Присуждение Бобу Дилану Нобелевской премии по литературе
1
На первый взгляд присуждение Нобелевской премии по литературе Бобу Дилану ("За создание новых поэтических выражений в великой американской песенной традиции") выглядит странным, если не сказать курьёзным. Ведь Дилан - автор-исполнитель (singer-songwriter), а не литератор. Впрочем, в истории этой литературной премии имеются случаи, когда её получали не литераторы: Моммзен (историк), Бергсон (философ), Черчилль (политик, историк и мемуарист). Но у этих лауреатов есть два важных отличия от Дилана. Во-первых, их труды (исторические и философские трактаты и мемуары) внешне (по форме) всё-таки можно свести к литературе (прозе). Творчество Дилана к литературе (к поэзии) свести нельзя. Во-вторых, произведения Моммзена, Бергсона и Черчилля относятся к интеллектуальной сфере, которая соответствует высокому искусству (Нобелевская премия всегда позиционировалась как относящаяся именно к высокому искусству). Дилан же - типичный представитель массовой культуры, то есть низкого искусства (хотя вообще низкое искусство значительно шире, чем массовое). Сразу оговоримся, что термины "высокое" и "низкое" подразумевают не социальный статус творцов и их почитателей, а изначальные требования, предъявляемые к произведениям искусства. Пара "высокое-низкое" не эквивалентна паре "элитарное-плебейское", хотя в реальности они оказываются очень схожими.
Рассмотрим первое отличие Дилана от других "нелитераторов". Автор-исполнитель - это одновременно поэт, композитор и певец, то есть творец, которому должны быть подвластны сразу три вида искусства. Если мы попробуем поискать аналоги подобной поливалентности в прошлом, то найдём её, пожалуй, только у титанов итальянского Возрождения. Например, Микеланджело Буонарроти - скульптор, художник и поэт. Но здесь есть существенный момент: Микеланджело не смешивал эти виды искусства в своих произведениях. Он и великий скульптор, и великий художник, и великий поэт. А искусство автора-исполнителя - смешение разных видов искусства воедино (нечто близкое к перформансу). Поэтому представляется важным разделить этот вид искусства на его составляющие и проанализировать полученный результат. Проделаем это на примере двух отечественных авторов-исполнителей: Александра Вертинского и Виктора Цоя (причина такого выбора станет ясна позднее).
Благодаря дошедшим до нас записям песен, исполнявшихся Вертинским, можно оценить его вокальные данные. Они откровенно посредственны. Вокал, конечно, у Вертинского был, хотя сам исполнитель и безбожно искажал его псевдотрагическими нотками в угоду тогдашней публике, но Вертинского нельзя сравнить с Шаляпиным. То же следует сказать и о его музыке и стихах: Вертинского-композитора нельзя поставить в один ряд со Скрябиным, а Вертинского-поэта - с Блоком. Вот пример его стихов:
Умирая, Вы о нас забыли,
Даже попрощаться не могли...
Господи, хотя бы позвонили!..
Просто к телефону подошли!..
Лишённые музыки и голоса, эти строки способны вызвать лишь читательское изумление: как можно восхищаться такой бездарной графоманией? (А ведь восхищались и восхищаются до сих пор!..)
Ответ на этот вопрос таков: искусство автора-исполнителя, обычно сочетая три посредственных по своему качеству составляющих, позволяет добиться результата, который уже не воспринимается как посредственный. Недостатки одной составляющей можно скрыть с помощью другой. Также действует дополнительный эффект разносторонности творца: ведь он сам сочинил стихи и музыку, сам всё исполнил. Представьте, что Блок положил бы свои стихи на музыку и спел бы их со сцены, аккомпанируя себе на фортепьяно или гитаре. Его бы осмеяли и освистали. Вся сила его стихов была бы уничтожена музыкальной и исполнительской стороной дела. А у Вертинского - наоборот. Слабые стихи, слабая музыка, слабый вокал. А всё вместе воспринимается публикой как нечто значительное.
То же можно сказать и о Викторе Цое (творчество группы "Кино" - это его творчество). Здесь также сочетание посредственного вокала, посредственной музыки и посредственных текстов создаёт эффект чего-то значительного.
Перемен требуют наши сердца,
Перемен требуют наши глаза...
Строки сами по себе обнаруживают не только убогую рифму, но ещё и явную художественную слабость: "наши сердца" - а за ними "наши глаза", что выглядит так же, как после "наши души" - "наши уши".
Как видно, у двух отечественных авторов-исполнителей Вертинского и Цоя в творческом плане есть много общего. Но есть и существенное различие: как ни был популярен в своё время Вертинский (а публика начала века так же возбуждалась от эстрадного эстетизма, как публика конца века - от антисоветского бунтарства), он всё же не смог добиться такой громкой и повсеместной славы, какая была у Цоя. Причина очень проста: Цой - автор-исполнитель эпохи технической воспроизводимости произведений искусства. И здесь мы подходим ко второму отличию Дилана от Моммзена, Бергсона и Черчилля.
2
В своём эссе "La conquête de l'ubiquité" ("Покорение вездесущности") Валери высказал важную мысль о том, что технические новшества не только повлияют на процесс творчества, но и, возможно, изменят само понятие искусства. Довольно пространный отрывок этого эссе Беньямин сделал эпиграфом для своей работы "Произведение искусства в эпоху его технической воспроизводимости". Сосредоточившись на анализе именно этой стороны взаимодействия искусства и технических приёмов, Беньямин упустил из виду очень важный факт: воспроизводимости произведения искусства предшествует та или иная форма его фиксации при создании, и сама фиксация осуществляется или техническими средствами, или благодаря умственной способности человека. В первом случае использование технических приёмов является обязательной частью процесса творчества, к таким видам искусства можно отнести живопись, скульптуру, резьбу, изготовление украшений. Во втором случае использование технических приёмов не является обязательной (и в древние времена - не являлось) частью процесса творчества, к таким видам искусства можно отнести музыку, литературу (изначально возникшую в устной форме), танец, сценическое искусство. В первом случае различные виды искусства возникали посредством ремесленной деятельности, поэтому назовём эти виды искусства ремесленными. Во втором случае они возникали благодаря культовым обрядам и бытовым развлечениям. Например, пение имело место и в ритуалах, и в быту (колыбельные). Назовём эти виды искусства ритуально-развлекательными. Произведения ремесленных видов искусства не нуждаются в дополнительных технических средствах для своего существования. Произведения же ритуально-развлекательных видов искусства в таких средствах нуждаются, и первейшим средством является человеческая память. Но она недолговечна.
Для развития любого вида человеческой деятельности (особенно науки и искусства) необходима историческая память: возможность передавать накопленный опыт от одного поколения к другому. При отсутствии исторической памяти совершенствование той или иной сферы деятельности либо вообще отсутствует, либо протекает крайне медленно. Поэтому ремесленные (самофиксируемые) виды искусства обладают значительно большим изначальным потенциалом для совершенствования по сравнению с ритуально-развлекательными. Творцам, имеющим наглядное представление о том, что было достигнуто их предшественниками, доступны значительно большие возможности для творческого восхождения, чем творцам, лишённым такого представления. Об этом свидетельствуют все исторические музеи, хранящие коллекции украшений и скульптур, созданных мастерами древних цивилизаций, в то время как литературное наследие этих цивилизаций крайне скудно, если существует вообще.
Для своего развития ритуально-развлекательные виды искусства нуждаются в изобретении (музыка) или применении уже существующих (литература) дополнительных средств фиксации: грамоты. Это приводит к следующим интересным моментам.
Во-первых, произведение искусства начинает существовать в двух формах: зафиксированное грамотой и не зафиксированное грамотой. Например, произведениями искусства в равной мере являются как написанный на бумаге, так и читаемый по памяти (и не имеющий бумажной копии) литературный текст. Последнее особенно характерно для фольклора.
Во-вторых, возникают устная и письменная формы искусства, причём вторая, имея большие возможности для творческого восхождения по сравнению с первой, и превращается постепенно в высокое искусство. Между устными (народными) и письменными формами искусства есть связь, особенно ярко проявляющаяся тогда, когда представители высокого искусства обращаются к искусству народному, но в целом можно считать, что высокая форма отделена от низкой, и причиной разделения является грамота.
3
Возвращаясь к работе Беньямина и влиянию технических средств на искусство, отметим, что именно музыка и литература первыми столкнулись с массовой воспроизводимостью своих произведений: в середине XV века Иоганном Гутенбергом был изобретён печатный станок, позволявший тиражировать как тексты, так и ноты. Что, однако, привело не к профанации музыки и литературы (это наблюдалось в XIX и XX веках), а к их совершенствованию. Причина этого заключалась... в поголовной безграмотности (включая безграмотность музыкальную) простых людей. Между эпохой Гутенберга и эпохой Просвещения, декларировавшей всеобщую грамотность как одну из целей развития общества, прошло три столетия. Всё это время литераторы и композиторы должны были сочинять для образованной, элитарной публики, у которой были относительно высокие требования к произведениям искусства и к сфере прекрасного вообще. Именно благодаря такому аристократическому стимулу литература и музыка (а вместе с ними и другие виды искусства) бурно развивались в своих высоких формах. А в XIX веке (и в начале XX века) высокое искусство столкнулось в двумя феноменами: всеобщей грамотностью и новыми техническими достижениями в области воспроизводимости.
Надо заметить, что разные виды искусства подверглись разным воздействиям. У живописи и театра появились "конкуренты" (фотография и кинематограф), вооружённые новыми техническими средствами (Беньямин отмечал, что благодаря этому нивелируется "аура" произведения искусства), и эти "конкуренты" претендовали на то, чтобы самим стать видами искусства. А литература и музыка столкнулись лишь с новыми техническими средствами, которые сильно подорвали их художественный уровень.
Поголовная грамотность привела к появлению литературы для масс. Некрасов вопрошал с умилительной наивностью:
Когда мужик не Блюхера
И не милорда глупого -
Белинского и Гоголя
С базара понесет?
Однако массовая культура нанесла очень серьёзный удар высокой литературе. Овладение грамотой не порождает стремления к образованию и самообразованию (каковым и является литература), как овладение счётом не порождает стремления к математике. Овладение грамотой - просто навык, никак с тягой к самообразованию не связанный. Овладев грамотой как навыком, массовый читатель пожелал такое чтиво, которое ему было понятно. Разумеется, это оказались не сочинения Гомера и Данте, а кое-что попроще.
Однако литература, пусть и с определёнными потерями, выстояла перед массовой культурой. Того запаса аристократической прочности, который она накопила за прошлые века, оказалось достаточно. Музыка же в XIX веке с массовой культурой не столкнулась, потому что никто никогда не вёл речи о поголовной музыкальной грамотности. Поэтому музыка не понесла потерь в XIX веке - на неё сразу обрушились технические достижения XX века.
4
В эссе Валери речь идёт о повсеместности музыки благодаря техническим средствам, позволяющим воспроизводить что угодно и где угодно. Подобное привело к тому, что музыка перестала представлять собой нечто ценное (по Беньямину - потеряла "ауру"), а уровень музыкальных произведений, предпочитаемых публикой, сильно снизился. Сложное музыкальное произведение требует определённого настроя, сосредоточенности. Если же музыку можно воспроизводит везде и всегда, то в большинстве случаев люди будут выбирать музыку непритязательную, попроще. Кто станет слушать Баха в кафе!
Итак, не подточенная массовой культурой музыка, столкнувшись в начале XX века с техническими новшествами, сразу оказалась побеждённой. Почему же подточенная массовой культурой литература держится до сих пор?
Дело не в устойчивости литературы по отношению к техническим новшествам, а в том, что технических новшеств начала XX века было ещё недостаточно для того, чтобы победить литературу. Действительно, что сделало музыку доступной? Возможность записывать и воспроизводить музыкальные произведения с помощью технических средств без участия исполнителей. Но ёмкости носителей информации (прежде всего - пластинок) в XX хватало лишь для того, чтобы воспроизводить относительно небольшие по длительности произведения. Музыкальные произведения оказались более подходящими для фиксации на этих носителях по двум причинам. Во-первых, для их воспроизведения требуется меньше времени, чем для прозаических текстов. Обычная симфония может длиться около часа (одна пластинка), чтение среднего по объёму романа может длиться более 10 часов. Книги были дешевле (один том вместо 10-15 пластинок) и удобней (легче прервать и возобновит чтение, чем проигрывание не разделённой на дорожки пластинки). Во-вторых, музыкальные произведения (особенно небольшие) более располагают к повторному прослушиванию, чем перечитывание книги. Это может служить объяснением тому, что даже короткие поэтические тесты не стали добычей пластинок, как стали ей песни.
С изобретением средств звукозаписи и звуковоспроизведения судьба литературы была предрешена. Её поражение было только вопросом времени. И это время настало: ёмкость носителей информации достигла того объёма, когда хранение и воспроизведение литературных произведений стало дешёвым и удобным.
5
В настоящее время активно обсуждается появление цифровых книг и их конкуренция с книгами бумажными. Конечно, для людей, привыкших к тем тактильным ощущениям, которые доставляет человеку печатная книга, этот вопрос кажется существенным. Однако упускается из виду один важный момент: конкуренция цифровых и бумажных книг связана более со способом производства, продажей и распространением, а не с чтением вообще. Ведь цифровая книга не отменяет самое важное требование печатной литературы: грамотность. В этом отношении гораздо большую угрозу несут пользующиеся всё большей популярностью аудиокниги, потому что они отменяют необходимость грамотности. В наши дни грамотным людям это кажется не настолько важным по сравнению с тем, что они будут держать в руках: бумажную книгу или букридер. Однако в перспективе именно аудиокниги открывают возможности, которые уже сейчас настораживают: неграмотный человек сможет ознакомиться с романами Толстого и Достоевского, поэтому аудиокниги вполне способны отбросить развитие личности на тот уровень, который был в эпоху устной литературы, предшествовавшей литературе письменной.
Напомним, что с изобретением грамоты произведение искусства начинает существовать в зафиксированной грамотой и не зафиксированной грамотой формах. Изобретение печатного станка позволило воспроизводить произведения именно в первой форме, что способствовало и развитию грамотности. А технические достижения XX века позволяют воспроизводить произведения во второй форме, которая не требует грамотности. Поэтому современная техника вполне способна породить развитие... безграмотности... При всей внешней парадоксальности этого умозаключения такой вариант развития общества не следует исключать.
6
До XX века различные виды низкого ритуально-развлекательного искусства сами по себе развивались очень слабо. Даже эпоха елизаветинской драмы в Англии стала возможной благодаря прежде всего грамотности и образованности авторов пьес (вряд ли Шекспир создал бы что-то великое, будь он безграмотным). Зато сильно развивалось искусство высокое. Это состояние было довольно сбалансированным и благотворным, потому что на нём держалось представление об искусстве как о чём-то гармоничном. Однако XX век всё перевернул с ног на голову. Технические новшества, активно используемые представителями низкого искусства, позволили им совершить настоящую революцию в мире прекрасного и добиться господства низкого искусства над высоким (благодаря большей популярности первого). Как раньше письменные формы искусства доминировали над устными благодаря грамоте, так в XX веке устные формы взяли реванш благодаря технике. Достигнутая техническими способами лёгкость фиксируемости наделила низкое (устное) искусство исторической памятью, а лёгкость воспроизводимости позволила ему не только стать прямым конкурентом высокому искусству, но и победить его: массы выбирают не сложное, не умное, не красивое, не изящное, а доступное.
Валери и Беньямин, рассуждавшие о появлении новых видов искусства, не задумывались о такой возможности, хотя перед ними был пример дадаистов. Но дадаизм - подражание интеллектуалов примитивным формам. Это маска, сбросив которую, творец ещё может создать нечто более сложное. А массовая культура примитивна по своей природе. Вряд ли автор-исполнитель сможет написать гениальную поэму или симфонию. Пока что массовая культура не явила миру Пушкина, Чайковского и Лемешева в одном лице (да и в разных тоже).
7
Вернёмся к Дилану. Как автор-исполнитель он является типичным творцом, сочетающим в себе три посредственных начала: посредственный вокал, посредственную музыку и посредственные тесты. Как поэт он не чета Фросту и Одену, однако эти слова могут показаться российскому читателю малообоснованными, хотя творчество Дилана явно ориентировано не на интеллектуалов, а на публику попроще. Поэтому мы постараемся подкрепить это утверждение ещё одним наблюдением.
Развитие песенного искусства в XX века привело к тому, что сейчас почти любая песня состоит из чередования куплетов и припевов. Более того, почти всегда припевы в художественном отношении гораздо лучше куплетов. Возможно и такое, что песня возникает из припева, так что куплеты служат только в качестве словесного наполнения, ведь именно красивый припев из-за своей повторяемости определяет успех песни.
В этом плане современные песни сильно отличаются от русских романсов XIX века, где припевы употреблялись редко. Романсы часто писались на стихи известных (и малоизвестных) поэтов, а при таком положении дел первичным было стихотворение с его чисто поэтическими достоинствами. Поэтому романсы на стихи Фета или Апухтина, лишившись своей музыкальной составляющей, остаются произведениями искусства: стихами Фета или Апухтина.
А вот текст песни, состоящей из чередования куплетов и припевов, лишившись своей музыкальной составляющей, становится беспомощным: слишком топорными выглядит это примитивное повторение. Рефрен в стихах должен быть было изысканным.
Подобное и произойдёт с написанными по структуре "куплет-припев" тестами Дилана, если убрать музыкальный компонент (хотя, нужно отметить, у него есть много песен без припевов). Вот конкретный пример:
Mama, take this badge off of me
I can't use it anymore
It's gettin' dark, too dark to see
I feel like I'm knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Mama, put my guns in the ground
I can't shoot them anymore
That long black cloud is comin' down
I feel like I'm knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Knock, knock, knockin' on heaven's door
Но процитируем формулировку комитета ещё раз: "За создание новых поэтических выражений в великой американской песенной традиции". Премия существует более ста лет, и за это время шведские академики обратили взор на литературу Египта и Нигерии, Мексики и Гватемалы, Исландии и Финляндии, даже на литературу государства Сент-Люсия. Но ни разу не обратили взор на "великую американскую песенную традицию". Почему? Да потому что невозможно себе представить стихи Дилана рядом со стихами Йейтса или Элиота. И вручение премии Дилану - не признание поэзии Дилана, а признание победы низкого искусства над высоким, техники - над грамотой.
Если же говорить конкретно о Дилане, то он не является величайшим автором-исполнителем не только в XX веке, но и среди ныне здравствующих. Шведские академики и тут проглядели. Шарля Азнавура. Впрочем, творчество Азнавура не имеет никакого отношения к "великой американской песенной традиции", а его настоящая фамилия - Азнавурян, а не Циммерман.