Аркадий все шел и шел. Шел и шел. Он уже сам не помнил когда начал свой поход. С тех пор ушло невероятно много времени, а он все шел и шел. Давно уже пропало всякое осмысление движения. Пропало из памяти начало пути и его конечная цель. Пропало все. Оставшиеся ничтожные крохи были просто жалки по сравнению с тем что есть у полноценного человека. Аркадий в настоящий момент был жальче любого инвалида и умалишенного. Инвалид это настоящий человек с некоторыми физическими недостатками, которые запросто можно решить при помощи ума и смекалки, а мир безумцев светел, ярок и прост, и они в какой-то степени куда как счастливее обычных людей. А у Аркадия все уходило и исчезало по очереди и очень четко.
Зрение например ушло в первую очередь. Аркадий был слеп уже много, очень много времени, столько сколько он не мог и упомнить. Яркий белый свет за несколько дней, начинающий путник тогда еще более или менее четко ориентировался во времени, выжег ему глаза. Говорят такое происходит с полярниками и альпинистами, когда и небо и снег, отражающие его белизну, стирают границу горизонта и человек медленно слепнет, а то и впадает в припадок, сходит с ума и просто разучивается видеть. Слух подвел Аркадия чуток позже. Все таки приглушенные шаги, собственное дыхание и голос некоторое время развлекали уши. Но потом пришел и их черед. Ушам надоело повторяющееся день ото дня бесконечное шлепанье, хрип и безумное бормотание, и они отказали.
Вслед за ними отказал и язык. Самая опасная и действенная конечность человека. Нет, он конечно сушеным обрубком болтался где-то в полости рта, но слаживаться, выгибаться и выталкивать наружу осмысленные слова он уже не мог. Зачем говорить когда некому слушать, да и нечем тоже.
И так голова в последнее время была похожа на испорченное радио, обрывки мыслей, какие-то кусочки воспоминаний и просто отголоски настоящего безумия с истошными криками метались по ней, напоминая восточный и совсем безумный базар.
Но все остальное еще работало и трепыхалось. И потому Аркадий шел, а не лежал в сотнях километров назад бездыханной кучей мяса. Что-то крепкое, куда как крепче человека, прочнее булатной стали и тверже алмаза тащило его вперед. Какое-то чувство. Очень сильное. Хотя уже давно все чувства, кроме нескольких самый примитивных, и то они были какие-то блеклые, полукартонные, исчезли, испарились без следа.
Исчезла любовь, ведь она в основном проистекает из памяти. А лишившись памяти не так уж и сложно потерять и ее. Когда не помнишь облика любимой трудно любить ее. Да что там, он не помнил даже матери, женщины родившей, вскормившей и воспитавшей его, или кого другого заменившего ее. Не испытывал он также ни капли патриотизма. Сложно это делать, испытывать патриотизм, когда не помнишь откуда ты, любил ли ты это место и вообще кто ты.
Аркадий помнил только свое имя. Ну или то сочетание букв которым назывался. Но не помнил откуда оно произошло и где обычно такими именами называют людей. Он еще приблизительно помнил что он человек. Но с каждым пройденным километром, с каждым тысячным шагом эти слова "человек" и "Аркадий" все больше и больше становились похожими на бессмысленный набор звуков, который он уже не имел возможности выговорить. Туман в голове становился все плотнее и ничего не оставалось кроме движения. Движение- это жизнь. Движение- это жизнь? Чушь. Это невозможно назвать жизнью. Это смерть. Движение без конца. Но покой тоже смерть. А это было хуже смерти. Но Аркадий... Он уже не помнил как его зовут, информация вытекала из головы со скоростью воды вылетающей из брандспойта, он просто шел и не осознавал себя. Он просто шел, даже не существовал, его даже существом назвать было нельзя. Идущий. Да, Идущий будет правильнее всего, не был мертв. Физиологически. И где-то в глубине, за темными толстенными оковами и решетками безумия и духовного распада, его угасающий светлый разум кричал и бился в них. Следя за тем как тело его усыхает, пожирая, кстати весьма и весьма экономично и с большим коэффициентом полезного действия, само себя и даже душа капля за каплей превращаясь в энергию дает силу для дальнейшего бессмысленного движения. А хотя, бессмысленного ли? Был какой-то затаенный смысл. Только как до него добраться. Последние искорки разума бедолаги Идущего, бывшего Аркадия ринулись сквозь пласты воющей ахинеи, заселяющей очистившейся от всего полезного, знакомого и любимого мозг. Где-то там, в глубине должен быть смысл. И пока искорка не погасла, он найдет ее, по крайней мере предпримет попытку. А если не найдет. Ну что же, он, Идущий, будет идти пока не превратиться в скелет или вообще в бесплотную эктоплазму. Вперед.
- Господин группен-фюрер!- заорал, вскочив с круглого вращающегося стула и вытянулся в струнку высокий светлый человек в белоснежном негнущемся докторском халате.
- Вольно, Шмульке. Лучше скажите как проходит привыкание нового генератора.- снисходительно сказал типично арийской внешности рослый человек в свинцово-серой идеально прилегающей к телу военной форме.
- Господин группен-фюрер, "привыкание" как вы выразились, а именно "инсталляция" проходит просто отлично. Пики физической нагрузки и отключения сенсоров были успешно преодолены генератором...- Шмульке указал на полупрозрачный мутный белый шар в котором безостановочно, с ритмичностью хорошо отлаженного автомата шагала человекообразная фигура.
- О, отлично, насколько прошла кхмм... инсталляция?- группен-фюрер был недоволен, но что возьмешь со штатского, можно было и простить ему такое. Не будь ученый настоящим арием, исполнительным и трудолюбивым работником, группен-фюрер приказал бы всыпать ему десяток-другой шпицрутенов с солью.
- Процентов на восемьдесят. Еще полчаса и возможность полной инсталляции будет стопроцентной. За всю историю использования генераторов Бормана лишь несколько недочеловек смогли освободиться при восьмидесяти процентной инсталляции.
- Отлично, если все получиться так как вы обещаете, то получите премию.
- Хайль фюрер!
- Да, если мы сможем запустить в эту неделю этот генератор, то запросто перевыполним план, и снабдим фатерлянд дополнительной энергией.
- Во благо фатерлянда!- глаза ученого горели фанатичным огнем безумия. Ведь надо быть настоящим безумцем чтобы, наподобие самых темных демонов, получать энергию из человеческих мук.
- Во благо! Шмульке, как только... Шайсе, Шмульке, что происходит...
Я знаю, кто я. Меня зовут Аркадий. Я харасский солдат. Я мужчина. Я из Харассеи. Я сын Любови и Андрея Яблоковых. Я родился и вырос в Покровске. У меня были сестры Аня и Таня. Я люблю своих родителей, сестер. У меня есть семья. Жена Вика и сын Толя. Я люблю свою жену и сына. Я сражался за свою Родину. Я люблю свою Родину. Я взят в плен и меня пытают. Из меня делают генератор, чтобы серые могли смотреть телевизор и освещать дома. Я ненавижу серых. Выкусите-ка ребята...
- Ох, найн, моя премия!- вскричал Шмульке когда человекообразная фигура генератора за мутным пластиком шара внезапно остановилась, выпрямилась и упала плашмя треснувшись башкой и расколов при этом шар напичканный сложнейшей аппаратурой напополам. Шар который в принципе неуязвим.
Только упал и разбил неуязвимый "шар-поглотитель Бормана" не генератор и человекообразная фигура, а человек. Этого человека звали Аркадий, и чувства переполнившие его сожгли по контуру чувствительные приемники поглотителя и дух человека с легким радостным смехом покинул свои бренные останки.
А Шмульке все таки получил дюжину шпицрутенов. С солью, естественно.