Аннотация: Hikaru no Go. Персонажи: Акира, Хикару, мелькают Сай и Тойя-старший. Ангст, романс, приключения, драма Предупреждения: АУ, пост-канон (ребятам года по 23), смерть персонажа, условный ХЭ Спасибо Naraniel за редактирование авторского произвола.
Странная печаль иногда возвращалась с облетающими вишневыми лепестками или желтым пожаром осенней листвы. Возвращалась все реже и реже с течением времени. Время, оно ведь почти все может вылечить. Почти. Оно заносит песком города и стирает из памяти людской прошедшие разлуки. Оно почти всемогуще, но только почти, и это было самой страшной тайной мироздания. То, что время можно преодолеть, пусть и ненадолго, пусть ценой невероятных усилий, но это возможно.
И тогда души, стоящие по разные стороны пропасти времени, могут встретиться.
Встретиться и... быть может, это была любовь. Быть может, просто очень сильная дружба. Быть может, этому можно было дать тысячи названий, от которых не поменялась бы суть.
Это - было.
Одно имя.
Один голос.
Одно го.
Он никогда не думал, что первым уйдет Сай. Наоборот, что для бессмертного, вечного призрака одна короткая жизнь одного человеческого существа? Онрё тысячелетиями скитаются по миру людей, так что для них время? Но даже и это было больно и горько. А уж потерять его...
Нить бытия прервалась. Вот только вправду ли для Сая это было так уж плохо? И для него.
Эти мысли стали приходить гораздо позже, когда он повзрослел и научился думать. Когда он вообще многому научился, а не только го. У него были хорошие учителя - его друзья и близкие, его покойный ныне дедушка, Тойя-сенсей и многие, многие другие, что не позволили ему захлебнуться в собственной вине.
И Сай. Снова, как и до этого. И веер, что всегда сжимали руки, был теперь - спустя годы и два отвоеванных титула - этот веер был антикварным. Настоящий веер. И настоящий гобан, с которого давно уже стерлись застарелые следы крови. А может, их никогда и не было.
И по прошествии всех этих лет все былое казалось сном, просто сном. И все чаще казалось, что Сая никогда и не существовало в действительности. Впрочем, Хикару Хонимбо было достаточно и того, что для него - двенадцатилетнего пацана - Фудзивара-но-Сай был живым. И оставался - в его го, в его памяти и в его сердце.
Детская любовь, наивная и светлая, больше похожая на восхищение учителем и другом, чем на что-то большее.
Детская любовь, оставившая после себя светлый муар печали и солнечный привкус солоноватых слез. Слез, которые несли очищение и новую надежду.
***
А с ним все было иначе - ярче, спокойнее и вернее. И неизменная прическа-каре, оттеняющая безумное спокойствие взгляда - она была другой и все же той же, и все еще слишком тонкая шея, и все еще слишком плотно сжатые губы - словно в вечном раздражении. И все то же выражение "играйтолькосомнойятебяпобью" в морской глубине острого взгляда. И по-прежнему клинками скрещиваются камни на гобане. И по-прежнему неразрывно связаны судьбы.
Ярче. Вспышкой молнии в грозовую ночь - понимание, от которого никуда не деться. И они уже не дети, давно не дети, чтобы можно было позволить себе не осознавать этих ощущений почти свихнувшегося тела. Пусть молчаливо, пусть невозможно - но мир обретал иные краски, превращаясь в абстракцию Дали: непонятную, волнующую, жуткую местами, но такую стройную, логичную и выверенную до мелочей. И больше не было сторон - словно го стало одноцветным, таким, в какое так часто с того первого раза играли они друг с другом.
Спокойнее. Потому что больше не было взрывов и резких виражей. Потому что слишком многое заставляло их становиться почти полными противоположностями друг с другом, а война велась только на черно-белом поле девятнадцать на девятнадцать, за которым все было иначе. На нем, на этом поле, малейшая эмоция могла стоить жизни, пусть и не в прямом смысле. И когда они играли, они оставались спокойными. И это отражалось на их взаимоотношениях, давно уже ставших ровной, сдержанной дружбой соперников.
Да и юношеского пыла не было, он исчез, смятенный ураганом по имени Фудзивара-но-Сай.
Его личный ветер перемен.
Вернее. Потому что в отличие от Сая, Тоя Акира был живым, и прикосновение к нему не трогало воздух. И можно было оставаться рядом, препираясь из-за очередного хода, споря по пустякам и перешучиваясь шепотом на скучных конференциях. Они оба давно уже стали сенсеями, давно - еще когда выиграли первые титулы и удержали их. А до того было страшно, и каждая серьезная игра заставляла дрожать руки так, что не удержать было камней. А раньше был взгляд, внимательный и серьезный, и тысячи игр - чтобы преодолеть. Игр, которые не помогли. И был вызов, вызов на полном серьезе - за титул, который был дороже всего, за титул Хонимбо. И проигрыш был бы подобен смерти, конечной и неотвратимой, и не было иного выхода кроме победы.
Тогда - он помнил так хорошо - он победил. И Сай был рядом с ним, словно они снова сидели в том самом, первом в жизни, салоне го, и им с Акирой снова было по двенадцать лет.
Акира прошел с ним через все, и чувства были всегда, со временем став просто жизнью. Той, что не замечаешь. Часто ли замечаешь воздух, которым дышишь? Воду, которую пьешь? Лишь тогда, когда их больше нет в твоей жизни, но и жить тебе тогда остается уже недолго. Ведь без них нельзя выжить.
Сай никогда не был для него воздухом или водой. Это понимание пришло со временем.
Акира... Без Акиры он вряд ли смог бы протянуть слишком долго. Понимание этого тоже пришло потом.
Потом, когда в один далеко не прекрасный день он увидел, как хватают его друга, заталкивая в какую-то незнакомую машину. Потом, когда, не раздумывая, кинулся на помощь. Потом, когда потерял сознание от сильного удара чем-то тяжелым, от которого голова словно взорвалась и разлетелась на мелкие кусочки.
Потом. Потом. Потом.
***
- Да какого черта?!
Держаться за кровоточащий затылок, ощущая боль от каждого движения головой - явное сотрясение. В тесной комнатке все плывет перед глазами, но осторожные руки друга-соперника прижимают к ране оторванный зубами край рукава - почти подвиг для аккуратиста Акиры. Хикару закрывает глаза и старается прийти в себя, понимая, что у них нет времени на долгие вопросы и колебания. И уж точно его нет на то, чтобы вот так кружилась голова - только непонятно отчего: то ли от боли, то ли от осторожных пальцев, прижимающих тряпку к ране.
- Нас похитили. Лежи. Тебе нельзя двигаться.
- Черт, я знаю, что нас похитили! Как такое, к чертям, могло произойти?! Куда смотрела охрана института?!
- Синдо, успокойся.
В этом полулежащем молодом человеке в потрепанных джинсах и окровавленной ветровке сложно было узнать того мальчика, который когда-то выиграл у него первую в своей жизни партию в го. Но порывистость и резкость никуда не ушли, просто спрятались поглубже, отполированные лоском телекамер и светских приемов. Акира любил эту порывистость, эту страстность его натуры, которую невозможно было вытравить, изменить или сломать. То, что помогало жить дальше при любых обстоятельствах. То, без чего было просто неинтересно жить.
Хикару - и его го, полное противоречий, красоту которых никто не замечал до самой последней секунды. Продуманная взвешенность того, что все вокруг считали ошибкой.
Акира знал: Хикару никогда не ошибается.
Акра знал: никогда нельзя недооценивать Хикару, играющего прежде всего на инстинктах
А еще Акира знал: сейчас им нужно успокоиться и не делать глупостей. Потому что похищали только его, а забрали и Хикару. И это значило только одно: кто-то из них был лишним, а это могло очень плохо кончиться для одного из них. Для Хикару.
Акира не хотел терять это чудо природы. Потому что это было его персональное чудо - только его.
- Акира, - они давным-давно называли друг друга по именам, не видя в этом ничего необычного. Наверное, об их дружбе ходили и слухи и легенды, Акира краем уха слышал некоторые из них. - Акира, слушай. Отсюда надо выбираться. Где мы? Ты запомнил дорогу?
- Нет. Мне глаза закрыли. А ты валялся без сознания. И технику всю у нас забрали.
- Проклятье. Нужно осмотреть комнату...
- Лежи. Тебе нельзя вставать. С сотрясением нельзя ходить.
- Нифига у меня не сотрясение! Просто пустяковая рана, кожа содрана.
- Синдо...
- Гррррр!
Переспорить друга было невозможно, даже сейчас, когда им было по двадцать-три, и Хикару давно уже не был тем гиперактивным комком энергии, самонаводящейся ракетой летя по заданному вектору. И плевать на последствия. Сейчас, когда друг рвал и метал, осматривая небольшую комнатку без окон и с одной-единственной запертой дверью, когда начал проходить шок от похищения - именно сейчас пришел страх. Отчаянный страх, безумный, скручивающий все внутри в тугой, леденящий комок нервов. Страх - за него, за это светлое создание с печалью в глубине таких невероятных, таких сводящих с ума зеленых глаз. Страх - потерять, потерять навсегда. Потому что...
А вот додумывать мысль Акира не стал. Ни к чему это было сейчас, когда думать стоило совсем о другом. К примеру о том, чтобы заставить Хикару лечь на единственный футон, занимавший почти всю комнату. О том, чем бы перевязать его голову, чтобы остановить кровотечение. О том, как выбраться отсюда, не потеряв ни одной жизни - ни своей, ни Хикару.
***
- Ты смотри, какие голубки...
- Да ладно. Главное, что нам со вторым делать? Может, его сразу того, а, босс?
- Вы, дебилы, что, не узнаете?! Нам же удача привалила - закачаешься! Это ж сам Хонимбо!
- Босс, но ведь вопрос не в вашем восторге... ай!
- Еще одно слово в том же духе, и вы трупами станете. Впрочем, в чем-то вы правы. Поговорим с нашими гостями.
Когда дверь открылась, Акире кое-как удалось уговорить разошедшегося друга хотя бы присесть, так что теперь он бинтовал его голову рукавами собственной рубашки, оторванными на бинты. Синдо пытался протестовать, но Тоя резко осадил его, непререкаемым тоном заявив, что рубашка - его и что с ней делать, тоже только его, Акиры, дело. Принять резонность слов друга стоило труда, но и это оказалось возможным. Но когда скрипнула дверь, когда скрежетнул отпираемый замок, первой реакцией обоих парней была защита - другого. В итоге, столкнувшись лбами, парни замерли, и лишь рука Тойи, поддерживающая плечи Хикару, выдавала его напряжение.
В комнатку вошли двое, еще двое остались за дверью.
"Безнадежно", - мелькнула мысль, и ее отражение прочитал он в резком выдохе друга. А Хикару словно расслабился, замирая и с легким прищуром глядя на вошедших. И первым нарушил молчание именно он, резко и немного вызывающе.
- И что теперь? Убьете?
- Ну что вы, господин Хонимбо, - легкая ирония плохо сочеталась с искренним уважением, но тем не менее говорящий умудрился их сочетать каким-то образом. Акира смотрел. Акира думал. Акира анализировал и накапливал статистический материал, как часто делал это во время игр. В импровизации он был не слишком силен, оставляя это специалисту. Синдо был превосходен в импровизации. Да и изворачиваться он умел, как никто другой. Взять хотя бы тот факт, что друг до сих пор не рассказал Тойе, ни старшему, ни младшему - о Сае, не смотря даже на обещание. А главарь продолжал, ни мало не смущаясь под сверкающе-гневным взглядом изумрудных глаз. - Что вы, мы не убьем ни вас, ни господина Мэйдзина. По крайней мере, сразу. А при выполнении некоторых условий, вообще не убьем.
- Ну конечно, - язвительность в голосе граничила с откровенным вызовом. Мужчины в масках явно переглянулись.
- Первоначально планировалось похитить только господина Мэйдзина и не показываться ему на глаза. И все прошло бы гладко, но вы решили вмешаться. Зачем, кстати?
- Не ваше дело.
- Разумеется. Однако теперь перед нами стоит дилемма, господа. Вы двое нам не нужны, а у вас, господин Хонимбо, по слухам нет сбережений, достаточных для выкупа вашей бесценной персоны...
- Я заплачу выкуп за обоих, - голос Акиры прозвучал резко и очень решительно, хотя внутри все буквально замерло на тонкой-тонкой струне над пропастью бессильного отчаянья.
- Это, безусловно, меняет дело. Я поверю вашему слову, господин Тоя. По крайней мере, до первой попытки меня обмануть. А теперь, раз уж вы у меня в гостях, я предлагаю вам партию.
- Не думаю, что кому-то из нас захочется сыграть с вами, - ледяное презрение и гордо вскинутая голова. В этом весь Акира, всегда был таким, таким и останется. Никогда не изменится. Как же Синдо любил его - вот такого: гордого, несгибаемого, хоть руки сжаты так сильно, что на плече самого Хикару наверняка останутся синяки.
- Ну, господа, вы ведь знаете: все дело в мотивации, быть может, вас заинтересует игра на выживание? Скажем, за каждый проигрыш я буду отрезать у одного из вас какую-нибудь деталь организма. О, не беспокойтесь, я начну с ног, так что когда вы уплатите выкуп, небольшие раны не помешают вам и дальше играть в го. Я - ваш поклонник и не желаю причинять вам серьезного вреда. Ну, так как? Сейчас отдыхайте, вы устали с дороги. Еду вам принесут. А завтра сыграем со свежими силами.
Когда за ними закрылась дверь, Хикару ударил кулаком по полу, а Акира прикрыл глаза, просчитывая варианты. Варианты перспективами не радовали. Главным было то, что играть придется, и придется проигрывать. Хотя бы иногда. Потому что разозлить похитителей постоянными выигрышами - и они убьют обоих, и возможно, убьют отнюдь не быстро и легко. Акира не хотел видеть, как кто-то причиняет боль его светлячку. Он вообще не хотел видеть, как кому-то причиняют боль, но в отношении Хикару это желание было почти подавляющим.
- Играть будешь ты.
Спокойный, безапелляционный голос Хикару заставил содрогнуться, выныривая из анализа ситуации и планов. Синдо смотрел на него серьезно и сосредоточенно, как смотрел всегда во время игр, и видно было, что он давно уже все просчитал и нашел тот единственный выход, который другим мог показаться ошибкой. Акира знал: Хикару никогда не ошибается, но сейчас...
- Нет. Играть будешь ты. Ты сумеешь сделать выигрыш случайным, а значит, менее опасным для нас обоих.
- Хочешь сказать, что я выигрываю случайно?!
- Тшшш, - Акира невольно улыбнулся этой мальчишеской реакции, и Хикару с готовностью улыбнулся в ответ. Словно трава засияла под солнечными лучами. - Я хочу сказать, что ты делаешь такие ходы, которые могут приниматься за грубые ошибки. Даже профессионалами высочайшего класса типа Огаты-сенсея или моего отца... А этих любителей они точно обведут вокруг пальца. И раззадорят. У нас может появиться шанс.
- Я понял, Акира. Но если я проиграю...
- Ты не проиграешь. Синдо, ты не проиграешь, - в голосе парня звучит такое знакомое, такое родное раздражение, что Хикару не выдерживает: накрывает его ладонь своей, сплетая пальцы.
Не время.
Не место.
Но Хикару откровенно плевать - он уверен, что его поймут и поймут правильно. Потому что иначе и быть не может. Потому что они слишком хорошо знают друг друга, до самых мелочей, до самого нутра знают - всю душу видно в их го, а они слишком много играют друг с другом. И страх Хикару понятен Акире, и желание Акиры понятно Хикару. но до чего же не хочется соглашаться!
- Акира, твоя система игры может сработать гораздо лучше. А твое умение все свести к ничьей, вообще превосходит мое в несколько раз. Мы всегда сможем поменяться.
- Не уверен, что сможем. Я не могу позволить тебе сидеть и ждать, ты натворишь глупостей, за которые поплатимся мы оба. Ты же ненавидишь ждать. И сидеть на одном месте.
- Я вполне могу ждать, когда это необходимо!
- О да! Вспомни хотя бы тот случай на приеме у господина председателя....
- А что такого?! Я что, не могу уже на балкон выйти?!
Язвительно-возмущенная перепалка. Такая обычная. Такая привычная. И еда, принесенная одним из похитителей - одна порция на двоих. Так мало и почти несъедобно, но это не страшно. Главное: промыть рану на затылке Синдо, даже если потом придется сутки сидеть без воды. Видимо, похитители решили не заморачиваться и наказать Хикару за вмешательство. Акира скрипнул зубами. Он все им припомнит.
Потом.
***
Ночь проходит спокойно и странно. Спокойно, потому что их не трогает никто, потому что тишина стоит такая, что от нее, кажется, звенит воздух. Потому что здесь, наверное, слишком хорошая звукоизоляция - видно, не в первый раз место используется для содержания похищенных людей, и будь здесь кто-то один, было бы даже комфортно. Футон удобен, но для двоих он слишком узок, и Акира устраивается рядом, почти что на полу, только голова его лежит на плече Хикару - так удобнее. И Синдо заботливо укрывает одеялом друга, и пытается спорить, но глаза закрываются, и в ушах подозрительно звенит, и вообще напряжение и усталость буквально вырубают, не смотря даже на ситуацию, в которой они оба оказались.
Хикару засыпает быстро, но вот Тойе не спится, и он лежит, слушая размеренное дыхание друга и стараясь не думать о том, что предстоит им завтра, и послезавтра, и, вероятно, еще некоторое время. Слишком велико напряжение. Слишком велико давление. И слишком велик страх. Акира хочет верить, что привыкший к подобным ситуациям Синдо справиться вернее, чем он сам. В конце концов, безвыходные ситуации в игре с более сильными противниками - это конек Синдо. Хотя сейчас ему все реже приходится иметь с подобным дело. Он, обладатель двух титулов, успешно защищающий их уже третий раз. Разве может быть кто-то, сильнее Хикару? Разве что сам Акира. Или отец. Или... Сай.
Мысль о Сае неприятна и болезненна, словно неожиданный укол в самое уязвимое место. Хикару связан с Саем, но до сих пор их взаимоотношения остаются тайной за семью печатями. Акира подозревает: отец что-то знает, но Тойя-старший молчит, никогда не заговаривая об этом при Хикару. И Акира молчит тоже, не спрашивая. Лишь изредка он ловит взгляды отца, полные сочувствия и печали, и взгляды эти обращены к Синдо. Тойя-старший вообще старается как можно больше играть с Хикару, и каждая партия все сложнее и сложнее. Словно бывший Мэйдзин задался целью показать другу своего сына совершенное го. Возможно, так оно и есть. Но когда Акира видит, как они в полном молчании пьют на веранде их старого дома чай, и глаза Хикару задумчивы и печальны, а отец осторожно кладет руку на все еще слишком хрупкое плечо друга, внутри что-то словно переворачивается, и сжимаются кулаки.
Эта тайна не принадлежит ему, и это обидно до прокушенных губ.
Между ним и Хикару всегда стоит тень Сая. Всегда. И это больно.
Сейчас Синдо спит, и во сне его лицо кажется таким юным. Акира видит - в комнате без окон никто не удосужился выключить свет, но это же позволяет прятать лицо на чужом плече и думать о том, как выбраться из этой поганой для них ситуации. И старательно не думать о других вещах. О близости его тела, о ровном стуке сердца под ладонью. О том, что завтра будет утро, и будет игра - самая важная в их карьере профессионалов игра. И может быть, ему, Акире, удастся уговорить похитителей отпустить хотя бы Хикару. Потому что...
Потому что самое главное, чтобы этот свет остался, не погас. Никогда не погас этот теплый, ровный и чистый свет. Акире всегда хотелось, чтобы этот свет сиял лишь для него, но Хикару всегда был светом для слишком многих. Тойя смирился. Смириться было проще, чем пытаться это изменить. Хотя он все равно пытался. Сначала - просто изменить, получив в ответ резкую отповедь и ту ужасную игру в начале старшей школы. Потом - забыть, навсегда забыть об этих зеленых глазах, об этой манере игры и руках, спокойно лежащих на столе. Руках с тонкими пальцами музыканта, так легко и небрежно сжимающими камни...
Сейчас Акира вспоминал. Вспоминал все то, что было между ними. Заезженные до дыр воспоминания - самое дорогое, что было у него помимо го. Бесконечная цепочка раз за разом послушно вставала в памяти, и многие необъяснимые моменты все четче выделялись в ней. Словно белые линии сгибов на старой кинопленке.
Ночь прошла спокойно. И немного странно, наверное.
А утром были туалет и кружка воды на завтрак - по-прежнему одна на двоих. Кружка, которую Акира заставил Синдо выпить, нарвавшись на очередной скандал, но победив. Потому что Синдо нужно было играть, и думать отнюдь не о том, что у него во рту пересохло, что хочется пить. Сутки без воды - это не смертельно. Хикару смотрел своими невозможными глазами и пил, и Акира тонул в этом взгляде глубже, чем в море. И больше никакой воды и не было нужно - только этот взгляд, дорогой, словно чистейший изумруд на ладони.
И была игра - спокойная, ровная и, в то же время, жесткая. И от напряжения сводило скулы и кулаки, а Хикару играл - ох, как он играл! Акира никогда не видел у друга такой игры, потрясающие своей красотой и четкостью формы заставляли забывать обо всем, дрожа от желания оказаться по ту сторону гобана. И пальцы сводило в судороге уже не страха, нереализованного желания. А еще эти формы говорили, говорили так много, но эти недотепы, эти любители не могли ни оценить красоты, ни заметить изящества, ни понять их речи. Разве что капельки пота, бегущие по лицу и шее Синдо, они замечали. И как подрагивают камни в пальцах Хонимбо. И как он допускает такие грубые ошибки - от волнения, от безысходности, от огромного давления.
Десять часов непрерывной игры с меняющимися противниками - три победы и одна ничья.
Опустошение в зеленых глазах по возвращению в комнату.
Тихий вздох, когда чужие пальцы стирают испарину со лба.
Пропитавшиеся кровью повязки, которые никто из них не решился трогать, чтобы не позволить вновь открыться кровотечению.
Почти боль на лице - от раны, от усталости, от тревоги и напряжения.
Акира не может на это смотреть, ему во сто крат больнее, потому что это не его боль. Хикару сражается за них обоих, они так решили. Он, Тойя Акира, так решил. Но невозможность помочь буквально давит на плечи каменной плитой. И Тойя пытается сделать хотя бы то немногое, что ему остается - помочь, позаботиться, поддержать здесь, в этой комнате, раз уж за гобаном не получается.
- Выпей, Синдо. Давай, - твердый голос, в котором, тем не менее, звучат почти умоляющие нотки. Забота и тревога в глазах, но Хикару отказывается наотрез.
"Так нечестно", - говорит он хриплым, словно бы сорванным, голосом. У Тойи создается ощущение, что его друг все это время кричал, быть может, так оно и было - его го кричало, кричало его сердце.
- Все честно. Ты вымотался.
- Со мной все в порядке, Акира. А ты не пил уже сутки. Так нельзя.
- Со мной все будет в порядке.
- Вот же упертый баран! Пей. Я выпью утром. Так тебя устроит?
Акира соглашается. Спорить не имеет смысла, как не имеет смысла пытаться убедить похитителей давать больше воды. Акира запоминает. Акира анализирует. Акира думает, но еще Акира тревожится, глядя на бледное лицо друга, и, в конце концов, просто обнимает его, устраивая светловолосую голову на своем плече. Потому что это кажется самым правильным на свете.
Глаза Хикарру закрыты, и, кажется, что он дремлет, утомленный марафоном, но Акира знает, что Синдо не спит. Свет снова не выключают, видимо, здесь есть камеры, но нет на них режима ночной или инфракрасной съемки, и следует быть осторожными вдвойне, и Тойя вслушивается в тишину, но все равно чуть не пропускает тихий шепот Хикару:
- Сай... Однажды уже так играли... помнишь?
Акира слушает, хотя сердце пропускает удар. Тайна, что так долго влекла, так долго манила, начинает приоткрываться. Акира просто ждет. Он знает, будь Синдо адекватен, он никогда бы не упомянул Сая при Акире. Но сейчас Синдо не адекватен, и Акира, проклиная себя, слушает, ловя каждое слово. Но Хикарру больше ничего не говорит, только улыбается грустно-грустно, и у Тойи от этой улыбки снова щемит где-то в груди, в районе то ли солнечного сплетения, то ли сердца, и пальцы зарываются в волосы, слегка ероша такие мягкие и упругие пряди.
- Не думай ни о чем. Просто спи. Отдыхай.
Почти шепот, полный нежности. Шепот, который Синдо уже не слышит. Он спит. Его сны стережет Акира.
Так проходит еще одна ночь.
***
Утро было таким же, как и предыдущее. С той лишь разницей, что воду, как и обещал, выпил Хикару. Не мог не выпить, хотя, глядя на сухие губы Акиры, ему хотелось отдать все, все - до последней капли. И чтобы тот выспался, а то синяки под глазами живо напоминали о пандах. Наверняка ведь всю ночь глаз не сомкнул. Как и предыдущую.
- Поспи сегодня, пока я буду играть. Тебе нужно спать.
Пустые слова, которые - и это Хикару прекрасно знал - не достигнут разума друга. Акира будет сидеть рядом, он будет смотреть на гобаны этим своим горящим взглядом, таким необычным для его и таким естественным, когда дело касалось игры. Он будет волноваться и переживать, и Хикару тоже будет волноваться за него, и за их будущее, и за результаты партий, и все это будет накапливаться, словно снежный ком, который, в конце концов, сорвет лавину. И кто-то из них не выдержит. Хикару очень надеялся, что это будет Акира - ведь его собственный срыв в данной ситуации грозил бедой тоже Тойе.
Их наверняка уже ищут. Конечно, ищут, иначе и быть не может. И отец Акиры, и его собственные родители, и Огата-сенсей, и многие другие. Сегодня у Хикару должна была быть игра, одна из игр третьего круга на очередной титул - вот и поиграем. Ведь гобан одинаков - что здесь, что в игровом центре, что в комнате концентрации. И камни тоже одинаковые, и больше ничего не имеет значения, ничего не существует - только ты, твой соперник, поле девятнадцать на девятнадцать и черно-белый мир, в котором не бывает полутонов. Только черное и белое, которые не могут существовать друг без друга, находясь в вечном противоборстве. Как он и Акира, наверное.
Разве смогут они друг без друга?
И потому невозможно проиграть, уступить и отступить.
Играть. Играть. Играть во что бы то ни стало. И выигрывать.
Ах, как же пригодились ему уроки Метании, полученные еще в начале старшей школы. При всем своем сволочизме характера, его старый школьный товарищ слишком хорошо умел применять всяческие уловки, позволявшие ему обводить вокруг пальца даже опытных игроков. Сам Хикару никогда не применял их, но знал, видел их в действии - и это позволяло избежать многого, что могло бы быть. И каждый раз, когда очередной камень занимал на гобане свое место, Синдо Хонимбо уже видел возможные варианты игры, продумывая все - тысячи, тысячи партий, словно перед глазами. И тщательно запомненные, безупречные в своей красоте партии Сая. И порывистые, немного детские партии Метании. И совсем неопытные, словно жеребенок, впервые вставший на ножки, партии его школьной подруги... Сейчас он забыл даже ее имя, оно не имело значения. Но он вспомнит, обязательно вспомнит - потом, когда доиграет эту партию. И следующую тоже. Потом.
Потом он обязательно придет к ней с букетом ее любимых цветов - просто так, чтобы поблагодарить за то, что она спасла его, сама того не зная. Спасла его - и Акиру тоже.
Он видел тысячи партий. Он сыграл тысячи партий.
Он не играл - он копировал. Играть со столь слабыми соперниками было для него неинтересно и почти стыдно, и в иной ситуации он подробно объяснил бы, научил и помог - как учили и помогали ему. Стать сильнее. Понять, что го - это жизнь, а жизнь - это го, и иного не дано, иного просто не может быть. И за гобаном нет места ничему из внешнего мира. И под тихий перестук камней умирает один мир, чтобы родился другой, и в горниле этого рождения переплавляются характеры и судьбы, и сгорает, улетая с дымом, ненависть, предательство, низость и подлость того, прошлого мира.
Он хотел бы научить этому, и его го кричало об этом.
Но эти люди были глухи к голосу его го.
И поэтому он продолжал выигрывать. Выигрывать так, чтобы это больше было похоже на случайные победы, чем на профессиональную игру. И смеялись над ним похитители, а в их маленькой комнатке было уже почти нечем дышать от табачного дыма отвратительно-дешевых сигарет, и отчаянно хотелось пить, и есть тоже, и кружилась голова, и плыл в этом дыму перед глазами гобан. И снова - как много лет назад - звучал в ушах уверенный голос Сая, уверенно указывающего призрачным веером своим на самую важную, единственно верную точку. Точку жизни и смерти. Нового угасания и иного рождения. И пальцы Хикару послушно опускали камень именно туда, и досадливо вздыхал противник, и хохотали зрители. И смотрел, смотрел своими невозможными глазами сидящий рядом Акира. И все сильнее болели голова и глаза, а мир казался нереальным сборищем теней и иллюзий.
- Дайте же ему отдохнуть!
Возмущенный голос Тойи, будто ножом, взрезал всю нереальность, заставляя подобраться и внимательнее присмотреться к гобану, да и к окружающему миру тоже. Осмотр не порадовал. На одном из двух гобанов ситуация была, мягко говоря, нехорошая. Настолько, что внутри все почти замерзло от ощущения собственной вины. Наверное, Акире было гораздо хуже сейчас, но он стоял перед похитителями, почти заслоняя Синдо собой, и на его узкой спине выступали лопатки - как и раньше, когда они еще были детьми. И кулаки сжимались, и в голосе звучала неприкрытая ярость - и не следа отчаянья или страха. Правильно, нельзя показывать страх. Никогда нельзя показывать страх. Никому.
- Эй, смотри, как разошелся. Да ты не бойся, мы быстро. И не больно почти.
- Плевать. Хотите калечить, делайте. Только дайте Синдо отдохнуть.
- Глянь, как заговорил. Что, дружка своего бережешь? А может, вы того?.. Может, нам с твоим любовничком поразвлечься?
Грубый хохот, хорошая шутка, но кулаки Акиры сжимаются крепче, и Синдо тоже встает - плечом к плечу. Он не может оставить Акиру одного. Он не может допустить, чтобы тот в одиночку противостоял этой стае шакалов. И чтобы делал глупости, тоже не может позволить. Кто б раньше ему сказал, что Тойя-младший будет делать глупости, а Хикару его останавливать?! Да он бы в лицо посмеялся этому человеку! А вот поди ж ты...
- Достаточно, - голос кажется хриплым и чужим, но ладонь на плече Тойи не дрожит больше. Не дрожит и взгляд. - Господа, прошу прощения. Продолжим наши партии?
Игра возобновляется, и ему даже удается свести ту самую, плохую, партию к ничьей. Но она - просто тревожный звоночек. Так дальше не может продолжаться, он понимает это, и Акира понимает это, и - самое интересно - видимо, главарь тоже понимает это, потому что по окончанию партий заходит в комнату, выгоняя всех, кроме двух пленников, и смотрит на них, прислонившись к стене. Спокойно так смотрит и немного сочувственно. Совсем чуть-чуть, но этого достаточно. На самом деле, этого даже слишком много.
- Завтра будете отдыхать. Сделаем перерыв. Потом будете играть со мной, Хонимбо-сама. Я распоряжусь, чтобы вам принесли поесть.
И Акира не выдерживает, делает шаг к мужчине, гораздо старше и опытнее его - это видно, слишком хорошо видно в разнице телосложений, пусть лицо и закрыто маской так, что не разглядеть. Но глаза, острые, словно отточенное лезвие, предупреждают об опасности. Словно кричат "не подходи". Будто благородный волк, затесавшийся в стаю шакалов. Впрочем, возможно, так оно и есть на самом деле. И Тойе, и Хикару на это плевать, но сейчас Акире нужна услуга. То, что он готов на коленях вымаливать, наплевав на собственную гордость. Ничего, потом почистит, а сейчас:
- Прошу вас, дайте нам больше воды. Пожалуйста.
Акира просит, склоняя гордую голову, и у Синдо сжимаются кулаки от этого унижения. Сам он не стал бы просить, хотя... Возможно, стал бы. Каково это: видеть, что близкий человек мучается - и не иметь возможности помочь иначе, нежели сломать себя, заставить умолять, просить того, кто запер их здесь? Синдо больно, но он не вмешивается. Просто стоит. Смотрит. Ждет.
- Нет, - резкий отказ, и Тойя почти готов опуститься на колени. Его удерживает лишь рука Синдо, твердо и спокойно обнимающая за плечи. Не позволяющая сделать то, что нужно сделать. - Нет. Тойя-сама, ваш друг сделал выбор, когда решил попытаться вам помочь. Что ж, это его право. Я оставил ему жизнь, и я даже отпущу его вместе с вами, но я не собираюсь кормить и поить его. Все остальное - ваше дело. А теперь до послезавтра. Хорошего отдыха, господа.
Когда за мужчиной закрывается дверь, одна из двух люминесцентных ламп на потолке гаснет, создавая в комнате более комфортное освещение. Видимо, хотя бы в этом похитители решили пойти на уступки. Хикару по-прежнему обнимает Тойю за плечи, не торопясь выпускать его из рук, но Акира чувствует, что парень больше опирается на него, нежели обнимает. И хотя это так, ему все равно до дрожи приятно ощущать это крепкое, сильное и надежное объятие, стоять в кольце этих рук - просто так. Просто - так. И никак иначе.
***
- Какой же ты бываешь идиот, - тихий шепот почти в самое ухо заставляет вздрогнуть. Хикару, оказывается, уже успел уткнуться лбом в его загривок, хотя ему, наверное, не слишком удобно, ведь он немного выше Акиры. Впрочем, никого из них разница в росте не волнует, потому что поводов для волнения хватает и других. Например, горячее, почти обжигающее дыхание на коже. И близость, невозможная и желанная близость, пробуждающая совсем-совсем не те мысли, какие должны бы быть в ситуации, когда они похищены, заперты и под прицелом как минимум одной камеры. Но Хикару это явно не волнует сейчас, и Тойя старается не дергаться. Очень-очень старается. В конце концов, у них все равно нет выбора.
- Уж чья бы корова мычала, - тянет Тойя с легким ехидством, получая в ответ возмущенное сопение. Наверное, они никогда не были так близки вне гобана, и это странно, но невероятно хорошо - даже учитывая ситуацию в целом. А может, именно благодаря ей. Когда знаешь, что жизнь может закончиться в любую минуту, становиться как-то глубоко наплевать на все моральные и этические дилеммы. А вот на состояние друга далеко как не наплевать, и Акира выпутывается из рук, чтобы повернуться и с тревогой заглянуть в такие родные глаза, подернутые сейчас дымкой невероятной усталости, почти утратившие свой обычный блеск. - Давай, Синдо. Тебе нужно лечь. И надо осмотреть твою рану. Ну, давай, вот так.
Акира больше ничего не может сделать. Он с радостью отдал бы и какую-то часть себя, и всего, всего себя отдал бы, только чтобы помочь, чтобы снять эту усталость, чтобы вновь - солнечные травы и роса, или осенние листья, и - улыбка, смех, свет. Тот самый, теплый и родной, согревающий всех и вся свет. Им обоим два этих дня стоили дорогого, но Хикару пришлось гораздо хуже. Так думает Акира, и еще он думает, что сам Хикару с ним бы не согласился.
К ране страшно прикасаться. В основном потому, что Акира не врач и ничего не знает о том, как можно помочь, кроме как промыть и перевязать. Промыть - нечем, остается только сменить повязку, но кровь запеклась и склеила волосы, и импровизированные бинты тоже, и страшно, страшно прикасаться, чтобы не причинить боль. И Хикару усмехается, и сам отдирает повязки, выдирая клоки волос и тихо шипя сквозь зубы. А затем отрывает подол от собственной рубашки и отдает Акире. Рана выглядит ужасно, но Тойя уверен, что все будет хорошо, что это просто потому, что она необработанна как следует, вот и все. И он перевязывает голову Хикару снова, и заставляет его лечь, вновь устраиваясь так, как в ту самую первую ночь здесь - головой на его плече. Сам Синдо шипит, ему неприятно и больно лежать головой на подушке, и он старается устроиться так, чтобы лежать виском, а не затылком. И как-то так получается, что его нос утыкается прямо в макушку Акиры, и тот мягко улыбается в плечо друга, и обнимает его, и Хикару обнимает Тойю в ответ, набрасывая на обоих убогое одеяло.
Им не спится. Наверное, слишком сильное напряжение, слишком натянуты нервы. Слишком большая усталость скопилась в них. Бессонница тяжела, будто бетонная плита, и давит также, и в какой-то момент Акира не выдерживает, и тихо зовет:
- Синдо... Синдо, ты спишь? - Словно дети в детском лагере после отбоя, которых тянет на поговорить. Но и у взрослых так тоже бывает.
- Нет. Не сплю. А ты спи, Акира. Тебе действительно нужно отдохнуть.
- Я не могу уснуть, - совсем по-детски. Откуда эти интонации? Он ведь не думает, что Синдо сможет как-то помочь решить и эту проблему? Ведь нет же? Но почему-то когда рядом Хикару Синдо, кажется, что в мире нет ничего невозможного. - Расскажи что-нибудь.
- Хм.... Что бы тебе рассказать? Хочешь анекдоты?
- Придурок.
- Ладно... Тогда я расскажу тебе одну совершенно фантастическую историю. В свое время мне она очень нравилась, эта истории.
- О чем она? - Акира слушает внимательно, улыбаясь мягким и почти расслабленным интонациям в голосе друга. История обещает быть интересной, Хикару вообще всегда был прекрасным рассказчиком, когда его эмоции и от природы взрывной темперамент не брали верх над повествованием.
- Это история о том, как один маленький мальчик нашел смысл своей жизни, - Акира не видит лицо Хикару, а тот не видит лица Акиры, и это, наверное, хорошо для обоих, потому что в глазах Синдо стоит застарелая уже печаль, а Акира просто закрывает глаза и закусывает губы, понимая, что это за история. Он всегда хотел эту тайну, но сейчас ему кажется, что Синдо рассказывает лишь потому, что не рассчитывает выбраться живым. Быть может, ему просто хочется, чтобы кто-то помнил? Тойя чувствует, как на глаза наворачиваются непрошенные слезы. Но он не позволяет им пролиться. Он просто слушает.
- Однажды одному маленькому мальчику родители не дали карманных денег, потому что он плохо учился и слишком любил шалости. И тогда пацану пришла в голову потрясающая идея: залезть на старый дедов чердак, найти там антиквариата и загнать по сходной цене, таким образом возместив потери, - Акира невольно хихикнул, представив эту картину. Как, должно быть, забавно смотрелся тогда его друг со стороны. - Ну и вот. Забрался он, значит, на этот чердак, и в ходе раскопок, среди всякого хлама и мусора наткнулся на старый гобан с какими-то подозрительными, давно засохшими пятнами. Хотя тогда он еще не знал, как это называется.
***
- И что случилось дальше? - В голосе Акиры слышатся легкий интерес и мягкая улыбка, а в словах Синдо звучит та самая печаль, которую младший Тойя так ненавидит. И это сводит с ума.
- А дальше мальчик встретился с призраком по имени Фудзивара-но-Сай, но ты ведь уже догадался, правда? - Чувствуется, что Хикару улыбается. - И начал играть в го. Потому что призрак хотел играть, и был мастером, а мальчик хотел покоя, и они пришли к компромиссу. Мальчик иногда будет играть в го, а призрак будет помогать мальчику в обучении и не особо действовать на нервы в остальное время. И тогда они пошли в го-сало. И встретили другого мальчика.
Акира вздрогнул. Да, это была их история. Невероятная история о том, как мальчишка, не умеющий ее держать камни, дважды выиграл у того, с кем и серьезные профи предпочли бы не встречаться за одной доской. Он так хорошо помнил свое недоумение, свою обиду. Даже не на Хикару - на мир вообще. "Как это могло произойти?! Как я мог проиграть?!" Те чувства до сих пор были невероятно яркими, но именно благодаря им Тойя Акира заметил Хикару Синдо, и их судьбы связались незримой алой нитью. Навсегда. Потом было много других, но эти - эти были самыми важными. Может быть, именно потому, что были первыми.
Истории Акира верит. В конце концов, она ничем не хуже варианта с раздвоением личности, частенько высказываемого Огатой-сенсеем.
- Этот другой мальчишка так поразил нашего героя, что тому захотелось стать достойным его игры, его дружбы. И тогда он начал учится. Сотни, тысячи партий с призраком, клубные занятия, первый провал, учеба в институте. И презрение в глазах самого главного соперника. Мальчик рос, и его го росло вместе с ним. Сай радовался успехам, но у него была своя цель. Целью Сая был тот, кто ближе всех в этой эпохе подошел к познанию тайны высшего мастерства. Его целью был Тойя Мэйдзин. Вот только как невидимый призрак смог бы сыграть с ним? И однажды выход был найден...
- Интернет, - уверенно заканчивает Акира. Да, многое становится понятным, но сейчас младший Тойя готов отдать все на свете за то, чтобы никогда не слышать этих теплых интонаций в голосе друга. Тех интонаций, с которыми слетает с родных губ чужое имя. Другое. Не его. Это очень больно, его словно режут по живому. И Акира предпочел бы это ощущению беспомощной безнадежности, прорастающей его сердце сейчас. Так больно.
- Да, интернет. Простое и логичное решение, правда? И состоялась игра. И Сай выиграл, достигнув своей цели. И ушел. Наверное, он познал высшее мастерство. А может, просто пришло его время уходить. И мальчик, а тогда уже юноша, остался один.
Горе, звучащее в словах Хикару, - обнаженное, и бьет по нервам, и Акира поднимает руку, чтобы успокоить, чтобы провести по щеке, зарыться в волосы, поддержать - и ощущает слезы. Синдо плачет беззвучно, без всхлипов и рыданий. Просто катятся слезы, путаясь в переплетении их волос. Так просто. Так плачут о том, с чьей потерей смирились, но не хотят отпускать. Так плачут о ком-то бесценно дорогом, бесконечно родном и близком. Так не плачут об учителях и наставниках, так плачут - о любимых. Акира хотел бы поддержать, но внутри все скручивается от ненависти и ревности. Да, наверное, это и есть ревность - к тому, другому, умершему. С умершими ведь невозможно соревноваться. Их невозможно победить. Бессилие и безнадежность. И чужое дыхание в волосах: так близко - и так бесконечно далеко.
- Ты любил его, - не вопрос, простое утверждение. Но его так сложно вытолкнуть сквозь пересохшие губы. Но это просто жажда, просто слишком мало воды. Просто хочется пить. И именно по этой причине Акира поворачивается, запрокидывает лицо и собирает губами влажные дорожки чужих слез. Они соленые-соленые, а глаза Хикару такие огромные, что заполняют собой весь мир. И Акира сдается, погружаясь в них все глубже. Он не хочет всплывать. Никогда.
- Акира, - тихий, чуть хриплый голос с растерянными интонациями. Возможно, сейчас просто не время признаваться в каких бы то ни было чувствах. Но и по-другому нельзя. Тойе хочется дать понять этому невозможному существу, что он никогда не был один, и никогда больше не будет. Сай там, или не Сай. Он, Тойя Акира, никогда не позволит ему остаться в одиночестве.
- Не говори ничего. Просто рассказывай дальше.
- Да рассказывать-то больше и не о чем, вроде, - Хикару пожимает плечами, едва заметно, но Акира чувствует. Слезы иссякают, слишком мало для них воды. И Тойя думает о том, сколько же их выплакал Синдо за эти годы. И еще больше ненавидит Сая. - Несколько дней я метался по стране, пытаясь найти его. Я думал, что он просто обиделся на меня за что-то, хотел извиниться. Разумеется, я ничего не наше. Потом, пересматривая старые рукописи с записями партий Шуусаку, я осознал, насколько велик был Сай, насколько гениален. И тогда я подумал, что если больше не возьму в руки камни, не сяду за гобан, то Сай вернется. И тогда я стану его руками, его голосом и глазами. Но Сай не вернулся. Зато вернулся один мой друг и сумел заставить меня играть. И вот тогда я осознал, что пока я играю, в моем го я всегда смогу найти Сая. Он всегда со мной. Рядом. И я стал играть.
- А почему ты о Шуусаку вспомнил? - Беседа вызывала боль, но заканчивать ее Акира все равно не хотел. Наверное, это и называлось мазохизмом.
- Потому что гений Шуусаку - это гений Сая. В отличие от меня, Шуусаку сразу оценил его, и стал его руками в мире живых.
- Почему я тебе верю?
Хикару долго молчал, но когда заговорил, то заговорил о другом.
- Давай спать. Поздно уже.
- Откуда ты знаешь?
- Мне так кажется. Спи. Тебе нужен сон. Все остальное может подождать.
Акира согласился, ведь Хикару в кое-то веки был прав.
Так прошла третья ночь.
***
Они спали долго. Наверное, проспали большую часть дня. Они не знали, да и не думали над этим.
В этой комнате не было времени.
А когда Акира просыпается, Хикару не спит - просто лежит почти неподвижно и смотрит. Почему-то, на него, Акиру, смотрит, и невозможно-зеленые глаза, из-под которых даже сон не вывел темные круги усталости, так невероятно близко, что младшему Тойе и не верится в это. Хотя почему, он и сам не знает. Вроде уже сколько раз были так близко, что - глаза в глаза и дыхание на коже. А вот сейчас почему-то иначе.
"Может быть", - думает Акира: "Это потому, что не осталось тайн".
Теперь он знает если не все, то многое, а о многом - догадывается, и сейчас, после отдыха, боль минувшей ночи кажется призрачной, страшным кошмаром. Как и все остальное - потому что в глазах напротив и в помине нет грусти. В них лишь сонная смешинка и что-то еще, чему Акира не может дать названия. А может, он просто особо не пытается.
- Утра, - голос Синдо хрипловатый, а губы совсем сухие и, наверное, теплые. Они тоже слишком близко, по мнению Акиры. Он отодвигается, одновременно удобнее устраиваясь на кусочке подушки. Оказывается, он успел отлежать Хикару руку, судя по тому, как тот разминает конечность. А еще он взъерошен до невозможности, но Тойя подозревает, что и у него прическа сейчас больше напоминает воронье гнездо, нежели всегда аккуратное каре. Иначе и быть не может, после нескольких-то дней без нормальной ванной! А еще вдруг становится дико неловко от осознания того, что рубашка грязная, и брюки тоже, и рукавов у рубашки нет, а еще изо рта пахнет, наверняка ведь... Акира вздыхает чуть слышно и отодвигается еще немного дальше, хотя даже на его взгляд это смахивает на девчачьи капризы. И уж точно недостойно вот так вот переживать по таким пустякам, пусть в данный момент это пустяком и не кажется. И вообще, Синдо в той же ситуации, но не заморачивается ведь особо! но поделать с собой Акира ничего не может, разве что загнать это идиотское совершенно смущение куда поглубже и ответить на приветствие.
- Утра.
Они оба не назвали бы его добрым, но оба признают, что это и не самое худшее утро их жизни. Хикару улыбается так, словно и не было изматывающих игр и ночного разговора, и Акире кажется, что впервые эти глаза смотрят только на него, на Акиру. Именно на Акиру - двенадцатилетнего мальчика из го-салона, впервые согласившегося поиграть в го не ради победы или совершенствования, а просто так, для удовольствия. И Акира улыбается так же, как и тогда, только сейчас в его улыбке больше радости и нежности. Наверное.
Акира не знает, потому что слишком редко улыбается.
Делать нечего, то есть совсем нечего. Только валяться, деля на двоих узкий футон, и слушать дыхание другого. И молчать, чтобы не дай боги не сказать все то, что вертится на языке. Ну, по крайней мере, у Тойи вертится. Хикару просто молчит, и лежит почти неподвижно, и подобное настолько нехарактерно для этого вечно гиперактивного солнышка, что Акира в конце концов не выдерживает и пытается начать разговор. Разумеется, у него получается сплошное издевательство над понятием беседа, но Синдо улыбается, и для Акиры это - лучшая награда, ради которой стоит говорить, переламывая привычку молчать и слушать.
Спустя долгое время Хикару предлагает поиграть в города, и они играют, но это быстро надоедает. Слишком хорошая у обоих память, натренированная годами учебы и тысячами запомненных партий.
В итоге все сводится к обсуждению го. Разумеется.
Акира чувствует: он сейчас по-настоящему счастлив.
Акира думает: что не хочет, чтобы это заканчивалось.
Акира гонит эту мысль прочь, но она, подлая, все равно возвращается. Особенно когда Хикару смеется над какой-то забавной историей или поворачивает голову. Акира ловит себя на том, что игра света и тени на коже Синдо напоминает ему о го. А еще на том, что без Синдо го просто теряет всякий смысл.
Для Акиры го всегда было единственным смыслом жизни.
Без Хикару у него нет жизни, и смысла тоже нет.
А еще Акире отчаянно хочется прижаться лбом к такому надежному плечу друга, закрыть глаза и поверить хоть на мгновение, что все будет хорошо. И что когда они выйдут отсюда - а их обязательно выпустят - все, что было между ними здесь, не забудется, как дурной сон.
Акира не делает ничего, просто переплетает их пальцы. И получает ответное пожатие.
Акире отчаянно хочется верить, что при этом в таких невозможно-зеленых глазах Хикару он на мгновение видит нежность и любовь. Впрочем, Тойя Акира не живет иллюзиями, прекрасно зная, что возможно, а что - нет. Потому он предпочитает остановиться на дружеской поддержке.
Они ведь друзья, правда?
***
А Хикару улыбался - много улыбался, и ворчал что-то про излишнюю мнительность, и смеялся над смущением друга - всегда друга, что бы еще ни случилось между ними. Или не случилось. Почему-то Синдо знал, что торопиться нельзя, наверное, он вынес это из своего и чужого игрового опыта. Го многому научило его. Го и Сай. Тогда, будучи ребенком, он не понимал этих уроков.
Теперь, по прошествии стольких лет, он пожинал их плоды с благодарностью и нежностью к своему самому первому учителю.
Смущение Акиры было настолько заметным - для него, Хикару, заметным, - что хотелось обнять покрепче это чудо и не отпускать, и сказать, что все хорошо, и такой вот: растрепанный, заспанный Акира, в измятой одежде и с нечищеными зубами гораздо роднее и ближе, и уж точно более живой, нежели обычный Тойя-младший, презрительно глядящий на соперника из-под чуть опущенных ресниц и благоухающий великолепным и дорогим парфюмом. Такого Акиру хотелось уничтожить. Этого Акиру хотелось защищать, будить утром и целовать до прерывистого дыхания и цветных кругов перед глазами. Хотя Синдо не особо умел целоваться, но был твердо намерен провести ряд экспериментов. Практических, разумеется. Вот если бы не камера... ибо показывать шоу похитителям не хотелось до невероятия.
Они обсуждали какую-то партию кого-то из прошлых Мэйдзинов, когда в камере погас свет. Первое, что сделал Синдо - потянулся к Акире. И встретил его руку.
- И что происходит? Это нас спасают или пытаются убить?
Когда первое удивление прошло, Хикару начал фыркать в лучших традициях собственного, иногда весьма дурного, характера. Впрочем, ответить Акира не успел, да и нечего ему было отвечать, в общем-то.
- Будь что будет. Давай вздремнем хоть нормально.
Синдо устроился на футоне, и Акира вновь улегся рядом, опуская голову на его плечо. Кажется, это стало уже привычкой, и Тойя улыбался, прислушиваясь к дыханию и к биению чужого пульса. И чувствовал, как все чаще бьется собственный. Наверное, от волнения. И рука Хикару, обнимающая за плечи, была тут абсолютно не при чем.
Разумеется.
***
- Ты спишь?
- Нет. А почему шепотом?
- Не знаю. Слушай, вот выберемся отсюда - и что дальше?
- В смысле?
- Просто так. Интересно.
- И все же, что ты имеешь в виду под "дальше"?
- Зануда. Забей, сказал же.
- Хикару!
- Тойя!
- Ты невозможен! Нет, правда. Дальше все снова будет как раньше.
- Обещаешь?
- Синдо, я не понял: что с тобой?
- Все нормально. Но...
- Но?
- Спи давай.
- Ага, щас. Хрен я теперь усну.
- Аки-и-ира, где ты научился так разговаривать?!
- У одного своего друга.
- Не толкайся! У тебя, между прочим, острые локти!
- А ты не болтай глупости.
- Зануда.
- Обалдуй. Заткнись и спи уже.
- Как скажешь, Акира-чан, как скажешь... Ай!
***
- Эй, Акира? Акира... Спит, наверное. Черт...
Хикару лежал неподвижно, и пальцы зарывались в растрепанные волосы спящего у него на плече человека - уже давно не мальчика, а молодого мужчины. А еще Синдо пытался думать, да только в голову, уставшую не смотря даже на отдых, лезло что-то совершенно не то, что должно было бы. По крайней мере, ни мысли, ни чувства, ни - да, черт возьми! - желания его не подходили ситуации. Хотя, наверное, сейчас камера была выключена, ведь не было света, правильно? Наверное.
Синдо не спалось, и теплое мерное дыхание Тойи согревало кожу где-то в районе шеи, и по телу бежали такие знакомые мурашки - почти знакомые, и все же другие. Эти самые мурашки бегали по телу всегда, когда Хикару сталкивался с отточенным и изящным стилем игры друга, но сейчас они воспринимались иначе. Быть может, потому, что от Акиры не разило ледяным презрением, и между ними не было гобана. Он не разделял их, не заставлял быть по разные стороны в вечном сражении белого и черного, на самом деле, сейчас их не раздело ничто, кроме остатков их одежды, порванных и грязных.