Я опоздал. Ненамного. Всего на три дня. И вместо цветущего хутора застал лишь обгоревшие с дырами вместо крыш хаты.
Ногаи ворвались в хутор рано утром, когда стало светать, но солнце ещё над землёй не показалось. И никто не успел ни спрятаться от них, ни убежать.Я чувствовал, как воздух наполнился болью. Слышал крики о помощи. Видел следы от копыт повсюду и следы от тел, которых тащили в степь на аркане, почти физически ощущая, как это было. И образы происшедшего страшными видениями вставали передо мной, словно я сам был в то утро среди них...
Во дворе лежало несколько изувеченных трупов мужчин. И у двух из них были очень странные раны. От плеча до бедра мощный разрыв глубиной почти до хребта. Я знал, каким ударом наносят такие раны, и думал, что мастера боя, способные сделать это, уже в степи перевелись. Но, видимо, ошибся. Значит, среди ногаев был один мастер боя, какого я не видел очень давно.Такой удар, когда рана вздыхает, разрывая изнутри тело, требовал редкого мастерства и каждодневных тренировок. И этот великий мастер был среди тех, кого мне надо было догнать и остановить.
- Мустафа-бей... Мустафа-бей..., - услышал я шёпот стонущего ветра, и повернулся к степи лицом.
"Темник Мустафа-бей"...
Но что нужно было темнику здесь, на краю степи?
"Мустафа-бей"... Его имя звучало в моих ушах. И чтобы остановить видение, я тихо позвал его, и почувствовал, как он там, далеко в степи, вздрогнул и тревожно оглянулся.
- Мустафа... Я иду за тобой. Слышишь?...
Я знал, что он меня слышит. И мой голос непонятной тревогой наполнял его сердце, заставляя озираться вокруг и ёрзать в седле...
Из живых в хуторе остался лишь старый дед. Ногаи не убили его, но сильно избили. И теперь он лежал у полуобгоревшего воза с сильно разбитой головой и тяжело стонал.
- Горе мне, - причитал он в отчаянии. - Горе мне, горе. Перед смертью такое увидеть. И я бы бился, как мой сын. Но не могу и сабли поднять. Видно Боже не хочет, чтоб я помер в покое.
- Ничего, диду. Я за тебя поднимусаблю, - заверил я его.
- Когда? Как? Они уже давно ушли в степь.
- Ничего. Я их догоню.
- Ты видно храбрый козак, или полный дурень, - язвительно заметил дед со стоном. - Куда ты лезешь? Ты хоть знаешь сколько их?
- Знаю. Было пятнадцать, пока твой сын не убил одного. Теперь их четырнадцать.
- Правильно, четырнадцать! Так может тебе жить набрыдло? Я хочу биться потому, что они убили моих родных. И хотя не смог бы их спасти, так хоть одного упыря убил бы. А ты чего хочешь? Даже козак Мамай, якбы был тут с нами, на такое бы не отважился?
- Нет. Он бы точно отважился, - возразил я.
- А ты откуда знаешь? Ты что знал Мамая? - Дед оживился, попробовав приподняться, но не смог и обессиленный опять упал на землю.
- Знаю, - уточнил я деду.
- А он разве живой?
- Живой, диду, живой.
- Ну, слава Тебе Господи, якщо ты знаешь самого Мамая, то Бог тебе в помощь. И якщо ты хотя б трошки такой, как он, то возможно тебе и повезёт.
- Повезёт, - успокоил его я, - потому, что я такой же.
- Такой же? - Дед застонал, корчась от боли и смеха. - Да кто тебе такое мог сказать? Уж не сам Мамай? Он что, тоже так считает?
- Считает.
- Ох, насмешил. Да разве сейчас есть кто с козаков, кто может сравняться с Мамаем? Да ладно. Ну, что ж, я совсем не уверен, что у тебя получится, но буду молиться за тебя, козаче. И якщо тебе всё ж таки удастся сделать то, что ты задумал, напомни ему про меня. Чтоб он, убийца моих детей, был проклят.
- Сделаю, диду. Обязательно сделаю.
Я перетащил старика в тень. Перевязал его рану на голове, дал снадобья и, оставив намного еды, пустился вдогонку.
Итак, я знал, что небольшой отряд во главе с темником: четырнадцать ногаев и двадцать семь пленников - сейчас уходил на юг. И среди них были те, кто меня ждал, но не дождался - старик и маленький мальчик. И мне теперь надо было их спасти. Я должен был их догнать и вернуть домой, чего бы это мне ни стоило.
Весь день Степь без устали швыряла себя под копыта моего коня. И мне удалось сократить расстояние почти вдвое. Ногаи шли медленно, пленные их задерживали, а мой Шайтан летел как птица. Но к ночи я почувствовал, что и он устал. И при первой же возможности устроил привал в тихой лощине у небольшого ручья.
Что делать: желание гнало меня вперёд, но конь нуждался в отдыхе. И вынужденное бездействие меня удручало. Тяжкие думы видениями вставали передо мной, и чтобы не поддаться им, я отлил их в песню.
Когда я пел, Степь слушала меня, и степные духи подобно усталым собакам собрались у моих ног.
Внезапный крик ночной птицы и резкое ржание коня напомнило мне, где я нахожусь, и предупредила, что я уже не один. Я отложил кобзу, ожидая гостей у костра рядом с приготовленной едой, и вскоре чёрная тень ногая скользнула слева за кустом. Он шёл тихо, слегка пригибаясь, как крадущаяся, готовая к прыжку кошка, наивно полагая, что я его не замечу. Его рука опиралась на эфес сабли, а тело пружинило в каждом движении, отдаваясь силой и выдавая в нём опытного воина. Но для меня он не представлял опасности.
- Салам-алейкум, - приветствовал я ногая по-татарски. - Выходи, если ты не боишься Ночи и тех, кого она приводит с собой. Будь моим гостем. Не прячься. Сыновьям Степи не пристало вести себя как диким псам, прячась в темноте и рассчитывая на внезапность. Или вы думаете, что я позволил бы вам ко мне приблизиться, если бы вы представляли для меня опасность?
Я слегка пошевелил угли в костре, вызвав тревожные искры, и спокойно добавил.
- И пусть твой воин не целится в меня из-за куста. Всё равно не попадёт, потому что я в мареве. Пусть все выходят, - сказал я громче, чтобы слышали остальные - Все пятеро. Или я буду считать, что вы угрожаете мне.
Мой голос стал жёстче, и ногаи растерялись, не зная, что предпринять.
- Если ты попробуешь сделать, что задумал, - с заметной угрозой сказал я главному, чувствуя, что они ещё не решили, как им поступить, - то я отрежу тебе руку, чтобы другую ты смог ещё воздеть к своему богу, сожалея о содеянном. Но лучше сегодня вам забыть о войне, потому что я не хочу сегодня никого убивать, и тогда завтрашнее утро найдёт вас живыми. А завтра будет завтра.
- Ты видно нас ждал, - удивлённо сказал ногай. - Откуда? - И махнул рукой остальным, чтобы они приблизились.
- Степь всё слышит, - ответил я. - И ваш приход мне она уже нашептала.
Ногаи тихо примостились у костра, стараясь держаться от меня подальше, и в движениях их уже не было былой уверенности.
- Я смотрю, ты великий воин и маг-характерник, - льстиво сказал мне старший ногай, усаживаясь у костра.
- Я не характерник, - возразил ему я. - Мне это уже не нужно, потому что я могу вызвать ветер.
Но он моего намёка не понял.
- Как зовут тебя? - спросил ногай неуверенно. - Я тебя знаю? Меня зовут Улу-ага. А это - мои люди.
- Моя родина знает, как меня зовут.
- Но люди же как-то тебя называют? - допытывался Улу-ага.
- Одни говорят, что я - бог, потому что разлит в мире. Другие - что святой, потому что люблю своих врагов и ценю в них высокое. Но ни то, ни другое в глазах людей меня не исчерпывает. И потому я для других неуловим. Я давно не привязан к миру, потому что разлит в нём. Моё имя давно стало тенью, потому что отражает лишь форму. Но форма течёт, позволяя мне быть всем.
- Бог? - зачмокал губами Улу-ага. - Сильно сказано. Когда-то так говорили про Мамая. Но его уже давно нет. И степь снова принадлежит ногаям. Ты хочешь сказать, что способен заменить его? Брось, разве такое возможно?
Но я ему не ответил.
- Или ты тоже Мамай? Его сын, внук, брат? Нет? - допытывался ногай. - Так назови себя, чтобы мы знали, с каким великим воином имеем дело.
- Для вас я просто Никто.
- И чем же ты отличаешься от других козаков?
- Я - сын Ветра степей и леса. И то, и другое приняло меня и наделило силой.
- И в чём эта сила?
- В том, что я - одно с миром.
- И что это значит?
- Когда я заговорю на языке ветра, вас не станет, - усмехнувшись, ответил я.
- Не завидую я твоим врагам, великий, - сказал после непродолжительного молчания Улу-ага.
- У меня нет врагов. Но есть те, кто таковым себя считает. И их осталось совсем немного. Но у меня нет вражды в сердце. Только скорбь. Великая скорбь Ветра, ставящая меня по ту сторону добра и зла. Потому что все мудрецы говорят на языке сердца. И сейчас моё сердце открыто для вас, но я не слышу ответа. Почему? Ваши сердца говорят совсем другое, и это печалит меня.
- И что это значит?
- Что всё решится завтра. Завтра...
Ногай замолчал, обдумывая сказанное. Потом решил не обострять ситуацию и перевёл разговор на то, что привлекало его внимание более всего.
- У тебя удивительная сабля, - вкрадчиво, но с почти нескрываемой завистью сказал он. - Никогда не видел такую. Она, наверное, не имеет цены.
- Не имеет, - согласился я. - Но сотни людей заплатили жизнью, чтобы только посмотреть на неё в действии. Жаль, они не смогут рассказать другим, как дорого она стоит. А потому ещё многие заплатят. Вот и ты её хочешь. А готов ли заплатить?
Но ногай опять меня не понял.
- А как ты получил её? - продолжал он меня расспрашивать. - Купил, подарили или добыл в бою?
- Эту саблю нельзя подарить. Хотя она и дар для воина. И купить её нельзя. И отобрать. Она сама выбирает себе хозяина. И даже я не считаю, что владею ею, но только пользуюсь.
- Как это? - Ногай удивлённо хмыкнул. - Я даже не слышал о таком. Что же твоя сабля волшебная?
- Не веришь?
- Даже не знаю, что тебе сказать.
- Не веришь, - повторил я с грустью. - Хотя я говорю правду. Многие из тех, кто видел её, тоже не верили. Но теперь их нет. И мы не сможем спросить их об этом.
- И в чём её волшебство?
- Ты хочешь узнать её тайну? Зачем? - почти с укоризной, спросил его я, невольно усмехнувшись. - Кто же рассказывает тайну постороннему? И потому я могу лишь сказать тебе, что эта сабля сделана из такого металла, что для неё рассечь воздух или здоровенного вола, практически одинаково.
Ногай, заметно помрачнев, какое-то время молчал, а потом спросил, и в голосе его появилась тревога:
- Куда ты едешь. Я могу узнать, о, великий?
- Можешь. Я еду за ногаями, что прошли здесь два дня назад.
- И что гонит тебя вслед за ними? Наверное, ты понимаешь, как рискуешь, пытаясь встретиться с ними в такое беспокойное время?
- Понимаю. Но это уже не имеет значения.
- Почему?
- Они взяли без спроса то, что принадлежит не им, и я хочу их убедить вернуть чужое.
Даже после услышанного Улу-ага не смог сдержать смех. Удивлённый. Клокочущий. Почти на грани. Я тоже засмеялся, но иначе. Они не поняли, что я говорю серьёзно, и смотрели на меня, как на безумца. Но я не стал их разубеждать.
Весёлые огоньки в их раскосых глазах, показали мне, что они снова расслабились. Значит, всё-таки не воспринимают меня всерьёз. Напрасно.
- Ты нас рассмешил, - сказал Улу-ага.
- Рассмешить лучше, чем огорчить.
- Наверное, ты не понимаешь, - решил пояснить он, - это не просто отряд. Их ведёт Мустафа-бей из Кафы. Боец, равных которому я в татарском войске не знаю. Он не привык отдавать то, что уже стало его добычей.
- Мне отдаст.
- Надеюсь, ты не собираешься отобрать своё силой? - Ногай снова засмеялся. - Тебе и с Мустафой-беем не суждено справиться, но у него к тому же семнадцать опытных воинов.
- Не семнадцать, а четырнадцать, - поправил я его.
- Действительно. - Ногай вскинулся удивлённо. - Откуда ты знаешь?
- Знаю. Степь мне уже всё об этом сказала.
- Может, ты надеешься уговорить его? Но пленники дорого стоят. Разве что ты отдашь ему свою саблю.
- Ты это серьёзно?
Улу-ага заметил, как я помрачнел.
- Нет, - вкрадчиво ответил он. - Просто спросил. Ясно, что они её не стоят. Но тогда как ты это сделаешь? Не понимаю.
- У меня слово есть одно, заветное.
- Мустафа-бей в слова не верит, - возразил мне ногай. - Всё, что он взял, уже не принадлежит тебе, и ты можешь лишь предложить в обмен другое. Саблю или коня. У тебя хороший конь, очень хороший, и если ты ценишь саблю больше, можешь отдать коня.
- А я не сказал, что хочу вернуть своё... Я ничего вообще в этом мире не имею, только пользуюсь. И коня я ему не отдам, как нельзя отдать друга. Я же не цыган, чтобы отдавать, а потом обманом возвращать обратно. Нет. Конь - мой друг. Я хочу, чтобы всё было честно. Ведь я имею дело с настоящим воином. И договорюсь с ним, как с воином.
- Почему ты так уверен, что у тебя всё получится?
- Но вы ведь тоже уверены, что у вас всё будет нормально. Только вы предполагаете, а я знаю.
- А как ты можешь знать?
- Я умею читать будущее по знакам, которые вижу вокруг себя на вещах и лицах.
- Даже на лицах? Как это?
- Как движение можно свести к точке, будущее можно свести к лицу. И я умею читать судьбу по лицам.
- И что же написано на мне? Какое будущее меня ожидает?
- Странно, но я твоего будущего не вижу, - после некоторого молчания сказал я.
- Почему?
- Трудно сказать. Что-то случится. Завтра. И тогда будущего у тебя не будет.
Неуверенный смех ногаев показал мне, что они с таким ответом не согласны.
- Нет, - возразил Улу-ага. - Это исключено. Мы - воины. Нас никто не сможет застать врасплох в степи. И значит, через три дня мы вернёмся сюда живыми.
- Тогда отдыхайте, - ответил я им, давая понять, что разговор закончен. - А завтра будет завтра.
До утра времени оставалось немного. Начинался час Волка, и я быстро заснул. Во сне я лёгким ветром парил над степью и видел бой, и себя в гуще врагов. И некуда им было бежать...
Но вдруг сквозь сон я поймал устремлённый на меня взгляд. Один из ногаев, длинный и сутулый, открыл глаза и жадно смотрел на меня из темноты. Потом тихонько, почти незаметно достал свой длинный нож. Но я развернулся в пол-оборота к нему, сделав вид, что просыпаюсь. И он тут же затих.
Более никто из ногаев не пытался меня беспокоить, и оставшаяся часть ночи прошла без приключений, как я и думал. А утром ногаи попытались убить меня. Жадные глупцы. Зачем? Неужели не понимали, чем это для них закончится? Наверное, понимали, но ничего не могли с собой поделать.
Они выбрали для атаки, как им казалось, удачный момент, когда я омывал у ручья коня. Но я был готов к этому. И в тот момент, когда сутулый ногай, зайдя мне за спину, метнул в меня кривой нож, я услышал шёпот ветра. В следующее мгновение нож оказался в моей руке, чтобы вернуться к хозяину. Он упал в воду с ножом в горле. А потом настал черёд остальных.
Бывают мгновения, когда я становлюсь чем-то, что лишь использует моё тело. Ветром. Духом. Бичом Божьим. Огненным мечом. Стрелой, пущенной сквозь времена в невидимые цели. И тогда словно Ангел смерти входит в меня. И я, будто поднятый Отцом-ветром, смотрю со стороны на то, что творит моё неистовое тело...
А потом считаю трупы.
Так было и в этот раз. Сутулый татарин с ножом в горле валялся, перегородив ручей, и его халат смешно пузырился в струях воды. У коротышки была отрублена голова. Два татарина лежали бездыханными рядом у ручья. А молодой ногай с выпученными глазами валялся на боку, обхватив руками вывалившиеся кишки. И только Улу-ага ещё дышал, но моё колено давило сверху на его горло, всё сильнее прижимая его к земле.
- Я знал, что вы попробуете убить меня, потому что слышу мысли, - сказал я, чуть сильнее сдавив его горло. - Глупцы. Жадные глупцы. Поверь, я умею ценить врагов, если они честны со мною и почитают кодекс воина. Поэтому, если бы ты решил убить меня в честном бою, я бы, клянусь, похоронил тебя после боя по законам Корана. А теперь за своё желание ты умрёшь, как поганый пёс, и заплатишь Раем, ибо никто тебя в ближайшие дни не похоронит.
- Пощади, - прохрипел ногай. - Ради Аллаха. Если бы мы знали с самого начала, кто ты... разве мы бы посмели?
- А я разве вам не говорил?
- Пощади...
- Зачем? - устало спросил я его. - Чтобы ты снова убивал русских людей? Ты не можешь ни в чём упрекнуть меня? Я не нарушил закона гостеприимства. Разве я не давал вам возможность уйти с миром? И как вы отплатили?
- Пощади, - повторил ногай, - и возьми, что пожелаешь.
- Зачем ты говоришь это? - с досадой ответил я. - Ведь ты же воин. А воин должен уметь умирать легко. Ведь ты не пощадил бы меня. Правда?
- Не надо. Я буду твоим рабом, - перешёл на шёпот Улу-ага. - Только не убивай.
- Зачем ты мне? - возразил я. - Тому, кто сам свободен, не нужен раб. А теперь прощай.
- А-а-а!! - быстро заверещал Улу-ага. - Ты думаешь, что сейчас убьёшь меня и всё? Не-е-е-т! Ты, конечно, великий воин. Но ты не знаешь главного: из Крыма сюда идёт большая сила. Лучшие воины. И ведёт их сам перекопский мурза Тулай-бей. И с ним тысячи воинов. Если ты решил идти на юг вслед за Мустафой-беем, через три дня ты встретишься и с ними. И тогда...- Улу-ага почти засмеялся. - Каким бы ты сильным ни был, тебе не устоять. Они уничтожат тебя. Уничтожат. И не будет больше великого...а- а-а, .. не будет великого..., - от напряжения его лицо посинело, - ма... ма... я-я-я...
Под сдавившим его горло моим коленом Улу-ага перешёл почти на хрип, но больше он ничего нового мне сообщить уже не мог. Я придавил его шею ещё сильнее, и ногай забился, задыхаясь, в судорогах. Вскоре его сопротивление ослабло, тело вяло в последний раз дёрнулось и затихло.
А мне пора было в путь. Теперь было понятно, что здесь делал темник. Он был в разведке и теперь шёл на соединение с ордой.
Надо было спешить. Я должен был успеть. Должен. И ветер снова шептал мне в уши о том, что ждёт меня завтра, и духи степи тревожно провожали вздохами моего неистового коня.
Погоня за ногаями заполнила ещё один день. А вечером у края выгоревшей лощины я обнаружил сожжённый чумацкий лагерь. И там, среди боли я услышал вой в душе, перешедший в пение. Подъехав поближе, я слез с коня и теперь медленно шёл среди искромсанных тел чумаков. И скорбь заливала мою душу... И снова эти вздыхающие раны. Словно великий мастер боя напоминал мне о себе. Но я итак помнил. И знал, что он от меня уже не уйдёт.
Никто не уйдёт.
Никто...
И летящий навстречу мне ветер уже не мог меня ни успокоить, ни остановить.
Сыны Степного Ветра, забывшие своего отца. И в моих жилах течёт немного вашей крови. Но мы давно не братья. Вы знаете всё о свободе, но забыли об ответственности. Вы не слышите мира и гоните плетьми времени в свой стан беду, чтобы умыться собственной кровью. И я помогу вам.
Помогу.
Уже скоро.
Вдруг справа от себя я увидел лёгкое овеянное, сильным запахом страха курящееся свечение, и понял, что там спрятался кто-то живой. Я подошёл поближе к порыжевшим кустам и крикнул:
- Гэй, выходь, хлопче!... Давай вылезай из своей ямы. Чуешь?
Из низких густых кустов показался чумак.
- Як ты побачив меня? - удивлённо спросил он меня. - Даже татары меня не заметили.
- Степь говорит неслышно. И про то, что ты сховался в яме, я знал ещё до того, как ты меня увидел.
- Как это? - спросил он, подходя поближе.
- Я умею говорить со Степью.
- Я слышал, что можно слышать степь, но с нею говорить? - сказал озадаченно чумак. - Даже характерники такого не могут. Я знаю.
- Не веришь, тогда смотри. - Я растёр в ладонях траву, и сильный ветер пахнул ему в лицо, перехватив дыхание.
- Господи, я знаю, кто ты..., - вдруг горячо воскликнул чумак, и я почувствовал, как его сердце радостно забилось. - Ты...
Он хотел назвать моё имя, но я мягко прикрыл своей ладонью его рот.
- Тише. Степь всё слышит. И татары знают её язык. А мне не нужно, чтоб они про меня узнали.
- Ты повернулся. Пусть благословит Небо твой приход.
Не в силах выразить свои чувства, чумак упал передо мной на колени.
- Не нужно. - Я подхватил его под руки.
- Постой. - Я слегка коснулся его ладони, и вся его жизнь, как видение развернулось передо мной. - Я знаю тебя. Ты - Петро Хлипый из Черкасс.
- Откуда ты меня знаешь? - Потрясённый чумак так и стоял, разинув рот.
- Знаю.
- Скажи, что ждёт меня, - прошептал он, пытаясь поцеловать мою ладонь, но я опять ему не позволил это.
- Если ты пойдёшь в Черкассы, не медля, то ещё успеешь застать свою мать живою. Не бойся. На этом пути ты уже не встретишь ногаев. Их трупы лежат в Спящей лощине у Серебряного ручья. И голодные звери доедают их останки.
Похорони своих братьев и друзей, но тут не задерживайся. И передай всем, что с юга на Украину уже идёт орда. Пусть готовятся. И да поможет им Бог.
Оставив чумака в лагере, я снова пустился в погоню. Я видел, что здесь у лагеря действовал ещё один отряд татар, и теперь уходивших в степь ногаев стало почти вдвое больше. Ситуация становилась критической. Но я уже не мог, да и не хотел отступать. И погоня продолжалась.
Когда солнце снова зашло, я был уже недалеко от татарского лагеря. Нас отделяло лишь несколько часов хода. Я был совсем рядом, почти догнав их, и чувствовал, как вокруг пахло ногаями, их грязными халатами и жадной злобой.
Они были здесь совсем недавно. Теперь их запах был настолько сильным, что я мог бы идти по их следу с закрытыми глазами. Моя душа рвалась вслед за ними, но прежде мне надо было хотя бы немного дать отдохнуть своего коню.
Не став разжигать костра, я прилёг на склоне, раскурив набитую тютюном люльку, и после нескольких затяжек мой дух, птицей воспарив над степью, полетел к лагерю ногаев. Вскоре я увидел их, копошащихся у костров. Костров было два. А недалеко сидели, прислонившись друг к другу, измождённые пленники. И тот, кто должен был меня встретить на хуторе, маленький худой старик, лежал рядом.
Я коснулся его головы тихо-тихо, и он, вздрогнув, повернулся, озираясь, и улыбнулся мне. Он не видел меня, но почувствовал и мысленно прошептал моё имя.
- Я иду следом, - шепнул я ему с тихим вздохом ветра. И он снова радостно улыбнулся мне в ответ. Мой дух снова взлетел вверх к небу. И тогда я увидел спящего у костра Мустафу-бея и тихо позвал его. Ногай дёрнулся, просыпаясь, открыл глаза и тревожно посмотрел в чёрную бездну Ночи. И я знал, что он уже не заснёт.
Когда я вернулся в тело, меня ждали. Незримый гость затаился, прижавшись к траве. Но я позвал его. И тогда он явился ко мне сам. Ветер прошёлся юлой, прижимая траву к земле, и обрёл образ сидящего старика.
- Здравствуй, Отец-ветер, - склонился я перед ним и увидел, как он кивнул мне в ответ.
- Ты видел, что они сделали с чумаками? - спросил я, и старик-ветер мне кивнул снова.
- Ногаи совсем забыли об уважении к миру. Ими управляет лишь подлость и злоба, - сказал старик-ветер. - И я уже не могу списать это на ваше время.
Я явился к ним в облике старого пасечника, - вдруг тихо сказал старик-ветер. - И просил их. Говорил, что Степь устала. Но они убили меня.
- И что мне с ними делать?
- Не знаю. Что подсказывает твоё сердце?
- Ты знаешь.
- Тогда делай, что должно... - Старик замолчал, а потом спросил: Ты видел знаки Беды, разбросанные по степи?
- Видел.
- И знаешь, о чём они говорят?
- Что Отец-ветер может потерять своего сына.
- Вот почему я здесь. И что скажешь?
- Что Степь предупреждает, но не настаивает.
- Да. Эти знаки говорят, что ты домой не вернёшься. Что это - путь в Вечность, но не домой.
- Но разве мой дом не в Вечности? - возразил ему я.
- Ты прав. Но в Вечности, где царит Покой, нет служения. Сделал ли ты, что должно?
- Завтра узнаем, Отец.
Старик-ветер замолчал, а потом спросил:
- Ты знаешь, кто возглавляет их?
- Знаю. Мустафа-бей.
- Ты не всё знаешь. Он - великий воин. И даже в охране султана нет таких бойцов, а с ним ещё под три десятка воинов. Будь с ним осторожен.
- Буду, - пообещал я старику, и в тоже мгновенье увидел, как он растворился в воздухе.
Всё. Пора. Я более не мог ждать. Моя молитва взлетела к Небу, чтобы услышать ответный стон Ночи и увидеть, как звёзды стекали светом к моим ногам.
Вперёд, мой Шайтан. Сегодня мы с тобой не будем спать. Ты устал, мой друг, но сможешь помочь мне. Ведь нам даёт силы весь мир...
Утром, когда я подъезжал к татарскому лагерю, ногаи ещё не успели собраться. И в самом деле, куда им было спешить? Или они не слышали меня? Не чувствовали? И напрасно.
Вдруг там у них что-то изменилось, и я, ещё находясь за длинным, поросшим пожухлой травой холмом, почувствовал со стороны их лагеря какое-то странное движение. Кто-то быстро бежал в степь... Мальчик... Но его бегство не осталось незамеченным, и ногаи бросились за ним в погоню.
Двое... Нет, трое...
Они бежали куда-то в сторону от меня через низину, огибая скрывавший меня холм с другой стороны. Но Шайтан легко вынес меня им навстречу, встав между мальчиком и ногаями, и я был последним, что они в своей жизни увидели.
Оставив убитых татар в лощине и наказав мальчику не высовываться, я выехал на вершину холма и увидел лагерь, а потом начал спускаться. Удивлённые моим появлением ногаи, побросав свои дела, шли мне навстречу, но остановить меня не пытались.
- Салам алейкум, - приветствовал я Мустафу-бея по-татарски, подъехав к нему и спрыгивая с коня. Он ответил мне тем же, не выдав, в отличие от других, своего удивления.
- Ты не видел моих людей? - спросил он меня после небольшой паузы. - Они преследовали мальчика. А ты приехал с той же стороны.
- Видел.
- И где они?
- Лежат за этим холмом. Мёртвые. Все, - сказал я спокойно, и лицо ногая разом помрачнело.
- Зачем ты сделал это?
- Они хотели меня убить, - улыбаясь, сказал я. - За что? Они ведь меня даже не знали.
- Я тоже тебя не знаю, - мрачно ответил Мустафа-бей. - Но уже хочу убить.
- Попробуй, - сказал я с лёгким полупоклоном.
Это был вызов. И я почувствовал, как напряглись окружавшие нас воины. Но Мустафа-бей был не просто воином, а темником, и умел не поддаваться эмоциям.
- Если ты приехал к нам, - тщательно взвешивая слова, сказал Мустафа-бей после лёгкого полупоклона, - значит тебе что-то очень нужно. Скажи, чего ты хочешь и, возможно, мы не убьём тебя.
- Я пришёл за тем, что вы забрали на хуторе, который сожгли пять дней назад. И я хочу это забрать обратно.
- Ты или безумец или наглец, - удивлённо, еле сдерживая себя, засмеялся Мустафа-бей. - Ты - один! И даже не просишь. Один. И чего-то от нас требуешь? Воистину, Аллах лишил тебя разума.
- Я не один, - спокойно возразил ему я, - и сколько бы вас ни было, вам это всё равно не поможет, потому что со мною Бог.
Какое-то время Мустафа внимательно меня разглядывал.
- Будь на твоём месте кто-то другой, я бы уже приказал убить его, - сказал он после некоторого раздумья, кивнув на своих воинов. - Но ты, я вижу, сам воин, хотя и совсем безумный. И потому по закону Степи должен умереть, как воин.
Я в знак признательности поклонился ему в ответ.
- Тогда помолись перед смертью. Это на том свете тебе зачтётся.
Но я в ответ лишь снова слегка ему поклонился.
- Я смотрю, ты не молишься. - Голос Мустафы-бея стал совсем задумчивым. Чувствовалось, что что-то во всём этом очень смущает его. Но что? Он не мог ни понять, ни догадаться. - Ты успел уже помолиться?
- А зачем, если вся моя жизнь - молитва?
- И в храм не ходишь?
- А ваши суфии ходят? Им не нужны храмы, как дома Бога, потому что они находят Его везде.
- Послушай, - почти теряя терпение, сказал Мустафа-бей, - откажись от своего намерения, и я прикажу отпустить тебя. Никому не делает чести убить безумца. И меня это не украсит.
- В этом нет необходимости, - возразил я. - Я не уйду отсюда один. И я, может, для вас - безумец, но не перед Богом.
- Тогда ты - наглец, - почти закричал Мустафа-бей. - И как же ты собираешься уйти отсюда живым? Или думаешь, что после этого я отпущу тебя?
- Если ты воин, отпустишь.
- Почему же?
- Я предлагаю тебе поединок.
Громкий хохот собравшихся ногаев не удивил меня.
- А ты ещё и глупец. Ты знаешь, кто я?
- Знаю.
- Нет. Ты верно совсем не знаешь, если предлагаешь мне такое. Я - лучший поединщик великого и непобедимого хана Девлет-гирея, да продлит Аллах его счастливые годы. Я - его сабля. Его победный крик. Я - мастер клинка, способный заставить петь раны от боли. И твоя рана тоже будет петь, наполняя степь вздохами скорби. Ты совсем не знаешь, с кем имеешь дело...
- Знаю, - перебил его я. - И именно поэтому я здесь. Твой удар заинтересовал меня. Его действительно может нанести только великий воин, но не непобедимый.
- Почему же?
- Ты непобедим лишь потому, что не встречал ещё тех, кто сильнее, - совсем мрачно сказал я, и Мустафа-бей непроизвольно вздрогнул.
- И кто победит меня? Не ты ли?
- Я.
- И кто же ты, мнящий себя сильным? - еле сдерживая себя, спросил Мустафа-бей.
- Никто. Просто сын Ветра.
- Мне твоё имя ни о чём не говорит.
- Это не имя. А как меня зовут, ты поймёшь сам. Но позже.
Я стоял неподвижно, чтобы Мустафа-бей случайно не понял, с кем имеет дело. Но гнев уже залил его глаза, и он вряд ли сообразил бы теперь, кто перед ним до боя.
- Хорошо, я согласен сразиться с тобой, - сказал Мустафа-бей, беря себя в руки. - Но знай, для тебя это великая честь.
- Для тебя тоже, - сказал я ему в ответ, и добавил. - Тогда поклянись, что в случае моей победы или твоей смерти твои воины отпустят пленников.
- Клянусь и повелеваю, - сделав жест клятвы, высокопарно сказал Мустафа-бей. - Если ты победишь, то заберёшь всех пленных. Но если ты не сумеешь сделать этого, то и твоя сабля, и твой конь достанутся мне.
- Я согласен. Меня устраивает твоя клятва. И Аллах слышит её, - напомнил ему я. - А теперь приступим.
Но Мустафа-бей медлил. Он никак не хотел понять, почему я такой глупый, и это тревожило его.
- Что ты о себе возомнил? Что я тебе отдам этих пленников? Что ты сможешь справиться с лучшим бойцом ханства? Да знаешь, сколько я ваших козаков побил?
- Вот сейчас и рассчитаемся.
Новый хохот вокруг был ещё громче прежнего.
- Да среди козаков сроду не было таких бойцов, чтобы со мной рассчитаться! - в сердцах воскликнул Мустафа-бей. - Или нет? - Он снова засмеялся, словно вспоминая что-то. - Был один. Я не видел его. Только слышал. Мы с ним так и не встретились. А жаль. Великий был воин. Теперь его уже нет. И я не смогу даже попробовать ему доказать, что его сильнее.
- Сможешь, - уточнил я.
- На что ты намекаешь? - с напряжением в голосе спросил Мустафа-бей.
Я медленно, очень медленно достал саблю из ножен. И всё же что-то было в моём движении такое, что отразилось тревогой в глазах опытного бойца. Будто он всё понял.