Раннее утро. По пустынной деревенской улочке, с двумя десятками скособоченных бревенчатых домишек, стены которых, местами поросли зеленым мхом, бредет, глубоко увязая в грязи, женщина. Слева ее поддерживает под ручку молодая, лет двадцати, девушка, справа за нее уцепились четверо детишек, мал, мала, меньше. Младшему, мальчику, не больше четырех лет. Кроме него, три девчушки от шести до десяти. Все они одеты, в сильно поношенные, однако, яркие, одежды, явно с чужого плеча, совершенно случайные и не подходящие по размеру. На ногах у всех ботиночки, на которых гирями нависла весенняя глина, растащенная гусеницами тракторов по всему проселку. Здесь, в этой глуши, так никто не одевается. Обувь, вовсе не подходит, не только для северного климата, но и вообще. Местное население даже зимой носит высокие резиновые сапоги, с шерстяными носками, грубой домашней вязки.
Путники, по колено грязные, явно вымокли. У взрослых, в поблекших глазах, нечто среднее, между невыразимой печалью и безразличием. Дети, явно голодны. Мальчонка, кулачком, размазывает по щекам зеленые сопли. Вещей, кроме узелка, из цветастого платка за спиной у женщины, размером с ведро для носки воды из колодца, больше нет. Лишь у одной девочки, в руках, на которые надеты дырявые перчатки, крепко прижатая к груди, кукла. Детишки перевязаны поперек груди шерстяными платами, больше похожими на лохмотья. Такие же обноски надеты на их головы.
В деревне их приметили сразу, незаметно, стараясь не высовываться, не обнаружить свою осведомленность, выглядывали в прорези занавешенных пестрыми ситцами, окон. Кое-кто сразу узнал женщину, возглавляющую семейство.
- Октябрину, черти принесли. Ишь, понастряпала ребятни. Что цыганы, право слово. Дом-то, поди, совсем просел. Почитай, годков двадцать, никого в нем не бывало. Стены, поди, изнутри, грибом поросли, если еще целы. Чего бабе не живется по человечески? Ни дать, ни взять, кикимора. А ведь видная, в девках-то, была. Кузнец, за ней ухлестывал, а она, дура бестолковая, на заезжего командировочного повесилась. Той, вертихвост, не токмо Октю, оприходовал. Помнится, еще Алевтинка от него понесла. Ну, та, хоть, баба справная, взамуж выскочила. По сей день в законном браке и Колька, ейный мужик, что надо, рукастый. А эта... Небось и замужем николи не была, а пятерых в подоле принесла. Будут теперь по деревне блукать, жрать выпрашивать. Ребятенков, жалко. Им-то, за что?
- Яблоко от яблони... А то не знаешь? Старшей, Ленке, поди годов дваддцать уже. Когда из дяревни уехала, около года ей было. Спокойная, была. Мамка, мужиков за ведро картошки да краюху хлеба, всю ночь ублажает, бывалыча, а та ни звука, словно и нет ее. Мужик-от, от которого понесла, красавчик, помнится, был. Ему бы в кинах сыматься, а ен с портхвелем по деревням шлялся, девок портил. Говорят, большим начальником в раене стал. Но, то бают, мы-то сами не видали. Может, и правда. Че, она к ему не приперлась? Вдруг, да и признал бы дитинку? Чем черт не шутит.
- Не нашего ума это дело. Как пришла, так и уйдет. Жить-от, на что будет? Ораву энту, кормить нать, а кто таку шалавую на работу возьмет? Хозяйства у ей нет, да и какая с ней хозяйка, тьфу! Небось, кажную копейку, пропиват. Смотреть, тошно. И куды мужики глядят? На ей, ведь, без слез не взглянешь. Поистаскалась, скурвилась. Бичевка да и только. Чего, ребятенки жрать будут? Поди, хлебца, хоть, дай. С нас не убудет. Да картохи узелок отсыпь. Че им, с голоду помирать, не война ведь. Срамотища, какая. Божечки! При живой матке, сиротинушки. Не приведи, Господи! Свят, свят!
Лукерья Степановна, сходила за печку, достала из холщового мешка две буханки подового хлеба, утром только испекла, наложила кулек колотого сахара, малость заварки, завернула в тряпицу с полведра картохи, прибавила немного сольцы, завязала в полотняный узелок и протянула мужу, Федору Петровичу, чтобы вынес, бедолагам. После войны, бывало, и то помогали, мир не без добрых людей, сейчас всегда припасы есть.
В домах, как увидели подношение от конюха, двери начали расхлопывать и один за одним со свертками. Кто чайник принес, кто кружки, другие одеяла, подушки. На то, видно, у Октябрины, и рассчет был. Кто знает, может от безнадеги окончательной обратно в отчий дом подалась? Родни-то у нее, здесь, никого. И батька и матка ее, пришлые были. Никифор, отец, срок в лагере отсидел, потом на лесохимии работал, так и остался, а Варвару Егоровну, жену, у бичей отби. Те ее в карты, то ли выиграли, то ли проиграли. О том, краем уха все слышали, но толком никто не ведал. Нормальная была семья. Попивали временами, но и про хозяйство не забывали. Коров держали, овец, коз, сено косили, рыбку со зверем промышляли. Не голодали. Октябрину родили уже в годах. Никифору, поди, лет под пятьдесят, было. Мамке немногим меньше. Любили они ее, баловали. Никифор от чахотки загнулся, когда девке еще лет пятнадцать было, а Варька, почитай, следом за ним, прибралась, не смогла перенести смертушку мужнину.
Октябринка, возмужала, заневестилась, к тому времени. Грудки торчком, бедра, коса в кулак толщиной. Чернобровая, темноволосая, смешливая. Парней в ту пору всего трое в деревне было. Ванька, кузнец, если точнее, сын кузнеца, сам-то пока в подмастерьях ходил, бегал за ней хвостиком, подарочки все носил. Остальные двое, тоже знаки внимания уделяли. Ввечеру, у ее дома, все трое соберутся, семечки лузгают, папиросами дым пускают, друг перед дружкой петухами ходят, грудь колесом раздувают.
Октябрина, тогда одна жила, но на постое у нее квартирант был, командировочный из района по лесозаготовкам и лесохимии. Мужик видный, с портфелем. Цену себе знал. Зиму, нормально прожил, а весной у Октябринки пузо на нос полезло.
Тот, как прознал, собрал свой портфель и поминай, как звали. Девка проревела месяц или больше да подалась в город на поиски, только красавчик на комсомольскую стройку в Сибирь подался, поди, отыщи. Октябрина в городе на работу устроилась. В детский сад, в прачечную. Но, чтобы родить, пришлось обратно в деревню вернуться.
Немного погодя, как командировочный удрал, Алевтинка, округлилась. У той и родители живы, и ума побольше. Родила мальчонку, справного, шибко не хоронясь от общественности. Детишки - дело богоугодное. Деревня посудачила, позубоскалили малость, да и оправдали. Несколько дней шли к Алевтине с подарочками. Даже ложку серебряную подарили. Самогонки попили, барана целиком съели. Мальчонке года не было, когда его мамку за нормального мужика сосватали. А чего, девка в плохом и постыдном замечена не была. Относительно того командировочного, с кем не бывает? Любовь, молодость. Колька, что сосватал девицу, рукодельный мужик. Печки клал, плотничал, даже столярную работу смекалисто и ловко выполнял. Альку не бил ни разу, мальчонку любил. Он и себе двух настрогал. Живут, не тужат. Всем бы так.
Другое дело, Октябрина. Работать, толком, не захотела. Пробовала, только, не долго. Начали к ней, как родила Леночку, мужики захаживать. С подарочками, как водится. Поесть принесут, кто отрез ткани. Самогон, понятное дело, все волокли. Как без вина? Какая радость на сухую?
Так, помалу, пристрастилась к беленькой. Зачастую и заснуть без нее не могла. Мужики, про то знали, заглядывать не стеснялись. Сговориться с девицей с каждым разом становилось все проще.
Румянец ее, до поры, не поблек, кожа шелковистая, ручки нежные, губки пухленькие, яркие, глаза, как колодец, волосы по плечам струятся, грудь полная, шея лебяжья, походка сноровистая, осанистая. Мужики, вокруг крутились, как пчелы на мед, за что Октябринка не раз и не два, получала от баб, то коромыслом, то оглоблей.
Дурная слава, скольким людям жизнь испортила, а Октябрине, как с гуся, вода, все сходит. Живет, радуется. Все-то у нее есть. И любви вдосталь. Охотников до ее красы, хоть отбавляй, в очередь стоят. Каждому второму отказывать приходится.
Однажды, в деревне малый объявился, после отсидки, но видный. На лесохимии работал. Попросился на постой. Не за так. Половину заработка отдает и питание за его счет. Конечно, Октябрина, согласна. Прижился. По весне, замуж позвал, только уговорил ехать в родительскую хату. С северов, в Воронежскую область.
Бросила баба свое хозяйство, собрала скромный скарб и за любимым отправилась. К тому времени она опять на сносях была, правда, от кого, понесла, не знала. Да Егорка и не спрашивал. Ему все едино, бабу хочет, а она, вот, вся его. Хоть днем, хоть ночью. Пить и буянить, пока сидел за колючей проволокой, отучили. Нормальный, мужик. И баба, ничего себе. Есть, за что ухватить. Одни титьки, чего стоят. Горячая, ласковая, умелая. Не в хозяйстве, конечно, здесь она так себе, а в постели - царица. Егорка, как та мимо идет, то за зад ущипнет, то под подол заглянет. Прижмется, мурлычет, как кот мартовский. Любил, целые ночи напролет. Наэкономил силушки, пока сидел.
В батькин дом как приехали, строиться начал. Лесу навез, пилораму сделал самодельную. Трактор из брошенных частей собрал. Поросят взял, сразу два десятка. Сварит самогоночки, подпоит сторожей, механизаторов, выкупит у них телеги четыре зерна, семечек полный амбар, свеклы сахарной, травы зеленой и кормит свое стадо. Все в дому было. Только неждано-негадано, запил, Егорка. Вспомнил молодость. А во хмелю он совсем дурной, через чего и срок получил. Короче, огулял, в одиночку, двухлитровку самогона, без закуски. Пришел к Октябрине и затеял ссору. Та не удержалась, саданула ему по физиономии. Не сильно, но Егорку переклинило напрочь, осерчал. Схватил из сапога ножик, которым свиней колол, и раз пять Октябрине в живот засунул, потом еще коленом в лицо. Сам-то, сразу, пьяный свалился, а баба лежит, не совсем живая и кровью истекает.
На том любовь и жизнь шикарная, для них и закончилась. Егорку, опять засудили. Октябрину откачали в районной клинике, исполосовав шрамами весь живот, наложив несколько грубых швов на лицо. Самое интересное, что она снова пузатая была, но девчонка, новорожденная, выжила. Вся больница смотреть на нее ходила. Достопримечательность.
Потом хирург еще один приезжал, шрамы смотрел, трогал. Видно, жалко стало бабу, молодую, симпатичную, с соблазнительной, гитарной формы, фигурой. Сделал доктор операцию, выправил шрамы. Кое-что осталось, но не очень заметно.
Егорку, она бы его обязательно простила, как с ним - никогда прежде не жила, нечистый, мужика, попутал, не иначе, на пересылке зарезали. Отчего, почему, не сказали. Участковый, Владимир Петрович, пришел, документы о смерти принес и все...
Хотя, как же, все. Углядел ее, участковый. Как поправилась, начал захаживать. А с Егором, хотя от него было уже две девочки, Октябрина, расписана не была. Захаживал, регулярно. Отказать ему, женщина не могла. Если честно, и не хотела. Привыкла, к мужской ласке.
Поросят, пока она по больницам валялась, сосед кормил, Валентин. Нормальный мужик, только инвалид. Нога правая покалечена. Нога-то, сухая, зато в штанах, мокро. Все прочее у него в порядке и функционирует лучшим образом, а аппетит на Октябринку, он еще, когда Егорка жив был, нагулял. Ходил и облизывался, какая баба осанистая, даром пропадает. Конечно, в ту пору, она несчастой и заброшенной не была. Зато, Валентин, в плане женской ласки, обделен был по самое не балуй, через чего страдал невыразимо и маялся, особенно одинокими ночами. А тут и оказия, баба-то одна осталась. Ходит, правда, участковый, леший его возьми. У того и жена есть, и любовница. Все ему мало, коту жирному. Свою сметану, сожрет и на соседскую метит. Маялся, горемыка Валентин, изнывая от похоти, а подойти и предложить опасается. Начальство, все же. А ну, как засадит, за что ни попадя?
Облизывался, Валентин, слюни пускал, ночами воочию представлял, как девицу разглядывает, в чем мама родила, и трогает, трогает, пока из него не польется. Короче, физические страдания, вожделение и похоть, оказались много сильнее страха. Пришел, однажды, и говорит, - хочешь казни, Октябрина, хочешь милуй, только жить без твоего соблазнительного тела больше не могу и не желаю. Откажешь, себя порешу и все тут. Если не дашь, так хоть полюбоваться разреши в том виде, что Адам Еву разглядывал. Хочу большего, но хоть так...
- Вот, дурачок. Я же тебе по гроб жизни обязана. Кто за свиньями ухаживать будет, если не ты? Один разок. Чего, один то? Владимир Петрович, по расписанию ходит, ты же видишь, когда. Вот, и заглядывай. Сговоримся. За погляд денег не берут, только чего даром глядеть, ты мужик справный, вона как в штанах топорщится. Бабам, тоже веселья хочется. Думаешь, только у вас в штанах намокает от жажды прикосновения? Миражами сыт не будешь. Ощущения нужны, для полного счастья. Скидавай порты, да живее. Я, уже вся горю, аж вспотела. Потрогай. Да не там, ты чего, родимый, никак, баб никогда не имел? Значит, мне повезло. Я, ни разу еще с девственником не совокуплялась. Ты, первый. Не томи, начинай! Приступай, провокатор. Вот так, вот так!
К весне, Октябрина, нагуляла еще одну девку. Махонькую. Весу, в ней, чуть больше двух кило, просто мышка. Крикливая. И опять не ясно, от кого. Гадала баба, гадала, так ничего и не припомнила, хотя, пыталась считать. Где там! С другой стороны, Валентин, богатырского сложения, а дитя - Дюймовочка. Вроде и не его. Но, у Владимира Петровича, шевелюра светлая, а девка, рыженькая. Черт с ним. Главное, ее.
Участковый, как девчуля малость подросла, занервничал, приглядываться начал, наблюдать. Выследил, таки. Отмутузил Валентина, пригрозил посадить. Словно, Октябринка, собственность его. Пусть спасибо скажет, что ноги перед ним раздвигает. Не больно и орел. Валентин, мощнее прокачивает. Да и польза от него. А этот чего? Только брать.
Она и высказала, за что сходу в глаз получила. На следующий день участковый пришел не один, с понятыми. Документами тряс, орал, что дом ему принадлежит. Мстительный, гаденыш, оказался, скользкий. Заранее все предусмотрел, подготовил. Поди, докажи, если даже штампа о браке в паспорте нет. Забрал. И дом, и свиней. Вещи, мебель. Так с дитями, голышом, и выставил. Валентину, наказал, если пикнет, тоже на выселках окажется. Тот, сник, испугался не на шутку. Встретился, с Октябринкой, тайком. В любви клялся, но страх перебороть не смог. Попрощался, отодрал последний раз в кустах, не поленился. Поплакали оба, и двинулась баба с четырьмя детьми, куда глаза глядят.
А куда они смотреть могут, если ни черта не видят, слезами полны? Тут еще выяснилось, опять она беременная. Старшей, семнадцать скоро, девка на выданье, а мамка опять в дочки-матери играется. И опять, не знамо от кого. Если бы и знала, то что? Беда!
Устроили в лесопосадке, недалеко от трассы, гнездо. Нанесли веток, крышу соорудили, тряпок разных вдоль дороги отыскали. Устроились. Хуже, чем цыгане. Октябрина оставляет их, сама на трассу. Машин пропасть. Останавливают часто. Сговариваются, быстро. Километров десять, в сторону Краснодара, проедет, обслуживая дальнобойщиков, потом обратно. К вечеру на трассе еды наберет, водки и в шалаш. Несколько месяцев так жили, пока холода не пришли. Живот к тому времени сильно заметен стал, но мужики, наоборот, с превеликим удовольствием, даже переплачивать готовы. Как совсем холодно стало, нашли дачу, оставленную на зиму хозяевами без присмотра. Там, добра всякого, оказалось довольно. Жизнь наладилась, приобрела стабильность. У Октябрины уже и клиенты постоянные появились. Ждали, подарки привозили. Даже комплекты для новорожденного.
Однако, сколько веревочке не виться ,конец все одно, будет. Родила. Легко, на удивление. Мальчонку. Черненький. Точно, от участкового, паразита. Все хорошо, только работать мамка не может, а жрать, всем шестерым, хочется.
Неделю промучились, голодными. Деваться некуда. Пришлось Леночке эстафету принимать. Октябрина привела дочку на трассу, объяснила, что, почем и передала, из рук в руки, знакомым дальнобойщикам. Видно, судьба, такая. Яблоко от яблони...
Плакала, Леночка, когда пришла после рейса, кричала ночью, вскакивала, но жаловаться не стала. Утром умылась, пошла на трассу. Малые, мамка, новорожденный, кушать хотят. От нее, все зависит. Она, теперь, кормилица.
Так прожили больше трех лет. Иногда, вместе на смену выходили, когда, порознь. Вспомнила, Лена, что далеко на севере, есть у мамки отчий дом, родина. Может, конечно, и нет уже. А вдруг? Поехали, а ?
И вот, они здесь. Как встретит их мамкина родина, чем? Хуже не будет. В конце концов, есть у них доходный промысел. В крайнем случае, не пропадут. Мамка, состарится, девки подрастут. Жрать захотят, всему научатся. Главное, теперь они дома, на родине...
љ Copyright: Валерий Столыпин, 2018
Свидетельство о публикации Љ218050801267
http://www.proza.ru/2018/05/08/1267