Николай Федорович посмотрел на картину еще раз более внимательным взглядом и скривился как от зубной боли. Ему не показалось. Нарисовано было на самом деле просто отвратительно. И как такой жуткий рисунок осмелились выставить в галерее? Такие рисунки можно было только сжигать, ну или сложить из нее плотный квадратик холста и ставить на него кружку с горячим чаем, чтобы скатерть не прожечь. Похоже на работу ребенка начитавшегося дешевой фантастики, где безмозглые герои без устали рубят друг друга волшебными мечами, а героини без устали потрясают перед ними своими огромными органами. Ну или какого-нибудь психа, или просто жулика который, прикрепив к носу своей собаки кисточку с красками, машет перед ней огрызком колбасы на веревочке. Сразу видно что этот человек совсем не умеет рисовать. Почти как эти примитивисты, рисующие оленей с огромными блестящими глазами, аж жуть берет как все это страшно, или толстых мексиканских прачек, стирающих грязные штаны и простыни. Ну или рисовальщики, называть их художниками язык не поворачивался, модернисты, кубисты, и еще целая куча -истов. Все было каким-то нереальным и блеклым. Даже нажав паузу во время просмотра дешевого, картонного, ниппонского мультика, можно было поймать кадр получше чем это безобразие, написанное превосходным маслом на отлично загрунтованном холсте хорошего качества и обрамленное красивой строгой рамой из черного дерева. Вот что изображала эта картина.
Серая земля, ровная как на детских рисунках и торчат редкие какие-то ядовито-зеленые кусты. Точки нанесенные кисточкой ударами шпажных выпадов на холст изображали валуны, отдельные волоски распавшейся от удара кисточки, придавали валунам какой-то жуткий насекомообразный вид. Николай Федорович представил тычущего в холст кисточкой рисовальщика, почему-то тот представлялся этаким дон-кихотообразным худым и изнеможденным своей бесталанностью человеком с безумными глазами, и усмехнулся. Посреди картины этаким памятником фрейдистской мысли незыблемо стоял и возвышался над плоской серой пустыней огромный символический фаллический замок. По Фрейду рисовальщик точно был бы озабочен. Но Николай Федорович сам недопонимал психолога и в свою очередь считал того самого озабоченным психом.
Огромная темная башня мрачно стояла в центре корявого рисунка и упорно пыталась изобразить из себя обитель зла, Черный Клык, какой-нибудь Моргот-Урсул, ну или по крайней мере стивенкинговский судьбосвязующий пара-вселенский узел. Что впрочем получалось у башни не так уж и противно. Даже можно сказать, отлично. Башня выпирала из неестественного картонного пейзажа чуть ли трехмерным выступом. Настолько она была правдоподобна. Как же он этого не заметил раньше. Николай Федорович протер глаз и стал изучать рисунок более внимательно.
Небо понятно дело было багровое. Багровее некуда. Вкупе с серой, почти серной землей, прямо иллюстрация к "Стране багровых туч" Стругацких. Но нарисовано так себе, рисовальщик просто заляпал все красным, несколько особо жирных разводов даже попали на прекрасно прорисованную башню. Небо выглядело так будто его нарисовали в самую последнюю минуту, когда у безумного рисовальщика начали уже отбирать кисти и краски. Щедрые толстые пласты краски как будто скрывали за собой какую то фигуру. Наверное неумеха пытался рисовать облака, ну или спутник какой-нибудь, а потом устыдившись безобразия сам же и закрасил их. Жуть... Хотя если смотреть под особым углом то кажется, будто это не небо вовсе, а стекло, красное стекло, сквозь которое просвечивается темная башня. Блин, прямо вид из окна какой-то. Николай Федорович передернул плечами, ему на мгновенье стало холодно и тоскливо, и по спине пробежали мурашки. Крупные, с ладонь взрослого мужчины. Прямо как эти жукообразные валуны на картине. Оказывается если присмотреться к валунам, то кажется, что это не просто точечные удары кистью, а тщательно прорисованное чудовище, внушающее просто животный ужас своей неотвратимостью. Ну это как будто на вас голого и пристегнутого цепями к стене медленно надвигается бульдозер.
От этой картины просто пробирала дрожь. Сперва от кажущейся неумелости исполнения, а потом от излишней детализации. Но как то все это затягивало человеческое внимание. По крайней мере Николая Федоровича. Его уже нельзя было оторвать от рисунка. Он буквально прилип к ней и, снимая, судорожно протирая и вновь, одевая очки казалось пытался впитать в себя каждый сантиметр закрашенного холста. Он тяжело дышал, хватая воздух широко раскрытым ртом и липкий горячий пот обильно тек по его раскрасневшемуся лбу. Глаза буквально выслеживали каждый штришок отвратительно нарисованной картины, ища скрытый смысл, тайное мастерство или говорящую мелочь.
И вот среди серого пейзажа, совсем около башни, теперь уже ставшей реальней чем все окружающее Николая Федоровича, он обнаружил нечто. Издалека это можно было бы принять за кусок отшелушившейся краски, обнажающей светло-серую поверхность грунтовки. Но это только издали. А Николай Федорович смотрел в упор, почти прижавшись толстым носом к картине. И потому он увидел нечто иное.
Эта была человеческая фигура. Маленькая, крохотная рядом с циклопическим строением башни, но явно человеческая. Вроде бы в светло-серых доспехах. Как никак рисунок весьма и весьма фэнтезийный. Или... Николай Федорович посмотрел внимательнее и понял что фигурка одета в обычный серый пиджак и штаны мышиного цвета. Прямо стандартный клерк какой-то, рыцарь в фланелевых доспехах с белым воротничком. Одет почти как сам Николай Федорович. Фигурка махала руками и казалось кричала от непереносимого ужаса, а к ней тихо подбирались, шевеля волосками-лапками, хищные валуно-жуки. И еще эта башня, она казалась наклонилась, чтобы лучше впитать ужас человечка в сером. Сердце Николая Федоровича забилось как безумное, зрачки от избытка адреналина расширились, а глазные мышцы от судороги так выгнули хрусталик, что он приобрел буквально орлиное зрение. И он увидел бледное испуганное лицо серой фигурки на картине. Николай Федорович с трудом, настолько оно было перекошено, но узнал в этом лице свое собственное. Этого просто не может быть! Как? Что эта за картина? Николай Федорович отшатнулся от нее, одним прыжком перекрыв два метра. А он и в молодые годы не мог себе такого позволить. И ответ на всплеск активности тут же сказался на нем. Сердце пронзила острая боль, дыхание перехватило, а в глазах потемнело. И Николай Федорович тяжело, бесформенной грудой, рухнул на холодный паркет картинной галереи.
Николай Федорович открыл глаза. Ему стало чуток лучше. Приступ прошел и ничего не болело. Разве что перед глазами стояла красная пелена. Николай Федорович сел и помассировал глазные яблоки, снимая резь и туман из глаз. Да уж и как это его смогла напугать такая неумелая вещь. Да в любом детском комиксе или в дешевом третьесортном меаркском фильме, ужасов намного больше и страшнее чем в этой картине. Да уж, совсем плох стал, подумал про себя Николай Федорович. Надо меньше вникать в всякие размазни, а то с такой фантазией и в "Утре в сосновом бору" увидишь Конец Света. Хотя раньше он никогда не мог пожаловаться на обилие фантазии. Надо будет перестать читать Стивена Кинга на ночь, "стрелок" не такое простое произведение, каким старается показаться на первый взгляд.
Николай Федорович перестал массировать глаза и одев очки встал. Интересно, как долго он провалялся на полу галереи. Но никого не было. Николай Федорович быстрым шагом вышел из галереи, даже не оглянувшись на ужасную картину, буквально буравящую ему спину холодом, и направился к выходу из здания. Огромная резная деревянная дверь была чуток приоткрыта. Через нее пробивался алый закатный свет солнца. Неужели Николай Федорович так долго лежал без памяти. Весь насколько он помнил, то когда он начал осматривать картину было еще совсем рано, около трех часов дня. С тревожными чувствами, что дома опять поднимется скандал по поводу позднего прихода, он рванулся к двери и выскочил наружу.
Снаружи не было заходящего солнца или тяжелых ядовитых облаков смога, сквозь которое могли бы преломиться его чистые лучи. Снаружи было огромное беспредельное багровое небо и темно-серая пыльная степь с мелкими чахлыми кустиками до самого высокого горизонта. Что-то зловещее, невидимое и могучее висело в зените и грозилось, сорвавшись со своей невидимой привязи, расколоть всю эту венерианскую пустыню по-стругацски. Какой-то древний и безумный злой бог. Николай Федорович повернулся и побежал обратно. Но тут же встал как вкопанный. Приветливо и гостеприимно раскрыв нараспашку дверь его поджидала сама темная башня. Николай Федорович наконец-то закричал, высоким тонким истеричным криком. И как будто только этого и ждавши, огромные коричневые валуны выпустили тонкие паучьи лапки и с кровожадным упорством поползли в сторону кричащей и размахивающей руками мягкой мясной добычи. А где-то высоко безумный бог смотрел на все это через багровое стекло.