, а мы зовем Древней Силой, и все что протекает из этого начала, из этих сил, не может быть... неправильным.
   Сначала Агнесса не очень поняла тяжелую и непонятную речь феи, но мысль постепенно развертывалась: "Если люди, то есть homo sapiens обычно не могут видеть представителей другого вида, это вне их возможностей, то для того обрести эту возможность, должно случиться что-то меняющее их... на клеточном уровне. Мутация". Вывод горячей волной прошел по ее телу, оставив после себя жуткие картины.
   -Это навсегда? Я могу повернуть русло обратно?
   Город замер, а фея пожала плечами и хотела уже ответить, что ее глаза никакое не русло, а маленький ручеек, появившийся от обильных дождей, и скоро иссякнет на самое новолуние, но тут она вовремя спохватилась. Агнесса бледная, неестественно прямая, требовательно смотрела на нее, но то и дело хмурилась и потирала глаза. Она не нравилась Месембриаде - мало того, что грубиянка, обманула фею, заставила блуждать по лабиринтам, вырвалась из ее проклятья, так еще смеет ее шантажировать. И более того, Элете опасалась, что она окажется из той же породы, что и она сама, и примется болтать как Юлиан, а это означало только смертный приговор. Больше обращаться к потокам Сна, она не имела права, ведь оно живое, и, потеряв добычу, возьмет ее вместо предназначенной жертвы. Но вот уморить девчонку - все еще да.
   -Скажи-ка лучше, где же это ты научилась смотреть глазами звезд?
   -Это самое главное, - нетерпеливо ответила Агнесса, не заметив нежного медового оттенка в звонком голосе, - я встретилась с созданием по имени Эдейрн, и теперь ищу его.
   На кукольном личике Месембриады отразилось страшное удивление.
   -Что же это за новости?! Эдейрн Мелеас, он же Руа из Лангедока, он же Рутгер Полуночник, и как еще только нет, возлежал с другой женщиной под Луной?!
   У Агнессы отвисла челюсть от подобной ерунды.
   -Ничего подобного! Он только коснулся моей руки, а теперь я вижу тебя и Юлиана. Мне нужно найти его. Я подумала, что раз он источник, то соответственно он и решение, - в голосе девушки так и сквозило сомнение, Агнесса неуверенно подняла глаза на фею, надеясь, что она всего одним словом развеет все ее страхи.
   -Так и есть, человечка, - губы Месембриады сами растянулись в зловещую улыбку. Она прекрасно знала, где он, но, как и город, она не собиралась ей подсказывать, - что же это я с ним дружбу вожу? Он вечно где-то бродит, бедный любовник Луны, но давай не забывать что мы обе в неудобном положении. Я - Элете Месембриада, обладательница слишком доброго сердца и ты человечица, бродит по краю. Я подскажу тебе одно имя, и где обладатель этого имени живет, а ты пообещаешь, что будешь молчать как кости под землей.
   Сердце Агнессы рухнуло в пропасть. Все напрасно, снова поиски!
   -Я ищу Эдейрна, зачем мне чужое имя?
   -Это имя того кто поможет найти Эдейрна.
   "И того кто поможет тебе найти твою смерть, глупышка!"
   Но Агнесса не спешила согласиться с доводами Месембриады.
   -Вот как? Не слишком ли длинный путь? Неужели ты сама не можешь найти Эдейрна и привести ко мне, например, или сказать где он живет?
   -Ты что же это умом повредилась? Мы не общаемся, понятно это твоей голове? Послушай-ка глупышка, ты ведь ничего не знаешь, ну, разумеется, ты же бабочка-однодневка, так вот, в основе всего лежат Правила, и среди них есть этикет, ты же знаешь что это такое?
   -Знаю, - огрызнулась Агнесса, которую порядком начало раздражать высокомерие феи.
   -Мы дети Artumie редко общаемся между собой, только на праздниках, когда мы все встречаемся под Луной, и каждый объявляет тому или другому, что рад бы видеть на своих землях. И только в таком случае я могла бы написать Эдейрну письмо, а так и нечего думать, чтобы мы общались с той же завидной простотой как бабочки-капустницы.
   По лицу Агнессы ясно было видно, что она нисколько не верит фее.
   -Что-то он не похож на завсегдатая балов, да и партнер для танцев из него наверняка никудышный, - припомнила она его странную походку.
   Но для Месембриады это оказалась последней каплей, и она оскорбленно завизжала, напугав Агнессу:
   -Я! Я - княжна! Я не могу общаться с не удостоившимся руки Королевы, а ты все про Эдейрна болтаешь! Разумеется, глупышка, что он не ходит по балам, потому что он из вашего племени и живет в глупых склепах! Как я опозорюсь, если напишу ему письма, ты вообще думаешь о ком-то кроме себя?!
   Но Агнесса пропустила мимо ушей ее упреки, она едва устояла на месте и не рванула к фее:
   -Из нашего племени?.. Человек?.. Кто он такой?
   Месембриада скривилась:
   -Он бергтагнинг. Довольно безобидное существо для того кто водит дружбу с мертвецами. Он любовник Луны. Не проси человечка, может быть, живи он у рек и лесов, я могла бы найти для тебя дорогу, но не в склепах, где не ясно, что мертво, а что живо.
   -Значит, - Агнесса со злостью сжала кулаки, - все, на что я могу рассчитывать это имя?
   Она прекрасно понимала, что фея ее дурит и сколько бы она не бросала на нее злые взгляды, она все равно не могла найти ниточку, чтобы потянуть за нее.
   -Хорошо, я обещаю никому не рассказывать о твоем секрете, - процедила девушка.
   Месембриада казалось замерцала от удовольствия.
   -Мы называем его Ночной Охотник.
   Агнесса почувствовала неясную тревогу, переросшую в плохое предчувствие. "Охотник, он преследует, выслеживает добычу", зашептала она сама с собой.
   -Город его не пускает в себя, пока тот не разгадает одну из его тайн.
   "Не она ли добыча? Не разделает ли он ее как дичь и не оставит висеть на крюках? Месембриада обманывает ее, я не должна верить. Это имя проклято, и если моя память идет из земли, то я должна вспомнить, сколько веков уже его имя стало кошмаром".
   -Он ведет за собой Северное Сияние, aurora borealis.
   "Северное Сияние - это сеть, огромная, тонкая. Знаешь, что ею ловят? Звезды".
   -Он точно знает, где искать Эдейрна.
   -Почему?
   -Ты задаешь слишком много непозволительных вопросов, - вдруг серьезно сказала фея, - нас всех, детей Artumie, потомков Дану соединяют сложные узы или путы, и больше всего, и видит ясный Июнь, я хотела бы, чтобы ты глупышка это усвоила, мы не любим вопросы. Сможешь ли ты это понять, но мы не любим напоминания о нашей истории.
   Болезнь, тайные знания, память ли снова столкнулись с тем, что не могу осмелиться войти за черную завесу, отделявшую ее "я" от чужих воспоминаний. Серьезность и нотка негодования феи заставили присмиреть Агнессу, и все же ей нужно было узнать как можно больше о том, что ее ждет.
   -Я не буду задавать вопросы о тебе и вашем сложном этикете, но я могу хотя бы узнать, что представляет собой Ночной Охотник? Что, он встретит меня и поможет без лишних вопросов? Не думаю, что его так просто называют Охотником.
   -Что же ты говоришь? Охотником его называют, потому что он охотник, и ни одно живое или мертвое существо не укроется от него. Но подожди, тебе еще дойти надо.
   Агнесса сразу же поняла, о чем говорит Месембриада.
   -Это невозможно, - мрачно сказала она.
   -Разумеется. Но такое бывало и не раз, - смилостивилась фея, - что человечки приходили и уходили. Побольше смекалки, глупышка, и не бери ничего, - предупредила она, - иначе угодишь в услужение. Знаешь, меня один раз обманул человек, заявился весь такой франтоватый, но красивый, весьма красивый для вашего убогого племени, и убеждал, что я всяко его невеста и сосватал нас Крконош. Ха! Он был настолько убедителен, что я купилась на его красивую одежку, и побежала узнавать у Царя, а он смылся. Я, конечно же, его нашла и теперь он пляшет под июльским солнцем в кругу моих подруг и умоляет меня отпустить его.
   Агнесса помрачнела еще больше.
   -Так, где его искать?
   -Недалеко от Орешников. У Вольной Старухи.
   Агнесса сердито уставилась на Месембриаду:
   -Я не понимаю твоих загадок. Кто такая Вольная Старуха?
   -Хозяйка, разумеется. У нее самые большие владения в этих краях. Она правит лесом - Зеленым Врехом.
   -Я даже не слышала о таком месте, - пожала плечами Агнесса.
   Фея пришлось мучительно размышлять, как бы довести девчонку до места ее гибели:
   -Зеленый Врех огромен, ныне таких больших лесов уже и не осталось в этих краях, ты что же совсем не слышала о таком?
   -Недалеко от моей деревни есть старый лес, но я даже не знаю большой ли он.
   -Рядом с Зеленым Врехом куча ваших домов, - сердито отозвалась Месембриада, - спроси у своего народа, какой лес самый большой, в тот который назовут и ступай.
   -Предлагаешь бродить по ее владениям? Да я скорее заблужусь.
   -Ну что же это, заблудишься! Ты не успеешь. Я не знаю, где Ночной Охотник отдыхает, но Лесная его привечает. Но ей на глаза не попадайся. Давно она затаила обиду на твой род, и твое сомнительное красноречие тебя не выручит. Старуха не слушает, она вообще глуховата. Привяжет к верхушке сосны.
   "Господь Всемогущий, я не знаю что делать. Отправиться в лес и встретить свою смерть или ждать когда смерть сама до меня доберется?"
   Фея закрутилась на месте и плачущим голосом заныла:
   -Где же тут река? Опять человечица меня заблудила! Ты же знаешь, что им веры нет, дождется она, когда я отправлю к ней своих прислужниц-полудниц.
   -Река за домами, - буркнула Агнесса, - обойди их и выйдешь на набережную.
   Ей оставалось только надеяться, что Эдейрн не окажется таким же противным.
   Город притаился в ожидании ночи, когда его горгульи сорвутся с фасада собора и отправятся в Зеленый Врех. Фея не обманула его ожидания и разыграла спектакль  так, как его режиссер и задумывал. Впрочем, с такой куколкой проблем не возникло бы - Месембриада глупа и труслива, и предпочитала решать проблемы чужими руками. Ее идея уморить девушку в лесу была очевидной, но недалекой - что если она примется болтать встречным о встрече с феей, пусть даже после этого она умрет? Но фея была  не способна мыслить так глубоко, она полагалась на свои суждения, и если она хочет убить девчонку, значит все остальные тоже. Город, существующий уже тысячу лет, хорошо понимал созданий населявших его пещеры, но это не мешало ему считать их глупыми.
  
   [1] Нагрудное украшение
   В тексте использованы отрывки из "Книги мертвых", "Текстов пирамид" и "Амдуата".
   XI.
   Агнесса взрослеет, как взрослеет дикое животное, выпущенное из-под материнской опеки впервые на охоту. Хотя эта мысль была слишком самоуверенной, сама себе она больше напоминала птичку, едва вырвавшуюся из когтей ястреба. Впрочем, сложно было отрицать, что страх закалил ее, и пускай мысли о Зеленом Врехе сводили живот, в то же время она оставалась хладнокровной. Теперь же она с пугающей ясностью размышляла, как будет действовать, теперь она уже не могла позволить себе просто решиться войти в лес, а потом сбежать, нет, теперь она пройдет его насквозь, и в этот раз у нее все получится, получится от начала до конца.
   Агнесса только вздохнула от подобных размышлений. Пальцы соскользнули со стола, вслед за ними покатилась ручка, но в последний момент она поймала ее.
   -Время шему, месяц Ипет-хемет, - сказала она дельфиниуму, робко заглядывающему в кухонное окно, - время засухи и время плодов.
   За окном расцветал сад, и сердце Агнессы оттаивало вслед за землей. Пьянящие ароматы черемухи и сирени дразнили ее, наводили томление и жажду совершений, жажду пообещать себе новых ощущений, новой жизни? Но Агнесса никогда не позволяла себе обмануться, и ведь была права, изменения привели к катастрофе. Ей-то сейчас искать новизну, приключений? Сетовать, что она в опасности ей уже надоело, в конце концов, каким-то чудом она все еще жива, но и расслабляться тоже не позволяла, чудеса имеют свойства заканчиваться. Ей бы пригодились твердые и острые знания, которыми она как пиками бы отгоняла странных существ.
   Свет струился в низкое окно, с любопытством ощупывая старую скатерть, белые нарциссы в керамической вазочке, лицо на ней или скорей мордочку неведомого существа, и целую кучу исписанных листов. Агнесса потратила вчера целый вечер, чтобы записать все произошедшее, а сегодня старалась разобраться во всем, задать себе вопросы.
   Она почти умерла. Только очередное чудо позволило ей выбраться. Сейчас ощущая тепло от прикосновений солнца, растекающееся по коже, ощущая как прохладный ветерок, вторгаясь в кухню, прогоняет сонливость, ей сложно было вернуться мыслями туда, где не было ничего - пусть тот мир наполнен и звуками, и голосами, и запахами, он оставался бесконечно пустым.
   "Пустым", подумала Агнесса, и сердце подобно церемониальному барабанчику громко застучало.
   Пустым как старая сцена забытого театра, с черным занавесом и сломанными картонками с нарисованными колоннами; не было актеров, наполнявших эти остовы, эти конструкции жизнью. Все еще красиво, но уже бесполезно. Такова ее душа - совершенно бесполезная, простой чулан, каморка у сцены. Все рушится и рушится. Она зря беспокоится о этих таинственных иных, скоро она умрет от самой себя, похороненная под обломками храма. Агнесса очень боялась, что все же упустила что-то важное, пока плыла в ладье. Чувствуя, как жизнь бьется в ее венах, видение бога Тота исчезает как ночной сон. Свежесть восприятия увяла, и понимание утекало из ее рук, как бы она не пыталась удержать драгоценный сердцу образ. Это распаляло в ней некую страсть - страсть положить жизнь ради этого явления. О, теперь она понимала пророков и юродивых, завтра она могла бы заявить о новой религии! Но в тоже время в ней жило понимание, что она не для того осталась живой чтобы растрачивать драгоценную субстанцию жизни на подобные глупости.
   Ей было позволено чуть больше, но ей все равно не преодолеть кварцевые наросты между ней и вселенной.
   -Время засухи и время плодов.
   День на редкость был пригожим, и Агнесса с удовольствием вздремнула еще раз, но ей нельзя было мешкать. Ночи становились тревожнее, цветущий май оборачивался завывающим ноябрем. Даже сквозь сон она ощущала всем телом чужое присутствие. В темноте резонировал звук - низкий гудящий, порой он проявлялся в глухое бормотание. И в темноте собирались тени, они жили по углам и смотрели за Агнессой, следили за каждым ее движением. Они боялись только дневного света, и она чувствовала себя первобытным человеком, который до смерти боится ночи, и поклоняется солнцу и ищет его защиты. Ей нужно было торопиться. Агнесса ощущала себя беспомощной, одинокой среди бесплотного океана, откуда ей нужно было начать путь. А она ничего не знала, думала ли она когда-нибудь какой невероятной силой и мощью обладают знания? И как смертельно опасно их отсутствие?
   Агнесса потянулась, засунула в рот очередной пирожок и поднялась. Пора было отправляться на разведку. Где искать этот незнакомый Зеленый Врех она и понятия не имела, но ей нужно было действовать. Нужно было встать и просто идти. Агнесса собрала все свои записи, отнесла в комнату, чтобы никто ненароком не взглянул на них и не подумал, что она не сошла с ума. А потом, накинув теплую кофту, ледяной ветер достигал даже в маленькой кухне, и вышла в сад. Многие соседи уже махнули рукой на свои, позволив только деревьям цвести по весне, но бабушка упорно высаживала цветы, которые радовали глаз до поздней осени. Причудливые головки белых нарциссов дрожали под холодными пальцами ветра в странном танце, и Агнессе на секунду показалось, что замысловатые колокольчики фей, которые звенят, сообщая всем, что она идет. Агнессе стало жутко от этой мысли, и она вылетела за калитку, вспугнув бабушкиного кота.
   -Иди сюда, - позвала она его, желая успокоить, но он гневно махнул хвостом и притаился в тени сирени.
   С крепостных стен замка прекрасно был виден противоположный берег, деревушка казалась маленькой и аккуратной, стадом белых овечек сгрудившись вокруг своего пастыря церкви. Но когда спускаешься со стен и переходишь по мосту, оказывается, что улицы кривые и извилистые, где-то дома наступают как две армии, а где-то наоборот расходятся. Домишки вели свою историю из средневековья, пусть уже и не раз обновленные и перестроенные, но их фундамент был древним. Новые дома появлялись редко и стелились внешним кругом.
   Стара Лиска появилась в тот же момент, как воздвигли Волчий Угол, пусть тогда она называлась просто Орешники из-за лещины, густо разросшейся в диком лесу, часть которого вырубили под угодья. Волчий Угол - мелкий замочек посреди дремучего леса, с крохотными заплатками полей, кои с трудом удалось отвоевать у природы, с мелким притоком Сазавы, не мог послужить даже в качестве крепости. Он быстро отошел младшему неугодному сыну из рода Кауниц, куда его сослали томиться от скуки, и превратился в охотничье поместье. Но его удаленность не спасла от военных конфликтов, раздиравших край. Первым его разграбил Йиржи из Подебрад, тогда вся деревня была сожжена и поросла лещиной. Только через десять лет Кауницы вернули замки прежний вид, и деревушка снова появилась на противоположном берегу. Еще случались пожары и моры, которые губили деревню, пока в XVII она последний раз не восстала, получив уже имя Стара Лиска, и так стоит по сей день.
   Агнесса, собиравшаяся уже повернуться спиной к церкви, приметила на перекрестке знакомую сухонькую фигуру в синей клетчатой рубахе. Она притормозила, решив дождаться дедушку, который не торопясь шаркал домой, кидая неодобрительные взгляды на запущенные деревья и ограды, требовавшей ремонта. Больше всего он любил порядок, и всякий кто отходил от установленного списка "должен" подвергался порицанию.
   -Эка, - хмыкнул он, - Агнешка встала. До обеда подушки давишь, бездельница.
   Впрочем, никакого упрека в его голосе не прозвучало, внучек он обожал, поэтому поступался своими принципами и запрещал семье нагружать их домашней работой.
   -Так сегодня никуда не надо. Библиотека вся еще задымленная.
   Дедушка заворчал, ругая непутевых и невнимательных работников, Агнесса хотела уже попрощаться и убежать, как калитка соседнего дома громко хлопнула и на улочку вылетела женщина.
   -Крысы! Уроды! - кричала она со страшной злостью.
   Она перевела на них взгляд, и ее странно перекосило, будто по лицу прошла судорога, но всего лишь выплюнула очередное проклятье и неловко развернувшись, отправилась верх по улице.
   Агнесса поежилась. Про жуткую Вендуше многое говорили, и ничего доброго. От нее доброго слова тоже никто не слышал, но только поток злобных ругательств, который тек бурным потоком, и обладай слова губительной силой, мир уже давно бы обратился в безжизненную пустыню. Говорили всякое, и пусть Агнесса понимала, что Вендуше была просто больной женщиной и оттого обозленной, все же голоски оставляли в ее душе след. Пусть она и не верила, что ей в глаз когда-то черт плюнул, но было в Вендуше то, что заставляло ее сторониться, нечто... лютое, болезненно-холодное, нечеловеческое, наверное, это все было воплощением ненависти и злобы и поэтому отторгало людей.
   -Тьфу! - сплюнул дед, - лесная девка, глаз у нее дурной.
   Агнесса задумчиво проводила женщину взглядом. Вот интересно, думала она, правда ли это или все слухи и слухи? Если всё раньше было ясно как божий день - суеверия да выдумки, то теперь только и знай, что отделяй овец от козлищ.
   -А правда говорил Мартинек, что она лесному мужику сосватана?
   Дедушка так тяжело вздохнул, будто Мартин был деревенским дурачком, годным на небылицы, нежели хотя бы на одну умную мысль.
   -Дурак твой Мартинек, а мать все мечтала, мол, вот муженек внучкам, тьфу! Вона как было, Агнешка, дивоженки матери ее Власте подкинули своего уродца, так и не вернули они еного ребятенка. Это потому что Власта - баба никудышная, гулящая, коли заботилась бы о ребенке, так вернули бы родного и здорового. Вот и вырастила лешачонка, эта-то не наша, вот и злая, плохо ей тут, потому что крестом осенено, и церковь в колокол бьет.
   Агнессу так и подмывало заметить, что версия Мартина, их с Каролиной друга детства, и версия дедушки так-то плоды одной дурости и не шибко противоречат друг другу, но не стала начинать спор.
   Попрощавшись с недовольным дедушкой, который теперь уже бранился и на бабушку, и на Вендуше, и на ее мать, Агнесса побежала прочь из деревушки по знакомой тропинке, которая уже недавно завела ее на опасную встречу. Вендуше проводила ее своими злыми глазами и обругала ее и за молодость, и за быстрые ноги. Миновав ольховую стену, Агнесса обернулась назад - редкой красоты пастораль, достойная своего места в буколической поэзии раскрылась бы любому, кто решил бы заглянуть сегодня в Стара Лиску. Нежная молодая зелень укутала деревья, рапс горел золотом в лучах солнца, которое бывало, скрывалось средь облачков, коих на выпас Святой Павел выгнал. А внизу вокруг церковной башенки сгрудились белые домишки с терракотовыми крышами, изъеденными мхом. Волчий угол, возведенный на скалистой гряде, уменьшился в размерах и поместился бы у нее на ладони.
   Агнесса сняла разношенные тапки и пошла босиком по траве, усеянной клевером. Ниже по обрывистому, глинистому склону рос тальник, не дававший подступа к Сазаве, из-за него же реку почти не было видно. Но Агнесса прекрасно знала все секреты: за деревьями прятался покатый бережок, заросший травой и теплое мелководье, где снуют мальки. В детстве они с сестрой часами просиживали на этом бережке, кидали камушки и пытались поймать шустрых рыбешек. Но природа и время не терпит стабильности, половодье подмывало берег, тальник разрастался, и теперь спуститься к берегу было невозможно из-за крутого спуска и зарослей. Слышно только тихий плеск воды, шуршание среди травы и пение свиристели.
   Одинокие стройные линии деревьев вдоль полей, и тальник скоро скрыл деревушку и замок, и Агнесса осталась одна в очерченном лесами кругу. Она пыталась представить, как мир должен был ощущаться в давние времена, когда бы поездка в Черчаны или в Радонице была единственным шансом выбраться ненадолго из замкнутого пространства и воспринималась с пугающей серьезностью. Агнесса ощущала себя стесненной, ей все время хотелось выбраться, перелиться за пределы круга, но раньше ощущение пространства было острее, тревожнее и напряженей. Враждебней. То, что она понимала, как лесной массив, реку, поля для людей живших еще пару столетий назад были опасными местами. Местами, где обитали существа - не столько враждебные, сколько иные, иные по своему существу, по своему мироощущению.
   Агнесса глубоко вздохнула, и попыталась дотянуться до того мира, который знали давно умершие люди. Раньше она могла бы полагаться только на книги и на свой разум, но ныне ее ощущения изменились. Она часто ощущала легкий ветерок, ощущавшийся как тяжелое, холодное дыхание, щекотавшее ей шею, видела комок теней, извивающийся в танце где-то на краю сознания. Может быть, она могла бы многое, если бы она позволяла себе окунуться в это бездонное море, которое она не могла обхватить своими чувствами, но она строго себе запрещала приближаться к этой границе. Она понимала, что навсегда может заблудиться в самой себе и никогда уже не выбраться назад. Сейчас она отправилась бродить к той зыбкой границе, откуда на мир можно было заглянуть через искаженный цветами витраж. Ей всего лишь нужно было выбрать нужное стеклышко.
   Лес тревожно шумит, словно испуганный грозовыми тучами, собирающимися на востоке. Но человек слышит предупреждение в ветках, схлестнувшихся в яростной битве. Этот ветер поднялся неспроста. Человек вглядывается в еловый сумрак, серый как притаившийся волк, только тронь веточку, и он сорвется, оскалится - не ходи человек! Но надо! В глубине, в переплетении папоротника, в паутине веток, человек ощущает себя в ловушке. В смертельной ловушке. Покачнется лапа ели - это тяжелая ворона взмывает ввысь, пробежит волна по подлеску - полевка пронесется под листьями. Тщетно всматривается человек вглубь, пытаясь предугадать угрозу. Трескучий смех несется ураганом, гнет верхушки деревьев, гонит птиц в небеса и тут сверкнет меж осин два янтаря - страшных и жгучих. Бежит человек, хлещут его ветки, а в след несется злой и веселый смех.
   Низкий туман стелется над рекой, исчерченной течениями, касается невесомыми пальцами веточек вербы, вспоминая белые хвостики, шевелит белые кувшинки и желтые кубышки в тихой заводи. Он кажется хозяином, тихой бесшумной вьюгой, пожирающей все вокруг. Но нет, раздался всплеск, и туман испугано вздрогнул, отпрянул от воды. Круги на секунду прорезали сплетение вод, но тут же исчезли. Страшно, но не деваться некуда. Черный петух, предусмотрительно удушенный скрывается ровно посреди воды. Туман прорезают брызги воды, а тишину оглушительный всплеск. Но вот секунда, за ней вторая, а там и третья, вода успокаивается, и вот гладь замирает стеклом, через мгновение по ней пробегают трещинки течений и все начинается заново. Но туман опускается все ниже и запускает лапки под толщу, звон воды становится тяжелей и в переливах доносится расплывчатый смешок. Широкие круг расходятся с того места, где скрылась жертва, они доходят до самых берегов, будоража белые и желтые цветы. В черной воде загораются огоньки-жадеиты.
   Солнце нещадно припекало, расплескивало янтарь и золото на поля. Только серебристые вспышки серпа мелькают среди набухших колосьев. Солнце плавит небесную синь, выжгло облака и победоносно шагает к зениту. Нужно торопиться, рука хватает пучок стеблей, опускается серп, падают колосья. Птицы, сморенные июльской жарой, умолкают одна за другой, воцаряется полдень, и даже ветер не решается потревожить янтарь и золото - сокровища солнца. Жара царственной мантией опутывает человека, изможденного и уставшего, торопящегося набрать себе жизни побольше и сытости вдоволь. Не видит он драгоценную яшму, отражающую пламень солнца, не видит он, как она горит, не слышит поступь и шелест выцветшей, разодранной юбки. Не видит он блеск серебра, не слышит он, как звенит серп, когда опускается на его шею.
   Граница между ее разумом и некоей памятью, хранящейся в потайном месте, помутилась, прошла рябью, и терпкие наваждения угасли, оставив Агнессу одну среди полей, набирающихся сил. Картинка мутная, серая медленно проявлялась, наполняясь цветами, а Агнесса чувствовала себя в движении колосков, в палящем солнце, в застывшей воде, но не чувствовала себя человеком. Ее сущность расплылась в пространстве, и она двигалась как привидение, скользя в невидимых потоках, что грозило ей остаться обрывками на ветках как забытые тряпки или вовсе как одуванчиковые семянки разлететься по миру.
   Ее несло по знакомой до боли тропинке, сквозь чащу - пустую и тихую к заводи. Этот бережок у вербы, с мостком и тихой водой был оглушающе пуст. Мысли о Эдейрне, воспоминания об этом игрушечном господине ниточками потянули, заставляя ее как марионетку подняться из иллюзий, ожить, вернуться и позволить им снова разъедать ее как ржа. Она думала, пережевывала мысли и надеялась на случайную встречу - на еще один подарок судьбы. Но нет, он не приходит "будто о том и знать ничего не желает". В душу ей навсегда запала та неровная мелодия свирели, болезненно касающаяся нервных отростков. Все больше и больше Агнесса начинала забывать, зачем она ищет его. Она погружалась в странный хоровод призрачных мыслей и домыслов и с каждым утром оказывалась в туманных холмах своего сознания, и ей с воспаленными мыслями приходилось себе напоминать, что это все призраки, насилу она заставляла себя вспоминать, что ей нужно найти его, чтобы спастись, а не для того, чтобы...
   Она никак не могла понять, что таится за этим "чтобы", но что-то обманчивое, зыбкое как топи болот. Что-то в ней такое же древнее как суеверия предупреждало ее держаться подальше от таинственной границы, от этой трясины. Кто-то, и даже не один, уже уходил на поиски этого Грааля и заблудился по дороге в неведомую страну, и, если она не хочет, пусть сохраняет бдительность.
   Агнесса выбралась из чащобки и отправилась по дорожке, ведущей к люпинам. Они колыхались от нашествия шмелей и пчел, атаковавших первые цветы. Она замедлила шаг у перекрестка, позволила холодному ветру обхватить ее, и, если бы она могла, она бы позволила ему унести ее на мягкое облако, скользящему по небесной глади. Она была одна, и она чувствовала себя свободной, биение чужих сердец больше не сдерживало ее, вся ее сущность готова была перелиться через края и затопить собой мир.
   Дорога, шедшая из деревни, уходила в холмы, поросшие бурьяном, пересекала сплошную стену леса и уходила до Стара Быстрицы, еще одной затерянной деревушки. Эту дорогу пресекала тропка, ведущая с берега, обхватывала широкой дугой обработанные поля и упиралась в лесок. Она была последним рубежом перед натиском репейника, тысячелистника и васильков. По ней же Агнесса и пошла твердыми шагами, мечтая где-то в глубине души раствориться, и перестать вести неясную войну. Что же в ней заставляло ее бороться? Откуда берется этот страх, заставляющий бежать?
   Влажная черная земля была исполосована бороздами, совсем скоро проклюнется горох. Кроме него и рапса здесь больше ничего и не выращивали, даже скот почти не держали. Одинокие коровы и лошади паслись на склонах холмов у железной дороги, когда местечко Радунице могло похвастаться более внушительным хозяйством. Стара Лиска старалась выжить только за счет замка.
   Вдалеке она уловила две темные фигуры. Она остановилась как вкопанная, испуганная внезапной ужасной мыслью, что впереди иные или ее давно почившие родственницы. Агнесса попыталась успокоить себя, что это местные жители идут к старому кладбищу, и неспешно, заставляя себе перебороть свой страх, отправилась за ними. Мало-помалу она различала все больше деталей. Широкие сарафаны с выцветшими желтыми цветами и подпоясанные узорчатыми лентами - такие носили местные старухи. Повязки на головах с кружевной тесьмой и выцветшие волосы, легкие как пух. И медленную походку, такую знакомую и родную.
   Агнесса ускорила шаг. Бабушка постоянно ходила со своими подругами то в лес, то на кладбище, редко посвящая в цели визита посторонних. Это были их дела, старушечьи, и чем они не занимались бы - собирали травы, заговаривали духов или еще что, посвящены в это были только они.
   Впрочем, Агнесса заторопилась, опасаясь, как бы старым женщинам не стало плохо вдали от деревни, в конце концов, годы брали свое.
   Лес осаждал деревню веками, его наступление отражали топорами, а он неизменно наступал, высылая свою передовицу из орешника и можжевельника. Дорога усохла до обычной тоненькой тропки, теряющейся в зарослях молоденькой крушины, ее и расчищали каждую весну, все равно лес стремился взять свое. Лес прозвали Этушкин, легенд о том было слишком много чтобы вычленить истинный ход событий, все они сходились к тому, что некогда дева по имени Этушка нашла здесь свою смерть, и теперь ее белая фигура бродит в лесу и так будет до самого судного дня. Было дело, Агнесса могла похвастаться, что видела в густом, прохладном сумраке елей, мелькнувшую белую фигуру. Может и привиделось, но Агнесса от этой очевидной мысли только отмахивалась. Путь к кладбищу уже давно затянуло паутиной еловых иголок. Из года в год его расчищали, и из года в год лес с неистовством бросался на него в очередной попытке проглотить. Мрачные ели обступили пятачок кладбища и подобно мстительным духам томились за низкой оградой. Старые, забытые могилы утонули в подлеске, только надгробия топорщились как чахлые деревца меж светлых рябин и черемухи. Птицы безмятежно пели, зазывая к себе пару, чтобы отпраздновать начало жизни в этом уголке, где властвовала только смерть.
   Запустение пустило корни, пускай старухи ухаживали за кладбищем, очищали надгробия от мха, вырывали сорняки и поминали умерших, с каждым годом уходили могилы глубже в землю, бурьян обволакивал их как второй саван, и немалая часть походила уже на небольшие холмики и отошли во владение леса. Старухи только откладывали неизбежное.
   Сначала Агнесса смущенно переминалась с ноги на ногу, потеряв из виду бабушку и ее подругу, но потом все же шагнула под сень раскидистой рябины.
   Они - бабушка и их соседка Клара уже сидели на грубо сколоченной скамье напротив крестов, обе сгорбившись тяжело дышали.
   -Вы бы не ходили в одиночку, - недовольно сказала Агнесса, - не ровен час завалитесь у могил.
   -Будешь еще своей бабке указывать что делать, девчонка, - проворчала бабушка, кажется совсем не удивленная появлением внучки.
   -Дети нонче избалованные, вона раньше мать и поддала бы за этакое, - прошамкала Клара.
   Агнесса демонстративно поджала губы, и окинула ту высокомерным взглядом, но старух заносчивость молодых только веселила.
   Клара была немногим младше ее покойной прабабушки, и ей уже вот-вот должно было исполниться век, а оно все еще была подвижна, крепка и умирать не собиралась. А еще говорили, что она хитра настолько, что могла бы обвести черта вокруг пальца. Агнесса, глядя на нее, в этом и не сомневалась, особенно сейчас, маленькие глазки под массивным лбом, ныне обмякшим как чернослив, смотрели на мир бегло, хитро и самодовольно. Клара была неприятна Агнессе из-за самомнения, которым обладали люди, ставившие себя выше всех и ее непрошенных советов.
   -Сядь, ты к родственникам пришла, - строго сказала бабушка, и Агнесса на долю секунды, снова ощутила себя маленькой девочкой, - скажи им доброе слово.
   Агнесса уселась на другую скамью, но из вредности не стала ничего говорить. Перед ней тонкий, тощий крест, черный с ржавыми разводами, страшный как сама смерть. Когда хоронили прабабушку, выл только ветер, а день был тихий, ясный. Последние листья сорвал еще вчерашний ветер и небесную твердь покрывали трещины из тоненьких веточек. Агнесса всматривалась в эту сухую паутину, сомкнувшуюся куполом над ее головой, зная, что под ногами яма, усыпанная тлеющими листьями. И прабабушка в гробу - высохшая, с пергаментной лицом и острым носом, похожа на куколку, из которой так и не вылупилась бабочка. Смерть и старость уродуют.
   Когда гроб тяжело опустился в раскрытую пасть земли, ужас заполонил голову десятилетней Агнессы и вырвался потоками слез. Впервые она ощущала, что нечто безжалостное и острое вонзается в грудь, вспарывает ножом створки ребер, и нечто страшное вырывает алую жемчужину. Позже черную пустоту покрыли известняковые наросты панциря, усеянного острыми длинными шипами. Что-то безвозвратно было утеряно, и Агнесса навсегда потеряла желание похожее на весело трепещущий огонек, согревающий ее плоть, желание жить в полную силу. Она промерзла и позволила голым ветвям опутать ее душу.
   -Все здесь лежат, - вздохнула бабушка, - и я прилягу.
   Прабабушка и прадедушка, их сыновья, муж тетки и их сын, а до них предки, которых даже бабушка не застала.
   -Весь род наш Орешники костями отстроил да бабскими слезами. Эх... только прабабка твоя... - старая женщина глубоко вздохнула, будто что-то мешало ей дышать, - боролась она, хотела отгородить всех нас от горькой этой судьбы. Брала грехи на душу, стыдно ведь говорить Анежка!
   -Говори, говори, Луцка, - подтолкнула ее глухим голосом Клара, - девки у тебя больно разбалованные, расскажи ей об Аничке.
   Люции Валента меньше всего хотелось посвящать внучку в детали. Они с матерью всегда молчали, боясь заводить разговоры, где бы даже мельком касались бы запретной темы, опасались разбередить в душе Агнессы мысли, а может быть даже воспоминания, которые, несомненно, погубят ее. Но глядя на высокомерную внучку, которая жила в свое удовольствие, не зная, чтС стояло за ее безмятежной и капризной жизнью. Более того, ей тяжело было нести свой груз знаний, воспоминаний в одиночку, она не решалась поделиться им с дочерями, пусть старшая и догадывалась о многом. Но Анежка могла бы, и узнать, может быть это заставило ее бы очнуться, задуматься лишний раз. Кто знает.
   -Стыдно говорить, Анежка, о нашей семье, потому что сроду счастливы мы не были, кроме мужиков. Это мне еще бабушка моя говаривала, пока слезами умывалась, вспоминала, как сестру замуж выдали за красавца, да как обычная девушка уехала в Радунице и все у нее там есть, а она, Катаржина, тут сидеть обязана. Потому что дом ей принадлежит, братья кто за гусями пошел, кто к черту в гости ушел. Приведут мужа как бычка и любим-нелюбим, а так и живи. Потому что дом наш, женский. Он и вашим должен был стать, да мать моя старалась отвадить эту ношу проклятую от нас, от вас всех. Получилось ведь, но за то ей покоя не будет до Судного дня, спаси Господи наши души.
   Агнессу обдало холодом. Она сидела неподвижно на скамейке, неотрывно гладя на тонкий крест, но перед глазами к и стоял черный призрак прабабушки. А ведь она с самого начала догадывалась, что умершее не возвращается так просто. Она понимала, что просто так бабушка не могла подняться и вернуться в родной дом. И поэтому сидела и слушала.
   -Клара-то права, - с неожиданной злостью сказала бабушка, - вы с Карольчей счастливые, кабы знали наши бабки, что внучка по любви замуж выходит да уезжает, прокляли бы вас. Чего всем пришлось пережить... да и мне самой. Старший брат мой... не помню я его, потому что еще не народилась, умер. Мать наша извела его. Придавила его в младенчестве.
   Слова градом падали на голову, Агнессе хотелось обхватить голову руками и бежать. Бабушка сейчас простыми, неловкими словами ломала, словно изощренными инструментами агнессин мир, то, что она думала есть и как она думала было. Была у нее прабабушка, добрейшая старушка, баловавшая их с сестрой и рассказывающая сказки, а теперь живи, Агнесса с мыслью о том, что эти ласковые руки убили собственного ребенка. Абсурд, и никак иначе она не могла об этом думать. Если это правда, то вот почему она теперь такая, подумалось ей.
   -Муж ее, отец мой, избил ее да так, что она три дня лежала, не вставая. Он-то любил ее, страшно-страшно, а она нет. И когда убила сына, первенца их, ох, что за буря в его душе поднялась, Анежка, ангел мой любимый! - старческий голос вдруг взметнулся с прежней некогда молодой силой, - как это страшно! Вся его любовь прахом стала, ненавистью! Он тогда и пить начал, колотить всех нас. А Аничку, матушку мою больше всех... - бабушка плакала.
   Ее слезы поразили Агнессу в самую душу, но она не решилась протянуть руку и погладить ее по тонким волосам. В ее душе тоже заметалась буря, ей хотелось сбежать и оставить свои представления не тронутыми, но уже было поздно, бабушкины слова как яд поражали клетки души.
   -Аничка красивая была, насколько красивой, настолько несчастной, Господи прости нас всех! - голос Клары походил на карканье.
   -Потом я народилась, меня отец никогда не любил, и потому что девка я и потому что сына он потерял. Потом сестра... он только злее становился. И наконец, сын! Вот тогда нам жизни не стало, отец, как обезумел, у матери отбирал, сам норовил растить. Да куда там!.. Умер и он... Мать моя, Аничка, и его сгубила, плакала она сильно, но куда ей было деваться. Долго она мучилась с отцом моим, долго, наконец, и его отправила за гусями. Вот тогда и все наладилось бы, но грехи ее такие тяжелые, что несла она до самой смерти черный платок.
   -Почему же?.. - Агнесса вскочила, - да ты сочиняешь, бабушка! Никогда бы она такого не сделала!.
   -Замолчи! - грозно прикрикнула бабушка, - что ты знаешь? Я вот знаю, чтС на роду нам написано было! Сделала, сделала! И не потому, что велено было, а потому что хотела меня уберечь и сестру! Сестру я сама отпустила, хоть отец не хотел, уехала она как можно дальше. А я Ондржея привела, мать за нас сына принесла, чтобы только мы счастливы были. Сколько мы молились, Анежка, когда я тяжелая была, чтобы я от роду последняя была, кто знает. Но глупая Надея получилась, переняла наши знания, и оттого сын у нее умер. На Марту последняя надежда была у меня. Ох, знала бы ты как боялась я, что Ондржей узнает, что у нас в роду сыновья только по мужской линии путевыми рожаются, у баб только девки. А сейчас не боюсь! Скоро и я за гусями по миру отправлюсь. Но он всегда дочек своих любил, и внучек, даже больше чем внуков. Марту как отвадило от деревни, уехала в город, да там и осела. Но это за нее и за вас, Аничка второго сына и мужа сгубила. Вы внучки свободны, прервется на Надее знания. За тебя, Анежка, она переживала, на убогую Луну родилась, когда солнце ушло. Помню я, она на звезды смотрела... что-то видела, строго перед смертью велела за тобой глядеть, чтобы далеко в поля не уходила, чтобы в лес тебя черный этот не пускала, чтобы глазом никто не попортил. Карольче-то что? Она сильная, с нее все сходило, она как мать ваша, Марта. У нее судьба моей сестры - хорошая. Десять лет Аничка тянула, чтобы тебя уберечь от всего. Да ты еще хуже Каролины, далека от всего. Никогда бы не простила себе если б ты как Надея нахваталась чего, и это после всех грехов матери моей.
   Агнесса до боли прикусила губу. "Поздно, не доглядела ты бабушка, а я уже столько всего знаю, столько всего, что скоро наверняка прилягу здесь под черемухой". Вот почему теперь прабабушка ходит, вот почему у нее лицо черное, потому что детей своих сгубила, она к Агнессе прямо из ада прибыла.
   -А как долго она умирала! - воскликнула Клара.
   -Не могла она никак умереть, Бог душу не принимал. Тогда мы с Ондржеем ночью перенесли ее в пристройку, он часть крыши разобрал. А под подушку я цветы подложила, которые на Успение собрала, Дева Мария сжалилась тогда и душу прибрала.
   В другой день, Агнесса решила бы, что бабушка бредит, сочиняет или от старости приукрашивает детали. Сейчас уже нет, ее тревога только усиливается, и она уже беспокоится о себе, а не о бабушке и уж тем более об умершей прабабушке.
   -Ну что же помимо неупокоенного родственника, теперь появились проклятья и знания, да и бабушка вдруг оказалась убийцей, - Агнессу не смутили убийственные взгляды старух, - зачем она это сделала? Что ее подтолкнуло?
   Она чувствовала, что ее охватывает гнев, не совсем ясный, не совсем понятный, но она злилась и злилась, пожалуй, на весь свет.
   Старухам явно не хотелось говорить больше из того, чтобы было произнесено.
   -Так оно всегда было, - нехотя начала Клара, - тут вот, пока замка не было, дикая глушь была, дорога из Быстриц до Радунице опасной была, да и жилье само не радовало. Да вот скажи, к кому идти коли они житья не дают? Повелось от умных женщин, от пастухов, да мельников ходить и договариваться, а потом и вовсе ограждать земли-то от костоломов проклятых. Так оно и передается, ну знание, - нетерпеливо пояснила она, - кто-то позабыл, кто-то на других понадеялся, а забывать никак нельзя было.
   -А кто помнит, тот глубже в это затягивается, как в топях, - сумрачно добавила бабушка, - и становится проклятьем, это потому что те, грешницы, покоя теперь не знают, за то, что с нечистым духом связались. А как иначе? Но они-то требуют, чтобы и мы себя заклали как они себя. Века идут, Анежка и мы знать не знаем, что будет дальше, будем ли мы или будут уже другие. Мать моя правильно рассудила, леса все дальше, а пашня все шире, раньше отсюда в город едва кто мог уехать, а коли завтра уклад изменится, стоит ли себя тревожить?
   -Она хотела с себя начать, Пастыриха, которая следила за всем, на тот свет отправилась. Была я на ее смерти, мучилась так, будто ее уже черти калеными щипцами терзали. Не получилась у нее, тогда Аничка за детей и взялась. Она такая была, упертая, сильная.
   -У нас Анежка должны наследовать девочки, а если мальчики есть, то их из дома отсылали, не губили, нет. Братья мои, да отец жертвы были - за всех нас. Такова судьба у дома этого.
   Агнесса тяжело и глубоко вздохнула.
   -Наш род... защищал деревню?..
   -Договаривался, - терпеливо пояснила бабушка, - да таких много было. Сейчас-то все уже позабыли. Только старухи помнят.
   -С кем договаривались наши предки? - наседала Агнесса, но ответ она уже и сама знала.
   -С демонами. Проклятыми. Нечистыми.
   -Получается, теперь с ними и не надо договариваться? Больше они не представляют угрозу?
   -Уходят они, внучка, вместе с лесом и старыми деньками. Умирают и они. Когда я была молода, помню лес трещал и выл, то лесной помер. Не о чем уже торговаться. Даже домовые не ворчат как в дни моей молодости. Все тише они. Вот мать моя и взялась, чтобы всех нас защитить. Они-то уходят, а родственницы остаются, сыновья на откуп пошли.
   -А Пастыриха, кто это?
   -Мура, ведьма то бишь. Сношалась она с нечистыми, зато все их секреты ведала. Злые-то бабы были, муры, но в деревне хоть дети не пропадали и молоко не кисло. Кто слово злое им скажет, тот мучится спиной будет, а кто угодит, тому удача улыбнется. Но и страдали они сильно от нечистых, мучали те их, потому что на два двора жили. Но в Орешниках никого из этого племени не осталось. Последняя дитя не приютила, а своего еще в чреве вывела. Если бы не пошла с гусями по миру, так бы еще призывала тех, кто помнит и знает продолжать дело нечистое.
   -Хорошо. Хорошо, я поняла. Наши предки задабривали этих проклятых и из-за этого они... не могут уйти с миром?
   -Грешное-то дело это. Они теперь домовые, рарашеки. Но прабабка кровью откупилась.
   Все сложилось. Агнессе вдруг стало тошно. Прабабка жизни положила ради нее... так вот почему она пришла! Давно они с бабушкой ходили в церковь, на проповедь, и священник говорил, что мертвые возвращаются, когда видят, что живые погрязли в грехах... Но какой ее грех? Только в том, что она однажды повстречалась с Эдейрном? Потому что она пытается договориться с нечистыми, когда прабабушка пыталась ценой собственной души и жизней своих детей откупить их. Ужас, едкий и черный, опутал сердце. Она не по своей вине совершила что-то страшное и пусть она никак не понимала что именно, все же осознавала что повернуть назад у нее не выйдет.
   -Что это значит, родилась на ущербную Луну?
   Скрежещущий голос существ, некогда давших жизнь ее предкам звучал в ее голове, и вряд ли что-то могло выжечь его и слова, что он выводил "на ущерб родилась".
   -Ты, когда на свет появлялась, мать знаки высматривала. Апрель месяц благосклонный, но родилась вечером. А вечером только Луна и звезды. Луна убывающей была, а еще высмотрела дурную звезду, но Дева Мария оградила, она уже заходила. Двоякий это символ - может беда тебя миновать, а может и нет.
   Такая новость не огорошила Агнессу, она и вовсе припозднилась. Пришла бы она неделю назад, и Агнесса не выходила бы из дома, и наверняка уберегла себя от глупой встречи с Эдейрном. Она с тоской подумала о Гержмане. Если бы он не оказался таким идиотом, он мог бы ей помочь. Наверняка в ходе своих "исследований" он успел многое понять о мире, пусть Агнесса и взирала на него с легким превосходством и снисходительностью - она-то видела все своими глазами, знаний ей категорически не хватало.
   -А правда, что людей эти ваши нечистые похищают? И что они с ними делают?
   -В услужение берут, - сказала Клара, - или свадьбу играют, всякое бывает, но счастья от того не ждут, одни только беды. Так оно испокон веков идет - нечистые зло насылают, а мы только что защищаемся, но даже если миримся, никогда добра не случается.
   "Может быть, он все же жив, может быть я даже смогу его спасти", думала Агнесса без всякого энтузиазма.
   -И Вендуше?
   -Ее леший уволок да поцеловал, да так она и окосела, - озвучили бабушки уже третью версию.
   Они все замолчали. Агнессе было о чем подумать, и она, уставившись на маленького паучка, которой торопливо сновал по краю могилы и прятался за крохотными листиками раздумывала. Пауков она боялась, но тяжелые мысли не давали ей возможности поднять ногу и придавить крохотное создание. Получается история возвращается - как ее предки связались с этими нечистыми, так и она пошла по этой дорожке. Прабабушка наверняка на нее обозлилась и требует... Агнесса не очень-то и понимала, что той нужно. И снова она остается одна, она ни за что не признается бабушке, что попала в беду, уж точно не после откровений. Но если ее родственницы умели договариваться, значит и она сумеет? Агнесса решила зайти издалека.
   -Один мой знакомый, довольно глупый, интересуется потусторонними вещами, начитался недавно о лесе, Зеленый Врех называется, говорит мол он необычный. Но не знает, где он находится...
   -И слава Богу, - неодобрительно отозвалась бабушка, - это Дева Мария его оберегает, глупого, потому что в такой лес идти, все равно что за смертью собираться.
   -Так он существует? - навострила уши Агнесса.
   Старухи задумались.
   -Я о таком сроду не слыхала. Может он и есть.
   Агнесса помолчала некоторое время, надеясь усыпить бдительность старух.
   -Раньше говорят весь материк был сплошным лесом, а люди жили в крохотных пустырях, и дороги им приходилось буквально отвоевывать топором. Даже не верится.
   -Это верно. Я еще помню, как Черный Лес, в Стара Быстрице у самых домов темнел, а как была на похоронах в последний раз, так он уже так далеко-далеко виднеется.
   -Сейчас больших лесов и не осталось.
   -Э, не твоя правда. Самым большим по праву зовется Черный Лес у Стара Быстриц, это потому что к нему прилегает наш Кривой Лесок, у Сазавы который. Далеко он идет прямо по реке.
   Его-то Агнесса знала, они никогда туда не ходили, ведь там хоронили самоубийц. Она поежилась, возможно Зеленый Врех начинается совсем рядом от дома. Тут уж Агнесса и не знала, надо ли ей отправляться к Быстрицам или начать отсюда.
   -Со стороны Быстриц один только ельник, темный-темный как смоль, так его и прозвали. Но страшный жуть, столько мертвых деревьев да валежник, рядом с ним только странные навроде Вендуше селились.
   -Значит самый большой? - Агнесса позволила себе нотку сомнения.
   -Как оно есть! Говорил мне кто-то что больший самый на юге - Прадедов, да как бы не так, это они хитрят.
   -А чего твой знакомый от них хочет? - вмешалась бабушка.
   -Поговорить, - ляпнула Агнесса первое что в голову пришло.
   -Вот дурак.
   -Сегодня канун Егория Вешнего, - сказала бабушка Агнессе, - лучшее время чем сегодняшняя ночь для встречи с демонами нет! Это Богом и Богородицей завещано еще, Егорий стада на выпас впервые выгоняет, тогда и люди на поклон к лесному черту идут, договоры плести. Да только дорого это обойдется.
   -Покойный Йиржи ходил из года в год, ловко он с ними торговлю вел. Всегда у него стада целы были, да и заблудившегося теленка или ребятенка найти мог как если бы сам заблудил.
   -Только он ночью ходил. Все остальные на самого Егория по утру ходили, боялись. Ночью-то у них силы много, а днем уже и Егорий вышел, боязно им лишний раз пакостничать. Но только ночью у них можно было выторговать побольше и поценее, любят когда смелые к ним приходят. Днем цены больше, Анежка, да на всякую мелочь.
   -И что прямо лесной черт с Йиржи разговаривал?
   -Это кто тебе скажет? Не веришь? Ну и не верь, целей будешь.
   -И что надо сделать когда идешь договариваться?
   -Мы-то и не ходили никогда, только за травами. Вот завтра пойдем за сбором. Когда в лес заходишь, всегда кланяйся Анежка, скажи "С твоей помощью, лесная сила", и тихо себя веди. Но если повстречаешь борового, надейся на божью помощь. Обманывать он любит, да все они такие, запоминай каждое слово, но самое главное помни самые первые слова, но запомни никогда им не верь, Анежка, они все лжецы.
   XII. Терн и Рябина
   Черт когда-то уже видел эту картину, быть может это от лавра все еще не выветрившегося из его головы, но он уже видел когда-то и черную ночь и девчонку - о! он ее несомненно узнал! - спешащую вдоль рапсового поля. Не будь он так опьянен Вероникой, тогда может быть он догадался бы предупредить Рутгера, но нет - Вероника и абсент брали над ним верх. Впрочем, он и не слишком-то старался, а всего лишь позволял части своего сознания наблюдать за удивительно черной ночью.
   Бригелла пререкался с городом, который он обвинял в жульничестве, обмане и прочих нехороших вещах, а город смеялся ему в лицо и внушал тому, что он слишком многое себе возомнил. Но вот оба утомились от разговоров и друг от друга, и Бригелла отправился в своей театр, а город с нетерпением ждал новостей от своей заостренной рябиновой палочки. Его горгульи застыли уродливыми изваяниями на деревьях Зеленого Вреха и на разрушенных сводах романской церкви.
   Святые на фасаде крохотной церквушки Волчьего Угла беспокойно переговаривались, ведь ночь была удивительно черной и звезды горели как никогда ярко. До полной Луны, что низко висела над ветвями далекого Этушкиного леса, не хватало крохотной полоски.
   Другая Луна - злая и насмешливая угасала, от нее оставалась изогнутая линия.
   Черт, отдаваясь поцелуям Вероники, мог поклясться, что уже видел на небе Деву. Она же в свою очередь могла поклясться, что эта ночь волшебная. И она помнила ее.
   Эта ночь опасная, черная и волнующая, будто ветерок колыхал театральный занавес. А звезды полны болезненного света. Агнесса не чувствовала земли под ногами, пугающее наваждение охватило ее, и она вдруг обнаружила, что идет по небу. Небесные человечки проплывали мимо нее, с удивлением взирая на девушку из крови и плоти. Орион бежит под ее ногами - исполин с мечом, он преследует семь небесных нимф - Плеяд, но за ним неотступно следует посланник гневливой Артемиды - Скорпион. Но Агнессу не волнуют космические страсти, ее волнуют земные. Земля над головой озаряется тысячью вспышек и огоньков - проклятые танцуют в траве и цветах, привычно радуясь очередному празднику и надеясь, что люди придут и на этот год. На день святой Вальбурги они покидают дома, а на Вешнего ждут гостей. Они пляшут и смеются, но стоит показаться человеку, как прячутся и ждут. Смотрят, куда он идет и сдерживаются изо всех сил, чтобы не напугать.
   Лес же казался живым чудовищем, огромным черным скатом, лесным рифом, чьи ветви шевелились, изгибались щупальцами актинии, прорезали воздушную гладь, готовые схватить свою добычу. Агнесса кометой полетела вниз, и Черт ведь мог бы ее поймать, он и хотел ее поймать, боль от потери драгоценных экспонатов все еще терзала его, он уже протянул руку, чтобы схватить за кружевной рукав, но Вероника перехватила ее, укусила за запястье, и в ее глазах он увидел отблеск серебристой Луны.
   Агнесса бывала здесь, пускай никогда и не заходила в чащобу, но видела ровные линии деревьев, поднимающихся по холму, сейчас же она не узнавала его. Тьма - черная-черная, непроглядная страшная собралась среди тяжелых еловых ветвей. Ступить под их сень означало приговорить себя. Привычная робость вернулась к Агнессе, пока она разглядывала исполинские деревья, подпиравшие небесный свод. Их кора напоминала горный рельеф, складывающийся в странный, но не ясный рисунок. Агнесса тщетно всматривалась, но никак не могла понять, просто ли это древесные линии или же тайные слова, и эта загадка раздирала Агнессу. Лес казался ей вывернутой наизнанку пирамидой, чьи стены покрывали иероглифы выписанные зеленым пигментом, она касается пальцами листьев, иголок, веток - линий древнего художника, чьи кости истлели в потоках времени; касается и гадает в тысячи бесплотных догадок что они шепчут тому кто может услышать их голос. Чувство благоговения и суеверного страха охватывает Агнессу перед этими совершенными колоссами, несущими тайну, но она знает как склонить голову перед ними - не из собственного ничтожества, а из восхищения.
   Она вытащила из корзинки завернутый в салфетку здоровый кусок белого хлеба, испеченного бабушкой и тщательно посыпанный солью, и уместила его между корней. Потом низко поклонилась и сказала:
   -С твоей помощью лесная сила.
   Лес молчал, только доносилось тихое уханье совы, и Агнесса ощутила будто готова ступить в темный проход, ведущий в погребальную камеру, сложный и полный опасностей. Сердце иступлено стучало, ей оставалось только гадать, что она найдет под черными ветвями.
   Корни змеями вились под ногами, норовя обхватить ее за лодыжки и утянуть за собой под землю. Страх нарастал, и Агнесса перестала слышать саму себя, ее оглушал бешеный стук сердца. Деревья, будто живые, сплели свои ветви, прижались стволами друг к другу, и ей хватило всего пару шагов, чтобы заблудиться, и уже больше не найти дорогу домой. И все же она идти вперед, к сердцу леса.
   Идти было тяжело, тьма опутала глаза плотной повязкой, Агнесса, запинаясь, на ощупь пробиралась сквозь папоротник и бруслину, ветви колючими лапами ощупывали ее лицо, цеплялись за волосы. Ее захватило отчаяние, не зная куда идти, не зная, что она ищет, Агнесса обрекала себя на смерть. Пусть даже ночь пройдет, хотя ослепленная она не верила, что день вернется, пусть она останется в живых, то ей все равно никогда не выбраться из этого массива. Он поглотил ее как огромный кит и ей суждено медленно разлагаться в его мшистом брюхе. "Если бы случилось чудо", думала она, запнувшись о толстый корень, "как тогда, на Небесной реке, если бы снова нашлась барка из ливанского кедра".
   Паника нарастала от каждой случайной мысли, слепота давила на нее, деревья подбирались все ближе, теснили и загоняли в клетку. Скоро ветки оплетут ее, свяжут, подвесят, и лес подобно гигантской венериной мухоловке медленно переварит ее.
   Агнесса не знала, но, несомненно, ей было бы любопытно узнать, что лес, который называли то Черным, то Кривым, то еще каким, имел свое собственное имя, коим его все и называли - Зеленый Врех. Пусть многие полагали, что он просто старый и самый обычный, пусть большой, пусть окружен сказками, но все же просто скопление деревьев. Он был больше, чем представляли себе старые женщины, дороги страшными шрамами исполосовали его тело, расчленяя на куски. И он был намного старше, чем думали люди. Появился он, расправив свои зелено-черные крылья еще задолго до того, как появился вид homo sapiens. Он защищал себя, древнюю рощу из причудливо переплетенных елей, сосен, дубов и можжевельника, наращивая вокруг себя каждое столетие новые и новые деревья, похожие на зубчатые стены. Люди были для него открытием, и не самым приятным - они приходили, вырубали его пальцы и руки, собирали его "глаза", выкорчевывали и разрывали его плоть, опаляли огнем, а он мог только поднимать вновь и вновь своих солдат, выращенных из его корневища, мог только ловить отдельных людишек и убивать. Скоро в нем завелось существо, которое называли Вольной Старухой - и оно без жалостно убивало всех, кто заходил в его тело. И скоро ручеек нежеланных гостей истончился, и лес мог снова впасть в сон, под охраной жестокого существа. Откуда оно взялось - выросло из его мицелия или же из спор, занесенных из неведомых стран, лес и не знал, но они сосуществовали в идеальном симбиозе. Помимо старухи здесь жило множество существ, но их Зеленый Врех зачастую привечал или же не обращал внимания, полностью полагаясь на Старуху, которая выгоняла паразитов. Вторжение Агнессы он не ощутил, люди порой забредали на его окраины и тут же покидали, чувствовал он только каменных существ, примостившись на ветвях и на руинах, это были горгульи с Собора Святого Адальберта. С городом, посланником которого они являлись, его связывали сложные отношения, с одной стороны город являл собой все, что он так ненавидел, с другой стороны сдерживал в своем теле людей, не давая им лишний раз проникнуть к нему. Такого взаимоотношения как было у города с различными существами, у него не было, и потому он решил, что каменные уродцы прибыли с вестью к одному из жителей, и поэтому он снова окунулся в тяжелую дрему.
   Часть ее, пораженная болезнью дергалась в страшных судорогах, и Агнессе некуда было деваться, она выпустила из себя-кокона бабочку. Ее глаза обжег блеклый, но безжалостный свет - мир трансформировался, откуда-то выглянула невидимая сквозь плотный купол ветвей Луна, чей свет проскользнул сквозь крохотные трещинки, и осветила рельеф коры, переплетенные корни и ветви. Но этого света было недостаточно, он только обрисовывал наступающую стену исполинов, среди которых Агнесса казалась муравьем. Она подняла голову, но небо сливалось с верхушками деревьев, и тонкий, как паутинка лунный свет струился, опадая на листья. Удушливость тьмы слегка рассеялась, и Агнессе словно стало немного легче дышать, видя силуэты окружающего мира. Идти ей все равно было нелегко, она постоянно спотыкалась, проваливалась в мелкие ямки. И тишина стояла лютая и страшная, даже ее собственное дыхание затихало, стоило ему вырваться изо рта. Агнесса казалось, что ее жизнь теперь заточена в этом лесу. Теперь смысл ее жизни сойдется только на бесконечном хождении в черной чаще. С такими безрадостными, тянущими мыслями она заметила тусклый блеск, скрывающийся под лопухом. Она замерла перед ним, боясь даже дотрагиваться до широкого листа, она не могла даже представить, что таится за ним. Но, в конце концов, она одна без какого-либо чувства направления в люминесцирующем лесу, полностью безоружная, и ей предстоит играть со смертью. Дрожащей рукой она сорвала лопух и тут же отскочила. Но через секунду она поняла, что ее опасения были напрасными - это был цветок сон-травы, ветренницы. Он блекло сиял пурпуром, и казался маленьким волшебным фонариком. Агнесса настороженно склонилась над ним, осмотрела со всех сторон, но цветок казался самым обычным за исключением сияния. И все же она не стала его трогать, пусть ветренница и являла собой удивительное зрелище, и у Агнессы дух захватывало от него, но она все еще была в своем уме. Оставив цветок позади, она отправилась дальше в чащу.
   Она уже и позабыла, что она искала и зачем она сюда пришла. Лунный свет мягкой, но прочной сетью опутал ее, натянулся как струны арфы, и тихо звенел хрустальной песней. Мелодия настойчивая и тихая где-то на задворках разума, смешивалась с шорохом голосков, шепотков и обрывками печальных песен, приносимых ветром, блуждающим в кронах. Агнесса против своей воли прислушивалась к ним, пытаясь разобрать их как странное ожерелье и осмотреть каждый голосок и каждое слово, и она теряла свои собственные мысли. Она забывала кто она, зачем она здесь и кого она ищет. Она снова и снова хваталась за далекий образ Эдейрна, который должен был вывести ее из этого сумасшествия.
   На ее пути все чаще встречались островки сон-травы, мягко сияющих в подлеске, теперь они не завораживали ее, не удивляли, они пугали и тревожили, Агнессе все больше и больше начинало казаться, что это ловушка для незваных гостей. Эти проходы, изукрашенные знаками, несомненно сторожили духи и боги. Ей хотелось уйти глубже в лес, подальше от этих светлячков. Но это означало, что она окончательно потеряется во тьме. Мало-помалу, но цвета возвращались, разбавляя ночь, и Агнесса замечала и белые венчики болиголова и крохотные чашечки кислицы, и сиреневатые кувшинчики борца, и зонтики сныти, распускающиеся в ночной тиши. Если бы она попала сюда на Ведьмин Костер или Вальпургиеву Ночь, ее бы заворожило буйство красок, расцветающее под плотным покрывалом ночи, расшитым звездами-камнями. Волшебная ночь не скрывала цветов, а наоборот питала своей магией, заставляя их цвести и сиять подобно одинокой луне. Ночь, когда пробуждались великие силы. И в эту ночь она бы никогда не смогла бы покинуть лес.
   Исполины медленно отступали, и неожиданно для самой себя Агнесса оказалась у редкого лесочка. Лес будто бы просел, образовав редкое, светлое пятно, выделяющееся даже ночью. Деревья походили на спицы - тонкие, высокие, с редкой листвой, так будто их объели, к тому же стволы клонились кто куда, словно кто-то в беспорядке натыкал в землю. Неприятный запах поднимался от лесной подстилки, и меньше всего ей хотелось уходить из плотной тьмы исполинов. Но здесь ей было лучше, свободнее, и панический страх и наваждения ослабли.
   Она аккуратно спустилась с обрыва и медленно побрела к диковинному леску. Стоило ей подойти к первому же неровному ряду косых елочек, как правая ступня едва не ушла в мягкую землю. Агнесса в ужасе рванулась назад, и едва не упала спиной в заросли крапивы.
   Она услышала глухой всплеск где-то в дали и решилась снова подойти к леску. След, оставленный во влажной, мягкой земле заполнился водой. Сомнений не оставалось, впереди топи.
   Агнесса задумчиво почесала щеку. Идти через них, дальше в лес было бы глупо, лучшим решением казалось обойти стороной этот участок. К тому же Агнесса припомнила болтовню Каролины о возможном кладбище. Нет уж, обойдет она их. Но оказалось это не так просто. Агнесса попыталась обойти топь с кривыми елями по кромке, но исполины и их корни похожие на толстых огромных змей впивались в самую топь, образуя своеобразные мангровые заросли, через которые Агнессе было не пробраться. Она беспомощно вглядывалась во тьму, но та оставалась молчаливой. Девушка уже начала подумывать вернуться обратно, но возвращаться в удушливый кокон ей не хотелось. Ей хотелось уже покончить со всем и вернуться домой. Мысли о доме были единственной путеводной звездой в этом царстве мрака, но все же Агнесса ощутила, что зашла слишком далеко. Может быть, она зря полагала, что лес равнодушен, может он умеючи заводит ее в ловушку? Может где-то в чаще ее дожидается лесной черт, пожелавший закусить ее плотью. Особого выбора у Агнессы не было, и она выбрала ветку покрепче и навалилась на нее. Треск потонул во тьме. Она понимала, что такие варварские выходки выйдут ей боком, поэтому она попросила прощения у дерева и погладила рваную рану на коре.
   Веткой она попыталась определить сухие места пригодные для перехода. Это было увлекательным действом, и Агнесса с головой погрузилась в эту игру, похожую на шахматы. Скоро она обнаружила воду в лунном свете похожую на ртуть, и ей все труднее и труднее становилось отыскивать отмели. Скоро, несомненно, она окажется в тупике. Агнессу пугала перспектива ступить в болотную жижу и брести по ней до леса. Вдруг она ядовита, вдруг в ней водятся пиявки или что-нибудь похуже. Агнесса оглянулась назад, надеясь рассмотреть в лунном свете сколько она уже прошла, и вздрогнула. По исполинскому дереву медленно ползло косматое чудище. Агнесса видела только густую, лохматую шерсть слабо светящуюся во мраке и отражающую лунный свет. Этого ей хватило сполна, дрожа, она отвернулась и торопливо побрела дальше, надеясь, что уродливое создание ее не приметило. Страх подгонял ее и служил ей плохим спутником, пару раз она едва не угодила в воду.
   Отмели поднимались все выше из воды, однако они все были изрезаны каналами и ручейками, и Агнессе становилось все сложнее перепрыгивать, с каждым разом она рисковала оказаться в воде. Скоро она обнаружила и следы жизнедеятельности... людей ли, нелюдей ли. В тощие деревья, уходящие прямо в воду, были вбиты крохотные скобы, к которым привязали лодчонки - от ореховых скорлупок, до корабликов похожих на игрушечные модели. Агнесса осторожно присела, но даже этого легкого движения хватило, чтобы легкие лодочки беспокойно подпрыгнули. Брать их в руки Агнесса не решилась, вдруг где-то прячутся сторожа, а ввязываться в драку даже с миниатюрными существами, она не хотела. В неверном свете луны, она смогла лишь разглядеть, что все они были выполнены довольно грубо и просто, такие, пожалуй, могли смастерить первобытные люди, когда открывали для себя возможности водной переправы. Находка заинтриговала Агнессу, то, что она с высоты своего роста воспринимала как топи, для кого-то это было дельтой реки, а может и целым морем. Такая картина и разница в восприятиях впечатлила Агнессу. Большую часть жизни она изучала другие культуры, различные по своему мироощущению, но все они были уже давно мертвы, и вся их история осталась в клинописи или иероглифах, а теперь она имела возможность полюбоваться на новую, неведомую никому, цивилизацию. Кому же принадлежали лодчонки? Как выглядят их хозяева? Куда они отправляются на этих лодках? На промысел, в путешествия? Рыбачат или охотятся? Значит, в этих мелких водах водится какая-то пища. Агнесса заметила даже во мраке, что вода была не грязновато-болотистой, а чистой, речной.
   Уже через несколько шагов, Агнесса стала встречать и другие следы - крохотные ленточки, повязанные на низкие ветви, резные медальоны. Она останавливалась и с жадностью разглядывала каждую находку, полностью позабыв о своей цели. Агнесса разглядывала орнаменты и узоры, вытканные и вырезанные, как она предположила, на вотивных дарах. А ведь это могло быть и предостережением, и подсказкой, и направлением. Агнесса старалась запомнить каждую мелочь и каждую деталь, чтобы позже зарисовать. "Она могла бы написать книгу!", возбужденно думала Агнесса, едва сдерживаясь, чтобы не взять с собой хотя бы один медальон. Вряд ли бы иные обрадовались обнародованию их существования со всеми, едва ли не интимными, подробностями, и уж тогда бы ей точно конец, но сама мысль оставить хоть какой-то след в науке, воодушевляла.
   Кривой лес и топи становились все живее, и Агнесса полагала, что вот-вот выберется к обжитым землям. И может быть, она встретит человечков. "Homo Parum" назвала она их. Жажда нового рассеяла морок, в который ее поймала луна, но она снова позабыла, зачем пришла, ее куда больше интересовала иная культура. Наконец меж искривленных деревьев  она обнаружила обрыв. Воды некогда подмыли склон, и земля вместе с торфом обвалилась вниз, и теперь с него срывался крохотным водопадиком ручей. А потом рекой втекал в озерцо, где на отмелях простерся городок.  Для Агнессы он выглядел кукольным домиком, но вглядываясь в расплывающиеся очертания, она разглядела отдельные домишки из дерева и глины, слепленные друг к другу, будто своеобразные термитники, только усложненной формы. В крохотных оконцах горел зеленоватый свет, которые едва разгонял ночную тьму, и все же она видела, что город был жив и тут и там мелькали тени, которые выхватывал лунный и зеленый свет, и растворялись в ночи. Звуки, окружавшие городок едва достигали ушей Агнессы, это была тихая мелодия, к которой примешивались резкие возгласы дудочек.
   Сердце зашлось где-то в горле, и Агнессу захватил восторг и возбуждение. Она с жадностью всматривалась в эту картину. Маленькие человечки живут в затопленном леске, который служит им и домом и местом промысла, у них своя культура - одежда, украшения, божки, которую Агнессе только предстоит изучит. И от этой мысли сердце заходилось где-то в груди. Она даже не представляла, как взаимодействовать с ними, наверняка они говорили на своем языке и наверняка видели в ней угрозу. Она огляделась, и ее внимание привлекли светящиеся шары, едва видимые среди хмурых елей.  
   "Блуднички", догадалась она. Рассказы о шальных огоньках, блуждающих на полях и болотах были весьма популярны, даже ее собственный дедушка любил вспоминать, как по молодости едва убежал от нечистых духов. Агнесса не слишком-то верила в подобные сказочки, полагая, что всему есть объяснения. Болотные духи вполне могли быть биолюминесценцией, а не душами умерших. Только вот сейчас такие мысли совсем не утешали. А ведь она даже и не вспомнит к чему эти истории приводили, их было так много, что Агнесса по привычке пропускала их мимо ушей, но, несомненно, как и все потусторонние явления, они были или хорошим знаком либо что скорей всего плохим. Агнесса даже разозлилась на себя за такую глупую мысль.
   Блуднички, разумеется, не стали дожидаться, когда Агнесса воскресит в памяти нужные подробности, они пятнами блеклого огня разрезали тьму, устремившись к ней. Агнесса собралась уже уносить ноги, как они упали перед ней, и она узнала в них светлячков.   Тех самых, что спасли ее и вывели домой. Светлячки тоже вспомнили Агнессу и как живые мячики запрыгали вокруг нее, тихонько хихикая. Агнесса еще никогда в жизни не испытывала такого облегчения, что даже едва не расплакалась, готовая расцеловать светящиеся шарики.
   -Знали бы вы как я рада вас видеть, - тихо сказала она им, и они в восторге закружили вокруг нее.
   Агнесса соображала быстро. Раз уж однажды они ей помогли, значит и во второй тоже могут. Когда она собиралась предпринимать свой отчаянный крестовый поход, то она как богатый рыцарь снабдила себя необходимыми вещами. Корзинку, которую она тащила с собой была полна всевозможной ерундой, которая по слухам помогает при встрече с нечистью. Откровенно говоря, она сомневалась в их действие, но она ничего не теряла, взяв их с собой. Жизнь странная штука, в которой сложно что-либо предугадать.  Агнесса, покопавшись в корзинке, вытащила несколько монеток, новых, старинных у нее никогда и не было, но она все же надеялась, что светлячки согласятся и на такую оплату.
   -У меня есть монетки, - показала она им, - а взамен отведете меня туда, куда мне нужно?
   Светлячки запрыгали, раздался приятный хрустальный звон, и Агнесса догадалась, что это знак согласия.
   -Я ищу Ночного Охотника, мне сказали, что он здесь, в лесу, - как можно тише сказала Агнесса, боясь, что ее услышат те кому эти слова не полагается слышать.
   Светлячки на долю секунды замерли, а потом вдруг сбились в кучку, и их сияние начало мелко подрагивать. Агнесса без всякого труда поняла, что они трясутся от страха.
   -Ага. Вы его боитесь, правильно?
   Светлячки дружно запрыгали.
   -И не проведете?
   Они неуверенно подпрыгнули.
   -Ладно, пусть так, - согласилась Агнесса, - может быть, тогда покажете правильную дорогу к нему?
   В тот раз они радостно подскочили, захихикали и закружили вокруг нее. Агнесса самодовольно перехватила корзинку. Как же все удачно сложилось, светлячки наверняка знают безопасную дорогу, и может быть даже короткую.
   -Ну, тогда идемте, только я вот по воде ступать не могу.
   И как в прошлый далекий раз, светлячки змейкой поскользили вперед, только в этот раз по отмелям, а Агнесса поспешила за ними. Городок исчез, и она снова оказалась под сенью уродливых, искривленных деревьев. Шла она теперь намного быстрее, светлячки легко скользили по мелям, и ей больше не нужно было нащупывать твердую землю, но палку она все еще держала при себе.
   Агнесса не могла даже сказать сколько они бродили среди мелких водных потоков, прежде чем вышли к широкой заводи. Она была чернее неба, недвижимая, непроницаемая и испещренная кочками и островками. Светлячки запрыгнули на бережок, который как показалось Агнессе, принадлежал большому островку. Она даже обрадовалось, что не придется больше пробираться через водные преграды. Как бы она не старалась ступать осторожно, она все равно успела промочить ноги.
   Не успела она сделать и пару шагов, как земля под ногами содрогнулась, будто от землетрясения, и по воде пошли круги. Агнесса испугалась. Она ощущала нечто странное, влажная поверхность шевелилась, будто от вдохов и выдохов. Светлячки медленно потянулись по голой земле. Деревья, которые, наконец, показались глазам Агнессы, были совершенно иной формы, нежели у тех кривых елей и лиственниц, населявших топи. У этих деревьев были толстые стволы, гладкие, словно с них сняли всю кору, а ветви тонкие и длинные, похожие на щупальца. Они мягко струились в воздухе и в едва ощутимом ветре. Рядом же растянулись пышные кустарники, с широкими, размашистыми ветвями, похожие на папоротник, только листочки у них оказались тоненькими и узенькими. Агнессе они показались одеревеневшими кораллами. Страшное подозрение закрадывалось в голову. Но его перебили голоса, яростно схлестнувшиеся в темноте. Агнесса испуганно замерла, а светлячки присмирели и больше не хихикали. Они замедлили свой пружинистый шаг, и вытянувшись, потянулись тонким ручейком, явно желая избежать встречи со спорщиками. Маневр не удался, один из кустарников, напоминавший черный коралл своей длинной веткой как рукой попытался схватить огонечек, но светлячок был куда быстрее и сообразительней, и мгновенно отпрянул в сторону. За ним же повторили остальные. Агнесса не стала отставать, справедливо опасаясь подвижных ветвей "коралла", вряд ли он мог ее утянуть, но они вполне могут оказаться ядовитыми. Светлячки вывели ее на крохотный пяточек, где не были странной растительности. Зато на нем пыталось угнездиться сухое дерево, очень похожее на агатис, только высотой с рослого мужчину. Кора была похожа на крупные окаменелые чешуйки, разукрашенная мхом и лишайником, но оно было полностью лишено листвы. На стволе вырисовывалось очень грубое едва заметное лицо. Голос, который вырывался изо рта имевшего форму дупла, был трескучим, глухим. В ствол существа вцепилось странное мелкое создание, похожее на черта, мохнатое, с длинными острыми ушами, и острым рожком посередине лба.
   -Проваливай! - ревело дерево, пытаясь скинуть существо, - моя поляна! Моя!! Пущу корни, вода чистая, и зацвету!
   -Хаха! Бревно! Твои года прошли! Нет тебе цветения, весны прошли. Осень! Осень! - каркало оно, - ты о лете мечтаешь? Для тебя зима осталась, когда евины отродья тебя в печь кинут - вот и все на что ты сгодишься! Хаха!
   -Убирайся, вешчыца!
   Они ивзжали и орали, но разом умокли, когда увидели перед собой странную процессию из вереницы светлячков и девушки. Огоньки ни замерли, ни остановились, а так же медленно плыли дальше. Агнесса не знала, что и делать, притвориться, что не замечает их или сказать что-нибудь? Она выпрямилась, постаралась придать своему лицу невозмутимость.
   -Доброй ночи, - вежливо сказала она, словно частенько прогуливалась по заболоченному леску поздно ночью.
   Дерево и существо, похожее на маруху из сказок, молча таращились на девчонку, разодетую в роскошное розовое платье, с алыми розами на подоле, украшенное лентами и бантами, и с кружевными рукавами. Расчет Агнессы удался, маруха и агатис с подозрением обменивались взглядами - если уж кто-то разгуливает по лесу в одеяниях достойных Фаенне, первой красавицы Кипарисового Двора, значит, она сюда по делу пришла? Но люди так редко заходили в Лимнос, и всегда случайно. Но сегодня канун Егория Вешнего, пришла договариваться?
   -Дети Евы редко сюда забредают, тебе чего надо, девка? - заскрипело дерево, не став долго гадать.
   Агнесса оглянулась, окинула их любопытствующим взглядом, надеясь, что ее нервозность не заметна, и любезно ответила:
   -Ищу кое-кого, - и для пущей важности добавила, - меня Элете Месембриада направила.
   Она же и подсказала Агнессе как замаскироваться.
   Дерево и существо снова переглянулись, а потом маруха визгливым голосом набросилась на Агнессу:
   -Договариваться пришла? С кем?!
   Агнесса несколько растерялась. Должна ли она отвечать или наоборот держать мнимую сделку в тайне?
   -Я ищу кое-кого, - повторила Агнесса.
   -А найдешь Старуху, она-то из твоих косточек наделает подарков.
   -Кого же ты в лесу ищешь, блаженная? Зеленый Врех пожрет тебя, когда проснется.
   Тревога с новой силой сжала сердце.
   -Ищу того, кто мне подскажет, как найти Эдейрна, - честно призналась Агнесса.
   -Ей-черт! Чертьи глаза еще такого не видали, божьи уши еще не слыхали! Здесь-то ты его и не найдешь, хаха, ищи его в городах!
   Агнесса начала уже злиться, меньше всего ей сейчас необходимы были советы незнакомцев, особенно когда она знала, что ей делать.
   -Спасибо за совет, - сдержанно ответила она, и хотела уже отвернуться, как заговорил агатис:
   -Светлячков за монетку легко подманить, а если их нету, то как? Слушай, блаженная, отдай мне парочку, у меня тогда крона зацветет, а я в обмен тебе скажу, где искать твою пропажу.
   -Отдай их лучше мне, голодна я, а я-то тебе точно скажу, где его искать.
   Светлячки задрожали и сбились у ног Агнессы.
   -Убирайся, кикимориха, это мой уговор!
   -Тебе дрова поздно уже зацветать! А мне ой, как голодно!
   -Вот уж спасибо, но нет, - твердо ответила Агнесса, - мы пойдем дальше.
   Огоньки радостно запрыгали, захихикали и поскакали вперед. Агнесса поспешила за ними, а маруха и дерево заверещали ей вслед.
   Земля снова содрогнулась под ногами, и светлячки заторопились.
   -Пошли отсюда, - закричала агатису кикимора, - не хорошо это! Плохо, чую, плохо!
   Они зашуршали где-то позади. А Агнесса полная дурных предчувствий и охваченная страхом, едва не обгоняла скачущих светлячков. Толчки продолжались. Скоро Агнесса увидел воду. В этот же самый момент, земля вдруг поднялась, и Агнесса едва не потеряла равновесие, когда земная твердь ухнула обратно вниз в воду. Светлячки в страхе рассыпались в стороны, и попытались перепрыгнуть на другой берег. К неприятному и внезапному удивлению Агнессы под ней оказалась глубина, в которую она стремительно погружалась. Но тут земля снова двинулась ей на встречу и мощным толчком подкинула ее в воздух. Агнесса каким-то невероятным движением бросилась вперед, упала в воду, и пальцами зарылась в мягкий, мерзкий ил. Она, не обращая внимания на ощущения, заработала руками, цепляясь за скользкую землю. Вынырнув по пояс, она обнаружила на бережку кучку светлячков, которые нервно попискивали и подскакивали у кромки воды. Агнесса нащупала ногами мягкий ил, в котором они вязли, и медленно поползла вперед. Светлячки в страхе громко запищали, словно маленькие котята, и Агнесса, перепугавшись этих неожиданных звуков, обернулась. Картина, открывшаяся ее глазам, была масштабной. Островок оказался спиной неведомого чудовища, которое брыкалось как сом в илистом дне, собираясь отправиться в плаванье. А деревья оказались то ли наростами, то ли и вовсе настоящими кораллами. Маруха и дерево кричали в страхе, пытаясь сбежать с ожившего острова. Но самое главное, один светлячок не смог допрыгнуть до бережка, упал в воду, и теперь его мотало по волнам, которые для его размеров были огромными и гибельными. Она умудрялся подпрыгивать, но сил ему недоставало, чтобы добраться до бережка. Агнесса не думая бросилась в воду. Дерево вместе с кикиморой рухнули в воду. Она, утопая в иле, резким рванулась вперед, выбросив руку. Светлячок бросился ей на встречу, и она крепко сжала его пальцами. Она едва не упала под воду, она затягивала ее, но встречная волна от живого острова, оттолкнула ее назад к берегу, и Агнесса, оказавшись на безопасном для себя уровне, поспешила выбраться на сушу. Волны хлестали и утягивали назад, но она все же оказалась сильнее.
   Светлячки встретили Агнессу и собрата радостным пищанием и прыжками. Светлячок-мореплаватель мелко дрожал, и она запоздало ощутила тепло исходившее от крохотного тельца. Свет, который испускали вокруг себя крохотные создания, был осязаемым и казался твердым как иголки у ежика. Она аккуратно положила его на мелкую травку, и он запрыгал в окружении своих друзей или родственников, кто уж там разберет. Агнесса обернулась. Гигантская рыба перестала возиться, она взбаламутила воду, подняв грязь, куда она сильнее зарылась, да так что островок стал походить на большую кочку.
   -А! Моя корзинка! - вспомнила Агнесса.
   Когда земля уходила из-под ног она взмахнула руками, и корзинка улетела в неведомые дали. Осмотревшись, она заметила ее сиротливо плавающей у дальнего конца отмели. Агнесса поспешила к ней, опасливо поглядывая на воду, ожидая, как кто-нибудь крокодилом выскочит. Но видно проснувшееся чудище перепугало всех обитателей, что никто не спешил закусить Агнессой. Выловив корзинку она обнаружила, что все что она насобирала, исчезло, ушло на дно. Шарить руками в иле она не собиралась, а поэтому расстроенная вернулась к светлячкам.
   Оттуда она увидела, как маруха выбралась на другую отмель и растворилась во мраке. Что же случилось с агатисом так и оставалось загадкой.
   Аггнесса вернулась к краю бережка и выжала воду с подола. Платье было полностью мокрым, и волосы тоже, и вся ее идеальная прическа развилась в одночасье. Впрочем, сейчас ее занимали несколько иные мысли. Она разглядывала спину уснувшей рыбы, пытаясь прикинуть ее размеры, она должна была быть не меньше бабушкиного дома. В таком случае не ясно было, как она умещалась в этом устье, испещренном отмелями и кочками. Агнесса с ужасом подумала, что эти кочки вполне могут оказаться рыбами поменьше. Может быть, она застряла? Кораллы блекло засветились, и щупальца поднялись в воздух, плавая в нем как змейки. "Наверное, эта рыба подобна удильщику, которая приманивает пищу на свет своего фонарика".
   Агнесса еще немного постояла, разглядывая чудо-рыбу и с тревогой размышляя о том, что она может встретить дальше.
   -Идемте, - наконец позвала она светлячков.
   Когда перед Агнессой выросла стена деревьев, она даже вздохнула с облечением. Ей уже хотелось ступить на твердую землю, почувствовать себя закрытой от враждебного мира, пусть даже лес мог оказаться куда опаснее, чем она могла себе представить. И это ее тревожило. Лес казался необъятной глыбой, покрытой резьбой. Молчаливый как надгробие, как Та Дехент - вход в царство мертвых.
   Светлячки весело перепрыгнули с последней кочки на берег, скрытый багульником, и Агнесса последовала за ними. Молчание пугало ее. Недвижимый лес казался вырезанным из цельного куска обсидиана, по граням резьбы которого скользил лунный свет. Он казался такими же тяжелым и мрачным как готических собор и бесконечно высоким. Онемевшие ветви, застывшие в странном скульптурном переплетении давили на Агнессу. Ей было холодно, тревожно, она устала, и платье неприятно липло к телу. И сколько всего ей еще предстояло увидеть и встретить. Она даже не была уверена, что найдет путь домой, может быть стоит попросить светлячков повернуть назад пока не поздно? Справится ли она? Агнесса ощущала невероятную опустошенность и усталость, она бы сейчас легла, растянулась среди мягкого подлеска и никогда бы уже не вставала. Страх отвращал ее действовать дальше, но из упорства она двигалась дальше, вслед за светлячками.
   Она вдруг уловила какой-то далекий шум. Агнесса и светлячки разом остановились, прислушиваясь к звукам. Это был не шум, а вой, едва слышный, но Агнесса по ночам частенько слышала, как заливается соседская собака. Сердце ухнуло вниз, и она вся оцепенела. Волки! Как же она не подумала о такой очевидной опасности?! Она беспомощно осмотрелась, но кроме еловых ветвей ничего вокруг не было. Даже если она залезет на дерево, что вряд ли, она слышала, что волки могут долго выжидать, пока намеченная жертва не свалится как переспевшая груша.
   -Они еще далеко, - прошептала она светлячкам, - пойдем-те поскорее.
   Светлячки подскочили и заторопились дальше по едва видимой дороге. Агнесса вдруг поняла, что идти стало намного легче, под ногами была протоптанная дорожка, не звериная тропа, а именно дорожка, которую кто-то и сделал. Агнесса вновь забеспокоилась. Куда она ее выведет и к кому?
   Агнесса, погрузившись в себя и свои мысли, почувствовала, что на нее кто смотрит. Вздрогнув она, резко обернулась, ища того кто смотрел на нее. Но среди темных елей она не могла разглядеть ничего, и когда ей показалось, что ей всего лишь причудилось, Агнесса подняла глаза к небу. Звезды бледнели где-то далеко на небе или же и вовсе повисли на ветвях, но они терялись на фоне двух горящих пятен, похожих на два солнца. Агнессу прошиб холод и ужас. Она окаменела взирая на гигантское существо склонившееся над пиками елей и рассматривающее ее. Оно было черным настолько что выделялось даже в ночи. Существо с легкостью могло схватить Агнессу и сожрать, раздавить, разорвать на части, и она представила это так живо и ярко, что беспомощно закричала. Светлячки всполошились и быстрыми прыжками понеслись вперед, Агнесса рванула за ними. Она бежала, не разбирая дороги, сосредоточившись на подпрыгивающих сверкающих точках, и с каждым ударом сердца ожидала как огромные руки схватят ее и оторвут от земли. От слепого страха она бросилась в сторону в гущу елей и колючих ветвей. Они больно захлестали по лицу, но Агнесса не останавливалась, ей хотелось скрыться от страшного взгляда. Светлячки громко верещали, прыгая за ней и не понимая, что произошло.
   Агнесса остановилась только когда на ее пути выросло огромное толстое дерево. Она вцепилась в его ствол, пытаясь отдышаться. Сердце бешено заходилось в груди. Агнесса опасливо подняла глаза наверх, ожидая снова увидеть два горящих шара, однако вместо них она обнаружила в кроне красноватое мерцание. Агнесса мгновенно отпрянула, и запнувшись упала в крапиву, чувствуя, что еще немного и она задохнется. Крапива обожгла руки, но она даже не заметила этого, она смотрела, как из листвы появляется лицо. Бледное увитое сеткой кровеносных сосудов, левой щеки не было, кто-то содрал кожу, оставив засохшую корочку крови и разорванных мышц. Существо не стало показываться целиком, выставив только изуродованное женское лицо с красными губами.
   -Какое чудное создание! - пропело оно тонким, но чарующим голосом, - ты заблудилась? Ой, тебе страшно? Как это чудесно! Зачем боятся, иди ко мне. Милое создание! Какая ты необычная! Маленький лотос среди зловонных топей. Что ты такое? Ах, иди ко мне, я тебя приголублю. Иди, я подарю тебе сладкий поцелуй.
   Существо высунуло кончик языка меж окровавленных губ, и повела им, словно дразня. Агнессу передернуло от ужаса. Она медленно поднялась из жалящей крапивы, и не отрывала взгляда от уродливого лица, не зная, что ожидать. Что если она бросится бежать, существо выскочит и в два прыжка нагонит Агнессу и с легкостью распотрошит.
   -Мне кажется, что я вижу отблеск звезд в твоих глазах, ах! Они украсят мою шею! Что же ты не идешь? Гляди.
   У корней дерева, в подлеске что-то зашевелилось, защелкало, и на ствол запрыгнуло беленькое создание. Бесхвостая белочка. Из крохотных косточек. Агнесса вдруг поняла, что дерево произрастало на костях, белые осколки виднелись даже под крапивой и ее ногами. К горлу подступила тошнота.
   -Иди сюда! - вдруг взвизгнуло существо, и белочка, повинуясь воплю, слетела с дерева и бросилась на Агнессу.
   Она не успела даже закричать, вокруг поднялся грозный писк и на бедное создание обрушился светлячок, за ним последовали остальные. Раздался неприятный хруст и белка рассыпалась на сотню осколков. Светлячки победно заскакали, потом бросились к дереву и зашумели своими тоненькими голосочками, подпрыгивая и бросаясь на ствол.
   -Ой, убирайтесь мерзкие комки! Ненавижу свет, пошли вон! - лицо исчезло в листве и в светлячков посыпались шишки, желуди и мелкие черепушки. Ни один снаряд так и не попал в шустрых созданий, они лишь победно хихикали и прыгали.
   Агнессе хотелось только одного поскорее уйти отсюда.
   -Пойдемте, - мертвым голосом позвала она.
   Светлячки еще раз угрожающе подпрыгнули, после чего понеслись прямо в заросли. Агнесса поспешила за ними.
   -Что это? - спросила она у черноты, светлячки не умели разговаривать. Ее голос звучал так странно и неестественно в этой обсидиановой тишине.
   Светлячки обернулись и запищали, и Агнесса снова без трудностей догадалась, что они просят ее замолчать. Или требуют.
   "Какие странные существа", думала она, "они похожи на морских ежей, только светящиеся. Общаются примитивными звуками, похоже они не способны к членораздельной речи". Впрочем, ее это не смущало, они казались ей милыми как котята, к тому же несколько раз спасли ей жизнь. От более сложных существ ей доставались только проблемы.
   -Я не хочу выходить к дорожке, - шепотом сказала она, присев перед светлячками, - я видела какое-то существо.
   Дальше они продирались через багульник и бересклет, и Агнесса окончательно выдохлась. Когда перед ними оказалась опушка, она просто повалилась в траву. Ей в голову заползла предательская мысль, переждать здесь день и следующей ночью отправиться дальше. Подняв голову и оглядев опушку, Агнесса подумала, что это странное даже для Зеленого Вреха место. Опушка была круглой, ее окружали одинаковые дубы-исполины, Агнесса могла даже поклясться, что у каждого дерево было ровное количество ветвей. Они были похожи на колонны, окружавшие древнее святилище. Агнесса тут же поднялась. Над головой переливались самоцветами звезды, а в траве плясали отблески - маргаритки похожие на ограненные драгоценности. Агнессе здесь не понравилось. Несомненно, красиво, но какую опасность таилась? Зато светлячки не тревожились. Видя, что она остановилась передохнуть, они запрыгали по опушке, катались среди травы и маргариток, хихикали.
   -Далеко панна забралась, ой далеко! - голос был глухим, но раскатистым.
   Агнесса и светлячки подскочили. У одного дуба оказалось огромное дупло, похожее на провал в царство мертвых. На глазах Агнессы из него тянулось нечто тягучее, черное. Оно водопадом спускалось в траву. И все тянуло и тянулось как огромная гусеница. Агнессе стало дурно, а когда чернота поднялась, и загорелись два страшных глаза, она осела на землю.
   -Ахаха! Бедняга!
   Со смехом тьма вдруг стала принимать форму. Золотые страшные глаза уменьшились, потонули в веках. Из тьмы выступило лицо, серое, заросшее листьями. Потом тьма расширилась, и появилось тело в вывернутом кафтане, последними проступили конечности.
   Перед Агнессой стоял лесной черт.
   У него не было волос, вместо них вились тоненькие веточки, украшенные гроздьями брусники. Венчала макушку охряная шапчонка, вывернутая наизнанку. Он был огромным и высоким, похожим на скалу, высился над ней и давил, но не своей физической оболочкой, а той невероятной силой, что изливалась из него. Она едва соприкасалась с ней, но чувствовала, что эта мощь, что являла его сущность, была частью природного цикла, заставляющего распускаться цветы. Эта мощь была грандиозной, соприкосновение с силой, двигающей мир, выбивало воздух из легких. Агнесса была околдована великолепием мира. Поражена и уничтожена. А еще от него веяло древностью, Агнесса знала этот запах и это ощущение. Оно было древнее и тяжелее чем пирамиды.
   -Так тебе панна привычней. Вечно же вы, евины дети, орете, когда видите нас без прикрас. Ахахах! Забавные вы существа, младшие. А ты еще смешнее, маленькая и мокрая.
   Светлячки окружили черта и в диком восторге закружили вокруг него. Он, громко хохоча, пытался поймать их, но они, счастливо визжа, ловко уворачивались от его лапищ. Агнесса, сидя все еще в траве, зачарованно смотрела как это огромное, странное создание веселится. Ей казалось, что тот, кто является частью мироздания, должен оставаться невозмутимым. Она углядела, что у него на поясе у него висели скребки и зубила, похожие на те, что принадлежали первобытным людям.
   -Ну, тише, тише, - шикнул он на светлячков, а потом поднял голову, - странная ты панна. Впервые вижу человеческую девчонку так далеко от жилья. На праздник Вешнего многие раньше заходили, спрячутся у дерева, рассыпят соль, какие-то амулеты достанут и ждут. Наши-то с радостью бегали, заключали договора, и все лето как дурачье, то коров пасли, то молоко воровали. Скучновато без вас, ха-ха! Но чтобы так далеко!
   Черт неторопливо выбрался на середину опушки и уселся прямо в траву.
   -Иди сюда, панна. Поговорим.
   Агнесса едва поднялась на ноги, потом дрожа приблизилась к существу. В тот же миг загорелся огонь мертвенный, бледный, обжигающий и неприятный. Агнесса снова опустилась на землю, настороженно посматривая на огонь и лесного черта. Он казался необъятным, отблески голубого пламени скользили по лицу и бороде, озаряя черное лицо синеватыми бликами. Если тьма поглощала Агнессу, ослепляла ее, то он казался естественным продолжением клубящейся тьмы, камнем, оправленным в черное золото. Маргаритки мерцали, брусника горела, похожая на огненный ореол. Волшебная ночь и страшная. Янтарные глаза обжигающе сияли в ночи и смотрели на Агнессу. Ей было неуютно под этим пристальным взглядом, который был отстраненным, но удивительно пронзительным. Что-то в этом мертвом и одновременно живом взгляде заставляло ее понимать насколько они разные, и эта разница таилась отнюдь не в внешнем облике.
   Агнесса медленно согревалась. Огонь почти не давал света, и тепло было неосязаемым, но что-то внутри нее оттаивало. Ее ощущения, порождаемые болезнью. В голове роилась куча воспоминаний - выцветших как осенние листья, и чужих. О давних временах, о злых шутках, о тайнах, что таил леший. Агнесса чувствовала хвойный запах, запах влажной земли, запах грибов. Видела, как осень окрашивает лес в золотисто-рубиновые тона, и как леший медленно идет, переваливаясь, похожий на медведя. Он подобно дикому животному подчиненному инстинкту, шел на ночлег, который растянется на долгую зиму. Агнесса попыталась заглянуть туда, где находилась его берлога, и это была граница, граница священного места. Надежно спрятанного и, несомненно, великого. Эти воспоминания, этот опыт уже стал частью ее. Ей не нужно бояться, она уже не Агнесса, она - опавшие листья, она - влажная земля, она - овражки. Она - этот лес.
   -Что же, больше никто не приходит в лес? Элете Месембриада мельком упомянула о Зеленом Врехе, о Вольной Старухе, убивающей пришельцев. Это ли не причина? - Агнесса поразилась своему нахальному тону, но ей уже надоело стараться не умереть.
   -Элете Месембриада, - по слогам произнес черт, - княгиня Яблонце. Высокомерная выскочка и вдруг заговорила с панной. Какие любопытные дела порой творятся под небом, а я и знать не знаю. Значит, неспроста ты сюда зашла, да? Ну, что могу сказать, если бы я думал, что ты панна всего лишь заблудилась, то верный знак, что птицы у меня в голове гнездо свили. Но времена действительно изменились. Когда-то, ха-ха, когда вы все были оборванцами, все границы леса были увешены подношениями. Людишки толпились у стволов, вглядывались в лесную темень, ждали нашу снисходительность. Боялись, просили защиты... как ты сейчас.
   -Как я сейчас... Дикие животные боятся людей и машин, но теперь... теперь мелкие животные заселяют города, большие уже не боятся шума. Они привыкли, и люди свыклись. И я тоже.
   -Эка, да ты храбрая девица! Но я видел и не раз, как медведя, зашедшего к людям, убивали. Понимаешь?
   -Я понимаю, - ответила Агнесса, - но я не любопытный медведь и не голодный, если уж мы играемся в инверсию. Я здесь по крайней нужде, когда уже нечего терять.
   Лесной черт с интересом поглядывал на девушку. Звездный свет отражался в ее зеленых глазах. Он знал, что на своей стороне она другая, но лунный свет, скользящий сквозь ветви, менял ее лицо, нарумянив щеки. Пусть она побаивалась его, все же он чувствовал в ней сжатую пружину, а по поджатым губам догадывался, что она упертая.
   -Ха-ха, храбрая, верно. Но не любопытная. Для тебя же лучше, панна, любопытные заканчивают едой для падальщиков. Зеленый Врех не любит вас, сколько бы вы не приходили, все время испытываете его терпение. Понимаешь, панна, вы зовете нас жестокими, и потому подносите масло и хлеб, будто мы божки, но, видишь ли, наша жестокость всего лишь ответ на вашу.
   -Вот как? - вскинулась Агнесса и обожгла его взглядом, - и за какую жестокость я вынуждена гулять ночью по лесу?
   -Тебе виднее, панна. Тебе виднее.
   Черт казался добродушным, и кажется веселился глядя на нее. Его миролюбие настораживало Агнессу, могла ли она доверять ему? Голоса говорили одно, а бабушкины наставления совсем другое.
   -Тогда кто вы такие? В моей голове столько голосов и воспоминаний, они все уводят меня в такие древние времена, что мне страшно это представить промежуток между теми днями и этим. Мифы и легенды - основы любой культуры, и все они в один голос твердят, что вас, я не знаю вашего имени - эльфы ли вы, черти, боги, вас стоит опасаться.
   -А ты уверена, что так хорошо знаешь сказания? - усмехнулся лесной черт, - а ты уверена, что в них говорится только правда, истина - страшная и непоколебимая?
   Агнесса не могла. Она как никто знала, как изменчивы мифы, и как трудно трактовать их, когда минуло столько веков и сознание человека менялось все это время.
   -Значит, ты им веришь? Веришь, что мы создания тьмы, воплощенное зло, чье предназначение сводится к тому, чтобы похищать детей, воровать скот, портить молоко и совращать девок? Для чего скажи-ка мне? Разве в этом есть смысл? Тратить жизни и тысячелетия ради каверз, бессмысленных проделок? Вы люди самовлюблены, болезненно и жалко. Там где вы не можете победить, вы выдумываете сказочки, в которых чисты и несправедливо обижены. Но у любой сказочки есть две стороны, зависит от рассказчика, какую он тебе поведает. Ты мне скажешь: "ты зло, потому что уморил путника, ты зло, потому что украл дитя". Я тебе скажу, что уморил путника, потому что он разрушает мой дом, я украл дитя, потому что оно несчастно, а несчастные дети - моя законная жертва.
   -Только дети об этом не знают, - буркнула Агнесса.
   -Не знают. Но таковы правила. Правила древнее Луны, правила неподвластные словам и приказам.
   Она встрепенулась. Агнесса уже слышала эти слова. От Эдейрна. Месембриада тоже упоминала правила.
   -Откуда взялись эти правила и законы?
   -А откуда взялись человеческие законы, по которым ты живешь? Они сами возникают среди живущих, особенно если у каждого непростой нрав. Но эти правила - наша жатва. Когда закончилась война, наши предводители, - черт неожиданно скривился, будто ему не нравилось слово, - назначили эрикфине, гловщину то есть.
   -Какая война? Я знаю, о чем вы говорите, - твердо сказала Агнесса, скорей себе, нежели ему, - но никак не могу поймать нужное воспоминание. Все такое зыбкое, видения исчезают, стоит мне сосредоточиться хотя бы на одном.
   -Вот смотри, - он указал на скребки и зубила на поясе, - это мне подносили побежденные. Оборванные, голодные, отупевшие, они оставляли их в пещерах, надеясь на мою милость. Но о чем ты вспомнишь? Даже память твоей крови, что пробудилась, не может добраться до тех событий сквозь пелену времен.
   -Значит на заре времен, скажем так, мы были врагами.
   -Не думаю, что сейчас нас можно назвать союзниками. Тянутся столетия, а с ними и наше шаткое перемирие.
   -Человечество проиграло.
   -Проиграло! - хохотнул леший, - это было поражение, панна. Страшное. Ты и представить себе не можешь насколько. И какова была ваша плата. Вот поэтому вы и играетесь в легенды, пытаетесь запутать себя и других. Ваших несчастных жен похищают, и вы разрываете холмы, ваших избитых детей забирают, и вы божитесь, что в лесу они плачут и просят вернуть их.
   -Хорошо. Но почему же вы еще не убили меня и не съели, если уж на то пошло? Не нарушала я перемирия, войдя в Зеленый Врех?
   -А я не ем девчонок, даже таких пухлощеких как ты. Ты, панна, храбрая, но высокомерная, сразу я это понял, даже слишком для той, кто с визгом улепетывала от меня, - Агнесса покраснела, - с чего бы я должен тебя убивать? Желающих в лесу много. Времена меняются, панна. Тут уж ничего не поделаешь, для кого-то они тянутся, а для кого-то мелькают. Видишь ли, мы живем по одиночке, редко кто сбивается в одно племя, и у каждого свое мнение, ха, панна попробуй его не учесть! Одни живут прошлым, другие уже в будущее прыгнули, а есть третьи - кто живет настоящим. Вот я, например, вижу, что победы только в нашей памяти остались, а вы все реже вспоминаете про нас, и я соглашаюсь с такой реальность. А Вольная Старуха в таком древнем прошлом, что призывает вас истреблять. А что насчет перемирия; правил много, законов чуть поменьше. И для вас они тоже есть, некоторые, знаешь, в древности не гнушались ходить к нам с просьбами и дарами, спрашивали обо всем. Мы-то тоже дураки, почувствовали себя богами и принялись болтать, да еще с такой снисходительностью, тьфу! Мы придумали слова и жесты, которые стали гарантом вашей безопасности. К счастью мало кто уже помнит об этом.
   -Хлеб? - догадалась Агнесса, - я положила кусок хлеба у деревьев.
   -Верно. Хлеб, панна, знак мира. Мы его не печем, но любим. И слова еще правильные.
   -Только не шибко-то они мне помогли. Какое-то существо звало меня к себе, чтобы закусить. Если бы не светлячки, не знаю что случилось бы.
   -Мавка. Они безобидные. Я тебе скажу, одной оплеухи хватит, чтоб отстали. Но слова и хлеб мне предназначается, а с ними другой уговор. Я потому и шел за тобой, потому что давно уже никто мне хлебушка не давал, - вдруг нежным голосом сказал черт.
   Агнесса не удержалась от улыбки, и, заглянув в его золотистые глаза, ответила:
   -А со мной из вашего племени, еще никто и не разговаривал.
   Леший хохотнул.
   -Я за тобой наблюдаю, как только ты в лес вошла. Зачем сюда пришла, панна? И далеко забралась, редко, кто столько преодолеет, не испытав страх. И два человека на моей памяти забирались к Лимносу и ни один из них не выбрался. Ты на редкость удачлива, панна, раз не встретила Болотный Ужас, ха-ха.
   -Лимнос это топи? Где находится городок и страшная рыба?
   -Ага. Только это не городок, а деревушка? там людки живут. А рыбища эта, кормится, приплыла.
   -А еще я двух существ встретила. Одно спаслось, а другое утонуло, наверное?
   -Это бревно уже свое отжило, редко, кто так за свое цветение так цепляется. Теперь на дне будет гнить. Ну, так зачем ты сюда пришла? Знаешь слова, далеко так забралась, светлячков приманила. Не Пастыриха ли ты часом? Старая, я помню, долго умирала, смотрел я из-за елей, как ее душа рвется в небо, а дом не пускает. Страшно я тебе скажу, даже мне страшно было, и лесу. Зачем тебе это бремя?
   -Я не Пастыриха, мне сказали, что она никого после себя не оставила. Но моя семья порой приходила договариваться с вашим... племенем, - Агнессе было неприятно сознаваться в таком, будто оно грязным пятном растеклось в ее душе.
   -Ха-ха! Вот оно что! О чем же договориться хочешь? Ты, панна, не похожа на пастушку. Или что, ты принцесса и ищешь своего принца?
   -Ну не принца, положим, а кое-кого. Мне сказали, что в лесу есть тот, кто мне подскажет, как его найти.
   -Интересно! Поговорим, панна, поговорим. Люблю разговоры вести, особенно с дочками Евы, вы изобретательны в словах. Есть в тебе что-то, - сказал черт, разглядывая ее горящими глазами, - чувствую я это. У тебя есть воспоминания. Ты видела мавку такую, какая она есть. А ты говоришь убить и съесть, я не Старуха, к счастью, больно я уж любопытный. И иное чувствует. Кто-то за тобой идет.
   Агнесса похолодела.
   -Кто?
   -Нечто противное мне и лесу. Противное живому. Оно на границе леса, рвется, рычит, ругается, но я его не пущу. Оно за тобой.
   Ей показалось, что тьма сгустилась вокруг них.
   -Но что это?
   -Мерзость. Не знаю я его имени, и знать не желаю. Но плохо это, панна. Ты в Зеленом Врехе, а лес людей не любит, его волю исполняет Старуху. Сейчас на твое счастье она далеко, иначе бы, панна, твои косточки бы уже растаскали мавки и лесавки. Но эта мерзость тревожит лес, и когда это почувствует Вольная Старуха, она тебя найдет. Тебе нужно покинуть Зеленый Врех как можно скорей, но, когда уйдешь, тебя встретит мерзость, будь осторожна.
   Ужас сковал Агнессу.
   -И что же мне делать?
   -Дождись утра на границе. Мерзость не войдет, а Старуха не выходит из векового сумрака.
   -И когда утро? Ночь затянулась.
   -Это особенная ночь, панна. Она длинная, потому что мы ждем людей. Пусть есть множество вещей, которых нам не простить друг другу, все же несколько раз в году мы ждем людей, чтобы совершить обмен. Мало уже кто приходит, но мы ждем. Времена меняются, и порой мне становится страшно, когда я, задрав голову, вижу ваши машины, рассекающие небеса. Утро придет, но у тебя есть время, чтобы совершит то зачем ты пришла. Я-то уже понял, что ты не за просьбами пришла.
   -Я ищу Ночного Охотника, - тихо сказала ему Агнесса.
   Леший поперхнулся.
   -Перхта с тобой, панна! Ты хоть понимаешь, кого ищешь-то, блаженная?!
   -Знаю я кого ищу, - огрызнулась Агнесса, - Месембриада сказала, что он поможет мне найти кое-кого.
   -У Месембриады голова как червивое яблоко!
   -Я ищу Эдейрн, Рутгера Полуночника.
   Леший примолк.
   -Ну... в этом смысл есть. Но не сильно. Это уж твое дело, зачем тебе сдался Эдейрн, только найти его можно в городе. Спроси у завсегдатаев... не помню, как тот вертеп называется, но они городские, должны знать. Ночной Охотник, панна, это не мавка и рыбища, и даже не я. С ним нет уговоров, и не было, даже мы его побаиваемся. Он когда-то служил Королеве далеких холмов, но предал ее. Ха-ха, панна, ты не знаешь, что такое предательство для нас. Это клеймо. Он навечно отступник, и мы не должны давать ему крова, не давать ему еды. Но он словно сам хаос, вечный беспорядок, то выручает, то приносит беду. Он Король-Зима, панна, он колючий как терн. Он тебя сомнет, ибо людей он жалует не сильнее Старухи.
   Агнесса поежилась. Она и без его слов знала, что она ходит по тонкому льду, но когда такое существо утверждает, что Охотник и его пугает, приходило только отчаяние. Есть что-то, что она могла бы ему предложить? Почему Месембриада назвала его имя, почему леший тоже считает, что он ей может помочь?
   -И что его связывает с Эдейрном? - это был, пожалуй, на данный момент самым главным вопросом.
   -Это их дело, панна, а связываться с Охотником я не желаю.
   -А что у меня есть выбор? - горько спросила Агнесса, - искать по городу неизвестно что и неизвестно кого, а я уже так давно забралась. Я многое уже повидала, пока искала нужную ниточку.
   -Воля твоя, панна, - тихо ответил леший.
   -Светлячки обещали показать нужную тропку. А я и грошик потеряла, пока спасалась с рыбы.
   Они запрыгали вокруг нее, что-то попискивая.
   -Ты спасла одного из них. Они тебе благодарны. Да дорогу я тебе сам подскажу. Гляди!
   Агнесса обернулась, и обнаружила невидимую до этого тропинку, протекающую меж дубовых колонн, которые будто разомкнули свои своды.
   -По ней и иди и не сворачивай. Дорога я тебе скажу не легкая, всякое тут бродит. Вольная Старуха привечает Охотника, и потому он всегда останавливается в разрушенной церкви. Тут когда-то, давненько кто-то храм выстроил, уж мы-то постарались их выжить, хотя они верили, что колокольный звон нас разгонит, ха-ха. Потом заселились туда какие-то богумилы или как там их звали. Спасались они от преследования, недолго прожили, настигли их. Какая резня там случилась, даже Вольная Старуха позволила живым покинуть лес. Жуткое место даже для нас, но что отступнику? В этой церкви ты его найдешь. Нечего мне даже тебе сказать, панна, потому что он изменчив и непредсказуем. Но поменьше высокомерия, ему это точно не понравится. У него и своего хватает.
   Агнесса вдруг поняла, что платье высохло, а сама она уже не чувствовала усталости. Но тревоги и страх только усилились, а они были неподъемной ношей.
   -Спасибо, хозяин, - сказала она, поднявшись.
   -Иди, панна, мне даже жаль будет, если ты умрешь. Сказала бы ты, что хочешь вернуться домой, я бы вмиг отнес тебя туда, но если уж выбрала свою судьбу, то иди.
   -Дома мне тоже нет покоя. Пусть все будет, как должно.
   Она попрощалась со светляками, которые расстроились из-за ее ухода, и пошла по тропинке, вырисовывающейся среди маргариток. Уже на границе леса, она не выдержала и обернулась. Лесной черт был все еще здесь, но часть его тела уже растаяла во тьме.
   -Ох, панна, а говоришь не любопытная. Никогда не оборачивайся, запомни. За твоей спиной уже прошлое, забытое, тени. И эти тени увлекут тебя в страну Ночи. Только один есть на этом свете, кто водит дружбу с ними. Иди и не оборачивайся.
   С этими словами он исчез.
  
  
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"