Фридрих Гейгер, первый и, видимо, последний президент разрушающегося на глазах государства, некогда именуемого Городом, осторожно выглянул поверх земляного вала. Стена струящейся ряби по-прежнему находилась метрах в двадцати и была неподвижна. Слава богу, остановилась, подумал Фриц. Он хорошо помнил, как Великая Рябь наползла на восточное крыло Стеклянного Дома и стала сантиметр за сантиметром, метр за метром пережёвывать здание. Медленно, терпеливо, равнодушно. Как беззубая старуха пережёвывает хлебный мякиш.
Сейчас из-за стены доносилось невнятное монотонное бормотание, в котором Фриц не мог разобрать ни слова. Он спрятал голову, поёрзал, стараясь как бы плотнее ввинтиться в сухую глинистую землю, уместить себя в этом уродливом, торопливо вырытом окопчике. Как крыса, отсутствующе подумал он, или, скажем, как ехидна, в случае малейшей опасности уходящая под землю со скоростью необыкновенной. Сзади тут же засопел и стал шумно ворочаться Отто.
- Тише ты, - сердито сказал Фриц, но Отто всё не унимался, всё сопел и ворочался, гремел чем-то жестяным.
До хруста вывернув шею, Фриц хотел сказать что-нибудь неласковое, но, скосив глаза на Отто Фрижу, бывшего ефрейтора вермахта, отчаянно продолжавшего дёргать из-под себя автомат, зацепившийся стволом за дужку котелка, промолчал и снова отвернулся. Да, Отто Фрижа сейчас меньше всего был похож на бравого ефрейтора великой армии. Рядом с Фрицем лежал дряхлый старик с мученическими глазами, с многодневной седой щетиной, с огромной лысиной, покрытой полосками грязи и какими-то крапинами. А он ведь младше меня, подумал Фриц. Сколько ему сейчас? Пятьдесят пять? Или пятьдесят семь? Чёрт, совершенно не помню. И кто бы мог подумать, что в конце всего этого кошмара рядом со мной останется только он? Не предал, не удрал, как некоторые.
Он вдруг вспомнил Паркера, его горячие заверения, что жизнь положит на благо общего дела и лично за него, господина президента. Клялся вполне искренне, без всяких задних мыслей, Фриц после службы в полиции научился распознавать такие вещи. Или просто внушил себе, что научился? А потом тот же самый Паркер, задыхаясь, мчался заячьим зигзагом прочь от капонира в сторону мерцающей стены, а оказавшись в метре от неё, вдруг остановился и сорванным голосом крикнул:
- Будь ты проклят, Гейгер! Дурак! И президент дураков!
Наблюдая эту сцену поверх прицела своего укороченного 'Вальтера', Фриц отметил, что, как и всегда в подобных случаях, с той стороны Великой Ряби появилась размытая человеческая фигура, которая словно бы спешила встретить гостя на самой границе, разделяющей когда-то единый мир Города. Сейчас этот нечёткий силуэт тоже остановился. Паркер немного помедлил, как будто чего-то опасаясь, а потом шагнул прямо в рябь. Тёмный силуэт шагнул навстречу, они, как показалось Фрицу, обнялись, словно старые знакомцы, слились в одно бесформенное пятно, а через несколько секунд ушли, растворились в непроницаемой пелене.
Фриц не пристрелил эту гадину только потому, что боялся промахнуться. Он был метрах в пятидесяти от цели, а, как известно, укороченный 'Вальтер' не самое лучшее оружие для снайперских упражнений. В данном случае промах означал бы немедленную и неизбежную смерть стрелявшего. Он очень хорошо помнил, как две недели назад, когда рябь вытеснила их из Президентского Дворца и продолжила отжимать на север, какой-то неизвестный ему человек, видимо, из дворцовой обслуги, выскочил из-за старых бетонных блоков и, завывая что-то нечленораздельное, бросился прямо к струящейся плёнке, натянутой между землёй и небом. Тут же сзади него воздвигся советник по безопасности Румер и одним коротким движением автоматного ствола, от живота, перерезал бегущего точно посередине. Очевидно, несколько пуль прошли мимо цели, потому что в следующее мгновение автомат вылетел из рук советника по безопасности, а сам он кулем опрокинулся навзничь и затих.
- Рикошет! - пробормотал кто-то изумлённо над ухом у Фрица. - Чтоб мне сдохнуть, она отрикошетила! В жизни не видал такого!
Но Фриц знал, что это не просто рикошет. И тем более не случайность. Так гибли все, кто хоть раз пробовал стрелять в Великую Рябь. Без исключений. Как не бывает исключений из законов природы. Эксперимент, чёрт бы его задрал!
От размышлений его отвлёк голос Отто.
- Послушай, Фриц, а ведь это конец. Нас только двое осталось, и ни ты, ни я понятия не имеем, что делать дальше. С голоду мы, может, и не помрём - в северных кварталах, по слухам, осталось много нераспечатанных продовольственных складов, но, скажу тебе честно, Фриц, я не хочу жить в северных кварталах. Я хочу домой. Там осталась моя Эльза, там остались мои дети и внуки, я хочу быть с ними, а не в северных кварталах. С чего ты взял, что туда нельзя вернуться? Может быть, там не такая плохая жизнь, как ты думаешь. Устроимся как-нибудь, перетопчемся. Много ли нам надо?
- Там нет жизни, Отто, там нежить, - пробормотал Фриц. - Это сказал мне Наставник.
- А ты по-прежнему веришь Наставнику? - слабым голосом спросил Отто.
Фриц разозлился:
- Очнись, Отто! Даже если я ему не верю, то я верю собственным глазам. За всё время Великой Ряби никто не вернулся оттуда живым, ни единый человек. Какие ещё доказательства тебе нужны?
Отто помолчал.
- А может быть, они просто не хотят сюда возвращаться? - вдруг спросил он.
На этот раз промолчал Фриц. Отто продолжал:
- Помнишь, когда-то Андрей Воронин говорил, что Наставники - это наше прошлое, не желающее уходить?
- Заткнись-ка лучше, - бросил Фриц, не поворачивая головы.
Фриц помнил всё. Он помнил, как вернулась спасательная экспедиция, которая подобрала потерявшего рассудок Изю в городе Бродячих Статуй. Как он рассказывал страшные и невероятные вещи про их безумный поход. Как нашли пустую могилу Андрея, а Изя никак не хотел этому поверить. А потом исчезла Сельма. Известие о смерти Андрея она восприняла на удивление спокойно, однако после этого замкнулась, ушла в себя, никого не принимала. Её долго разыскивали, но дело завершилось ничем. Правда, нашли какого-то ночного сторожа, который показал, что поздним вечером некая молодая женщина, по приметам похожая на Сельму, проследовала в сторону обрыва, пошатываясь, спотыкаясь, напевая пьяненьким тонким голоском: 'Ставай, ставай, Катя, корабли стоять...' Возвратилась ли женщина от обрыва - сторож не видел. Исчезновение Сельмы связали с этими показаниями и решили, что она по неосторожности сорвалась в пропасть.
Фриц прислушался и впрямь уловил мужской голос, с артистическими модуляциями вещающий из-за стены. На этот раз слышимость была отличной, но Фриц всё равно не понимал ни слова. Иностранный язык в Городе! Обалдеть можно. Иногда этот голос прерывали взрывы детского смеха и даже, как показалось Фрицу, аплодисменты. Или это что-то журчало там?
- Дети смеются, - сказал Отто. - Кажется, тыщу лет я не слышал детского смеха. А знаешь, Фриц, говорят, что все эти напасти начались с детей.
Говорят, с горечью подумал Фриц. Все только и делают, что говорят, очень много говорят, а случись что - сразу в кусты. Вот и договорились. И не с детей всё началось. То есть, конечно, и с детей тоже, но этому предшествовали некоторые события.
Сначала эти странные мутации у краснух, вызвавшие панику среди фермеров. Потом нашествие разрыв-травы на Южный квартал. Потом армиллярные сферы, двигающиеся сами по себе. Потом ещё что-то...
Всё по-настоящему закрутилось с того дня, когда к Фрицу на приём явился советник по безопасности Румер и, озабоченно морща зверский свой лоб, доложил о необъяснимом, с его точки зрения, снижении уровня преступности в Южном квартале. Наркомания практически исчезла, бытовая преступность - тоже, уголовная свелась к единичным случаям, да и те на 99 процентов можно отнести на счёт выходцев из других кварталов. Ну, и что тебя беспокоит? - осведомился тогда Фриц. - Разве это плохо? Для твоего ведомства это только плюс. Во всех бы кварталах так. Румер поковырял в ухе и выразился в том смысле, что это, конечно, не плохо, но ему, Румеру, это не понятно, а значит и - опасно. С чего бы такие благоявления? Поэтому он, Румер, радоваться не спешил, а дал задание выяснить все подробности и детали происходящего в Южном квартале.
Надо сказать, сведения, добытые Румером, весьма настораживали, и настораживали именно своей необъяснимостью. Например, выяснилось, что уже в течение по меньшей мере полугода здесь наблюдается явный приток переселенцев со всего Города. Люди меняют, продают за бесценок свои квартиры, снимают углы, расселяются у родственников и знакомых, живущих в Южном квартале. Словно какой-то инстинкт гонит их сюда. Когда их спрашивают о причине, побудившей бросить насиженное гнездо и переехать на новое место, они, как правило, не могут ответить ничего определённого, пожимают плечами и удивляются: а что тут такого? Захотелось, вот и переехал. Говорят, воздух здесь необыкновенно полезный для здоровья.
В похвалу Румеру можно заметить, что он требовал от своих подчинённых не расплывчатых и весьма спорных статистических выкладок, не психологических этюдов на тему массового помешательства, а точных и конкретных данных: кто, когда, почему. Он гнал и гнал в Южный квартал своих лучших оперативников.
Поначалу агентурные сводки не содержали ничего определённого, но в двух из них проскользнули на периферии заданной темы два человека, о которых информаторы знали только, что одного зовут Канцлер, другого - Кёдай. Впоследствии стали известны другие клички: Гусар и Астроном, Мэтр и Боб и, наконец, Сэнсей и Учитель. Эти два человека всё время упоминались вместе и были, по-видимому, тесно связаны какими-то общими интересами. Что такое Кёдай, поинтересовался Фриц. Это очень интересно, улыбнулся Румер. Оказалось, что это слово японское и означает оно 'брат', 'братишка', 'братан' и т.п. Довольно странно, что в Городе, где все знают только один язык, находится человек, умеющий, видимо, говорить по-японски. Ты не находишь? Фриц очень находил. Вот и Румер находил, поэтому приказал сосредоточить усилия на раскрытии этих двух неясных фигур.
Три месяца оперативной разработки принесли хотя и жалкие, но всё-таки результаты. Первый из этой парочки, условно именуемый Сэнсей, прибыл в город три года назад, поселился в Южном квартале и устроился на работу во Второй филиал городской библиотеки. Зарегистрировался он под именем Сергея Бережкова, земная дата рождения 21 июня 1929 года, возраст 39 лет. Из осторожных расспросов сослуживцев и соседей выяснилось, что Сэнсей по характеру очень общительный человек, корректен с окружающими, обладает даром замечательного рассказчика. Соседи неоднократно заставали его что-то пишущим от руки, а свет в его квартире гас иногда только под утро. На все расспросы он отшучивался и утверждал, что составляет проект организации сети публичных библиотек для павианов, остатки коих, как известно, сконцентрировались именно в Южном квартале. В отличие от хомо сапиенса, говорил он, у которого левое полушарие головного мозга отвечает за правую часть тела, а правое - за левую, собакоголовые обезьяны обладают как бы перевёрнутой двухсторонней симметрией, где правое и левое полушария контролируют строго соответствующие им части тела. Что из этого следует? А вот что: дабы приобщить павианов к достижениям человеческого гения, надо или перепечатать все книги задом наперёд, или запустить в производство специальные очки, посредством коих левый зрачок смотрел бы в правый очок и наоборот. Соседи считали его чудаком, впрочем, не опасным и общежительным чудаком.
Стоит особо отметить, что первые дни своего пребывания в Городе наблюдаемый активно интересовался у окружающих судьбой старшего советника по науке Воронина и архивариуса Кацмана. Ни из каких внешних источников он заведомо не мог знать даже об их существовании, что заставляет предположить знакомство с ними ещё в земной жизни. И опять встаёт неразрешимый вопрос: как он мог узнать на Земле, что Воронин и Кацман обязательно должны оказаться в Городе?
В скором времени вокруг вышеупомянутого Сэнсея сгруппировался небольшой приятельский коллектив, около десятка человек, в большинстве своём состоящий из людей образованных, интеллигентных и даже творческих. Сфера их интересов включала в себя проблемы в основном гуманитарные, поэтому никакого интереса для ведомства Румера не представляла.
Всё изменилось после прибытия в город второго из фигурантов - Учителя. Возраста примерно тридцатилетнего, он записался как Станислав Витин, дата рождения 21 июня 1929 года. Та же, что и у Сэнсея. Здесь Румер счёл нужным изложить Фрицу старую легенду, циркулировавшую среди городских низов, о том, что некие верховные устроители этого мира, глядя на жизнь Города, на её нелепость и генетическую отягощённость злом, решили положить этому конец. Они будто бы вырастили в своей невообразимой лаборатории некоторое количество Разрушителей, имеющих обличье обычного человека, и расселили их в разных частях не только Города, но и Земли. И вот когда эти Разрушители воссоединятся, когда сольют в одно целое свои невообразимые силы, вот тогда всему настанет крышка.
Далее Румер докладывал, что, по счастью, удалось найти свидетеля первой встречи Сэнсея и Учителя. Это произошло возле продуктовой лавки Гофштаттера. Один выходил из неё с двумя набитыми до отказа авоськами, другой, соответственно, входил. Сэнсей бросил авоськи на землю, крепко обнял Учителя и заорал чуть не на всю улицу: 'Ты! Наконец-то! Ну, бродяга, долго же ты меня искал!' Учитель был, видимо, смущён, косился по сторонам и уговаривал не слишком кричать, люди же кругом. Встретились, вот и славно. 'А Город? А Город-то видел? А? А что я тебе говорил! - продолжал кричать Сэнсей, размахивая руками, как бы предъявляя окружающие кварталы ко вниманию собеседника. - В точности, как мы с тобой предвидели. Всё надо менять к чертям! Ну, это ладно, это потом. А как там у нас делишки?' Учитель улыбнулся, взял рослого Сэнсея под руку и увлёк за собой, приговаривая: 'Расскажу, расскажу, успеется'. Из этого сообщения Румер сделал два немудрящих вывода: во-первых, они явно были знакомы в земной жизни, и, во-вторых, они явно недовольны существующим порядком вещей и что-то умышляют, причём не просто умышляют, но - злоумышляют.
В это же приблизительно время стал проявлять себя эффект, названный каким-то эрудитом в ведомстве Румера 'цепной реакцией'. И без того тонкий ручеёк информация о деятельности Сэнсея, Учителя и их единомышленников стал катастрофически скудеть. Сначала проявили непонятную строптивость информаторы, ранее исправно поставлявшие все нужные сведения. Даже такой проверенный человек, как пан Ступальский, на встрече с оперативными работниками юлил и мямлил что-то несообразное. А на прямой вопрос: 'Что случилось? Вам кто-то угрожает?' вдруг остановил свои бегающие скорбные глаза и прошептал: 'Угрожают? Не то, чтобы... Понимаете ли, господа, стыдно. Стыдно и срамно'. На лице его был неподдельный ужас.
Дошло до того, что и агенты - люди, казалось бы, намертво взятые на короткий поводок, - устранились от какой бы то ни было деятельности. Более того, некоторые из них, в основном те, кто проживали в Южном квартале, вообще перестали выходить на связь. Румер для острастки и вразумления посадил пару-тройку из них в подвал, но этот жест пропал втуне. А к моменту возникновения первых очагов Ряби любые донесения из Южного квартала вообще прекратились.
Было известно, что Учитель устроился преподавателем физики в среднюю школу, организовал там факультативные занятия по проблеме космогонии здешнего, земного и иных миров, даже литературный кружок завёл. Детишки души в нём не чаяли, взирали с почтением и обожанием. Видимо, и ему нравилось возиться с ними. А когда Учитель и Сэнсей собирались вместе и начинали свои знаменитые 'экзерсисы', вся эта двенадцати- и пятнадцатилетняя масса прыщавых и косноязычных созданий забывала, кажется, обо всём на свете, превращалась в одни сплошные глаза, горящие восторгом, и жадно внимающие уши, зачастую лопоухие и не всегда хорошо вымытые. Что представляли собой эти самые экзерсисы, в чём их суть, Румер так и не сумел до конца выяснить. В одном из последних донесений панически сообщалось, что дети, собравшись по пять-шесть человек, научились создавать какой-то туман. Якобы этот туман, необыкновенно густой и тёплый, возникал локальными образованиями, иногда рассеивался, а иногда, провисев в воздухе сутки и более, превращался в перламутровую рябь...
Тут воспоминания Фрица снова прервал Отто. Он уже, оказывается, не лежал в окопе, а, встав на четвереньки и вытянув тощую шею, расширившимися глазами глядел поверх бровки.
- Фриц, это же Андрей Воронин! - хрипло сказал он.
- Совсем свихнулся, - пробормотал Фриц, однако, упираясь обеими руками в осыпающуюся землю, осторожно выглянул наружу.
На самой границе струящейся стены стоял высокий худощавый человек и махал им руками. Никогда ещё Фриц не видел, чтобы рябь была настолько прозрачна. Хотя, возможно, дело в том, что этот худощавый подошёл необыкновенно близко. Странное лицо, недоброе, жёсткое и в то же время какое-то весёлое. Абсолютно незнакомое. Но когда человек перестал махать руками, сложил их рупором и закричал, Фриц вдруг узнал его.
- Эй, Фриц! Отто! - крикнул Андрей Воронин. - Давайте сюда! Ничего не бойтесь! Только не стреляйте!
Голос доносился как будто из-под ватного одеяла, глухо, не совсем внятно.
Отто дёрнулся было вперёд, но Фриц, не глядя, сгрёб его за шиворот и рванул обратно.
- Этого не может быть, - онемевшими губами вымолвил Фриц, - это призрак, фантом. Это ловушка, подстроенная для нас. Не верь ему, Отто.
Отто непонимающе глядел на Фрица и не произносил ни слова. На носу его висела прозрачная капля. Жалкий полубезумный старик. В это время из клубящейся мути появился ещё один человек, небольшого роста, чернявый, с лисьим разрезом глаз, подошёл к Андрею и остановился, скрестив на груди руки.
- Ну и чего вы там разлеглись? - резким насмешливым голосом спросил он. - Эй, мышки-норушки, где вы там? Вылезайте!
- Я здесь, Кэнси! - вдруг не своим голосом заорал Отто и танком полез из окопа.
- Стой, дурак! - взревел Фриц, одной рукой вцепившись ему в грязные штаны, а другой вытаскивая пистолет из кобуры. Несколько секунд он продолжал удерживать рвущегося к неминуемой смерти безумца, но Отто - откуда только силы взялись? - всё продолжал лезть, продолжал брыкаться, а потом угодил каблуком Фрицу прямо в переносицу. Фриц временно ослеп, разжал руку и схватился за глаза. Размазав выступившие слёзы и проморгавшись, он увидел Отто почти у самой стены.
- Стой, пристрелю! - крикнул он и передёрнул затвор.
Отто не останавливаясь и не оглядываясь шагал прямо в рябь.
- Не стреляй, идиот! - где-то на краю сознания прозвучал голос Андрея Воронина.
Фриц нашёл мушкой измазанную глиной спину Отто, тщательно прицелился. Что-то было не так. Жалко двигались тощие лопатки под обтягивающей тканью гимнастёрки. Развевались на лёгком ветерке спутанные космы седых волос на висках. Отто сильно прихрамывал. Фриц протёр глаза и снова прицелился. Отто уходил, уходил куда-то совсем в другую жизнь, уходил без страха и печали, безвозвратно предавая всё, что Фриц считал нужным и важным. За это он заслуживал суровой кары. Или нет? Фриц продолжал медлить.
Когда Отто перешагнул границу ряби, то споткнулся и чуть не упал. Андрей и Кэнси бросились к нему, подхватили под руки. Некоторое время они стояли вместе, негромко переговариваясь, потом Андрей засмеялся чему-то и дружески ткнул Отто кулаком в бок. Ещё немного постояв, они стали уходить в мерцающую глубь. Тут Отто обернулся, и Фриц услышал еле слышный возглас:
- Фриц, ничего не бойся!
- Не напрягайся, мой друг, - сказал Кэнси, осторожно, но твёрдо разворачивая Отто в прежнем направлении, - всё будет нормально.
Кэнси похлопал Отто по плечу, а потом вдруг глянул в сторону Фрица и ободряюще подмигнул. Или это померещилось из-за проклятого мерцания?
Они ушли.
Осталась лишь струящаяся стена от земли до неба, завывание ветерка, дующего со стороны обрыва, далёкий и невозможный детский смех из-за стены. И остался он сам, Фридрих Гейгер, пожилой шестидесятилетний мужчина, почти старик, измазанный в пыли и грязи, в разорванном на рукаве кителе, с бесполезным пистолетом в правой руке. Бывший президент бывшего государства. Он машинально засунул пистолет в кобуру, предварительно поставив на предохранитель, потом облокотился на край окопчика и опустил голову на сложенные руки.
Теперь он остался совершенно один.
Незнакомое чувство завладело Фрицем. Отчаяние имя ему.
Всё было напрасно.
- Браво, господин Гейгер, вы совершили мужественный поступок.
Фриц медленно поднял голову и взглянул в сторону ряби, туда, откуда раздался голос. Двое мужчин стояли на том самом месте, где несколько минут назад были Андрей и Кэнси. Один высокий, в свободной клетчатой рубашке навыпуск, в джинсах. Другой был пониже, в спортивном костюме. До смешного лопоухий. Оба были в очках. Фриц молча смотрел на них, недобро щурясь, стараясь разглядеть лица. За переливами перламутровой плёнки это было не так легко сделать. Вроде бы тот, что повыше, носил усы.
- О каком именно поступке вы говорите? - наконец спросил Фриц.
- Я имею в виду ваш пистолет, - тотчас отозвался высокий. - Ещё немного, и произошла бы большая беда. Не все проблемы этого мира, как, впрочем, и многих других миров, возможно разрешить с помощью оружия. Но, например, на Гиганде или Саракше ваши способности, в первую очередь организаторские, могли бы очень пригодиться. Любезнейший Учитель, прошу вас, подтвердите мои слова.
Лопоухий хмыкнул, поглядел на собеседника, потом снова на Фрица.
- Полагаю, что всё именно так, как вы говорите, дорогой Сэнсей, - сказал он. - Однако мне кажется, что господин Гейгер не вполне понимает, что происходит. Я подозреваю даже, что он принимает нас совсем не за тех, кто мы есть на самом деле.
- Разрушители, - пробормотал Фриц сквозь стиснутые зубы. Ненависть закипала у него в груди и рвалась наружу.
Лопоухий опять неопределённо хмыкнул и вопросительно поглядел на высокого.
Стараясь унять дрожь, Фриц выбрался из окопа, нарочито неторопливо и аккуратно отряхнул китель и бриджи. Потом пригладил волосы и на негнущихся ногах направился к этим двоим. Приблизившись, Фриц увидел, что высокий Сэнсей действительно носит усы, а у лопоухого Учителя необычайно мощные, какие-то многодиоптрийные очки, придающие ему вид строгий и даже язвительный. И, странное дело, Фриц поймал себя на мысли, что уже когда-то и где-то видел эти лица.
- Вы ошибаетесь, господин Гейгер, - вдруг сказал Учитель своим глуховатым тихим голосом. - Мы не собирались и не собираемся ничего разрушать. Скажу больше: мы, в некотором смысле, даже содействовали созданию этого замечательного Города.
Фриц молчал, ничего не соображая, потом спросил:
- Из какого адского круга исторгнуты вы сюда?
Откликнулся Сэнсей. Расправив усы и слегка улыбаясь, он продекламировал глубоким, раскатистым голосом:
- Все семь кругов ада и все семь сфер небесных проскакал я на Аль-Бураке, чудище с головой женщины, телом мула и павлиньим хвостом, чтобы предстать перед тобой, требовательный из требовательнейших. Клянусь желчью черепахи и зубом двугорбого: нет скрытого в моём сердце.
Учитель улыбнулся, а Фриц, побелев от бешенства, непослушной рукой расстегнул кобуру и вытащил пистолет.
- Издевайтесь, глумитесь, ваша сила, - просипел он, переводя взгляд с одного на другого. - Я теперь точно знаю, что мне нужно делать.
Он снял предохранитель и медленно поднял руку. Он знал, что сейчас произойдёт. Он помнил смерть Румера.
- Подождите, Гейгер! - вдруг резко, неожиданно жёстким тоном приказал Учитель. - Не будьте трусом! Неужели вашего мужества хватило только на один достойный поступок? Вспомните слова Кацмана о том, что нельзя переступить из одного круга ада в следующий, лучший круг, не изменив самого себя. Вспомните, что свой ад каждый носит в себе самом. Первый круг ада, второй круг и все последующие - не более чем круги на воде. Уберите пистолет и выслушайте нас.
Мерцающая стена вдруг подёрнулась частыми, быстрыми волнами, на секунду помутнела, потом также неожиданно просветлела, и лица этих двоих, странно ему знакомых, на одно мгновение словно бы слились в одно лицо. Наставник? Только вдруг помолодевший, слегка похудевший, чего-то ждущий от Фрица. Скорее, нет, но всё же очень похож...
И Фриц повиновался.
Отпустив пистолет, он стал слушать.
И услышал нечто и нечто.
А когда Наставник закончил говорить, Фриц взглянул на укороченный 'Вальтер', словно удивляясь - откуда он взялся, потом аккуратно вложил его в кобуру, застегнул клапан и сделал шаг вперёд.