Аннотация: Повесть старая, долго не выкладывал, потому что не думал, что она будет интересна широкому кругу читателей. В связи с последними событиями появилась некоторая надежда. Тема повести - выборы...
Иное упало на места каменистые, где не много было земли,
и скоро взошло, потому что земля была неглубока;
когда же взошло солнце, увяло, и, как не имело корня, засохло.
Матфей, гл.13, ст.5-6.
Глава 1. Начало
Твои плечи вздрагивают, когда ты видишь, как она, наконец, появляется, вырастая в шоколадном желобе эскалатора, - легкая, рыжеволосая, в новой короткой шубке, которая ей чертовски идет. Шубка такого же каштанового цвета, как и волосы, вольно и естественно рассыпанные по воротнику. Но разглядывать некогда - Лара уже подошла к внутренней двери теплового тамбура, и ты срываешься с места, в четыре шага пересекаешь пространство от стены до стены - и почтительно отворяешь вторую стеклянную дверь, отделяющую тамбур от подземного перехода.
- Привет! Ты сегодня ужасно красивая.
- Я всегда ужасно красивая. Привет, Женечка.
Лара едет с работы, ее руку оттягивает синяя полиэтиленовая сумка, полная школьных тетрадок. Родная сестра той, что в прошлую среду так удачно оборвалась в вагоне метро, у тебя на глазах.
- Давай сюда груз. Интересно, когда это рассыплется в следующий раз? И кто поможет собрать?
- Без паспорта в "Пхеньян" могут не пустить. Будут отсекать посторонних.
Озадачил. Выждал паузу. И - бросаешь палочку-выручалочку:
- У нас еще есть время до семи. Как раз, чтобы съездить к тебе.
Вечернее шестичасовое метро, как всегда, многолюдно и малосимпатично. Вагон раскачивается с боку на бок, как лодка на волнах, а катится медленно, на желтый свет.
А тут еще подруга сообщает:
- Вчера Василий являлся, жених мой. Сразу к мамочке - с импортными духами... А мне, представляешь, заявил: "Если ты не согласишься, мы "Золотую шайбу" в Горьком не выиграем!" Я, значит, ему и турниры выигрывать должна, так получается?
- Он что, хоккеист?
- Бывший. Сейчас тренирует мальчишек в ЦСКА.
Тоннель, наконец, выплевывает ваш поезд на последнюю, только в прошлом году построенную станцию. Вы минуете турникеты, проходите по длинному, коленчатому коридору, облицованному не кафелем и не кирпичом, а каким-то промежуточным, рубчатым и пористым материалом оранжево-красного цвета, и поднимаетесь по лестнице на холодный, плохо освещенный пустырь с соленым, слякотным тротуаром и автобусной стоянкой.
Вы успеваете втиснуться в старый "Икарус", который всю дорогу скрипит и матерится по-венгерски. Но все же довозит до нужной остановки, и, чихая, отползает, чтобы окончательно сломаться где-нибудь на ближайшем подъеме. И начинается слалом по двухскатной ледяной дорожке между большими и малыми архитектурными формами четырнадцатого квартала имени двадцать четвертого съезда. Ты держишь Ларису за руку, и вы не падаете, а только скользите, скользите вдвоем в темной январской прозрачности - мимо детсада, мимо хоккейной коробки, мимо общежития - пока не надвигается на вас, закрывая землю и небо, восьмиподъездный прямоугольный параллелепипед. Дом любимой девушки.
А в прихожей - тепло... На обоях разрастается что-то бананово-лимонное, и скалится со стены веселенький и пузатенький деревянный негр. Ты ждешь, не раздеваясь, - и в полминуты уже размяк, разомлел, расхотел вылезать обратно, на мороз...
- Лара, может, не пойдем, а? Чего мы там не видели? - И тут голос тебя подвел, стал непристойно вкрадчивым, а фразы - отрывистыми. - Посидим. Попьем чай.
- Оставайся, - бодро соглашается Лара из комнаты. - Если, конечно,хочешь познакомиться с моей мамочкой...
Как ты и предвидел, сразу за дверями кинотеатра "Пхеньян" серьезные люди с лицами профессиональных комсомольцев отсекали посторонних.
- 1-я Моторная, 49 - не наш район! - автоматически повторял один, вонзая палец в штамп прописки. - Вы не имеете права здесь присутствовать.
- Как не тот район? - оправдывалась женщина. - У меня же под окнами военкомат!
- Военкомат - четная сторона, а вы - нечетная. 1-я Моторная, 49 - не наш район.
Изгнав несчастную жительницу нечетной стороны, комсомолец беззвучно изучил паспорта Евгения Белкина и Ларисы Севастьяновой, перечеркнул какие-то цифирки в своей клетчатой ведомости и выдал обоим по красному квадратику из бумаги для детских аппликаций.
На билетерском месте у входа в зал проверял наличие красных квадратиков черноглазый и чернобородый неформал, в пушистом свитере, таком же черном, как и волосы. Образ морского волка, пирата, довершали слабый запах трубочного табака и круглый большой значок с изображением зеленого черепа.
- Что такое МНФ? - спросила Лара. Только тут ты заметил, что череп на значке - вовсе не череп, а три переплетенные буквы.
- Московский Народный Фронт. Ставнич расскажет все подробно. Быстрей, время дорого! - пират нетерпеливо махнул рукой в сторону зала.
Но внутри еще ничего не происходило. Вы успели и сесть, и пристроить на соседнем кресле Ларину шубку, и даже некоторое время полюбоваться на полный зал, на одиноко стоящий в центре сцены столик с микрофоном и на трибуну слева, прежде чем из-за кулис показался первый человек. Это был бритый, лысоватый дядя в темно-сером пиджаке, из-под которого заметно выпирало официальное брюшко.
- Меня зовут Армаков Сергей Игоревич, инструктор РК КПСС по работе с Советами. Для того, чтобы наше собрание было правомочным, необходимо присутствие пятисот жителей района. На данный момент зарегистрировано шестьсот три. Есть предложение открыть собрание. Голосуйте вашими мандатами, - он поднял в руке красный квадратик. - Кто за? Кто против? Кто воздержался? Единогласно... нет, трое воздержались. Большинством голосов собрание по выдвижению кандидатов в народные депутаты СССР по Орджоникидзевскому избирательному округу объявляю открытым и без лишних формальностей предлагаю поручить его ведение мне!
По залу прокатилась волна недовольного гула. В третьем ряду поднялся оппонент:
- Я считаю, что с единогласием в этом зале пора кончать. Предлагаю в ведущие Эмиля Макаровича Сапелкина, доктора геолого-минералогических наук, беспартийного!
Из прохода взлетел на сцену пират-билетер:
- Конечно, все надо решать демократически. Ради этого мы и собрались. Но имейте, пожалуйста, в виду: то, что мы здесь с вами встретились, - заслуга прежде всего товарища Армакова. Собрание готовил он!
- Собрание подготовлено плохо! Во всей округе нет ни одного объявления!
- Тут и без объявлений собрался кворум! - пророкотал в микрофон Армаков. - С объявлениями мы бы здесь вообще не поместились!
Нет, не те уже стали коммунисты - не удалось инструктору райкома властным словом приструнить общественность. Еще полчаса продолжалось бестолковое бурление. Выходил на сцену худой, жилистый доктор наук Сапелкин, говорил резким лекторским голосом, излагая краткую биографию. Собрались было голосовать альтернативно - да выяснилось, что счетной комиссии еще нет, не избрали. Морской волк, стоя с Сапелкиным у края сцены, долго внушал ему что-то, неслышное зрителям, и тот, в конце концов, согласился-таки снять кандидатуру.
Точно так же, с заминками и препирательствами, выбрали секретаря, счетчиков, установили регламент и перешли, наконец, к тому, ради чего собрались: к выдвижению кандидатов в кандидаты. И снова не обошлось без казуса: веселый молодец, кипя нетрезвой активностью, рвался предложить свою персону - из одного только желания произнести вслух фразу сказочную:
- Хочу быть народным депутатом СССР!
Но не водятся в "Пхеньяне" золотые рыбки. Молодца просто не подпустили к сцене. Он обиделся - вот, значит, какое у нас народовластие! - и ушел, хлопнув дверью.
Кроме Армакова, демократично пристроившегося с краю, за столиком остались экономист Ставнич и писатель Белояров. Два претендента, обдуманно рискнувших добиваться званий кондидатов не от партии с комсомолом, а от пяти сотен незнакомых сограждан.
Внешность Юрия Михайловича Белоярова, в отличие от неброского, невыигрышного облика экономиста, стопроцентно соответствовала образу русского писателя. Безукоризненные седины обрамляли его крупное и правильное лицо, как поля - страницу книги. Белояров был грузноват, но и этим производил приятное впечатление: солидный, основательный, неподатливый. Такой защитит и отстоит...
И, наконец, он действительно был хорошим писателем! Едва услыхав его разворотистую фамилию, ты сразу вспомнил роман в одном из толстых журналов восемьдесят шестого или восемьдесят седьмого года - про ленинградского паренька-интеллигента, который вскоре после войны приехал по распределению в древний северный город и неожиданно для себя там прижился. Тебе понравился и запомнился язык романа - свободный, богатый, звучный, незаштампованный московскими вывертами. И когда через год вышло продолжение - ты обрадовался и кинулся жадно дочитывать. Молодой герой собирался залезть в совсем уж несусветную глушь, на ударную комсомольскую стройку; и, по мере того, как он собирался и путешествовал, становилось все ясней, что вместо комсомольцев будут зеки, лагеря и, вообще, культ личности. Но за несколько страниц до кульминации тебе отчего-то стало невыносимо скучно читать - и поезд с героем так никуда и не доехал.
Встав на трибуне, Белояров заговорил приятным гулким баритоном:
- Цель моей программы, если обозначить ее кратко, - повышение народного благосостояния. Но в это понятие я вкладываю не вполне общепринятый, не традиционный смысл. Подлинное благо-состояние, на мой взгляд, выражается не количеством телевизоров на душу населения, а, скорее, тем, какую сумму духовных ценностей мы можем получить через эти, как говорится, "ящики".
К моему глубокому сожалению, среди всех средств информационного воздействия именно телевидение играло, и продолжает играть, первую роль в расчеловечивании, раскультуривании, разложении нашего народа! Так было в годы застоя, когда неприкрытое вранье о достижениях и успехах "развитого социализма" привело ко всеобщей апатии и массовой утрате моральных критериев. Так происходит и сейчас, когда с тех же экранов, и нередко теми же людьми, проповедуются ложные западные ценности.
Я не против технических достижений. Но в таком положении находится весь мир, вся наша цивилизация: чем мощнее и совершеннее созданная ей технология - тем больший вред она способна принести из-за неумелого, некультурного, варварского обращения. И приносит! Поворот северных рек, слава Богу, не состоялся - но Чернобыль, но Аральская катастрофа! И не надо надеяться, что Запад вывезет - в их поезде более комфортно, но катится он к тому же обрыву, за которым - экологический коллапс и если не физическая, то духовная смерть!
Что же делать? Прежде всего, надо постараться вернуть то, что еще можно вернуть. Восстановить истинное, а не декларативное, уважение и внимание к религии. Церкви должны быть переданы верующим, а не заняты складами. Далее, необходимо привести в порядок все до единой библиотеки. Это недорого в сравнении со стоимостью наших ракет. Срочно переориентировать идущую кое-как реформу школы на гуманизацию и экологизацию образования. Разумно ограничить разрушительную для природы производственную деятельность. И еще раз повторю: никакие технические и политические ухищрения не приведут нас к достойной жизни, если не возродить культуру народа - великую русскую культуру!
Зал взорвался овацией. Белояров, не дожидаясь конца аплодисментов, повернулся, прошел на место и сел, искоса глядя на экономиста. Тот рывком встал, повертел головой, оглядывая углы зала, все еще трещавшие рукоплесканиями, и двинулся к трибуне. В кинотеатре загудели - по сравнению с Белояровым этот претендент был вызывающе молод. Неприлично молод.
- Выступает Сергей Николаевич Ставнич! - как бы вдогонку крикнул Армаков.
Ставнич замер у микрофона, дожидаясь прекращения гула. В его лице, в щеточке тонких усов и подвижных глазах, проявилось что-то задиристое, гусарское.
- Внимание! Прошу тишины! - строго скомандовал Армаков. - Начинайте же, Сергей Николаевич.
- Спасибо. В рамках отведенного мне времени я хочу пояснить, что за организация выдвинула меня кандидатом в депутаты, - полетели над притихшим залом быстрые, отчетливые слова. - Вы знаете, что перестройка началась и продолжается до сих пор как революция сверху. Она пока еще не опирается на массовое демократическое движение. В результате, реальные сдвиги происходят крайне медленно, ключевые решения, как это ни обидно, принимаются всегда с опозданием, а большая часть - не принята и сейчас. Отсутствие демократической традиции сказывается буквально во всем. Вы сами убедились, как наша непривычка к нормам демократии затормозила начало сегодняшнего собрания. Следовательно, такую традицию надо формировать - усиленно и целенаправленно, чтобы процесс не затянулся на много лет. Над этим и работают создаваемые в разных городах и республиках массовые движения активных сторонников перемен - народные фронты.
Вы помните, как в Минске народный фронт проводил традиционный белорусский праздник, День поминовения предков, - и как эта мирная акция была жестоко разогнана милицией. Вы помните о рабочих митингах в Ярославле - их организовал Ярославский народный фронт. Что касается нашего, московского - мы делаем только первые шаги, однако, рассчитываем на поддержку и участие москвичей.
Нынешние выборы - как раз то поле, на котором будет проверена эффективность нашей работы. Они покажут, насколько успешно мы сумеем противостоять в борьбе за голоса избирателей выдвиженцам административно-командной системы. И не просто противостоять: силы торможения, которые, безусловно, сохранят в Верховном Совете большинство, были бы рады встретить там сопротивление блестящих одиночек. Поэтому мы выдвигаем кандидатов по двум десяткам округов - так же, как сейчас, на собраниях жителей - и это кандидаты с согласованными позициями!
Кампания выдвижений идет уже вторую неделю. Есть первые успехи, есть неудачи. Не везде мы смогли собрать пятьсот человек. В д/к "Правда", где выдвигали Коротича, кворум был - но пришли боевики из "Памяти" и устроили фашистский дебош. С тех пор мы стали внимательнее, и тот пропускной режим сегодня на входе, который мог кому-то показаться излишне жестким - это, поверьте мне, не проявление бюрократизма, а печальная необходимость.
Как профессионалу-экономисту (я защитил кандидатскую диссертацию по экономике США два года назад) мне, конечно, хотелось бы принять участие в радикальной реформе экономики. Но смотрите, что у нас происходит: популярные журналы публикуют интереснейшие экономические статьи, фамилии Шмелева, Селюнина, Нуйкина у всех на слуху - а дальше дело-то не идет. И я сильно сомневаюсь, что оно сдвинется с мертвой точки в ближайшее время. Большинство министров, кроме двух-трех наиболее одиозных останутся на своих местах. А эти люди объективно не заинтересованы что-либо всерьез менять. Поэтому ближайшая задача демократов - пропагандировать новые идеи, используя парламентскую трибуну. Разрабатывать альтернативные концепции. Требовать отзыва и переизбрания реакционных депутатов, убеждая их избирателей в своей правоте. Прогнозировать события. Иными словами - создавать конструктивную оппозицию...
Конечно же, ты снова провожал Лару до дому. Но теперь метро уже не казалось тебе скучным и чужим - возможно оттого, что в вагоне большей частью ехали люди с того же самого собрания.
Да, это ты здорово придумал - сводить девушку на выдвижение. Хоккейному тренеру до такого - в жизни не дойти!
Глава 2. Коммунисты
Февраль восемьдесят девятого года был насыщен событиями. Дела творились глобальные.
В списке кандидатов в народные депутаты от Академии наук не нашлось места Андрею Дмитриевичу Сахарову. И уже не только звонкие профессиональные диссиденты, но и почти законопослушные сотрудники московских институтов собрались перед зданием Академии на массовый митинг - первый в Москве.
Опальный коммунист Борис Ельцин баллотировался по общегородскому округу. Против своего бывшего шефа горком КПСС выставил директора лихачевского автозавода по фамилии Браков. Через несколько дней на стекле автобусной остановки в Новых Черемушках можно было прочесть свежую частушку:
Отвергаем установку
Мыслить одинаково -
Выбираем Ельцина
И бракуем Бракова!
Орджоникидзевский райком партии тоже заимел своего районного бракова. Как его звали, и как называлось НПО, где он директорствовал - теперь никто уже не вспомнит.
Пятнадцатого февраля последние войска ушли из Афганистана.
Но все это были события отдаленные, не затрагивавшие непосредственно жизнь студента Евгения Белкина. Если не считать того, что каждую среду приходилось вставать затемно, бежать по предутреннему морозу на угол, к газетному киоску, и выстаивать долгую очередь за "Московскими новостями".
Наконец, за неделю до весны, избирательная кампания зримо вошла к тебе во двор. Она явилась в виде нервной, скованной женщины в длинном сине-зеленом пальто, с неженской спортивной сумкой на плече. Ты как раз возвращался домой, обнимая увесистый полиэтиленовый пакет с драными ручками - повезло, после обеда в соседнем магазине выбросили приличное мясо, - и видел, как женщина, оглядываясь, поднимается на крыльцо твоего подъезда, достает из сумки лист бумаги, двести десять на двести девяносто, вытаскивает белыми, неловкими пальцами железные кнопки из картонной коробочки, - и эти кнопки гнутся, упрямо не желая входить в промерзшее дерево двери.
Ты приблизился. Светло-голубые глаза взглянули на тебя снизу вверх, бледные губы виновато улыбнулись. Ты не мог сходу определить, сколько ей лет - двадцать пять или сорок. Но, как у многих некрасивых женщин, улыбка была симпатичной.
- Давайте помогу! - ты решительно переложил свой пакет из правой подмышки в левую.
- Спасибо, - голос у нее оказался мягким и приятным, как у радиокомментатора. - Никогда не думала, что вколоть полсотни кнопок - такая трудная работа.
Ты пробежал глазами заголовок только что приколотой листовки:
"СТАВНИЧ СЕРГЕЙ НИКОЛАЕВИЧ - 35 лет, экономист, член КПСС с 1985 года..." Ты застеснялся читать дальше, испугался показаться чрезмерно любопытным - или, скорее, излишне податливым, предсказуемым, - и скользнул в подъезд.
"Глупость мы сделали, - думал ты, поднимаясь на второй этаж и открывая дверь в свою квартиру. - Через полчаса стемнеет, а лампочки там, снаружи, побиты. Надо было вешать изнутри. И люди тогда прочтут утром, свежие, не замотанные..."
А в квартире тебя ждала бабушка, Пила Ивановна. Да еще не одна, а с гостем.
- И вы знаете, Петр Прокофьевич, - доносился из кухни как бы и не бабкин голос, сменивший привычную страдательную скандальность на вполне деловой нажим, - мы просто обязаны подумать о детях, о том, как им расти и жить. Молодежь-то не понимает, что играет с огнем!
- Конечно, ломай-круши! - басил Петр Прокофьевич.
Ах, как тебе захотелось развернуться да уйти - на мороз, на волю, вслед за той агитаторшей! Но мясо под мышкой - его же в холодильник надо, неудобно с мясом гулять. И значит, придется разуваться, идти на кухню, где они сидят, и улыбаться как можно вежливее и этикеточнее.
Ты с детства был любимым бабушкиным ребенком. Младший братец, Владька, еще с ползункового возраста все делал не так, не брал с бабушки пример (на самом-то деле брал, и очень последовательно!) Зато ты рос идеальным внуком - до самого пятого класса.
Когда родители с Владькой, наконец, получили новую квартиру, ты только что вернулся из армии на второй курс университета. Ты остался в старой двухкомнатной - держать жилплощадь и выполнять обязанности домашней сиделки. В экстренных случаях - вызов неотложки, а в заурядных - бессонная ночь, валидол, панангин... Плюс бесконечные рассказы о годах бабкиной молодости, невнятные и патетичные, как главы учебника по истории партии.
И ведь, казалось бы, - живет человек исключительно на медикаментах, на улицу не выходит, то и дело поминает грядущую смерть, чуть что не по ней, - какая тут может быть общественная деятельность? Ан нет, то и дело пенсионеры звонят, в гости заходят, о текущей политике разговоры ведут. И чаще других появляется зампред совета ветеранов Петр Прокофьевич Янычев.
Вот и сейчас он сидит за кухонным столом в застегнутом на три пуговицы темном пиджаке - аккуратный, подтянутый старик, не растерявший с годами военной выправки. Ему около семидесяти, но выглядит Янычев на шестьдесят. С бабкиной точки зрения он, вероятно, даже красив.
- Ну, здравствуй, студент... А почему в куртке? Торопишься? - интересуется ветеран, пока еще добродушно глядя из-под кустистых бровей.
- А то попил бы чаю? - сладко предлагает бабуля.
- Спасибо, у меня дела...
- Ну, дела-то, наверное, ближе к вечеру, - испытующе щурится Янычев. - Что остановился - разгадал я тебя? Ты не думай, что мы, старики, все эти "дела" забыли!
А в самом деле - зачем вести себя, как партизан перед гестапо?! Вон, стол какой праздничный - Янычев, небось, бабулькин паек принес к двадцать третьему. В центре стола, неважно, что на клеенке, - хрустальная конфетница; а там, разноцветной горкой: "Трюфели", шоколадные "Мишки", и такое любимое с детства апельсиновое суфле!
И ты сдаешься. И уже сидишь напротив Янычева, и разбавляешь кипятком густую заварку, и медленно разворачиваешь "Мишку", вслушиваясь в хруст плотной обертки.
- Они на все готовы, - продолжает Янычев прерванный разговор с бабкой, - потому что ничего не умеют как следует. Но ничего, на то и окружное собрание...
- Простите, какое собрание, Петр Прокофьевич?
Разумеется, ты прекрасно знал про эту подлючую статью в избирательном законе. Знал, что Белояров и Ставнич пока еще не кандидаты, а так... Но тебе захотелось упереться - не то переубедить старика, не то раздразнить его.
- Окружное собрание - это чтоб не разводили демагогию всякие элементы, - охотно пояснил Янычев. - Соберутся представители трудовых коллективов, представители общественности. И рассмотрят персонально каждого товарища, выдвинутого кандидатом в депутаты.
- Вы знаете хоть кого-нибудь, кто будет на этом собрании?
- Я сам в нем участвую, - ответил Петр Прокофьевич.
- Когда? Где?
- Завтра, в девятнадцать ноль-ноль, кинотеатр "Заря". А ты, говорят, кого-то из кандидатов видел?
- Да, двоих. Петр Прокофьевич, все-таки ответьте, пожалуйста: как туда люди попадают? Я тоже хочу.
Ветеран сочувственно ухмыльнулся.
- Опоздал ты, братец. Вчера была встреча жителей микрорайона, там и выбрали делегатов.
Вот те на! От праведного гнева ты чуть не подавился шоколадкой:
- Интересно у вас получается - собрались, выбрали кого-то втихую! Какое вы имеете право за меня что-то решать?!
- Евгений, как ты себя ведешь? - вскинулась бабка. - Что это за тон?!
Взгляд старика стал откровенно враждебным.
- Добро... У вас, в университете, тоже ведь выбирали делегатов на окружное собрание?
- Ну, выбирали... Но там собрались академики, деканы...
- Вот видишь, - победно рассмеялся Янычев, - там решало руководство. И здесь, у нас, тоже решало руководство! Так что все правильно, и не надо ни на кого обижаться.
- Хочешь еще суфле? - подала голос Пила Ивановна.
Ты взглянул на суфле, на Янычева, протянул руку к конфетнице, заграбастал кучу плиточек в блестящих обертках, поблагодарил, вложив в голос максимум ехидства, и направился в прихожую. Бабушка огорченно поджала губы - мальчик опять повел себя невоспитанно.
В мерзейшем настроении ты спустился вниз. Сумерки уже начали сгущаться, но буквы в листовке еще можно было различить. "В первоочередном порядке, - призывал Ставнич, - следует принять законы о демократическом контроле избирателей за деятельностью депутата, о свободном доступе к информации, о независимой печати без любой предварительной цензуры, о свободном создании общественных организаций..."
Из подъезда вышел Янычев. Он коротко взглянул на листовку - и хозяйским, властным движением сорвал ее.
- Зачем?! - только и успел ты выдохнуть.
- Он не имеет права развешивать агитацию. По закону он еще не кандидат.
Законы знает, стервец! Хоть бы дочитать дал!.. Сейчас он сдернет листовку с первого подъезда, как сорвал со второго, потом... Нет, третий и четвертый подъезды - твои!
Ты бегом бросился к третьему подъезду - и увидел, что вместо листка косо болтаются на кнопках четыре бумажных уголка... На последнем подъезде, к твоему счастью, листовка была цела. Ты бережно снял ее и с колотящимся сердцем пошел обратно, навстречу Янычеву.
Кинотеатр "Заря" - тысячедвухсотместный, бетонно-белокаменный - высился в центре широкого бульвара, уходившего по склону круто вниз, к оврагам лесопарка. Было почти немыслимо одолеть этот склон по февральским наледям - одолеть, чтобы упереться в глухую непроницаемую стену с каким-то подобием бойниц в верхней части.
Конечно, если бы вероятный противник превзошел в цепкости даже отчаянные московские автобусы и сумел обтечь эту глыбу, зайдя на высокое, продуваемое ветрами плато - положение заметно осложнилось бы. Эта сторона здания была парадной; широкой лестнице, поднимавшейся двадцатью ступенями к остекленному фасаду, требовалась усиленная оборона. Но, несмотря на этот фортификационный изъян, именно "Заря" была назначена местом окружного предвыборного собрания.
Ратники, которым должно было закрепиться изнутри, собирались загодя. Их подвозили организованно, прямо с вечерних смен на предприятиях. Мужчины шли хмуро и трезво; глаза женщин иногда вспыхивали нервным боевым блеском.
В кавалькаде черных "Волг" подкатили князья. Приехал на городском транспорте малый воевода Янычев со своей инвалидной командой. Кинул взгляд по сторонам, оценил систему обороны и остался доволен.
Подъем на плац перед входом перекрыт надежным строем добрынюшек в меховых тулупах, вдоль него ходит начальник, пружинистый милицейский майор с мегафоном подмышкой и рацией в руке. А с левого фланга богатырскую цепь страхует тяжелая кавалерия дорожно-уборочного управления - пять или шесть песковозок, неподвижно замерших до поры до времени у мраморного парапета.
...А неприятель, между тем, все-таки подтягивает, подтягивает свои хлипкие, разрозненные силенки. Его дозорные проходят, словно невзначай, вдоль сторожевого кордона, ненароком задерживаются у того места, где в цепи сделан зазор шириною ровно в одного человека - да так и впиваются глазами в те беленькие пропуска-повестки, что превращают простых советских граждан в защитников осажденной крепости. А потом отходят они, лазутчики эти, и прячутся в автобусных остановках, да в сумрачном скверике, под соснами: не столько, впрочем, от взглядов добрынюшек - тем при фонарях и прожекторах все отлично видно, - сколько от докучливой влажной метели. Да что они могут сделать против богатырской силы - эти чужаки с такими одинаковыми, вдохновенно-озабоченными лицами, которые потом, в любой толпе, среди нормальных лиц, можно будет легко опознать...
Женька, ну куда ты лезешь, дурной?! И не маши красной корочкой - эти ребята, в цепи, твой эмгеушный студбилет запросто от пропуска отличат! Развернули тебя, как миленького, скажи еще спасибо - по шее не дали.
А вот и старый знакомый, доктор наук Сапелкин, вступает в дерзкую схватку с милицейским майором.
- Почему не пускаете?
- Пропуск покажите - с удовольствием вас пущу.
- Вот мой паспорт, вот прописка, глядите!
- У меня приказ. Если мой начальник прикажет, я пропущу вас по паспорту.
- А где ваш начальник?
- Сидит в зале.
- Так свяжитесь с ним!
- Мне некогда, связывайтесь сами.
- Как же я свяжусь, если вы меня не пускаете?
- А как хотите.
- Вы нас боитесь!
- Это вы меня боитесь! Мне бояться нечего, мы при любой власти будем нужны!
Слева, среди метельной каши, распускается зеленый плакат:
ПРИОРИТЕТ - ЭКОЛОГИЯ!
ДЕПУТАТ - БЕЛОЯРОВ!
И вдруг - длинная, приземистая, как таракан, песковозка замигала тревожными оранжевыми огнями, заурчала мотором. Веерная струя песка вылетела из-под кожуха разбрасывателя и с тугим, дробным хрустом ударила в камни парапета.
- Попрошу очистить территорию! - проорал в мегафон майор. - Вы мешаете уборке улиц!
Надсадно сигналя, песковозка перла на людей. Смачными плевками летели в стороны соленые рыжие комья. Другие машины-тараканы тоже зашевелились. Появившийся на верхних ступенях лестницы человек направился было наискось, к технике, но тут же наперерез ему стал подниматься меховой добрынюшка. Человек сверху резко повернулся и пошел прямо на майора.
Он спускался четкой, танцующей прискочкой за спинами оцепления - в легком пиджаке и белой рубашке, оставляя на запорошенной лестнице цепочку узких туфельных следов.
- Майор, если будут жертвы, крайним окажетесь вы! Немедленно остановите технику, иначе я первый брошусь под колеса!
Майор, видимо, не ожидал решительной атаки с тыла. Он что-то буркнул в рацию, и движение прекратилось. Вздох облегчения прокатился по краю толпы, и начал было переходить в вопль негодования...
- Здравствуйте, друзья!!!
Только теперь многие заметили стоящего перед цепью парня с майорским мегафоном.
- Меня зовут Сергей Ставнич. Я благодарю вас всех за то, что вы пришли сюда поддержать демократических кандидатов. Вы нам очень помогли! На собрании достигнут компромисс. В зал допущены корреспонденты прогрессивных изданий - "Московского комсомольца" и "Литературной газеты". Дадут высказаться всем без ограничения времени. Но в связи с этим собрание, видимо, затянется до утра. Я знаю, вы готовы стоять здесь до конца, невзирая на холод, метель и прочее. Я прошу вас - не делайте этого! Мы советовались с Белояровым, он обращается к своим сторонникам с той же просьбой. Я буду рад видеть каждого из вас в числе своих помощников в ходе предвыборной агитации. А сейчас я прошу вас не рисковать своим здоровьем и разойтись.
Ты был раздосадован. Слишком легко Ставнич сдавал своих, слишком пассивно уступал своре янычевых. "Зарежут они его, - думал ты с тоской. - Ну что ж, он сам виноват..."
Глава 3. Март
Ты, как обычно, оказался неправ: окружное собрание утвердило троих. Первым кандидатом в депутаты, с большим отрывом в голосах, стал райкомовский директор. Вторым - популярный писатель Белояров. Третьим - демократ Ставнич.
Такой исход, в общем, устраивал всех, и страсти временно угасли. Райизбирком развесил там и сям афишки с портретами кандидатов и график их встреч с народом. Общение с избирателями происходило в разных концах района с интервалами в три-четыре дня, и маленькие жэковские зальчики легко вмещали всех желающих в них попасть. До выборов еще оставалась уйма времени: больше двух недель, больше недели...
Последняя встреча состоялась в твоем доме, в подвале Красного уголка. Но ты туда не пришел - как раз в эти часы девушка по имени Лара учила тебя теннису.
Школьный спортзал был чересчур просторен, сумасшедше просторен для человека, взявшего большую ракетку впервые в жизни. Ты - один на ползала, и Лара - одна на ползала.
- Когда будешь принимать, руку в кисти напрягай, - учительница, в голубой футболке и белой теннисной юбочке, приготовилась к подаче.
- Ага...
Ты ждал, что она спросит: "Что это ты на меня так смотришь?" Или даже: "Чего пялишься?" А ты ответишь: "Любуюсь." Но она без разговоров послала тебе мяч, несильно и недалеко, и ты, конечно, дотянулся, - но запястье откинулось назад, как рукоять компостера. Пронзительно желтый, цыплячьего цвета, шарик срикошетил вбок, под пристеночную скамейку.
- Я же говорила, кисть напрягай, - насмешливо улыбнулась партнерша.
Тебе захотелось ударить прямо отсюда, от стены. Но ты уже осознал серьезность ситуации и честно пошел к центру, на ходу подкидывая мячик ракеткой. На четвертом ударе ты с трудом дотягивался, резко выбрасывая ракетку вперед и вверх...
Лара терпеливо наблюдала, как ты выковыриваешь застрявший мяч из батареи.
- Ну как, начнем играть?
И ты начал играть. Сначала недолгие скучноватые перепасовки кончались обидными промахами, потом они стали длинней, а сами удары - увереннее и злее. Лицо твоей подруги оживилось и разрумянилось, задвигались плечи и бедра, заработали размеренно и точно маленькие коленки. Лара достала несколько трудных мячей подряд и выбила их так, как хотела - на тебя. Ты заулыбался ей в ответ, азартно и упрямо. Игра шла все веселей... "Хорошо, Женька!" - и, сбив на секунду дыхание, Лара недовернула ракетку. Мячик срезался, скользнул по зеленым доскам пола и замер точно на центральной линии. Вы одновременно двинулись к нему, разом остановились, не пройдя и полметра, расхохотались дуэтом - и вновь пошли навстречу друг другу. Никто уже не смотрел вниз... Держа ракетку строго горизонтально, чтоб нечаянно не задеть Лару сзади, ты обнял ее, ощутил сгибами локтей, сквозь тонкую ткань футболки, узость девчоночьих ребер, подался вперед всем телом - и внезапно почувствовал, как туго натянулась, врезаясь выше колен, шершавая струна теннисной сетки!..
Через два дня начались весенние школьные каникулы. Лариса Дмитриевна со своим классом уехала в Ригу.
Несмотря на конец марта, весна не спешила разгуливаться. В подземном переходе было зябко, и полоски скотча никак не хотели прилипать к холодному пыльному кафелю. Сжимая в онемевшей руке ремешок сумки, ты стоял напротив выхода из метро, живым приложением к висящей на стене прокламации.
Люди шли, как правило, мимо, лишь на секунду притормаживая и оглядывая тебя с ног до головы: иногда с вопросом, иногда с оттенком осуждения или сочувствия, но почти неизменно - с той косой вороватостью, с какой смотрят на нечто интересное, но неприличное. "Ничего, терпи, - внушал ты себе. - В других местах агитаторы стоят, здесь тоже кто-то должен. Вот кончится кампания, выберем самых лучших, смелых и честных - и вернемся к своим делам..."
Несколько раз в твоем поле зрения появлялся Володя, хмурый станционный милиционер. В первый день твоих дежурств его натравил на тебя вредный старик Янычев. Ты предусмотрительно запасся "Законом о выборах" и предъявил Володе статью о свободе агитации и об ответственности за воспрепятствование. "Приказ начальника метрополитена товарища Дубченко!" - упрямо твердил Володя.
Пришлось потратить двушку на телефон-автомат и позвонить в избирательную комиссию. Там оказалась какая-то милая дама, она сразу все поняла и попросила подозвать милиционера. Володя выслушал ее разъяснения с недоверчивой рожей, но больше не приставал.
Кроме стража порядка, знакомые лица почти не встречались. А если и были - то всего лишь знакомые лица, из тех соседей по двору, которых запоминаешь, но не здороваешься. Ты почти обрадовался, неожиданно увидев в толпе чернобородого пирата из "Пхеньяна". Теперь он был в светло-сером плаще, в берете и с "дипломатом", но пиратского облика не потерял. Морской волк тоже заметил тебя и, круто сменив галс, пробился сквозь людской поток.
- За кого агитируем? За красных или за белых? - спросил он строго.
- Я постою здесь минут десять, посмотрю, как идут дела. - Аркадий осмотрел стену. - Скотчем крепишь? Ненадежно, лучше клейстером.
- Ночью все сдирают. Я не успеваю распечатывать. Проще самому снимать перед уходом.
- Ничего, пусть сдирают. Этим добром мы обеспечим. Ну, как тут народ, за кого?
- Трудно сказать. Кажется, за Ставнича больше. Во всяком случае - не за директора. Белояров довольно популярен.
- У него в районе лесопарка позиции сильны. - Аркадий поморщился. - Там за него русофилы всех мастей. Мы сначала не понимали, почему Белояров с этим дерьмом связывается. Но потом разобрались - вот, смотри!
Аркадий щелкнул замками портфеля и достал несколько листков - ксерокопии какой-то статьи. В длинном перечне подписей знакомая фамилия была броско отчеркнута красным фломастером.
- Вот! - торжественно и едко произнес Аркадий. - Так писал в тысяча девятьсот семьдесят четвертом году национал-демократ Белояров!
Статья называлась: "Слово вологодских литераторов". Братья-писатели, не стесняясь в выражениях и не подозревая, каким позором будет это выглядеть через пятнадцать лет, метали громы и молнии в "литературного власовца" - в Александра Исаевича Солженицына.
Ты полез в карман за скотчем... но в этот момент рядом очутился странный человек - коротко остриженный, с острым подбородком и недобрыми бледными глазами. Длинная шинель доходила ему до голенищ черных сапог, заляпанных снизу разводами грязи. Он встал напротив висящей листовки и некоторое время ее изучал. Потом сказал - словно бы ни к кому не обращаясь, но вместе с тем рассчитанно громко:
- И ведь как безграмотно пишут... Я этого просто не понимаю: "работающей демократии - социальные тылы"? Это не русский язык.
Он добился своего: несколько прохожих остановились, ожидая дальнейших событий.
- Вот вы, юноша, - обратился шинельный к тебе лично. - Неужели вы верите в эту галиматью?
- Я верю, что демократия поможет нам жить по-человечески, достойно. И об этом здесь написано вполне понятно и грамотно.
- Вам кажется, что вы поняли. А другой прочтет - и поймет по-своему. Это не позиция, когда ее можно понять и так, и этак. Это демагогия. А пишет все это один хитрожопый, по фамилии Брем... - назидательно проговорил шинеленосец, подчеркнуто грассируя звуком "р".
- А за оскорбление, - мечтательно промурлыкал тип, - можно и привлечь...
Ситуация становилась критической. Невдалеке, готовый принять меры к скандалистам, замаячил милиционер Володя.
- Эту листовку написал я лично. И фамилия моя абсолютно русская - Белкин.
- Ты не Белкин! - по-петушиному сорвался крик шинельного. - Ты Бейлин! Бейлис!
- Где же тебя так ощипали, кукарека? - сказал вдруг один из зрителей. Это было произнесено с такой интеллигентной издевкой, что вы с Аркадием не могли не разразиться громким хохотом. Засмеялся ваш неожиданный союзник, затем другой, третий зритель - и под этим уничтожающим смехом шинель съежилась, опустила плечи и нырнула в толпу.
Теперь уже Брем нагнулся к стене и внимательно изучал твою листовку, собирая складки на лбу и бормоча в бороду:
- Нет... Это совершенно неверно. Кто... С кем вы это согласовывали?
- С любимой девушкой, - честно ответил ты.
- Это любимая девушка дала вам тезисы нашей программы?!
- Нет, у меня была ваша бумага - старая, февральская. Но она, понимаете, написана на мужика. А за что станут голосовать женщины? За устроенный быт, за решение детских проблем...
Координатор помолчал, соображая.
- Знаете что, - произнес он, наконец, примирительно, - я дам вам телефон, посоветуйтесь с Ольгой Зиминой. И свой номер тоже оставлю, а вы мне - ваш.
После обмена телефонами Аркадий отбыл. Ты остался, все еще со "Словом вологодских литераторов" в руках. Примерился было к месту на стене...
- А вот это я бы вешать не стал, - раздался за спиной укоризненный, но вежливый голос.
Пожилой интеллигент, осмеявший шинельного типа, все еще был рядом. Его лицо показалось тебе знакомым. Ну, конечно, - Сапелкин!
- Это донос. Не вешайте.
- Это донос на доносчика.
- Все равно. Впрочем, ваше дело. Если в вашей команде такие способы приняты...
- Вы думаете, пусть лучше Белояров станет депутатом?
- Молодой человек, вы ничего не слыхали о "деле Маркина"? Нет? Конечно, Маркин не Солженицын, не та величина.
- Что это за дело такое?
- Знаете, я не хотел бы пользоваться вашими методами. К тому же, информация дошла до меня через третьи руки и может быть искажена. Спросите своего товарища - он наверняка в курсе.
Ушел Сапелкин. А ты по-прежнему стоишь, и уже туго соображаешь, и тебе, как боксеру, пропустившему прямой в голову, требуется сконцентрировать всю волю и внимание, чтобы уклоняться от новых ударов. Уход влево - Ставнич не еврей. Вправо - Ставнич не коммунист (то есть, конечно, член партии с восемьдесят пятого, но он же за Ельцина!)... И так далее, и все на том же кухонном уровне. Слушай, брось ты это на фиг, сними свою писульку - и домой, к бабушке...
А вон идут трое пацанов в затертых куртках, без шапок на головах и без мыслей на лицах. Им никто не нужен. Ни ты, ни Брем, ни Ставнич, ни Белояров... Им ничего не нужно, кроме орущего магнитофона, им даже не важно, что именно он орет.
разденься!
выйди на улицу голой
и я подавлю свою ревность
если так нужно для дела
Ты понимаешь эти слова. Замечательно понимаешь.
разденься!
пусть они удивятся
пусть сделают вид что не видят
но им ни за что не забыть...
Черт с тобой! Как сказал милиционер Володя, стой тут, коли мерзнуть охота.