Снова нахлынуло чувство раздвоенности. Как будто невидимое лезвие вошло в сознание и с опытностью профессионального хирурга разделило его на две половины.
Это ощущение впервые овладело капитаном, тогда ещё сержантом, Виктором Грачиком 15 сентября 1942 года. Немцы начали наступление по всему фронту и мимоходом смахнули с обжитых позиций их батальон. То был настоящий ад, обрушившийся на головы бойцов сотнями бомб, снарядов и мин.
Но самое главное, это был тот день, когда погибла Маша.
Он прибежал к тому месту в залеске, где пряталась санчасть, и увидел на месте палатки чудовищную воронку от фугасной авиабомбы. Из воронки нестерпимо смердело чем-то кислым, а временами налетал тошнотворный запах горелой человеческой плоти. Далеко по сторонам были разбросаны деревянные щепки от самодельных кроватей и неопределённые лохмотья.
Маша, Машенька, что же это? Я не верю! Отзовись!
Что было потом, он плохо запомнил. Фриц, казалось, пёр со всех сторон. Виктор словно бы со стороны видел себя то бегущим наперерез серой цепочке немцев, то забившимся в какую-то земляную щель, а вокруг всё завывало, трещало, грохотало. Потом что-то ахнуло чуть ли не под самими ногами, его приподняло взрывной волной и изо всех сил ударило спиной о землю. И лязгающий ад сменился божественным покоем.
Он пришёл в сознание уже в эвакогоспитале, в глубоком тылу. "Где Маша?", - спросил он, но вместо слов вышло какое-то невнятное сипение и бульканье. Медсестричка, менявшая ему повязки, нахмурилась и строго сказала:
- Лежите тихо, товарищ боец. У вас ранение в шею, сильная контузия и касательное ранение головы. Ни слова. Если хотите пить - кивните.
Он послушно кивнул. Сестра чуть улыбнулась.
- Опасности для жизни нет. Всё у вас будет хорошо.
И тогда он вспомнил, что произошло. И понял, что всё хорошее осталось для него в прошлом и никогда уже не повторится.
Через полтора месяца он вернулся в свою часть, похудевший, непривычно молчаливый и с этой странной трещиной в сознании, с чувством полного несовмещения того, что есть, с тем, что быть должно.
Очень часто он стал видеть сны, в которых ему являлась живая Маша. Они шли рука об руку по незнакомой улице, и она рассказывала, как ей было страшно и одиноко в том месте, где она очутилась после своей смерти. Это была не жалоба, а бесхитростный рассказ о событии очевидном и всем давно известном.
- Я так хочу к тебе вернуться, - говорила она на прощание, и уходила, уходила...
Вот и сегодня Виктор вскочил с постели, словно бы слыша эти слова наяву. Он пулей вылетел из комнаты, чуть не опрокинув по пути старую каргу фрау Райхен, владелицу дома, где он квартировал, в один миг очутился на разбитой танковыми гусеницами улице, пролегавшей ровно по центру этого то ли городка, то ли деревни, и остановился на пороге, озираясь. Кого он искал? Он не знал и сам. Вокруг были наполовину разрушенные домишки, а на западе, на пределе видимости, чадил хвостами пожаров осаждённый Кёнигсберг.
Через час он уже принимал у сменщика дежурство по штабу.
Проверив все линии связи, Виктор поудобнее устроился за столом, на котором находились три телефонных аппарата и письменные принадлежности. Также в комнате имелась вестингаузовская рация, поставленная союзниками по ленд-лизу, но была эта рация сущим барахлом, ломалась на каждом шагу. К тому же весила под три пуда. Виктор покосился на неё с неодобрением.
Привычно текли минуты и часы дежурства. Виктор уже намеревался достать из планшета свёрток с галетами, переложенными тушёнкой, как некстати затрещал сигнал вызова.
Виктор поднял трубку и прислушался. Что-то гудело, потрескивало на линии, затем неожиданно громко рявкнуло, ухнуло, словно от недалёкого взрыва, и в наушнике возник отчаянный до звонкости голос:
- Промежуточная, это Грачик говорит! Связист первой роты Виктор Грачик! Как меня слышишь?
Ему что-то ответили, но совсем уже тихо. Да Виктор и не старался вслушиваться. Давешнее чувство вошедшего в мозг лезвия, расщепившего сознание, накатило с новой силой.
Он лихорадочно соображал. Однофамилец? Да к тому же и тёзка? Бред, не бывает таких совпадений. Был бы ещё какой-нибудь Вася Иванов, но не Грачик же... Сенька-Зуммер из второго батальона решил разыграть? Невероятно. Сенька хоть и охламон, но не до такой же степени, чтобы лезть со своими шуточками в штаб дивизии. Остаётся одно объяснение, самое немыслимое из всех. Но именно в нём можно найти хоть крупицу смысла, свести концы и начала.
Он нажал на клапан передачи и, запнувшись, резко спросил, почти выкрикнул:
- Повторите ещё раз, кто говорит?
--
1942 год
Шёл дождь. Даже не дождь, а этакая противная морось, сущее наказание для любого фронтового человека. Под навесом для дизельного движка сидели трое. Движок молчал, так как топливо давно закончилось, а новое подвозить не спешили.
Сухопарый и русоволосый парень лет двадцати, то и дело горделиво косившийся на свои новенькие ефрейторские лычки, оживлённо жестикулировал и рассказывал своим приятелям что-то смешное. Те пыхали "козьими ножками" и время от времени лениво посмеивались. Один из них вдруг выпучил глаза, закашлялся и мотнул головой куда-то вбок.
- Гляньте-ка только, люди добрые! - наконец воскликнул он.
Добрые люди тут же глянули и словно окаменели.
Чудное зрелище предстало их взору! Из-за ротной кухни вывернула на глинистую проплешину маленькая, явно женская фигурка, закутанная в плащ-палатку, с объёмистым бачком в руках, и заковыляла в сторону санитарной палатки.
- Из новеньких фельдшериц, видать. Совсем молоденькие девки. Позавчера только прибыли. Ну и картина!
Действительно, картина была впечатляющая. Казалось, что бачок, увлекаемый собственной инерцией, двигался сам по себе, а девушка беспомощно и бесполезно моталась вокруг него, то и дело спотыкаясь и запинаясь. Капюшон от плащ-палатки наполз на лицо до самого подбородка, поэтому она через каждые три шага задирала голову вверх, как норовистая кобылица, чтобы хоть что-то видеть перед собой.
А когда они увидели её сапоги... На несколько размеров больше, чем требовалось, они смотрели носами в самых произвольных направлениях, а по временам и вовсе разворачивали задом наперёд, и тогда девушка становилась похожа на вконец обезумевшего Чарли Чаплина.
Удержаться просто не было сил. Из-под навеса грянул строенный взрыв хохота.
Девушка в очередной раз запнулась, совершила вокруг бачка замысловатый пируэт, похожий на круг почёта, наконец плюхнула драгоценную ношу в грязь. Снова закинув голову почти до самых лопаток, она отыскала взором весельчаков и крикнула тонким прерывающимся голоском:
- Жеребцы проклятые! Чтоб вы лопнули!
Махнула на них рукой и снова вцепилась в злополучный бачок.
Тогда ефрейтор нахлобучил на стриженную голову плоскую как блин пилотку, легко перемахнул через чахлые кустики и приблизился к ожесточённо сопящей медработнице.
- Позвольте помочь, мадемуазель, - сказал он светским тоном, слегка дурачась.
Из-под капюшона сверкнул сердитый взгляд.
- Без сопливых обойдусь. Помощник выискался! А ну прочь с дороги!
Она яростно сопела, кряхтела, даже как бы подвывала, но бачок увяз в грязи намертво. Вскоре сопение сменилось иными звуками, подозрительно напоминающими всхлипывания.
- Да ладно тебе, чего в одиночку корячишься? Я ж помочь, от всей души...
- Провалиться тебе со своею душой, - выпалила она, одновременно стараясь вытереть локтем выступившие от злости слёзы. - Сейчас вот как двину по наглой морде.
Ефрейтор начал закипать.
- Отдай, кому говорю!
- Щас, разбежалась.
Тогда он сделал самое зверское лицо, на какое был способен, и рявкнул так, что у самого заложило уши:
- Смирно! Товарищ санинструктор! Я вам приказываю отойти от бачка! Немедленно выполняйте приказ старшего по званию!
Девушка, даже не пикнув, послушно шагнула в сторону и остановилась, приоткрыв рот и тараща из-под капюшона испуганные глаза.
- В травмпункт? - спросил он обыкновенным голосом. Девушка молча кивнула. - Кстати говоря, меня зовут Виктор Грачик. Связист, а по-научному выражаясь - специалист по коммуникациям. Ефрейтор, как видишь. А ты кто такая?
- Мария Платонова, военфельдшер. И тоже кстати говоря - сержант медицинской службы, - она со значением выделила голосом слово "сержант".
Ефрейтор отнёсся к этому сообщению легкомысленно.
- Да ладно тебе, чего нам чинами мериться. Познакомились, вот и ладушки. Дело молодое.
Мария заметила, что, насколько ей помнится, они не пили с ним брудершафт.
- Так выпьем ещё! - воодушевился он. - Чего лучше!
На повороте возле глубокой рытвины, до краёв наполненной жидкой грязью, Мария сунулась помочь нежданному помощнику, но вдруг ойкнула и отшатнулась
- Товарищ ефрейтор, да нас воши кишмя кишат! Какой ужас!
- Что? А, да, воши... Что с ними поделаешь. Одно слово - паразиты.
- Немедленно отправляйтесь в баню, а одежду - на прожарку.
Виктор подивился девичьей наивности;
- Насчёт бани это ты, сестричка, погорячилась. Разве что недели через две, когда мыло привезут. Ничего, я вот их припарю керосинчиком, вмиг поменяют дислокацию.
Пока они дошли до санитарной палатки, Виктор условился, что зайдёт за Машей сегодня в девять часов, после дежурства, получил согласие и очень довольный отправился выполнять свой воинский долг.
Ровно в девять он явился на свидание, источая от себя ошеломительные волны тройного одеколона вперемешку с керосиновой вонью.
По каким-то тактическим причинам Маша явилась не одна, а с известной красавицей и матерщинницей Люськой, с которой, как видно, успела подружиться. Люська всё время морщила нос, воротила на сторону свою красивую морду и ворчала что-то неодобрительное.
Гуляли, вели разнообразные и необязательные разговоры.
Виктор рассказал, как вчера ротный заловил на краже спирта у своего же напарника известного ширмача и проходимца Бородина, более известного под кличкой Боров. Потерпевший возмущённо взмахивал руками, взывая к чувствам присутствующих и предлагая жуткие кары в ответ на обиду, а Боров стоял тут же, рядом, покачивался и смотрел на происходящее как на некий кинофильм.
- Ты взял спирт? - грозно спросил ротный.
- Н-н-н, - проникновенно замычал Боров, - н-никак н-нет. Я, твр... др... дрищ лейт-нант, не пьющий, ни капли...
При этом заплывшие его кабаньи глазки глядели в разные стороны, каждый наособицу, вроде как у хамелеона.
Вконец разозлившись то ли на очевидное враньё, то ли на неслыханное слово "дрыщ", ротный самолично начистил ему рыло и присовокупил два наряда вне очереди на рытьё нового штабного блиндажа.
В ответ Люська рассказала, как они лечили одного раненного немца, и спела песенку, которую от него услыхала:
Гитлер капут, Сталин зер гут,
Маньку берут, в лес волокут.
И при этом насмешливо посматривала на Машу.
Уже совсем стемнело, когда они вышли на берег неширокой речушки, по другую сторону которой расположились немецкие позиции. Взлетели в небо красные осветительные ракеты, соря огненными брызгами, и тут же коротко простучала пулемётная очередь.
- Бздят, суки, - презрительно сказала Люська, а потом вдруг заявила, что у неё слипаются глаза, что время позднее, что они не маленькие, не заблудятся и что можно сдохнуть от этой керосино-одеколоновой вонищи.
И отбыла.
И хорошо сделала.
Потому что вместо отбывшей Люськи остался тихий весенний вечер, романтически мерцающие звёзды над головой и упоительное чувство близости двух юных существ, женщины и мужчины. И никакая война не смогла бы помешать этому обстоятельству.
Они встречались почти каждый день, насколько позволяло фронтовой житьё-бытьё. Многое узнавали друг о друге, о многом только догадывались и старались каким-нибудь неловким словом не нарушить взаимного доверия.
Оказалось, что оба они попали на фронт прямо со студенческой скамьи и оба были добровольцами. Только Виктор учился в МГУ на механико-математическом факультете, а Маша - в химическом техникуме. Он шутил по этому поводу:
- У нас будет образцовая академическая семья! Давно назрел вопрос о слиянии физики, химии и математики. Это дело ближайшего будущего! А вон как раз и кустики погуще, в самый раз. Айда за мной, сольёмся ради науки.
И пел люськину песенку, переиначив имя:
Гитлер капут, Сталин зер гут,
Машку берут, в лес волокут.
Она притворно сердилась:
- У тебя язык как помело. И потом, сколько уже раз я просила не называть меня Машкой. Так только коз в деревне зовут.
- А что тут такого? Дело молодое, обижаться некогда. Ух ты, козочка моя ненаглядная!
Однажды у них случился не совсем обычный разговор. Сидя на своём любимом пригорке на опушке леса, они как зачарованные наблюдали невероятно многозвёздное сияющее небо. Вдруг сверху соскочила одна искра, потом вторая, третья...
- Как трассирующие пули, - заметила Маша.
- Это лириды.
- Что ещё за лириды?
- Метеорный поток, наблюдаемый в середине весны. Звездопад, как говорят в народе. Знаешь, я до войны ни разу не видел собственными глазами звездопада. Это участь всех жителей крупных городов: дым, гарь, световой фон от освещённых улиц не дают им такой возможности. Несправедливо.
Они немного помолчали.
- Когда я в детстве гостила у бабушки в деревне, - наконец сказала Маша, - то слышала легенду, будто это ангелы слетают с небес, чтобы забрать к себе в рай добрые души.
Виктор обнял её за плечи и теснее прижал к себе.
- А ты сама веришь ли в ангелов? Точнее, в ангелов-хранителей?
- Не знаю. Может быть. Я ведь комсомолка, нам не положено верить в такие суеверия, но иногда...
Она умолкла, не закончив фразы.
- Суверия, - задумчиво повторил Виктор. - Я хочу рассказать тебе одну случившуюся со мной историю, которую не рассказывал никому на свете. Это произошло ещё в Севастополе, где я жил в детстве, в тот день, когда мне стукнуло 12 лет.
Да, ровно 12 исполнилось Виктору Грачику, по поводу чего его старший брат, курсант военного училища, выразился так:
- Знаменательная дата. Целую дюжину лет ты, братец, валял дурака, влачил жалкое полудетское существование. Но этому пришёл конец, и ты можешь гордиться этим. Ибо отныне тебя с полным основанием можно называть человеком недюжинным.
И с грубоватой лаской потрепал его по затылку.
Друзья надарили ему кучу подарков, и среди этой кучи он мгновенно выделил одну поистине бесценную жемчужину: грампластинку с записью его любимой песни из фильма "Дети капитана Гранта". Когда все разошлись, он в радостном предвкушении поставил пластинку на вертушку, завёл патефон и аккуратно опустил иголку. "А ну-ка песню нам пропой, весёлый ветер", - жизнерадостно запел Роберт, и Витя словно бы наяву перенёсся на палубу яхты "Дункан", услышал плеск волн, свежий норд-вест взлохматил непокорные волосы.
Но тут произошло непредвиденное. Не успел Роберт допеть "Кто ищет, тот всегда найдёт", как звук вдруг пропал, что-то явственно щёлкнуло и послышалось пронзительное свиристение, которое Витя сразу же узнал. Дело в том, что иногда, забавы ради, он или придерживал пальцем пластинку, от чего получались унылые тягучие звуки, как бы речь некоего ленивого бегемота, или как можно быстрее раскручивал, что и вызывало подобное свиристение. И так до самого конца записи. Половина песни исчезла.
Витя был сообразительным мальчиком, а теперь ещё в придачу и недюжинным, поэтому решил произвести серию экспериментов. Использовав вместо пальца бархотку, с помощью которой брат непрестанно драил свои пряжки и пуговицы, он произвольным образом тормозил вращение пластинки, пока наконец не разобрал нечто осмысленное. Это были слова. Мужской надтреснутый голос с неприятными металлическими обертонами явственно произнёс: "Слушай меня внимательно, Тюха! Это не шутка и не розыгрыш, от этого зависит твоё здоровье и, может быть, сама жизнь, и не только твоя, но также твоих дворовых приятелей-корешков. Завтра тебе предложат сходить поплавать на мол, но ты должен отказаться. По возможности отговори остальных. Придумай причину сам, тебе там виднее, но уясни главное: чтобы близко не подходил..." Щёлкнул автостоп, игла подпрыгнула, пластинка остановилась.
Стоит ли говорить, что Витя был потрясен, больше того - испуган. Сам факт заводского брака, может быть, не произвёл бы особого впечатления, но была одна деталь, которая поставила его в тупик. Домашнее прозвище Тюха (от фамильярного Витюха) знал только его брат и ещё, разве что, родители. Витя считал это прозвище очень обидным и однажды, выбрав подходящий момент, когда брат пребывал в благостном расположении духа, категорически потребовал при посторонних это слово не употреблять.
- Ишь ты, цирлих-манирлих, - ответил брат и величественным мановением руки отпустил от себя младшего. - Ладно, гуляй. Живи.
Тогда в голову ему прокралось подозрение, что брат специально сходил на фабрику грамофонных пластинок и записал обращение, изменив голос. Тоже бред. Кто и, главное, зачем пустит его на фабрику? Да и нет у них в Севастополе никаких грамофонных фабрик.
В конце концов Витя бросил ломать голову над этими неразрешимыми загадками, и с удвоенной энергией продолжил эксперименты. Результат не замедлил явиться: через два часа он неосторожно повернулся и разбил пластинку об угол патефона.
На следующий день события обернулись трагической и даже жуткой стороной.
Корешки действительно рано утром зашли за ним, позвали купаться к молу. Витя соврал, что нужно выполнить какое-то домашнее поручение, и робко попытался отговорить остальных от этой затеи. Куда там! Ехидные подначки и непонятное слово "штрейкбрехер" стали ему ответом. А ближе к вечеру пришла страшная весть, что внезапный шквал, пронесшийся по побережью, ударил мальчишек о бетонные блоки. Один утонул, двое сильно покалечены. Было о чём задуматься.
Второй случай произошёл через несколько лет, когда семейство Грачиков уже перебралось в Москву. Вите стукнуло 15, мысли его как-то неожиданно для него самого переключились с излюбленных математики и физики на девочек, на эти загадочные создания, которые кроме вечного хихиканья и вопиющей вредности оказались способны привнести в мир нечто новое, волнующее. Находясь в состоянии романтической рассеянности, он шагнул на проезжую часть, чтобы перейти улицу.
День был воскресный и по этому поводу повсюду гремели и звенели репродукторы, услаждая слух граждан лёгкой и бодрящей музыкой типа "Жить стало лучше, жить стало веселей". Вдруг музыка оборвалась, последовала секундная пауза, а затем на всю улицу грянул оглушительный мужской голос с характерным дребезжанием:
- Стой, Тюха! Ни с места! Приказываю тебе стоять! Замри!
И Витя замер. Просто от неожиданности, не вникнув ещё в смысл произнесённого. А через мгновение, истошно гудя сигналом, буквально в полушаге от него пронёсся громадный грузовик, перескочил через бордюр и со скрежетом воткнулся в ближайший фонарный столб.
Когда Витя вышел из состояния ступора, бодрая мелодия снова оглашала окрестности, а кучка прохожих с разнообразными криками и возгласами вытаскивала из покорёженной кабины окровавленного, но вполне живого и даже ругающегося чёрными словами шофёра. Витя не сомневался: голос из репродуктора и голос на пластинке принадлежали одному и тому же человеку.
Этот случай тоже прочно отложился в памяти, но, как и предыдущий, никакого внятного объяснения не получил.
А третье загадочное событие случилось перед самой войной. Уезжая служить на Дальний Восток, старший брат передал в его, Витино, безраздельное пользование старенький фотоаппарат ФЭД, который, впрочем, чаще называли "русской лейкой". Витя на какой-то период буквально заболел фотоманией. Не выходил из квартиры без фотокамеры, снимал что нужно и что не нужно, в общем - дорвался.
Больше всего ему нравился процесс проявления снимков. Промыв плёнки в специальном крутящемся бачке, фиксация, закрепление и самое волшебное - момент, когда на белой фотобумаге, погружённой в кювету с реактивами, возникает изображение предметов и людей, когда-то привлекших Витино внимание. Это было сродни магии.
Как-то раз они с однокашниками по МГУ устроили двухдневный турпоход за город. Витя прощёлкал всю плёнку, а, вернувшись домой, решил сейчас же напечатать снимки и раздать ребятам. Повесив плёнку на просушку, он бегло проглядел её на свет и обратил внимание на один кадр, очень тёмный по сравнению с другими, явно недостаточно экспонированный. В подробностях разглядеть изображение и с чем-то его идентифицировать было затруднительно.
Естественно, первым делом он решил напечатать именно этот снимок. Какой-то незнакомый мужчина, пожилой, даже старый, совершенно лысый. Перед собой держит табличку, на которой что-то написано. Витя, подняв фотоувеличитель почти до отказа, дал максимальное разрешение и прочитал: "22 июна 1941 года начнётся война с Германией. Попробуй уговорить родителей эвакуироваться. Держись, Тюха".
Ну и как же всё это понимать? У нас с Германией прекрасные отношения, в одной газете, по слухам, тиснули даже статью под заголовком "Товарищ Сталин в личном послании поздравил товарища Гитлера с победой над буржуазной Францией". А тут вдруг - война. Уж не происки ли врагов народа? Витя терялся в догадках.
Он сделал с негатива три снимка обычного формата: общий план, отдельно лицо таинственного мужчины и отдельно - надпись. Что ж, думал он, до 22 июня осталась неделя, так что посмотрим.
- И, конечно, 22 июня я всё увидел, вернее, услышал по радио, - закончил он свой рассказ. - А снимок я на всякий случай сохранил и ношу с собой.
Маша сосредоточенного морщила лоб, что-то соображала, затем потребовала снимок. Заслонившись полой шинели и подсвечивая себе самодельной зажигалкой из патронной гильзы, она внимательно изучила фото.
- Что это у него на лбу?
- Понятия не имею. Пятно какое-то, или, может быть, просто царапина на плёнке.
Маша вернула снимок, ничего не сказав.
- Вот поэтому я и спросил тебя про ангелов-хранителей. Как-никак, а он дважды спас меня если не от смерти, то от сильных увечий.
- Это всё странно и непонятно, - наконец произнесла Маша. - Но ангелы? Ты когда нибудь слышал про ангелов, занимающихся фотоделом?
После этого вечера прошло ещё полгода. За это время их часть мотало с фронта на фронт, половина личного состава сгорела в топке войны, этого самого бесчеловечного из человеческих занятий, из глубоких тылов, в основном из Сибири и Средней Азии, нескончаемой рекой лилось пополнение.
Кто-то из великих сказал, что война и любовь несовместимы друг с другом по своей природе. В отношении Маши и Виктора это утверждение оказалось ложью. Летом они подали комбату рапорт, в котором просили зарегистрировать их отношения, но комбат только развёл руками и сказал, для такого рода документов существует ЗАГС, что как только часть отправят в резерв, в тыл, пусть оформляются. Так что подождите маленько.
Им не оставалось ничего другого, как ждать.
В тот день 15 сентября 1942 года, который впоследствии станет самым чёрным днём его жизни, Виктора срочно вызвали на командный пункт. Он догадывался в чём дело. Ещё с вчерашнего вечера на стороне немцев началось какое-то шебуршание и шевеление. Всё чаще стрекотали пулемёты, ухали гаубицы, в небе беззвучно барражировала вездесущая "рама". Среди бойцов пронёсся слушок о готовящемся немецком наступлении.
Виктор, ставший к тому времени уже сержантом, шагал на КП, сохраняя на лице озабоченное выражение. По пути миновал фордовский грузовичок, в котором деятельная Люська размещала раненных. Какой-то боец, худющий как сучок, заморенный, прилип к ней словно банный лист и всё втолковывал:
- Ты, сестричка, главное махры не забудь захватить, как обратно поедешь
- Привезу, привезу, не гоношись, - буркнула Люська.
- А также картошечки. Огурчиков там, сало либо консерву. Мыло опять же...
Люська полуобернулась к настырному, смерила его с ног до головы суровым взглядом и гаркнула на всё расположение:
- А пое...аться тебе заодно не привезти, болезному?
Солдатик нисколько не растерялся, а, напротив, довольно осклабился:
- А как же ж, это первое дело. Небось, не утянет.
И оглядел фигуристую Люську своими голубыми ласковыми глазами. Та только фыркнула.
Виктор не стал больше задерживаться.
Неужели фрицы пойдут на прорыв, обеспокоенно думал он, шагая сбоку вусмерть раздолбанной колеи. И в ту же секунду, как бы в ответ на его опасения, из-за недалёких холмов, словно из-под земли вынырнуло звено "юнкерсов" и медленно стало расходиться по сторонам, чтобы охватить большую площадь. Тут же ударила артиллерия, воздух моментально наполнился свистом приближающихся снарядов и мин. Ад разверзся на русских позициях.
Виктор влетел на КП, ожесточённо протирая глаза от копоти и пыли. Ротный что-то орал в трубку, затем с остервенением швырнул её на аппарат и рявкнул:
- Грачик! Наконец-то! Мухой на линию, исправь связь с артбатареей, там где-то порыв.
Инстинктивно пригибаясь, Виктор полубежал среди сплошных клубов дыма и гари. Сквозь левую ладонь он привычно пропускал телефонную жилку, уже не ощущая в горячке боя, как рвут кожу многочисленные узелки старых соединений. Пальба вроде бы начала стихать.
- Дай-то бог, - пробормотал он.
Провод вдруг выскочил из руки. Ага, место порыва, а вот и вторая нитка. Зубами зачистив концы проводов, он наскоро переплёл их, стащил со спины завёрнутый в мешок телефонный аппарат и подсоединил клеммы.
- Промежуточная, это Грачик говорит! Связист первой роты Виктор Грачик! Как меня слышишь?
Сквозь треск и гудение прорвался слабый голос:
- Промежуточная на связи! Слушай, Грачик, скажи третьему, что у нас тут...
Тут вдруг что-то щёлкнуло, и трубке возник другой голос, дребезжащий, но удивительно отчётливый:
- Повторите ещё раз, кто говорит?
- Сержант Грачик. Третий, это ты?
К этому времени ветерок стал рассеивать дымную пелену, прогудел самолёт и развесил над русскими позициями осветительные бомбы. Вдали булькнул миномёт, затем ещё один. Засекли, сволочи!
Виктор снова схватился за трубку и нажал клапан передачи:
- Третий, как слышишь меня? Отвечай! С тобой не может связаться...
- Где ты находишься, Виктор Грачик? - перебил его голос. - Только точно. Да, какой у тебя сейчас год и какое число? Да не молчи ты, обалдуй с Покровки! Быстро говори!
Виктор совершенно растерялся. Это ещё кто такой? Может, начальника какого-нибудь на КП принесло?
- 1941 год, 15 сентября, высота 21.
Голос словно бы задохнулся на миг, но тут же взревел оглушительно:
- Бросай всё! Быстро беги к Маше! Понял меня? Выносите раненных из палатки и скорее в лес! Не теряй ни секунды! Но главное - сбереги мне Машу!
- Да кто это та... - начал было Виктор, но сразу же умолк. Он вдруг понял - кто.
А голос гремел:
- Молчать! Молчать, Тюха, мать тебя в перемать! Бегом к Маше, я тебе прика...
В трубке снова щёлкнуло и снова возникла Промежуточная:
- Так третьему и скажи! Да пусть снарядов подвезут, у нас полный капец...
Но Виктор уже не слушал. Наскоро обмотав соединение изолентой, он увернул телефон снова в мешок и опрометью кинулся обратно, не выпуская из руки путеводного провода. В голове вертелась одна мысль: только бы успеть.
--
1945
- Бегом к Маше, я тебе приказываю! - срываясь, крикнул Капитан Грачик и замер. В трубке молчали, грохот взрывов исчез.
Мысли его бежали как по заколдованному кругу: этого не может быть... это всё-таки есть... нет, этого не может... На деревянных ногах он подошёл к висевшему на стене зеркалу, оставшемуся от прошлых хозяев, достал из кармана кителя фотографию. Некоторое время поочерёдно всматривался то на неё, то на своё отражение. Сложно было сказать что-то определённое, очень большая разница в возрасте. Он машинально потёр лоб и ощутил под пальцами неровность от давно зажившего шрама. Сейчас шрам скрывала густая поросль волос, но через сколько там лет, когда он облысеет... Опять в голове завертелась карусель догадок и предположений.
Осталось единственное средство прекратить это мыслекружение. Он выскочил с КП, бросив на ходу дремавшему вестовому: "Подмени на полчаса", и побежал к своему дому.
Старая ведьма фрау Райхен долго не открывала, а когда соизволила впустить постояльца внутрь, змеиным голосом прошипела что-то неприветливое. Виктор шагнул в прихожую и замер, потому что из глубины помещения раздался голос, который он никогда не спутал бы ни с каким другим:
- Кто это, фрау Райхен?
Из спальни вышла женщина, остановилась, оглядывая Виктора. У него чуть не остановилось сердце. Женщина чуть нахмурилась и тревожно спросила:
- Витя, что случилось?
И в этот момент проклятое лезвие вышло из его сознания, две тропинки судьбы совместились и образовали дорогу в одну-единственную единственную реальность, лучше которой не было ничего на свете. Он обнял женщину, крепко притиснул к груди и прошептал, стараясь изгнать из голоса предательскую дрожь:
- Господи, Машенька, как же я по тебе соскучился.
Прошло две недели. Кёнигсберг был успешно взят, русские подсчитывали свои потери и отлавливали власовцев, которых оказалось необыкновенного много в этом бастионе Восточной Пруссии.
В один из поздних вечеров, когда Маша уже уютно посапывала в кровати, Виктор сидел за столом, бессмысленно наблюдая за шатающимся огоньком в керосиновой лампе. В голове его царил сумбур.
Итак, путешествия вспять по стреле времени возможно, но только не для физических тел, а для проявлений электромагнитного поля... Но как это возможно? Остаётся предположить, что по соседству с нашим пространством существует невидимая вселенная с неопределённой метрикой и неясными свойствами, где функция времени имеет обратный ход... Видимо, электромагнитное взаимодействие способно входить в контакт с этой вселенной, какое-то время существовать по её законам, а потом возвращаться обратно... Вселенная-медиатор... Но какая сила способна выбирать нужные моменты, чтобы совершить требуемые изменения в нашей реальности? Человеческое желание или воля? А может... Он посмотрел на спящую Машу. Как закоренелый материалист, он не допускал мысли, что такие отвлечённые понятия как желание, воля и любовь могут подчиняться физическим законам... Он вдруг вспомнил, что у гностиков существовало своеобразное разделение людей на пневматиков и психиков, и что психики имели какую-то почти нечеловеческую силу в области управления душой и её устремлениями... Невероятная каша получается. Можно ещё и максвелловы уравнения попробовать... Нет, так не пойдёт, тут нужно систематически.
Стараясь не потревожить Машу, он достал из чемоданчика толстую тетрадь, прихваченную им в счёт репараций из развалин какой-то конторы, очинил фаберовский карандаш и крупно вывел на чистом листе
НЕКОТОРЫЕ ЧАСТНЫЕ СЛУЧАИ РЕТРОГРАДНОГО (РЕТРОСПЕКТИВНОГО) ВЗАИМОДЕЙСТВИЯ
Подумал немного, и перед словом "взаимодействия" нарисовал нечто вроде трезубца бога Посейдона. Греческую букву "пси".