Жил-был на свете интеллигент. Ни худо, ни бедно. Да и как сыр в масле не катался. Середняк. И был он весьма интеллигентен. Не интеллектуален, а именно интеллигентен. У тех головы огромные, да за тонкой костью черепа мозг, прямо сочится из ушей вместе с гениальными идеями и редкими знаниями. А у этих лбы, что танковая броня, ни идеей, ни здравым смыслом не прошибить. Даже пуля не с первого раза возьмет. Мощь неимоверная. Мозг, вследствие увеличенной толщины кости естественно ужат и удавлен в тесноте. Был он также начитан, как библиотекарь, и очкаст, как кобра. Вычитанные то там то сям разные диссидентские мысли из собрания чернильных закорючек на дорогой белой мелованной бумаге ругающих Родину и народ, проживающий в ней не смотря ни на что, составляли его основной, интеллигентный, несгибаемый духовный стержень. Не то чтобы он не любил свою Родину. Просто отношения между ней и ним не сложились. И не могли быть сложены никаким образом. Ибо Родина наша редко одаривает своих детей ответной любовью, в основном отношения между живущими в ней и ею самой односторонние. Человек ее любит, живет и умирает за нее, а родина, получив очередную жертву, лишь устало и лениво впитывает кровь жертвы. Да и то поручает это Земле, та то нас любит всех, из ее недр мы появляемся и туда же уходим. Та всегда принимает нас с радостью, да дело не в этом. Интеллигент не любил родину, не в том смысле, что с радостью бы предал ее или что-нибудь этакое. Просто ругал ее беспрестанно и желал при малейшей только возможности покинуть ее пределы и кинуться в жаркие потные, смуглые объятья чужой страны. И вот однажды случилась с ним странная история. Он исчез на некоторое время и вновь появился. После этой истории интеллигент не погиб, не стал демоном, не стал супергероем, не стал злодеем или там маньяком. Он практически не изменился.
Лишь возлюбил свою Родину с немыслимой страстью, как безумный любовник, как Адам Еву, как садовник леди Чаттерлей, как Голлум свою прелесть, как очередной мультяшный принц очередную же мультяшную принцессу, как современный самурай девушку-сумоистку, как что-то нечто, как пес хозяина, как кот свежие жирные сливки и вообще. Любовь его была просто неимоверна. Любой геройский подвиг мог совершить теперь наш бывший интеллигент. Броситься грудью на вражеский меаркский пулемет, с голыми руками на ниппонского самурая вооруженного острейшей катаной, в одиночку против всех кхитайцев, окончивших военную академию при храме Шао-Линь. Он готов был даже вложить свои кровные деньги в харасские проекты. Человек буквально покрывался мылом и исходил пеной, выдумывая как бы принести себя в какую-нибудь значительную жертву на благо родины. Его речи приобрели невероятный оптимизм в отношении светлого будущего Харассеи и в частности Йохуддии. Он стал ненавидеть всякие промеаркские программы по телевизору. Их тупые нижепоясные сериалы с синтетическим смехом мертвых телезрителей за кадром и, кормящие смотрящих тухлятиной, смердящие ток-шоу. Глупые супер-пупер-дерьмократические газетенки и прочий буквенно-слуховой мусор. Он вообще стал ненавидеть весь остальной мир, не любивший Харассею. Да и любивших ее, тоже. Ибо ревновал он свою Родину с немыслимой силой. Из интеллигента он стал патриотом. Безумным неистовым патриотом. И лишь иногда, очень-очень редко, по ночам, он просыпался с криком боли, с бешеным перестуком испуганного сердца, весь в холодном и липком поту и щупал тоненькие шрамы на руках и груди, и осматривал ногти, как будто искал там, под ними, что-то тонкое, малозаметное и острое.