В правом больничном крыле было тихо. Жара, не свойственная майскому дню, казалось, сгустилась в душном здании; даже мухи, что в весеннюю пору должны маленькими шустрыми молниями резвиться в воздухе, летали сонными и ленивыми. Цокот каблуков журналистки Марии Каминской гулким эхом разносился по коридору; уснувшая было медсестра около палаты 14 "Б", куда и направлялась девушка, встрепенулась и открыла глаза.
- Пани Каминская? - спросила медсестра.
- Да, у меня назначено время.
- Только прошу вас, не расспрашивайте его много о войне, ему нельзя волноваться.
- Конечно. Я могу пройти?
- Пожалуйста.
Журналистка отворила дверь. На больничной койке перед ней лежал абсолютно лысый старик: кожа его была испеперщлена шрамами и морщинами; пронзительные голубые глаза с интересом осматривали вошедшую.
- Вы Мария Каминская?
- Да, здравствуйте, пан Крамов, я...
- Я представлял вас по - другому. Не думал, что статьи с таким глубоким анализом событий и фактов может писать такая милая и красивая девушка; я полагал, что ко мне придёт пятидесятилетняя старуха и начнёт вспоминать, как тяжело нам было на войне. Что ж, зато теперь наше общение будет вдвойне приятным. Но не стойте же, присаживайтесь!
Мария улыбнулась комплименту, уселась на стул около койки, достала диктофон, блокнот и ручку.
- О чём вы хотели поговорить со мной? Будете спрашивать, почему мы так поступали, почему нас так боялись не только враги, но и соратники? Если да, то можете прямо сейчас убираться: меня достали толпы журналюг с однотипными расспросами. Не разочаруйте меня, Мария.
- О нет. Я собираюсь написать вашу биографию...
- Вы уверены? Моя жизнь далеко не для всех: во всяком случае, янки явно запретят у себя эту книгу.
- Американцы уже успели запретить произношение ваших имени и фамилии, всякого упоминания о вас и подобных вам, а также требуют вашего присутствия на суде в штате Пенсильвания.
- Интересно, как они будут меня судить, если не могут произнести моего имени? - Леонид Крамов улыбнулся, и в глазах его загорелась, но тут же погасла искорка веселья. - С чего начинать рассказ, Мария?
- Начните с начала. Расскажите, с чего всё начиналось.
- С чего начиналось... Всё началось летом 2006 года, когда я встретил Сергея...
Я сидел на лавке в ботаническом саду и читал свежий выпуск "АиФ". В одной из статей говорилось о подвиге русского солдата во время Второй мировой, спасшим из рук нацистов маленького мальчика. На фотографии посреди страницы была фотография этого мальчика - весёлого и белокурого, но только почему - то его держал в руках не русский, а немецкий солдат. Во всяком случае, одет он был в немецкую форму.
- Это еврей, - прозвучал сзади чей - то хрипловатый голос. Я обернулся, и увидел перед собой молодого человека, одетого в чёрную кожаную куртку, синие джинсы и чёрные кроссовки, на которых красовалась надпись "RUSSIA". Был он голубоглаз и светловолос. Нельзя сказать, что с виду он сильно отличался от окружающих людей, скорее был похож на среднестатистического любителя дискотек и ночных клубов, разве что прямая осанка, высоко поднятая голова и взгляд, полный гордости, говорили об обратном.
- Кто еврей? - спросил я.
- Мальчик на фотографии - еврей.
- Что - то не очень похож.
- Когда немцы напали на маленькую белорусскую деревеньку, и стали собирать всех жителей в амбар, он лежал в траве и наблюдал за этим. Когда амбар подожгли, он слышал вопли и стоны горящих заживо людей. И слышал предсмертный крик своей матери. И лежал в траве, и гадил в штаны. И пальцем не пошевелил, чтобы что - то сделать.
- А что он мог сделать против вооружённых мужчин? Один мальчик... сколько ему было? Пять лет? Или шесть?
- Когда моему деду было шесть, он перегрыз глотку большевику, насиловавшему его мать! Этот жид должен был броситься в огонь, а не срать в кустах!
- Ну не надо быть таким жёстким...
- Надо. Мягким и добрым не выжить здесь.
- Здесь - это где?
- Здесь - это в мире, в котором живём. В мире, где нацисты подобрали из лужи говна маленького еврейчика и сделали его арийским идеалом. В мире, где маленький еврейский мальчик прожил жизнь, не вспоминая о родителях, чьи крики он слышал сквозь рёв пламени. В мире, где он состарился и со смехом рассказал свою историю другим людям. В мире, где все смеялись вместе с ним над дураками - немцами, принявшими еврея за славянина. В мире лжи, подлости, низости и бесчестья. В мире, построенным Человеком.
- И какого же имя этого человека? Может быть, Владимир Ильич? Или Иосиф Виссарионович? - с сарказмом спросил я.
- Они тоже сыграли свою роль в построении Империи Лжи. На самом деле таких людей было много, но суть не в этом. Империя построена, и с ней нужно сражаться.
- Каким же образом? Создать армию и захватить власть?
- Можно и так. Но тут есть проблема в найме людей, вооружении этих людей и превращении их из неорганизованной толпы в дисциплинированное войско. Но есть и другой путь.
- И какой же?
- Изменение людей. Всем нужно измениться. Отбросить в сторону пустые разглагольствования о душе и совершенстве высших сфер и взглянуть на себя.
- Взглянуть на себя? Кто же захочет смотреть на себя? Люди боятся правды.
- Я тоже боялся, пока пристально не разглядел свою душу. Сначала мне было ужасно страшно, потом стало противно. Я увидел других людей, и заметил, что многие хуже. Мне не хотелось становиться такими, как они, потому я стал развиваться. То же советую сделать и тебе, - внезапно он замолчал, достал из кармана джинс визитку и протянул мне. - Вот, позвони, когда внимательно себя разглядишь, - сказал мужчина, развернулся и зашагал проч. Некоторое время я удивлённо смотрел ему в след, затем стал рассматривать визитку, где красовалась надпись: "Сергей Глыбин. Ремонт и починка компьютеров". Далее шёл контактный телефон и рисунок с весёлым улыбающимся солнышком, беззаботно набирающим текст на клавиатуре. Почему - то меня это жутко развеселило, я расхохотался, хотя мой смех скорее был истерическим, чем весёлым. Отсмеявшись, я скомкал лежащий рядом свежий выпуск "АиФ", выбросил его в мусорку и побрёл домой.
Утро выдалось пасмурным. Солнце еле пробивалось сквозь серую толщу облаков: казалось, что тучи намеренно прикрывали светило, сдерживая яростный напор света. За окном моросил мелкий дождь, градом капель разбивая последние клочья ночного тумана. Немногочисленные прохожие с хмурыми лицами, под стать погоде, спешили по казавшимся им важным и неотложным делам. Машины сновали по мокрому шоссе, силясь то ли кого - то догнать, то ли уехать куда - то подальше отсюда.
"Вот их жизнь, - подумал я. - Спешка. Ни секунды остановки, ни одного мгновения на передышку. Думают, что живут... Нет, существуют. Кто из них в старости будет гордиться своим прошлым? И чья старость будет проходить не среди бесчисленных пузырьков с лекарствами от болячек, вызванных легионом комплексов, но в бодрости здорового и крепкого духа, освобождённого от ига зомбирования мира людей? Их жизнь проходит во сне, они не готовы принять себя. Они не смотрят в глаза своим страхам. Лишь суетятся, пытаясь воплотить в жизнь всё больше ненужных желаний. А когда у них что - то не получаются, они, как капризные дети, выплёскивают свою злобу на других. Те, зарядившись порцией агрессии, вымещают её на других и так по цепочке. Они не знают, зачем живут, их ценности - деньги и секс. Жалкие существа".
Так я размышлял, стоя перед окном. Вот уже год мы тренировались под началом Сергея Глыбина. Наши тренировки были не только физическими: мы активно занимались медитацией, выполняли всевозможные психотренинги, раз за разом становившиеся всё жёстче и жёстче. Мы были выносливы, коварны, наша воля стала твёрже гранита, а наш дух был подобен стальному клинку. В наш военно - патриотический клуб приходил проверяющий, капитан спецназа ВДВ Арсеньев. Я помню его слова: "Ребята, да вас хоть сейчас в горячую точку, цены бы вам там не было". Он был не прав, цена была, и эта цена - тысячи вражеских жизней. Порой мне кажется, что Сергей заранее знал о надвигающемся шторме, и готовил нас только к нему.
За философию в нашей системе был взят кодекс японских воинов Бусидо, хотя и в изменённом варианте. У самураев был господин, у нас - честь и Предки, долг перед собой и родной землёй. У самураев был клинок, у нас - наша воля, внутренняя сила. Мы были националистами, мы не терпели жалости к себе и другим, мы стали богами Войны, мы стали эйнхериями, готовыми биться в свой Рагнарёк до последней искры жизни.
Нас было двадцать шесть человек, делились мы на две группы по тринадцать воинов. Мне повезло, я попал в группу Сергея. С начала знакомства у нас установились тёплые дружеские отношения, впрочем, как и у всех членов группы. Каждый из нас имел прозвище, по которому к нему обращались; имя, фамилия, вся личная жизнь оставалась за пределами боевой группы, внутри же нашего маленького общества было настоящее боевое братство, братство Стали, где нет места слюнтяйским рассказам о ссоре с любимой девушкой или исповедью в мелких грешках.
Сергей Глыбин стал настоящим гуру для всех нас. Его кличка была Волот, но отображала не могучее его сложение и великанский рост, нет, сложением атлета он не отличался, и рост его был вполне средний, но его внутренняя суть, эта сила духа и кошмарная воля, благодаря которой он оставался жив на протяжении практически всей войны.
Сергей говорил нам: "Ваша жизнь в сравнении с вечностью - ничто. Звезда живёт миллиард лет, затем взрывается и умирает. Но это краткая вспышка в сравнении с жизнью Вселенной. Жизнь Вселенной - краткая вспышка на фоне вечности: космос исчезнет, а вечность будет длиться, длиться... Ваша жизнь вспышка на фоне звезды, миг на фоне космоса, и ничто на фоне вечности... Будущего нет - оно не свершилось ещё; прошлого нет - оно мертво уже; есть лишь настоящий момент, в нём мы и существуем... А если прожил день - значит повезло, но гарантий, что проживёшь следующий, нет никаких..."
Мы жадно впитывали каждое слово Сергея, ставшего для нас дарителем Истины. Этот человек, если можно его так назвать, заставлял проходить нас через изнурительные тренировки, через какой - то срок ставшие для нас вполне привычными, а ещё чуть позже даже лёгкими. Каждый из нас верил в свою божественную исключительность; мы считали себя потомками древних, седых Богов, от которых и пошёл славянский род, и упрямая гордость, появлявшаяся от осознания этого, наводила настоящий ужас на врагов на поле боя во времена войны и на простых людей в мирное время, которые, как я помню, так и съёживались под моим взглядом.
А в этот сегодняшний день, выдавшийся таким хмурым и пасмурным, произошло одно событие, которое врезалось в мою память на всю жизнь. Ко мне домой зашли Сергей и Денис, огромный детина по кличке Лис. Это было его настоящим вторым именем: раньше приятели называли его Медведь за недюжинную физическую силу, но это - лишь проявление его тела, а не истинная природа сознания; мало нашлось бы во всём мире людей, что смогли бы сравниться с Лисом в хитрости и коварстве, в изобретении самых неожиданных планов и гениальных идей, оттого он и получил своё прозвище.
И вот, прозвучал звонок, я прислушался к звукам за дверью и услышал знакомое сопение Лиса; далее я осторожно посмотрел в глазок, в который был вмонтирован пулеуловитель, и увидел лица соратников. Моя осторожность, описанная выше, происходила вовсе не от страха потерять жизнь (как раз таки именно этот страх у меня и отсутствовал), или иного страха, а от той недоверчивости к миру, что внушил нам Волот. По его словам, мир людей, самим же людям враждебный, стремится раздавить, подчинить себе личность, прибегая к всевозможным уловкам, начиная от зомбирования в СМИ и заканчивая наездом рэкета на несчастного торговца.
Итак, я открыл дверь, и в квартиру ко мне ввалились разгорячённый Лис и как всегда спокойный Волот. У Волота в руках был небольшой свёрток, который он протянул мне со словами:
- Сегодня проверка, проверяемся все мы, комиссия проверяющих - тоже мы.
Я развернул свёрток, оказавшийся необычно тяжёлым, и моим глазам предстал пистолет модели ПМ, самое обычное оружие милиции того времени. Я вопросительно посмотрел на Волота, но за него ответил Лис:
- Значит так, Ярый, - таким было моё прозвище, почему, объясню позже, - мы уже разработали план, всё должно пройти как по маслу. Наркопритон находится в глухом дворике спального района, в подвале дома. Из него только один выход - через дверь. Мы штурмом пробиваемся через вход, где сидят два охранника, затем быстро валим остальных, именно быстро, у них в ходу ЛСД, я уверен, что большая часть нариков будет на взводе, потому стреляй не в колено, не в плечо, а сразу в голову, чтоб наверняка. Снаружи будет сидеть Филин со своей мелкашкой, потому даже если кто - то и вырвется, убежать ему далеко не удастся...
- Я не понимаю... - прервал я Лиса.
- Сейчас поймёшь. Мы уничтожаем нариков, берём всю выручку от проданных ими наркотиков и уходим. Разойтись должны быстро, тихо, в разные стороны; по дороге не забудь вынуть обойму и выкинуть в мусорный бак, через метров двести выкинь и само оружие, помни про отпечатки. Ух, вроде всё.
- Зачем?
- Очень просто. Помнишь, как мы убивали собак, чтобы быть уверенными, что в случае боевых действий сможем убить невинную жертву? - ответил Волот.
- Помню.
- Теперь настало время настоящих жертв, и далеко не невинных. Сраные нарики, они подсадили на иглу столько людей! А теперь и сами, живя жалкой жизнью, недостойной человека, разлагаются и деградируют. Разве стоят их жизни хоть чего - то? Нет. Разве можем мы сомневаться в своей правоте? Нет. Сегодня мы увидим, кто и на что способен! Ты готов, брат?
- Да, - я ответил коротко и настолько твёрдо, что у Сергея не осталось сомнений в моей решимости.
- Хорошо. Вечером, в шесть, встречаемся в зале, оттуда выходим на дело, - сказал Волот, и они с Лисом вышли и затворили за собой дверь.
Нашему часу предстояло было наступить.
Глава 2
В спортивном зале, каким бы спортом там ни занимались - боксом ли, борьбой, гимнастикой, просто физкультурой - всегда должна быть особая энергетика. Зал, пропавший потом, зал, на стене которого пальцами размазана кровь, хлынувшая из разбитого носа, зал, половицы которого отполированы от ежедневного бега десятков ног - это настоящий зал. Это место силы, куда слабым путь закрыт.
Было и у нас такое место. Мы арендовали помещение по вечерам в физкультурном зале одной из минских школ, где и тренировались, когда не было возможности выехать на природу - обычно занятия проходили там, хотя аренду за зал платили исправно.
Здесь мы и собрались полным составом своей ячейки. В глазах боевых товарищей я видел полную решимость идти до конца; ни у кого не было и мысли отступить, ослушавшись нашего предводителя. Как всегда, всё началось с переклички.
- Лис.
- Я! - пробасил детина.
- Филин.
- Я, - размеренно ответил снайпер.
- Гном.
- Я! - бодро выкрикнул худощавый и низкорослый соратник, обладающий потрясающей интуицией и невероятно развитым чувством времени.
- Тур.
- Я! - отозвался всегда набыченный и хмурый соратник, тело которого переплетали чудовищные мускулы.
- Дик.
- Я, - послышался шелестящий голос нашего партизана.
- Волк.
- Я! - отчеканил подтянутый и стройный мужчина.
- Цепеш.
- Я! - отозвался румын, который походил на знаменитого графа не только внешне, но и характером.
- Казак.
- Я! - лихо выкрикнул соратник, у которого и впрямь были казацкие корни.
- Я! - сказал человек, умевший протиснуться даже в самую узкую щель.
- Ярый.
- Я, - просто отозвался я.
- Все вы уже знаете, зачем мы собрались сегодня, - продолжал Волот. - Этот день - поворотный день в наших судьбах. Мы уже научились действовать как команда... нет, как сверхкоманда, как единый живой организм! Словно фаланга спартанцев, это чудовище из мечей и копий, мы - монстр и из воли и духа, самый жуткий кошмар наших врагов! А кто наши враги?
- Все, кто против нас! - выкрикнули мы хором.
- Скажите, а жалкие и убогие твари, вместо воспитания детей вкалывающие в вены дурь, заслуживают право на жизнь?
- Нет! - ответили мы.
- Верно. Кроме обычных нариков, в том притоне есть и чистые, не запятнавшие свои тела наркотиками люди. Именно они - наркоторговцы, именно они сегодня - наша основная цель. Как должны подохнуть эти мрази!?
Воцарилось молчание. Мы знали, как должны умереть наркодиллеры, но никто не мог выразить словами нахлынувшие на нас чувства.
- Отвечайте! - неистово крикнул Волот.
- В мучениях, - дрожащим от гнева голосом сказал я. Это было сказано немного пафосно, но общее мнение я выразил. Все посмотрели на меня, посмотрели глазами полными ярости на существ, которых мы убьём; и я видел перекошенные от ненависти лица, безжалостные лица. Я знал, что мои глаза полны той же кровавой яростью, что моё лицо не менее безжалостно. И мне это нравилось.
- Верно, - неожиданно размеренным голосом ответил наш командир. Его лицо разгладилось, стало спокойным. Он смотрел куда - то поверх наших голов, в его глазах была не злость: все мы видели радость и ликование в его взгляде. Волот улыбнулся. - Верно.
Двор был тих и пут, только тревожно скрипела ржавыми петлями ветхая дверь подъезда. Нас окружали три девятиэтажных дома; в некоторых окнах всё ещё горел свет, но в основном жильцы уже легли спать. Я посмотрел вверх - из - за высоких домов казалось, что я нахожусь в стакане, и смотрю с его дна на настоящий мир - и увидел удивительно звёздное для города небо. Мириады звёзд оценивали нас холодным взглядом, и от этого почему - то становилось жутко. Будто за тобой наблюдают, и наблюдали всегда, а сделать ничего не можешь. Будто каждый твой шаг оценивают, но тебя не судят, тебе лишь молчат - холодно и жестоко.
Но я знал, что поступаю правильно. Понятие греха растяжимо. Пока я не начну считать себя неправым, пока не начну винить себя, греха нет. Но пока я прав, пока поступаю в соответствии со своими убеждениями, всё в порядке. Быть может, такая философия не подошла бы обществу в личностных рамках, но нам она была впору.
И плевать на звёзды. Пусть смотрят. Если хотят хлеба и зрелищ - они получат желаемое. Сегодня они увидят.
Я смотрел на лица братьев. У кого - то на устах мелькала улыбка, кто - то просто смотрел в никуда, размышляя о чём то своём, а кто - то печально, как я, вглядывался в небо.
Я посмотрел на Волота - на его лице была написана абсолютная безмятежность, словно сейчас он идёт не на убийство, а готовится к отходу ко сну. Существо по имени Сергей Глыбин, которого я начал считать сумасшедшим с первых минут нашего знакомства, и считаю так до сих пор, абсолютно спокойно смотрел перед собой. Не знаю, о чём он думал: до сих пор его мысли для меня - загадка. И я не уверен, что хотел бы знать его думы.
Неожиданно он на меня внимательно посмотрел и сказал:
- А все мы живём в стаканах. Стёкла чьего - то стакана раскрашены радужными цветами, стёкла другого - серыми красками, или же просто замутнены, стёкла третьего - непроницаемо темны. Они видят мир совсем не таким, какой он есть. А есть стаканы квадратной формы, стёкла их чисты, но неимоверно толстые, а на углах и вовсе непонятно, что снаружи, настолько всё искажено. И они прячутся всю жизнь за этими толстыми стёклами, всё понимая, но не в силах что - то предпринять. А есть люди как мы. Наши стаканы круглые, стёкла - хрустально чисты. Ничто не искажает наш взгляд, но всё - таки мы в стаканах... Конечная цель жизни каждого человека - разбить свой стакан. А знаешь, что будет, если все разобьют стаканы?
- Не знаю.
- И я не знаю, - с этими словами Волот встал, и сказал, уже обращаясь ко всем: - Так, ребята, подъём, занимаем оговоренные позиции! Филин - к кусту сирени, Тур и Дуб - к арке, сторожить проход, остальные - за мной.
Он сделал несколько шагов вперёд вместе со всеми, вдруг обернулся ко мне и с улыбкой сказал:
- Главное, не порежься об осколки битого стекла, выходя из своего стакана.
- Но ведь мы учились ходить по битым стёклам, забыл? - отпарировал я, приняв его высказывание за шутку.
- Нет, - серьёзно сказал Сергей. - По таким - не учились.
Моя позиция была впереди, слева от двери. Справа стоял Цепеш, за нами занимали свои позиции остальные. Волот, безоружный, стоял позади всех.
- Поехали, - коротко скомандовал командир.
Дверь открылась легко. Прямо напротив входа, на полу сидел худощавый паренёк, лет семнадцати. Его кожа, казалось, настолько просвечивает, что видна каждая прожилка; в широко распахнутых зелёных глазах читалось немое изумление. Здесь должен был появиться его друг, ищущий дозу, мать, оторвавшаяся от бутылки и решившая хоть раз в год повоспитывать сына, молоденькая девушка, которую он всего месяц назад пристрастил к курению травки, и, наконец, решившаяся попробовать дурь посерьёзней, участковый, которому бабки уже целый месяц рассказывает о наркоманах, живущих в подвале, но точно не вооружённые пистолетами бойцы в чёрных масках, в чёрной же форме, решительно наводящие на него оружие. Наши с Цепешем выстрелы прозвучали одновременно. Я не знаю, что чувствовал в тот момент мой соратник. Я же не чувствовал ничего. Таракана прихлопывают с омерзением, надоедливую муху - с раздражением, а с таким чувством выключают телевизор после просмотра очередного блокбастера. Нажал на кнопку - экран погас. Надавил на курок - его голова легко откинулась назад, глаза закатились... За все мои прожитые годы у меня родилась одна любопытная теория: я думаю, что большинство людей не обладают душой, они - не более чем пустые тела, куски мяса, оболочки, роботы, существующие просто для численности. Настоящие же люди - великие учёные, изобретатели, полководцы, воины, поэты, философы, исследователи, волей своей сумевшие преодолеть самих себя, ставшие чем - то большим, чем человек - вот обладающие душой существа, сверхлюди, высшая точка эволюции. Так я и считаю до сих пор. Презрение к низшим - великолепный оплот для самовозвышения.
Оставив бездыханное тело наркомана, мы двинулись дальше, вперёд по коридору. Через несколько секунд мы увидели дверь, обитую звукоизоляционным материалом; тем не менее, за дверью слышалась громкая музыка в стиле техно, исполняемая неким неизвестным нам ди-джеем.
"Тем лучше, - подумалось мне, - на улице не услышат выстрелов". Мы с Цепешем встали по бокам двери. Казак, сжимая в руке свой пистолет, быстро рванул дверь на себя. Я тут же залетел внутрь, и моим глазам предстала удивительная картина: посреди небольшого помещения стоял стол, единственный предмет мебели здесь, на столе лежала голая ниже пояса девушка. Её глаза были закрыты, казалось, она спала, и даже чему - то улыбалась во сне. Между её ног, в пол оборота к нам, пристроился молодой человек, лет двадцати: его бёдра ритмично раскачивались взад - вперёд, а во взгляде, устремлённом на меня, читалось неземное удовольствие.
Всё это я осознал за несколько мгновений. На мысли времени не было, его едва хватало на действия. Я выстрелил ему в голову, что, впрочем, не изменило выражения его глаз. С дыркой во лбу, преисполненный наркотического счастья, он свалился под стол.
По бокам, около стен, сидели ещё наркоманы: видимо, сегодня они приняли транквилизатор, а не будоражащий наркотик, так как выглядели вялыми и сонными. С ними быстро покончили остальные зарвавшиеся соратники. Я же в упор смотрел на человека, стоящего у правой стены. Он выглядел вполне адекватно, если, конечно, не считать выражения ужаса в глазах и дрожи во всём теле.
Одет он был довольно просто - в майку и джинсы, через плечо была перекинута барсетка.
Рядом со мной стал Волот, насмешливо глядя на человека.
- Распространители никогда не употребляют сами, верно? - спросил он.
Внезапно красная пелена упала на мои глаза. В жилах я почувствовал силу - древнюю, как мир, могучую и первобытную. Я услышал свой крик - нет не мой, а того существа, что завладело моим телом - звериный вопль, леденящий души, потряс своды наркопритона. Как во сне, наблюдая своё тело со стороны, я увидел, как метнулся к наркодиллеру. Мои пальцы, что в тот момент я ощущал когтями Зверя, легко вошли в плоть врага: я разорвал его мягкое горло, и наслаждался запахом крови, и упивался своей силой, своим безумием, своей яростью...
За это меня и прозвали Ярый. Не знаю, быть может, это какое - то психическое отклонение, а быть может, это и правда сила Предков, струящаяся в моя душу из глубины веков, как говорил Волот - не знаю.
Но, читая в детстве о кельтских и германских берсерках, я всегда хотел стать таким, как они - свирепым, яростным, неуязвимым. Что удивительно, моё желание сбылось, я стал берсерком. В припадке боевого безумия ускорялось моё восприятие, то есть мир замедлялся, становился ленивым и сонным, и лишь я был в нём быстр и бодр. Я был Зверем, вольным и одиноким охотником, хищником первозданной природы. Моя сила увеличивалась во много раз, моё сознание, отделившееся от тела, била одна мысль: уничтожить, уничтожить, уничтожить... И я уничтожал.
- Ярый... - словно из глубокого туннеля, позвал меня чей - то голос.
- Ярый! - голос стал громче, отозвавшись в моих ушах звоном громадного колокола.
- Ярый!!! - что есть силы, ударил меня голос, словно хлыстом, разрывая реальность пополам, и я почувствовал, как падаю вниз, в глубокую пропасть...
Глава 3
Вспоминая и анализирую события того вечера, я с удивлением замечаю, что реакция была несколько иной, чем та, на которую рассчитывал наш лидер. Вероятно, он желал увидеть в нас силу и гнев воинов, готовых с энтузиазмом взяться за новое и новое дело, подобное этому, но Волот просчитался. Да, был энтузиазм, да, был гнев, но это было скорее увлечение новым занятием, дававшим почувствовать себя сильным и смелым, чем настоящая вера в справедливость действий. Впрочем, я действительно верю в правильность содеянного, но за остальных ручаться не буду. Но возможно, я и заблуждаюсь.
После того, как я потерял сознание в том притоне, меня подняли из лужи крови наркодиллера и отнесли наверх. Там я уже начал приходить в себя, но бежать всё ещё не мог. Меня подхватил могучий Тур, и, взвалив себе на спину, побежал в условленном направлении. Он принёс меня к себе домой, раздел, заставил помыться, а затем я лёг на кровать, и забылся в долгом и глубоком сне.
Наутро мы смотрели выпуск новостей, где, в рубрике под названием "Криминальная хроника", упомянули и наш случай. Ведущий с удивлением говорил, что группа неизвестных расправилась с притоном наркоманов, растерзав одного особо жестоким способом. После этого проводили опрос жильцов дома, которые, оказывается, знали об этом притоне. "Так им и надо! - гневно потрясая сухими кулачками, сказала какая - то старушка. - Давно бы так, а то поразводять притонов, понаплодять наркоманов, а потом живи среди всего! А у меня ж внуки растуть!..". Волот потом с улыбкой сказал, что народ оказался мудрее, чем он думал.
Раз за разом вылазки стали происходить всё чаще и чаще. В народе нас прозвали "Чистильщиками"; заголовки газет то и дело пестрели статьями о наших действиях, а в жёлтой прессе, время от времени, появлялись заголовки типа: "Интервью с "Чистильщиками"", или "Лидер "Чистильщиков" изливает душу", хотя никому и никогда интервью мы не давали, а Волот ни перед кем изливать душу и подавно не собирался.
Что же касалось милиции, то они рьяно взялись за наши поиски, специально устраивая засады из спецназа, замаскированные под сутенёрские "хаты", или иные объекты, на которые мы могли быть нацелены.
Однако тут нам сослужил службу Гном: его интуиция подвела в то время нас лишь однажды, когда мы напали на след одного из "порнобаронов". И вот, достигнув, наконец, цели, нас встретила бригада ОМОНа в одной из квартир столичных домов.
Вероятно, они думали застать нас врасплох, однако нам удалось отбиться, лишь Дуб был ранен в плечо, но, казалось, вовсе не замечал ранения.
Тогда нам удалось уйти, и с тех пор мы с ещё большей тщательностью планировали все операции, стараясь учесть все возможные варианты событий.
Наступил 2010 год. Наш военно - патриотический клуб стал широко известен в стране и за рубежом, нас приглашали на соревнования в различные страны. Такая известность была хорошим прикрытием нашей деятельности; никто и подумать не мог, что кучка спортсменов способна противостоять всей столичной преступности.
23 октября мы находились в Польше, на соревнованиях по пулевой стрельбе. Нашими соперниками были два Варшавских клуба: "Звезда" и "Партизан". Соревнования должны были длиться три дня, и это был первый. Удачно отстрелявшись, мы пошли в гостиницу.
Телевизор был лишь в нашем с Волотом и Лисом номере. Нам было интересно, что твориться сейчас в мире, и Лис включил канал "EuroNews"... Там показывали мою улицу. Люди, лежащие на тротуаре, казались спящими. Не было крови, не было раненых: они как будто уснули, уснули прямо на улице, в машинах, на садовых скамейках... Просто прилегли ненадолго...
Диктор говорила на польском, но смысл сказанного я уловил.
Страны, не входящие в блок НАТО, подверглись нападению. Над городами был распылён специальный умерщвляющий газ... Диктор назвала такой способ убийства гуманным - ведь горожане умирали во сне.
Америка начала военную экспансию.
Сказать, что мы были поражены - значит, ничего не сказать. Мы были раздавлены, полностью лишены боевого духа. Новость о том, что наша страна проиграла, так и не вступив в бой, новость о том, что наш народ уничтожен, втоптала в грязь всю нашу гордость, всю нашу волю, нас самих.
Волот и Лис казались постаревшими лет на тридцать. Наверное, в тот роковой момент я выглядел точно также.
Внезапно у меня промелькнула мысль, что больше я никогда не увижу милой белорусской девушки, приветливо улыбнувшейся мне на улице, не увижу радостно смеющейся и резвящейся детворы, не увижу старушки, с кряхтеньем поднимающейся по ступенькам...
И мне стало страшно. Очень страшно.
В номер зашёл Казак, как всегда чему - то улыбающийся: увидев наши лица, он тут же посерьёзнел.
- Что случилось?
- Зови всех сюда, - сиплым голосом ответил Волот. И Казак подчинился.
Уже через минуту все были здесь. Волот рассказал им о нападении на Беларусь, о гибели жителей... Больше ни разу я не видел соратников такими раздавленными. Все мы были убиты в тот вечер, но уже через два месяца нам предстояло родиться вновь.
- Значит так, - начал Волот. - Сейчас наша задача - тихо уйти отсюда, дойти до границы. Я сильно сомневаюсь, что газ был применён просто так - скорее всего, дома, оставшиеся целыми, будут заселяться американцами. Мы должны как можно быстрее попасть на Родину, и противостоять засилью янки на наши земли. Все согласны?
- Да, - ответил за всех Волк.
- Меня не удивил тот факт, что врагам удалось так легко распылить свой газ - предатели есть всегда и везде, а сейчас их оказалось особенно много... Чёрт возьми, как мне противна одна мысль об этих тварях, продающих свою душу врагу, об этих тварях, что якобы на законных основаниях победителей скоро полезут на нашу землю! Что мы сделаем с врагами?!
- Убьём!!!
- Да! Пусть мы умрём сами, пусть о нас никто не вспомнит, но мы отплатим! Смерть нашего народа должна быть отомщена!!!
Теперь я видел вокруг не лица людей, потерявших свой народ, не глаза зверей, загнанных в угол, но лица мстителей - сильных, безжалостных, решительных, в чьих глазах огненным штормом бурлит испепеляющая всё и вся ярость.
Через десять минут, взяв с собой всё необходимое, мы вышли из гостиницы и направились на восток - к границе наших земель, одна из которых - та, по которой мы шли - вдруг стала чужой и враждебной, а другая, по ту сторону границы, далёкой и потерянной для своего народа. Но не для нас.
Прошло полтора месяца, прежде чем мы дошли до границы. Добирались мы преимущественно лесами - Партизан каждый день находил пропитание, ведь лес был для него родной стихией. Однако, к концу пути, мы всё равно сильно похудели и осунулись: щёки Лиса, обычно пухлые и румяные, теперь ввалились внутрь, и теперь его лицо и впрямь чем - то походило на лисью мордашку.
Но, несмотря на все трудности, несмотря на нестерпимую вонь от тел (за полтора месяца мы помылись лишь дважды - в реке), несмотря на обилие вшей и блох, никто не потерял боевого запала. Мы двигались вперёд с удивительным упорством - такому упорству могли бы позавидовать океанские волны, тысячи лет пытающиеся разбить стоящие на берегу скалы.