Никаких для Риты препятствий, никаких сложных слов -- едет Рита в синем троллейбусе по снегу и солнцу, под новый альбом "группы" Burzum, прячет внутри варежки пробитый талончик. Вот и город позади, вот и чёрный лес на горизонте -- едет и едет синий троллейбус, крутит широкую баранку старенький волк, расстелив на коленках полотенце -- чтобы штаны не протирались. Хотела Рита закурить, но в троллейбусах не курят, хотела выпить из фляжки, но фляжка уже год пуста, хотела закусить -- и закусила, последний сметанник в пакете, уже подсохший, но всё ещё вкусный.
Вот и солнце зашло в никуда, вот и тьма легла грудью на дома и людей, а Рита всё едет по чёрному лесу, смотрит в окно -- одна на весь троллейбус, даже волк-водитель выйти успел, а троллейбус всё равно катится, искря. Взрывает снег синим носом, вздыхает электрически и распадается постепенно на части. Кончился славный новый Burzum, очнулась Рита за длинным столом -- был троллейбус, а стал ветхий дом о двух стенах, пронзённый насквозь стрелой стола -- стол длиннее дома.
-- Ну вот, можно и закурить, -- подумала Рита, но вместо пачки с сигаретами -- рожок золотых патронов. Вместо фляжки -- тёмная бутыль с чем-то тяжёлым внутри. Вместо пакета от сметанника -- холщовый мешочек с прорезями для глаз.
Вышли из лесу к Рите олени, смотрят на неё светящимися орехами, опускают головы к самому снегу и медленно поднимают. Но никаких для Риты препятствий, никаких сложных слов -- Рита встаёт на стол, надевает на голову холщовый мешок и в прорези видит, что нет никаких оленей, только страшные корни вывороченных бурей деревьев торчат в сторону Риты, шевелясь безо всякого ветра. И нет никакого дома, и нет никакого стола, а есть только заброшенное депо и крыша троллейбуса, на которой стоит крохотная Рита с целлофановым пакетом на голове, плечи усыпаны крошками, небо усыпано звёздами, а в руке вместо рожка с патронами -- сигаретная пачка, наполовину пустая.
Рита закуривает.
Рита вынимает из ушей закончившуюся музыку.
Рита курит две минуты в практически полной тишине далёкой февральской ночи. Потом срывает пакет с головы. Один из оленей подобрался близко-близко и почти уже сомкнул челюсти на левом ботинке. Олень хрипит, смотрит исподлобья, из пасти валит ядовитый пар. Рита бросает в оленя окурок. Рита вынимает из бутыли пробку и пробует содержимое на вкус. Похоже на талую воду. Олени всё ближе, сейчас будут рвать Риту на сувениры. Патроны, патроны, что делать с патронами?
Рита подносит рожок поближе к глазам, но вместо рожка видит кусок пчелиных сот с мёртвыми пчёлами в ячейках. Вместо бутыли -- огромная пыльная бабочка Мёртвая Голова, которая с грохотом вырывается из рук и уносится в никуда, к солнцу. Нет никаких оленей, это просто ржавые арматурины торчат из обломков плит.
Но для Риты нет никаких препятствий, никаких сложных слов -- и Рита тихонечко проговаривает длинное-длинное слово из чужой речи, которое изумрудными букашечками бежит с языка и прыгает в снег, и в снегу начинают светиться цветные дорожки, маленькие радуги бьют из снега в самое небо.
И тут в кармане просыпается мятным жужжанием потревоженная кем-то скользкая рыбка мобильника.
-- Да, Яков. Да. Нет, пока не дома. Застряла в пробке. Да, минут двадцать не больше. Нет, лучше без коньяка. Да. Да. До встречи. Пока.
Тёплый голос Якова -- это пропуск домой.
Нет никаких препятствий. Нет никаких сложных слов. Волк-водитель левой лапой поправляет полотенце на коленях, правой лениво вращая широкую баранку. Чёрный лес отступает и разбегается в стороны.