В детсадовском возрасте ощущалось, как славно быть марсианином. После обеденного сна Ольга Павловна забирала в ЦАМ Стаса и меня, чтобы вместе с прочими марсианами играться в пришельцев. А к вечеру заезжал отец.
- Как вёл себя мой маленький зеленый человечек? - неизменно спрашивал папа.
А вот и неправда - в садике поначалу я не был зеленым человеком. Это случилось позже. Вот же было время - что ни месяц, то кровь на анализ и уколы в попу. Когда я начал меняться, на первых порах жутко стеснялся. До самого лета ходил застегнутый на все пуговицы, руки держа в карманах и натянув до носа капюшон.
- Эй, марсиане! - завидя нас со Стасом, орала во всю глотку пацанва, изображая ладонями локаторы-уши.
Зато как завистливо они разглядывали баллончики со сжиженным марсианским газом и трубочки, вставленные в нос! Именно тогда на почве мальчишеских дразнилок, их непохожести и тихой зависти мы со Стасом стали не разлей вода. Как подросли, даже в футбол обычно гоняли по принципу земляне против марсиан. Жаль, что марсиан во дворе было лишь двое.
Вымахавшие на голову выше остальных, тощие, с раздавшейся вширь грудной клеткой и с хилой мускулатурой, мы не могли, как следует, дать сдачи мальчишкам, кто нас, бывало, задирал. Было обидно.
Зато я классно убегал. Мне бегать нравилось, а заодно вполоборота мальчишкам показывать язык. Мчась по улицам, очень хотелось снять респиратор, но Ольга Павловна говорила, что так поступают слабаки. Поэтому я держался, лишь чуточку оттопыривая у носа резинку.
А Тонька осталась белой, потому что она землянка. Жалко. Я почему-то думал, что Тонька своя.
- Эй, марсиане, - частенько звала нас Тонька. - Идемте чай пить. С печенюшками.
Тонькино "эй, марсиане" звучало с теплотой, поэтому я на нее не обижался. На Тоньку я не обижался никогда.
Вообще-то, она не с нашего двора. Просто в ЦАМе за нами приглядывала Ольга Павловна, а за нею хвостиком увивалась Тонька. Тоньке повезло: для нее Ольга Павловна - мама. А раз девчонок среди нас было не густо, на марсианско-мальчишеской сходке Тоньку без вопросов засчитали за свою.
Мне с мамой тоже повезло. "Союз-Венера" провалил испытания, и мамка на нем не полетела. Вместо этого родила меня. Правда, сестры или брата у меня не было, потому что у мамы график - так пояснил отец.
А в остальном, подрастая, мы оставались обычными детьми. Шли в школу, вступали в пионеры, учились, взрослели, дрались иногда. Бывало, горланили песни у костра. Вот эту: "Зеленым ста-а-анет советский Марс" или не стареющую "Траву у дома". И на ветру неизменно развевался красно-зеленый флаг нашего марсианского отряда.
Однажды у костра всплыло в памяти раннее детство, и я спросил:
- Ольга Пална. А помните, Катюху из нашей младшей группы?
- Нет, Ромочка, не помню.
Стас тут же встрял в разговор:
- А я помню. Чернявая такая.
- И я.
- Ольга Павловна, а куда она подевалась?
- Так. Всё! Рома, респиратор поправь. Кто у нас сегодня дежурный? А ну марш посуду собирать.
А один раз я подслушал разговор в кабинете у Уточкина. Случайно. Голос Ольги Павловны жаловался устало:
- Геннадий Николаевич, мне с ними тяжело. Особенно, Рома этот, Соловецкий. Нет, вы не подумайте, он хороший мальчик. И с Тонечкой он, как бы вам это сказать... - раздались всхлипывания. - А как потом?
- Я понимаю, Оленька. - Уточкин прошелся по кабинету. - Они первые. Дальше адаптацию поставят на поток - проще будет.
Дворовые пацаны сразу после школы шли кто на каратэ, кто на шахматный кружок, кто просто гонял в футбол с друзьями. А нас со Стасом отвозили на продленку в Центр Адаптации к Марсу. Иногда за нами заезжал сам Геннадий Николаич Уточкин, худощавый, серьезный, предельно собранный, вызывающий невольный трепет и уважение всех марсиан. Еще бы - он у нас в ЦАМе самый главный.
Помню, мы с Тонькой как-то сидели в ЦАМе во дворе, ждали остальных. Тонька грызла яблоко, а я просто болтал ногами.
- Полетели с нами? - вдруг попросил я и зарделся как помидор.
- Неа. - Тонька откусила огромный кусок. - Там яблок нет. И холодно.
- А когда я на Марсе яблони посажу, прилетишь?
Тонька, дожевывая, угукнула.
- Обещаешь?
Тоня странно, очень странно посмотрела на меня и, едва сдерживаясь, чтоб не расхохотаться, торжественно вручила мне огрызок.
В ЦАМе нам читали потрясные вещи: геологию, выживание, иняз. В геологию я влюбился без оглядки. Даже Тоньку на время позабыл. И к нашей общей со Стасом мечте - встретить марсиан, взаправдашних, настоящих - добавилась другая - отыскать самый-самый нужный минерал.
Аборигены-марсиане по нашему убеждению засели глубоко под поверхностью Марса и не высовывались. Терпеливо ждали, пока мы со Стасом прилетим. И я об этом Тоньке все уши прожужжал.
А в один из дней нас порадовали, что занятий не будет, и вместо уроков долго-долго катали на карусели.
- Ну как, понравилось, космонавт? - спросил после этого Уточкин.
Я радостно вытаращил глаза:
- Супер, - еще подумалось, как здорово, что и без карусели я зеленый.
Уходя домой, я оглянулся. Зеленокожий веснушчатый Андрюха выглядел смешнее остальных и громче всех орал космонавтские песни. Я запомнил его понуро сидящим в отдалении в то время, пока Геннадий Николаевич беседовал с его отцом. Наверно, именно с того самого дня я вошел во взрослую жизнь и всё чаще стал задаваться вопросом: "Почему я?" Почему именно мне выпала честь жить на Марсе?
Честь? Наказание? Нет, всё-таки мне больше, чем Андрюхе повезло.
Всё бы ничего, если б не Тонька.
- Ну чего ты за мной ходишь? - полувшутку, полувсерьез допытывалась она.
- Ты красивая, - признался я однажды, - а я долговязый зеленокожий урод.
Тонька ничего не сказала. Она на меня просто посмотрела.
На следующий день я отказался ехать в Марсианский Центр. Если б за нами заехал Уточкин, я бы не рискнул, а Ёла-Пална только погрустнела и сказала:
- Ладно.
Вечером я молча ковырял ложкой папину стряпню. Он часто вздыхал, то подсаживался ближе, то просил передать соль.
- Ром. А помнишь, как мы вместе мечтали, что построим на Марсе магнитную трассу?
По телевизору крутили передачу про освоение Марса, про общественный подвиг и социальные блага для детей-марсиан.
- Это ты мечтал, как мамка летать в космос. Марс - твоя мечта. Твоя, а не моя! Твоя и Ёлы-Палны. - Вообще-то, мальчишки не плачут, особенно марсиане. - Я землянин, понял! Я хочу быть, как все. А ты, ты... Очкарик ущербный! Ты за меня марсианскую надбавку получал! - И, давясь слезами, я вскочил из-за стола и долбанул об косяк дверью.
На Ёлу-Палну сердиться не получалось, и я, как мог, дулся на отца. В ЦАМе нам, конечно, многого не говорили, но мы или сами из телевизора цепляли краем уха, или из ребят кто важно сообщал, когда "перетирали взрослые вопросы". Короче, мы знали, что долгосрочную программу адаптации к Марсу утвердили на высшем уровне, тщательно контролировали и грозились прикрыть ее, если что. Так что, когда в ЦАМ заглядывали незнакомцы с военной выправкой в накинутых белых халатах, мы понимали, как себя вести.
Отец был простым инженером с зарплатой в двести пятьдесят рублей. Копался каждый день на работе со своей магнитотрассой и даже дома что-то чертил и вычислял. Вдобавок изредка ругался по громкой связи со своим начальником, дядей Славой. Весь взъерошенный, надрывным голосом пытался в чем-то убедить, тыча чертежи в видеофон:
- Ну вот же, вот!
Здорово было б, если б он всегда был таким...
Конечно, поначалу смотреть отцу в глаза было стыдно. Потом забылось, прошло.
А следующей зимой всех нас отправили в Мурманск. Для нас тут построили специальный марсианский городок и сказали:
- Обустраивайтесь, ребята. Теперь каждый год будем учиться здесь жить.
И понеслось. Уколов делали столько, что невозможно было сидеть. А еще сюда привезли марсиан из Питера и Магнитогорска. Вот где было настоящее счастье - куча снега и сплошь зеленые лица, взрослые не в счет.
А Тонька? Конечно, она упросилась ехать с нами. Только вот... в марсианском городке она смотрелась бледной и чужой и вечно мёрзла. Даже стало ее жаль. И как-то между делом я спросил у ее мамы:
- Ёла-Пална! Ой, простите, Ольга Павловна... - Она лишь улыбнулась уголком рта. - А почему Тоня не марсианка?
Наша любимая наставница окинула меня усталым взглядом.
- Респиратор, Рома. Поправь сейчас же. Ну сколько можно тебе напоминать?
К давнишней ссоре с отцом больше не возвращались. Разве что тот случай, когда во время ужина он вдруг отложил вилку, снял очки, посмотрел серьезно в затянутое изморозью окно и произнес, будто в оправданье:
- Это было непростое решение, сынок.
Хотя, может, это он так, о своем, о магнитной трассе?
А хорошо всё-таки, что папу отпустили в Мурманск со мной. Потому что мама и в Москве гостила у нас редко - чаще летала в космос или проходила подготовку в звездном городке. А в Мурманск совсем не прилетела - у нее работа. Только однажды вырвалась на денек. Я тогда еще пошел выносить на улицу мусор и не надел поверх майки куртку. Мама на меня накричала и не пустила играться в снежки. А Ольга Павловна, наоборот, потом хвалила: "Молодчина, Рома. Процесс адаптации проходит хорошо".
И помчались годы. Спецкурсы. Рейсы. Москва-Мурманск, Мурманск-Москва. Напоследок нас закидывали даже на Эверест.
А к окончанию школы на территории ЦАМа выделили блок под общежитие. Мы всей гурьбой переехали туда и с головой погрузились в учебу. Натаскивали нас по ускоренной программе. Правильно, нечего просиживать штаны - на Марсе мы нужны. Но как бы складно нас не опекали, из зеркала изо дня в день глядела всё та же зеленая физиономия, будто не меня оно отражало, а зияющую пропасть между Тонькой и мной. Решение вызревало годами, и я, в конце концов, рискнул открыться Стасу:
- Я остаюсь.
Стас насупился, стянул с себя респиратор, хоть теперь это строжайше запрещалось, и сплюнул прямо на пол.
- Это из-за Тоньки, да?!
Было такое чувство, будто предаю друзей.
- Не из-за Тоньки, - ответил я, стараясь говорить спокойно. - Просто за меня всё решили. Я так не хочу.
- А как же первый контакт с марсианами? Как геологическая разведка и поиск самого нужного минерала? Как же...? - тут Стас запнулся и стал ритмично, с усердием пинать ножку стола. В его движениях читалось: "А как же я?"
Вместо этого он выдавил:
- И куда ты?
- Пойду в полярники.
- Ёле-Палне скажешь?
- Пока не могу.
Ёла-Пална ушла из жизни тихо и даже как-то буднично. После очередного Мурманска она долго болела, а в один из дней в аудиторию к нам зашла практикантка Леночка и сказала:
- Ребята. Ольги Павловны с нами больше нет.
Ёла-Пална... Ласковая, чуть грустная, активная и довольно молодая женщина. Наша неизменная няня, почти что мать.
- Полетишь? - без обиняков спросил тогда Стас.
Мы оба знали, что в тот момент я не смог бы ответить: "Нет".
- Тоньку жалко.
- Ага.
А что еще скажешь? В один миг, как в Мурманске, она стала одинокая и чужая. Спустя несколько дней я застал ее собирающей вещи, раскиданные обыкновенно по всем комнатам ЦАМа.
- Куда ты теперь? - спросил я, укрывшись наполовину за дверью.
- Психологом стану. Как мама.
Светку Колосову завернули перед самым стартом. Врачи сказали твердое нет. И такое случается...
- Я всё-всё-всё бы на свете отдала, - шептала она Стасу, - лишь бы на Марс полететь.
Стас понуро молчал, даже когда Светка сорвалась на крик:
- Ну почему?! Почему ты улетаешь?
А Тонька... Тонька не сказала мне таких слов. Она даже не знала, что в новый далекий дом я вёз с собой засохшую яблочную кочерыжку.
В ракете я ерзал, места себе не находил, пока Стас не взвинтился:
- Ты уж определился бы что ли - от себя убегаешь или летишь навстречу мечте.
Не знаю, что в этот самый миг творилось в душе у него. Рваные мысли. Судьба это или собственный выбор? Не знаю. Я просто закрыл глаза и позволил ракете унести себя на красную планету.
Все, кто приехал нас провожать, с волнением наблюдали огненный шлейф. Уточкин, большие шишки со звездами на погонах, Тонька, практикантка Леночка, уже пообещавшая остаться в ЦАМе, родители, друзья.
- Они ж еще дети, - всплакнула Леночка. - Простые советские дети.
- Марсианские дети, - поправил Уточкин, протер очки и водрузил их на переносицу. - Марсианский народ.
Мёрзлый марсианский воздух царапал легкие. Я сладко поежился. Выполнил с десяток взмахов руками, попрыгал, разогреваясь. Вжикнув змейкой, щелкнул переключатель - комбинезон засветился изнутри. Давайте, сони, просыпайтесь - дышать хочу. Сине-зеленые водоросли, вживленные в организм, отозвались мурашками по коже, жадно впитывая световой поток. Сколько лет уживаемся и тренируемся мы с вами? И всё же маловато для Марса вас одних. Я проверил запасы кислорода в баллончике, аптечку, мобильную связь. Марс суров, и даже нам, "детям Марса", с ним шутить не стоит.
На вездеходе домчишься к периметру магнитотрассы в сто раз быстрей - это ясно. Но даже когда градусник спускался за минус пятьдесят, я выбирал бег. Сначала разогревался у базы на вымощенной шестигранной плиткой площадке, чувствуя себя облюбовавшей алюминиевые соты пчелой. Затем трусцой по грунтовой дороге, утрамбованной погрузчиками вдоль и поперек. А дальше - размашистый бег по девственной глади Марса, прикасаясь ногами к истории длиной в миллиарды лет.
Мимо промчался вездеход - Юркина бригада. Наш плелся где-то позади. У куполов копошились белокожие колонисты в громоздких скафандрах, отходящие от базы не дальше, чем малое дитя от материнской груди.
Я перешел на размеренный бег, преодолевая за шаг метров по пять, будто в сапогах-скороходах переступая горы и моря.
Иногда мне казалось, что удалось влюбиться в Марс. Достаточно во время бега застыть на мгновение и прикрыть глаза. Телом почувствовать полет. Еще чуточку - и порвутся гравитационные нити, и Марс отпустит...
Я ускорил темп. Некогда мечтать. Нас ждет работа, монотонная, тяжелая. Нужная...
К перерыву, не сговариваясь, съезжались к ближайшей климатической установке, забурившейся носом в грунт и выплавляющей спрятанную в недрах воду. Термоядерный агрегат работал на полную. Намучившись за день с укладкой сверхпроводящей стали в пока еще вечную мерзлоту, мы подтягивались ближе, раскладывали на раскаленных перилах сухой паек и грелись сами. Время от времени реактор напоминал о себе раскатистым вздохом, когда из его макушки вырывался пар и устремлялся греть пустоту. На мгновенье морозный воздух мог смениться зноем, чтобы тут же остыть и осыпать нас льдинками. Так и обвариться недолго. Но мы всё равно съезжались, кучковались, грелись.
Следуя расписанию космических часов, здесь нас обычно заставало светлое пятно, солнечным зайчиком скользившее по равнине. В эти минуты даже невооруженным взглядом можно было различить в небе яркую точку - отражатель. Тоже, наверно, чья-то мечта. У нас даже шутка родилась: "Светит, но не греет. Что это? Правильно - орбитальное зеркало над Марсом". Говорят, недавно приладили к нему очередной блок. Теперь еще малая толика солнечных лучей будет посылаться на марсианскую поверхность.
Шефство над нами взял Иван Петрович - старичок-биолог, ухитрившийся пробиться на Марс, несмотря на почтенный возраст. Без передыха он носился со своею апельсинового цвета мечтой. Высаженный им у куполов оранжевый лишайник отчаянно цеплялся за жизнь. На пригорках у базы искусственно подогреваемый инфракрасными лучами он продержится чуть дольше, но всё равно однажды, пусть раньше или позже, Иван Петрович, чуть не плача, будет причитать: "Ну что же ты, мой маленький. Что ж ты, мой малыш". И будет соскребать с окаменелостей буровато-грязный порошок, в который превратился некогда наполненный жизнью лишайник.
А Тонькин яблочный огрызок где-то затерялся. Ерунда. Семечки от яблок каждый второй везет с собой на Марс. Несерьезные люди.
Зимовали мы, как все, под куполами, а с уходом жестких холодов потихоньку расконсервировали строительную технику, полузасыпанную смерзшейся пылью, и расползались по своим участкам.
Зима нагоняла тоску. В тот период в голову, не слишком занятую работой, как на мёд, слетались мысли. Наверно, можно было упросить маму лететь со мной. Ей бы разрешили, мама - опытный космонавт. Или Тоньку. Нет, Тоньку бы, наверное, не взяли.
С Земли по сравнению с прошлым разом доставили чуть ли не вдвое меньше девчонок и ребят, прошедших адаптацию. То ли не заладилось что-то, то ли виновниками стали успехи астероидных работяг, поставивших добычу платины на поток, о чем ежедневно трубили в новостях.
- Свернут нас, ребята, - предрек Иван Петрович, глядя на сваленную в кучу технику, отказавшую после суровой зимы, на свежевысаженный под открытым небом лишайник, дни которого были сочтены, на молодых зеленокожих ребят, с восторгом озирающихся вокруг и украдкой бросающих взгляды на космодром. - Как пик дать свернут.
- И куда нас?
- Хм, - биолог помолчал. - Молодежь на астероиды перебросят. А меня-то, наверно, на Землю спишут по выслуге лет. - Иван Петрович нервно подернул плечом и погрузился в изучение нерадивого лишайника.
Карликовая яблоня в кадке разрослась, дай бог. Молодец же кто-то, догадался. За успех колонии "Эллада" не засчитается, но как символ сойдет. Меня же деревце раздражало. Магнитотрасса для отца, морозостойкие зеленые ребята для Ольги Павловны, яблоня для Тоньки и для страны. А что для меня?
- Ауууу! - временами кричал я в пустоту. - Где вы, марсиане?! Я, Соловецкий Ромка, шестой год торчу здесь, на Марсе. А вы где? Ау!
- Домой охота, - признался я Стасу как-то на привале.
- А что там, дома?
- Там Земля, - попытался я отшутиться и серьезней добавил. - Отец... И Тонька.
Стас хмыкнул, запил чаем бутерброд.
- Ты б ей хоть позвонил.
Стас прав. Уже год, наверно, то работа, то тоска. Всё некогда, всё завтра. Наконец, я собрался с духом и позвонил. Разговор выдался официальным и сухим. Изображение опаздывало и дергалось - так всегда бывает, когда связь с Землей.
- Как жизнь? Что делаешь? - допытывалась Тонька.
- Да как обычно, - уходил я в сторону. - Бездельничаю. Ищу взаправдашних марсиан.
- Ты не взрослеешь, Ромка. - Только тут я почувствовал ее прежнюю теплоту.
Распрощался, передавал приветы, обещал звонить. А для себя решил - и вправду пора взрослеть.
- Иван Петрович. Вот. - Я протянул ему лист бумаги. Всё по-взрослому - просьба, дата, подпись.
Он прочел, щурясь на мелкий шрифт. Вздохнул, мелко-мелко затряс бородкой и сухо сказал:
- Я передам.
Вот и груз с плеч долой. Теперь просто ждать - такие вопросы быстро не решают. И, чтоб часы ожидания скорее текли, я с прежним рвением погрузился в работу. Стал названивать Тоньке. Тут уж она в подробностях рассказала, как с отличием окончила институт, устроилась работать в ЦАМе. А о своих воспитанниках, уже начавших зеленеть понемногу, тараторила взахлеб.
Бурились мы в эти дни вплотную к базальтовой породе, хотя при возможности старались держаться русел высохших в древности рек. Вдруг хрустнуло. Бульдозер заурчал, как раненый медведь, и, проваливаясь передним колесом, завалился на бок. Благо Стас грузил неподалеку, подогнал тягач, зацепился, вытянул.
- Марсиане! - выпалили мы одновременно со Стасом, едва выбравшись взглянуть, что произошло.
- Контакт, Иван Петрович! Есть контакт, - я тут же связался с шефом и обрисовал обстановку.
- Ребята, не лезьте туда, я вас прошу, - взмолился Иван Петрович.
Дыра уходила под базальтовый пласт. Из обнаруженной расщелины исходило сияние, призрачное, сиренево-голубое.
- Мы только заглянем и назад. Честное слово.
Аж дух захватило, детские фантазии возвратились вмиг. Стас протиснулся первым, заторопился и, поскользнувшись, засучил ногами.
- Тише ты, марсиан спугнешь.
К нашему прискорбию марсиан в дыре не оказалось. Вместо них волнистыми прожилками в вулканическую породу вплеталась стекловидная масса, похожая на кварц, которая и источала тот загадочный свет.
- Самый нужный минерал? - с надеждой спросил Стас.
- Самый, - уверенно подтвердил я. - Выковыривай давай.
- Увы, ребята, находка не по моей части, - признался Иван Петрович, поколдовав в лаборатории с привезенными образцами. - Следов органики в них нет. В геологическую несите, Семенычу, - и добавил, взглянув на наши осунувшиеся лица. - А для детального изучения, конечно же, на Землю надо отправлять.
- Так это ж через полгода, не раньше.
- А куда вам, юноши, в вашем возрасте спешить?
Мне-то точно некуда...
На днях снова набрал Тонькин номер телефона, хотел порадовать ее - вот мол, обнаружил редкий минерал. Экран заслонило ее заплаканное лицо. Не дожидаясь обмена приветствиями, Тонька излила:
- Программу сворачивают... Из-за тебя.
Вот, значит, как вышло... Они там, на Земле, создавали проекты, просчитывали, готовили людей. Дискутировали, сомневались, верили, прощали ошибки и провалы, а потом некто Роман Соловецкий попросился домой. И стало ясно - уходит один, за ним потянутся другие.
- Зачем, вообще, ты улетел? - сердито выдала Тонька.
- Я думал, что есть марсиане. Глупое оправдание, понимаю... - Отчего-то на Тоньку закипала злость. - Ты не знаешь, каково это жить чужими мечтами. А я верил в них, в марсиан! Да. Пытался жить глупой, детской, но собственной мечтой.
Ледяной Тонькин голос не изменился:
- Знаешь, как называют меня мои зеленые человечки? Наша марсианская мама. - Тонька, невероятно похожая на Ёлу-Палну, распрямила плечи. - Те, кто верил в марсиан, по-настоящему верил, смог создать их - таких как ты, как Стас. Взаправдашних, настоящих... Вы же не просто первые, мальчишки. Вы идеалы и образцы, те, на кого стремятся стать похожими другие. А ты? Что сделал ты? - Тонька покачала головой. Ее слёзы, казалось, прольются на экран. - Нет, ты не марсианин, Рома. Я - марсианка. Ты - нет.
И связь оборвалась...
Официального распоряжения сворачивать работы не поступало. И хорошо. Тем более что вскоре мы готовились закончить первое магнитное кольцо. Я втайне надеялся, что Тонькины слова касались только подготовки в ЦАМе, что можно всё исправить или что оно образуется само собой. И чёрт с ним, с этим Соловецким Ромой, пусть катится ко всем чертям на Землю, а освоение Марса пусть идет своим чередом.
От расщелины, источавшей свет, ушли чуть в сторону - благо позволял проект. Но даже когда за километры от нее укладывали кабель и утрамбовывали почву, в голове крутился один вопрос: если марсиане существуют, где они ютятся? Правильно - у залежей самого нужного минерала, там, где есть свет.
- Заканчивай, Рома, запуск пропустишь, - вышел в эфир Стас.
И точно, чуть не забыл - сегодня же пробный пуск.
- Стас, езжай домой. Я скоро. - Заглушив бульдозер, я бегом припустил к дыре.
Продравшись в узкий проход, я осмотрелся.
- Где же вы, чёртовы марсиане?
С нашего со Стасом появления ничего не изменилось. Углубление, выкрошенная порода, а дальше развилка, куда мы не стали соваться, как Иван Петрович и просил. Я заглянул в левое крыло - оно оказалось неглубоким. Сунувшись туда, я всё внимательно осмотрел и обстучал. Светящаяся пыль осталась на ладонях. Никаких марсиан здесь нет, значит, направо.
Вправо вёл длинный и узкий лаз. Плюнув на наставления с уроков выживания, я отстегнул с пояса фонарь и спаскомплект и, едва вместившись, просунулся в правый коридор. Путь в один конец занял с полчаса. Пробираться приходилось буквально по миллиметру, чувствуя себя будто в желудке у удава, часто отдыхая и оглядывая каждую щель. В конце пути ждало разочарованье - пещера закончилась тупиком.
Когда я выбрался и прикинул время, стало ясно - к запуску магнитной трассы не успеть. Как светлячок, весь измазанный люминесцентной пылью, я медленно побрел домой. Бежать не хотелось. Всё думалось, что об этом дне я расскажу отцу?
Рука сжимала пару камешков-светлячков. Покажу их Тоньке, планировал я, ей понравится, и она меня простит. И тут вдруг словно трепыхнулось сердце Марса, рванув меня из погруженности в мысли. Что это?!
Я вышел на связь:
- Стас. Запустили трассу?
Сквозь гул ликования я не расслышал ответ.
Значит, нам удалось. Мы смогли оживить магнитное поле Марса. Пусть пока на маленьком его клочке - в кусочке впадины Эллада.
- Рома, ты где? - пытался докричаться в трубку Стас.
Как ошарашенный, я не отвечал. Я чувствовал Марс! Ну хорошо, не Марс, но магнитную трассу-то я чувствовал. Вот импульс. Вот еще один. Импульсы становились чаще - электромагнитное кольцо выходило на расчетную мощность. Перепачканный сверкающей пылью комбинезон завибрировал и засиял ярче. Камни в руке затрепыхались, и я с удивлением разжал ладонь. Камешки немного полежали в руке, будто размышляя, и медленно поплыли вверх.
В небе сверкнула молния, донеслись раскаты грома. Над Элладой формировался магнитный купол. Он только-только рождался, а сотни поселенцев у базы, задрав головы, уже верили в него и искренне надеялись, что он сможет удержать атмосферу и сберечь тепло. И, словно подвластный импульсу ликования, я оттолкнулся обеими ногами и, поддерживаемый тысячей пылинок, взмыл навстречу новоявленному куполу, вслед за летучим камнем.
Марс будет жить. И никаких теперь Соловецких Романов не хватит, чтоб остановить его освоение. Потому что сегодня - день, когда соприкоснувшись, исполнились многие мечты. Год за годом, шаг за шагом, мечта к мечте.
На границе магнитного поля собирались облака. И скоро с них пойдет дождь, первый марсианский дождь. Однако, первого летающего марсианина заботило другое. Он плыл в воздухе, наслаждаясь полетом, неумело трепыхаясь, и с волнением, радостью и страхом глядя на понемногу удаляющуюся землю, отчаянно мечтая вернуться в свой марсианский дом. Впрочем, глубоко внутри он был счастлив и спокоен. Человек, наконец-то, нашедший марсианина в себе. Настоящего, взаправдашнего...