Потребность называть вещи именами, похоже, неистребима в человеке в рамках той культуры, в которой мы обитаем. Возможно, поэтому настала и моя очередь попробовать определить то, чем я занимаюсь.
Подобного рода размышления представляют собой рай для критиков и интерпретаторов, а заодно они представляют для самого писателя возможность быть готовым к ответам на возможные вопросы, которые неминуемо возникнут, если, конечно, его творчество представляет собой какую-то ценность.
Некоторые термины, которые я использую, обладают следующим существенным недостатком: при увлечении их формальной стороной, в зависимости от мировоззрения читателя, могут возникнуть интерпретационные цепочки, при которых четкость и ясность того, о чем хотелось бы сказать, могут быть утрачены. Мне кажется, что для художественного текста это допустимо, но если речь идет о попытке, как в данном случае, объясниться, то лучше бы этого избежать. Поэтому у меня к вам огромная просьба: всякий раз, встретив в тексте закавыченный термин, вкладывайте в него именно свое понимание и свои представления. И, уверен, именно в этом случае вы точнее поймете, что я хотел сказать.
Неогуманизм базируется на посылке о том, что артефакту предшествует формирование некоего комплекса ощущений. Ощущений, которые можно почувствовать, пережить. Стоит оговорить, что эта посылка неогуманизма исключительно материалистична. Базовой является дефиниция В.Ленина о том, что "материя есть реальность, данная нам в ощущение".
Здесь мне кажется черезвычайно уместен термин чувствознание. Принципиальным является суждение о том, что именно через ощущение происходит акт невербального внутреннего познания, а познание, в свою очередь, невозможно без внутреннего изменения как познающего, так и субъекта познания (собственно это я и определяю как чувствознание).
Одно и то же ощущение может интерпретироваться совершенно различно, при этом в конце каждой интерпретации возникает "понимание" читателем артефакта. С позиций неогуманизма, правильное "понимание" артефакта возможно в том случае, если ход и методика интерпретации читателем артефакта не будут подсказаны самим текстом, а исключительно предыдущим культурным опытом читателя.
В этом случае вопрос формы артефакта утрачивает свою первостепенность: один и тот же комплекс ощущений может быть сведен в доступности как к тексту, так и к музыке, художественному полотну, etc. В принципе, мы получаем своего рода игру в бисер, позволяющую увязывать самые разнообразные формы творчества.
Другой базовой посылкой неогуманизма является понятие действия, основанное на литературоведческом трюизме о рождении текста как такового при контакте Автора (с большой буквы) и читателя. С этой точки зрения текст представляет собой действие. Механизмом его совершения выступает чувствознание.
Неогуманизм исходит из того, что артефакты, созданные в соответствии с ним, в своем действии с читателем предоставляют ему возможность измениться в соответствии с его конституцией и наклонностями, измениться естесственным образом, гармоничным для него. В этом заключается принципиальное отличие идеи неогуманизма от идей просветительско-педагогического характера.
Один из самых трудноуловимых вопросов есть вопрос о критерии истинности действия. И здесь едва ли не единственное, что может эту истинность гарантировать - это соответствие действия воле "Бога", проявляющуюся в естественных следствиях действия для каждого читателя, естественных именно для него.
Кроме естесственности, признаком истинности может считаться свобода выбора читателя в следствиях соприкосновения с действием. Ничто не должно диктовать читателю даже то, как воспользоваться тем, что несет в себе действие. И в любой момент у читателя должна быть возможность добровольного выбора продолжения соприкосновения с действием или прекращения.
Ну и что - можете сказать вы - в любой момент можно закрыть книгу, отвернуться от картины, перестать слушать музыку, это ведь несомненно прервет контакт читателя с артефактом? Не совсем: в этом случае прервется исключительно контакт с формой артефакта, но для того, чтобы прервался контакт и с содержимым этой формы, читателю необходимо перестать обращать на нее внимание, а это уже не так очевидно.
Истинность действия, в частности, естественность и свобода выбора читателя, могут быть существенно облегчены тем, что при создании артефактов в них привносится минимально достижимое количество личных оттенков, связанных c персональными убеждениями автора, его желаниями, целями, задачами. То есть акт творчества в системе неогуманизма является скорее не проявлением потребности, но реализацией возможности создавать артефакты.
При этом происходит на первый взгляд парадоксальная вещь: собственно для качества действия, для тех возможностей, которыми в нем может воспользоваться читатель, понятие личности автора совершенно теряет смысл. Имеет значение только то, что действие присутствует и что происходит соприкосновение действия и читателя.
Из этого следует, что ключевым игроком творчества выступает читатель, а не автор. Ключевым, в первую очередь, потому, что только от читателя будет зависить конкретный результат действия, и - шире - творчества.
В конечном итоге, неогуманизм выступает способом гармоничного изменения окружающего нас мира. И будет совершенно не важным, каким критериям формы будут соответстовать созданные в его духе артефакты. В конце концов не язык является домом бытия. Но если он - всего лишь один из балконов, на которых бытие отчетливо проявляет нам частицу своего величия, - то почему бы им не воспользоваться?