Рассказ написан для конкурса "СССР-2061". Яковлев П.И.
МАРСИАНЕ
Позади хлопнула дверь тамбура, дохнуло холодом. Михаил не стал оборачиваться - и так знал, кто это может быть. Пожалуй, нетрудно догадаться.
- Мама-то разрешила?
- Конечно разрешила!
- А если позвонить? - он положил руку на телефонную трубку.
- Да звони, пожалуйста, - сказал Лешка, и добавил тоном шантажиста:
- Только я, пап, обижусь тогда, что ты мне не веришь.
Рука застыла на аппарате.
- А с Янкой кто ей поможет?
Дочка родилась месяц назад, уже здесь, и, как это и положено в ее возрасте, с удовольствием превращала жизнь родителей в круглосуточный аттракцион под названием "грудной ребенок".
- Янка тихая сегодня, меня мама потому и отпустила. - Лешка переступил с ноги на ногу и добавил негромко:
- Ты, пап, все-таки им лучше не звони, они уже легли, наверное... Ну что - я тебе врать что ли буду?..
- Ну ладно, - сказал Михаил и развернулся на кресле к сыну. - Ночуй уж, если охота.
- Ага! - Лешка тут же подкатил себе второе кресло и уселся рядом перед пультом. Пробежал глазами по россыпям разноцветных индикаторов. - Ну как у нас сегодня поле? Без флюктуаций?
- А что такое флюктуация? - спросил Михаил с интересом.
Лешка почесал макушку, поглядел по сторонам, но там подсказки не обнаружилось.
- Ну, - сказал он неуверенно, - это такая штука... Ну что-то нехорошее, в общем.
Михаил хмыкнул.
- Пап, ну ты же сам докладываешь по утрам: "поле стабильное, без флюктуаций". Пап, а это такие дырки, да? Дырки в поле?
Слышали бы тебя физики... Нет, сынок, дырки - это уже все, это - в
убежище и носа не высовывать. А флуктуации - это изменения напряженности и структуры поля в ту или другую сторону. Ясно?
Лешка покивал, но видно было, что ясно ему не все.
- Ладно, - сказал Михаил, - замнем. Ну, что сегодня будешь делать?
- Так, - сказал Лешка и посмотрел вверх. - Так, значит, посмотрим на Джуп, ребята говорят его сейчас хорошо видно... Потом будем разговаривать. Про марсиан, да. Потом чаю попьем... Потом еще поговорим... А потом - он зевнул - я на диван лягу, а ты меня курткой укроешь, и историю расскажешь...
- Все по полочкам разложил - значит, я остаюсь без чая, без куртки, и на полночи без бинокля... А скажи, отрок, что тебе дома под одеялом не спится? На нормальной кровати, а?
"Отрок" подъехал на своем кресле вплотную и потерся головой об отцовское плечо, подлизываясь.
- Ну-у, пап... Дома тоже хорошо, а иногда и тут можно... С тобой...
- Подхалим, - сказал Михаил растрогано. Тут зазвонил мобильный.
- Привет, - сказала Зоя. - Чудовище приехало?
-Приехало, рядом сидит, сочиняет программу на ночь. Как там малая?
-Дрыхнет, - сказала Зоя задумчиво. - Даже удивительно. Взрослеет, наверное... Слушай, Миш, ты его уложи там не очень поздно, а то в школу не поднять будет.
Михаил покосился на сына - тот с постным видом уставился на дисплей, но уши аж подрагивали от напряжения.
- разбудим, - сказал он, - у меня тут на улице пожарная бочка, вода поутру - самое то. Мертвый вскочит.
- Да, и на улицу его не пускай особо. Он, обормот, без куртки умчался, я поздно спохватилась... Слушай, а может он смотается туда-сюда? Я ему куртку дам, а тебе еще бутербродов?
- Нет уж, - сказал Михаил. - Нечего ему по ночам кататься. Здесь чего-нибудь найдем.
- И то верно, - согласилась Зоя. - Ну ладно, спокойно подежурить. Целую.
- Спокойной ночи, родная.
Он отбился, осторожно взял Лешку за ухо и повернул его лицом к метеопанели.
- Плюс шесть в куполе. Чем ты думаешь, вообще? Почему без куртки?
- Да ладно, пап...
- Что "да ладно"? Тот год из соплей не вылезал. Вот чихни только.
- Ага, - сказал Лешка невпопад, - не чихну. Забыл про куртку. Дома тепло, у тебя тепло, по дороге педали крутишь - тоже тепло... Пап, а давай правда сгоняю! Я быстро!
- Не сгоняешь, нечего ночью гонять.
- Ну почему? Километр же всего...
- Хоть сто метров. Пойми ты - это не Земля.
- Да здесь все искусственное, - возразил Лешка. - на Земле в сто раз опаснее. Ну что тут может случиться?
- Все, что угодно, - отрезал Михаил.
Сын примолк, покрутился в кресле туда-сюда (он и вправду был легковато одет - длинные шорты да футболка), потрогал подсохшую корочку на коленке.
- Вообще-то знаешь, пап, - проговорил он медленно, словно размышляя вслух, - ты прав, наверное. Я на велике сюда ехал - остановился на полпути. Темно, сзади холмы, поселка не видно, тебя тоже не видно. И будто совсем один. И звезды.
Он вдруг зябко поежился и вновь прижался к отцу.
- Они, пап, другие совсем, не как у нас. Яркие такие и ...безжалостные, как иголки. Ты не волнуйся, я буду осторожный.
Кода одиннадцать лет назад Михаил впервые взял в руки крошечный пищащий кулечек он не испытал особых эмоций; подумал с отстраненным недоумением: "сын" - и все. И тянулось это довольно долго. Было - чего греха таить - глухое раздражение, когда младенец будто из зловредности организовывал свой распорядок так, чтобы довести до кругов перед глазами двоих взрослых, когда полностью одетый перед прогулкой (перед зимней прогулкой!) карапуз сообщал что хочет писать, когда вдруг начинал капризничать и никак его не получалось утихомирить. Но постепенно, с первыми улыбками, с первыми корявыми словами, с беззубым заливистым смехом, в груди стал ощущаться теплый пушистый шарик. И очень скоро, осторожно высвобождая руку из цепких пальчиков, уснувшего после очередной сказки "с продолжением", сына он вспоминал себя трехлетней давности и неодобрительно морщился. Дальше - больше, смешной толстячок вдруг вытянулся и стал до немозможности самостоятельным первоклашкой, а потом вечно нестриженным (интересно, как это у него получается) тощим почти подростком, а шарик в груди рос и теплел. Бывало, конечно, что за колючесть и дурные пререкания не по делу хотелось влепить наследнику леща, но зато когда Лешка становился таким вот задумчиво ласковым - от нежности болело в горле.
- Да ты философ, - сказал Михаил без тени иронии.
- Философ, - согласился сын и выбрался из кресла. - Пойдем звезды смотреть.
Старина Джуп и правда был сегодня в ударе, даже простым глазом он виделся не точкой, а крошечной луной, а уж в окулярах стабилизированного сорокакратника плыл, чуть подрагивая, косо размалеванный, даже отсюда громадный шар.
Лешка восторженно сопел, слившись с биноклем, а Михаил, поглядев со стороны, вдруг почему-то вздрогнул от несообразности картинки: мальчишка в длинной, ниже колен, утепленной куртке, в раздолбанных кроссовках на босу ногу стоял на земле Марса под враждебным небом и смотрел в бинокль на чужие звезды. Был какой-то режущий контраст между его хрупкой беззащитностью и абсолютной беспощадностью окружающего мира. Сразу захотелось отвести в тепло, дать горячего и очень сладкого чая, потом укрыть понадежнее на диване и пусть он уснет и видит хорошие сны до самого утра.
- Пап, а Землю видно?
- Нет, - сказал Михаил, подумав. - Она от нас сейчас через Солнце.
- А далеко?
- Далековато. Примерно четыреста миллионов километров.
- Да...А поле совсем не мешает... Пап, а если оно пропадет?
- Ну Лешка, ну как же оно пропадет?..
...Терраформирование - дело небыстрое. Все воздействия планетарных масштабов отличаются планетарных же масштабов инерцией. Атмосферные заводы уже годы швыряли в пустоту углекислый газ - для создания парникового эффекта и кислород. Пески планеты являли собой смесь обычного кремнезема с оксидом железа с добавками окислов менее банальных металлов, по земным меркам - довольно качественная руда. Горячий кислород бил из пастей заводов, а рядом с ними росли черные терриконы сверхобогащенного концентрата, по сути - готового металла, побочного продукта процесса. Эти черные горы уже решили судьбу Марса - быть космической верфью человечества, планетой-заводом. Однако, температура и давление если и выросли, то пока за гранью погрешности измерений. До цветения яблонь было еще очень далеко, но люди не хотели ждать. Люди вообще не любят ждать, а позади у них уже была Луна, уже были опыт и отлаженная технология. Участок почвы накрывает невидимый купол защитного поля. Под ним, как под колпаком создается нормальная атмосфера, вытапливается и пускается в оборот вода, прогревается песок, путем непростых и недешевых процедур почва становится способной поддержать жизнь растений, теневыносливых, могущих выжить под карликовым солнцем. Потом появляются люди. Теперь можно жить в почти нормальных домах, ходить без скафандров, сидеть на траве - на земной осоке, здесь невысокой, жесткой как проволока, с непривычным красноватым оттенком. Можно даже купаться в карьерах с чистейшей и очень холодной водой. Хорошо, что на Марсе так много воды... А к тому, что под тобой, в нескольких метрах, гранитной твердости вечная мерзлота, а над тобой почти чистый вакуум - к этому привыкаешь быстро.
Люди отдыхали между вахтами, а потом рассаживались по вездеходам и уезжали на работу в ледяную пустыню - археологи, геологи, дежурные смены атмосферных заводов, строители дорог между куполами. Строители новых куполов. Зеленых пятен по экватору Марса становилось все больше. Годы показали абсолютную безопасность таких поселений и однажды чья-то жена, не желая год ожидать мужа, отправилась с ним, чтобы его, когда он вернется с вахты, и на Марсе ждал настоящий дом. Потом еще одна и еще. Потом прозвенел под фиолетовым небом ребячий смех, раздался первый крик новорожденного.
Купол, под вершиной которого смотрел на звезды мальчик Лешка, был далеко не новым и не самым большим - тот же Нью-Вашингтон, столица американского сегмента, построенный в предгорьях над богатейшими рудными выходами, раскинулся под сложной системой перекрывающихся куполов едва ли не на двадцать километров. Агломерация поселений Никель-пять в составе области Южный Сырт, жила под пятикилометровой полусферой. Восемь поселков, два завода, крупная база следопытов и геологов, бесконечные поля теплиц с гидропоникой. Несколько тысяч жителей.
- А если поле пропадет? - упрямо повторил Лешка.
- А если пропадет, - сказал отец жестко, - то там, - он ткнул пальцем вверх, - минус восемьдесят и полпроцента давления от нормы. И ноль кислорода. Если пропадет - всем, кто без скафандра или не в укрытии сразу конец. Да только никуда оно не денется. Здесь - центральная группировка эмиттеров, по краям пять малых полей, они держат периферию купола, мы - зенит.
- А если сломаются?
- Не должны вообще-то, очень надежные штуки. У каждого эмиттера свой реактор, свое питание, резервные схемы... Их здесь за двести, даже если и сломается один, зону сразу перекроют другие.
- А если два?
- И если два - перекроют.
- А если три?
- А если три, то так не бывает, но все равно перекроют.
- А если... - начал Лешка, уже дурачась.
- А если стопиццот, то мы все умрьом!
Михаил схватил его в охапку.
- Все, хватит мерзнуть и бояться. Домой!
- Домой! - радостно завопил Лешка. - На ручках!
Чай со смородиновым листом из термоса, вкусные "мамины" бутерброды с огурцом и половинкой котлеты. Лешка уписывал их за обе щеки, а отец, проводя рутинные замеры, поглядывал за ним краем глаза.
- Пап, - позвал Лешка, - тут один остался...
- Ешь сам, я не хочу чего-то.
- Я последний не буду.
- Ну, давай пополам.
- Давай...
После ужина наследник перебрался на диван, погладил себя по животу, пробормотал что-то вроде "ох, объелся". Утомленно откинулся на спинку.
- Пап, А какие они были?..
- Ты же сто раз спрашивал.
- Ну... Может ты что-нибудь новое узнал.
- Ладно, - сказал Михаил. - Вообще-то, да. Я видел одного.
Лешкины глаза по-кошачьи сверкнули в темноте.
- Я и сейчас его иногда вижу. Он такой - ручки и ножки тоненькие, глаза как плошки, а живот круглый от чая. Живет на диване.
Лешка, слушавший с приоткрытым ртом, засмеялся.
- Да ну! Я же серьезно.
- Леш, ну ищут. Даже не следы остались, а следы от следов. Миллионы лет прошло, а песок - он как наждак, все перетирает. Ну, можно предположить, что на нас они не очень были похожи... разве что на тебя - невысокие, тощие, глазастые. Еще, может быть, покрыты перьями.
- Правда?
- Ну, есть предположение... Перо теплее меха и можно теплообмен регулировать.
- А от чего они вымерли?
- Ну кто же знает...Может эпидемия, может климат поменялся, а может перебили друг друга.
- А как это можно - перебить?
- Это, Лешка, самое простое. Мы вон еле удержались... Сам даже не знаю как.
Сын задумчиво посопел на диване.
- А может кто-нибудь выжил? В пещерах?
Эта гипотеза была очень популярна у младших школьников и у молодых археологов. Нахватался.
- Маловероятно. Если есть - найдем.
- Да, - подхватил Лешка воодушевленно, - я, наверное, буду археологом. Буду их искать.
- Захочешь - будешь... Марс теперь все равно наш. Вам его обживать. Вы теперь и есть настоящие марсиане.
- А вы?
- А мы... Мы тоже, но только при нас все начиналось, а для вас все вокруг - самое привычное дело...
Тоненько запищало, Лешка завозился, вытащил коммуникатор, разложил. Покосился на отца и чуть отвернулся, загораживая экранчик плечом. Хмыкнул, прочитав написанное и, как показалось Михаилу, слегка покраснел. Впрочем, в пультовой было темно и он мог ошибаться. Лешка независимо посмотрел на отца.
- Так, - сказал он, - человек один, ты не знаешь...
Он о чем-то задумался.
- Пап, а американцы стали семьи тоже бесплатно привозить?
- Знаю, - сказал Михаил, - это из-за того, что мы возим. У них народ перестал летать, не уговорить было. Вот и пришлось...
- Мы по нету со школой ихней говорили в Мак-Мердо-2. Они в гости звали.
Думаешь пустят?
- Ну... Будет автобус - пустят, не будет - значит не будет. Ты английский-то учи на всякий случай.
- Да, - сказал Лешка, - я учу. Я все учу. Здесь вообще-то здорово, только физкультуры очень много. Каждый день. Наверное, половина всех уроков - физкультура... На Земле так не было. Зачем это?
- А это затем, - сказал Михаил, - что здесь сила тяжести в два раза меньше. Чтобы когда вернешься обратно через год, мог ходить, а не ползать.
Лешка покачался на диване.
- Да, здесь и вправду летаешь...
На пульте пискнул сигнал и Михаил отвернулся, не ответив.
Тут и ударило.
Снизу, будто они сидели на тонкой фанерке, по которой кто-то врезал молотком. Кружка на консоли пульта взорвалась и ее осколки медленной шрапнелью разлетелись в стороны. Гидравлика кресла поглотила большую часть энергии удара и Михаила лишь резко тряхнуло (отстраненно пронеслось: диван мягкий, значит Лешке досталось еще меньше). Но мысли исчезли все до единой - полумрак пультовой залил беспощадный, синий с оттенком лилового, цвет, полутона исчезли, все, что было в тени ушло в непроглядную черноту, остальное заполыхало нестерпимой для глаз белизной. Повернувшись к окну, он долю секунды еще видел источник вспышки - толстую колонну синего огня, загибавшуюся дугой. Ближний ее конец плясал почти в центре поля эмиттеров, дальний не был виден, но судя по кривизне дуги он находился за ближней грядой холмов, скорее всего в пределах купола, в его незастроенной зоне. Столб был похож на небывалую молнию - окутанный шевелящейся бахромой разрядов; и еще - на отвратительного живого червя, жадно, с огненными брызгами, грызущего землю.
Это длилось полсекунды, не больше и кончилось мгновенно. Огненный червяк ввинтился в грунт, наступила тьма с зелеными пятнами перед глазами и звоном в ушах. Михаил вдруг сообразил, что явление сопровождалось таким же непереносимым как и свет, грохотом, которому земной гром был бы младшим - сильно младшим братом.
- Пап... Папа...
Никогда он не видел сына таким испуганным.
- Это чего было, пап?..
Придумывая успокаивающий ответ, он машинально взглянул на пульт и забыл обо всем. Пульт был мертв. Почти мертв. Вместо россыпи зеленых огоньков тускнело редкое созвездие красных, настойчиво звенел зуммер общей опасности, но речевой сигнализатор молчал. Лишь на сверхнадежной - чуть не с двадцатикратным резервированием, главной контрольной панели картинка была. Нерадостная. Четыре обозначения эмиттеров - квадратом, как раз в том месте, куда ударила странная молния, светили красным, и красным же горели над ними крошечные буковки "АЗ". На их реакторах упала аварийная защита. Пятый - в центре квадрата мигал желтым, какие-то, кто его теперь знает какие, процессы шли в нем не так. На правой части панели на нарисованной тонкими зелеными штрихами трехмерной схеме купола, почти в зените, шевелилось желтое пятно бесформенное как амеба. Надпись по верхнему обрезу экрана было красной и тревожной но в ней чудилось механическое равнодушное превосходство машины над человеком: "Критическое снижение уровня дежурного поля. Вероятность разгерметизации". На теле желтой амебы то здесь, то там возникали и пропадали алые точки.
Этого не должно было быть и не могло. Все эмиттеры связаны между собой, если какому-либо не хватит энергии, остальные автоматически перебросят ему часть мощности своих реакторов, если нет - пойдет аварийное питание по кабелю с поселкового "токамака". Если эмиттер почему-то выключается, другие доворачиваются, снижая избыточное перекрытие купола и закрывают потенциально опасную область. На испытаниях автоматика сохраняла атмосферу при отключении, выбранных случайно, двадцати процентов излучателей и десяти - если компактным пятном. И сейчас по схеме, предусматривающей все варианты, прошитой в кристаллы процессоров каждого эмиттера, часть их должна была, словно подсолнухи за солнцем развернуть свои фасетчатые "глаза" и закрыть поврежденный участок. Они этого не сделали. Михаил откинул предохранитель и вдавил кнопку ручного контроля, она послушно с упругим щелчком ушла вглубь пульта, но диоды готовности не зажглись. Ни один эмиттер не дал обратной связи. Он потратил несколько драгоценных секунд, пытаясь перезагрузить систему, пробуя трекболом навести маркер на рабочий эмиттер - он на память знал какие и куда нужно сейчас переориентировать.
Маркер не шевельнулся, перезагрузка не прошла, кнопки и тумблеры щелкали вхолостую. Ком отозвался хриплым разноголосым воем, прямой проводной телефон - связь с диспетчерской, глухо молчал, простой проводной - тоже. Аварийные радиостанции не включились - обе.
Он рывком повернулся к Лешке и гаркнул:
- Телефон!
Тот растерянно повертел свой коммуникатор.
- Не работает...
- Дай сюда!!!
Поймав одной рукой брошенный аппарат - на Марсе такие фокусы выходили легко, сразу понял - дохлый номер. И сорвался с места, схватил сына за руку, сдернув с дивана.
- За мной!
На улице взял его за плечи и заговорил - разборчиво, предельно четко выговаривая слова, чтобы не терять времени на повторах.
- Сейчас на велосипед. К аварийщикам, пулей. Запоминай: нужны источники питания. Скажешь вся автоматика отказала, четыре реактора сдохли, пятый буду держать вручную. Скажи - угроза разгерметизации, пусть всех по укрытиям. И чтоб сами были в скафандрах. Все. Повтори.
Лешка повторил.
- А теперь - на колеса и в поселок!
- А ты?
Михаил жестко, так что у того лязгнули зубы, встряхнул сына и почти прорычал:
- Бегом! Прыжками! Потом домой. За мать и сестру головой отвечаешь! Пошел! - и почти силой усадил в седло.
Посмотрел секунду, как он набирает скорость в тусклом свете велосипедной фары - из-за слабого сцепления с грунтом, велосипед с легоньким седоком разгонялся словно во сне. Прихватил из тамбура сумку с ремонтным набором и потратил еще секунду, зацепившись глазами за дверцы шкафа со скафандрами. Норматив на надевание - без малого четыре минуты, а он давно не практиковался. Аварийщикам легче - они оденутся прямо в "черепахе"... Возможность сэкономить четыре минуты перевесила, Михаил перехватил сумку поудобнее и побежал к проблемному эмиттеру, некстати вспомнив его номер - 66. Фонари не горели, Джуп и звезды почти не давали света, эмиттеры казались черными деревьями в редком ночном лесу. На стволах безмятежно зеленели огоньки. Мелькнула мысль переориентировать любой из них - рабочий - вручную. А если не сработает?.. Что там у них у всех сгорело - кто знает? Лучше не рисковать, пять (или сколько им там понадобится) минут подержать реактор "на руках" - вполне ему по силам. Вот он! Желтый огонек вместо зеленого. Михаил сбросил сумку, ощупью потянул ручку аварийного освещения. Кронштейны послушно упали, ломая трубки химических источников, и реакторную площадку залил оранжевый свет, не слишком естественный, но позволяющий работать. Бетонное основание, из которого торчала верхняя часть кожуха было ему чуть выше пояса, кожух реактора высовывался еще на метр, а выше уходила в небо восьмиметровая ажурная ферма со сложным узлом крепления эмиттера на самом верху. Он привычным движением снял крышку с блока контроля, оглядел дисплей - странно, но все вроде бы работало, просто упала мощность. А если вручную повысить ее до тридцати процентов... До сорока... Температура не росла и он чуть расслабился, держа пульт боковым зрением. Центральная группировка излучателей находилась в низине, окруженной пологими холмами - до терраформирования здесь, скорее всего, был средних размеров кратер. Огней поселков никогда не было видно, но слабое, рассеянное в воздухе сияние, как и прежде четко очерчивало кромку кратера, и ясно виднелись навигационные огни на мачтах связи возле атмосферного завода. Купол жил обычной жизнью, беда, видимо, случилась только здесь... Ладно, продержимся, ерунда... Интересно, что же это было? Марсотрясение? Но тут почти нет сейсмики. Почти. Ладно, пусть мы поймались на это "почти", а молния? Пьезоэффект, подумал он. Только континентального масштаба. Если две литосферные плиты пьезокристаллов сдавливают друг друга, тысячи лет копя напряжение, а потом "соскользнув" сбрасывают его в секунду - вот и удар, и искровой разряд, по несчастью, ударивший в уязвимое место... Теперь критерии безопасности придется пересматривать заново...
На красную вспышку и зуммер он среагировал моментально, но приборы оказались быстрее. Температура активной зоны прыгнула в запретный сектор и автомат вывел на принудительное охлаждение большую часть стержней. Мощность упала до двадцати, зажегся транспарант, информируя о критическом снижении плотности поля. Михаил опять опустил стержни, повышая мощность, но через секунду аварийная автоматика выбила их обратно, и пять минут показались теперь уже вовсе не шуточным сроком. Стержни вниз - плотность пя вверх, гаснет транспарант, но вновь - по ушам зуммер перегрева и бездушная автоматика режет мощность.
Что-то с охлаждением, мелькнула мысль; и еще одна отстраненная: пяти минут не продержаться, даже трех... Мозг лихорадочно считал варианты: попробовать переориентировать исправный? Попробовать запитать по резервной цепи этот? Ключевым здесь было "попробовать". Одна попробовала - троих родила... Время... Цена ошибки... Если упадет АЗ, а ничего из намеченного не получится - за сколько космос высосет атмосферу?.. Быстро, наверное, но можно даже не считать. Когда воздух рванется в прореху, нагрузка на крайние сегменты поля резко возрастет. Так шарик лопается от булавочного прокола. Взрывная декомпрессия вскроет купол, распоров его как ножом. Через секунду-другую поле сомкнется, но будет поздно.
Беспощадная логика не оставляла даже времени на прощание с теми, кого он любил, пусть и на мысленное. Единственный, возможный в данной ситуации, путь требовал немедленного действия. Михаил в очередной раз поднял мощность - чуть-чуть, лишь бы продержалось подольше, а сам, не дожидаясь реакции автоматики, шагнул за угол основания, туда, где на поверхности кожуха чернела щель еще одного люка. И нащупал на поясе ключ, которым раньше пользовался лишь на тренировках.
Реактором не управляют вручную, автоматика быстрее и надежнее человека, но все-таки зачем-то, данью древней традиции, такая возможность предусмотрена конструктивно. Чтобы разблокировать замок пришлось прижать палец к сенсору, ключ повернулся легко, со звонким щелчком. Михаил вытянул утопленные в крышку люка ручки и взялся за них. Следующий шаг был необратимым. Далеко за спиной завыла сирена, значит Лешка добрался до аварийщиков. Мысль о том, что сын теперь в безопасности слегка успокоила. Может и не надо, подумал он, может обой... Над головой гулко хлопнуло. Так мог бы хлопнуть, заполоскав, парус - только размером с футбольное поле. Почти в зените медленно гасла сиреневая клякса. Локальный пробой. Поле не выдержало, исчезло послойно на долю секунды, выпустив несколько десятков кубометров, но успело восстановиться. Больше он не мешкал. Люк с толстым - едва не в полметра - противорадиационным подбоем был тяжеленным даже здесь, а на Земле он и вовсе бы не смог его поднять. В глубине шахты блеснул полированной нержавейкой корпус реактора.
Из сумки - планшет контроля. Разъем в гнезда. Загородиться тонким сенсорным экраном от невидимой смерти, не думать о ней. На экране схема активной зоны развернута в ленту - так удобней. Вот оно! Неравномерное охлаждение. Правая часть котла греется сильнее, а температуру считают средней по больнице. Автоматика не парирует, видимо сдохла... Над головой снова хлопок.
"Перейти на полное ручное управление?"
"Да"
"Введите пароль"
"Зоя"
"Автоматика отключена"
Теперь реактор был буквально в его руках. АЗ не упадет, даже если начнут плавиться сборки. А чтобы не начали...
Планшет работал - уже хорошо; и дубовая, неубиваемая механическая система регулировки стержней его слушалась - отлично. Он поднял две перегретых группы с края котла, метнулся за угол, чуть увеличил мощность. Черт, как же неудобно - контроль мощности и температуры - в одном месте, управление стержнями - в другом...
Реактор не управляется вручную. Эту работу выполняет специальный робот, а человек контролирует его действия, укрывшись за кожухом, в защитном скафандре. Робот есть - он живет в пристроечке у крыльца пультовой, но - неактивированный, и нет минут, необходимых для его включения. И скафандр тоже есть, но мы уже говорили про норматив. Значит, придется так. Дальше он весь, с головой ушел в балансирование между температурой и мощностью, в контроль стержней, и даже на хлопки над головой - все более частые - уже не отвлекался. Но не мог не думать о прошивающем тело смертельном потоке. Мощность была... большой, но Михаил надеялся продержаться в сознании до аварийщиков. Обязан был продержаться.
После очередного хлопка по темечку ударила тяжелая капля. Вторая, третья - космос забирал тепло атмосферы и по плечам, голове, реактору, почве вокруг часто забарабанили ледяные капли первого марсианского дождя. Планшет не рассчитан на работу под дождем... Да где же аварийка!.. Он налег на открытый люк грудью, закрывая хлипкую электронику. Много лет назад, другие люди так же падали на плюющуюся огнем амбразуру.
Полиэтилен! Кусок пленки в сумке с набором, за углом. Ну как же неудобно! Пытаясь одновременно быть и здесь и там, он растекся по бетонному основанию, вытягиваясь в предельном усилии. И совсем не удивился, когда сумка сама ткнулась ручками ему в ладонь, сначала схватил ее и лишь потом увидел отчаянные Лешкины глаза.
Пленка укутала планшет и Михаил широко шагнул за угол, Он, никогда не давший сыну ни шлепка, ни подзатыльника, занес руку для хлесткой пощечины, заготовил смертельно обидные, непрощаемые слова. Пусть возненавидит - на пять минут, больше не надо, пусть убежит в слезах. Главное - пусть убежит. Нейтронный поток превращал атомы стали и титана в изотопы, порождая в них наведенную радиацию - жесткое гамма-излучение и единственной защитой здесь было расстояние - чем дальше, тем лучше. Он уже замахнулся, но краем глаза увидел критичное повышение средних сборок и шатнулся обратно, выкрикнув совсем не то, что собирался:
- Лешка! Мощность на двадцать пять, нижняя строчка на тачскрине!
- Готово, пап! - моментально отозвался тот.
- Что с лицом? - он вспомнил длинную царапину на щеке.
- С велика полетел. На Земле убился бы нафиг...
- Аварийщики? Не высовывайся, там сиди!
- Бегут, у них поломалось все. Вручную тащат...
- Мать?
- Я сказал - у аварийщиков буду. Они закрылись.
А аварийщикам сказал, что к маме, подумал Михаил. А сам сюда, стервеныш...
Это была последняя четко оформленная мысль. Потом времени для подобной роскоши уже не осталось. Такое бывает со многими - когда по обледенелому серпантину гонишь зимней ночью "черепаху", чтобы доставить бригаду к больному; когда переваливаешь тяжелую машину из "кобры" в разворот Хербста, ловя в прицел ракету, идущую на пассажирский лайнер; когда, обернувшись на слабый детский вскрик, не бежишь, а летишь по трещащему льду к черной полынье - как правило, тоже не бывает времени для мыслей. Вот и сейчас была лишь сумасшедшая эквилибристика, жонглирование перегретыми стержнями, были постоянные хлопки над головой, был за километры слышный рев воздушного завода, всей своей мощью пытавшегося компенсировать потерю атмосферы. Михаил угадывал уже не мозгом - интуицией наиболее опасные сборки и дергал их вверх, меняя местами с чуть менее раскаленными. А когда рук стало не хватать, то не удивился, увидев на раскладке планшета еще две маленькие кисти. Только чуть отодвинул сына плечом, загораживая его собой от самого пекла. Человек, в основном состоит из воды, а вода хорошо поглощает нейтроны.
Холодный воздух мешался с теплым, бешеный ветер в свете фонарей закручивал дождь причудливыми спиралями, гнал его то горизонтально, то даже снизу вверх, а однажды картечью хлестнул по колонне реактора - и по их спинам - короткий заряд града. Они играли в четыре руки уже крещендо, но остаточного тепла накапливалось все больше, и вопрос конца был лишь вопросом времени. Рано или поздно повышение температуры вырубит управляющие контуры, сборки расплавятся за долю секунды и стекшийся в опасную геометрию кориум полыхнет невидимой вспышкой самопроизвольной цепной реакции. И как лопнет небо над поселком они уже не увидят. Но пока надо было держать купол - наверняка не все успели добраться до укрытий и наверняка часть убежищ утратила герметичность после толчка...
Огромная фигура в тяжелом скафандре отшвырнула их в сторону, и, дернув за рукоятку принудительного сброса защиты, убила реактор.
Возвращаться в реальность было непросто. Михаил медленно огляделся - на площадке горели фонари, суетились люди. Аварийный генератор торчал между умершими эмиттерами и от него тянули во все стороны кабели. Дождь и ветер прекратились моментально, будто их выключили - да так оно и было. Только звезды пока закрывала слабая дымка конденсата.
Аварийщик поднял щиток шлема. Михаил знал его, но сейчас не вспомнил бы имя и под угрозой расстрела.
- Много схватил, Сергеич?
- Не считал. - Хрипло отозвался Михаил.
- Отойдите, оба. Гамма фонит сильно, вам хватит уже на сегодня.
Михаил послушно отошел на несколько метров по раскисшей земле. Навстречу ему шагнул Лешка.
- Пап, что?.. Все?..
- Все, - отозвался он и тогда Лешка ткнулся в него лицом, крепко прижавшись. А у Михаила руки висели плетьми и не было сил ни обнять сына, ни - что было грамотнее - оттолкнуть.
- Отойди, Лешка, - все же сказал он. - Я же излучаю. Наведенная активность...
Но тот лишь прижался сильнее, невнятно проговорив:
- Плевать...
И вдруг отшатнулся сам, согнулся и его вытошнило.
Михаил придерживал сына, мучительно морщась от его рвотных спазмов, но потом планету наклонили и они вдвоем повалились в холодную грязь. В глазах стремительно темнело. "Сетчатка", отстраненно подумал он. Сознание ускользало, куда-то делся из его рук Лешка, закачались под спиной носилки, звеняще гудел впереди мотор "черепахи". Высоко-высоко над головой кто-то с жестким и властным голосом рубил в ком:
- Челнок к экстренному старту. Из центральной - радио на Фобос, задержать грузовик. Знаю, что американский. Форс-мажор, гарантирую оплату. Пусть отстреливают груз и считают оверсан к Земле...
А кто-то подальше, тихий и неразборчивый, шелестел на грани слышимости:
- Безнадежно... Может, хоть мальчика успеем...
"Да уж, подумал он, падая в темноту, мальчика успейте, будьте любезны..."
В реанимацию не пускают посетителей. Будь ты самый близкий или совершенно посторонний, приперся просто так или по вопросу жизни и смерти - за отъехавшей створкой тамбура тебя встретит непробиваемо-доброжелательный медбрат и... Короче, ты не пройдешь. Эту традицию, с упорством достойным лучшего применения, поддерживают все клиники страны. А ведь первое, что ему захотелось, когда стало хоть чего-то хотеться - это увидеть своих. Да, увидеть - глаза сумели спасти. Но на вежливые просьбы следовали ласковые увещевания, на жесткие требования - рациональные доводы, а когда он начинал скандалить - в капельницу добавляли снадобье, от которого мир становился розовым и дремотным. Он привык к капельницам, к канюлям в обеих подключичках, к постоянным щелчкам инъектора. К мерзкому ежедневному гемодиализу, к тому, что печень ломит от гигантских доз, не вводимого даже, а будто под давлением закачиваемого радиофага. Он привык к операциям - их было четыре. После четвертой костный мозг смирился, прижился и начал работать. Когда лечащий убедился в этом, был организован торжественный переезд на общую терапию - правда, в отдельную палату. Над головой плыли потолочные панели, шелестели шаги двух сестер, ненужно придерживавших штативы капельниц, когда кровать выехала из лифта двумя этажами ниже, бившее в огромные окна солнце ударило по глазам и он подумал: "Земля"...
- Ну какой уж вам космос, голубчик... - врач "косил" под земского доктора: Чехов, Булгаков, округлость фигуры, бородка, даже допотопные очки вместо коррекции.
- Какие реакторы?.. Мы вас, извините, с самого дна Гадеса вытянули. Или, если угодно, из райских врат в момент закрытия створок. Будьте уж добры, нашу работу уважать. Вам теперь южнее Питера показываться не стоит, да и тут лучше на солнышко не выходить, пока во всяком случае... Вот подлечим вас сейчас - и в санаторий на лето, в Карелию. И вы, и супруга ваша, и детишки...
- Где они? - голос был не его.
Афтозные язвы, из-за которых его приходилось вначале кормить через зонд, слава богу прошли, но язык пока еще не очень слушался.
- А здесь. - отозвался доктор. - с утра дожидаются. Пустим, конечно. У нас строго: на общий режим перевели - пожалуйте посетители, а раньше - ни-ни. - Он предостерегающе вскинул ладонь, - только сразу скажу: первый раз недолго. Да не огорчайтесь, теперь самое дурное позади...
Зоя не совладала с лицом, задрожали губы, расширились и намокли глаза, сломала лоб жалобная складка.
- Миша... Мишенька...
А он и сам знал, что не красавец. Не Ален Делон, скажем прямо. Хорошо еще не видны руки в стерильных "варежках" - невозможность даже нос почесать жутко отравляла жизнь. Что поделать - сожженные нейтронами ткани восстанавливаются очень медленно, будто, раз испытав такой ужас, предпочитают небытие возможности его повторения. По миллиметру в сутки прорастают с жутким зудом нервы, слой за слоем, аппликацией стволовых клеток, образуются новые мышцы и кожа... Неважно, главное целы глаза. Главное жив.
- Жив, Зоюшка, остальное пустяки... Эй, наследник, ты как?
Наследник послушно вышагнул из-за мамы. Одноразовый стерильный комбинезон нежной зеленью удачно гармонировал с цветом его лица. Отощал еще больше, полукружья под глазами...
- Не очень выглядишь, сын...
Лешка шмыгнул носом.
- Ты уж молчал бы, пап...
- Знаешь, - почти спокойно проговорила Зоя, - на Большом карьере тогда три десятка работяг собрались, со второй обогатительной, почти вся смена. С женами, с детьми. Шашлыки там, дни рождения у кого-то. Если бы... Никто бы не добежал. Когда они про тебя узнали... В общем теперь у нас будет сколько угодно азота, кислорода и рудного концентрата.
- И челюсти наши никогда не будут праздными... - отозвался Михаил древней полузабытой цитатой.
- Зоя Ивановна, - позвал в полуотъехавшую створку доктор, - на секундочку, если позволите...
И они с Лешкой остались вдвоем.
- Ну, ты как, малыш?
Прежде за "малыша" он мог укусить, а теперь только слабо улыбнулся.
- Нормально, пап. Говорят, всего четыреста рентген было.
Лешка послушно подошел. Он держался молодцом, только в глазах дрожала, готовая прорваться слезами, жалость.
...Он смотрел на отца и думал: "получилось". Тоненькими морщинками у рта, чернотой в самой глубине зрачков, невидимыми шрамами на сердце и душе навсегда поселилась в Лешке память.
Кают-компания маленького, экипаж всего трое, штатовского грузовика не рассчитана на пятерых пассажиров, тем паче, когда один из них в громоздком реанимационном модуле, а у троих объемистые кофры со всем необходимым. Тут уж ничего не скроешь. Как медики ни таились от него, но на третий день полета по быстрым взглядам, торопливой, полушепотом, латыни, по все более коротким и небрежным манипуляциям с пультом модуля, Лешка все понял. Слез с койки и встал на колени перед капсулой, а потом и лег на непрозрачное стекло грудью, щекой, руками. Еще мутило, но чувствовал он себя гораздо лучше, и ничего не зная о динамике лучевой болезни, думал, что выздоравливает. Он-то поправится, а папа... Дальше думать он боялся, но в самой середине маленькой души, там, где не бывает слов и образов, вдруг зажегся крошечный белый огонек. Вытянулся в шнур и лизнул то черное и ледяное, которое надо было согреть. Сначала казалось - это будто свечкой растопить Антарктиду, но сдаваться Лешка себе запретил. Слабое тепло таяло в жадной темноте без остатка, Лешка не обращал внимания ни на что вокруг и не видел, как один из медиков хотел, взяв его за плечи оторвать от капсулы, но другой - главный, со стиснутыми до желваков на скулах, челюстями сделал короткий запрещающий жест, как смотрел на него, вцепившийся белыми пальцами в косяк рубочной двери, шкипер - тощий рыжий и вислоусый - типичный фермер из Оклахомы. Не думая о боге, не зная молитв, он чем-то своим - любовью, теплом, душой, отчаянием или всем вместе - отогревал в родном человеке самое важное. То, что на нижних этажах развития материи делает живое - живым. Жадная тьма чуть дрогнула и Лешка понял, что все делает правильно и крепче сжал зубы. А когда его тепло стало стало иссякать - спиной нащупал сквозь стены корабля сотни звезд и взяв по лучу от каждой, воткнул во тьму ослепительное острие шипящей плазмы. Сколько прошло времени? Там его не было, а на корабле потребовались почти сутки, чтобы старший реаниматолог взглянул на дисплей, где дрожащие паутинные линии дорисовывали последние штрихи жизни Михаила - активность мозга, статус миокарда, насыщенность тканей кислородом. Взглянул, и вскинув брови, смешно постучал по стеклу монитора.
Лешку без церемоний перекинули на койку и вокруг модуля закипела тихая суета. Он ничего не видел, он спал, но и во сне полосовал белым пламенем ненавистную тьму и согревал, согревал, согревал...
Он почти не разговаривал с врачами, почти не ел, почти не спал, не следил за течением времени. И при пересадке на лунной базе, и когда челнок едва ли не вертикально падал на Пулково, а аэробусы словно вспугнутые глуби, шарахались в стороны, освобождая глиссаду, и когда его, поддерживая под руки, вели по полю следом за плывущим в метре над бетоном модулем к старому но надежному и вместительному "Ка-95" с логотипом Академии Джанелидзе - он ни на секунду не переставал отдавать отцу свое тепло. Даже когда его настиг второй удар лучевки, ее "разгар", в полубреду, он протягивал нить звездного света сквозь стены и перекрытия больничных корпусов. И вздохнул облегченно только когда за сотни метров от его палаты, во взрослой реанимации, профессор после обхода сказал, почтительно внимающим, врачам отделения:
- Это какое-то чудо, коллеги... У него и так шансов не было, ни одного, да еще почти полчаса в клинической смерти...
Все это Лешка помнил, но знал, что никогда и никому не скажет ни слова, есть вещи, которые нельзя проговаривать вслух.
Вернулись доктор и мама, вкатили столик на колесиках, принесли пару стульев. Лешка нащупал свой и сел, не отпуская отца взглядом.
- Миша, - сказала Зоя, - ты, главное, не отчаивайся. На Земле тоже работы хватит...
- Да, пап, - подхватил Лешка, - я тут в сети посмотрел - есть кое-что интересненькое.
- Представляю, - усмехнулся Михаил. - Да сами не волнуйтесь, теперь-то уж точно выживу.
- Да, - серьезно согласился Лешка. - Ты уж, папа, выживи, а то... А то кого же я в следующий раз спасать буду?..