- Есть хочу... Кушать. Хавать. Жрать. Хоть что-нибудь. Хоть крошку. Хлебушка. Пусть черствого. С отрубями... Жрать жрать жратьтьть. Ой, хохонюшки. Исчезнуть бы, чтобы все кончилось. Так мiр не отпускает. За что все это мне? Хлебушка бы ... Ситного, с молочком утреннего надоя. И немного изюму. Последний раз в жизни, и умереть сразу. И больше ничего не надоть...
- Шишок, - позвал Алексей, - я ночью у ЭТИХ галеты со стола спер. Для тебя. Тут они. В пыли немного. Ну, хоть такие.
- Где? - шебуршание, все ближе и ближе. К боку привалилось теплое и лохматое. Чавкание. Отрыжка.
- Гадость, конечно, - вердикт со вздохом, Неожиданное продолжение. - Но вкусно. И мало. Еще есть?
- Ночью слажу, может, что найду. Днем, сам знаешь, опасно.
- Ну да, ну да, такая с энтими муда, - чуть подкрепившегося запечника, как всегда после перекуса, потянуло на рифмы, - скорее б гады собрались, куда б подальше убрались.
- Фронт слышно, за станцией пушки грохают, наши уже скоро, - обнадежил не столько товарища, сколько себя, Алексей. Выдохнул через защемившее горечью горло, - а там глядишь, и мама с баушкой вернутся.
- Ну да, тогда, что было - не беда, - мрачно ответил собеседник. На возвращение взрослых хозяев он не рассчитывал. Но ребенка огорчать не хотел. Последнего, чуял он это своим сверхъестественным нутром, из рода Смирновых. Но как такое сказать? Нет уж. Пускай верит в лучшее. Ну, хотя бы, надеется.
У жильцов наверху началась перебранка. Ругались на своем языке, для аборигенов непонятном. Но свирепо.
- Чего это они? - пуганулся запечник. Боялся он того, что пришлые, по злобе или дурости, избу сожгут. И тогда, куда по зиме, да еще вместе с мальчонкой, подаваться? Тут место хотя голодное, но пригретое. Да иногда, кое-чем все же подхарчится удается. Хотя бы, как сейчас, трофейными галетами, пусть и условной съедобности.
- Я у них сальца объел, - ухмыльнулся Алеша, - в сенях. На крюк окорок подвесили, высоко, не достать, а я сбоку, по полкам забрался, перескочить вышло, ну и зацепился. Сдернуть тока не получилось. Но пока силы, пока не сорвался, сколь смог, погрыз. Пока не наелся.
- Да чуял я, от тебе вкусом пахнет, - проворчал Шишок. - Не стал пенять, что мне не принес. Понимаю, что трудно удержаться, такое дотащить. Но оно воно как, значить, у тебя и возможности-то не было.
- Не было, - с грустью согласился неудачливый грабитель, - а так бы, там такой кус... Нам бы, может и на неделю хватило.
- Так тебе теперь у них появляться нельзя, - подумав, сделал вывод запечник, - раньше не трогали, потому как из-за еды на тебя не думали. На мышей и друг на друга грешили, кто что там у кого съел. А теперь точно догадаются...
- А теперь да, лучше им на глаз не попадаться. Сразу прибьют, раз тогда не дострелили. Ухом только отделался, - вспомнил Алексей про отстреленное маузеровской пулей.
- Не, ты долго проживешь, - возразил, почесав кудлатую башку, домовой. - Ты разноглазый. Сколь таких не встречал - все удачливые.
Глаза у мальчишки были с рождения уникальными. Левый - карий, а правый - даже двухцветным. Наполовину зеленым, наполовину, точно посередке от зрачка, голубым. И это - при черной, как смоль, прическе. Бабушка часто повторяла, - сразу видно, наших кровей. Ведунских. Хорошим знахарем станет. Ну, понятно, как юностью перебесится да сединой волос пробьет.
А вот насчет удачливости... Если и была такая, но как-то все больше с гнилью, с червоточиной. Эшелон с отцом в первый же месяц войны разбомбили. Погиб, даже до фронта не доехав. Единственное - уведомили, где в братской могиле похоронен. Бабушка с мамой решили с родных мест не уходить, не верили, что немец досюда допрет. А тот - дошел. Всей семьей в оккупации очутились. А месяц назад они совсем пропали. И удача, если, пусть в немецком лагере, но живые.
В самого хоть и не попали, когда подстрелить пытались, но половину ушной раковины свинец снес. Вот и ходи отныне остатнюю жизнь корноухий.
А теперь в отчем доме враги поселились, сам по подвалам и норам от них вынужден прятаться. И родные не знамо где. А может, уже и нет никого, и остался Алеша Смирнов сиротинушкой.
Мальчишка всхлипнул. На глаза навернулась влага.
- Ой, - умилился привалившийся к боку друга Шишок, - а у тебя слезы разноцветные!
По приятельски ткнул кулачком.
- Как это? - не понял Алексей.
- Ну, как глаза, - объяснил запечник, подмигнул, - из одного, карие капельки, из другого, синие и зеленые!
- Ну тебя, - представилось что по щекам катятся разноцветные слезинки, от этого стало чуть легче, и настроение плакать прошло.
- Так-то оно лучше! - наставительно изрек домовой. Под нос добавил, - а вот подкрепиться бы чем, совсем бы хорошо стало. Хоть че-нить. Пожрать. Похавать. Корочку хлеба хотя бы. Пусть черствого...
Мальчишка шмыгнул носом, пригорюнился. По его вине Шишок был такой - сколько не корми, все мало. Чрезмерно сил тратило сказочное, никогда допрежь не виданное существо, чтобы маскировать малолетнего друга от глаз врагов. Так много, что ни на что другое не оставалось - при такой скромной кормежке-то. А где больше взять? Поначалу, в погребе еда, запасенная на зиму, еще оставалась. Но вторгнувшиеся 'на постой' вермахтовцы ее быстро выгребли, и теперь оккупанты кормились 'с колес'. А пара бывших хозяев - тем, что незаметно урвать-украсть получалось.
**
Последний перед трагедией день Алеши начался так хорошо, что лучше и быть не может. Накануне вечером с хуторов пришли жечь мосток через местную мелкую речку, летом порой иссыхающую до небольшого ленивого ручья. Старый Евсей, что перед немцами старостой числился. Вместе с ним хромой Степан и Виталя, его младший брат, которому до призыва еще год оставался, потому он в Красную армию и не попал. На два десятка жителей глухой деревеньки к мужикам можно было причислить только этих троих. Остальные жители - или совсем старики, или бабы с детками, что еще моложе, чем двенадцатилетний Алешка.
Мост стал мешать, потому как больно часто оккупанты через него ездить начали. Если раньше, по осени, за неделю максимум дюжина подвод или машин проходило, то теперь столько же, а то и больше, за день. И ладно бы, если мимо домов шли, так нет же. Норовили во дворы заглянуть, утащить, кому что глянется. А военному с ружьем отказать в его хотелках никак не получается. Вот и определился сход - чтобы спасти последнюю живность, надо переправу сжечь. Пускай немчура с полицаями через дальний, что в десятке верст, мост, как прежде, катаются.
А виновными, решили сельчане, объявим неизвестных партизан. Которые этим бандитизмом и местным жителям гадость устроили. Заливные луга да пастбища у нас ведь на другой стороне, как теперь туда коров переправлять?
Другое дело, что этих кормилиц уже не осталось. Все проклятые фрицы выбили да забрали. Единственное, тетка Меланья своих коз на ближнюю заимку по осени успела вывести, тем и сберегла.
Дом Смирновых стоял наособицу от прочих, как раз у речки с мостом. Потому как со старины повелось - ведуньи да знахари живут на отшибе. И это - как раз про Алешкину семью. Особенно бабушку, Анну Ивановну, главную по мистике во всем окресте. Дочь ее, та в силу еще не вошла. С сединой такое приходит, а маму Алеши незнакомые за его старшую сестру порой принимали.
На дальние опоры мостика, прямо на промороженный берег и речной лед, навалили горой березовые ветки и хворост. Полили вонючей горючей жидкостью и запалили. Просушенные временем и ветрами столбы и доски сопротивлялись недолго, занялись так, что фейерверки искр взлетали выше дерев прильнувшей к берегу рощи. Там, в небесах, обнимались с небесными сестрами - звездами и терялись в ночной глубине. Полыхало далеко за полночь, похоже, огонь унялся только к утру.
Как свечерело, все это дело отметили, как положено, с бражкой, закуской из запасов хозяев и принесенными гостями вкусностями. Алексею достались моченые яблоки, кусок колотого сахара в его палец и долька трофейного немецкого шоколада.
А поутру, едва рассвело, он ушел проверять силки на зайцев и птицу. Тут хоть кто попадется, все рад будешь.
Речку пересек по льду. Останки моста дымились, роняя головешки в не успевшие схватиться, проплавленные огнем полыньи, пронзительный запах стылой воды мешался со смолисто-дегтярным ароматом пожарища. На припорошенным пеплом берегу охотник закрепил на валенках сплетенные из веток снегоступы, валко похромал в лощину по успевшему выпасть за прошедшие дни рыхлому снежку. Полдюжины ловушек. В ивовых зарослях у реки, потом у бывшего колхозного поля. И в старом заброшенном барском саду, у разрушенной еще в Гражданскую усадьбы.
В этот раз попалось два зайчонка. Обоих пришлось добить самодельным копьем из прикрученного к палке обломка штыка. Но охота удалась! Мама похвалит, - ну вот, и добытчик вырос! Баушка просто улыбнется и потреплет по вихрам.
Показалось - за речкой стреляли. Охотник связал длинноухих за лапы, перекинул за спину, закрепив скрученную из обрывков бичеву за крючок на ремне. Сгорбившись, зашагал по насту к дому. Солнышко в голубом, с легкой проседью облачков небе разыгралось так, что пришлось расстегнуть кожушок, чтобы не запариться.
Ему опять 'по своему' 'повезло'. Немцы угнали жителей деревни раньше, чем парень вернулся. В деревне остались только перебитые по дворам собаки. И расстрелянные дед Евсей с хромым Степаном. Всех остальных немцы с полицаями отконвоировали в город.
Алеша попробовал оттащить тела односельчан хотя бы до сарая, чтобы укрыть от ворон, уже круживших над превратившейся в погост деревенькой. Для этого пришлось переваливать потяжелевших после смерти мужиков на тканевое полотно, иначе сил не хватало.
В город на поиски родных малец решил идти назавтра, после полудня.
Но не успел. Немцы, саперы с охраной, появились с утра. Не доехав до моста, начали стрелять по вышедшему к изгороди парнишке.
Первым шел бронетранспортер с открытым верхом. Вот с него, примерно с четверти версты, и стали с нескольких карабинных стволов садить.
Первая пуля вжикнула над головой. Вторая обогнала метнувшегося прятаться мальчика, впилась в бревно, расколов щепой отметину. А следующая так скользом оплеухой саданула в висок, что беглец отшатнулся за угол, что его и спасло. На время. Потому как рычание бронетранспортера, повернувшего к дому, неумолимо нарастало. А в голове звенело еще надсаднее, в глазах вспыхивали и гасли огненные круги, сквозь которые уже ничего не было видно. Мутило так, что отрока пригнуло к земле, внутренности стало выкручивать, но раньше он потерял сознание, провалился в темное бесстрастное ничто и нигде.
Там его позвали, - Иди сюда!
- Куда? - голос привел Алексея в чувство. Он лежал на боку, привалившись к завалинке и алому снегу, по щеке, шее, одежке стекали багровые ручейки, было настолько холодно, что еще немножко - и кровь в венах превратится в лед, разорвет острыми иглами сосуды и кожу.
За углом все ближе скрипели сапоги, загонщики весело и зло переговаривались, оставляя жизни мальчишки уже не минуты, а секунды.
- Суй руку здесь, - в завалинке открылся круглый провал. Диаметром меньше футбольного мяча, серьезному псу - и тому не пролезть. - Быстро!
Не было сил думать, что происходит. Да и времени - тоже, потому как снег уже запятнали тени с оружием наперевес, еще несколько шагов и ...
Едва пальцы скрылись в темноте норы, за них уцепилось лохматое и теплое, дернуло. Алешу втянуло в тоннель с искрящимися стенками, паренек вновь потерял сознание, и очнулся уже рядом с домовым. Вот так он с Шишком и познакомился.
**
Днями Алексей от глаз врагов прятался, выходил на промысел после сумерек, когда фрицы, за исключением караульных, укладывались спать. Домовой же рисковал вылезать из подполья только днем, да и то в те редкие минуты, когда никого из оккупантов с оружием в доме не оставалось.
- Злое железо, - объяснялся, виновато пряча в лохматых бровках маленькие, пуговками, глазки. - Оне из него люд губили. Не могу, давит оно, пока внутре избы. Как с ним выйдут, так оно легче. А при нем - даже морок навести не получатся, тока под печкой спасаться. Только она, рiдная, кирпичиками да жаром от злыдней хранит... Поначалу, пока запасов в погребе хватало, не голодовали. Но восстановившие мост саперы быстро опустошили клети, напоследок забрав с собой все, что смогли из деревни свезти. А вставшая на постой охрана переправы подчистила остатки. Уже с полмесяца подпольщики кормились тем, что удавалось стянуть из забытого на столе или припрятанного фрицами для себя. Понятно, пока те не видели. И этого было мало.
- Не надо было трогать окорок, - запоздало укорил себя Алексей, - на мышей его не свалить, теперь точно меня караулить будут. Поймают, живым не выпустят.
Но копченое сало пахло так ароматно, притягательно, маняще, что удержаться не было никакой возможности. И смысл теперь каяться? Поздно, дальше живем уже с тем, что случилось. Опять же, впервые за длинные голодные недели наелся так, что сейчас неумолимо клонило в благостный спокойный сон. Только перед Шишком за эту сытость было неловко. Сам-то окорочком до предела подкормился, а он? Ворочается рядом, принюхивается, что оккупанты на печи для себя готовят. Гороховая каша, похоже, с пайковой немецкой тушенкой. Оставили бы что без присмотра на столе, хоть объедками, можно рискнуть, попробовать для домового какой еды добыть. Хотя бы, сухарей, или тех же галет.
Этот день, как и прежние, прошел в привычной дреме. Во-первых, когда спишь, меньше хочется есть. Во-вторых, в избе постоянно кто-то был. Как вылезешь: если увидят, сразу же нападут! А вот к вечеру оккупанты зашевелись. Забухали каблуками в железных подковах по дому, бегая из одной комнатки в другую, на кухню, назад, снова в комнаты, причем так, что половицы трещали, того и гляди, проваливаться начнут.
- Что-то происходит, - встревожился Шишок, - Оой, боюсь, избу сожгут. Бежать нам надо! Только куда? Прислушался, шевеля длинными с кисточкой, словно у рыси, ушами, уверенно добавил, - Вещи выносят. Точно жечь будут. Пропал родной дом. И куды подаваться? Да еще и с малым?
Вверху затихло. Солдатня протопала сапогами по двору, убегая к мосту.
- Вроде пронесло, - выдохнул домовой, - Всё, все ушли. И злого железа нет. И пахнет сытно. Еду оставили. Глянем, что там?
Надул заросшие бурым кучерявым волосом щеки, вытолкнул повелительным жестом коротенькую ручонку, отчего нижние бревна в стене сдвинулись, открывая проход, как раз для запечника и Алексея.
Первым выскочил домовой, сразу углядел на печке казанок с кашей. Схватил появившуюся ниоткуда огромную, чуть ли не его роста, деревянную ложку, взлетел, повис в воздухе над котелком, крышка которого послушно развернулась перед ним подставкой-столиком. Черпанул кашу. На секунду благоговейно замер, рассматривая и блаженно втягивая носом-картошкой аромат еды.
Алексей, через оставленные настежь убегавшими двери, выскочил во двор. Немцев уже не было видно. А по дороге, вздымая снежную пыль, мчались танки. Наши, грязные, закопченные, но со звездами на башне! Точно как в кино, куда отец несколько раз водил Лешку перед войной. Только на них, в отличие от киношных, сейчас сидели солдаты в телогрейках и с оружием. Первые две машины скатились к мосту, там остановились, хищно принюхиваясь стволами к противоположному берегу. Пехота поползла осматривать переправу. Третий танк, что шел без десанта, остановился на горочке, прикрывая товарищей сверху.
- Ахх, - выдохнул Алексей. Забыв про все, сиганул с крылечка, помчался со всех ног к ближней машине, к долгожданным своим.
Из люка высунулась коренастая фигура в замасленном комбинезоне. Скомандовала вниз, - Стоп, пока на мины мост проверят! Все внимательно глядим!
Осмотрела в бинокль окрест. И, наконец, обратила внимание на замерший на снежном отвале у гусеничных катков, черный на белом, силуэт.
- Ой, а кто это здесь? - дурашливо изумился танкист, - Бойцы, тут нас местное население встречает! Что, прокатиться хочешь?
Алексей воспринял это как разрешение. И приглашение. Мгновенно взобрался на броню, но не к протянувшему руку в перчатке командиру, а проскользнул за башню, на прикрепленный сзади рваный войлок.
- Оба-на, - развеселился танкист, - мужики, теперь и мы с десантом! Боевым причем, с ранением, безухий. Ну, теперь Гитлеру точно хана!
Глянул на мост, скомандовал, - чисто! Вперед!
Машина взрыкнула, качнулась и рванула к заходящему солнцу...
- Ты куда? - мысленный посыл выскочившего на крыльцо домового нагнал Смирнова уже на другом берегу.
- До города, - быстро ответил 'десантник'. - Посмотрю, может, мои там. В тюрьме или лагере.
- Я далекО тебя не удержу, - запаниковал домовой, - как из виду потеряю, так назад сразу же обратишься! В самого себя!
- И хорошо, - обрадовался Алексей, - наши вернулись, теперь можно! Нужно!
... А то, что танкисты вместо черного с белыми подпалинами одноухого котенка обнаружат на броне разноглазого подростка с пробитого прядями седины смоляной шевелюрой, это не страшно! Вряд ли кто обратит внимание, что попутчик тоже корноухий. Главное, что парень местный, подскажет, как в городок лучше въехать, какими улицами безопаснее прорываться, где там что находится. В бою любая помощь к месту. Быстрее до Берлина дойдем!