Аннотация: Рассказ о странном случае из дачной жизни
Адольф Шиттер был из числа обыкновенных провинциальных обрусевших евреев, что исправно ходят на службу, звезд с неба не хватают, удовлетворяясь и малым: добротным ужином после работы, программой телепередач и возделыванием грядок на приусадебном участке, где в чрезвычайной аккуратности содержит-ся картофель, процветает морковь, нарядно устроена грядка пахучих гладиолусов и под раскидистой ябло-ней накрепко врыта деревянная скамья с березовой спинкой, на которой бывало подолгу сиживало семейст-во Шиттеровых, когда немного дремалось после обеда и склонный к гиперболе Адам настоял, чтобы лавка была установлена под яблоней для "священных место русских сиест". Жили они, в общем, не плохо, без удали но и в достатке.
В двадцать три, он приятно женился на доброй женщине, нажил двух детей и ни в чем не сомневаясь вы-вел их в люди, обернув докторами. Сын - обзавелся частной практикой, младшая дочь - искусно протезиро-вала зубы и хорошо зажила за психотерапевтом подающим большие надежды и, увы, облысевшим на два-дцать четвертом году.
Жизнь текла стройно и весьма достойно для тех смутных времен. К пятидесяти Адольф ощутил некую скуку, "словно шторка из папиросной бумаги опустилась у меня перед глазами", - скажет он как-то рассуж-дая вслух, - "и все стало как-то сквозь дымку". Человек он был психически устойчивый и когда ему каза-лось, что он, Адольф Шиттер, еврей по маме, наяву сходит с ума, он отнюдь не вел себя, как ведут в подоб-ных ситуациях остальные сумасшедшие: глаза не лезли из орбит, смотрел он в таких ситуациях, как никогда спокойно и даже вечная пленка полусна смывалась с влажной поверхности его зачерненных хрусталиков и посаженные глубоко яблоки обретали древнюю красоту - тонкую работу средневековых иконописцев, пере-нявших манеру изображать на месте глаза точеный миндалик в Константинопольских штудиях. Шиттер вообще спокойно относился к подобного рода эксцессам. Он просто говорил себе: "не бери в голову Адольф - это всего-навсего безумие. Не все то золото, что блестит, не все существует - что можно увидеть по ка-бельному телевидению, и не всему следует удивляться - что показывают тебе собственные твои глаза".
В тайне от сослуживцев и родственников, лет уж как пятнадцать Шиттер пописывал акварелью, сбегая от всех знакомцев то в поле - писать бурую корову щиплющую изумрудную траву на лужайке, справа он любил поместить плоский пруд, а на заднике, перед серебристо-голубым небом, вертикаль церкви с иномаркой принадлежащей тучному, всегда бородатому батюшке. Или же поле, выпуклое словно в увеличительном стекле, над ржаным полушарием которого зависли ватные, лубочные облачка; то он забирался на саму эту горку и от туда чиркал далекую косу елей острым лезвием врезавшуюся в борозду берез (самый удачный вид открывался поздним сентябрем, когда березы окрашивались в рыжие, мандариновые, охристые цвета, ели оставались же неизменно зелеными, только чернели может быть).
Акварелист он был, по правде сказать, неудачный и как-то вывесив пять рамок в буфете, где обедали со-служивцы, попытался незаметно перевести разговор с довольно таки смелых анекдотов на искусство, слу-чайно, как бы, уставив вилко в сельский пруд и корову.
И если бы Адольф Шиттер не проработал четверть века на рекламную службу в качестве менеджера по работе с физическими лицами, он наверняка бы попал впросак, так скрытные любовники исподволь заводят разговор о предмете своей любви, иногда нещадно подтрунивая над дорогим им предметом и получают в ответ (ими же спровоцированный) увесистый отпев, - так что краски на таком лице чередуются как широкие мазки на полотнах североамериканских экспрессионистов, что конечно же не оставляет без ремарки их собе-седник, легко списывая подобное цветопреломление на грудную болезнь или легкую мигрень, пробежавшую зыбкой волной по поверхности мозга их друга, недостаточно тщательно разжевавшего французское мясо.
Шиттер не повел и бровью, но с тех самых пор не позволял себе и округлого намека, сокрыв в недрах своего расписания искусство делать из бумаги, воды и природного красителя симулякр пригородного пейза-жа.
Так же спокойно, как к походу в булочную, он отнесся и к необычайному происшествию, заставшему Шиттера в одном из самых безвинных его расположениях, когда отужинав, Адольф под стрекот сверчков мечтал о великом пейзаже исполненным в сочных тонах, на пространном холсте масляной краской. В по-добных умонастроениях Адольф раскачивался в кресле второе уже получасие, как в распахнутое окно ве-ранды влетел ночной мотылек. Порхнув под потолком несколько хаотичных па, мотылек спланировал под колпак ночной лампы, оставленной Адольфом для большего удовольствия на обеденном столе. Свет задро-жал и Шиттер, грустно подумал, что мотылек, всегда от чего то летящий на свет, задохнулся в горячем воз-духе под колпаком. Но легкая грусть его угодливо разрешилась в тот момент, когда пошатывая густой коп-ченый свет лампы, мотылек скользнул, точно листик писчей бумаги над столом, и подпрыгивая в воздухе веранды - обгоревшим клочком выскочил в оконце. С тем теплым и спокойным чувством Шиттер и заснул, сидя в кресле на веранде своей дачи, построенной им за семь лет, в двадцати километрах от Тулы.
Во сне ему приснилось нечто ужасное. Будто стая черных, как сажа, бабочек слетелась на свет его уют-ной лампы, и Шиттер, не веря своим глазам, все более утверждался в трагическом для него заключении.
Шелестя бархаткой черных крыльев, бабочки кружили вокруг ночной лампадки будто спутав ее с ноч-ным цветком, редко встречающимся в этих краях. Бабочки словно рождались из темных углов веранды и их количество не поддавалось никакому пересчету. Вот одна зависает над лампой и ныряет на мгновение внутрь бутылочки, подлетает в верх и сливается с тенью веранды. Следующая занимает ее место. Так про-должалось всю ночь. С появлением зори бабочки растворились в том киселеобразном сереньком туманце, который напомнил Адольфу далекую сценку из детства, когда совсем еще мальчишкой он нацеплял на нос выпуклые очки деда, примериваясь к его шкуре - тогда фокус терялся и мир превращался в желеобразную материю с размытыми краями и свойствами.
Адольф проснулся рано. Алюминиевое солнце поднималось из за темного леса, выкрашивая все окрест-ности в тот поразительно скупой колер, которым славиться акварельная краска. Адольф пожевал губами и спросонья нашел час рассвета пригожим. К полудню набежали тучи и заморосил мелкий дождик продол-жавшийся лить неделю, на третий день пресытив Шиттера затянувшейся меланхолией. Никто в дачном поселке не заметил, что с той самой ночи, когда ночные мотыльки вились вокруг ночника мир в дачном поселке стал выцветать, словно старая фотография.
Приезжали ученые из города и брали пробы грунта и растений. Эти края под Тулой стали очень популяр-ны у столичных журналистов и оккультиского толка сочинителей. И как ни странно - края богатели, пробуя на вкус новый, фантастический доселе туристический бизнес. Дачные участки лихо подскочили в цене и самым перспективным направлением на рынке недвижимости стало Дачное Направление.
И если бы вы пожаловали в наши края, к друзьям на дачу, или в один из съемных коттеджей сложенных на манер обычного дачного домика 70-х, то и вы могли бы услышать поздним вечером, когда дачники сади-лись на верандах пить чай и сливовую наливку: "Дни уже стали не те. Помните какие раньше бывали зака-ты", "да", - раздавалось в ответ.
Поправил свои дела и Адольф Шиттер. Его тусклые акварели стали пользоваться устойчивым спросом и уже в каждом дачном домике считалось держать если не оригинал, то хорошую цветную ксерокопию шитте-ровской акварели с извечной церквушкой и пшеничным бугром.
- Искусство не выцветает, - говаривал Адольф своим покупателям обескураженным антикварной ценой незатейливых творений, разложенных на бесцветном верстаке, - и что самое интересное, продолжал госпо-дин Шиттер, нисколько при том не лукавя, - так это то, что еще ни одному копирайтеру не удавалось снять полноцветную копию с моих акварелек.