Турбин Андрей, Светлицин Азар: другие произведения.

Тропик Страуса (1 часть)

Журнал "Самиздат": [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь]
  • Оставить комментарий
  • ? Copyright Турбин Андрей, Светлицин Азар (alexspiro@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 147k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    •  Ваша оценка:
  • Аннотация:
    АЗАР СВЕТЛИЦЫН О СЕБЕ: Родился в городе Орле более двадцати лет назад и большую часть этого времени тщательно скрывался, выдавая свое присутствие только в школьных сочинениях, немно-гочисленных письмах и маскируясь под совершенно другого человека. Фамилию свою получил от Федора Михайловича Достоевского, имя от составителей орфографического словаря русского языка. В девяносто восьмом году, вооружившись записной книжкой и гелевой ручкой, Азар Светлицын с помощью трудноразличимого вороха строк берется за отражение повседневного мира, а спустя три-четыре года осваивает как старые (ундервуд), так и новые (пентиум) технологии словозаписи и вместе с Андреем Турбиным обращается к созданию мира другого литературно-фантастического, в последствии названного "Тропик Страуса". Как и Андрей Турбин выпускник орловского худграфа.

    • Андрей Турбин, Азар Светлицын

    ТРОПИК СТРАУСА

    фантастическая повесть

      
      
      
       Маленькие дети!
       Ни за что на свете
       Не ходите в Африку,
       В Африку гулять!
       В Африке акулы,
       В Африке гориллы,
       В Африке большие
       Злые крокодилы
       Будут вас кусать,
       Бить и обижать, -
       Не ходите, дети,
       В Африку гулять!
      
       Корней Чуковский
      
      
      
      
       На участке протяженностью всего-то в пятьсот ярдов я был свидетелем того, как летают лягушки, поют гиббоны, парят между деревьев белки. Да, таковы джунгли. Никогда не видишь всего сразу - а сколько еще впереди.
      
       Франс Лантинг
      
      
      
      
       Используя право на отдых,
       Не меньше,
       Чем право на труд -
       Простые советские люди
       Любую природу засрут...
      
       Борис Заходер

    ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

      
      
      
      

    1

      
      
       Иван Тапорыжкин пошел на охоту,
       с ним пудель пошел, перепрыгнув забор,
       Иван, как бревно, провалился в болото,
       а пудель в реке утонул, как топор.
      
       Даниил Хармс
      
      
      
       К вечеру мы осознали, что заплутали окончательно.
       Идти было трудно. Ноги тонули в зеленых сырых мхах по колено. Каждую минуту приходилось перелезать через завалы деревьев, прыгать по кочкам. Между кочками виднелась ржавая вонючая вода, тут и там торчали острые, как пики, березы.
       Медленно спускались сумерки. В сером, низко провисшем над головой небе, зловеще каркая, кружили вороны. Сидоров вскарабкался на сосну и закричал. Мы прислушались - и липкий неприятный холод пробежал по спине: откуда-то из глубины леса, далеко впереди откликнулся чей-то унылый протяжный вой. Белка и Стрелка, наши собаки, напряглись и тревожно зарычали.
       - Волки, - мрачно сказал Петров. - Волки и вороны. Поживу чуют. Надо как-то выбираться...
       - Мы этим занимаемся с утра, - сплюнул с досады Сидоров. - С утра мы только и делаем, что выбираемся. Мы выбираемся, выбираемся, а толку ни хрена.
       - Смотрите, следы, - сказал я. На сырой земле четко проступали свежие следы большого животного.
       - Лось, - тоном бывалого следопыта уверенно заявил Сидоров. - На водопой пошел, факт.
       - Почему лось и почему на водопой?
       - А куда же ему еще идти-то? - обиделся Сидоров.
       Мы побрели по лосиному следу. Вода у нас кончилась. Хотелось пить. Сигареты стали для нас единственным успокоительным, не позволяющим впасть в полнейшее отчаянье. Неподдельной радостью была возможность извлечь из пачки маленький длинный, пахучий цилиндрик, размять его между пальцев и подпалить. Сигаретный дурман ослаблял натянутые струны нервов и обволакивал мозг, усыпляя тревожные мысли... Жаль только, что ненадолго. Вместе с погасшим бычком гасли и отлетали в сторону секунды покоя. Страх возвращался с новой силой, сердце щемило, а руки утрачивали твердость. Требовалась еще одна порция дыма, потом другая, третья...
       - Лось так не ходит, - неожиданно заявил Петров.
       - А как же, по-вашему, ходит лось? - язвительным тоном спросил Сидоров.
       - Слишком широко шагает. Это не лось.
       - А кто? - не унимался Сидоров. - Если не лось, то кто?
       - Не лось, - упрямо твердил Петров. - Что я лося не видел? Это не лось. Это кто-то другой.
       У меня кончились сигареты. Я отстал от остальных и, свалив рюкзак у дерева, начал рыться в нем в поисках новой упаковки "Ява". Рюкзак впитал в себя запах сырости, палой прошлогодней листвы и преющей древесины. Как назло сигареты оказались почти на самом дне. Я вытащил из рюкзака целый ворох вещей: консервы, сухую одежду, патроны и всякую ненужную в лесу дребедень, которую каждый раз тащишь с собой, считая, что без нее не обойтись. Ружье я положил рядом на мох, а сам чуть ли не занырнул в тряпичные недра своего вещмешка.
       Спускавшийся туман явственно разносил звуки:
       - Это не лось! - доносилось из тумана с той стороны, куда ушли мои приятели.
       - А кто?
       - Не лось - и точка...
       "Горе-охотники, - подумал я с досадой. - Орут на всю округу".
       Наконец желтая пачка желанного зелья оказалась в моих руках. Стараясь не спешить, я снял с нее упаковочный целлофан, вырвал защитную фольгу и только начал нащупывать в кармане спички, как случилось нечто непонятное...
       Вначале я ощутил легкое головокружение и уши сдавило, словно в самолете при наборе высоты. Мне даже показалось, что земля заходила ходуном и ноги стали как ватные. "Землетрясение, что ли?" - мелькнуло в голове, и я сделал несколько неуверенных шагов. Вдруг впереди послышался пронзительный собачий визг, сразу же оборвавшийся громким и смачным всплеском - словно какой-то лесной великан оторвал от земли огромную глыбу и кинул ее в воду.
       Череда пугающих звуков на этом не закончилась. Тут же безумнейшим лаем разразилась Белка, и раздались два выстрела. Когда последовала новая серия выстрелов, я, чувствуя, как сердце сжимается в страхе, уже бежал на помощь. Бросив все: рюкзак, ружье и даже пачку сигарет.
       Продираясь сквозь кустарник, я не заметил толстой обломанной ветки. Резкий удар по лицу выбил неприкуренную сигарету. Привкус крови во рту, сочащейся из рассеченной губы, я почувствовал значительно позже. Добравшись до берега небольшого озера, я быстро огляделся.
       Странная картина открылась передо мной. Сидоров, скрючившись, неподвижно лежал в траве. Белка, заливаясь безумным лаем, носилась по берегу, не приближаясь, однако, к воде.
       Вода в озере была черна, как нефть, пузыри болотного газа лопались рядом с гниющей осокой. А метрах в десяти от берега глянцевая поверхность воды расходилась огромными кругами, по которым яростно палил из ружья Петров. Пули одна за другой входили в воду, затем следовала пауза перезарядки и новые выстрелы разрывали жуткую гладь. Не знаю, сколько б еще продолжался расстрел темной воды, если бы я не вырвал у Петрова ружье. Сопротивления не последовало. Петров обмяк, взгляд его затуманился. В зрачках застыл ужас. Побелевшие, казавшиеся неживыми губы прошептали:
       - Это... это был не лось... Совсем не лось... Я говорил, а вы не верили... А это было... не как лось... оно... оно... выскочило из воды... Я не успел разглядеть, что это было... Я хотел только... а... это... - Петров судорожно ловил ртом воздух. - Оно утащило Стрелку...
       Мы приблизились к Сидорову. Тот уже начал оживать. Он лежал на спине и, часто хлопая глазами, смотрел куда-то в тускнеющее небо. Пальцы с побелевшими костяшками сжимали ружье.
       - Ты живой, Сид?
       - Что это было? - Сидоров закряхтел и с трудом поднялся. - Что-то большое метнулось из воды и сбило меня с ног. Я ничего не успел разглядеть... Черт! - он потер ушибленную макушку. - Об пень саданулся...
       - Я никогда такого раньше не видел... - голос Петрова дрожал. - Я даже не знаю, на что это было похоже - так быстро выскочило... Оно такое большое и... и мокрое... Наверное, оно в воде живет...
       Мы посмотрели на зловещую черноту.
       - Давайте-ка, парни, делать ноги, - предложил Сидоров. - Не нравится мне здесь. Очень не нравится.
       - А как же Стрелка?
       - Вам хочется поискать ее? - Сидоров кивнул на озеро. - Мне, честно говоря, нет. Мир праху, как говорится... Хорошая была собачка... Ну, пошли, пока это снова не вылезло.
       - Стрелка! Стрелка! - безнадежно кликнул я.
       Ни звука. Не было слышно даже плеска воды, которую уже затягивало туманом. Белка жалобно скулила и жалась к нашим ногам.
       - Ладно, уходим. Место и вправду жуткое...
       Я сбегал за своими вещами, с трудом разыскав их между деревьев. Рюкзак и выпотрошенные из него вещи уже успел оккупировать рой каких-то крылатых насекомых, и мне пришлось не без чувства отвращения разогнать и частично передавить эту мошкару.
       Торопливо продираясь сквозь чащу, мы попытались оставить между собой и злополучным водоемом как можно большее расстояние. Неожиданно полил холодный дождь, и мы едва успели поставить палатку. Натыкаясь в темноте друг на друга, поминутно переругиваясь и чертыхаясь, мы все-таки умудрились затащить в нее все наши вещи, напитавшиеся липкой влагой. Вокруг царствовала темнота, лишенная и луны, и звезд. Тяжелые черные тучи облепили все небо. Дрожа от холода, мы ежились в сырой палатке, а над нами клокотали потоки воды. Что-то постоянно хлюпало, шлепало и шуршало в темноте за непрочными полотняными стенами. Петров поминутно хватал ружье, задевая нас прикладом. Фонарики по закону подлости оказались похороненными в недрах рюкзаков, поэтому общались мы в основном на ощупь.
       - Есть у кого-нибудь сигарета? - нервно спросил Петров. Было слышно, как он теребит патронташ.
       - Ты задел меня прикладом, - буркнул Сидоров.
       - Нам надо дежурить... чтобы оно не застало нас врасплох - сонных... - Петров, казалось, к чему-то напряженно прислушивается.
       - Еще раз заденешь - и я дам тебе по башке, - проскрипел Сид.
       - Может, это был бобер? - я попытался вдохнуть в друзей немного оптимизма.
       - Точно, бобер, - ответил Сидоров. - Саблезубый бобер - типичный представитель здешней фауны. Питается по преимуществу охотничьими собачками... - Сид выругался, засопел и завозился в своем углу, что-то ворча под нос.
       - Нет, это был не бобер. Что я бобров не видел? - Петров в темноте ткнул меня в плечо чем-то твердым.
       - Ты поосторожней с ружьем, - посоветовал я. - Не дай бог, перестреляешь нас тут ненароком...
       - Есть у кого-нибудь сигарета? - спросил Петров.
       - Что ты тут руками шаришь? - взорвался Сидоров. - Тебе же сказали: нет у нас сигарет! Были и вышли! Это, между прочим, мой рюкзак, и нечего там шарить!
       - Вообще-то, это рюкзак мой, - сказал я. - Но искать в нем все равно нечего. Сигареты я потерял, когда... когда все это случилось.
       - Черт! - выругался Петров. - И кому только первому пришла в голову мысль пойти на охоту?...
       Ответом ему были только глухие удары тяжелых холодных капель по мокрому брезенту. Я, тщетно пытаясь согреться и слушая монотонный шум ливня, лежал в стылом сыром спальнике. Я вспоминал.
       Разумеется, мысль поохотиться первой пришла к Петрову. Почему-то все шальные, нелепые мысли норовят завернуть именно к нему. Она пришла в его голову, и ей там понравилось. В моей голове ей стало бы слишком тесно. Вокруг много разных других мыслей: о том, о сем. Это потому что я думаю. А у Петрова в голове всегда простор - как в чистом поле. Если крикнуть там "э-ге-гей!", то даже эха не будет. Вот у Сидорова, у того хоть иногда случается пара-тройка приличных мыслишек, но они, как правило, у него не задерживаются, а если и остаются погостить, то сидят по углам тише мыши. Впрочем, они неплохие парни и мой скепсис объясним нашим нынешним дурацким положением.
       Итак, помнится, была осень, рыжий клен и портвейн "три семерки", который мы пили, философски наблюдая, как вдали картинно тает в небе журавлиный клин.
       - А почему бы нам не пойти на охоту? - раздумчиво сказал тогда Петров.
       - Хорошая мысль, - согласился с ним Сидоров. - Пока война с марсианами не началась. Потом не до этого будет.
       - Ты думаешь, что начнется?
       - Все к тому идет. Заодно потренируемся в стрельбе. Да и о убежище неплохо бы подумать. На всякий случай...
       Затея прижилась и стала обретать очертания. И все потому, что в тот дальний осенний день Петров вспомнил о своем горячо любимом дедушке и оставшейся от него избушке.
       Дед этот жил в довольно глухом заказнике, служил с незапамятных времен не то лесником, не то охотоведом, давно потерял счет своим годам и отличался, особенно в последнее время, некоторой склонностью к мистицизму. Ранее дед иногда принимал к себе гостей, и Петров провел с ним в лесу пару летних каникул, постигая "таежные премудрости". Свои персональные лесные похождения Петров вспоминать не любил, так что развернутых "мемуаров" услышать нам не удавалось. До нас, правда, доходили какие-то темные слухи о фермерской свинье, раненой утиной дробью, но сам Петров эти слухи начисто отметал.
       Деда Петров ценил и наш интерес к экзотике поддерживал байками в духе "Помнится, как-то дед рассказывал мне о..." или "Это я от деда узнал...". От деда Петров, судя по всему, узнавал самые различные вещи, начиная от устройства примитивного самогонного аппарата и заканчивая отношениями между мужчиной и женщиной, в которые дед вносил некий первобытный звериный дух, приправленный философией каменного века. Короче, уважал деда Петров.
       И вот однажды дед Петрова пропал. Кто-то из родных периодически привозил деду кое-какую провизию и несвежую прессу, из которой дед делал свежие пыжи, но как-то в один из условленных для визита дней деда дома не оказалось. Не оказалось и через неделю, две, три. По некоторым признакам решили, что дед пошел на охоту и сгинул: может, напоролся на крупного зверя, а может, перепутал на старости лет дорогу и пропал в болотах. Так или иначе, но прошел не один год, а о предке своем немногочисленные родственники Петрова ничего не узнали - записали его в без вести пропавшие, справили тризну и начисто забыли о чудаковатом старике.
       Богатого имущества дед не имел. По рассказам Петрова, дом отличался крайней простотой и надежностью. Интерьер состоял из самых необходимых и очень примитивных вещей: несколько крепких табуретов, тесаный стол, старая деревянная посуда, всякий охотничий хлам, пара змеевиков и кое-какое тряпье. Поговаривали о наличии у деда каких-то драгоценностей. Не то золотишка, намытого где-нибудь в дальней протоке, не то самородков, найденных в оползнях. Но это были, скорее всего слухи. Короче, дедово хозяйство никому не требовалось и осталось там, где и стояло - заброшенное и заросшее бурьяном. Трудно сказать, что заставило Петрова вспомнить про эту избушку: то ли дешевый портвейн расшевелил воспоминания нашего друга, то ли нависшая марсианская угроза, но большинством голосов порешили отправиться на охоту и пожить в этом самом домике.
       Сборы наши надолго не затянулись.
       Мы начали с того, что принялись штудировать литературу об охоте. Полистали Пермяка и Пришвина. Показалось занятным, но несколько скромным - нам мерещились горы трофеев, груды бивней, леса замысловатых рогов и целые тюки искусно выделанных шкур. В этом смысле приятно порадовали "Зеленые холмы Африки". Хемингуэй, приняв охотничью стойку, лупил из своего ружья во все, что движется и, делая перезарядку, успевал поболтать о мировой литературе или посетовать на недостаточную величину рогов у подстреленной им дичи. Если бы не ограниченная лицензия, старина Хэм основательно почистил бы Африку от зверья. Петрову это понравилось. Он повесил портрет писателя у себя над кроватью. Попытался отрастить бороду. Некоторое время даже не показывался на работе, предвкушая эффект.
       - Ну как? - поинтересовался он, вернувшись в трудовой коллектив, когда бороденка его изрядно заколосилась.
       - Вылитый Хэмингуй! - заверили Петрова коллеги. Выражение не понравилось, и бороду Петров сбрил.
       Так пролетела осень. Зимой мы упивались африканскими сафари Майн Рида, индейскими историями Купера, заснеженными скитаниями Джека Лондона. Последнего особенно приятно было читать, сидя в кресле у теплой батареи, имея рядом бутерброд и кружку горячего крепкого чая или чего-нибудь более крепкого.
       Весной нам на глаза попалась книга Джима Корбета "Кумаонские людоеды", и тогда впервые в наши головы пришла мысль о том, что иногда звери бывают очень опасными. Примерно тогда же мы вступили в охотничий клуб и приобрели подержанные двустволки и старый пятизарядный промысловый карабин.
       К началу лета Петров притащил откуда-то двух грязных голодных собак, одну из которых (по-моему совершенно беспочвенно) именовал спаниелем, а вторую - ввиду многочисленных ржавых подпалин в свалявшейся шерсти - посчитал ирландским сеттером. К августу мы, наконец, закончили необходимые приготовления и, сказав близким "последнее прости", бодро вырвались на стратегический простор. Без особых приключений доехали до границы заказника. Предвкушая королевскую охоту, с намерением после одной ночевки выбраться под вечер к избушке, мы вошли в этот лес.
       Но все оказалось по-другому. Совсем не так, как мы себе это представляли...

    2

      
      
       Что случилось? Что стряслось?
       На опушке крики:
       - Ой, девчонки, лось, лось!
       Он какой-то дикий!
      
       Агния Барто
      
      
      
       Лось попался крупный. И не было никаких сомнений, что это лось. Следы - в том месте, где чахлый лесной ручеек делал поворот, - мог оставить только здоровенный сохач. Я знал это. Из книг. И это знание наполняло меня предвкушением добычи. Казалось, что я готов вспыхнуть от охватившего меня нетерпения. Вот еще один куст, вот другой, за ними поваленное бобрами дерево, заросли ивы, а зверя все не видать. Но, когда след вывел меня в прозрачный, ослепляющий белыми стволами березняк, я наконец-то увидел его. Матерого, уверенного в себе самца, не подозревающего о моем присутствии, со смачным хрустом поедающего какую-то зеленую дрянь.
       "Сейчас я тебя!" - мелькнуло в голове, но ружье оказалось незаряженным. Аккуратно, стараясь не шуметь и делать как можно меньше лишних движений, я нашарил патронташ и на ощупь вытащил первый патрон. В ту же минуту я осознал что-то неладное: в пальцах вместо привычной гильзы оказалась большая, размером с патрон сигарета... Вместо табака ее заполнял обычный бездымный порох. Мои руки задрожали, но я все же попробовал вставить в ствол этот странный патрон. "Забил снаряд я в пушку туго...", "Наши жены - ружья заряжены...", "И только шашка казаку..." - калейдоскопом завертелось в голове. Патрон неожиданно раскрошился у меня в руках, распространив неприятный запах. Уже не думая ни о чем, я схватился за патронташ в надежде отыскать там хоть один нормальный, годный для стрельбы заряд. Увы, бумажные цилиндры поочередно крошились, абсолютно не годные как к стрельбе, так и к прямому своему назначению.
       "Проклятье!" - вскричал я и поднял голову.
       На меня, ехидно улыбаясь, скаля желтые зубы, глядел лось и, казалось, заговорщически подмигивал.
      
      
       - Я из тебя чучело сделаю, сволочь рогатая! - в сердцах рявкнул я и швырнул в зверя сигаретой.
       - Минздрав предупреждает! - грозно сказал лось. - Курение в постели приводит к лесным пожарам! - многозначительно заявил он и театрально закашлялся.
       - А одна капля никотина убивает лося, - ответил я почему-то.
       - Природа - это, типа, мать, - заявил лось. -
       А мать нам надо уважать.
       Когда смотрю я на природу,
       Готов я каждому уроду
       Набить, не глядя, его рыло,
       Чтоб тварь природу не губила! - как бы вступая в дискуссию, вдохновенно продекламировал сохатый голосом Евтушенко.
       - Чьи это стихи? - с подозрением спросил я, все еще размышляя о капле никотина.
       - Классику надо знать! - ухмыльнулся лось, с удовольствием потянув воздух мощными ноздрями. - Мы ведь тоже здесь, чай, не лыком шиты. Книжонками балуемся, почитываем кой-чаво, - с каким-то деланным вологодским акцентом заговорил он.
       - Ну, конечно... Лесная газета. Как же, как же. Почему бобры бодры? - съязвил я.
       - Самое трудное в споре... - объедая что-то с ветки, раздумчиво проговорил лось, - ...самое трудное - это не столько защищать свою точку зрения, сколько иметь о ней гибкое представление. Бентам как-то писал...
       - Кто? - обалдело спросил я, совершенно растерявшись.
       - Иеремия Бентам, писатель, англичанин по паспорту, - все еще жуя, съязвил лось. - Так вот, вопрос не в том, отмечал как-то Бентам, одарены ли животные разумом и могут ли они говорить, а в том, могут ли они страдать... Да-с, молодой человек, страдать, ибо в страдании прозренье, - поучительно закончил он и драматически склонил на бок рогатую морду. Веселые искры плясали в его насмехающихся глазах столь явственно, что я не выдержал и машинально вскинул ружье.
       - Правду не убьешь! - трагически воскликнул лось и, погрозив мне копытом, растаял, разразившись ужасным смехом.
       Я подскочил, но, наткнувшись на что-то мягкое, снова сел и раскрыл глаза.
       Полог палатки оставался все еще мокрым, но дождь, похоже, закончился. Светало. В моих ушах все еще звенел дикий смех странного ночного визитера. Я протер глаза. Ни Петрова, ни Сидорова рядом не оказалось. Тогда я выпутался из спальника, нащупал под боком ружье и только собрался выбраться наружу, как ужасный, продирающий до костей хохот повторился. Резко рванувшись, я пулей вылетел из палатки, держа свое ружье наизготовку.
       Вдруг чья-то рука опустилась на ствол. Я вздрогнул, поднял глаза и увидел Петрова. Тот, приложив палец к губам, покачал головой, как бы успокаивая меня и говоря "не надо".
       Неподалеку от палатки чернел силуэт Сидорова. Он внимательно и тревожно вслушивался в обступавший нас лес. Сид все-таки нашел фонарь, и тот блестел в его руке тусклым неверным светом.
       Снова где-то в глубине чащи послышался отрывистый идиотский смех. Только сейчас мне стало понятно: это не смех, а крик какого-то животного. Но крик очень близкий к человеческому.
       - Что это, черт возьми? - спросил я, ежась. Мне было не по себе от этого страшного нелепого хохота.
       - Болота, мистер Ватсон, порой издают странные звуки, - язвительно сказал Сидоров, как бы не замечая меня.
       - Может, ведьмы? - отозвался Петров. - Не знаю, как вы, но я в детстве сильно в них верил.
       - Верил? - переспросил Сидоров.
       - Сильно верил. До мокрых штанов, - сказал Петров. - Но потом, с возрастом и при помощи науки смог победить в себе страх...
       Мы почему-то посмотрели на штаны Петрова.
       - Да ладно, чего там, - сказал Сидоров. - Я сегодня сам чуть было...
       Однако очередной припадок лесного хохота не дал ему закончить. На этот раз где-то недалеко кто-то заухал, заахал, а потом к этим звукам добавилось нечто походившее на детский плач. Жар ударил в мое лицо, а тело словно заледенело и покрылось мурашками.
       - Чуть было что? - спросил Петров слегка дребезжащим голосом.
       - Чуть было не обделался, - ответил Сидоров.
       Мы помолчали, прислушиваясь. В палатку возвращаться не хотелось.
       - Не понятно все это... Я не первый раз ночую в лесу, но никогда такого не слыхал... - Петров зябко повел плечами. - Что это все-таки такое?
       - Это, наверное, опять бобер, - Сидоров с усмешкой посмотрел на меня. - Ему приснилась бобриха... или, может, анекдот вспомнил...
       - Ладно, умник, - буркнул я и по привычке полез за сигаретами.
       Раскаты смеха повторялись, наверное, с полчаса достаточно часто. Мы немного успокоились и даже привыкли к таинственным завываниям. Человек привыкает ко всему. В эту ночь, точнее, этим утром, я еще раз убедился в такой простой истине.
       В сырую холодную палатку никто больше не полез. В этом зыбком тряпичном домике я чувствовал себя маленькой букашкой, пойманной в спичечный коробок: неизвестно, чего ожидать от несущихся извне и искажающихся из-за стен коробка звуков, то ли тебя отпустят (что вряд ли), то ли обломают крылья, оторвут лапки и свернут голову. Лес рождал чувство опасности. Нам принадлежала лишь поляна, выбранная для ночлега, а то, что простиралось за ней, - это были уже чьи-то неведомые и опасные владения. Но в палатке было еще хуже, намного хуже.
      
      

    3

      
       Месяца февраля 18 дня, знамение воздушное было в Тобольску: на середнем западе, в самом перекрое луны, на воздухе, в 3-м часу нощи, будто крововидные люди, бегающие от месяца и к месяцу и мимо его в части бродяще. И было сего видения с час.
      
       Из книги "Воздушные страхи Тобольска в старину"
      
      
      
       Утром мы рассмотрели поляну, на которой нашли убежище. Старая поваленная сосна чернела на фоне зыбких туманных очертаний обступившего леса. Липкий белый свет струился сквозь вершины деревьев, но не обещал нового солнечного дня. Серость и хмурь заполняли видимое в разрывах между крон небо. Тяжелый пар выползал из леса и, медленно клубясь, таял. Лес оживал птичьим гомоном.
      
      
      
       Белка пряталась за рюкзаками и тихонько скулила, виновато опустив грустную морду. Сидоров, насобирав сырых ветвей, пытался разжечь костер, поплескав из пластиковой банки бензином. Петров, чертыхаясь, тщетно искал в рюкзаке сухие портянки. Я достал походный дневник и попытался сделать кое-какие записи, но мысли путались, и кроме того сломался карандаш. Внезапно Петров истошно завопил и затанцевал на месте, прыгая в одном сапоге. В конце концов он плюхнулся на землю, сорвал с ноги сапог и выставил на всеобщее обозрение грязный большой палец. На пальце, намертво вцепившись в человеческую плоть острыми челюстями, сидел громадный рыжий муравей.
       - Первый раз вижу, - задумчиво произнес Петров, осматривая убитое насекомое. - Таких здоровенных не бывает, - сказал он, почесывая укушенный палец.
       Но оказалось, что бывает. Внезапно в нескольких шагах от нас среди мокрой травы показалась рыжая копошащаяся масса. Муравьиная процессия, растянувшаяся в ширину на несколько шагов, направлялась прямо к нам. Голодная, непобедимая, страшная армада огромных насекомых шла на нас, издавая жутковатый жестяной звук.
       - Свиньей идут, - почти восхищенно сказал Сидоров. - Надо делать ноги.
       Однако это оказалось не так просто. Нас уже окружали. В спешке хватая вещи, мы полезли на поваленное дерево. Несколько рыжих гигантов успели впиться в наши тела. Боль от их укусов была невыносимой. Отчаянно вопя, мы взобрались на сосну, а внизу, под нами катились рыжие волны. Белка, пронзительно визжа, завертелась юлой и пустилась в чащу: очевидно, ей тоже перепало.
       Петров, так и не выпустив из рук банку с бензином, стал поливать ствол жидкостью.
       - Спички давай! - диким голосом заорал он, повернувшись оскаленным лицом.
       Я трясущимися руками достал размокший коробок и с третьей попытки запалил пучок. Вспыхнувшее пламя отбросило атакующих насекомых.
       - Такого просто не может быть, - тяжело дыша, простонал Сидоров, отрывая от себя и сбрасывая вниз здоровенного рыжего кровопийцу. Тем временем рыжая волна подкатилась к нашей палатке. Палатка заходила ходуном и медленно осела, оставив торчащие вверх пики кольев.
       - Там продукты, - грустно сказал Петров и тут же поправился: - Были продукты...
       Через пятнадцать минут волна муравьев схлынула. Рыжий кошмар исчез в чаще. На месте палатки виднелись клоки дырявого брезента. Белка вернулась, жалобно скуля. Шерсть на ней стояла дыбом. Из продуктов уцелело только несколько банок с консервированной килькой, а палатка напоминала рыболовную сеть.
       "Лучше бы мы пошли на рыбалку", - подумал я, но вслух говорить этого не стал. Не умываясь, мы вяло пожевали уцелевшие консервы, надели похудевшие рюкзаки и тронулись в путь. Палатку оставили на месте бивака - пользы от нее теперь не было никакой - и стали подниматься на холм. Нас окружали мхи и лишайники.
       Когда мы добрались до вершины, утренняя мгла рассеялась, и стал открываться вид во все стороны. Озеро осталось внизу, в котловине. На севере высились какие-то холмы, справа и слева от нас уходило до горизонта лесное море. Впереди оно прорезалось неширокой извилистой рекой, блестящей в смутном утреннем солнце, едва продиравшемся из-за пелены облаков.
       - Нам надо выйти к реке, - не совсем уверенно сказал Петров.
       - Большой заказник, - огляделся Сидоров. - Конца и края не видно.
       - Большой, - согласился Петров и, подумав, добавил: - Большой, мать его...
       Мои же мысли занимало совсем иное. Чудилось, что кто-то наблюдает за нашей притихшей компанией, что кто-то бродит вокруг и следит - словно чего-то выжидая. Чего именно, я не понимал. И меня это пугало.
       Я напряженно пытался вспомнить из той горы книг, которые мы перелопатили, что же предпринимают отважные путешественники в подобных случаях. Ничего путного не вспоминалось. Погрузился в размышления я, что называется, с головой и не заметил, как Сидоров на ходу разговорился и уже пересказывал нам материал какой-то "желтой" газетенки.
       - Ну, и вот, значит, видит она, - бормотал Сидоров, - как кто-то зеленый лезет к ней в окно...
       - Зеленый кто? - задумчиво спросил Петров. - Змей?
       - Почему змей?! - удивился Сидоров. - Причем здесь змей?! Это был гуманоид! Весь зеленый, ростом чуть выше обычного...
       - "Весь покрытый зеленью, абсолютно весь..." - хмыкнул Петров. - Ну-ну...
       - Вот тебе и ну! У гуманоида этого не было ни рта, ни носа, ни ушей, только фотоэлементы. Вот. И лезет, значит, он к ней в окно. Ну, она, конечно же, первым делом кричать, на помощь звать. А гуманоид этот посмотрел ей в глаза сурово так, повелительно, да и говорит: "Не кричи, Меланья, и шухер не подымай, потому что явился я к тебе как посланник планеты Альдебаран..." И, кстати, не так далеко от заказника все это было. Деревня... как ее... забыл.
       - А может с Марса посланник-то был?
       - Нет, это еще до Вторжения дело случилось.
       - Чем же он говорил-то? - снова перебил Петров, - если у него рта не было? Глазами, что ли, семафорил?
       - Почему глазами?! - обиделся Сидоров. - Он ее загипнотизировал, произвел, как говорится, внушение.
       - Вот бы мне так с бабами научиться, - с вожделением сказал Петров и облизнул сухие губы.
       - И вот, я думаю, - продолжал "лекцию" Сидоров, - может, эта тварь на болоте, которая нашу Стрелку забила, тоже того, в смысле - аномальное явление?
       - Ну да, - снова хмыкнул Петров, - один с Альдебарана прилетел нашим бабам зубы заговаривать, другой, попроще, решил сначала собачатинкой полакомиться. "Привет, мол, вам, братья по разуму. Я, понимаете, кинолог с Альфа Центавра. Разрешите с вашей собачкой прогуляться до болота..."
       Некоторое время шли молча, спускаясь со склона холма. Сидоров замялся, приумолк. Видимо, усиленно рылся в памяти, подыскивая очередную сенсационную историю, выдернутую из "желтых" газет, которые, по большей части, и составляли духовный рацион нашего приятеля.
       И тут, напустив на себя многозначительный вид, Петров проговорил:
       - Помню, дед как-то рассказывал... - друг наш выдержал недолгую паузу. - Это было еще в те годы, когда он только поступил на службу в заказник. Вышел дед мой однажды побродить с ружьишком - хозяйство посмотреть. А дороги тогда еще плохо знал, так что заблудиться было нетрудно...
       За этими россказнями мы почти не замечали, что лес все больше густел и как-то рос в высоту. Мы пересекли сырое, но безводное русло какого-то ручейка, густо заросшее болотными травами, крапивой и папоротником. А Петров продолжал:
       - Побродил дед по бурелому, пометался, а к вечеру неожиданно вышел на небольшое поле или, может, поляну. Глядит, а посередине стоит не то сарай, не то избушка...
       - Разумеется, на курьих ножках, - не удержался от реплики Сидоров.
       - Ну, хватит острить, - сказал я. - Продолжай, Петров, не слушай этого умника.
       - И вот, видит, значит, дед какой-то сарай, да и прямиком к нему - думал, деревня рядом. Но вот только фигушки. Нету деревни, только сарай какой-то, свежим сеном набитый. Почему, зачем - не понятно. Делать нечего - пришлось ночевать. Забрался дед по лестнице (а лестница там была) наверх и заснул как ни в чем ни бывало...
       Дебри, которые мы преодолевали, совсем не предназначались для пеших прогулок. Досаждали липкие нити паутины, надоедливо ныли комары. Иногда, зацепив какую-нибудь ветку, стряхивали с нее на себя горсть неизвестных крупных жуков. Сверкая изумрудной окраской, жуки разлетались, гулко жужжа и оставляя после себя зловонный запах.
       Рассказ Петрова оборвался: он, чертыхаясь, торопливо сорвал с одежды несколько прилипших к ней здоровенных пиявок.
       - Мерзкие твари, - сказал Петров, брезгливо вытирая о штаны пальцы. - И когда только успели присосаться?! - Странно все это... - пробормотал он, озираясь.
       - Странно, если не сказать больше, - загадочно произнес Сидоров. - Ну, так что же дед?
       - И вот, просыпается он вдруг посреди ночи от непонятного шума: кто-то сопит и фыркает. Дед все это слышит и думает: зверь пожаловал. Перепугался дед и даже пошевельнуться боится. Был у него тогда крест: большой такой, серьезный крест. И не знаю, для чего, но постоянно таскал он его с собой. То ли воспоминания какие-то связаны были с этим крестом, то ли еще чего - не знаю, не могу сказать... Но штучка была забавная. Я, помнится, даже стибрить ее у деда пытался - он крест этот потом носить с собой перестал, в сундук положил. Так дед такую взбучку мне за это устроил... Насилу вырвался...
       - Жаль, что вырвался, - раздраженно перебил Сидоров. - Хорошая взбучка тебе не помешала бы. Давай без лирических отступлений. Растекаться мыслью по древу я и сам мастак. Что с дедом-то стало?
       - Ну и вот. Сидит дед наверху, притих, как мышь, крест в руках сжимает, да твердит про себя: "Господи, помилуй мя грешного" или что-то из этой области. Одним словом, молитвы вспоминает, защититься старается...
       И тут Петров замолчал, остановился у какого-то высохшего куста и, обращаясь ко мне, спросил:
       - Как ты думаешь, это курить можно?
       Я терпеть не мог подобные уловки рассказчиков - обрывы на самом волнующем месте. Равно как и рекламу посреди интересного фильма. Вот-вот произойдет решение всех сомнений и финал всех битв, у вас перехватывает дыхание... Но тут в кадр вдруг вползает розовощекий бутуз, еле волочащий ноги от гнета своих памперсов. Или какая-нибудь жизнерадостная дура, вся лоснящаяся от питательного крема, или, чего хуже, врач с физиономией проповедника начинает пугать вас грядущим кариесом...
       - Сигарет больше надо было брать, - недовольно ответил я. - Теперь вот будем всякую лесную ботву курить...
       - Черт побери! - взорвался Сидоров. - Если бы объявили конкурс на самого дерьмового рассказчика, ты, Петров, заработал бы все призы.
       Несколько секунд Петров молча смотрел на нас, затем развернулся и угрюмо затопал вперед.
       Мы с Сидом переглянулись. Стало вдруг неловко. Ведь Петров первым из нас высказал то, что было на уме у каждого. Я сам не один раз за утро бросал пытливые взгляды на всякие раскидистые сухие кусты и травы и вспоминал, глядя на них, о потерянных у озера сигаретах.
       - Ну вот, обиделся, - проворчал Сидоров. - Что же мы так и не узнаем окончание истории? Что с дедом-то стало, Петруша?
       - С каким дедом? - уже погрузившись в какие-то другие мысли, отозвался Петров.
       - С твоим, с каким же еще.
       - А-а... В общем, услышал дед, как лестница заскрипела - полезли к нему, значит. Страшно деду стало, он ружье схватил и к выходу. Но не рассчитал. Вывалился наружу и чуть шею не сломал. Грохнулся о землю и, что называется, отделался легким испугом: ни тебе демонов, ни зверей, никого, короче... На утро пришли какие-то косцы, удивились очень. Подсказали дедуле дорогу, а он, однако, рассказывать им ничего не стал: побоялся, что за одержимого примут. А мне вот рассказал...
       Петров умолк, поправил лямки рюкзака, достал огромный, как скатерть, носовой платок и чинно, с достоинством, громогласно трубя в него, высморкался, тем самым как бы показывая, что история закончилась.
       - И это все? - Сид остановился, наблюдая за неторопливым обрядом приятеля. - Вот эта вся фигня, что ты нам поведал: ну, шел, ну, заблудился, ну, в сарай залез... что-то услышал... и это все?
       - Все.
       Сидоров в раздражении громко и смачно плюнул:
       - М-да, Гоголя из тебя не получится! Господи, хоть бы придумал что-нибудь, соврал ради сюжета. Ну, там... я не знаю, про вампиров или про оборотней...
       - Зачем врать? - Петров апатично пожал плечами. - Как было, так я и рассказал. А в оборотней, вампиров и сервизы летающие я не верю... В детстве верил, а теперь не верю...
       - Значит, по-твоему, аномальных явлений не бывает? - Сидоров не унимался.
       - Ну почему? Явления бывают. Но всему есть научное объяснение.
       - Хорошо, а какое научное объяснение тому, что вчера случилось? Как это твоя наука разъяснит? Что ты на это скажешь? Может, и впрямь бобры лютуют?
       На этот раз я промолчал, не вступая в спор, и ожесточенно пнул ногой попавшийся на пути большой трухлявый и похожий на валуй гриб: он моментально рассыпался и белым фейерверком разлетелся по сторонам от моего сапога. "Красиво", - подумал я и начал искать глазами новую жертву.
       Подходящего кандидата найти не удалось, но из густой травы выглядывало что-то похожее на сероватый длинный пенек погибшего дерева. Недолго думая, я с размаху врезал по нему ногой - и... едва не взвыл от боли... Показавшийся прогнившим пень глухо отозвался на мой удар и остался твердо стоять на своем месте.
       - Это еще что за фигня? - задался вопросом Петров, заметив на потемневшей древесине трудноразличимые знаки.
       - Несомненно, это фаллический символ, - раздумчиво, с видом знатока-археолога пробормотал Сидоров и плюхнулся на колени, приблизив лицо к странной находке.
       - Так, так... Письмена. Вне сомнения, это кириллица. Буквы стерлись, но прочесть можно... "Кэ", "А", "Бэ"... - с серьезным лицом читал Сид. - Что это означает?.. Да-а... - тут он просто засиял. - Вот оно озарение! Здесь написано "КАБЕ?ЛЬ"!
       - Так стало быть, вот где собака зарыта! Еще одна собачья смерть! Удивительно! - подыгрывая Сидорову, я старался изобразить крайнее удивление.
       - Да будет вам, археологи хреновы! - вмешался Петров, которому надоело это представление. - Во-первых, не кабе?ль, а ка?бель. А во-вторых...
       - Ты такой серьезный, что сдохнуть можно, - Сидоров укоризненно посмотрел на друга. - Думаешь, мне не жалко беднягу спаниеля?
       - Спаниель - это как раз вот она, - Петров горестно кивнул на осиротевшую Белку. - А Стрелка, если ты помнишь, была ирландским сеттером...
       - Ага, теперь из нашего ирландского сеттера кто-то сделал ирландское рагу... - я попытался невесело пошутить, хотя собаку действительно было жалко.
       - Э-э! - неожиданно резко вскричал Сидоров. - Хорош болтать! Я вижу свет! - и наша троица тут же - словно на вражеские баррикады - ринулась вперед.
       Через несколько минут хруст и треск прекратились, сапоги запутались в высокой, тонкой и жесткой траве раскрывшегося перед нами просторного поля. Лес отступил, разошелся по сторонам широким кольцом, но еще не кончился. И тем не менее такая перемена хоть немного, но внушала добрые надежды.

    4

      
      
       А л е к с а н д р. А ты знаешь, что ты меня бесстыдным образом обоссал?
       Ф и л и п п е. Что?
       А л е к с а н д р. Возможно, я олицетворяю собой цивилизацию, но не до такой же степени.
       Ф и л и п п е. Что случилось?
       А л е к с а н д р. Ничего особенного. Ты меня обоссал.
      
       Алексей Шипенко
      
      
      
       Поле упиралось в новую стену леса. Густо высыпавшие на свободную территорию молодые деревца вели между собой упорную борьбу за выживание и, одновременно, углубляя корни в почву, безупречно выполняли свою миссию - расширяли лесные угодья. Пройдут года - и от поля, возможно, останутся лишь воспоминания.
       Деревья наступали неторопливо, но уверенно. Зеленые стены не обрывались резко, а как бы таяли, сходили на нет новорожденными побегами. Некоторые кустики, полузадохнувшиеся в давке, уныло тянулись своими тонкими покалеченными ветвями в небо, безрезультатно цепляясь ими за стылый воздух...
       Не наблюдалось ни дома, ни человека, ни животного. Только прохладный ветерок ерошил полинявшую траву.
       - Ну и что? - спросил Петров. - Куда это мы попали?
       - Эге-гей! Люди-и-и!!! - истошно закричал Сидоров, но налетевший порыв ветра подхватил его слова, скомкал их и унес через поле куда-то в даль.
       - М-да... - к чему-то прислушиваясь, сказал Сидоров. - Похоже, ты действительно прав. Кажется, мы попали...
       Но на самом деле только казалось, что лесной массив обступал незанятое деревьями пространство ровным и совершенно непроницаемым кольцом. Голодные, измученные жаждой и усыпанные цепляющимися за одежду семенами трав, мы пересекли поле и на другом конце его обнаружили давнюю заросшую просеку. Кое-где проступали следы дороги: на земле, среди мха и трав отчетливо просматривались две узкие тележные колеи.
       Продвижение по просеке оказалось непродолжительным. Минут через двадцать выяснилось, что в сторону от нее отходило нечто похожее на тропу. Размышления о дальнейшем направлении пути заняли совсем немного времени. Тележных следов более не попадалось, заросли становились все непролазнее и в некоторых местах перемежались павшими деревьями. А новая тропа показалась проходимей и приветливей.
       Вечер выдался подозрительно тихим и спокойным, лишь легкий ветерок пошатывал скрипящие стволы берез. Когда впереди, обещая новые открытые пространства, забрезжил свет, Сидоров признался, что ему нехорошо и что чуть погодя он нас догонит. В то же мгновение он исчез в листве, сделав несколько грузных скачков через невысокие кусты.
       Тем временем с окружающим миром происходили новые метаморфозы. Лес расступился и представил для нашего обозрения небольшой луг. Впрочем, это был не совсем луг. Узкая полоса густых трав сопровождала мирно струящийся поток ручья. Раскидистые ивы и всяческая болотная поросль - осока, камыш и еще какие-то огромные лопухи - скрывала от сторонних взоров тонкое, извилистое русло ручейка. Даже если бы вода оказалась мутной, мы все равно не смогли бы удержаться от соблазна испить из нее хоть несколько глотков. Но, к счастью, ручей отличался редкостной чистотой и прозрачностью. Не думая о каких бы то ни было чудовищах - благо дно просматривалось очень хорошо и не представляло для нас никакой опасности, - я приложился к земле, осторожно, едва не сползая в ручей, потянулся к прохладной поверхности и с блаженным чувством погрузил потрескавшиеся губы в долгожданную влагу. Рядом, очень напоминая курицу, пьющую из лужи, распластался Петров. Белку мы отогнали немного ниже по течению. Оживив себя водой, показавшейся в этот момент высшим благом на земле, мы уселись на берегу.
       Сидоров все не появлялся. Удовлетворив одну тягу - самую обыкновенную жажду, - я ощутил влечение другое: покурить. Только я хотел сказать что-то об этом Петрову, как вдруг листья растения, на которое я пристально смотрел, ибо оно очень сильно напоминало мне табачный кустик, покачнулись и задвигались. Я вздрогнул, сердце стучало теперь не от табачного голодания, а от неожиданности увиденного. Оказалось, что двигались совсем не листья. Я увидел большую перепончатую лягушку: она лениво ползла вверх по стеблю.
       Я приподнялся, прищурившись, вгляделся в заросли и засек еще одно земноводное, потом третье. Петров, заметив мое беспокойство, без вопросов обратил взор к прибрежным зарослям и сразу все понял... Точнее, как и я, ничего не понял, а только увидел, как первый лягушонок настороженно замер - ему, наверное, не понравились наши пристальные взоры.
       - Гляди-ка, жаба, - тихо сказал Петров. - Еще одна... Мерзкие твари, - прошептал он и потянулся за камнем.
       - Да, Иван-Царевич из тебя не выйдет, - хмыкнул я, продолжая наблюдать за лягушками.
       - Сейчас будут спариваться, - сообщил Петров, разыскивая камень поувесистей.
       - Откуда в тебе такое трепетное отношение к зоологии? - спросил я шепотом, разглядывая между тем, как одна из лягушек стала краснеть и раздуваться.
       - От деда, - Петров наконец выбрал подходящий валун и старался осторожно, чтобы не спугнуть земноводных, выдрать его из земли. - Деда еще в молодости Зайцегубом прозвали.
       - Это из-за заячьей губы?
       - Нет, - ухмыльнулся Петров. - Дед раньше был... Ну, как бы тебе сказать... Такой антипод Мазая, что ли...
       Лягушка раздулась почти вдвое против прежнего размера, сделалась ярко-оранжевой, выпуклые зрачки ее закатились.
       - Ишь ты! - тихо присвистнул Петров. - Гадить собралась!
       Он торжественно поднял валун над головой и сделал шаг по направлению к жабам:
       - Сейчас я им братскую могилу устрою!
       Но случилось неожиданное.
       Лягушка, раздувшись неимоверно, внезапно выплюнула в Петрова длинную липкую струю, отчего тот заорал и уронил тяжелый камень себе на ногу.
       - В глаз попала стерва... Ай! Жжет!
       Я кинулся помогать другу. Мы промыли глаз, но веко опухло и покраснело, отчего глаз заплыл и закрылся. Нога тоже распухла и быстро отекла. Петров отчаянно хромал и поносил бранными словами всех рептилий вместе взятых, а так же почему-то не преминул употребить несколько теплых слов по адресу Чарльза Дарвина, который, по буквальному выражению Петрова, "всю эту херню придумал". Лягушки исчезли, будто испарились. Зато из ближних кустов, привлеченная шумом, выскочила заинтересованная, помахивающая хвостом Белка.
       - В странные места мы попали... - сказал я, оглядевшись, после утихания гнева товарища. - Черт знает что творится.
       - Да, в странные, - угрюмым эхом отозвался Петров. - Это просто террариум какой-то, мать его... - только и успел прибавить он, прежде чем послышался крик Сидорова...
      
      

    5

      
       У стеклянной двери - старуха, вся сморщенная - и особенно рот: одни складки, сборки, губы уже ушли внутрь, рот как-то зарос - и было совсем невозможно, чтобы она заговорила. И все же - заговорила.
       - Ну, что, милые, домик мой пришли поглядеть?
      
       Евгений Замятин
      
      
      
       - Эй вы, бандерлоги! - неслось сквозь заросли, дробясь и множась, откуда-то из-за лесного оврага. - Сюда! Давайте быстрее сюда!
       Это кричал Сидоров. Он продолжал забавляться эхом, обзывал нас, свистел и, похоже, чему-то очень сильно радовался. Белка и я неслись по высокой траве, охваченные тревогой и какой-то жутью. Петров, чертыхаясь, ковылял сзади. Впопыхах подхваченный рюкзак болтался на спине, ноги путались, отчего я несколько раз падал, но сразу же вскакивал и бежал дальше. Труднее всех пришлось Белке. Высоко задрав голову и высунув язык, она пыталась продраться сквозь густую растительность, но быстро осталась далеко позади.
       Мы обогнули пышный кустарник и пересекли обнаруженный за ним небольшой лужок. Ручей здесь делал резкий поворот и терялся за бугром. Показался смутно различимый силуэт Сидорова.
       - Обходите левее! Левее! - подсказывал его дробящийся от громкого эха голос.
       Наконец, перед нами появилась его темная фигура, после чего Петров мешком рухнул в траву и в течение нескольких минут не мог выговорить даже слова. Он громко сопел и поминутно тер заплывший и покрасневший глаз. Я сохранял вертикальное положение, но казалось, что вот-вот последую примеру Петрова. Холодный воздух, с шумом вдыхаемый легкими, болезненно раздирал грудь - словно на пятьдесят процентов состоял из мелко перемолотого стекла, в глазах помутнело и пульсировало в такт с бешеными сокращениями сердца. К горлу подкатился приступ дурноты, но я сдержался и сделал несколько шагов вперед.
       - Шшшто проссошшшло? - не без усилий выдавил я из себя, однако, не заметив моего вопроса, чем-то очень довольный Сидоров быстро приближался к нам.
       - Гляньте-ка сюда, - сказал он, вытянув руку в направлении густой массы ветвей, за которыми угадывалась какая-то масса.
       - Едритьская сила! - вырвалось у Петрова, вмиг забывшего про все свои обещания Сидорову. - Это что? Коровья гробница что ли?
       - Лучше, - самодовольно ответил ему Сидоров, и мы двинулись к обнаруженному объекту.
       То, что обнаружил Сидоров, не было захоронением скота, просто хозяин этого лесного убежища вместо традиционной подковы повесил над входом великолепный бычий череп. Интерьер по обычным меркам оказался до крайности примитивен и прост, а по сказочно-лесным представлениям - богат и колоритен. Никаких столов, табуретов и тому подобного мы не нашли, вместо этого имелся небольшой настил, выполнявший функции и кровати, и стульев, а так же некий очаг или жертвенник - какое-то очень давно не разжигаемое костровище.
       По всем углам, на потолке и на стенах красовалась богатейшая коллекция сушеных трав и корявых корешков. Повсеместно распиханные пучки и веточки источали какой-то единый для всех пыльный аромат - непривычный, но сносный. Мотки давно одеревеневшего лыка перемежались рогами, копытами, всевозможными звериными костями и комками грязной шерсти. Имелось несколько натянутых на рогатки облезлых шкурок, через помещение проходила веревка с бельевыми прищепками, а главным украшением жилища являлась жесткая, не отделанная, как следует, кабанья шкура, расстеленная на земляном полу. Одним словом, берлога эта вызывала странное и не очень приятное ощущение, представлялась чем-то средним между шаманским приютом и охотничьим домиком. Но выбора у нас не было.
       Состояло жилище из двух, а если быть более точным, то из трех частей. Первую, собственно, и составлял этот небольшой шалаш, вторую и третью образовывала высокая пристройка-навес. Между четырьмя представляющими в плане не совсем ровный квадрат березками, на высоте, наверное двух метров от земли находилось нечто вроде спальни, жиденько выстеленное старым сеном. Через небольшой люк в бревнах навеса можно было забраться наверх, что и не преминул проделать Сидоров. Закинув фонарик вперед себя и ухватившись руками за один из краев лазейки, изломанным и придурковатым голосом он напевал тут же, на ходу состряпанную кавер-версию песни из кинофильма "Высота".
       - Не кочегары мы, не плотники, да! И сожалений горьких нет! А мы охотники-высотники, да! - не переставал дурачиться Сидоров, когда из люка торчали уже только его ноги. Затем, когда полностью оказался наверху, нарочито продекламировал "И с высоты вам шлем привет! Шлем привет!" и свободно рухнул в сено. От этого падения вся конструкция заколебалась, закачалась, и мне представилось, будто нависающее над головой вот-вот обвалится. Стало страшновато. Но пристройка затихла, а Сидоров, выдержав небольшую паузу, предуведомил нас, что на правах первооткрывателя на время ночи займет именно этот чердачок. Может, потому что побоялся спать среди черепов и трав, а может, согласившись с архитектором шалаша, предусмотрительно поднявшим спаленку на два метра от земли, дабы защитить себя от нападения непрошеного зверя.
       После этого, пошарив на "первом этаже", хозяйственный Петров обнаружил старую керосиновую лампу, а в одной из многочисленных бутылей нашел горючее, так что вскоре наше странное пристанище осветилось трепещущим светом керосинки. По стенам запрыгали причудливые тени, отчего интерьер шалаша показался еще фантастичнее.
       Петров еще раз придирчиво осмотрел все углы.
       - А если вернется хозяин? Ему может это не понравиться!
       - Ну да, как в той сказки, - откликнулся со своей лежанки Сидоров. - Кто сидел на моем стуле и сломал его? Кто ел из моей чашки?..
       - Кто зажег мою любимую керосинку? - подхватил я. - Как называлась сказка?
       - "Три медведя", - вспомнил Петров. - А вдруг эти самые три медведя вернутся и нам наваляют?
       - Не говорите чепухи! - отозвался Сидоров. - Мы и есть три медведя! В сказке была еще Маша, но я буду совсем не против, если она вернется.
       Мы посмеялись и даже повеселевшая Белка несколько раз радостно тявкнула.
       - Шутки шутками, ребята, но места действительно странные, - потирая глаз, сказал Петров. - Я не говорю даже про ту тварь на болоте... Вспомните муравьев. А жаба эта мерзкая! Вы когда-нибудь видели раньше, чтобы лягвы так плевались?
       По просьбе Сида мы вкратце пересказали историю со странными лягушками.
       - Тебе ее надо было в коробченку поймать! - засмеялся Сидоров. - Глядишь, внес бы свой вклад в зоологию! Может быть, это неизвестный науке вид Василисы Премудрой?
       - Можете иронизировать сколько хотите, но я считаю, что кому-то нужно сегодня дежурить.
       - Вот ты и подежурь, - подхватил Сидоров, - как автор идеи будешь нести ночную вахту.
       - Я не могу, - серьезно ответил Петров, - у меня глаз не открывается. Как я буду одним глазом караулить?
       - Веский аргумент! Ничего не поделаешь, придется кидать жребий!
       Монета со звоном взлетела в воздух, достигла наивысшей точки и плюхнулась на землю. Нести первую ночную вахту выпало мне.
       - Возьми с собой Белку, - посоветовал Петров. - Она обязательно учует, если что не так.
       Но Белка покидать пределы шалаша наотрез отказалась. Догадавшись, что от нее требуется, она забилась в дальний угол, и вытащить ее оттуда никак не получилось.
       - Какая из нее охотничья собака? - разозлился я. - Тоже мне спаниель! Когда вернемся домой, надо будет возвратить ее туда, откуда взяли, - на помойку!
       Я нехотя взял в руки заряженную двустволку и вышел наружу - туда, где в прохладном ночном воздухе разносилось монотонное пиликанье сверчков, а издалека, как и прошлой ночью, но уже не столь отчетливо, слышались ставшие привычными уханья и рыдания лесной нечисти.
      
      

    6

      
      
       Лес вокруг шумит -
       Лика крепко спит;
       Тихо вышли звери,
       Жившие в пещере.
      
       Уильям Блейк
      
      
      
       От бесконечных блужданий прошедшего дня я сильно утомился. Но, прикрывая глаза, не чувствовал себя способным махнуть рукой на ночное дежурство и предательски задремать. Теперь к вопросам о направлении нашего пути добавились новые: кто же являлся хозяином этого загадочного приюта? Чем он тут занимался и почему бросил свое жилище? Может, обитавший здесь человек ворочал темными колдовскими делами и поклонялся лесным чудовищам? Или практиковался в спиритизме, а вызванный им дух вышел из-под контроля, не захотел возвращаться туда, откуда пришел, и прогнал своего зазывалу? Думая обо всем этом, я не исключал и вероятности возвращения каких-нибудь "трех медведей" - каннибалов или недовольных нашим визитом разбойников. Сказывался мой не угасающий с самой юности интерес к мистическим повестям и сказкам, к страшилкам и литературным ужастикам. Бесконечный ворох полулюдей-получудовищ, вампиров, гоблинов и прочих персонажей всех времен и народов поднимался из глубин памяти и мешал мои мысли - неуклонно теряющие свои очертания и растекающиеся, словно грязь... Да и все мое сознание балансировало на тонкой границе между иллюзорным и настоящим, между воспаленным воображением и существующей реальностью.
       Над изломанной полоской лесного массива появился красноватый диск ущербной луны, который безуспешно боролся с тяжелыми клочьями иссиня-черных облаков и оставался неспособен разрезать своими холодными лучами окружающий мрак.
       Мистический лес жил невидимой ночной жизнью. Что-то шумело и передвигалось в темноте. Вокруг меня постоянно хрустело, шуршало и шевелилось. Пару раз будто кто-то слегка коснулся меня легким крылом, и я все время чувствовал, как что-то движется совсем недалеко - на дне ручья. Я не мог видеть, но готов был поклясться, что подо мной, внизу, на поверхности черной воды возникают странные круги, а из-за ближайшего ко мне дерева вдруг стала виднеться ухмыляющаяся рогатая морда моего недавнего знакомого.
       - Брысь! - прошипел я в темноту.
       - Что, страшно? - участливо спросил из-за дерева лось.
       - Нет, - ответил я, но как-то неуверенно.
       - То ли еще будет, - пообещала рогатая морда. - Ежели рассудок и жизнь дороги вам... а они не могут быть не дороги... держитесь подальше от торфяных болот!
       - Да пошел ты! - разозлился я, вскидывая ружье. - Сейчас вот как дам из двух стволов!
       - Эге-ге-ге, - обиделся сохатый, сейчас же схоронившись за дерево. - Так у вас, в бурсе, видно, не слишком большому разуму учат... А ну-ка, подымите мне веки! - утробным голосом просил кого-то лось из-за дерева, не решаясь, однако, высовываться. - Поднимите мне веки, будьте людьми!
       - Какие, на фиг, веки? - сказал я не без дрожи в голосе. - Сейчас ка-а-к дам картечью!
       - Ну, поднимите веки, век воли не видать! - с трагическим надломом завыла ночь.
       - Стреляю, - предупредил я, почти дойдя до предела, и взвел оба курка.
       - Ладно, фраер, живи покуда... - за деревом послышался удаляющийся хруст.
       Светало. Из шалаша доносился громкий храп моих друзей. Я дрожал от напряжения, а оглядываясь вокруг, начинал верить в древние предания. Во мне оживали давно забытые, казалось, надежно похороненные на дне колодца души страхи. Зарождался и креп тот самый первобытный ужас, который вечно стоял между человеком и неведомым ему миром, начинаясь как раз там, где обрывался во тьму зыбкий островок света пламени костра, зажженного от очага богов дерзким сыном титана Япета, Прометеем.
       Я огляделся. Туман плотной пеленой наползал от ручья, окутывая все предметы вокруг живым и подвижным саваном. Опять стали чудиться мне смутные призраки, выглядывающие из-за темных стволов, снова я поворачивал голову на каждый шелест, ощущая как при этом легонько подскакивает ритм сердечных сокращений. Несколько раз я проверял ружье, но после каждой проверки моментально забывал о ней и в несчетный раз аккуратно, стараясь издавать как можно меньше шума, переламывал двустволку, но натыкался взглядом на ожидающие удара бойка пятачки гильз.
       Чудилось, что я - подхваченный влажными лапами тумана - сползаю в бесконечную яму, разверзающуюся где-то между мирами, эпохами и днями. Еще немного - и тяжелые волны беспамятства окончательно покрыли бы мою голову, но в растущем под кручей кустарнике отчетливо разнесся треск болотных растений. Преодолевая шумящую в ушах пульсацию крови, я впился слухом в неожиданные звуки. За стеной тумана кто-то напряженно и шумно сопел.
       - Стой кто идет! - сказал я почему-то.
       - Стою, милый, стою, - ответил незнакомый глуховатый голос.
       - Кто там? Кто это? - я начинал нервничать.
       - Это Ёжик, - ответили из-за тумана. - Лошадку не видели?
       - Какой еще Ёжик? - не поверил я. - Это ты, лось? Я знаю, что это ты!
       - Вышел Ёжик из тумана, вынул ножик из кармана, - протянул голос. - Не узнал меня сразу. Богатым буду...
       - А ну-ка, не дразни меня, животное! - сказал я, стараясь, чтобы мои интонации обрели грозную силу. - Лось, перестань ерничать и убирайся ко всем чертям!
       - Почем ты знаешь, кто это? Ты ведь меня не видишь...
       - Я знаю, что это ты - больше некому, - довольно тупо твердил я.
       - Может, я, а может, и не я... - голос из тумана снова стал глухим и незнакомым. - Индейцы Амазонки, например, верят в существование лесного духа. Его называют Курупира. Считается, что это чудовище, у которого одна нога человеческая, а другая - ягуара. Он бродит по лесу и в дикой злобе оглашает округу хохотом, мечтая свести с ума заблудившихся путников... - туман дрожал и вибрировал вместе с наполняющими его словами.
       - Хватит врать! - сказал я, чувствуя, как покрываюсь липким потом.
       - Однажды две девочки пошли в лес за грибами... - невозмутимо проговорил туман. - Пошли они, значит, за грибами... Или нет? За ягодами! И повстречался им... Кто же им повстречался?
       - Перестань морочить мне голову! - закричал я.
       - Вспомнил, - ответил невидимка. - Вспомнил. Это были не девочки. Совсем не девочки, а, скорее, наоборот - три мальчика. Три глупых-преглупых мальчика...
       Я молча щелкнул предохранителем и поднял ружье, направив его в молочный занавес тумана.
       - Впрочем, нет. Двое мальчиков было умных, а вот третий... третий был, как в той сказке... неадекватно реагирующий.
       - Вот я сейчас как раз и отреагирую... неадекватно. Так отреагирую, что мало не покажется! - злобно сказал я.
       - Или вот еще такой случай был, - голос стал колебаться и угасать, опять послышалось шелестение трав: кто-то спускался вниз к ручью. - Пошел как-то парень в лес пописать. Повстречал медведя... Ну, заодно и...
       - Я уже слышал этот анекдот! - заорал я. - Не смешно! Совсем не смешно!
       Вместо ответа, увязая в пелене тумана, раздался уже знакомый дикий хохот. Нечто с шумом и плеском плюхнулось в ручей, я нажал курок и... открыл глаза. В ушах пульсировало и гудело. Я сидел на земле - мокрый от росы, ошалелый, почти не соображающий, что происходит, и оглушенный выстрелом.
       - Что случилось? - крикнул Петров, который подбегал ко мне первым.
       - Курупира... - выдавил я, еле двигая челюстями.
       - Кто?
       - Курупира... Или Тапибара... - ответил я и отключился.
      
      

    7

      
      
       Путник еле бредет
       Сквозь заросли... Так густеют
       Травы летних полей!
       Стебли ему на затылок
       Сбили плетеную шляпу.
      
       Сайгё
      
      
      
       Не успел я еще как следует отойти от глубокого утреннего сна, а рядом со мной опять появился Петров. Держа перед собой какой-то тряпичный комок и со вкусом что-то жуя, он просочился в дверной проем и остановился возле лежанки.
       - Держи, - не переставая жевать, пробормотал Петров и протянул мне сверток. - Не волнуйся, они съедобные.
       Я так и обомлел: в развернутой жилетке оказалось с десяток небольших грибов. Бледно-розовые, с грязно-серыми хлопьями шляпки, белые, книзу - красноватые ножки с белыми колечками... Я удивленно взглянул на Петрова и только тогда заметил, что в его правой руке обглоданный мухомор. Его-то он и жевал.
       - Ты что? - начал я. - Ты что, Петров? Совсем обалдел что ли?
       Лицо Петрова, выражением своим походившее на упрямого, жующего травку барана, озарилось легкой ухмылкой.
       - Да говорят же тебе, что съедобно, - ответил он, аппетитно отхватив от шляпки еще один кусок. - Это называется "Мухомор Серо-розовый". Или по-другому - "Краснеющий". - Он посмотрел на объеденный гриб и куснул еще. - Видишь - краснеет...
       Петров продемонстрировал гриб. Его нежная белая мякоть и в самом деле принимала красноватый оттенок. Но для меня это не являлось убедительным аргументом в пользу поглощения мухоморов, как бы голоден я ни был.
       - Выплюнь сейчас же! Ты что... ты же можешь отравиться!
       - Ерунда! - отмахнулся Петров. - Я на этих грибах, можно сказать, собаку съел! - и в качестве доказательства своего заявления он демонстративно запихал остатки гриба в рот.
       Я вспомнил бедную Стрелку и отвернулся, чтобы не видеть, как мой друг набивает свой рот отравой. К горлу подкатывала тошнота.
       - Ты, между прочим, знаешь, что викинги перед битвой всегда наедались мухоморов? За это их называли Берсеркеры. Они потом бились так, что в ярости грызли свои щиты...
       - Тоже мне Берсеркер хренов! С кем ты тут биться собрался? - я обернулся к деревянной стенке и через нее позвал Сидорова:
       - Сид! Ты видел, что творится?
       Пристройка, а вместе с ней и шалаш покачнулись, Сидоров проворно спрыгнул со своего высокого ложа и заинтересованно заглянул к нам. Он уставился на Петрова и, остановившись, как вкопанный, пробормотал:
       - Это что? Какой-то прикол?.. Плюнь, дурак, мы же тебя не откачаем!
       - Ничего не случится, не лезьте ко мне, олухи! Не хотите грибов, пойду раздобуду для ваших желудочков что-нибудь нежное. Гоголь-моголь, например!
       - Не надо, не ходи, - в глазах Сидорова застыла скорбь. - Гоголь тоже плохо кончил...
       - Белка, пошли! - позвал собаку Петров, беря ружье и патронташ. - Накормим этих идиотов!
       - До встречи в Валгалле! - выкрикнул я прощальное приветствие.
       - Смотри не сломай зубы, когда будешь грызть щит! - добавил от себя Сидоров.
       Припекало. Над пестрыми цветами и травами в недвижном раскаленном воздухе несчетным роем кружили пчелы, жуки, бабочки и мухи. Наш загадочный приют располагался недалеко от высокой кручи. К воде спускались отвесные, зияющие коричневой, периодически осыпающейся глиной, обрывистые берега. Их древние молчаливые тела местами поросли островками цепкой, не сползающей со склона травы, края пронизали темно-синие и темно-красные змеи выглядывающих из почвы корней. Их хозяева - нависающие над пустотой березки - непонятным образом, оседлав кручу, успешно балансировали на краю и не позволяли сбросить себя в сверкающие на солнце потоки ручья.
       - Ну что, прогуляемся? - предложил Сидоров.
       Когда-то от шалаша к воде вела небольшая тропа, но ныне от нее остались одни намеки, а ближе к ручью всякие следы исчезали вообще.
       Пробиваясь сквозь путаницу высоченной травы, мы обнаружили несколько местных достопримечательностей. Отрезок ручья, лежащий у кручи, оказался в нескольких местах запружен трудолюбивыми бобрами. Под большой и ветвистой ракитой, в окружении трав и цветов затаилось широкое, округлое зеркало ключа. По его прохладной и чистой поверхности резво и быстро рассекали водомерки, над ним - маневренными вертолетами кружили сине-зеленые стрекозы, а на глубине, там, где не бурлили пепельно-синие вулканчики ила, затаился замаскировавшийся под сучки ручейник.
       Местность выглядела бы вполне привычно, если б не яркие, словно ядовитая аэрозольная краска, цвета неведомого мира.
       - А это еще что такое? - я остановился и глянул на растущий у воды крупный цветок с узкими зубчатыми листьями и желтыми в ядовито красную крапинку лепестками. - Что еще за гладиолух?
       Сидоров внимательно изучил растение. Понюхал его, вдохнув в себя странный приторный аромат.
       - Пахнет как-то уж больно не по-нашему... Бывал я как-то в Никитском ботаническом саду на экскурсии... Так вот, там я видел очень похожие цветочки. Не то из Бразилии, не то из Колумбии...
       - Белой акации цветы эмиграции... - подхватил я. - Но здесь-то они откуда?
       - Черт его знает. Может быть, какая-нибудь мутация крапивы?
       - Ну хорошо, а что ты об этом скажешь? - невдалеке от воды по стволу старой ракиты змеилась толстая гибкая плеть неизвестного растения. - По-твоему, вьюнок разросся? Или горошек мутировал?
       - Не знаю я, что это такое! - разозлился Сидоров. - Если бы мы находились не здесь, а где-нибудь в другом месте... Ну, скажем, хотя бы в Сочи...
       - Почему в Сочи?
       - Да потому что я дальше Сочи нигде не был!
       - Ну ладно, чего там! Я, можно подумать, много где был...
       - Так вот, я бы сказал, что это похоже на лиану, - Сидоров потрогал толстую ветвь.
       Мы огляделись. Что-то во всем этом было не так. Чужая незнакомая действительность врывалась в благодать российской глуши. Диковинные ароматы дурманили воздух, в голоса с детства знакомых лесных пичуг вплетались новые резкие звуки. То здесь, то там обычную зелень разрезали странно-яркие причудливые растения.
       - Не по себе мне как-то от этого гербария, - передернул плечами Сидоров.
       - Мы же ведь в заповеднике... Наверное, это нормально, что тут растет то, чего у нас нет... Иначе зачем еще нужны заповедники? Да и название подходящее - Подсельва.
       - Логично, - Сидоров огляделся. - И все же как-то не так! Тревожно мне что-то... Дай бог, чтобы только росло. Так ведь оно еще и бегает!.. Вот это, например, что такое? - Сид раздвинул густые кусты, за которыми открылась небольшая залитая солнцем лужайка. Посреди нее возвышался высокий бурый конус с закругленной вершиной. - Это еще что за черт? Муравейник что ли? Какой громадный! Ты когда-нибудь такие видел?
       Я отрицательно покачал головой.
       - Бог знает что творится! - Сидоров обошел огромный муравейник. - Ну дела! Какой-то, блин, термитник прямо! - он в нерешительности потоптался возле муравьиной крепости. Снова обошел ее. - Петров бы сейчас непременно ногой пнул... Или каменюку кинул... А я не трону. Потому как природа!
       Я посмотрел на Сидорова и поневоле усмехнулся.
       - Ты не тронешь потому что боишься, как бы эти рыжие твари снова не полезли! Хватит с нас того, что они палатку сожрали. Пошли-ка от греха!..
       Мы пересекли поляну, но перед тем, как уйти, Сидоров все-таки вывернул из земли толстую сухую корягу и с ненавистью метнул ее, будто копье, в самую середину муравейника.
       - А пусть знают! - коротко пояснил он, и вид его выражал крайнее удовлетворение. - Вот еще бы пару кирпичей силикатных сюда... Тогда они б у нас поползали!
       - Почему именно силикатных? - поинтересовался я.
       - Да потому что они тяжелее, дурья твоя башка! Пошли-ка отсюда, пока они не опомнились!
       Исследуя кручу, мы пошатались по округе еще с полчаса, но более ничего примечательного не обнаружили, а забираться далеко в дебри не хотелось. Пришлось вернуться "домой", где от нечего делать мы набрали со стен корешков с пересохшим лыком - и между камней несложного очага заплясали тонкие прозрачные языки пламени...
      
      

    8

      
      
       Дорогая редакция!
       У нас зародилось хорошее начинание. Охотники-любители А. Епышин, В. Коробейников и другие осенью, находясь на охоте в угодьях, сеют семена яблонь, калины, смородины, сливы. С перспективой на будущее - кедрач. Это хорошее начинание и я призываю всех охотников откликнуться и принять участие в этом добром деле!
      
       В. Самойлов, охотник-любитель п. Огневка
       ("Охота и охотничье хозяйство" N8, 1985 год)
      
      
      
       - А может, нам щей сварить? Из щавеля, - сказал я, оглядывая развешанные по стенам пучки трав.
       - Щей? Из щавеля? - переспросил Сидоров, критически изучая один из таких пуков. - Нет, не пойдет. Кислятина... Впрочем, знаешь... Если предварительно сварить курочку, картошечки добавить, яичко крутое мелко так порезать, сметанки ложечку для вкуса... Вот тогда хорошо будет...
       Мы помолчали, медленно сглатывая слюну. Стояла ужасная жара, от которой пришлось забиться в хижину и хлебать запасенную ключевую воду. Всякая из наших мыслей непременно сворачивала на еду.
       - Так, значит, говоришь, лось? - снова спросил Сидоров, возвращаясь к моим бессвязным объяснениям всполошившего всех выстрела.
       Я вздрогнул, поежился, но не ответил.
       - Ты, наверное, часа четыре проспал, - товарищ продолжал развивать тему. - И это только при нас! - добавил он и бросил на меня критический взгляд.
       - Ты на что это намекаешь?
       - Да ладно, - отмахнулся Сидоров. - Заснул на боевом посту, вот и привиделось всякое... Спросонья нажал на курок... только нас переполошил!
       - Я не спал.
       - Ага, конечно... Рассказывай теперь!..
       Друзья не поверили мне. А что случилось бы, расскажи я им о том, что ночной визитер разговаривал? Разумеется, решили бы, что я заболел... Но может, действительно все только привиделось во сне?..
       - Ну, и большой лось-то?
       - Нормальный, - буркнул я, с содроганием вспоминая минувшую ночь.
       - Жаль, что ты не попал! Лосятинки бы сейчас! - мечтательно вздохнул Сидоров.
       - Ну, так пойди, подстрели зверя, - почти зло сказал я.
       - Петров уже пошел, - хмыкнул приятель. - А я... я вообще по натуре пацифист. Мне божью тварь жалко... И потом ее же надо как-то ощипывать... - брезгливо закончил он.
       - Что ж на охоту поперся? Сидел бы дома сейчас.
       - Все пошли, и я пошел... - сказал Сидоров, оглядываясь по углам. Тут его вдруг словно бы осенило:
       - Слушай, может, нам стоит поскрести по сусекам? А? Должны же были остаться какие-нибудь запасы... Ну, сухофрукты там или еще что...
       - А может, он здесь акридами питался, как святые отшельники. Все святые отшельники так делают. Живут в тишине и покое и лопают себе эти самые акриды.
       - Что это такое - акриды? - недоверчиво посмотрел на меня Сидоров.
       - Ну, не знаю... Жуки какие-нибудь, черви...
       - А что, хоть бы и червячка заморить. На безрыбье, сам знаешь, и рак - рыба, - облизнулся Сидоров и плотоядно подмигнул мне.
       Мы пошарили за очагом, по всем углам, порылись под койкой, где обнаружилось несколько пустых бутылок. Сидоров взял одну из них и повертел в руках.
       - Гляди-ка: "Текила", - прочел он поблекшую этикетку. - Продвинутый был отшельник. Что зря не пил. Станет тебе такой червей жрать, как же.
       Мы выгребли из-под койки охапку сухой травы, которую Сидоров тут же кинул в тлеющий меж камней очага огонь.
       - Зачем ты это? - сказал я. - Итак жара стоит, а будет совсем как в бане.
       - Пусть, - пояснил Сидоров. - Для благовония... Ага! Тут что-то есть... Ну-ка, помоги... - и после небольших усилий из-под лежанки появился пыльный чемодан. Следом с шумом выпорхнула на божий свет огромная мохнатая бабочка.
       - А вот и пиратский сундучок, - потирая руки, усмехнулся мой приятель. - Пятнадцать человек на сундук мертвеца! Йо-хо-хо! И бутылка рому! - пропел он. - Слушай, действительно, может, у него и ром припрятан. Давай откроем!
       - Мерзкий пьяница, - поморщился я. - Для тебя же нет ничего святого. Абсолютное неуважение к чужой собственности.
       - Отпирай! - рявкнул Сидоров. - Рому хочется!.. Однако как-то гадко воняет... - добавил он уже относительно брошенного на съедение пламени сухотравья.
       Чемодан оказался обычный. Как все чемоданы. Обит коричневой кожей, по углам металлические накладки. Его запирали оба замка, которые Сидоров, сопя и обливаясь потом, поддел туристическим топориком. Мы подняли крышку и заглянули внутрь. Внутри оказалась пачка старых газет, несколько книг, когда-то утративших обложки, а теперь обернутых в обрезки обоев, потрепанная тетрадь и множество мелких бусин.
       - Похоже на нефрит, - сказал Сидоров, приблизив бусину к глазам. - Что я говорил! Вот и клад!
       Я взял в руки одну из книг. Открыл наугад и прочел вслух:
       - "...Но вот наконец, повернув к востоку, в сторону мыса Доброй Надежды, "Пекод" стал вздыматься и нырять на широкой размашистой зыби, и штормовые ветры начали завывать вокруг; когда украшенное белыми клыками судно резко кренилось под порывами ветра или в бешенстве таранило носом черные волны, так что пенные хлопья дождем серебристых осколков летели из-за бортов, тогда исчезла вся эта безжизненность и пустота, уступив место зрелищам более мрачным и гнетущим..."
       - Мелвилл! - откликнулся Сидоров. - Замечательная вещь! Я в детстве моряком хотел стать, но потом оказалось, что подвержен морской болезни... Меня даже на качелях тошнило.
       Сид вытащил из чемодана еще одну книгу и, следуя моему примеру, раскрыл ее наобум.
       - "...Внезапно вопль ужаса разнесся над поляной, - с выражением прочел Сидоров. - Аэростат увеличивался буквально на глазах; вскоре показался и воздушный корабль, также спускавшийся к земле. Всем стало ясно, что аэростат падает. Газ, непомерно расширившись в верхних слоях атмосферы, прорвал оболочку, и наполовину опустошенный воздушный шар стремительно летел вниз..."
       - Не люблю Жюль Верна, - поморщился я. - В детстве начитался его до оскомины!
       - А мне нравится. - Сид закрыл книгу. - Правда, не все, но некоторые вещи у него очень даже ничего!.. Однако духовная пища - это, конечно, хорошо, но надо бы и пожрать что-то.
       Я вздохнул. В животе жутко подсасывало и ныло от голода. Погасить эту боль было нечем. Идти грибной тропой Петрова не хотелось.
       - Ладно, давай, что там дальше...
       Дальше нашелся сломанный странный по форме охотничий нож, покрытый затейливой резьбой. Потом несколько пустых ружейных гильз, а так же пара очень больших самодельных рыболовных крючков, сделанных из костей какого-то животного.
       - Интересно, что за рыбу здесь ловят на такой крючок? - поинтересовался я.
       - По меньшей мере кита, - причмокнул Сидоров. - Представляешь, сейчас бы китовой ушицы!... Однако какой странный запах у этой травы. Тебе не кажется?
       Так же на дне чемодана покоился добротно залитый сургучом флакон из-под одеколона "Красная Москва", в котором в мутной жидкости плавали какие-то корешки и мушки. Нашлись: кусок сыромятной кожи, необычной грушевидной формы колокольчик из желтого металла, высохшая плитка сапожного крема и увеличительное стекло.
       - А это что? - вскричал вдруг Сидоров, вытянув с самого дна чемодана небольшой холщовый, расшитый мелким бисером мешочек.
       - Это же кисет!
       - Ну вот, наконец-то нашлось что-то стоящее... - Сидоров развязал мешочек и принюхался. - Это, конечно, не "Мальборо", но за неимением лучшего сойдет...
       Я тоже понюхал.
       - Похоже на махорку, но запах более терпкий.
       - Давай, давай, - хмыкнул Сидоров, - не привередничай.
       Через пару минут мы уже сидели на кабаньей шкуре и с наслаждением попыхивали самокруткой. Дым несколько отличался от табачного, имел слегка пыльный привкус, но с ним было приятно и радостно.
       Ничего съестного в чемодане не оказалось.
       - Не густо, - заметил Сидоров. - Что ж, отварим кусок кожи, намажем его сапожным кремом. Я где-то читал, что так делают, когда со жратвой совсем напряг... А травка-то ничего - неплохая, - закончил он, глубоко затянувшись и отбросив в сторону бычок. - Давай-ка еще по одной крутанем.
       Он стал сворачивать из найденных в чемодане газет "козьи ножки": в его руках это получалось быстро и ловко. Я только принял от друга приготовленную цибарку, как тот вдруг приостановился и вгляделся в газетную полосу.
       - Ты только глянь, - ухмыльнулся он. - Ишь чего удумали...
       На сплошь забитой текстом страничке красовалась одна единственная, чуть ли не на всю газету, фотография. Ее маленький прямоугольник не мог не притягивать к себе внимание. Сидоров перевернул лист, прочитал вслух: "Еженедельник СЕЛЬВЯНИН", тут же оторвал от названия клок под сигаретку и вернулся к заинтересовавшему его снимку, пробежал глазами статью.
       - Ну, что там, Сид? Не тяни резину, - поторопил я. - Давай, читай.
       Проворно сворачивая цибарку, Сидоров начал:
       - Значит, называется это "Кто следующий?"... "В июле прошлого года немалое любопытство жителей Больших Бамбучков вызвал завоз в Горелукский заповедник зубров - животных, как известно, непривычных для наших краев. Но парадоксальные нововведения этим, похоже, еще не закончились. Большую волну слухов породили новые идеи наших губернских властей. Так, привыкшие к традиционной домашней птице обитатели Больших Бамбучков недавно стали свидетелями появления в российской глубинке самых настоящих страусов! Смелое начинание руководства губернией, несомненно, будет оценено по достоинству"...
       - Ого! - вырвалось у меня. - А про головы там ничего не написано? Куда им головы свои втыкать? В песочницы, что ли?
       - Кому? - Сидоров удивленно поднял глаза.
       - Как кому? Страусам. Им ведь песок нужен, чтобы было куда башку прятать - от неприятностей.
       Сидоров в ответ улыбнулся, но не более того. Он был намерен закончить со статьей.
       - "Целые делегации любопытных посетили новую опытную ферму в Больших Бамбучках, а по ознакомлении с экзотической птицей многие признали новаторов чудаками"...
       - На букву "М", - вставил я, но помешать не смог.
       - "Однако, несмотря ни на что, наш губернатор Николай Петрович только смеется над нелепыми слухами и остается верен столь неординарной в глазах соседей идее. Сегодня опытная страусиная ферма обзавелась только несколькими особями этой необычной птицы, но в перспективе предполагается расширить хозяйство, для чего наши власти уже подыскивают рынки сбыта готовой мясной продукции"...
       - Это что? Страусов, что ли, лопать будем? - удивился я. - Интересно, мясцо у них вкусное?
       - А я почем знаю, - отвлекся от текста Сидоров. Упоминание о мясе звучало как издевательство.
       - Наверное, вкусное... Как у индюка или гуся. Главное, что много. И потом еще яйца. Кокнешь одно - и всю неделю яичницу жрешь... - я облизнулся.
       - "У нашей газеты уже возникает вопрос, - дочитывал Сидоров, - что же ожидает заповедник в дальнейшем? Австралийские кенгуру, ламы, крокодилы или какой-нибудь иной зверь получит в будущем российскую прописку? Время покажет..." Автор статьи И.Щепкин. И еще имеется фотография. Подпись: "На фото наш губернатор Николай Петрович с одним из страусов". Страус - слева, - добавил Сидоров от себя, протягивая мне газету.
       - Нет, это все понятно. А вот куда ему голову прятать? Вот этого я никак не понимаю. В навоз, что ли? - я картинно развел руками.
       - Кому на этот раз? Николаю Петровичу? Ну, этому-то прятать, собственно, нечего, потому что головы у него вовсе нет.
       - Крамольные вещи говоришь! Хорошо, что нас никто не слышит...
       - Ладно, может, еще? - тихо спросил Сидоров, легонько встряхивая кисет.
       Я, разумеется, не возражал. Сидоров взялся за сотворение сигареток и замычал на мотив "Песни о настоящем индейце". Я внимательно посмотрел на подсунутый им газетный лист: на мутной, нечеткой фотографии на фоне темной хаотической массы деревьев можно было углядеть фрагмент дощатого загона, у которого стоял плотный лысоватый человек с неразличимыми из-за плохого качества печати чертами лица. А внутри загона разгуливала крупная птица: тело страуса напоминало какую-то драную шапку, из которой выходила увенчанная маленькой головой шея...
      
      

    9

      
      
       Пылает камбуз, пылает мостик,
       Горят в кладовке бараньи кости,
       Пожар в каютах, пылают койки,
       Горят и сейфы, хоть огнестойки,
       Пылает брашпиль, пылают стеньги,
       В огне все судно. Пропали деньги!
      
       Английская шэнти "Огонь повсюду"
      
      
      
       - М-да, чудны, Господи, дела твои! - сказал Сидоров. - Однако какой все-таки странный запах у этой... - он, наверное, опять хотел сказать про брошенную в огонь траву, но передумал, - у этой махры... Тебе не кажется, что шалаш качается? - лицо его вдруг приобрело зеленоватый оттенок. - Мне надо на воздух...
       Пошатываясь, Сидоров подошел к двери, растворил ее и с минуту постоял в дверном проеме. Затем вернулся, тяжело протопал и плюхнулся рядом со мной на кабанью шкуру.
       - Слишком много воздуха, - сообщил он. - Мы летим...
       - Шутишь? - не поверил я.
       - Пойди и сам посмотри, - медленно сказал он. - Внизу леса, как на картинах Левитана. Меня от этого укачивает.
       С трудом удерживаясь на ногах, я подошел к выходу и выглянул наружу. Повсюду, насколько хватало глаз, нас окружала вода. На берег ни единого намека. Шалаш медленно плыл невесть куда, влекомый невидимым течением. Ветер заметно крепчал, качка усиливалась. Мы плыли в хаосе бурлящей пены, взлетая на волнах, как на гигантских качелях. Жилище трещало по швам, а рога и копыта на стене затеяли отчаянную пляску. Сидорова тошнило прямо на кабанью шкуру.
       - Я боюсь высоты, - стуча зубами, объяснил он. - А вдруг мы упадем?
       Что-то с грохотом посыпалось со стен.
       - Это барометр, - мрачно изрек Сидоров. - Видишь, он тоже падает!
       - Черт с ним, потом подберем! - мной овладела жажда деятельности. - "Парус, - подумал я. - Надо поставить парус. Сидоров не сможет. Придется делать это одному".
       Я снял бельевую веревку и обвязал ею Сидорова. Если его смоет за борт, у него будет шанс выбраться.
       - Спасибо, друг, - гремя прищепками, сказал Сидоров. - Я знал, что на тебя можно положиться. Вот только лучше бы ты дал мне парашют.
       Передвигаясь на четвереньках, я еще раз высунулся за дверь. Вокруг нас мелькало множество треугольных плавников. "Акулы", - подумал я и показал злобным тварям соленый морской кукиш. После этого несколько успокоенный вернулся в каюту.
       - Все выше, и выше, и выше!... - фальшиво пел Сидоров. - Видишь ли, - преодолевая тошноту, проговорил он, - видишь ли, сейчас, когда настают минуты последних откровений, я обращаюсь к тебе, друг мой, как авиатор к авиатору... Да! Возможно, мы погибнем, но за нами придут другие Покорители Стратосферы! И, может быть, им удастся то, что не удалось нам!...
       - Тоже мне Уточкин, - сказал я. - Можешь не переживать, мы не разобьемся. Нас сожрут акулы. Вода вокруг так и кишит ими.
       - Спасибо, ты меня успокоил, - ответил Сидоров. - Извини за то, что шкуру испортил...
       - Да ладно, чего там.
       Не знаю в точности, сколько времени мы молча просидели рядом, с почти философским спокойствием наблюдая, как раскачивается наше утлое жилище.
       - В воздушную яму попали, - нарушил молчание Сидоров. - Вон как трясет.
       Ему становилось заметно лучше, и вскоре он окреп настолько, что смог выбраться на разведку. Вернулся до нитки мокрый, но весьма довольный.
       - Пролетели дождевую тучу, - сообщил Сидоров. - Меня смущают лонжероны. Они могут не выдержать.
       - Какие, к черту, лонжероны!? - заорал я. - Раскрой глаза, дурень, мы посреди океана! Хватит корчить из себя воздухоплавателя, посмотри фактам в лицо!
       - В лицо? - переспросил Сидоров и принюхался.
       - В лицо, - повторил я.
       - Значит, по-твоему, мы в море? - недоверчиво поинтересовался приятель.
       - Разумеется, - отрезал я. - Мы в море и нам нужен капитан. Если ты не против, то в этот ответственный момент я возьму на себя смелость командовать кораблем.
       - Почему ты?
       - А кто?
       - Ну, например, я! - гордо сказал Сидоров. - Я тоже мог бы командовать кораблем! А ты... ты мог бы стать штурманом или бортмехаником...
       - Каким еще бортмехаником!? Мне все равно, если тебе охота - командуй, но имей в виду: мы в открытом море, так что никаких воздушных ям, ничего такого!
       - Ладно, - приободрился новоявленный капитан. - В море, так в море... - он удовлетворенно крякнул и, пародируя старого морского волка, прошествовал к капитанскому мостику - то бишь взобрался на лежанку и сел, завернувшись в старое одеяло.
       - Ну, что же, Смит, - сказал он мне, - пора привести судно к ветру, сынок.
       - Какой я тебе, на фиг, Смит? - огрызнулся я.
       - Не спорь с капитаном. У посредственного матроса должна быть неброская фамилия. Ступай до ветру, делай, что тебе говорят! Подними брамселя, потрави эти... шкоты! и главное, не забудь про шасси!...
       Я попытался по-матросски, не разжимая зубов, сплюнуть, но у меня что-то не заладилось, так что я подавился слюной и закашлялся.
       - А ну ступай немедленно, сто чертей тебе в глотку! - гаркнул Сидоров.
       Спорить с ним я не стал и полез наружу. Не помню, сколько околачивался на палубе, но через некоторое время я почувствовал, что вымок и возвратился в каюту.
       - Ветер, кажется, утихает, - каким-то чужим голосом доложил я. - Акул что-то не видно.
       - Что у вас за выправка, Смит? - грозно сказал капитан. - Вы позорите воздушный флот!.. Я тут уже начал волноваться... Склянки бил, - добавил он и слегка всхлипнул.
       Я заметил, что в мое отсутствие он действительно расколотил пару бутылок.
       - Однако как все-таки жрать хочется... - простонал Сидоров. - Ты вот что, парень, слетай-ка на этот... как его... камбуз и принеси что-нибудь на зуб своему капитану!
       - Нету ни хрена у нас на камбузе, Сэр, - сказал я. - Да у нас и камбуза-то нет.
       - Тогда вот что, - заявил Сидоров, кутаясь в одеяло. - Смит, возьми свой Вессон и отправляйся на палубу - пострелять чаек.
       - Какой такой Вессон? - удивился я.
       - У каждого Смита должен быть Вессон. Они все время вместе... Как Гоголь и Моголь... Понимаешь?
       - Нет, не понимаю. Бред какой-то. Почему бы нам просто не половить рыбки?
       - Половить рыбки? Что ж, неплохая мысль, Смит! Очень неплохая мысль! Я видел тут где-то пару крючков. Мы не будем ловить какую-нибудь сраную таранку, Смит! Мы поймаем настоящую рыбу - Белого Кита! Моби Дика, черт меня возьми! - театрально задрапировавшись в одеяло, Сидоров гордо стоял на мостике, вперя суженные зрачки в условно синеющую даль. - Кто я по-твоему, Смит? - он продолжал картинно покачиваться, стоя на лежанке.
       - Не знаю, Сидоров, честно говоря, теперь уже и не знаю, кто ты...
       - Я капитан Ахав! Вот кто, башка ты стоеросовая! Я лучший в мире охотник на Моби Диков!... Фонтан на горизонте! - заорал он внезапно. - Вижу косяк Белых Китов! Свистать всех наверх! Весла на воду! Трави шкоты! От винта!
       - Никакой это не белый кит, - критически сказал я. - Это белая горячка. И никакой ты не капитан Ахав, - мне начинала надоедать роль заурядного матроса.
       - Что-о?! Бунт на корабле? - перекосился лучший в мире китобой. - Кому-то здесь захотелось покормить крабов?!
       - Из тебя капитан, как из ночного горшка - лайнер. Я бы тебе и медицинским судном не доверил командовать!..
       - Ах так! - вскричал Сидоров и, прыгнув вниз, ухватил меня за ворот рубашки. Налетевшая невесть откуда волна сбила нас с ног и, яростно сцепившись, мы покатились по полу, осыпая друг друга тумаками и ругательствами.
       - Я больше не буду тебе подыгрывать! - рычал Сидоров. - Никакой ты не моряк. Мы же летим, как птицы!
       - Полетать захотелось?! - орал я. - Будешь летать у меня, как Мересьев - с протезами!
       Увлеченные борьбой, мы не заметили, как старая, висящая под низким потолком керосиновая лампа сорвалась с крючка и полетела в теплящийся очаг. В следующую секунду каюту охватил столб пламени.
       - Все за борт! Горим! - Сидоров схватил в охапку наши вещи и, протаранив головой хлипкую дверь, бросился наружу длинным затяжным прыжком.
       Последним, что я запомнил, перед тем, как бушующие волны сомкнулись над моей головой, было видение: призрачный корабль, несущийся на всех парусах по волнам. На его обветшалой палубе, за штурвалом, широко расставив копыта, стоял рогатый капитан и невозмутимо посасывал длинными звериными губами небольшую глиняную трубку...
      
      

    10

      
      
       Какая-то кругом нерезкая картина.
       Запутался я, тем более Ирина.
       Остается нам бестолку блуждать
       И друг за друга переживать.
      
       Из песни Василия Шумова
      
      
      
      
       Сначала не было ничего. Кроме смутных призраков, изредка всплывающих из накрывшего меня забытья. Потом ко мне вернулось осознание себя самого, ощущение собственного тела. Я лежал на спине и чувствовал, как жгло и ломило мои мышцы. Затылок охватывал мокрый, липкий холод. Вместе с лесным тихим многоголосьем до меня стало доходить близкое журчание воды - оказалось, что я лежу около ручья, головою в прибрежных, заболоченных травах.
       Перед моим взором оказалась огромная, увитая какой-то лианой ветвь крепкого дерева и сидящий на ней пестрый попугай. Склонив голову на бок, он хитро наблюдал за мной и, похоже, чего-то выжидал.
       - Добр-р-рое утр-р-ро! - совсем неожиданно прокричал он - и скрипучее эхо фразы болезненно отозвалось в моем сознании.
       - Попка - дурак! - попытался огрызнуться я.
       - Сам дур-р-рак! Дур-р-рак! Кр-р-ретин чер-р-ртов! - не растерялся попугай и угрожающе взмахнул крылами, отчего я непроизвольно прикрыл веки, а когда через несколько секунд снова открыл их, птица исчезла.
       Зато, словно из-под земли, возник Петров. Как некий тотемный столб, он возвышался надо мной и сохранял скорбное молчание. Я попробовал собраться с мыслями, подыскать какое-то нужное, подходящее к ситуации слово, однако Петров протянул мне руку и помог подняться с земли.
       Пахло горелым. На общем фоне эта едкая вонь воспринималась резко и чужеродно. К небу тянулась все та же буйная растительность, но признаков большой воды я не замечал. Что-то с чем-то не сходилось.
       - А где океан? - наконец спросил я у Петрова слабым, сдавленным голосом.
       - Какой океан? - удивился Петров. Он не понимал.
       - Как - какой? Соленый. Индийский, наверное... Куда это он испарился?
       - Куда испарился? Ну, не знаю... Может быть, в Индию?.. Ты, наверное, голову сильно зашиб... - сказал мой приятель, внимательно вглядываясь мне в лицо.
       - Ничего я не зашиб. Здесь еще недавно был океан... Ну, или, в крайнем случае, море. Были акулы и огромные волны. Вот здесь - прямо на этом месте...
       - Бедолага, - Петров похлопал меня по плечу, - с голодухи видения начались, да? - он протянул мне что-то в правой руке. Сперва я подумал, что это снова какие-нибудь грибы, но в ноздри ударил аппетитный, рыбный запах...
       - На вот, лопай, - сказал Петров, пристально глядя на меня. - На углях испек.
       Оказалось, за время нашего приключения Петрову удалось-таки изловить в какой-то луже или отмели несколько небольших рыбешек. С искренней благодарностью я заглотил дар друга и ощутил облегчение, почувствовал жизнь.
       - На углях, говоришь, испек? - спросил я, дожевывая. - Вот молодец!
       - Да, - задумчиво проговорил Петров, пристально, исподлобья глядя на меня. - Их тут полно теперь - углей.
       - В самом деле?
       - Да, очень много углей. Просто сплошные угли. У тебя нет желания походить по ним босиком? - он крепко взял меня за руку и потянул за собой на пригорок. - Пойдем, я тебе покажу.
       Когда мы медленно поднялись на бугор, я узрел картину ужасной катастрофы. Вместо вчерашнего домика меж обгорелых деревьев зияло пепелище. Тут и там еще вился легкий белый дымок, но до языков пламени уже не доходило. Поникнув головой, с безразличным и мутным взором недалеко от пожарища сидел Сидоров. Лицо его осунулось и побледнело, среди копоти и щетины проступали алые, еще не зажившие нити царапин.
       - Ну, - выразительно сказал Петров. - Я ожидаю услышать внятный рассказ о том, что здесь произошло. Вы тут совсем одичали, мать вашу. Какого лешего шалаш спалили? Оставишь вас ненадолго, а вы уже все разнести готовы... Сидоров, ты слышишь, о чем я говорю!?
       Сидоров будто и не заметил обращенных к нему слов.
       - Сид! Ты как? Оглох что ли? - повторил Петров, но наш приятель оставался бледен и безучастен. И только жареная рыбья мелочь, протянутая ему в руки, смогла немного вернуть Сидорова к жизни.
       - Мы едва не утонули, - преодолевая странную сухость во рту, вспомнил я после некоторой паузы. - Шалаш дал течь. И потом еще акулы... И этот, как его... Дикий Моб... То есть нет - Мобий Дик...
       - Ах, вот оно что, - протянул Петров.
       - Да, я думаю, что это все кит. Это он нас потопил... то есть поджег, - сказал я, посмотрев на тлеющие угольки.
       - Значит, кит? - почти угрожающе сказал Петров. - Ну, а ты, голубчик, чего молчишь? - и он снова сверкнул глазами на Сидорова.
       - Про кита я что-то не помню, - простонал Сидоров, давясь рыбой. - Помню какие-то облака... Облака - точно! - встрепенулся он. - Мы летели! Мы летели на воздушном шаре. Моря я не помню, а шар запомнил. Мы летели над землей, над лесом, над горами... И все бы ничего, пока этот урод Иванов (тут он кивнул в мою сторону) не включил горелку на полную мощность... Естественно, огонь, дым, страшный удар об землю... Все. Больше ничего не помню.
       - Ага, значит, шар? - продолжал "дознание" Петров не без угрозы в голосе.
       - Шар, - кивнул головой Сидоров и поежился, его немного передернуло. - И потом еще птицы...
       - Птицы? Что еще за птицы?
       - Галки, вороны... Может быть, голуби. Большие такие черные птицы.
       - Какие птицы?! - не выдержал я, забыв от возмущения о ломившей мышцы боли. - Не было там никаких птиц! Ты что, Сид? Там же полным-полно было акул! Черт возьми, ты же сам кричал: "Я капитан Ахав! Командовать кораблем буду я!"
       - Ну да. Да, было много акул. Летающих акул... Они налетели и начали дырявить наш дирижабль. А потом ты захотел в капитаны... У меня вон - до сих пор царапина от твоих ногтей осталась! - провозгласив это, Сидоров демонстративно выставил на показ грязную шею.
       - Постой, - отозвался я. - Причем здесь дирижабль? Откуда? Я не помню такого. Сид, по-моему, ты что-то путаешь! Нас же несло в открытый океан!
       - Да вы и сейчас какую-то ахинею несете! - вмешался Петров. - Чего вы тут без меня обожрались?
       - Да ничего мы не обожрались. Я не знаю, что это было, но весь сарай почему-то сорвало и понесло по волнам! Пес их знает, откуда они взялись. А причем тут дирижабль, я что-то не понимаю!
       - А я что? Говорю же, что плыли. Только по облакам. Как настоящие воздухоплаватели, - гнул свою линию Сидоров. - И наверху еще горелка специальная была... Ну, короче, для создания теплого воздуха. Ты же сам говорил, что слабо горит, что надо ее подкрутить - посильней сделать... А я тебе не давал... Это все птицы эти мерзкие испортили. И если бы я не поскользнулся...
       - Нет, вы только поглядите на этих красавцев, - взорвался Петров. - Не успеешь отвернуться, а они уже все сожгли и отвалились в траву, как ни в чем не бывало... Скажите спасибо, что здесь сейчас сыро, а то бы так пыхнуло... на всю округу. Стоит только мне ненадолго отлучиться... на поиски пищи, которую я, кстати сказать, нашел и которую вы уже сожрали...
       - Спасибо, - улыбнулся Сидоров, вытирая грязный рот, - рыбка удалась...
       - Да вот только вы не удались! - распалял себя Петров. - Вы оба не удались природе. Она ошиблась, когда создала двух таких идиотов. Какой, к чертям, шар, какие акулы, какие птицы?!
       - Точно, птицы были, - я неожиданно припомнил недавнюю встречу с пернатым умником. - Я видел сегодня говорящего попугая.
       Петров выразительно посмотрел на меня, плюнул в сердцах и отошел в сторону.
       - Зря ты его травмируешь, - серьезно сказал Сидоров. - Он ничему не верит...
       Мозги мои сворачивало. Мыслить структурно, логично было нелегко, но я сконцентрировался и все-таки смог выделить в своем сознании некий наркотический угар, который скорее всего и породил эти видения.
       - Погоди-ка, стой. Давай все с начала, - я прямо глядел в глаза приятеля. - Давай с начала. Что было с самого начала?
       Ключевое слово витало где-то рядом, но на язык все не шло. Сидоров опять принялся вещать о гадких птицах, горелке и воздушных потоках.
       И вот тут-то в моих мыслях вспыхнуло искомое.
       "ЧЕМОДАН" - будто взмах меча прорезало завесу бессвязности долго не желавшее вспоминаться слово.
       - Чемодан! - вскричал я. - Мы же нашли чемодан, Сид! Черт, как же я забыл! Я же кинул его в самом конце вслед за тобой! Ну, тогда, когда все загорелось!
       - Точно, - отозвался Сидоров. - Конечно, помню! Черный такой, с коваными застежками... - тут лицо его малость изменилось: новая деталь пришла ему на ум. - Только не ты, а я выкинул его! На правах капитана!
       "Оппаньки!" - подумал я, ошарашенный такой новостью, и тут же поспешил вмешаться:
       - Погоди, погоди. Как ты? Ты опять что-то путаешь. Мы же с тобой сидели внутри сарайчика и читали какую-то газету...
       - Это я помню, - наморщил лоб Сидоров. - Мы нашли газету, потом кисет, потом мы покурили...
       - Ах, вот оно что! - воскликнул Петров. - Значит, вы все-таки чего-то накурились! И что же это было?
       - Трава, - сказал я. - Сид бросил в огонь траву!
       - Не помню, - поморщился Сидоров. - Я правда это сделал?
       - Ясно, - серьезно сказал Петров. - Теперь мне ясно, откуда взялись все эти летающие акулы и шары... Хорошо хоть живы остались...
       Мир возвратился на свое место. Разобравшись в мути прошлого, нам предстояло задуматься о том, что предстоит дальше. Таинственный шалаш не дал ничего нового, мы так не вырвались из положения заблудившихся охотников. Теперь от шалаша остались только горы пепла...
       - А сам-то как? - Сидоров посмотрел на Петрова. - Переварились грибочки?
       - Переварились, - легкая тень пробежала по лицу Петрова, однако товарищ наш выпрямился, хитро сверкнул глазами и ухмыльнулся.
       - Ну, - не вытерпел я, - не томи, Петруша, рассказывай где был-то?
       - Я нашел выход, - спокойно проговорил Петров. - Знаете, я тут не очень далеко отошел и... встретил девушку...
       - Полумесяцем бровь? - поинтересовался Сидоров.
       - Нет... ну, то есть, да... И брови, и вообще так ничего, правда, дикая какая-то...
       - Понятно, наш храбрый Версерн вступил в контакт с прелестной валькирией... Подействовали-таки грибочки!
       - Я говорю серьезно. Девчонка показала мне куда идти.
       - Это в Валгаллу, что ли? - Сидоров ожил и теперь веселился от души.
       - Будешь издеваться, вообще больше ни слова не скажу. Идиоты! Я их тут от голодной смерти спасаю, дорогу разузнал, а они даже слушать не хотят.
       - Ну, будет, будет, Петруша, какие обиды? Рассказывай давай. А ты, Сид, помолчи пока, - прикрикнул я на приятеля.
       - Ну так вот, девчонка эта направление указала - куда нам выбираться. Там, говорит, река дальше будет. И мост через нее, а за мостом деревня. Только тебе, говорит, лучше бы туда не соваться - от греха! Уходи, мол, подобру-поздорову назад, откуда пришел. А то беды не оберешься!
       - Так и сказала?
       - Ну! Слово в слово. Странная какая-то!
       - И ты что - так и не познакомился?
       - Я не успел... Даже слова в ответ не сказал. А она уже развернулась и драпанула через кусты. Пропала, как и не было. Дура, наверное!
       - Ну, еще бы не дура. Такой красавец, обожравшись мухоморов, по лесу с ружьем шастает, а она даже знакомиться не стала. Не понимаю я этих женщин! - хмыкнул Сидоров.
       Петров хотел было обиженно надуть губы, но в последний момент передумал:
       - Ладно, хлопцы, собираемся и ходу! Выходим к человечьему жилью. Нас ждут банька, простая крестьянская пища и ядреные девки в собственном соку. А к вечеру, глядишь, горилки раздобудем, да в клуб закатимся - на танцы!.. Мне эти лесные скитания уже поперек горла стоят! Айда до деревни!
       Сид, вопреки всем, не пожелал идти вперед, пока не отыщется чемодан.
       - Да сдался он тебе! - сердился Петров. - Брось, на фиг. Нет времени!
       Сидоров, сопя, исследовал ближайшие кусты и вскоре вылез из них, волоча чемодан за ручку.
       - Не брошу! - упрямо заявил он. - Я там еще не все пересмотрел. Пригодится... кожа хорошая и вообще...
       - Ну и ладно, крохобор! Если так охота, то и тащи его сам. - Петров махнул рукой. - Ты с ним на беженца похож!
       Приблизительно через час нам удалось выбраться к реке. Она была широка и подвижна. Быстрое течение создавало значительные трудности для перехода на другой берег, но, пройдя немного выше по течению, мы набрели на мост. Его полуразрушенное тянулось до противоположного берега от начала и до конца, не прерываясь и не пропадая. Кое-где, правда, бревна сгнили и обвалились, а на их месте, словно горелые спички, торчали из воды у основания чуть позеленевшие остатки опор. Преодолевая это препятствие, я едва не свалился в бурный поток, однако Сидоров успел схватить меня за шиворот, и все закончилось только глухим треском сопревшего бревна и слетевшей в реку черной трухой...
       За границей реки лес рос еще гуще и сумрачней, поражая своей фантастичностью. Березок, дубов, елей и прочих привычных глазу пород средней полосы встречалось значительно меньше. Родные, воспетые не одним поколением поэтов пейзажи заменило сплошное переплетение ветвей, стволов и корней каких-то сказочных деревьев. В вышине, у самых крон, почти теряющихся в густом желтоватом тумане, что нависал над этим необычным лесом, мелькали быстрые, похожие на белок тени.
       - Ну, и куда дальше? - не выдержал я. От моста разбегались, сразу теряясь в густой траве, три тропинки. - Где деревня? Твоя селянка не могла просто пошутить?
       - Да нет, - как-то не совсем уверенно промямлил Петров. - Вон тропа, видите?
       - И две другие рядом, - добавил Сидоров. - Куда направимся? Направо пойдешь - коня потеряешь, налево - себя потеряешь... Куда там обычно Иван-дурак ходил?
       - Я думаю, Иван-дурак пошел бы прямо, - призадумавшись ответил Петров.
       - Ну, что же... - улыбнулся Сид, - дуракам, как говорят, счастье.
       И мы погрузились в чащу.
       Лесной переход давался с большим трудом. Особенно мучился Сидоров. С непонятным упрямством влачимый им чемодан то застревал в густых кустах, а то ударялся о кривые стволы, украшенные упругими, очень острыми шипами.
       - Может, бросишь его? - участливо предположил я.
       - Знал бы, что так будет, бросил бы... - сопел упрямец. - А теперь не брошу... Пастушку эту вот только если встретим, скажу ей пару ласковых!
       - Слушай, может, тебе привиделось? - стараясь отдышаться, спросил я у Петрова.
       - Что именно? - откликнулся приятель, отодрав от себя колючую плеть.
       - Ну, валькирия эта местная. Мало ли что бывает от грибов... Видения всякие, галлюцинации...
       - Галлюцинации случаются, когда два придурка обкурятся в чужом шалаше, а потом решают его спалить! А мне ничего не привиделось! Пошли дальше!
       Сидоров, вытирая пот, сел на чемодан, прижавшись небритой щекой к стволу карабина:
       - Слушай, Сусанин, ты ступай-ка вперед, а мы здесь подождем. Зачем бестолку всем тащиться? Вернемся к развилке и пойдем по другой тропе...
       Петров с несколько минут устало посмотрел на бесконечные хитросплетения корней и веток, а затем, наконец, согласился с предложением Сида:
       - Ладно, шут с вами, сидите здесь. Я посмотрю, что впереди.
       Он яростно устремился в чащу и через минуту скрылся из виду.
       - Как думаешь, он вернется? - спросил Сидоров, внимательно рассматривая пунцовый цветок незнакомого растения...
       Вскоре послышался слабый окрик Петрова.
       Мы нехотя полезли на голос, и вскоре впереди забрезжил просвет.
       - Вон же она! Я говорил, что здесь деревня! - кричал Петров. - Идите сюда!
       В небольшом проеме между деревьев неожиданно показался краешек большого ржавого цилиндра водокачки.
       - Цивилизация! Эге-гей! - заорал Петров, но ему никто не ответил, потому что мы с Сидоровым, выбравшись из "полосы препятствий", уже бежали к обнаруженному ориентиру.
      
      

    11

      
      
       ...неожиданно со всех сторон раздались жуткие вопли, и небо заполонили какие-то хряки, похожие на огромных летучих мышей, ринулись вниз, визгливо пища, пикируя на машину, несущуюся на пределе ста миль в час прямо в Лас-Вегас. И чей-то голос возопил: "Господи Иисусе! Да откуда взялись эти чертовы твари?"
      
       Хантер С. Томпсон
      
      
      
       Однако ликование надолго не затянулось. В считанные мгновения мы достигли цели, но увиденное на месте быстро охладило наш пыл.
       Деревня оказалась давно заброшенной. Некоторые дома еще стояли целехонькими, но большинство представляло собой довольно живописные руины. Пышная растительность окутывала этот "мертвый город": с садовых груш и яблонь свисали путаные лианы, в некоторых местах произрастали непонятные, источающие приторный запах цветы, а лопухи напоминали красивые комнатные растения. Одним словом, нас окружал красочный ботанический сад. Кривые ракиты соседствовали с деревьями, состоящими из толстенных стволов и мохнатых, сочных шапок, нахлобученных на них. Все это выглядело странно и неправдоподобно.
       Выбеленные временем крыши домов, кажется, покрытые пальмовой листвой, выделялись на фоне окружающей зелени. Повсюду - ни души. Высокий лес кругом наползал на остатки человеческого жилья.
       Когда мы окончательно убедились в безжизненности деревни, не единожды обойдя оставшиеся от нее строения, Сидоров с досады лихо пнул ногой в мазаную стенку одной из почти осевших и обвалившихся хат. Да так сильно, что где-то внутри рухнула балка, вызвав характерный шум и треск. Показалось, что в следующее мгновение все оставшееся сложится и сравняется с уровнем земли, будто карточный домик. Дверь хижины, заколоченная крест накрест, сорвалась с петель, с грохотом упала внутрь и рассыпалась в труху.
       - Эге, - задумчиво пробормотал Сидоров. - Да тут все муравьи сожрали. Вон их сколько повыползло... Это же просто термиты какие-то, - добавил он, разглядывая копошащуюся массу потревоженных насекомых.
       Я заглянул внутрь хижины. Там было темно. С трудом различались находящиеся в ней предметы: высокие нары, кажется, из бамбука, на полу - остатки кокосовых орехов и черепки глиняных горшков. На стене, напротив входа легкой копотью изображалось несколько петроглифов, от которых веяло неподдельной первобытностью. На них угадывались очертания птиц с длинной шеей и высокими узловатыми ногами.
       - Страусы, мать их, - заметил Сидоров.
       - Да, похоже на страуса, - согласился я.
       - А я думал, это утка, - задумчиво сказал Сидоров, вглядываясь в рисунки на стене.
       - Нет, на утку не похоже.
       - Да я про ту статью в газете, - хмыкнул Сидоров. - Честно говоря, я подумал, что это очередная газетная утка... Мало ли что напишут. Бред какой-то... Ну, какие у нас, к черту, могут быть страусы?
       - А ты оглянись вокруг. Неужели, все это тоже бред?
       - Никогда бы не поверил, - сказал Сидоров и поднял с пола большой волосатый орех, расколотый посередине. - Я такие только в рекламе видел... "Баунти", помнишь? "Райское наслаждение"... Может, у них здесь оранжерея была? - пробормотал он, вертя в руках кокос.
       - Если оранжерея, то очень большая... Разуй глаза! У них тут просто джунгли какие-то, - сказал я, оглядывая высокие кроны пальмовых деревьев, шелестящие на ветру.
       - Да, - согласился Сидоров. - Это похоже на джунгли... У меня это слово со вчерашнего дня на языке вертится...
       - Эй, вы! - крикнул Петров. - Гляньте, что я нашел! - он держал две половинки огромного яйца. - Знаете, что это такое?
       - Знаем, - мрачно сказал Сидоров. - Мы уже догадались. Ты решил угостить нас страусиным омлетом?...
       - Но ведь это же фантастика какая-то! Этого не может быть. Это не должно быть здесь - где угодно, только не здесь! - воскликнул Петров и поскользнулся на банановой кожуре...
       Сделать привал и остановиться на ночлег решили в просторной, почти сплошь оплетенной лианами избе, которая выглядела не тронутой термитами.
       "Клуб", - прочитали мы полуистлевшую синеватую вывеску на двери. Внутренности пустовали. Сквозь половые доски лезла трава, стены помещения украшали плющи и диковинные цветы, напоминающие орхидеи, с потолка свешивались длинные космы трав и каких-то эпифитов, похожих на сухой лишайник. Мебель напрочь отсутствовала, и лишь посреди избы стоял огромный бильярдный стол. Сукно давно истлело, и его заменял почти сплошной ковер мягкой, похожей на мох травы.
       - Вот здесь, на этом газоне и остановимся, - Сидоров огляделся и положил на стол чемодан. - Ну что, Петруша, как у нас с культурной программой? Как там насчет баньки с танцами?..
       К сумеркам полил сильный дождь, а затем по крыше, сохранившей остатки железа, забарабанил град. С дырявой кровли во многих местах сбегали миниатюрные водопады. О том, чтобы выйти наружу, никто даже не помышлял. В избе царил полумрак. Мы, все трое, взгромоздившись на бильярдный стол, апатично наблюдали, как вода ручьями заливает пол. Затем зажгли свечу, которая нашлась в моем рюкзаке.
       - Дело было вечером, делать было нечего, - безразлично сказал Петров. - А может, нам все только снится?
       - Что снится?
       - Ну, все это. Вот этот стол, эти лианы, этот лес, деревня... Слишком все нереально, фантастично...
       - Ага, - кивнул Сидоров, роясь в чемодане. - Дома расскажем - не поверят. - Он извлек из его глубин потрепанную тетрадь. - Посмотрим, посмотрим, - забормотал товарищ, пролистывая загадочный манускрипт. Почерк в нем был коряв и не всегда ясен, но Сидоров внимательно изучил первые страницы.
       - Знаете, что это такое? - вдруг спросил он и потряс в воздухе облезлой находкой. - Это дневник хозяина чемодана. Забавная вещица. Можно обозвать "Сказки блядского леса"... - Сидоров, как и мы, был уже по горло сыт этим невероятным заповедником.
       - Или "Книгой Джунглей", - уточнил я.
       - Ладно, принимается, - сказал Сидоров. - Пусть будет "Книга Джунглей".
       - Ну что ж, почитай, - глухо отозвался Петров. - Желательно вслух и с выражением... Маугли, блин.
       - Ну и почерк, - чертыхнулся Сидоров. - Как курица лапой!
       Несколько первых страниц было вырвано, поэтому записи в тетради начинались с некоего странного заклятия.
       - "Заклинаю вас, - торжественно прочел Сидоров, - во имя Господа нашего Иисуса Христа и во множество святых ангелов его, приимших от него власть... Заклинаю наступати на змию, на скорпию, и на всю силу вражию, змию вредящую и василиска, и аспида, и змию облаковидную, змию огневидную, змию власяновидную, змию дубовсходную, змию врановидную, змию слепую, змию стрельную, змию треглавую, змию уядающую жены"...
       - Змею увядающей жены? - переспросил Петров. - На эту наступать точно не буду. За пару кварталов обойду.
       - Не увядающей, а уядающей - от слова уесть, - уточнил чтец.
       - Это почти одно и то же, - не уступал Петров. - Сначала увянет, потом уест... Или сначала уест, потом увянет... Какая разница! Все равно - змея! Жены они все такие.
       - Да ладно тебе, не мешай читать. Тут вот еще более странная запись, - заглянул в тетрадь Сид. - "Аще гром возгремит во овне, иже от восточныя страны порушатся, и волцы будут по вселенной и растление человекам, и телесам погибель. Будет же и плодовам пагуба, ещя же глади и брани"...
       - И мальчики кровавые в глазах, - ни к селу, ни к городу встрял Петров.
       Далее следовала запись под названием "ОКРУЖЕНИЕ МЕСЯЦА":
       "Месяц май окружен - рати велики будут
       Месяц июнь окружен - зверем смерть будет
       Месяц июль окружен - рыбы много будет
       Месяц август окружен - дожди велицы будут
       Месяц сентябрь окружен - сухо будет
       Месяц октябрь окружен - жита много будет"...
       - Хочу много жита, - опять влез Петров. - Хочу много рыбы и чтоб сухо.
       - Купи себе прокладки, - буркнул Сидоров, - будет тебе сухо... Вот интересно: "Месяц февраль окружен - сильнии цари и князи ратятся от востока до запада", - прочел он.
       - Они все время ратятся. И не только в феврале, - сказал я. - Эка новость! Что там дальше?
       Далее стиль записи делался более удобочитаемым.
       - "Если лягушки прыгают по берегу и квакают, надо ждать дождя. Лягушки громко квакают - на хорошую погоду, молчат - перед холодной погодой. Жаба в траву выползла - к дождю", - вдохновенно продекламировал Сидоров. Я с трудом сдержал смех. Увидев мою реакцию, Петров вскинулся:
       - Не понимаю, чему ты улыбаешься. Да, они иногда выползают. На то они и рептилии. Они выползают, чтобы не торчать все время в воде, что тут смешного? Если бы они все время парились в воде, то они были бы рыбами, а так - им надо иногда выползать, чтобы подышать и... поквакать... - даже в скудном освещении клуба было видно, как раскраснелся Петров. - И не мудрено, что в это время идет дождь... Что ты ухмыляешься?
       - Я не ухмыляюсь...
       - Нет, ты ухмыляешься. Ты все время ухмыляешься.
       - Я и не думал.
       - Нет, думал, - разошелся в своей глупой мести Петров. - Ты намекал! Намекал на тех блядских слюнявых жаб, которым не сидится дома. Они выползают из ручья, когда хотят. В любое время, мать их!
       - О чем это вы? - удивленно приподнял брови Сидоров.
       - Не обращай внимания, это у нас как бы диалоги о живой природе. Читай дальше, - отозвался я. Петров гневно сопел, отсев на край стола к дальней лузе.
       Сидоров откашлялся и продолжил, склонившись над какими-то примитивными рисунками с комментариями:
       - "Комнатная муха (Musca domestica), а так же похожая на нее жигалка осенняя (Stomoxis calcitrans), которая нападает на человека осенью. Семейство Мухи мясные (Calliphonida) и семейство Саркофагиды (Sarcophagidas)"...
       - Фу, - отозвался из своего угла Петров. - Не читай ты про эту гадость. Что там дальше-то?
       - Тут дальше бухгалтерия какая-то: "Приход:
       от Ивана Тимофеевича за шкуру кабанчика - 5 ПНН,
       Лазаря Моисеича за белок - 2 ПНН,
       Макарихи за зайцев - 5 ПНН"... Не понимаю, что значит это странное "ПНН"... - задумчиво пробормотал Сидоров.
       - Зато я знаю, - неожиданно встрепенулся Петров. - "ПНН" означает "Пинта Национального Напитка". Так мой дед называл пол-литра самогона... А ну покажи! - Петров впился глазами в подразмытые каракули. - Черт! Какой знакомый почерк! На моего деда похоже! - взволновался он, тыча пальцем в тетрадь. - Так это, кажется, его дневник!... Ну точно! Почерк и правда его. Нет, в самом деле, это же дневник деда!.. Значит, и чемодан его... Что же получается?.. Шалаш тоже был дедов?..
       - О дедушка! Наконец-то твой неразумный внучек обнаружил оставленный тобою след! - с пафосом изрек Сидоров, вперясь в дырявый потолок. - Какой все-таки памятливый внук. Он увидел любимый дедулин шалашик и не признал, узрел потаенный чемоданчик и не моргнул глазом, поглядел на дедушкину тетрадку и хоть бы хрен! Но как только его дорогой старичок принялся переводить убитых животных в гектолитры... Voile! "Здравствуй, дедушка, мы тут!" - кричит он, размазывая свои радостные слезы по давно не мытым щекам!
       - А вы, значит, вот как со мной! - Петров засопел и набычился. - Фамильный чемоданчик, значит, умыкнуть хотели? Семейную, можно сказать, реликвию! Единственную память о незабвенно пропавшем дедушке!
       - Да брось ты! Ну, что ты завелся из-за ерунды? - как можно более миролюбиво сказал я. - Ну, с чего ты взял, что это дневник именно твоего деда? Подумаешь, почерк похож! Ну, разве мало на свете похожих почерков?! Вот я, например, в институте...
       Но я не закончил. Петров оставался глух к голосу разума.
       - Ах, это по-вашему ерунда?
       - Конечно, ерунда, что ты в самом деле, Петруша? - почти ласково старался успокоить друга Сидоров. Петров, однако, не унимался:
       - А ежели это ерунда, то что же ты, Сид, тогда эту ерунду тащил на себе через весь лес? Еле допер, а не бросил. Что ты там такое нашел, а? Кожа, говоришь, хорошая?
       - Да забирай ты свою сраную реликвию! - не выдержал и обиделся Сидоров. - Тоже мне сокровище нибелунгов!
       Не успел он договорить, а Петров уже бросился к чемодану и резким движением рванул его за ручку.
       - Ах, вы змеи! - неожиданный наследник лихорадочно рылся в чемоданном барахле и сыпал проклятия. - Дедушкин шалаш спалили... Наследное, можно сказать, имущество! Сволочи, блин!...
       - Да, имущества там было много, - вспомнил Сидоров. - Одних клопов рублей на пятнадцать... А рога с копытами чего стоят!...
       - Шкуру жалко... - почему-то сказал я.
       - За шкуру ответите! - распалялся Петров. - За все ответите, поджигатели!... А-а-ййй!!! Да что б тебя!!! - он дернулся и, приложив к губам палец, отшвырнул в сторону наколовший его костяной крючок.
       Не отрывая палец ото рта, Петров выгрузил на траву стола книги, быстро осматривая, кинул туда же обломанный нож, кусок кожи и прочую непримечательную мелочь. Чуть подольше поболтал перед глазами запечатанный флакон, но, видимо, из-за плавающих внутри мух, им не заинтересовался. А вот когда хватанул пачку старых газет, по полу тихо забарабанил град мелких бусин и что-то глухо брякнуло на отсыревшие доски.
       Тут же подхваченный Петровым плоский и угловатый предмет оказался бронзовым тускло поблескивающим крестом.
       Взбудораженный наследник на несколько секунд онемел, глянул сначала на крест, потом на нас - и, словно сорвавшись с цепи, излил из себя целый поток обвинений в разорении фамильного имущества и в надругательстве над его, Петрова, семейными ценностями.
       - Вот он, крестик-то дедовский! Вот он! - кричал наш друг, опасно размахивая реликвией. - Я же вам рассказывал про крест этот, про то, как дед его хранил!
       - Клянусь, я его не заметил, - ошалело оправдывался удивленный Сидоров. - Честное благородное слово.
       - Жулик! Вот почему ты тащил чемодан! Ты все знал! Ты хотел лишить меня того, что принадлежит мне по праву!... И ты тоже с ним! - бросил Петров в мою сторону. - Ты тоже все знал! Один только я ничего не знал!
       Потом, уже при свете дня, я разглядел этот "раритет" поближе. Ничего особенного и крайне драгоценного не имелось... Разве что дореволюционное изготовление креста, которое подтверждалось соответствующим шрифтом немногочисленных надписей. Вверху - святой лик Бога-отца, под ним трубящие архангелы. Фигура Христа отражала канонического мученика с характерным признаком истощения - то есть с почти оголенными ребрами. Голову Спасителя венчал богатый нимб, руки и ноги прошивали гвозди, а под стопами - среди напоминающих квадратную чешую камней - обобщенный до шарика с точками череп.
       Такой вот крест - размером, наверное, с ладонь - держал в кулаке Петров и, потрясая им в воздухе, обвинял нас чуть ли не во всех смертных грехах. Так продолжалось несколько минут. Однако вскоре поток брани пошел на убыль. Словесный фонтан иссяк, Петров сплюнул, отошел к занавешенному лианами окну и стал всматриваться в сырой сумрак.
       - Ей богу, Петруша, - стараясь успокоить товарища, снова сказал Сидоров. - Креста я там и не заметил. Думал, книги, все такое, может, пригодится. Записи, опять таки. Разобрать хотел...
       - Ну так разбирай, - хмуро, но уже более миролюбиво пробурчал Петров. - Сплошное жулье! Куда ни глянь...
       Но в полуразваленном клубе воцарилась тишина. Лишь после угасания эмоциональных бурь Петрова мы заметили, что за время ссоры дождь кончился. Снаружи, в листве таинственно шуршала застрявшая на ветвях вода, а с потолка все реже и реже срывались крупные холодные капли. Сидоров вздрогнул, выпятив вперед губу, потрогал затылок - одна из таких капель угодила ему точно в макушку. Он немного поерзал, бросил короткий взгляд на потолок и легонько пошелестел страницами дневника, заглядывая вперед:
       - Посвети-ка...
       Я взял свечу и поднес ее к "манускрипту".
       Угнетающее молчание рассыпалось, слилось с шорохом влажной листвы. Прерванный "литературный вечер" возродился - да так живо, словно не было между нами всех этих возмущений и пререканий.
       Новая страница открывалась четко сохранившейся записью:
       "11.06 сего года привезено страусов - 20 голов обоего пола". Сообщение жирно очеркивалось синим химическим карандашом, резко перетекало в какие-то неразборчивые каракули, а затем дополнялось следующим:
       "Страус живет на всем Африканском континенте, а так же в степях юго-западной Азии. По своим свойствам он обитатель пустынь и никогда не селится в лесистых или болотистых местностях, и даже на плодородных равнинах..."
       Слово "никогда" дважды подчеркивалось все тем же синим карандашом. Чуть ниже цитаты располагался однозначный вывод старого лесника:
       "Спрашивается: КАКОГО РОЖНА ИМ ЗДЕСЬ ДЕЛАТЬ?"
       - Кому это "ИМ", - отозвался уже совершенно спокойный и заинтересовавшийся Петров.
       - Страусам. Кому же еще.
       - А-а, - кивнул Петров. - Ну, раз завезли, значит так надо было.
       - Колорадского жука тоже кто-то завез, - зло сказал Сидоров, - какая-то добрая душа.
       - Жук прилетел сам, а страусы прилететь не могли, хоть и птицы. Они не летают, а бегают.
       - Вот и пускай бегут отсюда. Твой дед прав. Какого рожна им тут нужно?
       - Ладно, - не стал спорить с авторитетом деда Петров, - что там еще?
       Следом шло сразу несколько грязных полуразмытых страниц, текст на которых почти сливался в бледно-чернильное месиво.
       И снова сухой островок в море чернильного хаоса: "ОНИ РАЗМНОЖАЮТСЯ!" (подчеркнуто три раза). Новое пятно и новое открытие: "ПРОКЛЯТЫЕ ПТИЦЫ ЖРУТ ВСЁ!" (очередное выделение подчеркиванием). Мелкими буквами комментарий: "Макариха клянется не давать им отходы от затирки. Проверить". А чуть пониже очередного чернильного озерца снова хорошо сохранившееся предложение: "МЕРЗКИЕ ТВАРИ РАЗБЕГАЮТСЯ!".
       - Это у вас такое семейное выражение, да? - заинтересованно спросил Сидоров. - Оно демонстрирует безграничную фамильную любовь к живой природе.
       - Деда не трожь! - сердито ответствовал Петров. - Комментировать потом будем. Не отвлекайся, читай.
       Следующую заметку расшифровать стоило большого труда ввиду оригинальной авторской орфографии. В цифровые выкладки, в бесконечные "ПНН" вклеивалась пожелтевшая бумага. Ее знакопись поначалу представилась нам средневековой каббалистикой, однако при ближайшем рассмотрении оказалась всего-навсего объяснительной запиской.
       "ОБЕСНИТЕЛЬНАЯ
       Я Коловратоф Ефпатий Савелович 53 г.р. урождениц сила Малые Банбуки привес пятаго числа 3 (три) тоны отходов со спиртовова заводу коями отходами кормил слоноф впоследствия чаво с ими учанились несварения и гадить стали иде не попадя энтими тремями тонами опосля чаво подались до колхознова кукурознаго полю в количестве пяти га которыя гактары усе потоптали и позагадили
       А чем же их спрашиваица сволачей кормить ежли оне уже и яблоки похавали и вообче все пооптресли и даж моейной морковию личной не погребовали"
       Возникла долгая пауза. Мы осмысливали прочитанное.
       - М-да, - сказал наконец Сидоров, - сурьезная бумага... Это что же получается? У них тут что - и слоны водятся?!
       - Водятся, - мрачно проговорил Петров. - Если только не подохли от несварения желудка! Я здесь уже ничему не удивляюсь. Ничему!
       - Слушайте, да это же просто Юрский парк какой-то! - ужаснулся я.
       Будто в подтверждение моих слов откуда-то из-за влажной и темной пелены донесся жутковатый утробный рык.
       - Это может быть кто угодно... Только не слон, - опасливо отходя от окна, сказал Петров. - Слоны не рычат... Они трубят.
       - Страусы тоже. В смысле - не рычат. Они бегают... разбегаются, плодятся... - напомнил Сид и подвинул к себе ружье.
       Стремительно оплывающая свеча, тускло горевшая в центре стола, в прямом и переносном смысле проливала на страницы загадочного дневника призрачный свет, отбрасывая далеко от себя длинные уродливые тени. Пахло плесенью, а в лианах - по углам и где-то наверху - нечто почти неслышно шуршало.
       - Может, погасить свечу? Ее надолго не хватит.
       - Нет уж. Дочитайте до конца! - настаивал Петров. - Я хочу знать, что здесь еще водится.
       - Ладно, тут всего несколько страниц, - покорился Сидоров.
       - Еще одна бумага вклеена, - заметил я.
       То был рапорт некоего старшины Папарадзе, повествовавший о событиях более диковинных, нежели происшествие со слонами.
       "Находясь на боевом дежурстве, в ночь под самый Солнцекараул, - лирически докладывал старшина, - мне поступил сигнал от продавщицы сельпо, гражданки Говейной, о том, что в сельпе совершено злодейское нападение неопознанным животным крупных габаритов на материальную и продовольственную часть данного сельпа.
       По прибытии на место происшествия мною обнаружено, что животное с преступными намерениями проникло в помещение через отверстие, проделанное им в стене, по-видимому, тупым твердым предметом. Вследствие этого сельпу нанесен материальный урон в виде разбитого прилавка, трех стеллажей и бочки квашеной капусты".
       Чуть ниже сельский Мегрэ приписал:
       "...а так же шести (зачеркнуто), семи бутылок водки, четырех килограммов сырокопченой колбасы, пяти банок консервированного горошку и двух блоков сигарет с фильтром "L&M"".
       Еще ниже рукою петровского деда добавлено:
       "НУ И ЛОВОК ПАДЛЮКА!"
       - Это он про кого? - спросил Петров.
       - Про зверя, наверное... Хотя, может быть и про старшину... - Сидоров сглотнул. - А нам сейчас не помешало б два блока сигарет с фильтром...
       - Не трави душу... - вздохнул я.
       Папарадзе продолжал свое донесение так:
       "В результате следствия, проведенного лично мной, установлено:
       1. Животное, совершившее дерзкое нападение на сельпо, опознано старшим егерем заповедника гр. Петровым как носорог южно-африканской породы.
       2. В виду того, что в населении возник справедливый моральный гнев по поводу материального урона, нанесенного сельпу, а как следствие и всем жителям деревни, и выраженного отсутствием алкогольного эквивалента, на животное силами местного населения была устроена облава.
       3. В результате облавы животное загнали на территорию коровника, где оно и погибло своей смертью".
       В самом низу страницы - сделанное рукой старшего егеря резюме:
       "УТОНУЛ В ОТСТОЙНИКЕ. ТАМ 4 МЕТРА ГОВНА. МЫ С ДАНИЛЫЧЕМ МЕРИЛИ - НА СПОР".
       - Какая страшная смерть! - трагически воскликнул Сидоров и перевернул страницу. Но свеча стала дрожать и гаснуть, а вскоре зачахла совсем.
       - Приплыли, - с досадой изрек Сидоров.
       Мы погрузились в ночную темень и неустанное шуршание леса. За окном что-то чмокало, шлепало и хлюпало, мокро шелестела трава.
       - У нас еще фонарик есть, - сказал я. - Правда, там батарейка почти села...
       - Давайте спать, - отозвался Петров. - Утро вечера мудренее. Спите, а я подежурю, - он взял ружье и, свесив ноги, сел на край стола.
       - Легко сказать "спите"! - проворчал Сидоров. - Заснешь тут... - протянул он и через минуту захрапел, ритмично булькая горлом.
      
      

    12

      
      
       Жизнь есть ночь, проводимая в глубоком сне, часто переходящем в кошмар.
      
       Артур Шопенгауэр
      
      
      
       Я слегка поежился и повернулся на другой бок. Спать не хотелось. Тогда я встал, подошел к окну и, раздвинув живую занавесь вьюнов, выглянул наружу. Мир, расстилающийся по ту сторону, встретил влажной свежестью и благоуханием омытых ливнем цветов. В пышных пальмах свиристели какие-то насекомые, во всяком случае никак не привычные слуху сверчки. Плавно и почти бесшумно, чувствуя себе уверено и безопасно, в метре от меня изящно проскользнула неведомая ночная птица. Вдали - между сырых темных стволов - слегка серебрилась поверхность водоема. Заинтересованный, стараясь не шуметь, я легко перемахнул через подоконник и зашагал по направлению к воде.
       Достигнув берега, я опустился на корточки и вгляделся в водную гладь - она начиналась прямо от моих ног и зыбкой дорожкой тянулась до противоположного берега меж корявых, усохших и затопленных деревьев. Следующее видение заставило меня вздрогнуть: вместо моего отражения из воды скалился никто иной как уже изрядно надоевший лось. Он ехидно прищурил один глаз и выдавил из себя короткий смешок, от резкости которого я дернулся и отпрянул.
       Но лось не отставал. Словно известный голливудский "уничтожитель" из будущего, он вытянулся из воды - лоснясь и сверкая, - облокотился на берег и, подперев копытами челюсть, с видом экзаменатора и гнусной улыбочкой на морде уставился на меня. Я успел заметить на нем старомодные круглые очки.
       - Ну-с, молодой человек, - сиплым баском, разбавленным тихим бульканьем - будто звук полоскания горла - вымолвил лось. - Так и будем молчать?
       - Ш-што? - выдохнул я, чувствуя, как по спине пробежал караван мурашек. - Что тебе надо?
       - А это зависит от того, - продолжал манерничать лось, - что Вы можете предложить...
       И в следующий миг резко преобразился в следователя. Строго смотря из-под все тех же круглых очков, он чеканно и сурово спросил:
       - Валюта, оружие, наркотики есть?!
       Я изумленно отстранился и хриплым, куда-то провалившимся голосом поспешил с ответом:
       - Нет.
       Лось смягчился, но выражение глаз оставалось прежним:
       - Помните, молодой человек, чистосердечное признание облегчит Вашу участь...
       - Мне не в чем признаваться.
       - Вы так думаете?
       - Да, я так думаю.
       - Вы уверены?
       - Уверен.
       Тут лось рванулся, приблизил свою лоснящуюся морду к моему лицу и громко взревел:
       - Ты почто шалаш спалил, смерд?! - на лосиной макушке теперь красовалась увенчанная ветвистыми рогами медная каска - из тех, что в старину носили пожарные.
       - А ты зачем Стрелку мою забил?! - заорал я, не растерявшись и преумножая гулкое эхо воплей, катящееся меж деревьев.
       - Так, - вернулся к прежним интонациям лось. - Вы слишком много себе позволяете, молодой человек. Вопросы здесь задаю я.
       Я нервно сглотнул. Эмоциональный всплеск беседы встряхнул мои мозги, и я, не сводя напряженного взора с нахала, начал шарить рукой по земле в надежде отыскать хоть что-нибудь подходящее для удара. Уж очень хотелось съездить по этой самодовольной харе.
       Тем временем сохатый закурил. Как и откуда достал он сигарету - я не заметил. Но табачок был из дорогих и, как я почувствовал, предназначался для дам: четкий запах ментола ударил в нос.
       - Цель прибытия, - будто бы не мне, а какому-то невидимому собеседнику вымолвил лось, пуская тонкое дымное колечко и отвернувшись в сторону.
       - Чего? - растерянно отозвался я. Осторожно нащупывающие землю руки замерли: в траве ничего не нашлось - ни бревнышка, ни "оружия пролетариата". "Эх, сюда бы ружьишко", - невольно, словно метеор, проскочило в мозгу, но лось меня прервал, перебил досадные мысли.
       - Не отпирайтесь, - раздражался лось, яростно сверкая прищуренным глазом. - Мы знаем все... - Адреса, явки, пароли, шифры?! - внезапно заорал он с явным немецким акцентом. - Отпираться бессмысленно... У нас Ваша пианистка.
       - Какая еще пианистка? - не понял я.
       - Ну ты есть и тупой! - разозлился сохатый и крикнул кому-то, обернувшись в сторону темной воды.
       - Барбара, принесите ребенка!
       По поверхности пруда пошли круги, из глубины вслед за пузырьками воздуха высунулась птичья голова, напоминавшая одновременно и аиста и пеликана. Голова держала в клюве какой-то мокрый, отчаянно извивающийся и пахнущий рыбой сверток.
       - Черт! Ни кому ничего нельзя поручить, - сокрушенно вздохнул лось. - Пошла прочь! - заорал он. Птица, испуганно и шумно хлопая крыльями, скрылась в пруду. - Видал, с кем приходится работать, - буркнул сохатый и внезапно сунул мне в лицо визитную карточку. - А что Вы скажете про это?
       На карточке колючим готическим шрифтом красовалось:
       "Фирма ПАСТОР ШЛАК: удаление и выведение шлаков, а так же пешие лыжные экскурсии в сердце швейцарских Альп; прокат снаряжения, бугельные подъемники, сауна, буфет". Далее шел какой-то неимоверно длинный телефон.
       - Покайся, Исаев! Тебе скидка будет! - голосом Леонида Броневого мягко сказал сохач.
       - Иди ты на ...! - обозлился я и, уже сжимая кулаки, произнес то самое сакраментальное слово из трех букв, которое и явилось бы конечным пунктом предстоящего маршрута.
       Лось несколько секунд, склоня на бок голову, изучал мое лицо, затем изящно затушил в воде сигарету и раздраженным баском небрежно бросил куда-то в сторону:
       - Нечего тут разговаривать... Уведите его!
       Закипая от ненависти, я широко замахнулся - и что есть мочи рубанул кулаком по оскалившейся лосиной морде.
       В ответ животное только рассмеялось: сжатая кисть свободно прошла сквозь его физиономию, и вся та энергия, что вкладывалась мною в движение (больше походившее на пощечину, нежели на удар) сбила меня с ног и увлекла в мерцающие воды пруда...
       Воспользовавшись ситуацией, лось ловко и быстро сиганул следом. Меня затрясло, а в тяжелом сумраке замелькали красноватые тени и завертелись крупные искры или брызги. Зверь крепко вцепился копытами в мою грудь и не отставал, но невесть откуда возникшие силы позволили дать противнику по рогам и вырваться из его сотрясающих объятий. Стало легко и свободно.
       Я оказался где-то под водой, на дне. Вокруг муть и темень, а наверху красно-оранжевые пульсации, и я - словно стремительная рыба - бросился на них, как на спасительный свет в конце туннеля. В мгновение ока меня выбросило на взволнованную поверхность, где неожиданно оказался темный борт небольшой лодки. Сверху теперь смотрел не я, а сохатый. Он улыбнулся, кажется, сказал: "Добро пожаловать в морские котики, сынок!" и протянул навстречу копыто.
       - Да кто ты такой, черт тебя возьми?! - захлебываясь, выкрикнул я, в ярости отталкиваясь от скользкого борта лодки.
       - Я ловец человеков! Разве ты не видишь? - Лось затрясся, зашелся противным смехом и, легко перемахнув через борт суденышка, ловко перебирая копытами, зашагал к берегу прямо по сверкающей лунной дорожке, дрожащей на поверхности воды. Вслед за ним, будто повинуясь неслышной и незримой команде, сопя и стряхивая с себя искрящиеся капли, друг за другом, слегка убывающей цепочкой маршировало семь огромных фарфоровых слонов...
       - Да вставай же, просыпайся, твою мать! - где-то совсем рядом кричал Петров. - Нас атакуют!
       Я развернулся на спину и в рассветных лучах увидел отчаянно кричащего друга. Сонный Сидоров растерянно прыгал у стола, пытаясь одеть непослушный сапог, а с улицы доносился бешеный хриплый лай Белки.
       - Держи! - снова крикнул Петров - и тяжелое ружье упало мне на грудь.
       В следующую секунду снаружи послышался мощный воинственный клич, а по стенам избы застучал настоящий град из болтов, гаек и всевозможных металлических обломков. Подскочивший к окну Сидоров грохнул из обоих стволов, а когда хотел перезарядить ружье, внезапно ахнул и повалился в сторону - большая ржавая гайка угодила ему прямо в шею.
       Досталось и мне. Я едва вскочил, как сразу же, скрючившись и задыхаясь, рухнул на дощатый пол - подбитый увесистой тракторной шестеренкой точно в солнечное сплетение.
       Не растерялся один Петров. Нацеленная в него крупная железяка пролетела мимо, отскочила от стены и предоставила тем самым несколько мгновений для ответных действий. А действовать следовало незамедлительно. В проеме окна появилась заросшая бородой сутулая фигура. Я успел заметить грязную шапку ушанку, странное одеяние из каких-то шкур - нелепое подобие пещерного человека. Противник грозно размахивал служащей в качестве дубинки железякой от какого-то агрегата. Маленькие глазки злобно и тупо блестели из-под кустистых бровей. Фигура матерно выругалась и издала страшный гортанный клич, тут же повторенный десятками глоток за окнами.
       Вот тут-то и проявил себя уцелевший Петров. Не растерявшись, он сделал молниеносный выпад - и, получив прикладом в нос, пришелец с шумом вывалился наружу.
       Но, заменив его, в окнах показались еще два дикаря, проворно спрыгнувшие в избу. Отойдя от удара и немного попятившись, я приготовился к рукопашной, как вдруг с улицы грянул глухой взрыв - будто взорвалась большая банка с испорченным солением - и повалил беловатый густой дым. Матерное улюлюканье оборвалось диким воем и удаляющимся треском кустарника. Нападавшие бородачи испарились, выпрыгнув прочь.
       Наступила напряженная тишина, вслушиваясь в которую, раскрасневшийся и разгоряченный Петров вытянул шею. Дым медленно рассеивался.
       За окном хрустнула ветка, и сипловатый голос произнес:
       - Ну, выходи, внучок, не боись! Обними-ка сваво дедушку!
       Снова воцарилось молчание, стало слышно, как громко и беспорядочно бьются наши сердца.
       - Дедушка... - странно улыбаясь, сказал Петров, сделал шаг к окну и, пошатнувшись, потерял сознание.
      

    Конец 1 части.

       Стихотворение Игоря Свеженцева.
      

  • Оставить комментарий
  • ? Copyright Турбин Андрей, Светлицин Азар (alexspiro@rambler.ru)
  • Обновлено: 17/02/2009. 147k. Статистика.
  • Повесть: Фантастика
    •  Ваша оценка:
    Все вопросы и предложения по работе журнала присылайте Петриенко Павлу.

    Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
    О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

    Как попасть в этoт список