Нарисуй мне печаль, запах, шорох и всплески воды, нарисуй разговор...
* * *
Воины в сопровождении двоих караванщиков и Вея подъехали к разрушенному городу. Руины были засыпаны песком, лишь некоторые светло-желтые камни с темными железистыми потеками да небольшие куски крепостной стены были видны и очерчивали контур крепости. Чаровитая башня как неустанный сторожевой охраняла гордые останки некогда неприступной крепости. К удивлению путников среди камней они увидели следы человека. А когда подъехали к башне, то на сломанной колонне, лежащей недалеко от входа в Чаровитую, заметили сутулого человека в длинном хитоне грубой ткани, вымазанном красками невероятных цветов. Он сидел, раскачиваясь в такт нескончаемой песни, которую тянул на каком-то странном наречии, постукивал по своей коленке грязной кисточкой и не обратил никакого внимания на подъехавших, лишь склонил голову набок, не прекращая своего занятия.
Вей спешился, подошел к странному человеку, пристально вглядываясь в его лицо. Неожиданно звонким молодым голосом неизвестный невозмутимо сказал Вею:
- В этих благословенных песках меня зовут Художником, а приезжие Хранителем башни. Можешь выбрать, что тебе больше подходит.
- Давно ты здесь живешь, о Художник? - спросил его несколько растерянный Вей.
- К чему вести счет бесконечным дням? Не помню, может, сто, а может, двести лет. Их вереница затерялась где-то в бескрайних песках, а может их воруют неупокойные нежити, я не знаю.
- А колодец в башне есть? - спросил один из нукеров.
- Да, у западной стены, прикрыт большим плоским камнем. Только вы не бойтесь, камень очень легкий, потому что тонкий, его без особого труда я поднимаю, но нужно обязательно колодец закрывать, а то в него упадут противные геконы с грязными лапками.
- Что же ты здесь делаешь, добрый человек?
- Я же сказал, что я Художник, поэтому я творю. Я пишу картины, которые можно создать только в Чаровитой башне. У меня уже целая галерея, хотите, покажу? - он ловко спрыгнул с камня и, не дожидаясь ответа, скрылся в проходе башни за старой циновкой, повешенной вместо двери. Вей оглянулся на своих спутников, пожал плечами, подошел к циновке, отодвинул ее край и заглянул в полумрак башни.
- Проходите, проходите, можете посмотреть, послушать, вдохнуть в себя запахи, исходящие от моих произведений. Не удивляйтесь, не пугайтесь, они, в самом деле, необычные и удивительные, потому что чаровитые картины. Вот, посмотрите на эту, одна из самых моих первых, самых любимых.
Вей стоял перед картиной в грубо сколоченной раме. На полотне была изображена заброшенная большая комната. Красноватый отблеск невидимых светильников падал на каменный пол, усыпанный почерневшими листьями каштана. В центре стояла колонна за которой был виден ряд таких же колонн с серым стальным оттенком, с выщербинами и полустертыми старыми рисунками. Чувствовался сухой запах пыли заброшенного дворца. Из-за передней колоны доносился звук странного биения, в такт мерцающему свету. С каким-то бережным трепетом ему вторило эхо, скользящее вдоль стен, с трудом просматриваемых в темноте. Под картиной было тщательно выведено "Стук влюбленных сердец".
На следующей был бархан, вздымающий свое тело к солнцу. Редкие белесые куски пустынного неба были видны по углам картины. Играющий извивающимися змеями песок, наполнял душу скрипучим шелестом уходящего времени. Горячий ветер обдавал смотрящего раскаленным воздухом. Вереница полузасыпанных следов на глазах стиралась неумолимым ветром, но взгляд успевал пробежать по ним и рядом с вершиной бархана можно было увидеть человека, стоящего на коленях, с откинутой головой, в выжженной солнцем одежде, иссушенными руками. Его лопатки как ломаные крылья ангела выпирали на спине через лохмотья. Потерянной тревогой отчаяния наполнялся человек, стоящий перед этой картиной. Под ней было написано изорванными буквами "Отчаяние".
- Не стойте долго перед ней, она может привести вас в долгую мучительную меланхолию. Посмотрите лучше на эту, мне она очень нравится, особенно в жаркие летние дни, - Художник откинул дерюжку, прикрывающую полотно. Тут же все ощутили, как сырой зеленоватый туман плотной пеленой стелется под пологом тропического леса, который топил в своем теле звуки, оставляя травяные шорохи, сопение на ветках деревьев, всхлипывание и топкие вздохи, мокрый шелест следов человека и подушечные шаги слонов, ловил в свои вязкие сети гулкие выкрики с вершин деревьев, сгущал бормотание в дуплах, скрадывал всплески на озере, скрытом листвою и пышными красками замысловатых цветов. Название картины коричневело на деревянной табличке - "Мокрые шорохи".
Башня была завалена картинами, одни стояли в ряд закрытые, другие, покрытые пылью, с криком чаек, шумом падающей воды, с плавными волнами тяжелой пшеницы, с режущей тело тишиной над речной гладью. Много было просто свалено в кучу под стенами башни. Несколько явно не законченных стояли под широким проемом, расположенным высоко, почти под самой крышей башни. В углу под навесом, на котором громоздились пахучие банки с красками, был слышен беспорядочный гул южного базара с редкими тяжелыми звуками кузнечного молота, видимо из мастерской великанов леса Тьюмонох. Пол был застелен рваными полотнами, пропитанными жирными красками, с хрупом галечника под ногами, редкими всполохами огня, пересыпан красноватыми железными опилками с радужными разводами.
- Это моя мастерская, вы уж простите меня неуклюжего, я не успел привести в порядок галерею, не думал, что кто-нибудь придет меня навестить.
- А что, бывают у тебя люди?
- Конечно, но с каждым годом все меньше и меньше. За последние лет пятьдесят вы первые.
- Не страшно тебе?
- Ты хочешь спросить меня - боюсь ли я пришлых людей? Нет, не боюсь. Страшнее всего не люди, а рожденные тьмою существа, но даже они боятся Смерти, способной подвести последнюю черту под всем существующим. Поэтому я создал картину "Смердящее дыхание Смерти". Она стоит закрытая старым халатом в центре башни, но не стоит на нее смотреть, потому что это будет последний ваш взгляд.
- А как ты ее смог написать?
- Такие картины пишутся по заказу.
- И кто этот сумасшедший?
- Она, собственной персоной ...
- Кто?! Она, смер...
- Да, да, ничего в этом нет удивительного, поэтому я остался в живых. И хочу вам сказать, что пока я не покину границы разрушенного города, я буду жить всегда.
- Разве тебя нельзя убить?
- Нет, - сказал Художник и отвернул ворот своей рубахи, где был виден небольшой кусок заржавелого металла, часть торчала наружу, другая синевой отливала под кожей, - видите - это наконечник стрелы, которой меня пронзили лет сто назад заблудившиеся разбойники. Было очень больно, больно и сейчас, особенно в ветреные холодные ночи зимы, но я привык к ней. Мне она даже помогает писать картины.
- А одиночество тебя не страшит?
- Ха, ха, ха, одиночество!!! Разве человек не одинок среди людей? Или если над ним издеваются, унижают, топчут - все это может скрасить его жизнь, может превратить ее в вечный праздник?
- Но близкие, родные...
- Они уже стерлись даже в моей памяти, да и насколько я помню, их или убили или они ушли в пустыню, но результат один - никто не выжил, - тщательно выговаривая каждое слово, он опустил выцветшие глаза, достал из кармана какой-то камешек и, рассматривая его, замолк.
- Чем же ты питаешься?
- Еда на полке на восточной стене, ее мне кто-то приносит, но я не знаю кто, - он тихо говорил, не поднимая глаз от камешка. Вей заглянул через плечо Художника и увидел, что на плоском розовом камешке изображена женщина с ребенком и кувшином с узким высоким горлом. Камень мелко подпрыгивал на трясущейся ладони Художника. Поэтому казалось, что линии оживали и женщина неспешно шла, иногда слегка подергивая своего сына за руку. И в этом вечном движении к несуществующему источнику было столько боли и тоски, что Травник невольно отвел глаза.
- А краски откуда берешь? - не унимался нукер, но Художник молчал, лишь губы его беззвучно повторяли какие-то слова, может быть чьи-то имена.
- Оставь его, лучше наполняй бурдюки водой, мы и так тут сильно задержались. Скоро ночь, а ты сам слышал, что ночью тут можно встретиться с нежитями. А от них, насколько я знаю, редко, кто уходил невредимым.
Уже начало смеркаться, когда нукеры наполнили бурдюки, а караванщики укрепили их на верблюдах. Художник все так же сидел, но уже прикрыл ладонью камень и отрешенно смотрел в темноту восточного угла башни, бормоча какие-то слова. Вей подошел к нему, хотел что-то сказать, но как-то поник, махнул рукой и тяжело пошел к выходу.
Они выехали за руины города. В это время усталое солнце скрылось за горизонтом. Пустыня еще дышала теплом, но с каждой минутой становилось прохладней. Внезапно наступила ночь. Звезды как крупа нерадивой хозяйки рассыпались по ночной скатерти. Всадники не успели проехать половину пути как лошади забеспокоились, а верблюды с курдюками наполненные водой вскидывали головы, пятились, рвались в стороны, пытаясь порвать узду, ревели и в конце концов валились на бок. Лошади как завороженные стояли и отказывались идти. Караванщики метались среди верблюдов с криками, хватали за морды верблюдов, дули им в ноздри, хлестали плеткой, пинали, но все тщетно - верблюды не поднимались. Старший из нукеров, сотник Курбан, распорядился приготовить луки, а сам подошел к Вею и спросил:
-- Что нам делать?
-- Надо развести огонь, собрать все, что может гореть. Я подозреваю, что к нам приближаются неупокойные нежити. Животные всегда так себя ведут, они теперь как парализованные будут до самого утра, не трогайте их. Скажи всем, чтобы собирались вокруг костра и не отходили от него ни на шаг.
Сотник побежал к своим, по пути крикнул караванщикам, чтобы они оставили верблюдов и шли к костру. Вей спешился, не торопясь снял седельную сумку, погладил по шее своего коня и пошел к костру, который нукеры уже развели.
-- Откуда дрова? - спросил Травник.
-- Курбан среди городских руин нашел небольшой кусок старого высохшего дерева, вот мы его запалили.
-- Хорошая дровина, только жаль, что быстро сгорит. Нам надо дотянуть до первых лучей, а то быть беде.
-- Где эти шайтановы дети?! - сердился сотник.
-- О ком ты говоришь?
-- О караванщиках, об этих пожирателях кизяка. Я же им говорил, чтобы бросали своих дохляков и шли к костру. Эй-эге-гей, -- прокричал Курбан в темноту. Совсем рядом откликнулся один из караванщиков, судя по голосу самый молодой.
-- Оставьте свои ослиные хвосты, бегите к костру, -- не унимался сотник.
Через некоторое время к костру подбежал юноша в мокрой рубашке с камчой в руках.
-- Они нас не слушаются, я такого никогда не видал, -- запыхавшись, он выбрасывал из себя слова как ненужные вещи.
-- Скоро ты не то еще увидишь, -- мрачно проговорил Вей, -- вот только сможешь ли что-нибудь разглядеть на следующий день, - не знаю.
-- О чем вы говорите, почтенный? - испугался караванщик.
-- Где твой дед?! - закричал на него сотник.
-- Он сказал, что останется с верблюдами. Ему не страшен ни холод, ни волки...
-- Какие волки?! Кокой холод?! Он у тебя, что белены объелся или от старости ума лишился?!
-- Не кричите на моего деда! Он столько провел по пустыням караванов, что не сосчитать.
В это время потянуло ветерком, запахло паленой шерстью, и кто-то в темноте жалобно заскулил, потом заплакал ребенок.
-- Все, нежити подошли. Чтобы не случилось, никому не отходить от огня, -- проговорил Травник, затем опустил голову и тихо добавил, обращаясь к караванщику, -- мальчик, для твоего деда - это последний караван.
-- Как последний?! - он кинулся бежать, но сотник с нукерами успели его схватить.
-- Стой малыш, на сегодня нам хватит покойников, -- прохрипел Курбан. Вей достал маленький пузырек и протянул одному из воинов: -- Влейте в него, пусть уснет, нам без него будет на сегодня забот.
Воин взял пузырек, другой схватил караванщика за скулы, сдавил их и в открытый рот вылил содержимое пузырька. Юноша тут же обмяк и уснул. Его аккуратно положили рядом с костром.
-- Собирайте всё, что может гореть, сложите в кучу, а ты, Курбан, подкладывай понемногу в костер. Главное, чтобы огонь не погас. Одежду жечь будем в последнюю очередь, -- Вей был подавлен, он не знал, смогут ли они в отсутствии дров продержаться ночь. Как только огонь погаснет, нежити накинутся на людей, превратят их в пепел и ветер пустыни развеет его.
Неожиданно в темноте появился силуэт человека. Сотник повернул бревно в костре, пламя с искрами ринулось к верху, расширяя круг света. В этот момент они увидели, что перед ними стоит человек в короне с обезображенным лицом без глаз, в халате, усыпанном жемчугом, с жезлом витого дерева. От резкого света он сделал несколько шагов в темноту и вдруг заговорил:
-- Оставьте костер, довольно мучиться, вам все равно не хватит ни дров, ни ваших тряпок. Лучше идите со мной, я смогу подарить вам вечный покой. Если же вы откажитесь, то мои слуги вселят в вас страх и ваши души вечно будут метаться среди гадов змеиного озера, -- от его слов веяло таким мертвым холодом, что страх сковывал волю, хотелось бежать в поисках убежища.
-- Пошел вон, падаль змеиная, -- выдавил из себя сотник. Король нежитей рассвирепел, он поднял свой жезл, направил на Курбана и просипел:
-- Иди ко мне, жалкая строптивая тварь.
Жезл засветился мертвецки синюшным огнем. Луч его упал на лицо сотника. У воина свело скулы, казалось, морозным железом прикоснулся к нему король. Нукер медленно поднял руку и сделал шаг в сторону властителя неупокойных нежитей. Воины в страхе отпрянули от Курбана, а Вей вдруг увидел, что в его сумке что-то светится. Он сунул туда руку и нащупал альмандин, подарок духа-глаза. Травник вытащил светящийся звездчатый гранат, и всё тут же залилось зеленым ярким светом. Оказывается вокруг них стояли плотной стеной слуги короля нежитей, от яркого света они кинулись в рассыпную с каким-то поросячьим визгом. Сам король бросил жезл, закрыл свое лицо полой халата, выкрикивая проклятия. Вей направил луч альмандина на короля и тот мгновенно рассыпался. Травник успел прихватить лучом ещё пару нежитей, которые также развеялись и осели дорожной пылью на песок пустыни.
Утром среди верблюдов, мирно жующих сухие колючки, нашли останки старого караванщика. От него осталась одежда, пересыпанная пеплом. Нукеры стояли над ней, склонив головы. Подошел Вей, протянул молодому караванщику тыквенную бутылку:
-- Сынок, собери этот пепел, нужно его с почестями предать земле. Хорошим человеком был твой дед.
В это время к ним подъехал небольшой отряд во главе с Абу Абдеширом:
-- Что тут у вас случилось? Почему не приехали вчера вечером? Вей, тебя нельзя отпускать, ты обязательно попадешь в какую-нибудь историю.
-- Наверное, ты прав, светлейший, -- Травник устало опустился рядом с юношей, который бережно складывал пепел в бутылку. Сотник рассказал Абу обо всех ночных событиях, в конце он добавил: -- Если бы не Вей, мы бы погибли. Видимо само Провидение его отправило с нами, хвала небу.
Абу подошел к внуку караванщика, молча положил руку ему на плечо, хотел что-то сказать, но только покачал головой.
-- Позволь, светлейший Абдешир, -- тихо обратился к нему юноша, -- похоронить дедушку в старом городе.
-- Пусть будет, как ты хочешь, -- обронил Абу, потом обратился к сотнику, -- Курбан, собирай людей и верблюдов, идите в лагерь, вам надо отдохнуть, мы долго не задержимся.
-- Я хочу поехать с вами, -- произнёс Вей.
-- Может тебе тоже надо придти в себя?
-- Нет, я не устал. Хочу еще раз поговорить с Художником.
-- Что ж, поехали.
Недалеко от руин города воины заметили в песке чей-то труп. Когда подъехали, то Вей узнал хитон Художника, перепачканный красками он прикрывал кости. Абу отогнул край хитона и увидел обломок стрелы, а среди костей кисти руки лежал знакомый Вею розовый камушек.
-- Странно, судя по форме наконечника стрелы, этого человека убили лет двести назад. Я видел такую стрелу у своего деда в хранилище. Их делали фанзайские разбойники, последнюю шайку этих головорезов уничтожили у озера Холнор.
-- Это останки Художника, в самом деле он давно уже был призраком во плоти. Ему нельзя было выходить за пределы города, тут кончались неведомые зловещие чары, хранившие его жизнь. Видимо, одиночество, тоска и отчаяние выгнали Художника в пустыню. Знаешь Абу, ведь это был великий человек, надо его тоже захоронить по людски, -- промолвил Вей, -- и ещё, в центре Чаровитой башни хранится очень странная картина, обладающая неимоверной смертельной силой. Необходимо ее уничтожить, не ровен час, попадет в злодейские руки, беды не оберемся.
Рядом с полуразрушенной стеной нукеры сложили кучу из кусков деревьев, найденных в башне. Пока воины возились с разведением костра. Вей и Абу вошли в Чаровитую башню. Травнику хотелось еще раз посмотреть великолепные картины. Каково было его удивление, когда он, откинув дерюжку, прикрывавшую картину, увидел не прекрасные творения, а широкие мазки грязно-коричневого месива, залепившего весь холст. Какую бы картину он не пытался открыть, везде видел одно и тоже. Было в этих холстах, замазанных грязной краской, что-то печальное и грустное от безнадежно потерянных шедевров.
Вей был настолько потерян увиденным, что Абу не стал спрашивать его ни о чем.
-- И все же он был великим художником, каким в этом мире не было места. К сожалению его шедевры могли жить вместе с ним, я думаю, что они подпитывались его собственными видениями.
-- Может тогда ни к чему сжигать картину, которой ты приписываешь смертоностные свойства?
-- С костлявой не играют, и не надо испытывать судьбу на прочность, с ней шутки плохи.
Они вышли во двор, когда воины уже развели костер.
-- Поторопитесь, дрова сухие, сгорят как соломинки, выносите картину, но только осторожно. Заверните её ещё в что-нибудь, старый халат небольшой, а то как бы ненароком не раскрылся бы холст, беды не оберёмся.
Двое нукеров вынесли во двор картину. Они завернули ее в старое одеяло художника.
-- Может, все-таки глянем? -- задумчиво спросил Абдешир, -- Ведь на остальных картинах ничего не было.
-- Верно, но они брали краски, звуки и запахи из ощущений Художника, а эта картина, наверняка, подпитывалась самой смертью. Я не думаю, что видения Художника могли бы причинить кому-нибудь вред. К этому произведению приложилась она сама. Мне даже кажется, что она водила рукой Художника. Будь добр к себе и своим людям, почтенный Абу, прикажи сжечь ее, не открывая, вспомни теснину у Желтых скал, ведь там фойны чуть не погубили дозорный отряд.
-- Пусть будет по твоему, а от этих поганых фойн у меня до сих пор мурашки по спине бродят как стада джейранов. Кидайте этот смертельный хлам в огонь, -- приказал Абдешир.
Как только огонь коснулся картины, раздался пронзительный вой, в воздух поднялись потоки песка и тяжелыми струями закружились вокруг придавленных ужасом людей. Солнце исчезло, а небо окрасилось разными цветами, переходящими в мерцающее ртутное свечение, очерчивающие мутные контуры гор, постоянно меняющие свою форму. Свечение играло оттенками, переливаясь из края в край, пока на фоне горных вершин не проступили силуэты людей. Вскоре можно было достаточно хорошо различить одежду, лица, характерные движения, походку, проходящих. Видения людей спускались с неба бесконечной рекой. Они шли не замечая воинов и входили в огонь костра, где исчезали в сизом дыму. Некоторые воины потянулись за ними. Вей кинулся к ним, пытаясь их остановить, но первый нукер успел войти в костер. Он тут же окрасился в блеклый ртутный с синеватым оттенком цвет, посмотрел как-то странно с каким-то сожалением на окружающих, устало махнул на прощание рукой и исчез в дыму. Второго воина Вей схватил за руки, но тот даже не пытался освободиться, а схватил травника за пояс и принялся настойчиво толкать его в костер. Вею пришлось бы туго, если бы не Абу, который накинул аркан на воина и не потянул его в свою сторону. Неожиданно костер затух, картина сгорела безвозвратно. Тут же наступила тишина и медленно в воздухе растворилась людская река с мелодичным звуком как весеннее журчание воды в ручьях.
Вей стоял в обнимку с нукером и смотрел на происходящее. Когда появилось солнце, нукер, держащий Вея, удивленно посмотрел на него и недоуменно спросил:
-- Уважаемый, зачем вы взяли меня за руки? Вам что-то надо сделать?
-- Да, сын мой, мне надо, чтобы ты проследил за мухлями, они очень забеспокоились от запаха дыма. Он очень едкий.
-- Хорошо, я исполню ваше поручение, но не надо меня держать.
-- Ах, да, извини, мне что-то привиделось.
-- Мне тоже показалось, что ты спас ему жизнь, а он даже не понял этого, -- вмешался в разговор Абу, снимая аркан и треся головой, пытаясь избавиться от песка попавшего ему в ухо.
-- Меня! Спас, уважаемый травник, но от кого?
-- От смерти, сосунок, иди садись на коня, нам пора ехать, остальное тебе расскажут те, кто не сошел с ума от этого костра. Да, Вей, в какой раз я убеждаюсь, что тебя надо слушать. Мне даже страшно подумать о том, что кто-нибудь открыл бы картину.
-- А я прихожу в ужас только от одной мысли, если бы эта картина попала в умелые руки. Дорого бы за нее заплатил Егдай, ох как дорого. Потом бы он взял своё, но уже жизнями. Таким бы нескончаемым потоком многие люди превратились бы в дым, расчищая ему дорогу. Страшно представить, чем бы все это закончилось. Поэтому я говорю, не испытывай судьбу, не играй со смертью. В этой игре ты изначально в проигрыше, потому что игральные кости, брощенные на стол, это твои кости и не важно, что выпадет на них, твой выбор уже будет предопределен.