Аннотация: Второй рассказ из серии Рассказов про Доброго Гуля..
Нижний уровень.
С этим благообразным господином в белоснежных перчатках я свел знакомство в одной из уютнейших кофейен славного города Якутска, где к нежнейшим чизкейкам подавали ароматный ромашковый чай. Его весьма выделяющийся от остальных посетителей кофейни вид сразу привлек мое внимание. Высокий и худощавый, с бритыми до синевы впалыми щеками, большими ушами и хищным носом, в неизменном черном костюме с жилеткой из тартана, он был как старинные часы в корпусе из красного дерева с тяжелым бронзовым маятником и неугомонной кукушкой среди новомодных смартфонов пятого поколения. Конечно же, он понравился мне с первого взгляда.
Звали сего господина Дмитрием Запредельским. И был он филологом, весьма известным, хоть и в очень узком кругу специалистов. Множество работ его были изданы за границей, где были оценены зарубежными коллегами весьма хвалебно. Да и на родине он считался авторитетом в своей области, и не было такого года, чтобы менее трех университетов не приглашали его к себе на работу. Но Дмитрий не спешил покидать Якутск. Несомненно, он любил город в котором родился, вырос и возмужал. Но главной его страстью были старинные книги. И чем старше была книга, тем сильнее была страсть Дмитрия к ней. Конечно, были некоторые проблемы с поиском древних книг в самой Якутии, но Дмитрий справлялся, благо денег и тем более свободного времени у него хватало. Филолог, же.
И вот в один из прекрасных весенних вечеров, когда солнце, вволю наигравшись с нежными гроздьями робких молодых сосулек, зашло за горы и по всему городу желтым кварцем загорелись один за другим фонари уличного освещения, я пил замечательный базиликовый час с медом, ромашкой и чабрецом, в ожидании сливочного пирожного. И при этом небрежно перелистывая книжку о приключениях очередного недоучившегося студента оказавшегося волею случая в мире меча и магии. Книжка была дешевой, история- скучной, а герои - более картонными, чем обложка, на которой неумелый иллюстратор при помощи компьютера приладил к картине Вальхео лица глупо ухмыляющегося автора и парочки актрис из современных комедийных сериалов. Или из фильмов категории "только для взрослых". Хотя какая разница. Ибо чай был великолепен, книжка беспредельно глупа, и пирожное уже стояло передо мной в тарелке, истекая патокой и малиновым сиропом. Я был на вершине блаженства.
Но только я занес ложку над пирожным, как в кафе влетел смерч. То был мой друг. Но я не мог узнать его. Ибо вид разительно изменился с того, каким запомнился он с прошлой недели. Щетина, лезущая неопрятными седоватыми клочками. Вместо изящного костюма, теплые джинсы с подшерсткой и грубый свитер из верблюжьей шерсти поверх грубой клетчатой рубашки. На хищном носу громоздились уродливые бабушкины очки поистине титанической толщины. Даже уши его, казалось, усохли и опали. И вообще весь он выглядел уставшим, потрепанным и каким-то обесцвеченным.
Но только не его глаза. Взгляд его горел тем пламенем, каким пылает взор юноши взалкавшего возложить свою жизнь на алтарь того, что он счел разумным такого размена. Несомненно мой друг был охвачен некой безумной идеей. И это предположение было тут же подтверждено тем, что он даже внимания не обратил ни на пирожное, ни на чай. А ведь знакомство мы с ним свели, как раз на почве великой любви к пирожным и чаю.
- Друг мой, как я рад, что нашел вас здесь!- воскликнул Дмитрий, усаживаясь напротив меня, тут же принявшись барабанить пальцами по столу.
- Я здесь каждый четверг, мой друг. Ведь по четвергам здесь подают замечательные десерты. И да, я тоже рад вас видеть,- ответствовал я.
- Да-да, десерты. Это конечно хорошо, но у меня есть новость, которая настолько превышает по значимости самый лучший десерт, насколько тот сам превышает по значимости корку прокисшего хлеба,- иногда Дмитрий был на удивление велеречив.
- Хо!- не на шутку заинтригованный я даже отложил в сторону ложку и отодвинул от себя тарелку с лакомством.- Друг мой, прошу, расскажите.
И Дмитрий рассказал.
Во время очередного забора льда с шахты Шергина, внимательный глаз младшего научного сотрудника, некого господина Голованова, заметил в толще льда предмет. Не просто кусок породы или вкрапление адиабатической грязи, а что-то обладающее правильными геометрическими формами. После недолгих размышлений, а господин Голованов никогда не утруждал себя излишними размышлениями, им была предпринята удачная попытка извлечения предмета. Сим предметом оказалась книга. А точнее, более сотни скрепленных магнитной силой тончайших пластинок неизвестного науке, в лице господина Голованова, металла покрытых буквами неведомого алфавита. Ума господину Голованову хватило на то, чтобы понять, что находка может стоить очень много. Но не хватило на то, чтобы умело спрятать и пронести свою находку. Его начальник с легкостью раскусил коварный план господина Голованова и изъял у него бесценный артефакт. В отличии от недалекого господина Голованова его начальник понял истинную ценность находки. И тут же громогласно заявил всему миру о ней. В узком кругу специалистов. И Книга прогремела на весь мир. Опять же в узком кругу специалистов. И пока суд да дело заграничные и московские специалисты в предвкушении научных открытий, алчно сглатывая жадные слюни, собирались в далекий якутский поход, мой друг уже приступал к прелюдиям предстоящих работ. И таки приступил.
И уже первые результаты ошеломили его. Никакого химического, спектрографического и радиационного анализа пластинок Дмитрий не производил. Ибо не умел, да и не должен был. Он занялся анализом символов. И хоть книга никоим образом не походила на Розетский Камень и тем более не содержала ни единой строчки знакомой человечеству письменности, Дмитрий понял суть написанного. И это повергло его в шок. Ведь такого просто быть не могло. Для Дмитрия, как специалиста, это было сродни тому, как если бы физик внезапно в один прекрасный день взял бы и создал согласно всем законам физики вечный двигатель. Из бутерброда и кошки. И возможно капельки рома.
Оправившись от шока, Дмитрий взялся за книгу всерьез. Разбивал на логические ряды, искал и находил вербальные алгоритмы, составил знаково-понятийную матрицу, вписал каждый знак в огромную трехмерную лингвистическую таблицу. И все написанное на этих удивительных пластинках замечательно вписывалось в пространные филологические формулы. Язык артефакта был невероятно логичным, невероятно сложным и в то же время настолько простым, что к концу анализа Дмитрий уже мог бегло читать, писать и даже говорить на этом удивительном языке. Не перестающий удивляться Дмитрий прочел несколько страниц. И у него дух перехватило. Настолько сладко, мягко и четко звучали эти слова. Даже доморощенный эсперанто и пиджин-инглиш слышались по сравнению с этим языком набором дикарской тарабарщины и невнятных хрипящих завываний. Как если бы сами боги устами Дмитрия молвили речи свои.
Совершенно безобидные на пластинках, произнесенные вслух, слова нежнейшими коготками тронули струны мироздания и в единый миг во всем мире что-то изменилось. Число "Пи" сменило семерку в сто двадцать третьем знаке после запятой на шестерку, мрачные бледные огни недобро засветились на вершинах египетских пирамид, в озере Несс очередная взбултыхнувшаяся коряга оказалась и не корягой вовсе. А в промерзлых тибетских горах взревел снежный человек, попавшись на мушку профессионального фотографа и, таким образом, получив свой первый четкий, HD качества, фотоснимок. И Путин, взволнованно огладил нервенно встрепенувшееся Копье Судьбы, что хранилось у него под подушкой, и решил что с утра, пожалуй, надо будет отменить мораторий на смертную казнь.
Но важнее всего этого было то, что Дмитрий ощутил в себе некую силу. Не физическую мощь атлета, что переполняет перевитое мышцами и вздувшимися венами тело. Не странную энергию художника впавшего в творческий экстаз и безумие, ибо приколачить к асфальту гвоздями свои собственные же гениталии можно назвать разными словами, но менее всего художественным перфомансом. А нечто иное.
И это Иное требовало у Дмитрия немедленно брать Книгу в охапку и спускаться на самый нижний уровень шахты Шергина и прочесть там Абзац. И требование сие было напитано такой могучей Силой Приказа, что Дмитрию пришлось приложить супротив нее всю свою силу воли, чтобы не понестись вскачь с радостно высунутым языком. Как будто маленький и храбрый тракторист, сидящий в черепной коробке благообразного джентельменского трактора марки Дмитрий Запредельский, вдруг схватился не на жизнь, а на смерть с наглым чужаком решившим перехватить управление над рычагами жизнедеятельности.
Схватка велась с переменным успехом. Временами Дмитрий приходил в себя в самых разных местах славного города Якутска, но все ближе и ближе к проклятой шахте. И требования сии становились все сильнее и сильнее. Дмитрий приближался к источнику противного сигнала. И во время одного из приступов просветления рассудка, Дмитрий понял, что оказался поблизости от своей любимой кофейни, в которой обычно в эти дни проводит вечера его лучший друг. То бишь я. Так и оказалось.
Дмитрий ворвался в кофейню. И увидел меня намеревающегося съесть пирожное, кстати, безнадежно испортившееся. И рассказал всю свою подноготную. И я принял его рассказ всем сердцем. Ведь Дмитрий был моим другом. Другом попавшим в беду мистического характера. А если я что-то и любил больше хорошей беседы в уютных заведениях, где играет тихий джаз или классическая музыка и посиделок возле нежно шепчущего новости телевизора с предельно тупой книжкой и чашечкой сладкого ароматного чая, так это помогать друзьям, попавшим в беду. И тем более в беду мистического характера.
Не став доедать пирожное, потеряв форму бесстыдно расползшееся по блюдечку омерзительной сладковатой лужицей, я допил чай в пару глотков и, бросив дурацкую книжку в сумку, поднялся и поспешил за своим другом. Другом внезапно замолкшим и с пустым взглядом бросившимся прочь из кофейни. Кто бы мог подумать, что тощий и высокий Дмитрий так быстро бегает? Уж точно не я. Я едва поспевал за несущимся на бешеной скорости Дмитрием, потерявшим в безобразном, но весьма эффективном беге последние капли лоска и благообразности. Видать сущность, что призывала несчастного филолога на нижний уровень шахты, не знала о общественном транспорте славного города Якутска и тем более о такси, да и о человеческом беге имела самое отдаленное понятие. Ибо иногда Дмитрий даже припадал на четвереньки и что самое удивительное, даже прибавлял в скорости, используя технику рыси более пригодной для какого-нибудь двухметрового таракана или сухопутного осьминога.
И вот мы оказались в пункте прибытия. Никакой охраны на месте не оказалось. Нечто явно позаботилось о том, чтобы никто не помешал Дмитрию выполнить книжно-беговой квест. Мы беспрепятственно пробрались к подъемной площадке. И тут Дмитрий впервые со встречи в кафе пришел в рассудок.
- О, нет, друг мой. Ты не остановил меня! Мы в проклятой шахте! И теперь всему миру придет неизбежный конец!- возопил, в отчаянии заламывая руки, мой друг.
- Вовсе нет, дружище. Остановив и связав тебя, я бы добился лишь того, что ты порвал себе все жилы, пытаясь выбраться из пут. И сошел с ума, не смогши этого сделать. И потому я решил, что лучше будет справиться с напастью, чем справляться с тобой, друг мой,- отвечал я Дмитрию.
- Спасибо, ты настоящий друг,- молвил Дмитрий, успокаиваясь и вновь принимая подобающий ему вид благообразного джентльмена.- Что будем делать далее?
- То, что должен сделать ты, будучи под руководством гласа. Пробраться на нижний уровень шахты и разобраться с тем, что сидит там и ждет тебя.
- Но я чую в том гласе свою погибель и гибель многих и многих людей,- грустно поник Дмитрий.- Мне не справиться с тем дьявольским отродьем, что захватило власть над рассудком, будучи лишь частично прочитанным в кое-как расшифрованной книге.
- Да. Тебе не справиться. Но ты будешь там не один. Ведь я пойду туда с тобой, друг мой,- я опустил руку на плечо Дмитрия и попытался наполнить свой голос предельным содержанием уверенности.- Мы вместе сумеем противостоять той твари и побьем ее.
- Да, ты наверное прав, мой друг. Сделаем по твоему,- угасшим голосом ответил Дмитрий.
Действительно, его воля была полностью подавлена Гласом из шахты. Даже в лучшие дни, находясь на вершине ораторского вдохновения, я проигрывал два диспута из трех, и не мог уговорить своего друга даже попробовать тот или иной новый вид чайного напитка, не говоря уже про поход в хладные шахты, со ста сорока шести процентным смертельным исходом.
И мы спустились вниз. На самый нижний уровень шахты Шергина. Сам спуск не занял много времени. Но мой друг с каждой секундой будто становился старее и прозрачней. Волосы его совершенно поседели и истончились как птичий пух. Огонь горящий в очах угас и сменился туманным клокочущим маревом. И в бесформенных клочках мути, казалось, разевались сотни ртов и мелькали тысячи лиц искаженных болью и кошмаром. И кожа Дмитрия становилась пергаментно тонкой и желтоватой, иссыхая со стремительностью неподобающей в нормальном человеческом мире. И когда площадка опустилась на самое дно, друг мой более походил на труп вытащенный мародерами из древней гробницы, чем на живого человека. Если бы не дружеское плечо, то Дмитрий так и вовсе рухнул и осел бы на земле неопрятной кучей одежды и костей.
Мы сделали первые шаги прочь от подъемной площадки, когда волны чужой воли обрушились и на меня. И я ощутил на себе всю ту мощь, что терзала и мучила волю моего друга. Воистину она была сокрушительной, как будто я оказался бы трехлетним человеческим ребенком, коего вывели на ринг супротив действующего чемпиона в супертяжелом весе. И тот решил бы не цацкаться со мной, а вдруг вспомнил бы, что я оказывается его кровный враг и это его единственный шанс поквитаться со мной. Бам! Мой внутренний мирок разлетелся в клочья. Вся моя сущность разбилась на крохотные осколки. Сознание мое стекло со скелета подсознания в канаву забвения и забурлила там самым неподобающим образом. Возможно даже выделяя метафорический метан. А ведь это был всего один только шаг.
Но я был бы не я, если дал бы чьей либо воле так запросто овладеть всем моим сознанием. Возможно, поэтому я до сих пор и был неженатым. Кусок за кусочком я собирал свой мирок. Воспоминание за воспоминанием я подтягивал разбросанные осколки собственной сущности тонким щупом воли в одну кучу. В той куче бурлила обида злобная на Нечто из нижних уровней шахты Шергина, и она скрепляла сие крошево в нечто новое, пока еще бесформенное, но явно вознамерившееся стать чем-то действительно неразрушимым и непоколебимым. Уж цемент, заквашенный на обиде злобной, покрепче мистических духовных скрепов будет. Скелет подсознание, под его же руководством обрастал истаявшей ранее плотью. Утекшее в канаву, хлюпая, чавкая и плюясь, возвращалось на свое место, приобретя в канаве метафорическую метановую вонь и неплохой иммунитет к забвению. Новый я все быстрее и быстрее восстанавливался, обретая новые способности и становясь лишь сильнее. Дзинь! И последний кусок сущности встал на свое место в мозаике внутреннего мирка. Чавк! И последняя капля сознания вползла и застыла крепкой тугой плотью на скелете подсознания. И я вновь обрел самого себя и стал собой. Даже лучше себя.
На третьем шаге от подъемной площадки.
А вот мой друг явно был в подавленном состоянии. Он был бледен сильнее прежнего, сдулся до такой степени, что стал похож на старую грелку истерзанную каноническим Тузиком и набитую куриными косточками для смеху. И лопотал непослушными губами нечто бессвязное. Но этот лепет ясно видимым невооруженным глазом паром, складываясь в те самые проклятущие значки, вылетал из его рта и устремлялся к Гласу. Я попробовал было прикрыть рот Дмитрию, так значковый пар повалил из его ушей, а из глаз потекли кровавые слезы. Пришлось убрать ладонь, дабы не лишиться преждевременно своего друга.
И прежде чем я успел очухаться, а мой друг пролепетать весь паровой текст- как мы прибыли к назначенному месту. И дрогнуло сердце. Не наше естественно. У Дмитрия были проблемы более значимые, чем какое-то там жизненно необходимое сердцебиение. А у меня всегда был нормальный пульс. Да я даже мертвым бы выдавал стабильные восемьдесят ударов в минуту.
Дрогнуло сердце, частично вмороженное в лед. Огромное, даже титаническое, размером с собачью конуру, в которой проживал, если бы существовал некто Барбос - сын сенбернарши Лидии и племенного быка Федора. Странно нечеловеческое, но в то же время похожее на свернувшегося клубком обескоженного человека, изломанное, искаженное как будто от мучительной зубной боли. Оно пульсировало и мускульные волны шли по его уродливой оболочке. И была в этом даже какая-то извращенная красота, хотелось одновременно блевать и восторгаться, как от просмотра высоколобых интеллигентных фильмов, навроде достопочтенного "Зеленого слоника". Слизь, покрывавшая сердце толстым слоем, пузырилась как жабья спина, извергая крошечные гейзеры гноя и каких-то ужасающих паразитов самого отталкивающего вида. Возможно даже, тунеядцев и фотографов. А по сосудам сего сердца с хрустом перекатывалась застывшая за многие-многие эпохи кровь, зловещий черный ихор, еще не вошедший в силу спросонок, но уже ужасающий своей невероятной мощью и аурой. И с каждым мгновением удары чудовищного сердца становились все чаще и чаще.
Зловещая сущность Гласа тратила последние капли своей демонической бахионь для того чтобы запустить средоточие своей силы. И мы, жалкие глупцы, прибыли околдованные им дабы сыграть роль эдаких дефибрилляторов. Одноразовых и весьма практичных. Ведь вся наша жизненная сила должна была выделиться в единый миг и послужить толчком для нормальной работы демонического сердца.
И не успел я как следует повосторгаться мерзким доисторическим органом, как мой друг, вытянув руки и сомнабулически переставляя ноги, подошел к самому сердцу и возложил на него свои ладони. Мне ничего не оставалось, как присоединиться к Дмитрию. Погибать так вместе с другом, благо сам его и уговорил сюда опуститься. И я возложил свои ладони на сердце. Тресь! Мощнейший заряд грянул и исторгся из наших ладоней прямо в отвратительную пародию на важнейший в животном теле орган-насос. И нас с Дмитрием не стало. По крайней мере, в этом мире.
И я очутился в ином месте. Абсолютно ином. Настолько чуждом человеческому миру, насколько это только было возможно. И оказывается этот мир срывал покровы и образы, что наносили мы на себя. В этом мире мы представали такими, какими и были рождены. Потому я был трехметрового роста в роговой броне, угловатой лобастой башкой увенчанной короной коротких рогов, с мощными загребущими лапами и короткими ногами-корягами и в довершении сего образа с тонким изящным хвостом, на конце которого сверкало ядовитое серповидное жало. Я был дьявольски прекрасен.
Но и вокруг меня простиралась неописуемая красота. Во все стороны простирались поля пшеницы, что золотыми волнами тяжело перекатывались под заунывной нечеловечески прекрасной песней чуждого нашему миру ветра. Где-то бесконечно далеко, серые горы изливали в судорогах вулканическое жидкое золото. Странное фиолетовое небо со злым и молодым еще солнцем сверкало изысканным опалом с искрой. И в небесах сиих бились два чудовища. Каждый размером с Титаник, может даже поболее. Один более красный чем кровь. Другой более черный чем сама тьма. В ход шли молнии, клинки ветров, густые клубы кислотного дыхания и воля, что крепче лучшей многокомпонентной стали и острее самозатачивающейся нано-бритвы. И вот черное чудовище получило смертельный удар и грянулось о пшеничное поле как подбитый бомбардировщик. Грянул взрыв в пару мегатонн. Может быть чуток поменьше, но пшеницы побило немало так. Хватило бы на выходной хлеб для всего славного города Якутска. А вот красное чудовище после гибели своего противника видать от тоски по нему вогнало себе когти в грудь и вырвало сердце. И тут же само и померло. И опять-таки грохнулось на пшеничное поле. Правда, на этот раз без эффектных взрывов, просто утонуло в земле как в воде. Офигеть, какой пафос! Тупые доисторические демоны, неудивительно, что они вымерли.
И тут окружающая меня обстановка опять изменилась. На этот раз был город. Город без ровных линий. Кажись, я видал нечто подобное по телевизору, где-то в Голландии. Город, без ровных линий и без жизни. Город, в котором вымерли все его жители. Невероятно извращенные и с логикой, перед которой пасовала бы даже самая непредсказуемая рыжая женщина. И телесно еще более искаженные, чем их сознание. И мертвые. Все они неровным бугристым ковром покрывали улицы и площади этого странного города. Изломанными игрушками-марионетками лежали они вповалку то тут- то там. Однако это было грустное зрелище. Я бы всплакнул, если бы мои слезные железы были расчехлены. И не являйся они смертельным оружием, да похлеще старины Мела Гибсона.
И вот осматривая этот заунывный вид я услышал горький плач. Раздавался он с вершины самой высокого "башни-дома-вантуза-огурца-или-что это-вообще-за-хрень-такая" здания. Я поспешил туда и вмиг оказался на крыше здания. И увидал следующую картину.
Еще одно существо, смахивающее на тех, кто устлали пепельным ковром смерти все близлежащие окрестности. Только в отличии от них не серый, но белый как снег с горных вершин. И он выл. И в вое этом слышалась безысходность и грусть, которая прими она вещественность, заполонила бы всю вселенную и возможно создала еще одну, населенную исключительно "готами" и "эмо" во всех их жизненных и, в большинстве случаев, безжизненных формах.
- Оглянись вокруг, смертный. Весь мир вокруг меня мертв,- вдруг промолвило существо, не прекращая горестного воя.
Совсем спятил, Белоснежка, подумал я. Перепутать меня, верховного демона, с каким-то жалким смертным! Я в ярости ощерил клыки и выдвинул из пазух боевые ядовитые хелицеры. И только тогда заметил, что рядом с белоснежным существом стоит какой-то человечек. Сладкое мяско, подумал было я, привычно отмахиваясь от него. И подбираясь все ближе и ближе к Белоснежке.
- Но я не хотел этого. Никто на свете не желает смерти. Все что есть, было и будет- все желает жить. Я хотел жить. Но оказался не готов к цене, которую пришлось заплатить моему народу. К цене, которую пришлось заплатить мне,- продолжал ныть и хлюпать соплями Белоснежка.
Человечишка рядом не проявлял никаких эмоций. Он был почти прозрачным и с каждым мгновением становился все прозрачнее. Прямо как чай, в который жадный и ленивый хозяин, вместо того, чтобы заварить его по новой, просто доливает кипяток. Всегда ненавидел такое безобразие. Ведь это настоящее издевательство над чаем, разбавлять его кипятком. Как и растаявшее сливочное пирожное. И тут мне как будто молнией между глаз ударило.
Да что же я тут о всяком думаю? Там моего друга поглощают! Причем не физически, там мяска пожевать- косточек поглодать, а сжирают его душу. Слой за слоем, как луковицу какую-нибудь.
Я взревел бешеным зверем, выпустил из пазух все свое боевое оружие, завертел серпом на кончике хвоста, выметнул из пасти ядовитый кнут-язык и бросился на Белоснежку. Ублюдок! Никто не смеет пожирать души моих друзей! Если конечно, они этого не заслуживают.
С хрустальным звоном я впилился в прозрачную сферу, что окружила Белоснежку и Дмитрия. Сфера пошла трещинами. И впервые в жизни мне было так больно. Оглушительно больно, как будто я утратил свою чешуйчатую броню и взамен ее приобрел по дешевке нервные окончания. По дешевке потому, что приобрел я их очень много. По оптовым ценам, блин. Я заверещал как девчонка и забился в судорогах. Но был в этом и плюс. Белоснежка заткнулся и перестал ведать моему другу о своей горестной судьбинушке. А Дмитрий даже как-то приободрился. И чуток прибавил красок в своем теле. Теперь он перестал выглядеть как тень тени. А стал обычной тенью. Уже хорошо.
- Кто ты, демон? Что ты забыл в моем сне-кошмаре? Зачем ты не даешь мне поведать мою историю моему новому другу?- спросил Белоснежка уставившись на меня мертвыми буркалами.
- Я демон Каразун-Гуль! Пожиратель ходячих мертвецов! Ночной едок! Столующийся на кладбище! Смерть вампиров! Крадущийся за крадущимся! Тень в тени! Моя стигма- зубастая пасть нависшая над зубастой пастью! И это мой друг, урод! Не твой! Лапы прочь от Дмитрия!- взревел я, вскакивая и вновь и вновь налетая на хрустальную сферу.
- Дмитрий? Вот значит как зовут МОЕГО нового друга. Спасибо за подсказку, жалкий выродок. Теперь, зная его имя, я смогу поведать свою историю Дмитрию еще скорее,- сказал Белоснежка, мерзко ухмыльнувшись соответствующим органом на лице.
Граааа! Я, потеряв всякую ясность ума, вновь и бился о хрустальную сферу, которая от моей невероятно ярости лишь крепла и щетинилась иглами боли все сильнее и сильнее. Я уже был весь покрыт черной жидкостью, что заменяет мне верхнюю кровь, а моя красивая, только вчера надраенная пастой Гоя, чешуя излохматилась и выщербилась подпалинами. После очередного особенно болезненного удара, когда у меня лопнул вдоль хребет, разбрызгав вокруг зеленый тягучий сок, что отвечал за гибкость моих костей, я без сил упал возле растолстевшей сферы. Лишь бессильно царапая ее кончиками когтей. И видать в своем бешеном исступлении довел я себя до такого состояния, что даже призрак Дмитрия посмотрел на меня с жалостью. Мне же ничего не оставалось, как застонать от гнева.
На себя, конечно же. Ведь чего это я рычу, кидаюсь и веду себя как дикий зверь. Вот даже, заживо пожираемый тоской доисторического демона Белоснежки Дмитрий Запредельский, мой сердечный друг, сохраняет спокойствие и благородство, кое и пристало иметь настоящему джентльмену, как в жизни, так и в смерти. И потому я, кое-как подобрав отлетевшие части тела и приживив их на места, задумался. И вдруг совершенно ясно понял, как мне одолеть Белоснежку и спасти своего друга.
Я встал, отряхнулся и спокойно прошел сквозь непроницаемую сферу. Ха! Выражение морды ошарашенного доисторического белоснежного чудовища стоили всех моих мучений и частичного развоплощения Дмитрия. Подойдя к Дмитрию, я положил руку, свою уже человеческую руку, ему на плечо и прошептал ему на ухо.
- А здесь довольно таки скучно. Пойдем же отсюда, друг мой. Я знаю отличную кофейню где подают прекрасный базиликовый чай и замечательными чизкейками.
На что Дмитрий встрепенулся. Моргнул, помотал головой, выдохнул и с улыбкой повернулся ко мне.
И магия древнего демона пала. Рассыпалась хрустальной пылью, коей и была на самом деле. И древний город, в котором нет прямых линий, как в каком-то голландском экспериментальном арт-особняке, пропал. И трупы что устилали его пепельным ковром взвились ввысь и исчезли ,будто и не было их никогда. И сам он, горестно вздохнув, пропал бесследно. Ибо он был даже не демоном или кем-нибудь еще, а лишь обретшей плоть горем и тоской какого-то невероятно древнего и невероятно могучего существа, жившего в запредельно далекие времена, когда еще вселенная была молода и дерзка по части создания всяких странных штукенций. И с исчезновением Белоснежки мир треснул и выкинул нас прочь из себя.
Очнулся я стоящим опершись на лед. Дмитрий стоял рядом. Мы одновременно отпрыгнули прочь. Еще некоторое время назад, по внутреннему времени исчислявшееся часами и то и веками (я реально долго наблюдал за дракой тех красно-черных чудовищ), бывшее пульсирующим демоническим сердцем стало куском льда, разве что чуток более грязным, чем прочий лед во всей этой шахте. Не сказав друг другу ни слова, мы споро, пока не очухалась охрана или кто еще, покинули шахту Шергина и добрались до обещанной мной кофейни. Где был заказан обжигающе-горячий чай, настоянный на луговом разнотравье и самый наивоздушнейший сливочный десерт.
- Друг мой,- попивая чая мелкими глотками, спросил меня Дмитрий,- я помню произошедшее со мной лишь урывками, будто просыпаясь из одного кошмара тут же впадал в другой. Но все-таки кое-что осталось в моей памяти. Например, твои крутящиеся как высокоскоростные сверла клыки, хвост- циркулярная пила и треснувший вдоль хребет. Ты ведь демон? И судя по тому, как быстро и легко справился с Азали-Лис Нагор-Хом Бааком, ты действительно могуч и безудержен.
- Ага. Я демон. Но не бойся. Я не ем ни людей, ни людские души. Кексы и тортики мне куда больше по душе. А уж если мне на зубок подвернется какой-нибудь завалящий вампир. Ммм... прелесть,- я отпил глоток от ароматного напитка и зажмурил глаза от удовольствия.- И увы, не настолько я и безудержен, как хотелось бы. Я ведь полчаса бился в тот магический щит, пока не понял как его пробить. А точнее пройти.
- И как же ты понял это? Не то чтобы я восхотел использовать это на практике, или при следующем контакте с Царем-Демоном Серого Града, просто ради интереса спрашиваю.
- Довольно таки сложно. Это потребовало от меня многих размышлений. И нам крупно повезло, что у меня два мозга. Один для боевых действий, другой для тактических размышлений. А начал я цепь рассуждений вот с чего. Ты так хорошо рассказывал про свою книгу, сыпал формулами, на пальцах крутил какие-то схемы, что мне даже на миг показалось, что ты вовсе не филолог, а очень даже математик. И твой анализ, да-да, анализ доисторической металлической книги неожиданно обучил тебя абсолютному знанию языка. Такое просто в принципе невозможно. Я вообще-то не спец по филологии или как там называлась наука, которой ты занимаешься, но вряд ли она походит на математику в какой- либо мере. И потому я решил, что это хитрый морок, наведенный на тебя, и на меня тоже, магическим предметом. Предположительно той книгой, которую, кстати, ты мне до сих пор и не показал.
- Ой, действительно! Прошу простить меня, друг мой! Вот держи книгу...- Дмитрий с восторгом уставился на мокрый и плоский кусок угля, который он вытащил из-за пазухи.
- Ага, что и требовалось доказать. Никаких значков, никаких золотистых пластинок металла и магнитной силы удерживающей эти пластинки надежней любого переплета. Просто кусок угля и остатки от развеявшейся иллюзии высшего порядка сотворенной тобой же.
- Так значит...
- Да! Никаких младших научных сотрудников Головановых и международных симпозиумов по поводу мировой находки никогда не было. Все это было внедрено тебе в голову самим же. Скорее всего, ты просто подобрал на улице кусок угля. За каким-то дьяволом, мгновенно зачаровал его. Возможно даже сам того не подозревая. И уже потом программа заклятья вторглась в твой разум, мой друг.
- Значит эти странные заклинания, что я творил...
- Воистину твое собственное изобретение. Как и тот язык, логичностью которого ты так воодушевленно восторгался. Он тоже выдуман твоей головой.
- И царь-демон...
- Кстати, да. Как там переводится его имя?
- Пшеницы Злато Вскормившей Небо Упавшее и Кровь Земную. Он был двадцать третьим бессмертным царем-демоном народа Нагор...
- Да именно. Пшеница, сражающиеся демоны- брать- любовники, Серые горы, в которых как известно нет золота. Все слишком узнаваемое. Все слишком человеческое. И даже тот город без прямых линий. Один в один как на иллюстрациях к книгам Говарда Лавкрафта. Вряд ли древние демоны Земли, существуй они на самом деле, стали бы заморачиваться с городами, эпидемиями и готическими историями про конец всего сущего и вселенскую тоску. Они бы просто кушали людей и пожирали их души. Без всяких заунывных песен и городов. Мы демоны народ простой. У нас есть когти. На фига нам песни.
- Значит, это все был я? Я заклял самого себя. Я сам придумал язык демонов. Я сам сотворил заклинание. Создал иллюзию бьющегося сердца. Потом запустил наши с тобой сознания в выдуманный мир древних демонов и даже придумал какого-то бледного демонического царя, чтобы тот сожрал мою душу. Офигеть!- выругался обычно более сдержанный в выражениях Дмитрий.
- Да, господин Запредельский. И скажем так, это было просто великолепно. Давно я так не веселился. Спасибо тебе, друг мой.
- Всегда, пожалуйста, - буркнул Дмитрий и уставился невидящими глазами в кружку с чаем.
- Да ладно, друг мой. Не стоит так уж сильно клясть самого себя. Еще бы чуть-чуть и Азали-Лис Нагор-Хом Баак, также известный как Пшеницы Злато Вскормившей Небо Упавшее и Кровь Земную, стал бы такой же реальностью как ты, я и это сладчайшее пирожное. И это было бы концом пусть и не всего, но очень и очень многого. Так что можешь радоваться, мы действительно предотвратили нечто действительно ужасное.
- Хм, если посмотреть на вещи с этой стороны, то действительно, есть причина для радости. Пожалуй, я тоже не откажусь от кусочка пирожного. Уж больно вкусно оно выглядит.
- Конечно дружище. А у меня так о вовсе сплошной фестиваль радости. Во-первых: мой друг обрел магическую силу невероятной воплощающей силы. Во-вторых: теперь я могу от него не таиться и быть таким, какой я и есть на самом деле.
- Чувствую, есть еще и третья причина для радости.
- А то. Вот уже несут вторую порцию моего пирожного!- воскликнул я и шустро облизал ложку.