Аннотация: Комметарии к произведению Захара Прилепина "Обитель", воспоминаниям О. Волкова и А. Солженицына о Соловецком лагере особого назначения.
А.Н. СТЕПАНОВ
ПРИЛЕПИН ЗАХАР. ОБИТЕЛЬ.
Первым произведением Прилепина, о котором мне когда-то захотелось высказать своё читательское мнение, было повествование на молодёжную тему "Санькя". Затем появилось новое произведение автора, но уже на военную тему - "Патологии". И вот теперь лагерная тематика - "Обитель". Это, похоже, расширение темы о патологии - "отклонении от нормального состояния", как гласят все энциклопедии. Только если в предыдущем произведении это касается взаимного истребления людей во время войны, то в "Обители" - то же самое, только в мирных, но особых, условиях. В условиях ограничения или полного лишения свободы людей. Местом действия своих героев автор выбрал Соловецкие острова, Соловецкий лагерь особого назначения - "СЛОН".
В лагерной теме советского периода Прилепин не первый. Достаточно напомнить "Колымские рассказы" В. Шаламова и "По крутому маршруту" Е. Гинзбург. А в 1990 году в Роман-Газете, огромным тиражом в 3300000 экземпляров, вышли мемуары О. Волкова "Погружение во тьму". Здесь, наверное, впервые прозвучала тема Соловков. Соловкам посвятил целую главу во втором томе "Архипелаг Гулаг" - "Архипелаг возникает из моря" и А. Солженицын. Правда, А. Солженицын Соловков "не проходил", а часть своих сведений о них почерпнул, в том числе, и из воспоминаний О. Волкова. Сам О. Волков дважды побывал на Соловках. В том самом лагере "Слон", о котором пишет и Прилепин. Мне кажется, что "Обитель" написана не без влияния названных произведений Волкова и Солженицына (и не только их, наверное). Поэтому для составления суждения о произведении Прилепина есть смысл заглянуть именно в эти два источника. Не буду утверждать однозначно, но, на мой взгляд, кое-что в главном герое Прилепина есть от самого О. Волкова. Надо сказать, что лагерная, каторжная тема в произведениях классиков русской литературы присутствовала и ранее.
ПОГРУЖЕНИЕ ВО ТЬМУ
Начнём с воспоминаний О. Волкова. Автор 27 лет провёл в лагерях и ссылках. Сын помещика, директора правления крупнейшего в России Русско-Балтийского завода, дворянин, довольно много потерявший после Октябрьской революции. Поэтому он последовательный и убеждённый противник новой власти. Национализацию промышленности, коллективизацию сельского хозяйства он считает не просто ошибочными, но преступными. Он считает, что "озлобленная зависть - важнейший рычаг и пособник социальных потрясений". Убеждение крайне спорное, похожее на взгляды на этот же вопрос современных либералов. Может быть, это в какой-то степени и так, но есть ещё и такое понятие, как социальная несправедливость. Волков считает, что если его отец общался со своими крестьянами, то это вполне обеспечивает социальную гармонию. Он твёрдо уверен в том, что принадлежность к дворянскому сословию и его привилегии по факту рождения - это явление вполне естественное. Он гордится "породистостью" своих знакомых-дворян. Гордится своим знанием иностранных языков. Это естественно - ведь с детства ему были обеспечены такие условия, о которых не могли мечтать их дворовые мальчишки. Бабушка говорит с ним только по-французски. Почему-то его удивляет, что из бывшего подпаска вырос всемирно известный академик И.С. Мелехов. Другие "выходцы из народа", с которыми связывают свою судьбу знакомые ему девушки-дворянки - люди недостойные, малообразованные. Да и вся новая власть такая. Он убеждён, что интеллигенция и крестьянство (имеются в виду "кулаки") новой властью уничтожены.
Судя по воспоминаниям, его нельзя назвать активным борцом против новой власти, но ему не за что было и любить новую власть. Не знаю, по делу ли или по злу чекистов, он дважды побывал на Соловках. Первое пребывание там далось ему довольно легко. В это короткое пребывание он захватил ещё то время, когда система в лагере была довольно "либеральной" для "бывших" - контрреволюционеров, служителей религиозных конфессий и т.п. Второе его появление там состоялось примерно через два года. За это время в лагере зимой 1929-30 годы была пресечена попытка вооружённого бунта и побега со всеми вытекающими из этого последствиями. Соответственно изменились и порядки. Правда, и второе пребывание на Соловках для Волкова тоже оказалось более благополучным, чем для многих других, тоже удалось избежать общих, самых трудных работ. И в первое, и во второе пребывание его досрочно извлекают из лагеря по протекции МИ Калинина, Всесоюзного Старосты. Хлопотали знакомые Волкова.
Чем отличался Соловецкий лагерь в первое пребывание в нём Волкова? Повседневной жизнью лагеря управляли практически сами заключённые. Даже внутренняя охрана состояла из отбывающих свой срок красноармейцев и чекистов. В первые дни пребывания в Соловецком лагере он знакомится с начальником пересылки Курило, отбывавшим второй год своего срока. Курило - белый офицер. При Волкове он бьёт по лицу стеком чем-то не понравившегося ему заключённого. После этого заводит "светский" разговор с Волковым об общих петербургских знакомых. "С этой сволочью иначе нельзя, ничего не поделаешь!" - резюмирует он побои, совершённые на глазах собеседника. Духовенство работало в лагере сторожами, а для отправления религиозных служб им и другим верующим была выделена церковь на погосте. Контрики ведали хозяйством, руководили работами, ведали финансами, складами и проч. При этом пользовались привилегией жить не в бараках, а в кельях, не привлекались на общие работы. Всё это была 58 статья.
Волкову предстоял длинный и тяжёлый лагерный путь уже после Соловков. Последней станцией на этом пути была пятилетняя ссылка на мою родину - в Красноярский край. Правда, к нам в село ссыльных по 58-й статье присылали не на 5 лет, а на "вечное поселение". Я многому доверяю в мемуарах Волкова, но вот настораживает его утверждение, что ссыльные не могли устроиться на "конторскую" работу. Если считать такой работой работу учителя, врача или инженера-строителя, то всё совсем не так. У нас они и лечили, и учили, и руководили строительствами. И ещё один штрих. Когда его отправляют на пароходе вниз по Енисею, он вспоминает, что на этом же пароходе плыл в свою ссылку и В. Ленин. Странно только, что при этом не вспомнил, что в гораздо худших условиях ещё ниже по Енисею, в Туруханске, отбывал свою ссылку и человек, которого он часто поминает очень недобрым словом, - И. Джугашвили.
Если бы я был моложе и не жил в то время, о котором пишет Волков, да ещё и не в местах ссылки как революционеров, так и контрреволюционеров, да не общался бы как с самими ссыльными, так и с членами их семей, то, чисто по-человечески, ещё сильнее сочувствовал бы ему. Я ему действительно сочувствую. Человека выдернули из комфортной обстановки и протащили по своеобразным кругам ада. Да ... тяжело вручную валить лес человеку, не привычному к тяжёлому труду. Но вот то же самое делали в военные зимы и женщины-колхозницы, например, из нашей деревни. На колхоз "спускался" план по лесозаготовкам в сибирской тайге. Выполняли его женщины; мужчин, кроме стариков и ребятишек, в деревне уже не было. Часть из этих женщин потом ещё и в сплаве участвовала. А по весне они же на лошадях, в лучшем случае, а то и на коровёнках, перепахивали поля и засевали их. Сенокос, уборочная тоже на их плечах. Да ещё надо было обихаживать и кормить детей. Незамужних девушек мобилизовывали для работы в городе и на шахтах. Я уж не говорю о городских женщинах и детях, работавших за станками на заводах. Часть заводов после эвакуации за Урал начинала работать сразу после установки станков, практически в чистом поле. Я не говорю о том, что перенесли люди блокадного Ленинграда, разрушенного Сталинграда и других городов, сёл и деревень, по которым прокатилась война. Им было, конечно, "легче". Ну и, наконец, нашим отцам, воевавшим в совсем не комфортных условиях. Домой они не вернулись. Кроме не простых условий для жизни, там были и бомбёжки, и артобстрелы, и "просто" пулемётный и автоматный огонь. В моём классе деревенской школы нас было всего 4 ученика, все мальчики. Лишь у одного отец вернулся домой, да и тот через год умер от ран. И прожили наши отцы не многим более 30 лет каждый. Вторично моя мать вышла замуж за ссыльного по этой самой 58-й статье. Не могу ничего плохого сказать о нём как о человеке. Провёл он в лагерях и на лесоповалах 10 лет, прибыл к нам без единого зуба (результаты "собеседований"), но прожил он, в отличие от наших отцов, долгую жизнь. Как, впрочем, и Волков.
Некоторую часть воспоминаний Волкова занимают описания его арестов и допросов. Допросы следователей-чекистов жёсткие, жестокие. Но вот перед нами Курило, бывший "белый" офицер. Сам являясь заключённым, он считал необходимым издеваться над другими заключёнными. Что уж говорить о тех, кто по службе был обязан "добыть" признательные показания?
На наших глазах свершилась либеральная контрреволюция, разрушен тоталитарный строй. Казалось бы, всё хорошо. Но в результате её разрушена и промышленность, и сельское хозяйство. И люди "перестроились. Если бы в конце Послесловия мемуаров не стояла дата (1979), можно было бы гадать, к какому времени относится вот эти слова в нём: "... пропаганда, направленная на искоренение принципов и норм, основанных на совести, не могла не разрушить в народе само понятие Добра и Зла. Проповедь примата материальных ценностей привела к отрицанию духовных и пренебрежению ими. Отсюда - неизбежное одичание, бездуховность, утверждение вседозволенности, превращение людей в эгоистических, утративших совесть, неразборчивых в средствах искателей лёгкой жизни, не стеснённых этическими и моральными нормами". Это о ком? О тех, кто совершил революцию или о тех, кто совершил либеральную контрреволюцию и теперь преуспевает?
АРХИПЕЛАГ ГУЛАГ
Теперь о А. Солженицыне. Нашумевший труд Солженицына "Архипелаг Гулаг" - в какой-то части труд научный, если так можно его определить. Он и сам как-то по этому поводу обмолвился в таком плане. По нему, как по учебнику, можно изучать методику арестов, допросов и т.п. Он же и назвал систему Главного управления лагерями (ГУЛАГ) архипелагом, он же определил в качестве первопроходца в создании системы лагерей Советский Союз. Главное, что он увидел в ГУЛАГе, - подневольный труд. Я не знаю, читал ли он произведение А. Чехова "Остров Сахалин". Но если бы читал, то там нашёл бы всё об аналогичной системе и в царской России. К моменту путешествия писателя по Сахалину, а это было в конце 19. века, в России существовало "Главное тюремное управление" (ГТУ) - аналог ГУЛАГа. А до этого - система Централов, каторг. Да и сам Солженицын ссылается на начальника тюремного управления Курлова о существовании в1907 году широко организованного труда в арестантских ротах, обеспечивавшего дешевизну сработанных ими изделий.
А. Чехов отмечает, что каторжане Сахалина добывали уголёк для частного пароходного "Общества" за деньги в пользу государства. Для этого государство содержало около места добычи две каторжных тюрьмы. "На каторжного смотрели как на рабочую силу, которая должна приносить доход государственному казначейству". А уж об условиях содержания в каторжных тюрьмах, кормёжке, наказаниях (повешение, приковывание к тачке, кандалы, карцеры, плети и розги), раздача вновь прибывших каторжанок как администрации, так и другим каторжным, в сожительство - об этом просто надо читать. И всё это не прихоти или самодеятельность администрации или охраны, а узаконенные меры. Не могу не отметить, что путь от России до Сахалина был либо из Одессы по морям-океанам в трюмах, либо пешком, этапом. И этот путь занимал на три года больше времени, чем пароходом. Так что какое уж тут сравнение с переправой на Соловки пароходом "Бокий".
Об этом же свидетельствует и Ф. Достоевский, сам испытавший каторгу (Записки из мёртвого дома). В России труд каторжан всегда использовался в пользу государства. Так что ничего нового ГУЛАГ в этом не привнёс. Другое дело, что подневольный труд всегда был менее производителен, чем вольный. "Каторжная работа несравненно мучительнее всякой вольной именно тем, что вынужденная" - пишет Ф. Достоевский.
Александру Исаевичу не понравилось то, что лагеря стали называть исправительно-трудовыми. В чём же ещё видит Солженицын главную разницу ГТУ и ГУЛАГа? Он ссылается на идею Н. Френкеля о необходимости "выжать" всё из заключённого за первые 3 месяца. Не знаю, в самом ли деле Френкель (сам бывший заключённый) где-то высказывал такую идею, но это не согласуется с другим предложением того же Френкеля о разделении заключённых на 4 категории: работающих на основных работах, обслуживающих лагерь, больных и находящихся в карцере - соответственно по категориям и паёк, и приварок. Кроме того, от участия в работах зависел зачёт срока и досрочное освобождение. Самый большой паёк - заключённым, работающим на основных работах.
Я не намерен разбирать всё произведение Солженицына "Архипелаг Гулаг", остановлюсь, в основном, на второй главе из второго тома. Глава эта посвящена Соловкам. Для разговора о романе Прилепина мне нужна была именно эта глава. К сожалению, ничего нового и конкретного, кроме размышлений Александра Исаевича, я там не обнаружил. Сам Александр Исаевич при написании главы, возможно, пользовался, воспоминаниями О. Волкова и журналом "Соловецкие острова", выпускавшемся в лагере. Но если и в самом деле он читал мемуары О. Волкова, то становится непонятно, почему он фамилию начальника пересылки Курило превратил в Курилко. Быть может, из-за лишней буковки. Буковка дала ему возможность порассуждать о возможных носителях этой фамилии. Вообще на протяжении всего текста "Архипелага ..." много предположительных заключений. Конечно, не мог он обойти и сенсационных слухов. "Рассказывают ... оставили ночевать в лесу - и 150 человек замёрзло насмерть, ... роту заключённых около ста человек за невыполнение нормы загнали на костёр - и они сгорели" По последнему "факту" он, правда, ссылается на проф. Калистова, а у самого закрадываются какие-то сомнения. Но сомнения сомнениями, но уж больно "жареный" "факт" и как от него отказаться? Каждое лыко в строку. Вот только может ли он представить такое аутодафе? Вообще-то с адекватностью Александра Исаевича ещё и раньше было что-то не так. Какой адекватный человек во время войны будет писать письма, в которых он ругает Верховного Главнокомандующего и высказывает антисоветские мысли? Человеку доподлинно известно, что все письма проверяются военной цензурой. Может, было бы проще изложить всё это в рапорте на имя представителя СМЕРШа? Во всяком случае, не загружалась бы почта и цензура. С бывшими узниками лагеря не беседовал, хотя они были ещё живы. Во всяком случае, ссылки на такие беседы в тексте отсутствуют, хотя в других случаях указывается фамилия собеседника, либо следует сетование на то, что фамилия его забылась. Потому совсем не редко в тексте появляется слово "рассказывают" - а это уже агентство ОБС (одна баба сказала).
Кстати, М. Кораллов, представляя в Роман-Газете "Погружение во тьму", так отзывается о Солженицыне. "... собственный тюремно-лагерный опыт Солженицына довольно скромен. ... как минимум половину его (срока - А.С.) Солженицын провёл в "шарашке". ... должность местного библиотекаря, после шарашки - бригадирство в Экибастузе, досталась Солженицыну, надо думать, не потому, что он пытался плетью перешибить обух начальства".
Не знаю, хорошо ли это, но если я ловлю человека на лжи, то перестаёт он пользоваться моим доверием и в других его словах. Так, Александр Исаевич утверждает, что все высланные по 58-й статье вновь были посажены, в том числе и их семьи. Я уже писал, что в нашем селе было много таких ссыльных. У меня и приятель был из семьи такого ссыльного. Только вот ни его отец, ни члены его семьи таким репрессиям не подвергались. Ограничения для членов семей были. Моему приятелю отказали в приёме в военное училище именно из-за таких ограничений. Правда, все мальчики из семей ссыльных окончили ВУЗы, а мой приятель был в своё время самым молодым начальником цеха на Ижорском заводе. Исаевич бабахнул в колокол, не заглянув в святцы. Можно ли ему верить и в других его сентенциях?
Остановлюсь ещё на одном моменте, впечатлившем меня в "Архипелаге ...". Александр Исаевич очень переживает за судьбы тех, кто пошёл на сотрудничество с фашистами - власовцев, казаков. Можно согласиться, что часть из них - это сломленные морально люди, кроме, пожалуй, казаков. Но большинство свой выбор сделал вполне осознанно. Чаще всего они выполняли карательные функции, а казаки за особые заслуги даже были по положению приравнены к немецким солдатам. Солженицын сетует на то, что Гитлер не понял устремлений этих людей к созданию своих государств. Ему такие государства, к сожалению Александра Исаевича, были совсем не нужны. Он очень переживает, что недальновидные наши союзники (англичане и американцы) сдавшихся им казаков и власовцев передали Советскому Союзу.
Полный профессиональный анализ "Архипелага ...." желающие могут прочесть у критика В.С Бушина "Неизвестный Солженицын" в интернете.
ОБИТЕЛЬ
Теперь о самом произведении "Обитель". Я не критик, поэтому не буду подробно разбирать его художественные достоинства или недостатки.
Тема Соловков для литератора - очень благодатная. Это был единственный не только у нас, но и, пожалуй, на всей нашей грешной Земле, почти полностью самоуправляющийся лагерь (если говорить современным языком, - исправительно-трудовая колония). Здесь практически всем, вплоть до охраны, руководят сами заключённые, правда, под наблюдением ЧК.
Любая новая власть, будь она насколько угодно революционной и радикальной, либо использует целиком прежние органы управления государством, либо корректирует их под свою идеологию и задачи. Так случилось и при установлении советской власти. Если в самом начале её становления, начале гражданской войны, пленённых белых генералов и офицеров ещё отпускали под честное слово, то с ужесточением противостояния эта практика сошла на нет. И даже позднее, когда новая власть начала "осваивать" Соловки, там сначала разместили "дискуссионный клуб" своих попутчиков по революции, имея в виду только их отстранение от политической жизни в стране без введения какого-либо жёсткого режима. Автор даёт слово начальнику лагеря Эйхманису (Эйхмансу): "А знаешь, как было в 17-м году? Да, тюрьмы большевики не закрыли, хотя было желание. Но - никакие одиночки, никакие тюремные хамства, никаких прогулок гуськом, да что там - камеры были открыты - ходите, переговаривайтесь". Предполагается, что идея создания на Севере лагеря для интеллигенции, без применения каторжного труда, родилась у Глеба Бокия, члена коллегии ОГПУ. Во всяком случае, в лагере предполагалась отработка механизма полноценного использования труда заключённых. Мне кажется, автор "Обители" так и понял задумки чекистов, заявив, словами Эйхманиса: "Это не лагерь, это лаборатория". Не оттуда ли родились "шарашки - конструкторские бюро", в которых по назначению использовался труд учёных и инженеров, получивших срок?
Правда, при воплощении этой идеи в жизнь дело пошло несколько не так, как предполагалось, а затем и совсем не так. Получилось, как говаривал В. Черномырдин, "хотели как лучше, а получилось как всегда". Очень было бы интересно понять, почему эксперимент не получился, и всё вышло по Черномырдину. Виновата ли в этом сама природа человека или условия, в которых проходил этот "эксперимент", или дело в чём-то другом? Есть ли в "Обители" хотя бы какие-то попытки ответить на этот вопрос? Посмотрим.
Новой власти от царской России досталась "богатая" пенитенциарная система. В 1914 году в России было 719 тюрем, 495 этапов и полуэтапов, 61 исправительное заведение для несовершеннолетних, 23 крепости, 20 монастырских тюрем, 704 арестантских дома. Ежегодно в тюрьмах минюста находилось 169367 заключённых, не считая сахалинской каторги и мест заключения других ведомств. Это в мирное время. Затем была война, революция, гражданская война и коренные политические и экономические преобразования. Так что "узелков" в обществе завязалось более чем. Их надо было развязывать, а где-то и разрубать. Поэтому трудно было предполагать, что число насельников вышеперечисленных учреждений уменьшится. Революцию задумывают теоретики-романтики и идеалисты, а государство строят прагматики, и не всегда стремления и взгляды первых и вторых совпадают. Поэтому и гуляет в печати выражение Дантона о революции, пожирающей своих детей. Не обошлась без этого и Октябрьская революция. Так что вслед за контрреволюционерами и белогвардейцами появились и "враги народа" из бывших революционеров, особенно в 1937 году.
Жизнь лагеря, его обитателей мы видим глазами Артёма Горяинова. О самом главном герое произведения автор говорит очень скупо, практически ничего. Мы знаем, что происходил он из обеспеченной семьи - учился в гимназии, там немного занимался спортом. Недоучившийся студент. Работал грузчиком. Срок получил за убийство отца, которого очень любил, в бытовой драке, когда застал его в момент измены матери. В политике был нейтрален. В лагере, в основном, "плыл по течению". Старался ничем не выделяться, и жизнь относилась к нему поначалу вполне благосклонно. Хотя и ему, в конечном счёте, досталось. Был на его счету и поступок, достойный большого уважения, - шагнул в расстрельный строй, подменив собой рядом стоящего парня.
Читатели отмечают, что автор создал целую галерею образов сидельцев лагеря. Это, конечно, правда, но все они, в основном, довольно прямолинейные, "плоские", характеризующие человека с какой-то одной стороны. В этом плане наиболее интересны образы Фёдора Ивановича Эйхманса - начальника лагеря (о нём ниже) и Василия Петровича Вершинина - одного из сидельцев. Мы не знаем, за что он попал в лагерь, и видим его таким, каким он видится Артёму. Отец его - промотавшийся барин, но с большим гонором. Например, если приглашали в барский дом священника, то после службы его никогда не сажали за общий стол, кормили отдельно, как лакея. Постепенно он превратился в "дикого барина" - своеобразного бомжа, кормившегося подачками от своих бывших крестьян. Василий Петрович окончил юнкерское училище, у него породистое умное лицо, разборчивый взгляд. Он вежливый и даже с беспризорником разговаривает на "Вы". С Артёмом он приветлив, берёт над ним своеобразное шефство. Под впечатлением пережитого у него, кажется, даже меняется взгляд на аристократию: "Аристократия - это никакая не голубая кровь, нет. Это просто люди хорошо ели из поколения в поколение, им собирали дворовые девки ягоды, им стелили постель и мыли их в бане, а потом расчёсывали волосы гребнем. И они отмылись и расчесались до такой степени, что стали аристократией". Трудно не согласиться с ним. У Артёма сложилось о нём мнение как о "почти идеальном типе русского интеллигента. Незлобивый, либеральный... с мягким юмором... единственное ругательное слово у него было "шморгонцы"... слегка наивный и чуть склонный к сентиментальности ... но притом обладающий врождённым чувством собственного достоинства". Только иногда проскальзывало в нём что-то необычное: "во сне ... выглядел совсем иначе - пугающе и даже неприятно, словно сквозь бодрствующего человека выступал иной, незнакомый". И ещё: "цепкие руки, пальцы со странной уверенностью движений. Руки словно другого человека". И вот этого интеллигентного и вежливого человека опознают как колчаковского контрразведчика. Причём опознаёт человек, у которого он при допросах отщипывал кусками мясо из спины. Сущность свою он показал в момент мародёрства - снимал бельё с умершего заключённого. Своему сопернику, такому же мародёру, наступает коленом на грудь и, приставив ложку к глазу, обещает его выковырнуть. Пожалуй, только мародёрский поступок Василия Петровича, совершённый на глазах Артёма, позволил ему и автору сделать вывод, что "каждый человек носит на дне своём немного ада: пошевели кочергой - повалит смрадный дым". Впоследствии он объяснял Артёму, что при работе в контрразведке для успокоения нервов брал в рот сахар. Трогательно.
В произведении, естественно, присутствует и образ начальника лагеря Эйхманса. Изображён он таким, каким его понимал и представлял автор. Артур проникается к нему симпатией. Неординарный человек, неплохой организатор при всех его человеческих недостатках. Автор посчитал необходимым поместить в конце произведения "Некоторые примечания", то есть настоящую биографию Эйхманса. Полагаю, что это было правильное решение.
Лагерь населён людьми разного социального происхождения, но все они когда-то что-то совершили и за это получили срок. Действующие лица обозначены либо только именами, либо только фамилиями. Кто-то обозначен прозвищем или национальностью и т.п. Но есть и такие герои, которые, как Вершинин, снабжены полным идентифицирующим набором - фамилией, именем и отчеством. Это наводит на мысль, что они взяты из действительности. Это Бурцев Мстислав Аркадьевич - колчаковский офицер, получивший срок за грабежи в составе организованной группы. Всегда тщательно выбритый, подтянутый. Его только что назначили "отделённым" (заключённые в лагере поделены на роты, взводы и отделения, во главе которых поставлены тоже заключённые), во время обыска избивает своего знакомого Артёма, у которого обнаружены подброшенные ему игральные карты. Бурцев догадывается, что Артёму эти карты не принадлежат, но новая должность требует такой реакции - это "традиция" лагеря. А вот усердие и остервенение, с которым он это делает (Артёма после этих побоев поместили в лазарет со сломанными рёбрами), автор "Обители" и не пытается объяснить. Можно только предположить, что это желание "показать" себя на новой должности. Последующая его возгонка по карьерной лестнице заключённого говорит именно об этом. Поручик Мезерницкий Сергей Юрьевич, музыкант в лагерном оркестре. Никак не объясняются мотивы покушения поручика на Эйхманса. Судя по размышлениям Мезерницкого, он отлично понимал, что убийство Эйхманса ни к каким изменениям не приведёт. Лично ему Эйхманс ничего плохого не сделал, более того, числился он в оркестре, то есть находился на привилегированном положении. Да и его рассуждения о том, что не нужно бороться с советской властью, никак не вяжутся с этим покушением. Он считал, что эта власть сама ничего не умеет делать и постепенно произойдёт её замена на местах и в Кремле на "бывших". Ему же автор даёт очень интересные слова, с которыми трудно не согласиться: "Мы свою юность проговорили о народе - как о туземцах. Мужик - он тоже человек. Самое главное слово не "человек", а "тоже". Крестьяне - они почти как мы. Большевики дают веру народу, что он велик". Здесь, правда, некоторое несоответствие - своеобразное "раздвоение" личности, что ли. Он понимает, что мужик - человек. А вот то, что мужик, получив знания, сможет обойтись без "бывших" - ни понять, ни принять не может. Впрочем, описание самого покушения в произведении отсутствует. Поэтому совсем не ясно, как офицер, умеющий обращаться с револьвером, не смог довести покушение до конца, если он на него решился.
Есть и другие действующие лица второго плана. Это: Афанасьев, поэт. Отбывает срок за открытие игорного притона, торговлю самогоном и проститутками. Картёжник, подбросил Артёму карты при обыске. Вследствие этого Артём был избит и помещён в лазарет. Ткачук - проштрафившийся чекист, отсидевший свой срок и оставшийся в лагере вольнонаёмным. Садист, устроивший "похороны" Афанасьева в гробу и могиле, с "пристрастием" допрашивавший Артёма. Санников - заместитель начальника карцера "Секирка". Садист. Самовольный вершитель судеб насельников карцера, оправдывая это "революционной целесообразностью". Горшков - автор называет его подручным Ногтева, первого начальника лагеря. По всей вероятности, когда-то практиковался следователем - садист. Сорокин - десятник, серийный убийца, отбывает срок за 5 убийств. С этим всё ясно. Правда, контрреволюционеров он не трогал, отыгрывался на бытовиках. Издевался, мог и убить. Все эти "герои" прямолинейны, как столб. Крапин - бывший милицейский работник, получивший срок за расстрел посетителей притона в отместку за своего сына, зарезанного бандитами. Честный мужик, жертва обстоятельств. Владычка Иоанн - отбывал срок за антисоветский "кружок". В лагере довольно много служителей церкви, свои сроки они получили за противодействие новой власти
Произведение заполнено многочисленными эпизодами насилия одного человека над другим или другими. Подобных эпизодов полно и в произведениях Волкова с Солженицыным, о которых говорилось выше. Но это были произведения мемуарного характера. Сейчас же перед нами произведение художественное, поэтому можно было ожидать не только описания издевательств (ничего нового в них нет), но и какого-то их объяснения, мотивации, обоснования что ли. Почему один человек считает возможным издеваться, бить и убивать другого, более слабого или находящегося в его подчинении. Казалось, что заключённые должны были бы сочувствовать таким же бедолагам, как они сами. Такого сочувствия мы не видим. Наоборот, отношение это не только ничем не отличается от действий законных представителей власти, например, чекистов, но бывают и более жестокими. К сожалению, мотивации таких действий, поступков в "Обители" мы почти и не обнаружим, если не считать таковыми садистские наклонности действующих лиц.
Трудно, конечно, ожидать каких-то особых объяснений мотиваций при издевательствах над заключёнными десятника Сорокина, серийного убийцы. Кстати, наибольшие издевательства заключённые из рабочей роты терпели именно от десятников, взводных и ротных - таких же заключённых. И всякого рода "развлечения" над заключёнными типа привязывания к дереву на корм комарам и другие подобные издевательства придумывали не чекисты, а именно "собратья по несчастью" - десятники.
Из этого ряда два случая, о которых пишет и Солженицын. Правда, Солженицын, как я писал выше, замораживает сразу полторы сотни заключённых, автор "Обители" скромнее и ограничивается тремя десятками. Хотя тому мелкому начальству, которое командует на "Командировке", спускается план не по уничтожению заключённых, а по объёму работ. Оно, хотя и сволочное, но, в первую очередь, озабочено именно этим объёмом. За невыполнение заданного объёма работ можно и самому поплатиться жизнью. Факт подобный, наверное, был, но масштаб его где-то на порядок ниже. И ещё очень хорошо, что автор не погнался за другой сенсацией - не стал "сжигать на костре" сотню других зэков, в отличие от Александра Исаевича. Вот как автор "Обители" излагает этот "факт". Начальник Командировки "18-й километр" Парандовского тракта Гашидзе и с ним 18 надзирателей-стрелков, дневальных и десятников - все заключённые - однажды увлеклись издевательствами над своими поднадзорными. Одного заключённого избили до потери сознания и подложили к костру, в результате чего наступила смерть. Не об этом ли случае пишет Солженицын, преподнося "факт" сожжения на костре сотни заключённых?
Но есть и другие варианты издевательства, о которых рассказывается в "Обители". Это допросы. Допросы "с пристрастием". В "Обители" их немного, так как лагерь населён теми, кто их прошел ещё до лагеря. Вот допросы Артёма и Афанасьева Ткачуком. Как и в случаях с Сорокиным и Санниковым, это и есть та самая патология, отклонение от нормы. Но оказывается, что патологические отклонения могут наблюдаться не только у садистов.
Господин Мильграм из США заинтересовался, как могла культурная немецкая нация совершить столько преступлений во время второй мировой войны. В 1965 году он провёл серию экспериментов под названием "Повинуемость". Не буду объяснять методику этого эксперимента, приведу его результаты. Оказалось, что (60-65) % испытуемых, вполне нормальных граждан, согласны были мучить людей, выполняя приказы, без всякой выгоды для себя (вплоть до убийства). И все прекращают мучения, как только им перестают приказывать. Причём, чем дальше от испытуемого находится жертва, тем с меньшими раздумьями выполняется приказ. Такой эксперимент был произведён в нескольких странах, результат везде примерно одинаковый. Но это о тех, кто повинуется приказу. Что уж можно говорить о следователях с патологическими отклонениями в психике, которым никаких приказов и не нужно. А их-то сколько?
Вторая книга "Обители" произвела на меня особое впечатление. Начинается она с репрессий, связанных с покушением на Эйхманса. Покушения, ничем особенно не мотивированного, о чём я уже говорил. И если не говорить о нескольких листах текста, посвящённых звероферме, то всё остальное - сплошной кошмар. Читать это неприятно, какое-то смакование чернухи. Удивляет, как можно всё это написать в таком объёме. Вот что наполняет вторую книгу. Заговор Бурцева, расстрелы его сотоварищей и его самого - ночь казней. Допрос Артёма Горшковым и Ткачуком. Холодный карцер - церковь "Секирка". Замерзающее население карцера. Заместитель коменданта карцера Санников, по собственной инициативе расстреливающий заключённых, выводя их по одному. Афанасьев, помещённый Ткачуком в гроб и засыпанный живым в могиле. Безнадёжный побег на моторной лодке главного героя. Московская комиссия. Карцер и расстрелы исполнителей предыдущих расстрелов, "шутка" начальника лагеря по отбору каждого десятого для расстрела.
Вот описание злоключений обитателей карцера "Секирка". Правда, в первой книге этот карцер описывался несколько иначе. Там наказанные заключённые должны были сидеть на жёрдочках. Здесь же карцер оборудован двухъярусными нарами. Когда и по какому поводу он был переоборудован, непонятно. Похоже, автору просто понадобилось "подморозить" арестантов. Север, стоял октябрь месяц, выпадал первый снежок, снежная крупа, а помещение (церковь) не отапливалось. Автор описывает мучения мёрзнущего Артёма. Не могу понять, как можно представить физические страдания, не пережив их самому. И в самом деле, как можно передать ощущения замерзающего человека, если сам не побывал в подобном состоянии. Мне понятно, что Волков, замерзавший в карцере, описывает те ощущения, которые пережил сам. Но вот как описать, например, зубную боль, если зубы у вас не болели? Значит, надо это вообразить. Можно вообразить лес при ветре, пение соловья, если всё это когда-то слышал, то есть вспомнить. Но человек, рождённый слепым, не может представить себе окружающий мир таким, каким он есть на самом деле. Можно войти в образ, как делают это настоящие артисты, и описать какие-то моральные мучения, но физическую боль от побоев, от сломанных рёбер ...
В "Секирке" по воле автора два служителя веры устраивают всеобщую исповедь-покаяние, более похожую на шаманское камлание. Массовый психоз нескольких десятков человек Для описания такой сцены автору самому, пожалуй, надо было впасть в транс.
Какое-то смакование как сцены расстрела Бурцева, так и ожидание расстрела заключёнными, находящимися в карцерах. В первом случае "инициативный" заместитель начальника "Секирки" Санникова, с шуточками, по закону "революционной целесообразности" выдёргивает из карцера очередную жертву и расстреливает её. Всё население карцера боится, что очередным будет он, а, может быть, и "пронесёт". Но вот уже другой карцер, где ожидают расстрела те, кто чинил расправу перед этим, в том числе и Санников. Здесь тоже выдёргивают по одному, но каждый знает, что его очередь наступит обязательно. Описать чувства таких обречённых не сложно, просто писатель должен "войти в транс", представить, что бы он сам чувствовал в такой ситуации. Ситуация сама по себе не ординарная. Что чувствует палач перед собственной казнью?
И, наконец, прерванная попытка побега Артёма и его любовницы Галины с Соловков морем. Гнетущее впечатление от описания моментов полной безнадёжности. Беглецам "повезло" даже попасть в очень редкую в этих местах и в это время года грозу с дождём. Это, естественно, для обострения и без того сложной ситуации. Случайная встреча на одном из островов терпящей бедствие пары иностранцев сподвигла беглецов на принятие решения о возвращении на Соловки ради их спасения.
Надо сказать, что произведение не "пестрит" от наличия на его страницах порядочных людей. Конечно, и среди сидельцев Соловецкого лагеря могут быть порядочные люди, совершившие преступления в каких-то особых обстоятельствах. По большому счёту, к таким можно отнести главного героя Артёма и бывшего милиционера Крапина. Оба они сидят за убийство в этих самых особых обстоятельствах. Героиня произведения вольнонаёмная Галина Кучеренко, совершившая на своей работе, надо полагать, не одно неправедное деяние, тоже совершает поступок, достойный человека. Именно она принимает решение прервать побег ради спасения жизни двух незнакомых человек и возвратиться на Соловки. Что её там ожидает, она неплохо представляет. Может быть, ещё "владычка" Иоанн. Надо полагать, что в лагере есть ещё порядочные люди, но они растворены в общей безликой массе.
Лагерь - это место, где подлость празднует, торжествует. Но если чуть-чуть внимательнее присмотреться к нашей обычной жизни, то и там обнаружишь то же самое, только не в таком обнажённом виде. Там, где человеку дана хотя бы какая-то власть над другими людьми или даже над одним человеком, можно ожидать неприятностей. Конечно, самыми уязвимыми с этой точки зрения являются места лишения или ограничения свободы. Не так мерзок начальник, измывающийся над подчинённым, как мерзок человек, издевающийся над себе равным. Особенно это характерно для Армии. Старослужащий считает для себя возможным "воспитывать" только что призванного "салагу". Причём, не словами и собственным примером, а мордобоем, иногда кончающимся увечьем, а то и смертью "воспитуемого". И вот что интересно: самый забитый "салага", становясь старослужащим, творит то же самое, что и творили с ним.
В той или иной мере это наблюдается и в обыденной жизни. Правда, без мордобоя, но если можно, над тобой поиздеваются или просто покажут, что и здесь что-то могут запретить или позволить. Случается это и во вполне интеллигентных коллективах.
Теперь несколько замечаний.
Известно, что охрану в лагере несли заключённые из отбывающих свой срок красноармейцев и чекистов. Поэтому на головных уборах они не носили красноармейских звёздочек и называть их красноармейцами несколько опрометчиво. Кстати, почему-то у них всегда кривые зубы, гнилой рот и вообще отвратный народец. А вообще-то - это обычный сермяжный наш народ. Или мы не из него вышли?
Know-how автора. В холодном карцере полуголые арестанты ночью греются тем, что укладываются в своеобразный штабель. На пол настилаются доски, взятые с нар. На них укладывается ряд арестантов (наверное, человека по 4). На них (поперёк первого слоя) укладывается следующий ряд, потом таким же образом ещё два ряда. Последний четвёртый ряд сверху закрывается тряпьём. Могу представить, что третий ряд чувствует себя более-менее, но вот выдержит ли первый? Даже если заключённые имеют в среднем 60 кг каждый, то на каждого человека в нижнем ряду давит около 200 кг. Автор понимает, что это слишком большой экстрим, поэтому, в конце концов, в первом ряду умирает инициатор штабельного сна - владычка Иоанн. Раздавили.
Современная литературная "мода" стоит, как и земля, на трёх своеобразных "китах" - чернухе, сексе и мате. Даже слабые попытки ограничить мат в кино встречают отчаянное сопротивление творцов. Прилепин, в своих произведениях, в том числе и в "Обители", следует современной "моде". Удивительно, как классики русской и советской литературы обходились в своих произведениях без чернухи, без подробностей "любви", а вместо мата употребляли многоточие. Не избежал автор и болезни либералов - приподнял заднюю лапку на мавзолей. Ранее в гробокопательстве, вроде, не был замечен. Зачем отбирать "хлеб" у либералов?
В языке произведения встречаются не совсем обычные словосочетания, более присущие произведениям поэтическим, например: - медленный вид, - сельдь пахла трепетно, - смешливая капуста, - захохотала весело как собачья стая, - медленное выражение (на лице) и т.п. Так можно дойти и до "рукопожатных". Солженицын тоже любил экспериментировать с русским языком в соответствии со своим вкусом.
И, наконец, тема любви. Читательницы отмечают эту тему в произведении. Что тут можно сказать? Я надеюсь, что они имеют в виду не женбарак, а любовь Артёма и Галины Кучеренко. Не знаю, почему они не замечают, что героиня любила только Эйхманса (так у автора), а с Артёмом была только связь "на зло" Эйхмансу. Ну а Артём ... и говорить ничего не надо.
В заключение
Почему же не состоялся проект самоуправляющейся исправительно-трудовой колонии? Вроде бы, задумка была совсем не плохая. Предполагалось, что на Соловецких островах будет проверена возможность перевоспитания людей, преступивших закон. Перевоспитание трудом, но трудом, при котором используется не только физическая сила, но и знания, и предыдущий опыт заключённого. Естественно, по возможности. Мы видим, что даже учёные используются практически по специальности. Остальные - по максимально приближенной либо к прежней специальности, либо по их наклонностям. Даже служителям церкви нашли место. Не забудем, что сидели они не за то, что были служителями церкви, а за серьёзные преступления против новой власти. Им даже разрешили богослужения в одной из церквей лагеря. На общих работах использовались, в основном, заключенные без профессии.
В лагере работали театр, духовой оркестр, библиотека, издавался журнал (распространявшийся и за пределами лагеря), газеты, был свой радиоузел, электростанция, большое хозяйство. Везде были задействованы заключённые. Учитывая то, что контингент заключённых был очень разнообразным, предлагалось и обучение грамоте. На территории ходила своя "валюта", в ней оплачивался труд, была возможность и потратить её - были торговые точки. В общем-то, это было маленькое государство в государстве. На него не распространялись общие установки пенитенциарной системы государства. Разрешалось самостоятельно решать многие вопросы. Соловецкий лагерь задумывался как некий полигон, на котором предполагалась отрабатывать методику исправления людей, преступивших закон. Надо полагать, что тот, кто задумывал этот эксперимент, был идеалистом. И в самом деле, в лагерь попадали совершенно разные люди. Так в чём же причины неудачи?
Здесь можно согласиться с автором "Обители", утверждающим, что практически невозможно перевоспитать "блатных" - профессиональных воров. Они просто не могут взять в толк, что можно жить как-то по-другому, то есть, как "фраера". Также вряд ли можно перевоспитать, а главное, переубедить таких противников новой власти как О. Волков - автор "Погружения во тьму". О нём я упоминаю потому, что этот человек существовал реально и сам написал об этом. Естественно, что речь в данном случае может идти практически обо всех идеологических противниках новой власти. Не подлежит сомнению, что вряд ли можно "перевоспитать" епископов и других служителей религиозных культов. Вряд ли перевоспитаешь серийного убийцу или педофила. Перечень можно продолжить. Эти категории просто отбывают наказание, и нет смысла тратить усилия и средства на их перевоспитание. Но занять их работой и обеспечить нормальные условия жизни обязательно. Направить на путь истинный, исправить можно только случайно оступившихся. А такая категория заключённых тоже есть. Этим нужно помогать вернуться нормальным человеком в обычную жизнь. Содержание их в одном заведении с неперевоспитуемыми нерационально. Возможно, это первая ошибка, допущенная авторами идеи Соловецкого лагеря особого назначения. Не совместимо несовмещаемое.
Следующей ошибкой уже не только соловецкого проекта, но вообще новой власти - это выделение в те годы из массы преступников "социально близких". Среди убийц, насильников, "блатных" и тому подобных нет смысла искать близких, хотя бы и только социально. Они принципиально не могут быть близки любым нормальным людям. Не зря русская пословица говорит: "горбатого - могила исправит". Подальше от таких "родственников". Среди них самый большой процент рецидивистов. Как говаривал Глеб Жиглов, вор должен сидеть в тюрьме.
Словами Эйхманса из "Дневника Галины Кучеренко" автор подсказывает ещё одну причину неудачи проекта. "Чтоб всё было в порядке - надо расстрелять всех чекистов (имеются в виду лагерь - А.С.), потому что все сюда присланные - штрафники, садисты и негодяи, перевоспитывать их нет смысла. Но если я расстреляю этих чекистов, других мне не дадут. Поэтому пусть всё идёт, как идёт". Наверное, это лишь некоторые причины неудачи проекта.