Стэти Татьяна : другие произведения.

Мементо Графо

Самиздат: [Регистрация] [Найти] [Рейтинги] [Обсуждения] [Новинки] [Обзоры] [Помощь|Техвопросы]
Ссылки:
Школа кожевенного мастерства: сумки, ремни своими руками
 Ваша оценка:
  • Аннотация:
    ПРОФЕССОР. И о чем же вы пишете? ПИСАТЕЛЬ. Ой, о читателях. ПРОФЕССОР. Ну очевидно, ни о чем другом и писать не стоит... ПИСАТЕЛЬ. Ну конечно. Писать вообще не стоит. Ни о чем. (АБС, Анд.Тарковский, к/ф"Сталкер")

МЕМЕНТО ГРАФО.

  
   Без посвящения. Потому что он сказал, что "не делом мы занимаемся" Џ
  
  

Когда тебя стихия отТоргает,

Ты со стихией этой не торгуйся:

Пускай: рыгнет одна, сглотнет другая..

Их много - ты один, пусть соревнуются!

  
  
   Двадцать лет назад, во времена так называемого беспредела литературной полиции, за проскочивший в тексте штамп, вроде "кровавого заката", писак вешали направо и налево. На мой взгляд, вполне справедливо - от нежелания выбирать слова до халтуры и безыдейности один росчерк. Стало модным говорить, будто бы читатель что-то там сам выбирает. Ни форзаца драного он не выбирает, так скажу я вам! Ни форзаца драного! Может, этот же читатель решает, кого считать классиком? Ни драного форзаца!
  
   Двадцать два года тому холодным весенним днем за мной захлопнулась дверь очередной редакции. Меня трясло в прямом и переносном смысле - неудачи с издателями оставили меня без денег, а тут еще и простуда. Я шел по улице... Не припомню уже, по какой улице я шел тогда, да и не осталось ее, наверняка, - та часть города попала потом под затопление. Помню только, как я увидел Его. Он был черен с ног до головы. Не узнать его было невозможно - многие рассказывали о нем. Он стремительно подошел ко мне, помню, как его громадная тень накрыла мою собственную - короткую и блеклую. Я знал, зачем он пришел. Почти наверняка он ждал и ждал именно меня.
   - Душу продать не желаешь? - прямо спросил он, и день вокруг погас окончательно.
   - Да кому она, до запятой, нужна? - пискнуло что-то у меня в горле. Клянусь, это был не я! Скорее всего, это был какой-то случайный детский или женский голос, слышный на улице, а в горле у меня по совпадению пропершило от простуды. Он, однако, решил, что я торгуюсь.
   - Торгуешься? - так и спросил, - Все правильно, так и надо! Торговаться надо прямо теперь, потом-то поздно будет. Ты будешь получать вдвое больше Бондарева! Нет, даже так - втрое больше Морозова!
   Прости меня, друг Тема, тогда я понятия не имел, сколько они платят тебе, но впоследствии никогда не жалел о том, что согласился. Сказать вернее, я и не соглашался особо - просто удивленно поднял брови.
   - Вижу, что согласен! Да и как не согласиться?
   Душа моя была продана под разбитым фонарем на четной стороне безымянной улицы. Ничем не примечательное событие. Для Василия Мормонова, - того самого черного человека, - это была всего лишь очередная сделка с неизвестным ему результатом. Я после этого не мог писать. Недолго, по моим нынешним представлениям, всего-то два дня, но тогда это казалось настоящим творческим кризисом. Я лежал в своей комнатке без окон на Гороховой с температурой тридцать девять, пил принесенные соседкой Наташей порошки, и в бреду смотрел в черный глаз разверзшейся передо мной бездны.
   - Кто ты? - спрашивал я бездну, - Кто ты?
   - Аз есьмь сорок тысяч знаков! - выл в ответ ужасный хор из бездны. Казалось, в нем и впрямь сорок тысяч голосов...
  
   Все проходит, температура тоже. Чувство опустошенности может не отпускать несколько дольше, но и оно проходит в конце концов. Из мормоновской редакции позвонили и поставили вопрос прямо: дать литпаспортные данные и забрать деньги. Ну, я дал и забрал. Все было так просто, что казалось продолжением бреда.
   Апокалипсический скупщик душ пару раз за полгода позвонил сам - спрашивал, не хочу ли я дать повесть для ежегодного сборника, и поздравил с днем рождения. Сроки я не срывал, с редактором пререкался мало, к своему инспектору в литполицию заглядывал регулярно. Призрак мрачного исправлитдома в Новой Голландии меня более не пугал, потому что положенные по закону о литературе "не менее трех публикаций в год от двадцати пяти авторских листов в общей сложности" на ближайшее время были обеспечены.
   Мормонов обмолвился как-то, будто бы по слухам норму вот-вот снизят до двадцати двух авторских листов. На самом деле, как и все обещаемое, "вот-вот" наступило ровно через три года. Обидно было видеть, что издавшую за год двадцать четыре с половиной листа Валю Волокотину тонкую и прозрачную как тюль волокут в исправлитдом за неделю до того самого Нового года, с которого вышло нам, душам продажным и непродажным, великое послабление.
   Многие до сих пор утверждают, будто от той поправки в законе издательства получили какие-то сверхприбыли, а казна потеряла доход - ведь в исправлитдомах стало меньше постояльцев. Вряд ли тогдашний литературный налог был меньше навара, который приносил государству "негритянский", по сути, труд исправлитцев.
  
   Непродажные души, если они талантливы, вызывают сострадание, но сострадание со стороны продажных выглядит не очень красиво. Что они могут, в самом деле? Накормить? Да. Налить? Пожалуй, тоже могут. Сигаретку? Тоже да. Это они и предлагают, выслушивая решительные отказы от всех трех пунктов и жаркие мольбы поговорить "со своим". Грешен и я - той самой Волокотиной я целовал левую костлявую лапку, когда правой она наливала мне чаек, заглядывал в ее подслеповатые отечные глазки и умолял, умолял, дурак, фантазер, скрепка мятая. И страх видел в тех глазках, и не понимал, чего это она? Неужели, думает, что я к ней, кикиморе, пристаю? А потом, когда меня тоже купили, она как-то сказала:
   - Я этих разговоров с начинающими так боюсь. Боюсь, что пожалею и из жалости пообещаю то, чего не могу.
   Да, этого даже "черный человек" не может обещать. И ему никто не может обещать. Много позже я понял, как идет эта судьбоносная реакция, в цепи, не имеющей ни слабых, ни сильных звеньев. Однако, знание это оказалось совершенно бесполезным. Разве только... Есть у меня одно подозрение: живой классик, заделавшийся по совместительству кукловодом. Наблюдаю за ним без малого восемнадцать лет и не понимаю, как это у него вышло, у непродажного. Он знает секрет успеха и даже как-то сумел воспользоваться им. Как ему это удалось, не понятно, но другого объяснения нет, в дурацкое везение я не верю. Книги его мне не нравятся, ни от кого из знакомых доброго слова о них не слышал, а вот поди ж ты! Первый раз встретил это светило и не узнал: на фотографиях он казался мне выше. Однако, в жизни он обаятельнее. Этакий соблазнитель-универсал.
   - Официант! - тот бежит.
   - Васька! Какой большой вырос! - Мормонов пожимает плечиками и лыбится.
   - Валечка! - Волокитина бежит целоваться.
   - Морокин, собака! Сколь бумаги измарал? - и я сам жму ему руку.
   Не удивлюсь, если окажется, что он не знает о существовании красного сигнала светофора просто потому, что ему никогда не приходится ждать зеленого. Два месяца назад он предложил мне писать роман в соавторстве. Я сказал, что пока занят и подумаю.
   - Занят ты сейчас или нет, не важно, потому что я сам пока занят. Где-то месяц. А потом сразу ложимся на сюжет.
   Уже месяц пишем. Пишем удивительно трудно, но то, что выходит, мне нравится. Это гениальная вещь, после такой, наверное, можно все - хоть помирай, хоть сто лет живи на авторские. Меня выводит из себя тон его замечаний, а он про каждый мой отрывок говорит, что это написано после стакана коньяку. Я спросил, где это он видел, чтобы коньяк пили стаканами?
   - Вообще-то я писатель, и как положено пить коньяк, знаю. Но что может помешать человеку налить его в стакан и пить как водку? Это вопрос культуры пития и бытия. Такой вот тонкий намек на толстое обстоятельство, Морокин. Прости, некому теперь меня за этот штамп вешать. А вот я тебя за диалог с генералом в конце отрывка повесил бы собственноручно. Люди так не говорят.
   - Ну и что? Писать и говорить - это вообще не одно и то же. И потом генерал...
   - Да, генералов видел и, как они самовыражаются, знаю. Выражаются они далеко не по писанному, но и не так, как надо это написать.
   - Да кому? Кому надо? Ты объясни, а я пойму, как.
   - Как мне надо. Ты великолепно описываешь моральные переживания героев - этих кусков я не касаюсь, если ты заметил. Но то, что ты ни форзаца драного писать не умеешь, я хочу и буду перекраивать так, как мне надо. И чего ты вдруг бросился защищать этот диалог? Ты же его левой задней через двоеточие писал! Ни драного форзаца он в этом виде не стоит. А будет, знаешь, как? Слушай!
   Ну, ни форзаца драного у меня соавтор! Сижу... Слушаю...
 Ваша оценка:
Связаться с программистом сайта.

Новые книги авторов СИ, вышедшие из печати:
О.Болдырева "Крадуш. Чужие души" М.Николаев "Вторжение на Землю"

Как попасть в этoт список

Кожевенное мастерство | Сайт "Художники" | Доска об'явлений "Книги"