Аннотация: главное хорошая проработка, а остальное приложиться. для затравки нужна лишь волшебная книга...
Одинокий герой и тот кто его создал. (Книжник-2)
Повезло ли хоть одному писателю, кроме биографов конечно, увидеть своего героя про которого они написали книгу и заработали на этом много денег и славы. Я имею в виду вживую. Не рисунок, не компьютерную игрушку, не фильм и не разодетых актеров на презентации нового произведения из блокбастерного сериала. А своего героя, по настоящему. Во плоти. Конечно, каждый автор представляет себе свой основной персонаж, тот несгибаемый шампур на который будут или уже нанизаны сочные поджаристые, истекающие где чем, будь то кровь или грязь, а то и мед, ломти рассказов и романов. Вряд ли. А мне повезло. То есть не повезло. Я создал довольно таки дикий персонаж. Хоть и прибыльный.
Это был мужчина, я сразу определился с полом, потому как с женщинами интересные истории выдумать довольно сложно. Я ведь писатель-приключенец, а не мыльно-сопливый штамповщик дамских романов. Да и все рассказы с участием женщин редко выходят за пределы спальни или иного какого-либо будуара и светских вечеринок, даже, то есть иронические детективы или подделки под разных валькирий с огромными органами и мечами, где героинями являются скучающие от богатства и безделья невероятно везучие дурочки или просто очередные варвары, но только в коротеньких юбках, а не в набедренных повязках. И я не люблю описывать постельные темы. Будучи воспитанным человеком, считаю всю эту тематику слишком личной и неприкосновенной, чтобы захлебываясь липкой слюной писать про блеск распухших от страсти губ, изящные плавные изгибы, сладострастные стоны и прочую мягко-эротичную муть.
Я люблю описывать бои. Жестокие битвы, где проливаются ведра крови. Где срубленные, а то и сбитые особо удачными ударами, головы отлетают далеко в кусты. Где дерущиеся спотыкаются о кишки своих врагов и поскальзываются на их мозгах, в свою очередь налетая на острый клинок, увеличивая этим самым их количество на земле. Где каждый удар уносит если не жизнь, то хоть какую-нибудь часть тела.
Люблю описывать природу. Ее красоту и силу. Нечеловеческую красоту и жестокую яростную силу. Мне нравиться рассказывать про холод и жар. Про свет прожигающий насквозь и тьму наполненную страхами. Про ветер режущий голое тело подобно тупому ножу, про дождь заливающий и растворяющий все, даже человеческий разум. Про безумно диких, безумно опасных и просто безумных животных населяющих земли выдуманного мной мира. Про их ярость и жажду отведать жилистого и изнуренного многочисленными битвами мяса главного героя.
Вот что я люблю описывать. А не мыло и мед. Хотя конечно без медку не обойтись. Могут и неправильно понять. Как в однажды читанном романе, где главные герои были очень хороши и не теряли драгоценное время, которого, на спасение мира кстати, им было дано весьма мало, в кроватях и сеновалах разных похотливых маркиз и чокнутых, но весьма и весьма сексапильных колдуний, чтобы к концу рассказа оказаться гомиками. Чтобы придать герою мужественности мне пришлось включить пару любовных, откровенно туманно-эротично-постельных сцен, кстати сказать почти один в один списанных и одного желтушного разбухшего от своей нескромности журнальчика. Но потом твердой недрогнувшей рукой я избавился от героини, какая-то она у меня картонная получилась, неправдоподобная и глуповатая. Зато теперь герой как бы все время хранил в памяти ее образ и мстил за ее смерть. Платонические чувства у меня всегда писались куда как лучше телесных. Три романа с этой местью написал, пока герой не нашел таки злодея, чтобы придать того мучительной смерти.
Для придания герою особого ореола я подверг бедолагу многих горестям, хотя почти все герои одностильных моему произведений, личности очень несчастные. То они последние из рода, то подкидыши, а то и вовсе пришельцы из чужих, в частности из нашего, миров, попавшие в новый мир по жестокой случайности или безумной прихоти разных богов. Кроме жены я лишил его почти всех друзей, почти в каждом новом романе он лишался очередного друга, который самоотверженно бросался на необоримого врага, давая шанс герою вытащить и задействовать тот или иной артефакт либо хитрый план. Друга враг разрывал на куски, и сам погибал от последующей ярости героя. Кроме того он был подкидышем, сиротой и вообще воспитали его циркачи. Очень чудные и не очень приятные ребята. Потом он был воришкой, рабом, беглым узником, бандитом, наемником, и много еще кем. И почти каждая новая профессия давала мне новый роман.
Сперва писалось трудновато, но после окончательной проработки вселенной моего цикла и характера основного героя все пошло как по маслу. Стоило мне только задуматься и все само изливалось из меня. Главное это хорошенечко продумать механизм и запустить туда характер, и все произойдет само собой, конечно по моей прихоти, как начального толчка, а там что получиться не знаю даже я сам. Кроме конечно одного. Герой выживет, выиграет поединок со Злом и останется один на один со своим выигрышем. Это было правильно. Как с точки зрения общей идеи моих произведений, так и идеи о героях вообще. Герой всегда остается к концу один.
И все таки я переусердствовал. Я влил в своего героя слишком много жизни. А читательский интерес и восхищение проработанностью и достоверностью явно фэнтезийного чтива только больше укрепили зыбкую выдуманную плоть персонажа. И вот я лежу на полу. За мной тянется широкая кровавая полоса. Это я отполз к стене. Вот опрокинутое мной же кресло, сидя в котором я и сотворил весь мой самый знаменитейший сериал о одиноком герое. На столе лежат обломки новехонького двуядерного ноутбука, это удар зачарованным мечом. В моем рабочем кабинете порезаны и сорваны все картины, плакаты и прочие красивые оформления моих романов. Все мои романы оформлял мой старый друг, мы с ним вместе учились в школе, только потом я пошел в журналисты, а он решил посвятить себя художеству. И вот мы снова работали вместе, хотя никогда не теряли связи друг с другом. Он всегда правильно понимал меня, и нарисованный им мой герой получился правдоподобным. Его точная копия во плоти разгромила мой кабинет.
Не знаю как все произошло. Просто я сидел и выдумывал для героя новые злоключения. Готовый сорваться с крючка отлаженный механизм вселенной одинокого героя ждал моего толчка. И вот я придумал ввести в роман новую фигуру, который и друг герою и его враг одновременно и хитрую интригу, как за моей спиной раздался взрыв. Такой приглушенный и очень "бумажный". За моей спиной нет двери или окна, там был лишь книжный шкаф набитый соответственно книгами моего сериала и еще одной самой дорогой для меня книженцией. Тоненькой, серенькой и неимоверно дорогой, как ценой так и качеством. Купил ее давным-давно в славном городе Якутске, сейчас то я живу куда как западнее и южнее, в одном захудалом, неприметном и скромном букинистическом магазинчике. Эта книжка и послужила стартом для моего творчества. В ней детально описывалось что и как должно быть в хорошо продуманном фэнтезийном или псевдоисторическом мире. Идеальная проработка по этой книженции могла бы создать вымышленный мир куда как реалистичнее и глубже Средиземья Великого Профессора. Но даже с ее помощью я не смог сделать такого, но и полученным вторсырьем публика довольна и критики кличут меня чуть ли не вторым Толкином.
Так вот книжный шкаф взорвался и когда я обернулся то получил жесточайший удар в лицо. Я вместе с креслом опрокинулся на пол. Когда очнулся то увидел как в моей комнате бушует какой-то псих с острой железякой. Через несколько мгновений я понял, что это мой персонаж. Мое детище, мой герой. Таким то я его и видел. Среднего роста, поджарый как гончая, жилистый, без огромных сферических выпуклостей надувных мышц, копна выгоревших на солнце рыжевато-черных волос, и глаза. Глаза, заглянув в которые, понимаешь все, как и делали все враги моего героя. Увидев что я очнулся, герой ударил меня мечом, но не убил, еле сдерживаясь от ярости, он остановил таки стремительный полет клинка и вместо того, чтобы оказаться честно располовиненным я отделался лишь болезненной и кровоточащей раной. Зажимая рукой рану я отполз к стене и привалился к ней судорожно переводя дыхание. Вот она оказывается какая боль от удара мечом. Даже дышать трудно, не то что сопротивляться или там начать махать тяжеленной секирой с удвоенной яростью и силой.
И вот я у стены. И ко мне с зловещей улыбкой приближается мой герой. В глазах его ненависть. Ненависть к своему создателю, который обрек его на муки и всячески терзал.
Я набивал на компьютере парочку абзацев, лишив его картонной глупой и неинтересной читателям жены, а он страдал и плакал, может быть впервые в своей суровой жизни и потому неумело и не по-мужски, он просто сошел с ума от ярости и горя, он просидел, не шелохнувшись, рядом с ее уже остывшим телом три дня, теряя драгоценное время, когда ее убийца улепетывал от него и в конце убежал так далеко, что понадобилось три романа чтобы догнать и прикончить мерзавца. Он сам стал похож на труп, потому как половинка его души умерла вместе с ней, засохла и отвалилась и вместо нее в пустоте поселилась ярость.
Я легкими нажатиями на кнопки клавиатуры печатал как он терял друзей. А он на самом деле ТЕРЯЛ ДРУЗЕЙ. Он видел как Верзиле, похожему на медведя розовощекому, добродушному здоровяку, меч демона отсек голову и такой простой и веселый парень просто превратился в кусок мяса, об который спотыкаются и поскальзываются. Как Харга Лупоглаза, рассказывавшего самые смешные и самые бородатые анекдоты, заживо заглотил вирм, и пытаясь спасти его волшбой выдохся до полусмерти колдун Пенух, впоследствии так и не оправившийся и умерший по прибытию в родной город от истощения сил. Он упорно тащил на самодельных носилках раненого друга через снега ледяной пустыни, подбираясь к Замку Холода, в котором поселился безумный криомант, чтобы по приходу к месту битвы обнаружить на носилках лишь лед. Упорство стоило ему пальцев ног, переохлаждения организма и кожи слезшей с рук и щек. Он видел много чего такого, что не следует видеть людям.
Он глядел в пустоту бездны, куда его однажды затянуло проклятье темного мага. Чувствовал ее дыхание и пустоту, настоящую пустоту, вытягивающую из всего сущего все сущее. Он сидел на троне из свежеочищенных черепов, когда в него как-то вселился злобный дух. Он чувствовал их склизкую клейкую твердость и тошнотворный запах. Он много чего прочувствовал на своей шкуре. И все это я видел в его глазах. Таких замечательных литературных описательных инструментах, вдруг оказавшихся чересчур правдивыми.
Он подбирается ко мне все ближе и ближе. Походка его медлительна. На лице у него блаженная улыбка, такая была когда он подходил к смертельно раненому убийце своей жены. Пальцы его дрожат. Меч он воткнул в ту мою самую дорогую книжицу. В романах у него всегда дрожали пальцы когда он сильно волновался, и эта дрожь не сулила никому, из-за кого они дрожали, ничего хорошего. Я даже придумал для нее поэтичное название "Пляска Смерти". Кажись сейчас эти пальцы спляшут на мне свой жуткий танец.
Он уже подобрался ко мне вплотную. Я молча сижу в ожидании болезненной смерти. И смотрю своему герою в глаза. В которых явно написано все то что он сделает со мной и за что и какое он при этом получит удовольствие. И зачем я придумал ему такие глаза. Надо было вообще писать добрые детские книжки.