Все персонажи вымышлены, любое совпадение случайно.
За границу уезжают многие.
Кто может, тот и едет, кто не может - сидит дома и скрипит зубом на действительность. Кто-то, однако, никуда не едет, потому что он в полном цвету.
Уезжают полные сил, нервов или денег человеки, едут бледные, неуровновешенные и бедные личности, срываются скрипачи и молотобойцы, инженеры и ассенизаторы, юристы и уголовники... И в это мессиво, в этот поток, активно вписываются, мотыльками на кленовых листьях, маленькие, сухонькие, отжатые родиной, как лимон, старички.
На месте назначения они надёжно защищены от иллюзий бенгальских огней, однако над ними довлеет опыт прошлых ошибок и обязывает несть Огонь Прометея-Гермеса, быть олимпийцем, быть сродни Герою с блистающим факелом, которому под аплодисменты народов мира доверено несть факел с Искрой Огня с Олимпа к простым смертным, с той, однако, разницей, что Огонь старичка величественно мерцает из глубины души, как отсвет эпохи из жерла вулкана, погремевшего как удалось - в стране, что ныне стремительно зарывается вглубь исторических пластов, подобно Атлантиде, - в то время как вокруг олимпийского факела накручены такие сумасшедшие бабки, что от Огня там одно воспоминание, а вовсе не призыв к познанию Мира через Спорт.
Что бы там ни было, стариковский Огонь мерцает от Искры с Олимпа - из страны Детство, страны Высоких надежд, из прошлых веков, из иных манватар, занявшись от искры, что однажды скользнула отсветом от зорьки Первого Меридиана и на самой кромке сна первой любви...
С зоны бескрайней родинки, старички ввозят, во-первых, зачастую нужные, но маловозможные в применении, знания, во-вторых, самоуверенность опытного бойца, и, в третьих, быстро растущий, как тесто на дрожжах, пофигизм, что, при определённом стечении обстоятельств, то молниеносно несёт старичка к паническому страху, вплоть до хватания за сердце, то откатывает обратно - к пофигизму!
За границей Старички стараются подольше пожить в раю. Слава богу, есть им на свете радость пожить - солнышко светит, путешествовать можно, и никакой омон не вломится среди ночи; нет нужды заниматься сомосожжением перед каким-либо местным Белым домом с биороботами внутри... Так что, граждане хорошие, с мачехой, дай Бог ей всего, вроде как, повезло!
Старички ориентированы на то, зачем приехали: на ухоженную старость, на осмысленное созерцание мира и на необходимость неторопливо додумать некоторые вселенские мысли, которыми до сей поры одаривает Елена хоть и на руинах Трои, - в который-то раз! - спускаясь для этого с небес, но вовсе не затем, чтоб подвигнуть старого человека совершить подвиг - подвиг он и сам творит, финансово и до конца помогая детям, внукам или правнукам, или им всем вместе, а, скорее, для того, чтобы призвать: содержать в порядке мысли и тело, и для того обходить стороной Карабтоносовы минные поля, ибо излишний комфорт опаснее душе, чем материальная бедность или нищета...
Домой, на родину, никто не думает возвращаться, а если и ноет по этому поводу, то, как правило, не первую пятилетку!
Когда жизнь благосклонна, мы её любим особенно, когда благосклонность иссякает - нервничаем и суетно ходим туда-сюда с напряжённой рассудочной думой на лице, в то время как всё быстрее и быстрее проносятся мимо, принимаемые за свои, чужие станции из окна поезда на сумасшедшем ходу, и во время косого дождя.
Жинка на вывоз
Немного времени до того, как проживающим за
государственный счёт эммигрантом,
безработным и пенсионерам,
запретили ввозить свою вторую половину
из третьей страны в Германию...
...неравно опираясь на экономику, мораль и
декларацию прав человека.
Старичок выехал за границу.
Сам, в чём душа держится, седенький, худенький, мяса не ест, после семи вечера ничего не ест, в девять ложится спать - после прогулки. Старый человек, за семьдесят. Так ему стало хорошо за границей, что съездил на побывку на родину и привёз оттуда молодую жену.
Надо сказать, он Старичок был прекрасным рассказчиком, завистливым хвастуном и безнадёжным эгоистом, то ли в силу бывшей кинематографической профессии своей или по складу души, но так как все чувства его были искренние и он умел себя преподать, то с женщинами у него проблем никогда не было, если не считать проблемой то, что одну-единственную, одну единственную и на всю жизнь весту, как в сказке, он проглядел.
Привёз молодую жену. Ей жить дома стало так тяжело, убого и унизительно, что ни о каком совращении или склонении её к предательству родины речи уже быть не могло: женщина была на всё согласная, только бы уехать в чужие края. И дело тут не в хрущёбе до скончания века, если прежде бандиты не разведут, а в том, что из этой хрушёбы женщина имела неосторожность заглянуть в другую жизнь, на дикий Запад, одухотворить его, и с этой поры, пристрастившись глядеть в заветный мир чрез окошко интернета, она почувствовала себя одинокой птичкой в камере на пятом этаже, а вскоре и совсем потеряла себя: шеф на работе - оказался самодовольный дебил, грязные улицы и ежедневная давка в автобусе - стали нравственной и физической мукой, лики главных политиков и иже с ними, 'против' и 'за', перестали вызывать тошноту, но полною апатию.
Интернет так славно поразил идеологическую классику, что раскрыл очевидное: Патала - варварам, мир - выше, чище, шире! Дело осталось за телом, а душа потянулась во что бы то ни стало, любым путём, обрубить внешние отчие корни, укатить и всё тут. Решила, сделала! Не зелёная дурочка, индивидум в соку и с ежедневным опытом борьбы за существование и сосуществование, и сорок - это не семьдесят, и конечно, она искренне влюбилась в спасителя своего! Старичок женился, вывез жинку, и два года продлевал ей временное разрешение на проживание. Только наступил срок необратимости решений-разрешений, как у 'молодых' встал вопрос о разводе.
Отчего люди разводятся?! Не подошли друг другу.
Бывает, характерами не подошли или типа как вотще, ошибка вышла... - всякое бывает. Один говорит одно, другой другое, а мир тесен так, что уши спрятать некуда и отчётливо слышно, как современник приукрашает истину что разбитной монах древнюю книгу, которую переписывая от души или исполняя наложенную иеромонахом епитимию, и осоловение от пищи или вина приняв за озорение, вплетёт такую чушь в текст, закинет так камень в воду, что его, как говориться, сто умных не отыщут, тем более, где сразу столько умных взять.
Старичок аргументировал жалобами на неуважние, молодая - на скупость. Она его в скаредности упрекает, он её - в развратных взглядах на дорогие автомобили и ихних мужиков. Началась перепалка, а социальная корзина у молодой жены уже своя была, хоть и вид на жительство паки ещё временный.
Мир не без 'добрых людей', - нашлись, дружески научили уму-разуму жинку, чтоб всё и по закону и как надо! И вот в один будничный и, как показалось поутру, ясный летний день, у 'молодых' возник конфликт, скандальчик по нашему, что вылился в бытовуху, несмотря на то, что на карнизах целовались голуби, а над городом светило солнышко - сошлась на Вы. Шум и крики в бетонных перегородках развлекли соседей, приехала полиция...
По версии старичка, он вполне миролюбиво, но как от мухи Цэ-цэ, отмахивался от ножа разделочной доской, и вдруг, совершенно случайно - нет опыта! - и никак не желая причинить супруге вред, попал ей по локтям, сперва по одному, потом по другому, вернее даже - она сама себе попала, а он только махал деревяшкой.
По версии жены: на неё шёл настоящий бандит с ножом, а она отмахивалась разделочной доской, и, исключительно с целью самообороны, доска, инстинктивно! приложилась к супругову лбу.
Ещё не вникая ни во что или мгновенно вникнув, полицейские помогли Старичку натянуть куртку и вывели его, точнее, препроводили из подъезда дома, отвели вдоль дороги на сто пятьдесят метров, - какая только мысль не посетила Старичка, пока его вели! - и лишили права, через переводчицу, что была с ними, до выяснения всех обстоятельств переступать круг диаметром в сто пятьдесят метров, точкой-центром которого является квартира со всеми удобствами и всем семейным скарбом - стульями, столами, французской кроватью, семейными реликвиями, книгами, обувными гвоздиками... - в которой Старичок был, и остаётся, ответственным квартиросъёмщиком.
На вопрос об одежде, таблетках и реликвиях полиция заявила, всё можно будет забрать без проблем сразу после суда судебным исполнителем, а сейчас любое действие Старичка супротив настоящего вердикта может нанести ему вред на процессе!
- Нет, всё через суд и судебного исполнителя! Нам очень жаль. Подпишите! - спокойно отвечал полицейский устами переводчика, последний от себя посоветовал исполнять предписание, чтоб не усугублять ситуацию себе во вред, ибо то или иное исполнение им закона может быть важно для принятия судебного решения, надо оставаться спокойным и пробовать договориться по всем бытовым вопросам при помощи знакомых, почты и телефона.
Старичок отказался подписывать что-либо, ещё раз спросил, где ему жить и спать. Ему вежливо и даже сочувственно, но по протоколу, улыбнулись и широко развели руками, мол, по бытовым вопросам идите в социальную службу. Старичок негромко сказал: - 'Суки!' - и добавил: - 'У меня вся жизнь - быт!..' И он поехал к знакомому художнику, что не умел говорить и понимать по-немецки, но имел широкую душу и в данный момент проживал с попугаем.
Художник вина в доме не держал, он был алкоголик со стажем, но сейчас находился в здравии, принял изгнанника как родного и поселил в малой комнатёнке, где обычно писал яркие характерные холсты с попугаями, жопастыми барышнями с картами и бокалами вина в пухленьких изящных ручках, унизанных перстнями и браслетами... Старичок получил в распоряжение подростковую раскладушку на которой ночевал сын Художника, что иногда приходил к папе на выходные или когда бывшая благоверная бывала не одна.
Кроме спальных мест, всё было поделено по-братски. За ужином Старичок интеллигентно посетовал на мясную кухню, однако умял пару отбивных с картошкой.
По дому фланировала Ага, попугай, чья клетка была всегда открыта; птица, анархо-демократический гибрид в идеале, где хотела, там и летала, что хотела, то и выкрикивала, где приспичит, там гадила. Реагируя на незнакомца, она время от времени неожиданно и резко перелетал через всю комнату по диагонали, издавал резкие, непотребные человеческому уху, особенно утомлённому, звуки, напоминающие карканье простуженной вороны.
Люди попили чаю, посмотрели телевизор, и когда всё произошедшее за день по десятому разу обрело словесную форму и утомило, разошлись спать.
Художник спал, а Старичок всё снова и снова перетирал произошедшее, безутешно поскрипывал на подростковой раскладушке и пытался заснуть нагишом, - сполоснутое нижнее бельё украсило батарею; довлел чужой дом, было прохладно, маленькая пропахшая всевозможной краской и химией проходная комнатка-мастерская, превращённая в спальню, - чтоб поставить раскладушку, Художник сложил мольберт.
В темноте Попугай уселся на карниз, перестал летать, но выкрики стали чаще, с непривычки это было несносно; Старичок ворочался с боку на бок всё выискивая приятное положение для тела, но материи никак не сходились с состоянием души, с её погодой, и сон бежал его. От беспомощности он крикнул с коленного уровня в темноту: 'Слушай, Анатолий! Как ты живёшь с этой сукой чёртовой. Как ты его не выгонишь! Он летает, кричит и серет где хочет... Беспокойно от него! Я б его - выгнал! А ты как?!'
'Пусть живёт! - миролюбиво ответил Художник. - Ага - это ангел! Сука - это другое, сам знаешь! Но даже так места всем хватит: Земля родит живого сколько ей надо'.- и улетел в сон.
Утром Старичок решил купить пару белья и зубную щётку и заметил за завтраком: 'Чаёк хороший, Анатолий, душевный, а вот мятной зубной пастой пользоваться глупо: противная она! Я, например, её с детства не люблю, ужасная гадость'.
Светило солнышко, голуби грелись на карнизах.
Явился общий знакомый курьером, посыльный бывшей молодой жены, что как-то смущённо и плохо скрывая удовольствие от исполнения дела, со значением передал, под роспись, взволновавшее Старичка письмецо.
Это было официальное письмо. Положительное было то, что пришло оно после завтрака, тем ни менее, Старичок вспомнил о лекарствах. Того, что ему хотелось бы, у Художника не оказалось, зато был аспирин, что использовал мазила как смягчающее средство при выходе из запоя. Старичок сунул таблетку в рот, она зашипела там и он её в страхе выплюнул её на скатерть, выкрикнул что-то эмоциональное и удивлённый уставился на Художника, который от смеха чуть было не свалился под стол, отсмеявшись, он налил и подал Старичку полчашки воды, кинул туда таблетку, она зашипела, отшипела и Старичок жадно выпил углекислого газа с какой-то химией.
Оба стали разглядывать письмо, фантазировать, от кого белая лошадь просветления вместо печати или это печать белой лошадью. Письмо было исследовано на запах: ничем ни пахло; на свет водяных знаков не просматривалось. Оба заглядывали в бумагу с самым серьёзным видом, пробовали читать, читать получалось, понять - нет, кроме адресов и фамилий. Мысли заработали в одном направлении: к кому сунуться, чтоб тот перевёл.
- Слушай, а давай к Паше нырнём! - изрёк Художник.
Старичок ему надоел с самого прихода, но, как изящно воспитанный современник, он собрался терпеть этот долгосрочный визит, как телесную муку факир, до конца, хоть бы и закончилось это запоем. К тому же он понимал, что, лишь помогая, можно ускорить желаемое, а брюзжать - бессмысленно и недостойно, собственно, это подсказывало не только воспитание, но и простое доброе, уважительное, сочувственное отношение к сединам, к старому человеку, попавшему в пасть обстоятельств, не выгонять же его, как злая собака путника с хозяйского двора, в какой-либо социальный дом и только потому, что одному лучше, приятнее, комфортнее.
- Ивоная Светка по-немецки чешет как настоящая немка. Очень хорошо частит и без акцента, я лично, когда слышу её, всегда удивляюсь и говорю, ты, Светка, наверное засланная! А она знаешь что отвечает, особенно, если перевесть что надо?!
- Откуда мне знать, я же с ними не знаком, чужой человек... - пролепетал Старичок.
- Она говорит: 'Я не засланная, а засранная Пашей, родиной и тобой, как другом семьи с двадцатилетним стажем, чтоб вы все провалились с вашими письмами!'
- А как же я к ней обращусь, я же совсем чужой! Даже не друг семьи! Что делать?!
- Стать им! Чужих людей не бывает! Поехали!..
- Помоги, родной, век не забуду!..
Через час оба были у Светы с Пашей. А ещё через пару минут Старичок узнал, что на руках у него иск в суд за покушение на жизнь женщины.
- Она что, с ума сошла?! - растерянно возопил он: - Зачем мне её жизнь?!. Дура! Разве стоит она того, что я в неё вгрохол... Я ей такую мачеху сделал, а она на меня в суд! Как я ошибался! Что делать? Что делать? Что делать?! - забормотал он в панике. - Упекут в тюрьму... Пособия лишат за плохое поведение!!! А у меня даже пары белья нет!..
- Да не лишат! - оборвал Паша. - Жизни спокойной чуточку лишат, чуть-чуть, пока деньги отработают, перераспределят валовый по карманам, а пособия - не лишат! Зачем им ещё один пенер, седой к тому же... Не плачь, не лишат! Ещё и адвоката оплатят!
- Точно!
- Сто процентов!
- Обещаешь!
- Ну хочешь, я Кувалде сейчас позвоню, он действующий юрист.
- Звони, Паша! Звони, Пашенька, Кувалде! Век благодарен буду!
Паша включил громкую связь. Кувалда подтвердил: пособия не лишат:
- Для этого, - гремел он, - надо очень постараться, а вот если хочет старик вещи побыстрее забрать, пусть встречный иск на свою суку подаст, или как он там её назвал. Всё оплатит государство: вам удобство, нам поддержка, маленькая паножовщина и все при работе! Аварийных служб не вызывали?!. Хорошо... И помни, ты такое же существо на пособии, как местный пенсионер, с той лишь разницей, что он может на пенсии подрабатывать до тысячи, а тебе ни цента не положено - всё отберут. Но зато юриста и бассейн - оплатят.
- А что так недемокротично?
- Зато законно! Не хочешь, чешись на родине! Граждане, это ещё что?! Немецам от своего крестьянина прибыли, как и от нашего пенсионера - одни убытки, но крестьянину идут дотации в сотни тысяч евро, там на трактора, шмактора, а пенсионеру твоему, Паша, нашему, прости Света, заткни уши... Вот такая стоячая материальная дырка! Знаете почему?
- Потому что еврей? - вылез Старичок.
- Глупость говорите, это недопустимо в наше время!
- Так почему же?!!
- Театр это! Крестьянство у них убыточное, а страдает от этого - образование!.. Ибо дешевле и продуктивнее поставить крестьянина с лопатой и дать ему десяток безработных в подмогу! Знаете, один трактор стоит сто тысяч!..
- Слышь, Кувалда, лучше поставить безработного восемь часов в день спортивный тренажёр-генератор крутить, чтоб энергию вырабатывал!.. Ха! Ха! Ха!
- Ха! Ха! Ха!
- Но это же их деньги... могут крутить, как хотят. - вставила реплику Света.
- Светочка, эти их деньги... не без зубов и банков наших родителей, - отрезал Кувалда.
- Стоп, - расхохотался Паша, - мне так телефон отключат! Будут там теперь наши и не наши! Давайте по делу!
- Встречный иск и не мучаться, а там посмотрим! И с письмом этим скоренько в Социальную службу и можно знакомому твоему уже квартиру искать на одного - все оплаты переймут! Идите к Тёте-лошади, она всё сделает! Всё ребята, извиняйте, у меня - работа! - Кувалда повесил трубку.
- Значит, выход есть, встречный иск! Спасибо... Спасибо, Света, что перевела бумагу. - Старичок раболептно смотрел на Пашину жинку.
- Я тебе по-хорошему помогу, не волнуйся! - широко встрял и заверил учёный интеллигентный человек, доктор психологии Паша. - Вишь баба твоя - сатана, ты, друг - змею на груди пригрел! И чего ты её тянул сюда? Сейчас бы отдыхал, а не по судам скакал! Нужна была тебе головная боль! Что дрова из лесу в лес возить, здесь что ли найти нельзя? Но как она успела иск подготовить?! Ну ничего, зададим ей перцу! Чем больше откроется Сатанинского, тем светлее будет лик Спасителя, или как?! Ха! Ха! Ха! Видать, готовилась! Ну, ничего, конь о четырёх ногах и то спотыкается. Разведёшься, больше не женись, а-то я тебя уважать перстану!
- Ни за что!
- А у меня такие знакомства здесь, я тебе помогу!
- Спасибо друзья! - душещипательно сказал Старик и захотел почему-то встать, но раздумал и лишь показательно отёр скупую мужскую слезу.
На родине Старичок был кинорежиссёром и даже кандидат наук в кинемотографической области, такая учёная степень зовётся в Европе докторской, и этим названием так особо ласкала слух старичку, что он имел привычку, как бы неприметно, напомнить собеседникам, что он, де, режиссёр первой категории... 'и бесплатно работать не буду', - словно кто-то его приглашал... В области искусства кино он был знаменит тем, что был знаком со многими знаменитостями, и что у него одалживался трёшками в тяжкие времена сам Р., известный и любимый народом артист. Старичок акцептировал, что Р. непременно, даже если проходило столько времени, что уже можно всё и забыть, всё возвращал до копеечки, всю сумму, хотя он, Старичок, об долге, что набегал трёшками, и, случалось, не малый, почти никогда не напоминал и даже позабывал напрочь, учитывая трудности человека в борьбе за материализацию светлой идеи.
Старичок рассказывал, кто к кому ходил сожительствовать, почему и как надолго; кто и как запивал; сколько комнат было у того или иного кумира, какая дача и так далее... Всё в повествовании было отточенно, смонтировано и преподнесено элегантно, обстоятельно и картинно.
Интриги следовали отдельно.
Между повествованиями Старичок поминал про свою режиссёрскую категорию и учёную степень, что вызывало у Художника - в отношение служителя Мельпомены - беззлобный смех, ибо эти поминания старика срабатывали как ключ и память Художника изрыгала из своих недр бирку на плоских деревянных ящиках с синюшными курами набросом и почти всегда смороженных в один ледник, бирку написанную химическим карандашём от руки, и в ней, кроме доступного слова 'цена', ещё зияло загадочное слово 'категория', что нисколько не смущало гидроподобную очередь, в которой хвост нетерпеливо и монотонно злыми выкрикивал голове: 'две в одни руки! а льготники пусть катятся на... за льготным!'
Через три дня Старичок побывал у Тёти Лошади, так её именовали за глаза за высокий рост, достойные формы и немного лошадиный профиль. Она специализировался на бракоразводных делах иммигрантов.
Ушёл встречный иск. Обида жгла и в приложении к иску Старичок перечислил все принадлежащие ему вещи - вплоть до медных обувных гвоздиков, что, бог знает зачем, старичок возил за собой уже лет тридцать; для каждой вещи Старичок указал, где она находится в квартире. Обида жгла, страх жёг, Старичок злился что время жизни уходит так глупо, так бездарно, так унизительно, злился на всю эту нелепую войну, но эгоистическое безволие несло его как ребёнка, как выпущенные на волю Ветра Одиссея к Эолу, и он отчаянно перечислял семейные реликвии, обувь, регалии, свитера, поимённо три шкафа книг, холодильник, видиокассеты, стиральную машину, дипломы, серебряное блюдо-награду и телевизор, видак, антенну... - одним словом, готовился к тридцатилетней войне! Всего вышло на десяти страницах убористым почерком на родном языке и в Светином переводе.
Принадлежность ему всей бытовой техники, а не хозяйке, обосновал он тем, что молодая жена приехала гол как сокол, а у него уже всё было. В иске сквозило, сквозь слёзы: согласен, ухожу от не верной, но пусть моё кровное вернёт, не хочу я на старость лет на иёного любовника работать!
В секунды просветления человек порывался последовать за сердцем, как в детстве, и обида пропадала бог знает куда, а само сердце сжимала такая бездонная грусть и жалость к жинке и к себе, что сердце начинало рваться сумашедше, как птица в силке, словно оно пыталось укрыть человека от скверны и очередного падения; сердце протеставало против обезьяньего паталического действия - насилия над собой, и пробовало и пробовало неустанно, всей своей девственной божественной чистотой, добротой и мощью - монадой, солнечным лучом начала, самой первой клеточкой жизни своей, достучаться до грешной души, но та, забаррикадированная насмерть, заставленная, задвинутая, забитая слепками бездарных проявлений всех действий жизни, оставалась непрчастна, слепа и глуха. 'Господи, как это мерзко, - вздыхал Старичок, и прибавлял: - я тебе покажу!' Конфликт формы и содержания крушил солнечный луч и сгорал в нём. А Сердце пыталось спасти, но, отнюдь, не мебель или обувные гвоздики, и даже не книги...
Молодая жена получив иск, попросту набрала номер Художника, вежливо поздоровалась и осведомилась: не собирается ли старичок помереть, так сказать, не пора ли ему в мир иной.
'А ну тебя, дорогая! Своё спрашивай сама! Договаривайтесь, голуби, сами!' - и Художник передал трубку Старичку.
Благоверная сказала, что лекарства, одежду, бельё и всё остальное, она отдаст только после постановления суда и только через судебных исполнителей и пригрозила: если Старичок её в такой замес задвигать будет, то она с прелёгким сердцем настучит куда нужно про его московскую квартиру, с которой он стрижёт бабки и о которых социальные службы ни сном ни духом. Старичок пришёл в ярость и пообещал, что в таком случае он настучит про её чёрничную подработку переводчиком - совершенное знание языка позволило ей сразу найте клиентуру, и такое нарушение закона грозит ей высылкой туда, откуда она влетела. После этого современники с ненавистью закончили обоюдноострый разговор.
Уже на третий день изгнания из семьи, Социальная служба позволила Старичку снять отдельную квартиру на одного человека, ибо прежде формального развода закон требовал, что разводящиеся прожили несколько месяцев отдельно.
Бэушную мебель Старичку подбросил один человек, но ведь это мало для жизни и Паша-психолог принял самое деятельное и искреннее участие в организации жизни Старичка. Он сердобольно к процессу против одинокой тётки подключил, в качестве консультантов, личные знакомства и подсказывал ему сам где и как себя вести, чтобы отсудить кровное. Более того, Паша обязал пострадавшего от уз Ганимеда, ходить к себе в гости на предмет пообедать и отогреться душой и без всякого предварительного звонка, а как есть по-домашнему. Это была роковая ошибка.
Старичок не заставил ждать, переживая смутное время. Сердце тосковало по уюту. Старел календарь, учащались визиты в Пашину семью. Визиты стали доходить до двух, а в иной выходной и до трёх раз в день. Дверь любезно отворяли, Старичок извинительно вскрикивал: 'А это опять я!' - 'Заходи, дорогой! Как жизнь? Покушаем, а?'
Когда Паша был на работе, Старичка принимала Света.
Старичку очень нравилась её кухня, - как и Паше! - и хотя ел он мало, берёгся, но чрезвычайно льстиво, аргументированно - по-учёному! - хвалил каждое блюдо так, что и сам светился, хоть и от абажура над головой... и каждый раз завершал он все эти благодарности жарким, возвышенным и особенно сочным комплиментом с напоминанием того, что вкус пищи происходит от души творящего. Света краснела и подолгу молчала от обильных похвал. Паша-психолог посмеивался над простотой старика и жалостью, и, вторя Свете, говорил сердечно: 'На здоровье!' - и... вдруг, начинал красочно и комично рассказывать о своих психах, шизиках, наркоманах, алкоголиках, сумасшедших, пока Старичок не перенимал место рассказчика.
К окончанию процесса Старичок на день деньской 'поселился' у Светы, сидел у ней там и что-то рассказывал до Пашиного приходил с работы, а потом до поры, пока не предлагали переночевать!
Открыв рот, Света заслушивалась о скрытных от всехних глаз неудачах до боли знакомых звёзд кино и подмостков, тем более, что Пашины рассказы об разлагающихся человеческих системах ей, за два десятка лет совместной жизни, мало сказать, приелись. Старичок пиарился, бойкий, красочный рассказчик, байки его были филлигранно отработаны, обкатаны. Бесшумно дыша, говоря неторопливо, умело держа паузу, смакуя мельчайшие подробности, обыгрывая детали, по ходу вынося вердикты, демонстрируя, когда надо, в лицах: кто, с кем, когда, как долго, в следствие каких причин, роскошно или нищенски, как голутьба, сожительствовал в богемных кругах или слетал с круга; рассказчик профессионально делился впечатлением о качестве грязи на равных и народу это нравилось!
Процесс раза три по разным причинам откладывался. Старичок процесс выиграл - бывшая благоверная сдалась, узнав что он готовится к сражению и репетирует речь перед зеркалом.
Радушный и апофигистичный после своих наркоманов и алкоголиков Паша, натренированый, в силу профессии, выслушивать что угодно, как угодно, где угодно и в любых объёмах, по правде сказать, Старичка никогда не слышал - себя слушать куда приятнее, да и глупостей переваривать меньше, и психолог либо выключал слух и поддакивал, либо говорил сам и тогда Старичок, - болевший той же 'болезнию'! - выбрав ритм, кивал головой, а седые брови его решительно, больше или решительно меньше, двигались.
Бывшая жинка вернула все пять книжных шкафов с книгами, телевизор, видеомагнитофон, стиральную машину, антенну, фамильные принадлежности, обувные гвоздики, словом, всё по списку, вернула лекарства, трусы, майки, простыни, и прочую мелочь, неприметную, но без которой в быту почти не прожить.
Старичок не знал, как благодарить, как выразить своё огромное спасибо Паше-психологу, что тот всё так благостно устроил: и юриста, и переводчицу, и моральную поддержку со стороны сильных мира сего и всё так, таким образом, таким поведением, что ни о какой оплате услуги не могло быть и речи, всё как по дружбе, приговаривая: 'Наше дело правое - мы победим! Старик, мы же интеллигентные люди, об оплате вопроса не стояло!'
И хорошо, что по-дружбе - мысленно соглашался Старичок.
Старичок обжился в новой квартире, обставился с разной помощью. Художнику он как-то ни разу не позвонил, но зато скорбно и назидательно посетовал в его адрес, узнав от сороки, что тот запил-заболел: 'А пусть попугая выкинет! Крикливый и вонючий! Такая...'
Лекарства, смена белья, обувные гвоздики, электробытовые приборы и семейные реликвии - это ещё не всё, что нужно для жизни... Холодно. В жизнепустырности душа. Ведь невозможно быть утреннему или вечернему небу без Венеры, без Эос, предшественницы Утра и Вечера, и невозможно человеку без человека.
И вот как-то в один из дней, вдруг, Старичок за рутинной последовательностью существования, неожиданно для себя, приоткрыл недобросовестность Пашиной души, 'глухоту' по отношению к рассказчику, и очень сильно на это обиделся, и переключился весь на Светины уши и чувства, на благодарную настоящую слушательницу и прекрасную кухарку, и, к тому же, переводчицу.
Ах, как ей полюбились рассказы про то, что было и не было, - это не важно ведь! - но что пёрло из цветного тумана потоком на красную дорожку, около которой Света стояла в самом первом ряду, даже башмачком или тапочком, или даже босой ступнёй касалась этой дорожки... Тётка так устала от жизни.
За историческим бредом, зияла, как смертоносный пролом в стене, прикрытый марлечкой как шторкой; зияла, как колосс на глиняных ногах, судьба неудачника по цеху. Усталая оглупевшая баба развесила уши так, что к получению Старичком мебели, книг, обувных гвоздиков, видео кассет, грамот, серебряного блюда и прочих реликвий... она перебралась вместе с сыном от Паши... нет, дорогой мой читатель, не прямо к Старичку, герою своего романа, нет, Света - тёртый калач и этого брата ей, видать, хватило по самую макушку, она перебралась в отдельную квартиру, подав на развод с Пашей; есть какая-то заразность в бракоразводных процессах.
Из экономических и других соображений Света и Старичок официально не съезжались, упаси бог, закон состряпан так, что Старичок потеряет часть своего пособия и компенсировать эту потерю вынуждена будет Светы, она не социальщица и работает нянечкой в доме престарелых, делает ежедневно страшно тяжёлую работу, работу к которой не многие люди способны, работу по уходу за стариками и инвалидами.
Одним словом: съезжаться вместе - потеря в деньгах и претензионная зависимость одного от другого, да и ребёнок растёт... Лучше в разных скворешнях! Но, это официально, а на самом деле в свою квартиру Старичок стал ездить только за письмами, а всем знакомым раздал Светин телефон, чтоб без толку не названивали в пустые стены!
Такого разворота жизни Паша не ожидал и кухню, в смысле повара, терять не собирался. Новый Эдем был недолог, Паше такой ход дел не понравился, кому, скажите, такое понравится? Хотя, конечно, бывает, что люди ждут годами, десятилетиями ждут, и всё никак не разъедутся, не разбегутся, то ли повода нет, то ли куража не хватает, так и умирают иногда, не успев.
Не понравилось! Для начала Паша крепко напился, проспался, позвонил на работу и взял отпуск - как редкому профи ему позволялось многое - и загулял. Недельку праздновал кандидатство в женихи, как мальчишка покрутился на виду у Светы с какой-то молодушкой, но Света обратно к нему с кастрюльками наперевес не прибежала вся соплях и стоя на коленях извинений за разбитое корыто не произносила, пьяные Пашины ручки и ножки целовать не пришла... Тогда Паша сам пошёл на Вы.
Он хотел прийти с Художником, но тот как раз выздоровел и спрятался телефонную трубку. Паша выпил для храбрости и раскачиваясь, как моряк на берегу в первую неделю после большого каботажа, придерживаясь за встречные конструкции, томимый мыслью, которую рвался высказать, чтоб обратить человеков на путь истинный, прибыл... Света открыла дверь и он жадно потянулся внутрь, к домашнему очагу и уюту, но она его не пустила, мол, приходи трезвый, а сейчас лучше уходи - сын сидит у себя с компьютером играет, не позорься, я тебя не пущу, приходи, Паша, в другой раз!
- 'Можно подумать он папу не любит!.. Или пьяным не видел! Пусти, я тебе говорю!' - 'Нет, не пущу! Уходи!' - 'Плохо поступаешь!' - 'Знаю, уходи! Не позорься!' - 'Ты - падшая!' - 'Я знаю! Прости меня... Уходи!' - Паша, однажды уверовав в то, что он человек интеллигентный, не стал ломиться в приоткрытую дверь с женщиной на посту и отпихивать её в сторону, как распоследняя сволочь, воспитание не могло ему это позволить, будь он даже на кочерге или в стельку, но касательно истерического крика через все стены воспитание ничего против не имело, не выступило, а организм, чтоб не умертвиться от вулканирующих энергий, требовал: покричать! Паша начал орать внутрь квартиры, поставив сперва ногу в башмаке сорок восьмого размера на порог, чтоб дверь не могли закрыть и оставить его выть в одиночестве; он принялся истошно и всё более распаляясь, вызывать Старичка, используя всю силу пьяного мозга и голосовых связок.
- Эй, ты! Сука распоследняя. Па-а-а-дла! Первой категории, падла! Выйди сам, хочу в глаза тебе посмотреть. Слышишь, па-адла. Хочу в глаза тебе посмотреть! Падлюка! Змею на груди пригрел! Люди! Света! Я змею на груди пригрел! А ты - молчала! Слышишь, дура, ты слушала и молчала!!! Рассмотри с кем замкнулась в пространстве!!! - тут он набрал сколько мог воздуху и выкрикнул изо всей силы своей головы, чтоб обидчик услышал и содрогнулся от ужаса: - Света, пусть выйдет эта б!.. Па-адлюка, ты меня слышишь?! Я хочу тебе в глаза посмотреть!.. Не сцы, бить не буду! Киномеханик, вот кто ты! Киномеханик! Бездарный киномеханик! Киномеханик!
Старичку воспитание и возраст не позволяли слушать такую гадость в свой адрес, а принадлежность к такому же точно формату мышления не позволила сжать руки и уставиться в небо и молча ждать, пока отшумят стихии. Последнее - Киномеханик! - перевесило всё и, несмотря на то, что против Паши Старичок выходил не больше чахлого воробушка против ухоженного гусака, он, оскорблённый, хладнокровно и быстро вышел из комнаты и завернул в кухню... В спину направленно и гневно полетело - коридор хорошо просматривался с лестничной клетки: - Ты морду, морду свою подколючечную покажь! Морду повороти к лицу! Стыдно, сука!.. Видишь, Света, ему - стыдно! Не совсем пропащий пескарь! Эй, пескарь, прими своё лапидо с моего либидо! Добровольно! По хорошему! Подонок, первой категории! Киномеханик. Хват! Иуда! Подлюка! Подонок! В глаза, в глаза посмотри!.. Киномеханик! Киномеханик! Киномеханик! - Паша чуял, нащупал ахиллесову пяту.
На кухне Старичок спокойно и решительно открыл кухонный ящик и взял в правую побелевшую и дрожащую руку кухонный нож, спрятал его за спину и вышел в коридор. Опустив глаза, он быстро прошёл к входной двери и, ловко вынырнув из-за спины Светы, всадил нож в бедро обидчику, который, умолкнув с ненавистью и непониманием, пьяно всё созерцал. Потоком потекла кровь. Примчалась полиция и неотложка.
Первая завела дело, вторая стала спускать вниз, с третьего этажа, пострадавшего, который, пока полиция помогала санитарам сносить его на носилках на второй этаж, - метр девяносто веса на сорок восьмом растоптанном, - орал из горизонтального своего положения и с пьяными слезами на глазах, весь в крови: 'Света, умираю из-за тебя, от руки сожителя твоего! Вернись в семью, опомнись! Подумай о сыне! - что благоразумно просидел в наушниках за компом весь этот сыр бор! - О-пом-нись, мой тебе совет, свет ты мой!.. Если умру, прости, если что не так! Люди, что может быть хуже однополого брака? Хуже однополого брака, Света, это так кончить, как кончаешь ты! - он подтянул воздуха и заныл: - От руки вора... и киномеханника умру, наверное!..'
На втором этаже Паша остановил носилки, призвал того, что составлял протокол и потребовал: оградить сына от бандита и любовника жены! На первом этаже засыпая, он начал бурчать, дескать, Господи, спаси мя от киномеханника... Вынесли его из подъезда уже сладко посапывающим.
Света переводила при составлении протокола. Полицейский спросил, отчего Старичок схватился за нож, она перевела вопрос.
- Не научен терпеть при женщине матерную речь! - ответил старичок и отечески добавил: - И вам не советую!
Полицейский пожал плечами, собрал подписи, и объявил, глядя Старичку внимательно в глаза, переводчица переводила его слово в слово:
- ...До окончания выяснения всех обстоятельств и суда, Вам, господин... - он назвал имя и фамилию Старичка, - к жилищу, где проживает жена и сын пострадавшего, а пострадавший имеет законное родительское право навещать сына, Вам, до выяснения всех обстоятельств, запрещается приближаться на расстоянние ближе, чем сто пятьдесят метров. Сейчас Вы проедете с нами, нам надо снять отпечатки ваших пальцев, провести анализ крови... Вы должны понимать, что у вас это уже не первый случай нарушения общественного порядка, обратите своё внимание на рецедив, иначе мы обратим своё; подпишите, пожалуйста!
- И здесь! - сокрушённо сказал Старичок и зло заговорил: - А ему до сына вообще никакого дела нет! Какой он отец! Я - лучше! Я намного лучше! Он - алкоголик, вы что, не видели?! С сумасшедшими и пьяницами, и наркоманами общается и сам такой же личностью давно стал! Вы же должны чем-то думать и понимать, когда трактуете законы, а?!
Полицейский вопросительно смотрел на переводчицу - Света махнула рукой...