Пасмурный день ранней осени. Окраина подмосковного приокского городка, приземистые ряды кирпичных овощехранилищ. Синие, бурые, коричневые двери боксов в пятнах и потёках ржавчины. Раздолбанная дорога, растрескавшийся в ямах и выбоинах асфальт. Тишина и безлюдие. Мы с отцом несем домой ведра с картошкой. Четвертый месяц не выдают зарплату, кормимся с огорода. На дороге лежит прилично одетый мужчина.
- Похоже, пьяный, - говорю неуверенно. Что-то смущает меня в позе человека, вытянувшегося на сером асфальте. Отец подходит и смотрит на лежащего светлым пронзительным взглядом старого фронтовика.
- Помер, каюк. Отмучился.
Пожилой человек лежит на спине. Его лицо спокойно и бесстрастно, глаза открыты в осеннее небо. Пульс не прощупывается, и в каждой клеточке еще стынет цепенеющий ужас тела, оставленного душой.
Отец достает спичечный коробок, в котором припасен недокуренный бычок. Чиркает спичкой о коробок, ломает спичку. Чиркает снова, ломает вторую...
Вдоль магазинных витрин и коммерческих ларьков неторопливо и вальяжно движется полный мужчина с брезгливым изгибом губ и жадными глазами. Его догоняет другой, тоже средних лет, поджарый и крепко сбитый, с недобрым выражением лица. Догнав полного, хлёстким взмахом ноги метко бьёт его под копчик носком модного лакированного ботинка. Охнув, полный брякается мослами об асфальт. Поджарый оттаскивает полного за шиворот с тротуара под кусты и молча уходит.
Ваня, бывший научный сотрудник, а ныне преуспевающий бизнесмен, торгует акциями нефтяной компании 'Гермес-Союз'. Ваня в новом чёрном костюме, в импортных ботинках и чёрной кожаной куртке. В портфеле у него акции, списки акционеров, и воронёный газовый пистолет. В тамбуре подмосковной электрички Ваню зажали двое, приставили нож к горлу и изъяли портфель с акциями, деньгами, и пистолетом.
Бригада бандитов проходит по рядам бывшего колхозного рынка, собирает дань с торговцев. Все, как на подбор - в чёрных рубашках и тёмных очках, с аккуратно подстриженными узкими усиками. Переполох в курятнике. Торгаши спешно прячут толстые пачки девальвированных рублей. Куда-то исчезла милиция. Ещё недавно красные околыши маячили в проходах рядов, а теперь их как ветром сдуло.
Поздний вечер. Двор многоэтажного дома. Темнота. Взрывы отборного мата, звуки тяжёлых ударов, истошные крики, топот убегающих ног.
Москва, Каланчёвка. Беженцы с чемоданами и узлами на перроне. Цыганский табор разбил палатки в сквере возле станции. Женщины с детьми уже давно ушли на промысел по электричкам, а мужики ещё спят после ночных дел.
В Москве баррикады, стычки демонстрантов с ОМОНом. Парламент в окружении колючей проволоки, внутренних войск и милиции. Снайперы отстреливают прохожих из окон мэрии. Указом президента вдвое увеличены зарплаты сотрудникам силовых министерств.
Проспект Мира. Ряды коммерческих ларьков, торгуюших пивом, водкой и сникерсами. Сквозь густую толпу нагло прёт, расталкивая локтями и с наслаждением матеря прохожих, тридцатилетний бугай. Бомжи спят на грязном тряпье в подземных переходах, попрошайки и нищие всех возрастов на каждом углу. Беспризорный пацанёнок пристроился к молодому человеку, купившему мороженое. Идет рядом, заглядывает в лицо. Получает мороженое и отваливает. Пожилая женщина сидит на приступке дома на Садовом в окружении дюжины разномастных дворняг. В руках картонный плакатик: 'Люди добрые, подайте собачкам на пропитание. У меня их двадцать шесть штук.'
Начало октября. Золотая осень, небеса безмятежной глубизны. В Москве продолжают стрелять. Провинция затаилась, автобусы в столицу уходят пустыми. Бесконечные разговоры, споры. Кто виноват? Что будет? Во всех квартирах напористо долдонят телевизоры: демократия, законность, правопорядок, президент, парламент, Руцкой, Ельцин, Хазбулатов... Чума на оба ваши дома!
Демонстранты прорвали блокаду Белого дома и захватили московскую мэрию. Колонны, штурмовавшие останкинский телецентр, расстреляны и рассеяны пулемётным огнём. Отключена большая часть каналов центрального телевидения. Круглые сутки в эфире 'Вести'. Оттуда несётся: 'Мы призываем тех, кто готов поддержать в эту трудную минуту российскую демократию, прийти ей на помощь... объединенными усилиями встать на защиту нашего будущего... для подавления фашиствующих, экстремистских, бандитских формирований, собранных под эгидой Белого дома... Где наша армия? Почему она нас не защищает от этой проклятой конституции? Друзья мои! Проснитесь, не спите! Наша несчастная Родина в опасности! Нам грозят страшные вещи! Опять придут коммунисты!'
Ночью на мосту через Оку гул армейских моторов. Из тульской области на Москву идёт бронетехника.
Ясный солнечный день четвертого октября. Понедельник, но никто не работает. Си-Эн-Эн транслирует в прямом эфире расстрел российского парламента президентскими армейскими частями. Телекамеры шарят по Белому дому, по Новокузнецком мосту, по зевакам на набережной Москвы-реки, бронетранспортёрам и танкам. Танки, приседая, извергают фонтаны дымного огня. Бурые клубы разрывов вспухают на фасаде Белого дома. 'Пок-пок-пок-пок', доносятся с запозданием звонкие хлопки разрывов, перекатываются эхом между московскими высотками под высоким осенним небом. Камера наезжает на Белый дом, на расползающиеся клубы, упирается в полосы сажи и тёмных дымов, тянущихся из окон. Бодрый американец за кадром комментирует калибр и типы используемых снарядов. Полыхнувший было язык новой гражданской войны задыхается и гаснет в густом смраде национального позора.