Старик Константин : другие произведения.

Судьбоносный. Глава 1 - Уголёк

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    Продолжение "Земель жжёного янтаря". После революции в Городе жизнь странным образом находит новое русло и устаканивается. Окружающих, даже самых активных сторонников перемен, охватывает необычное безразличие к происходящему. После принятия нескольких реформ и компромиссных решений ничего не поменялось, и Макс понимает, что самое главное, сама суть революции позабылась, превратилась в красивую сказку. Тогда он пытается сам разобраться в происходящем...
   Я шёл по коридору достаточно долго, чтобы догадаться о его бесконечности. Тусклые цвета утомляли убийственной монотонностью: синий кирпич, коричневая плитка с ребристой поверхностью, приятной для ног, и потолок. Или не потолок. Не знаю, вот посмотришь вверх, а там сплошь чёрное пятно.
  
   В коридоре было прохладно, но сухо, слишком сухо. Воздух сушил кожу, я иногда кашлял, подметив, что привкус после кашля на языке как от соды. Единственным развлечением в этом месте были картины на стенах, встречающиеся каждые семь-восемь шагов по правую руку и раза в три реже – по левую. Зато там вместо недостающих картин иногда встречались окна, заливавшие часть коридора нестерпимым для глаз белым светом. Я старался пробежать такие участки побыстрее, закрывая глаза: чудилось, что пол вскипал от ослепительного света, а воздух слоился...
  
   Но обычное освещение угнетало всеохватывающей меланхолией. Тусклые светильники, отбрасывавшие на картины неуместный скучный свет цвета морской волны, годились разве что для склонных к суициду мечтателей. Я не мог разглядеть картины как следует, потому что их уродовали синие блики, делая из благородных лиц каких-то важных людей просто измождённых рабочих, или мертвецов. Чутьё подсказывало, что не стоит останавливаться, нужно идти дальше, поэтому эстетического наслаждения я не получил ни на грамм, а вот бесценное ощущение погони и страха беспокоили и под конец даже бесили.
  
   Что-то гнало вперёд. Чем дальше я уходил, тем сильнее в груди щемило, появился необоснованный страх даже. Я оглянулся: галерея, как положено, уходила вдаль, скрывая в синей дымке, совсем далеко, пройденный мной путь. Картины, картины, повсюду картины. Никто не торопил, но я совершенно не хотел останавливаться, пока взгляд вдруг не упал на что-то совсем странное.
  
   На картине было нарисовано небо, окрашенное в цвет заката. Вверх вилось серое полотно, сужаясь у верхнего края картины в тонкую нить, как дорога вдаль. Внизу эта нить и выглядела как дорога: по ней шли десятки каких-то странных персонажей. Там были волки, люди, медведи, тигр, но все до одного прозрачны, только обведены по контурам. Вся соль в том что картина... жила своей жизнью. Из-под нижней рамки на серый путь выползали сначала головы, потом и туловища новых существ, а прежние в том же темпе поднимались вверх, чтобы не создавать пробок.
  
   – Ого-го, – выдохнул я, поражённый здешним искусством. Красота ведь!
  
   Но картина меня услышала. Всё нарисованное на ней разом вздрогнуло и повернулось лицами и мордами ко мне, безучастному зрителю. Я опешил, всматриваясь в безжизненные их глаза, но шок пришёл тогда, когда какой-то старик, тыча в меня пальцем, не прошипел: «Чужак!». Весь люд и всякий нарисованный зверь – все заволновались, зашушукались. «Чужак! Чужак» – шептались друг с другом. Я наклонился к картине, желая рассмотреть получше тех, кто почти ушёл в небо, но старик взмахнул своим посохом и... представляете, да? – ударил по щеке. Щека онемела. Я касался к ней и чувствовал её пальцами, но кожа на щеке не чувствовала прикосновений.
  
   – Ой, – вырвалось, признаться, с обидой. – За что?
  
   – Чужак! – крикнул в ухо мне старик и пожелал вылезти из картины. Даже, к моему невероятному удивлению, был успешен в своей задумке: первым из холста вылупился посох, уцепившись изогнутым краем за раму, потом рука, карабкаясь по посоху, извлекла за собой из нарисованного пространства и туловище старика вместе с головой, а дальше я ждать не собирался...
  
   Картины мелькали перед глазами, и в каждой чудилась бездна, прорубь во тьму, ужасную тем, что в ней жило нечто. Свет в коридоре превращался в отчаянно-синий, цвет бездонной глубины, он мрачнел, холод клубами стелился по полу, как бы наждачкой счёсывая кожу. Страх пытался сковать мышцы, но я, почувствовав наступающее оцепенение, лишь прибавил в скорости.
  
   С полотнищ сползали изображённые на них персонажи, отклеивались, сыпались на пол, вяло извиваясь. Изредка озираясь, я смог различить, как два рыцаря в шлемах, но без лат, в рваном тряпье, дрались за ржавый кусок железа, бывший, по всей видимости, мечом; ещё стайка птиц боролась за место на плече у обмякшего, сползшего по стене пирата. Персонажи продолжали жить своей жизнью, точнее, болезненной жизненной искрой, вдунутой чьим-то больным вдохновением.
  
   Но не всё было так гладко. Я рассмотрел впереди... тупик в виде огромной, на весь коридор, картины с лошадью. Страшной, неуклюжей, с неестественной головой, впрочем, скрытой обилием слоёв чёрной краски, изображавших мрак. И она не отставала от своих товарищей по картинам, вздрогнув и сойдя с холста. Тяжёлый удар копыта раскрошил плитку, громоподобный звук пробрал меня и ускакал эхом дальше по коридору. Убегать некуда. Пространство кишит этим...
  
   Из одной картины, напротив которой я остановился, что-то высунулось, но боковое зрение не могло разобрать, что именно. Попытки повернуть голову ни к чему не привели: взгляд был прикован к монструозной животине. Нечто из картины ухватило за шиворот и уволокло за собой. Тьма, тишина, молчание. Потом щелчок, кровь ударила в голову...
  
   В пустоте гулял сквозняк, хлопая занавесками из другого, соседнего мира, тоже меня никак не касавшегося. Ветер накатывал сплошным холодным потоком, замирал, и удирал прочь, завывая, как побитая собака. Он дразнился, он плясал вокруг меня, дурманил свежестью, пока в нос не ударил запах мяты и тонкие иголочки не вонзились сквозь волосы в голову.
  
   Что тут творилось! Невидимые шаманы вертелись с бубнами, тимпанами, скалясь в пустоту, хрустальная листва, взметённая вихрем, откликалась сотнями перезвонов, тресков, обдавая стеклянной пылью лицо. Поднимались и падали сверху тучи бесцветного песка. Я ни секунды не сомневался, что всё именно так, хотя не видел решительно ничего из вышеназванного. Просто откуда-то знал: да, это песок, а в темноте – шаманы и листья.
  
   Почувствовал, как треснула кожа, с ужасом оттянул ворот рубашки: красная борозда действительно рассекла грудь. Но этим злой рок не ограничился. Из раны прямо на глазах вынырнули красные шёлковые ниточки. Они проворно прошивали меня насквозь, резали одежду, двигаясь к горлу, к животу, разрисовывая кожу кровавым узором.
  
   – А-а-а, спасайте! – пытался кричать, но звук не нашёл стен, чтобы отразиться и вернуться ко мне эхом. По лбу катились крупные капли пота, застилая глаза, что, впрочем, не очень мешало представлять происходящее.
  
   – Думаешь, там будет лучше? – спросил незнакомый голос.
  
   – Там будет лучше, – неуверенным эхом ответил второй.
  
   Я не чувствовал боли. Одна из ниточек правдоподобно ожила, потянулась к моему лицу трепещущим червём. Хотелось ударить по нему под самое основание, но руки не слушались меня, ноги не повиновались. Червь разросся в три таких же, и те сделали то же самое, пока не вырос целый червивый клубок. Когда оно перестало разрастаться, каждый червяк зарос тончайшими бархатными листиками, похожими на фиолетовый базилик, а на концах червяков распустились цветы. Они раскручивали остренькие лепестки на цветах по спирали, разбрызгивая кровавый бисер.
  
   Да, чёрт побери, из моей груди вырос целый куст кровавых цветов и тыкался в лицо, вы не ослышались! Сердце не стучало больше, кончики пальцев онемели. Горло сдавливалось теми нитками, они словно упаковывали меня в сеточку для ливерной колбасы. Каждую секунду мозг в панике чеканил вопрос «что происходит?», и каждую секунду я страдал, потому что не мог предположить ничего, ничего положительного. Страх перед болью лишил способности размышлять, вынудив лишь слушать и ждать, когда эти нити разорвут меня в клочья и каково это – прочувствовать боль напоследок?
  
   Когда именно всё преобразилось и откуда взялся холст с наброском, уголёк в моей руке и неразборчивый шёпот за спиной, само собой, я тоже не знал. Запах мяты исчез, оставив на кончике языка солоноватый привкус. Теперь я стоял в каменном зале, но не мог хорошенько его рассмотреть. Он казался очень знакомым.
  
   – Что же ты. Не рисуешь. Рисуй, – слова выговаривались с громадными паузами. Я повернул голову туда, откуда слышался шёпот, и увидел... лису. Шерсть чёрной смолью растекалась по каменному полу, оставляя как бы копоть. Я почти удивился, в памяти тут же возник разговор с волками. Меня и тогда совсем не устраивало, что всякая тварь умеет разговаривать, а теперь я был возмущён.
  
   – Рисовать? Что? И с чего это?
  
   – Рисуй, – властным голосом повторила лиса.
  
   Я не знал, как буду рисовать, не умея рисовать, но в такой обстановке думать о мелочах не очень хотелось. Оставалось покорно наклониться к холсту и сделать вид, что я пытался, но, как только уголёк коснулся белого полотна, пальцы, дрогнув, сами стали выводить линии. Инструмент шуршал, иногда поскрипывал, виртуозно обрисовывая фрагмент в самом центре холста.
  
   Увлекательное занятие. Я не заметил, как проникся процессом сотворения картины, и, бросая беглые взгляды на панораму перед собой, добавлял новые штрихи, потом оценивал их, откидывая голову назад. Мало-помалу набросок превращался в полноценную чёрно-белую картину. Там был изображён просторный каменный зал, факелы на стенах, а не множество привычных глазу свеч, и рядами стояли столы, переделанные под кровати. На всех не хватало, кто-то лежал на подстилке на полу. Я, выйдя из внезапного художественного порыва, присмотрелся и понял, что рисовал с натуры. Уголёк выпал из рук...
  
   Люди. Они лежали в постелях, лежали на полу на подстилках, разбросанные как попало. Кто-то сидел на кровати и раскачивался, взявшись за голову, двое сидели на полу, вытянув ноги. Человек с перевязанной головой стоял на коленях, локтями упёршись в кровать, и что-то бубнил под нос. Он был ко мне ближе всех. Я сделал робкий шаг вперёд. Ничего страшного не произошло. Тогда я увереннее подошёл к перевязанному и прислушался.
  
   «...Скоро померкнет свет и истлеет слава земная, причина наших бед; преет тело, страдая, но в надежде живо будет оно. Верю, тело уже спасено, лишь протяни руку, жаждет кто; воду жизни пить даром чтоб, нужно только ждать и верить, ждать столько, сколько кто умеет. Не оставлен тот, кто верит, нет такого, чтобы погасло то, что греет; нет сейчас, не было и прежде, а лучи нашего солнца гаснут только после надежды...»
  
   Я бы посмотрел ему в глаза, но они закрыты, а на грязно-жёлтых от гноя повязках слезами проторено две тёмно-серых дорожки. Тогда я пошёл к другой кровати, но сидевшие на полу переполошились, тыча в меня пальцем.
  
   – Опять массовые галлюцинации, пока только у двоих, – зазвенел чей-то взволнованный голос. Те больные, которые были в состоянии поднять головы, тоже увидели меня.
  
   – Не бывает выборочных массовых галлюцинаций! Они у всех больных! – кричали из другой комнаты. Двоих самых буйных пришлось угомонить и связать подоспевшему персоналу, но они продолжали пучить глаза и мычать в мою сторону. Я отвернулся и увидел первого знакомого: он смотрел на меня в упор, не говоря ни слова. Не перевязана у него была только область правого глаза, но и туда уже добирались подозрительные коричневые пятна. Бедняга молча протянул ко мне руки.
  
   Я подошёл к его кровати и снова опустился на пол. Больной прошептал:
  
   – Я знал! Я верил, – и всхлипнул. Через две минуты его закутают в тряпьё и унесут, а на его место принесут другого, не обращая на меня никакого внимания. Я отпрянул от кроватей в сильном волнении. Этот пронзительный взгляд голубого глаза очень некстати засел в голове.
  
   Между рядами сновали люди в повязках, тряпках или одежде, намотанной на голову, с деревянными подносами. Изредка мелькал важный человек в расшитом тёмно-зелёном камзоле. Я стал понимать, что время идёт как-то иначе. Из людей на кроватях жизнь иссякала сразу, на глазах. Они высыхали или загнивали, сначала суетясь и крича, потом скисая, обмякнув, укрываясь покрывалами. Чем хуже они выглядели, тем сильнее кутались, а в конце их закутывали с головой уже другие, и выносили поспешно.
  
   Людей в зале стало слишком много. Буквально на секунду их в зале оказались целые горы. Подгадав момент, странная лиса – а я и не знал, что она до сих пор была тут – подозвала к себе и приказала снова рисовать. Дрожащей рукой я взял оброненный уголёк, подошёл к холсту... Я ненавидел и холст, и уголёк, и себя за нарисованную картину, но продолжал рисовать.
  
   Спустя какое-то время я понял, что изображённое на картине более не соответствует действительности: передо мной пустой каменный зал, оставленный в беспорядке, с перевёрнутыми кроватями и горами сгнившего тряпья, а на холсте нарисовано некое существо ростом с меня, если так прикинуть, и от него к каждому из многочисленных больных в переполненном лазарете тянется ниточка. Вокруг головы собакоподобного животного роятся мухи, а из пасти будто зловонное ядовитое облако вылетает при каждом выдохе.
  
   – Волей случая ты – первый гость наш, Макс. Хотя мне люди чужды, и чужды всему нашему миру, других средств не осталось. Хочешь узнать, что произошло в Ратуше?
   Металлический звон в голове разрывал мысли, они роились какими-то вздорными кусками образов, слов... Скрип, звон, по глазам полоснул свет, мороз тронул щеки. Я проснулся и почувствовал, что сжимаю в руке уголёк.
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"